Читать книгу Женщины – наше всё (лучшее) том 2 - Алексей Леонтьевич Мильков - Страница 1
ОглавлениеЖенщины – наше всё (лучшее)
МАТРИМОНИАЛКА: ЧТО СКРЫВАЮТ О СЕБЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
(Из цикла “Записки путешественника”)
В сердце каждого путешественника живет страсть к приключениям, а любопытство всегда зашкаливает и манит в дебри неизведанного.
Вряд ли Миклухо-Маклай, рискнув в одиночку прожить несколько лет среди туземцев, не участвовал в их общественной жизни, благо конфликтов на его глазах происходило много. Не все они попали на страницы его дневников.
Никто не считал, сколько путешественников и миссионеров пропало в племенах и по какой причине. Известны только несколько имен, в частности, Джеймс Кук, которого, если верить, съели аборигены.
Побывав в лесах Полинезии, и в дебрях Африки, и в бассейне Амазонки, моё повествование представляет собирательный образ того, что на самом деле происходило со мной и происходит с другими путешественниками, до сих пор рискующими своими жизнями.
Итак, незабываемый остров Кали-Кали. Как и все предыдущие мной посещаемые места, он был такой же сложной, проблемной для современного человека, ставящей меня часто в тупик, в опасное положение, интересной и познавательной площадкой, тем не менее, он остался в памяти милой и забавной территорией. Тут жило племя масоку, ко всему прочему отличавшееся тем, что строило круглые хижины на сваях. Я был воодушевлен первыми результатами жизни на острове. Я парил в воздухе. Я светился, несмотря на советы, на неоднократные тактичные напоминания вождя Нь-ян-нуя (Тот, который поднимает всех с утра) о злоумышленниках, на предостережения, кого надо сторониться, кого остерегаться, чтобы я не зарывался и был осторожен, что даже он, брат по крови, не гарантирует мне полную безопасность. Он не оглашал имена, но я своих недругов уже чуял и взял на заметку. Я соглашался с вождем и давал обещания, что буду предусмотрительным.
Однажды, когда я поджаривал себе кусочки банана, подошел с обезьянкой вождь. Его длинные и густые волосы были охвачены обручем, на шее висело ожерелье из чёрных чёртовых пальцев, перемешанных с человеческими зубами. Его собственные зубы были обточены и заострены на манер леопардовых. Грудь и живот украшали два ряда шрамов, некоторые были нарисованные. Сзади шрамов не было, что говорило о вожде, как о бесстрашном воине, не подставляющем спину врагам.
– Путешественник, – сказал он, – преподношу тебе эту обезьянку на жаркое.
Я уже протянул руку, но Нь-ян-нуй взял обезьянку за ноги и ударил с размаху головой об угол хижины. Размозжив ей подобным образом череп, он положил её к моим ногам. Сделал это так мгновенно и виртуозно, что я не успел его остановить, успел только от брезгливости отвести взгляд. Опасное постоянство демонстрировать передо мной садистские наклонности, но я вежливо принял подарок.
Объяснение поступка последовало витиевато, было не очень длинным, но понятным и логичным для среднего ума:
– Мясо змеи делает глаза блестящими, мясо крокодила награждает желтыми крупными зубами, мясо пауков вынуждает женщин быть уступчивыми, мясо гусеницы располагает человека к доброте, мясо енота разгоняет кровь, а мясо обезьяны дает красоту телу, – уточнил он.
Кому не хочется быть красивым, и я сильнее поддал щепками огня. Пока шла готовка, вождь не мешал мне раздувать и ворочать угли.
Затем, заняв место напротив, он продолжил говорить нараспев:
– Путешественник, ты никогда раньше не бывал на нашем острове, и я хорошо знаю, что заставило тебя прийти к нам издалека.
– Интересно, что?
– Подарить нам, великому народу масоку, для счастья много-много подарков!
– Я желаю вам процветания на долгие годы!
– А ты догадываешься, почему мы хотим много-много подарков?
– Да.
– Потому что, кто не хочет подарков.
Туземцы, как наши чукчи, сами торопились ответить на свои же поставленные вопросы. Мне оставалось только вставлять между ними очередное утвердительное “да”. В дальнейшей жизни на острове я неоднократно пользовался этим литературным приемом и получал нужную информацию.
– Да, да, – не стал переубеждать я его, небрежно подав набор из трех иголок, шпульки ниток и нескольких пуговиц, всё на одной картонке.
Сначала старик упорно увертывался от подарка, но я видел его горящие глаза, как перед бутылкой у испытывающих глубокое похмелье алкоголиков, а также проформу отказа. И когда вождя удалось убедить взять презент, он высказал благодарность:
– Вот чему меня учили старики много лет тому назад, когда я сам был ещё юношей, – воспламенился он откровенностью. – Относись к людям хорошо и старайся сделать им добро, особенно если это чужеземец, пришедший издалека прямо с Луны, или человек покинутый и одинокий. Старики говорили мне, что если я буду так поступать, то и бог Дуссонго меня не забудет, полюбит, не бросит, поможет и вознаградит за добро, которое я сделаю.
Эти достойные каждого гражданина слова, на века заслуживающие закрепления на камне или отливки в бронзе, меня умилили до слез.
– Да, да, конечно, – повторял я и заставил принять вождя еще два набора.
Вождь положил обе руки мне на голову и несколько раз провел ими по волосам.
– Сын мой! – торжественно начал он, что-то новое. – Ты живешь среди нас, ты стал настоящий масоку, ты такой же сильный, как леопард, такой же неуемный и умный, как кролик, такой же красивый, как обезьяна. У нас не принято быть одному. Постель твоя пуста и холодна. Тебе подобает иметь молодую и сильную жену, которая бы наблюдала за твоим имуществом, вела хозяйство и присматривала за детьми. Ты должен иметь один с масоку общий дом…
Он долго повторялся в том же духе, и слезы иногда выкатывались из его глаз.
– О вождь! – я обратился к нему. – Смелый, хваткий, мудрый! Благословенный богами и духами, любимый народом масоку, почитаемый всеми видами животных и растений, притягивающий своей мудростью морских анемон, сколопендр, скорпионов и тарантул, располагающий к себе все мелкие и крупные твари, всех опасных насекомых, угомонивший злых духов, загнавший и закупоривший их в пещере, и прочая, прочая, прочая, не рано ли говорить об этом? – Я без колебаний отверг его просьбу.
– Послушай, упрямый человек! О тебе идет нехорошая молва. – Всё это вождь стал тянуть очень медленно, потом остановился и продолжил слова ещё тягуче, но четче: – Но ты добр, Путешественник, об этом знают все масоку. Ты давал нам много подарков, чтобы всем было хорошо. Ты справедливо обращался с нами – этого не забудут масоку. Путешественник – ты наш друг и брат! Но нам совсем не безразлично видеть, как ты выходишь к морю задумчивый, как сидишь у огня неприкаянный, как ты несчастный сохнешь без женщин, как страдаешь в тиши от одиночества… День оборачивается в вечер, вечер становится ночью, а ночь остается для тебя пустынна и тягостна и превращается в жалость к себе, а то и в бессонницу или кошмар. От тоски и грусти одна морока и напасть…
Меня постигала участь всех путешественников, оказавшихся в моём положении. Почему-то они обходят стороной эту щекотливую тему, не донося до читателей матримониальный момент в отношениях с аборигенками. Ларчик открывается просто – путешественникам было стыдно не перед читателями и телезрителями, для которых чем больше амурных, романических, сентиментальных, откровенных сцен и подробностей, тем интереснее, а перед своими женами, требующих отчета об интрижках на стороне.
Прежде всего, хочется упомянуть Миклухо-Маклая, побывавшего в Чили, Бразилии, на архипелагах Полинезии, Малайзии и в Австралии, в Новой Гвинее. Он везде заводил себе “временных жен” (это его выражение). Женами всегда были девочки от 12-14 лет, которых он, с “благословения” их родителей, получал за стеклянные бусы или прочие безделушки. Так что среди аборигенов Миклухо-Маклай всегда жил настоящей, полноценной жизнью.
– У меня там, – я поднял палец в небо, – есть жена.
– Это ничего, – успокоил Нь-ян-нуй. – Она там – ты здесь. Одно другому не мешает. Она там чувствует себя хорошо, ты здесь прекрасно тушишь огонь желания.
– Я не собираюсь жениться на туземке! – Этими решительными словами я хотел окончательно завершить разговор.
– Это правда. Ты – белый человек. И жена твоя белая, а у нас белых нет, – услышал я фразу. – Все девушки чёрные. Чем богаты, тем и рады. Они не белые, но те, которые чёрные, не подадут повода для твоего разочарования.
Вождь таинственно приложился к моему уху и произнес:
– У них масса преимуществ. Когда ночь смыкается, они делают её ещё темнее и оттого причудливей, а сон ещё нежнее и приятнее…
Я перебил:
– А белые девушки делают день ещё светлее и оттого ярче, и насыщеннее!
– Это когда и так светит солнце! – возразил старик.
– А ночь быть чёрной всегда мешает луна, как свидетель! – меня захватил спор.
– А чёрные девушки торопятся поменять день на ночь! Чёрная ночь, это, означает, сладко спать! – не успокаивался Нь-ян-нуй. – Опять-таки, чёрные девушки хороши перед белыми в том, что ночью они есть, но их словно нет. Они тенью растворяются во тьме. Скажи, почему на свете больше чёрных девушек?
Вопрос застал меня врасплох.
– Потому что… потому что… – стал тянуть я.
Нь-ян-нуй смотрел мне прямо в глаза.
– А ты попробуй убить чёрную девушку ночью копьем – не получится, промажешь, а белую – легко, не промахнешься.
Это было откровение.
– Я не буду никого убивать! – признался я.
А дальше я услышал:
– Поэтому, как видишь, кругом только чёрные девушки остались. С мужчинами та же история.
– На моей родине одни белые люди живут! – противоречием воскликнул я.
– Ой, не болтай! Не поверю! Белые девушки ночью, как слепящий свет в глазах, надо долго их протирать, чтобы избавиться от света. А это немаловажно, когда пора заснуть, а что-то мешает. Сон превыше всего! Уже за это белых девушек надо лишать жизни.
– Зато белые девушки лучше всех делают белое дело, а чёрные девушки не унимаются и продолжают совершать чёрное дело! – съязвил я.
– Чёрные девушки видны днём как на ладони, их хорошо контролировать на работе, в поле во время сбора риса… – продолжал перечислять достоинства Нь-ян-нуй.
Я же настаивал на преимуществах белых.
– А белых девушек хорошо контролировать ночью, в постели! А это существеннее всего для мужчин, – сыронизировал я.
У вождя затряслись руки.
– Смотри не упусти белую девушку днем, ибо в ночи останови свой выбор на чёрной девушке, не прозевай её, держи крепче, чтобы не пропала, как сквозь землю, не угодила в чужие руки… к первому встречному! – воскликнул он, нагоняя на меня суеверный страх.
– Там, где чёрная девушка потеряется, белая – всегда найдется! – не унимался я.
– В чем проблема? Поэтому играй в прятки только с чёрными девушками, с ними проведешь больше занятного времени!
– Это неинтересно – днем сразу их находишь.
– Играй с ними ночью.
– Мужчины не любят долго до утра искать!
Вождь взъярился:
– Играй с ними в жмурки!
– Голова закружится, можно оступиться, и маяться головой из-за женщин никому не советую.
– То ты хочешь их тотчас обнаружить, то не желаешь их искать! Говори прямо “да” или “нет”.
Я мямлил, переходя с “да” на “нет” и наоборот.
Вождю надоело выслушивать мое лепетание, и он решил ускориться, добавить последний аргумент для этого.
– Открою тебе большую тайну, – он прислонился к моему уху, – чёрным девушкам не надо мыть ноги, потому что грязь тоже чёрная!
Вождь почувствовал, что выиграл спор и победно смотрел на меня. На что я тут же отмахнулся от его довода.
– Белая гусеница вкуснее чёрной! – воскликнул я.
Нь-ян-нуй опечалился и тут же наставительно поднял палец.
– Чёрные девушки никогда не уходят с поля раньше захода солнца!
Тут уже я прикусил язык, не зная, что ответить. И всё же в этой перепалке я не утратил самообладание, потому не утерпел сказать всю правду, чтобы раскрыть глаза вождю на существенную разницу, но главную.
– Белые и чёрные девушки отличаются друг от друга как день от ночи! А я предпочитаю день и не терплю ночь.
Вождь только захлопал глазами, но тут же взял себя в руки.
– Боишься ночи? Какая проблема, закрываешь глаза, и день превращается в ночь! Открываешь, а перед тобой день! Так и с девушками – только успевай открывать-закрывать глаза!
– Пробовал. Белая девушка всегда стоит перед глазами.
Это была сущая правда – моя жена Рая была постоянным добрым гением в глазах.
– Не будем спорить! – сказал уступчиво вождь. – Не пристало мужчинам препираться из-за девушек. Это беспредметный разговор. Неважно, какого цвета кошка. Белая ли это кошка или чёрная, главное, чтобы она ловила мышей. Пусть каждый выбирает чёрную девушку белым днем, а белую – чёрной ночью! Для этого бог Дуссонго и придумал день и ночь. Согласимся на том, что все чёрные и белые девушки красивые, одинаково хорошо рожают и воспитывают детей. А что еще мужчинам надо?
– Масоку, однако, не знают, что, когда белая девушка любит мужчину, чёрная отдыхает от зависти! – добил я его окончательно.
После этого убийственного довода вождь, не знающий, что такое белая девушка, оцепенел, но тут же зловеще-мистически воскликнул:
– Не спотыкнись о чёрную кошку днем, а о белую – ночью!
Его угрозу я посчитал серьезной и прикрыл рот на замок – не стоит мужчинам ловить в темной комнате черную кошку, а в мутной воде – русалку.
Как-то в другой раз мы с Нь-ян-нуем столкнулись нос к носу, и опять он стал прилагать все усилия, чтобы уломать меня, потому что до некоторой степени я сам не был ни к чему расположен.
– Путешественник, какой пример ты подаёшь? – продолжил он во время моего очередного молчания. – Предпочитаешь белую женщину. А если все мужчины пожелают белых женщин и не захотят чёрных женщин, то что будет тогда?
– И что будет? – переспросил я, думая, что он скажет о не родившихся по этой причине чёрных детях, что жизнь на Земле остановится.
Но ответ оказался простым.
– Все мужчины будут одиноко сидеть по хижинам. И будут тоскливо ждать и вздыхать.
– Чего ждать?
– Случая. Как ты. Когда чёрные женщины побелеют. И произойдёт ужасное.
– Что произойдёт?
Я ждал ответа с придыханием.
– Мои чёрные жёны окажутся мне не нужны, и все остальные чёрные женщины окажутся никому не нужны. Масоку предпочтут белых! А где их взять? – Вождь разочарованно вздохнул, а затем заплакал.
О! Вождь, оказывается, не чужд сентиментальной философии! И я спросил:
– Вы чего-то опасаетесь?
– Я гляжу далеко-далеко вперёд и думаю, что мужчины захотят от чёрных женщин отделаться, а у кого не было женщин – у тех и не будет никогда.
– И что тут плохого?
– Мужчины и женщины будут жить обособленно и быстро одичают и превратятся в обезьян.
– Ну и что дальше?
– Придет племя манирока и побьет этих обезьян камнями и палками. Я не могу допустить этого!
– Я тоже не позволю кощунственно обойтись с народом масоку, тоже буду защищать обезьян от манирока! – я решительно дал обещание.
Нь-ян-нуй с надеждой посмотрел на меня.
– Это правда?
– Правда, – ответил я.
Но я увидел сомнение на лице вождя, сказавшего затем:
– А не лучше ли не доводить проблему до войны из-за женщин?
– Что вы имеете в виду?
– Лучше жениться и дело с концом!
Нь-ян-нуй, желая подтвердить свои слова вескими аргументами, проворно повел меня через всю деревню к одной хижине, откуда вызвал молодую, здоровую, довольно привлекательную девушку. Что он ей сказал на ухо, я не расслышал. Она же поглядела на меня застенчиво и, улыбнувшись, юркнула назад.
Когда мы вошли в полумрак хижины, эта девушка тихо вскрикнула и бросилась к выходу. Вождь загородил ей выход. Она пыталась проскочить то с левой стороны, то с правой, но каждый раз натыкалась на умело выставленное колено. Наконец, она перестала биться и утихомирилась, постелила листья пальмы и на них выложила куски жареного мяса, напиток, фрукты, горкой возвышался вареный рис. Движения у девушки были лёгкие и быстрые, походка величавой. Она села рядом с вождем, напротив меня, и я посмотрел на её тонкие чёрные руки, на её тёмные уширенные, как мне показалось от страха, глаза.
Нь-ян-нуй погрузил пальцы в рис и сказал:
– Ее зовут Квай-ква (Та, которая журчит ручейком между камней).
– Очень приятно! – Я тоже принялся за еду. Наконец, вождь взглянул на меня.
– Открой шире глаза, посмотри зорким взглядом орла на эту пичужку, и потом не говори “нет”.
Девушка потупила взгляд и… зардела!
Точно хамелеон. Меня не обманешь – я уже научился отличать оттенки чёрной кожи, как когда-то белой. Неуловимый переход одного цвета в другой, как возникающие цвета побежалости при нагреве стали.
Я ещё обратил внимание на её длинные с воронёным отливом волосы.
Вождь объяснил:
– Девушка что надо, ядреная, холеная, крепкая, ухоженная, ласковая, в соку, можешь взять эту обаяшку себе в жены. Хоть прямо сейчас!
– У меня там, – я снова поднял палец вверх, – есть жена.
– Две жены лучше, чем одна! – не понял он высоты моего отказа и тогда повел к другой хижине, из которой выглядывали уже две половозрелые папуаски.
– Эти могут приготовить любую пищу и справятся с любой твоей прихотью! – пояснил вождь.
– Любую пищу мне не надо, а прихотями я не злоупотребляю, поэтому ими не избалован.
– Уважаю твою скромность.
Пришлось высказать новый козырь.
– Я плохой охотник. Неумелый и неудачливый охотник не имеет право на жену, да и ни одну девушку не отдадут за такого неумеху замуж.
Я и в самом деле был плохой охотник и рыболов, потому что сами туземцы и сама природа развратили меня своими легкодоступными подношениями, и мне не надо было ломать голову о пище насущной, хотя в племени мне ничего не стоило поставить на широкую ногу современное производство бройлерного мяса и искусственное разведение рыбы.
– Это не страшно! – ответил Нь-ян-нуй.
– Еще я незадачливый рыболов, – препирался я, – в мой садок не идёт рыба.
– Ты молодой, у тебя все уловы впереди.
Я снова был непреклонен, сказав:
– Но считается, что это главные недостатки мужчины, которые старики за назидательными беседами внушают остальным.
– Охотник, проявляющий ловкость леопарда в лесу – это хорошо! Но ещё лучше, проявляющий проворство и неутомимость леопарда в постели! В этом я не сомневаюсь.
– Но и там я, сознаюсь, плохой леопард!
– Наши девушки умелые и сноровистые. Любой леопард довольно заурчит, облизываясь, при их виде, и подожмет хвост, уступив их желанию и не устояв под их натиском. Ты станешь ласковым и перестанешь выглядеть таким грустным.
– Леопард боится людей и обходит их стороной.
Вождь важно кивнул.
– Ничего-ничего, зато ты хороший какаду – умеешь сладко вещать, ни один воин не может сравниться с тобой в говорении, и ни одна девушка не откажется от союза с тобой.
– Предложенные девушки мне не нравятся, – скромно заявил я, – поэтому прошу оставить меня в покое.
Нь-ян-нуй не удовлетворился ответом.
– Зачем отказываешься? Они очень даже плодовиты! Каждая принесет тебе много детей.
Надо было срочно придумать оригинальное объяснение.
– Мне надо подумать, – дал окончательный ответ я.
Тут вождь довольный покинул меня. Обещать – не значит сделать, то есть жениться. Он ещё не знал о нашей российской бюрократической проволочке, что “надо подумать” может длиться сколь угодно долго.
Обстановка, когда предлагают самым бесцеремонным образом девушек, пугала меня, хотя понимал, что делается это из добрых дружеских побуждений, даже если не брать во внимание, что туземцы, как дикий народ, не знают других удовольствий, кроме половых.
После этого случая вождь неоднократно ловил меня на улице и ещё не раз обращался ко мне со странной просьбой.
Сначала его интересовало моё физическое состояние на данный момент:
– Я прослышан, что ты всё также по берегу бежать резвок, но на охоте, как хорек со змеей обходишься долго, оторопело кружишь возле нее, не можешь справиться даже с мышкой! Надо, чтобы хорек победил хотя бы мышку.
Я останавливался и прислушивался к его просьбе.
– Ты говорлив так же, как болтлив попугай на дереве! Не тяни, бери в жены одну, две, три, – как заученную молитву твердил он мне, – сколько пожелаешь девушек.
Я с неизменной вежливостью отказывался, и на этот раз преподнес новую отговорку:
– Все женщины ломаки, кривляки и на сладкое падки!
Я еще поскромничал, и не сказал главное, что перевешивало то, что они всё-таки не в последнюю очередь редкие пакостницы, и, далее по длинному списку, мерзавки и смутьянки.
– Как! – вскричал Нь-ян-нуй. – Ты не знаешь, что девушки гладки, мягки и ведутся на ласки? Ты разве не встречал ещё женщины, которая была бы добра, верна и послушна?
– Встречал, но женщины много болтают, слишком шумливы, длинны на язык, а я этого не переношу.
Я прикусил язык, увидев добрый блеск в глазах вождя.
– Есть такая невеста, которая тебе подойдет! – радостно заявил он и поспешно убежал.
На этот раз я лег спать с сильной головной болью; малейший шум был для меня несносен. Я лежал, закрыв глаза. Долго не засыпал: может, час, может, два. Головная боль, апатия, странный гул в висках.
Надсадно кричал какаду. Почему, именно, над моей хижиной? Как он выбрал именно моё дерево и меня в качестве слушателя? При помощи какой логики? Невозможно было ее оправдать другой случайностью чисел и схождением астрологических знаков…
Проклятый какаду! Мрачная птица, с криком по пронзительности не уступавшая неблагозвучию…
Странно. Я вынужден был ворочаться из-за наглости маленького крикуна и ворчуна.
Скоро в деревне все стихло, и я заснул в напряжённом состоянии. Во сне я услышал низкий свист у самого уха и, приподняв голову, увидел вползающего в моё бунгало огромного питона, скользнувшего с ветки дерева. Я потянулся за ружьём. Я многократно стрелял из него, а питон только всё сильнее стягивался кольцами вокруг меня. Я проснулся от удушья весь в поту. Какое ружьё?! У меня нет ружья! Как оказалось, на мне лежала рука, давившая грудь. Рука как рука, теплая и мягкая. Я не осознал сразу ситуацию, повернулся и снова задремал. На этот раз был разбужен шорохом, и опять не придал ему значения. Но шорох был настойчив, тормошащий меня. Во сне я почувствовал еще и сдавливающее прикосновение на шее, и нары сотряснулись, как будто кто-то тяжело приналег на них, качками проверяя на прочность. Находясь ещё между сном и действительностью, я протянул руку.
Я не ошибся. Как только коснулся тела человека, его рука схватила мою. Человек был совершенно голый, мягкотелый, в довершение всего – женщина. Было не так темно от пробивающейся сквозь щели луны, что женское тело я различил не только на ощупь, а лицо ночной визитерши не показалось мне безобразным.
– Ты кто? – спросил я.
Она странным образом смотрела на меня.
– Кто ты? – повторил я вопрос.
Она продолжала упорно молчать.
– Как ты здесь оказалась?
Ее молчание затянулось, а я не встречал более тупой девушки, чем эта. Наконец, я догадался.
– Скажи, “а-а”.
Она попыталась воспроизвести звук, но у неё кроме клекота в горле и мычания ничего не получалось.
– Ты – немая?
Она утвердительно закивала головой.
– И что ты тут делаешь?
Она почесала затылок, раздвинула ноги и показала на свой голый живот.
– Тебя кто прислал?
Она молчала.
– Нь-ян-нуй?
Она согласно кивнула головой.
– Не мешай спать, ступай домой! – прогнал я её.
Я сочувствовал вождю – его мечты сделать меня своим родственником никак не сбывались.
Последующие ночи я провел относительно спокойно, был неплохо адаптирован к шуму какаду, был в меру бдителен. Однако, не обошлось без участия со стороны вождя, пользуясь темнотой ночей, приводить в исполнение те матримониальные планы, которые недавно потерпели фиаско. Не раз за ночь слышались шорохи в дверях и женские голоса, но я уже их заранее просчитывал и игнорировал своими постоянными предупреждениями в форме моих окриков очередной визитерше:
– Не мешай спать, ступай домой!
И всё же я обзавелся женами, обложился ими со всех сторон. Но об этом я расскажу в следующий раз.
_______________
СУДОПРОИЗВОДСТВО: ЧТО СКРОМНИЧАЮТ О СЕБЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
(Продолжение цикла “Записки путешественника”)
Рассказ о том, как я разрешаю иск молодого туземца, покупающего жену
Я, как пытливый исследователь, не потерявший доверие к Миклухо-Маклаю, заметил, что конфликты лучше всего разделить на три категории: малой тяжести, средней и мерзопакостной.
Итак, всплывающие в памяти незабвенный остров Кали-Кали и племя масоку на нем проживающее.
Особенно меня поражало, как туземцы выстраивают отношения среди соплеменников. В основе юриспруденции в племени масоку стоит судопроизводство под названием “сунтука”, и вел ее обычно вождь Нь-ян-нуй (Тот, который поднимает всех с утра) или шаман Ка-ра-и-ба-га (Печень чёрной крысы) – второе лицо в иерархии племени. Понятно, что суды были не по закону, а по справедливости. Но когда появился я, мне с молчаливого согласия вождя принялись оказывать доверие и стали приглашать на любой суд.
Обращаю внимание читателя, что в разрешении конфликтов часто участвовали мои подарки воздушные шары и наборы из иголок, ниток и пуговиц на обычной картонке, называемые в простонародье в племени первые буф-буф (по звуку лопания шариков) и вторые – карассо (от моего слова “хорошо”).
Вот и в тот памятный день я должен был разрешить иск молодого парня Нолулу, который первую жену купил за один набор из иголок, ниток и пуговиц, а за третью уже просили четыре, а у него был только один. Он смотрел жалкими глазами на новую невесту по имени Покула, и, казалось, что-то просчитывал в уме.
Мой лучший друг из туземцев Хуан и его жена Хуана на правах секретарей определяли многочисленным присутствующим их места на лужайке. Затем Хуан объявил о начале суда.
И вот тут Нолулу прорвало, негодованию его не было предела.
– Как же так! – кипятился он. – Ещё вчера невеста стоила один набор из иголок, ниток и пуговиц, а сегодня – четыре. У неё – что, появилось четыре головы, выросло больше рук, стало больше ног?
Я находился в затруднительном положении от сложного дела, которое было в сущности пустячным и с помощью каких-то банальных наборов могло быть в одну минуту улажено.
“Ого, цена невест возросла! Это инфляция! А обрушение моих наборов на рынке ценных товаров приведет к девальвации, и она тоже не в мою пользу!” – подумал я.
Я и не заметил, что в результате “вброса” наборов на туземный рынок они сыграли со мною злую, а можно сказать, добрую шутку.
Мне было жаль парня, у которого для полного счастья не хватало самой малости – трех наборов. Так я обнаружил причастность наборов, этих обычных изделий, к валюте, беспрецедентный случай в истории денежного обращения. Наборы из иголок, ниток и пуговиц стали такой же разновидностью эквивалента, обменной единицей, какой до этого были жемчуг, зубы акулы, клыки кабанов.
Нолулу подошел к матери невесты Лакумбе и стал настойчиво показывать на молодую Покулу, причину его воздыхания, которая не обращала ни на кого внимания.
Но внимательный наблюдатель заметил бы, что равнодушие у неё было показное, потому что время от времени она украдкой посматривала то на Нолулу, то на мать, видимо, сильно интересуясь её разговором с парнем.
Покула представляла собой предмет торга между Нолулу и Лакумбой, и последние были так поглощены в перепалке этим животрепещущим и важным вопросом, что не заметили, как туземцы придвинулись к ним настолько близко, что могли слышать их возбужденное дыхание и до мельчайших подробностей рассмотреть их неуступчивые выражения лиц.
– Нет, и еще говорю много раз нет! – твердила старая туземка. – Молоденькая девушка стоит дорого. За жену у масоку платят оружием, а так как мне, одинокой женщине, копья и стрелы не нужны, то ты должен отвалить мне четыре набора. Таков обычай у масоку, и я не отступлюсь от него.
– У меня только один есть, Лакумба, – отвечал с отчаянием в глазах Нолулу, имевший плачевный вид.
– Тогда приходи в другой раз, когда заработаешь ещё три! – безжалостно отрезала туземка, твердо стоявшая на своем материнском праве и материальном интересе.
– Но, Лакумба, – вскричал Нолулу, – ведь Покула хочет быть моей женой!
Девушка продолжала делать равнодушный вид.
– Правда, Покула? – обратился он.
Она безучастно пожала плечами.
– Вот видишь, Нолулу, – решительно заявила старуха, – Покула тоже ждет, когда ты перестанешь быть лежебокой, слюнтяем и крохобором, и хочет, чтобы ты быстрее взялся за ум. Покула мне дочь, и кто хочет взять её себе в жены, тот должен исполнить то, чего требует обычай масоку.
Присутствующий на суде вождь Нь-ян-нуй до этого сидел молча.
– Лакумба! – осведомился он. – Я понимаю, если бы ты была молодой для мужчин, здоровой и крепкой, но зачем тебе старой женщине наборы из иголок, ниток и пуговиц? Ты уже наполовину слепая!
– Как же, я возьму за них свиней и кур, сделаю пристройку к хижине, приведу в дом молодого мужа, – ответила она.
– Лакумба, много хочешь, надо парню уступить. Подумай о дочке. Не всё меняется на иголки, не всё меряется нитками, не всё держится только на пуговицах. Есть вещи более важные.
– Четыре набора лучше одного! – возразила папуаска.
– Но выдать дочь замуж ещё лучше.
Лакумба аж вся взвилась.
– Вот моё последнее слово, Нолулу, четыре набора, и ни одним меньше!
Нь-ян-нуй повернулся к Нолулу.
– Может откажешься от Покулы?
– Нет, – вздохнул он. – Она в танцах подпрыгивает выше своей головы и выше всех девушек. Её груди взмывают вверх воздушнее и красивее, чем у других.
– Это понятно. Тогда скажи, у тебя уже есть две жены, зачем тебе еще и Покула?
– В поле некому работать. Третья жена будет в самый раз помогать первым двум, – ответил тот.
– В твоей хижине мало места.
– Первое время Покула будет спать на улице у порога.
– Есть выход из положения. Убив одного носорога или дикого буйвола можно сразу жениться на четырех девушках, – подсказал вождь. – Продашь одну и купишь Покулу.
– Носорога можно долго выслеживать, а Покула нужна сейчас! – не согласился Нолулу.
– Ты понимаешь, что тебе придется повременить, пока не обзаведешься остальными наборами.
– Но Покула не хочет ждать.
Девушка всё также равнодушно прислушивалась к разговору.
Вождь оживился.
– А почему бы тебе не взять в жены Лакумбу, она свободная вдова, еще о-го-го! Годится на все случаи жизни для некоторых мужчин, и ее один твой набор вполне устроит. А можно её, старую, взять и за просто так!
Нолулу задумался, затем сказал:
– Она настолько плохая помощница и супружеские обязанности не все несет хорошо, что не стоит и одного набора, не возьму её даже за бесплатно, и пусть уже она мне дает три. Всего будет четыре набора. И Покула будет моей. И Лакумба тоже.
Я поразился – Нолулу даст сто очков вперед любому современному политэконому.
Уже прикидывала в уме Лакумба на интересное предложение, и сказала:
– Хорошо, Нолулу, я согласна на условие быть твоей женой, но только у меня есть два набора, и по рукам. Вот выдам замуж Покулу, принесу тебе еще один.
– А как же Покула? – всхлипнул он.
– А где за нее четыре набора? – язвительно возразила Лакумба.
Она тоже была еще тот политэконом.
– Но у меня только один! – напомнил Нолулу и у него навернулись слезы.
Я решил проэкзаменовать невесту и проверить её чувства.
– Покула, – обратился я к юной девушке, – не опасайся меня и скажи всю правду. – Голос мой звучал мягко и ласково, что невольно ободрил её.
– Да что рассказывать! – ответила она с глубоким вздохом. – Мать лучше всех знает, когда и за кого мне выходить замуж.
– А ты сама-то как думаешь?
– Мои подруги давно замужем.
– А Нолулу не хочет ждать и идет поперек мнения твоей матери?
– Да, он дотошный, сладко говорит и нетерпеливый, – призналась девушка.
– А ты любишь Нолулу и хотела бы стать его женой? – улыбаясь, спросил я.
– Да! – Покула явно не скрывала своих чувств, и все получили ответ, в сущности который не имел никакой надобности, ведь он и так был написан на её лице.
Никогда жажда прибавить себе авторитета не была во мне столь пламенна. Сама судьба предназначила меня для того, чтобы показать энергию логики и силу убеждения, заставляя подбирать такие слова, которые бы шли прямо в душу туземцам и могли бы растопить их сердца. Одновременно я горел желанием затмить всех исторических адвокатов и риторов. И я выступил с речью, смысл которой заключался в следующем:
– Слушается дело о любящих сердцах. Конфликт двух сторон. Гражданский иск. Одна сторона истец, называемая в дальнейшем покупатель – молодой человек Нолулу, положивший глаз на девушку Покулу, называемой в дальнейшем товар-девушка, но несогласный с предложенной ценой, считая её завышенной, раздутой и потому непомерно обременительной для него. Другая сторона ответчик, называемая в дальнейшем продавец – Лакумба, мать, обладатель и правопреемник товара-девушки Покулы, запрашивающая за нее с жениха четыре набора. Предварительный торг не привёл к согласию сторон. Путем взаимного погашения и после переуступок наборов, у сторон продавец – покупатель создался дефицит в один набор. Чтобы матримониальная сделка между сторонами состоялась, продавец Лакумба дает покупателю Нолулу льготный кредит доверия стоимостью в один набор, заключающийся в предоставлении права обладания товаром-девушкой Покулой на определенный срок, в данном случае – год. В свою очередь покупатель пользуется товаром-девушкой и обязуется погасить кредит-доверие в течение года. В случае непогашения кредита, товар-девушка возвращается продавцу – матери товара-девушки, тогда оплата за временное пользование производится по расценкам проката. Если товар-девушка приведен в негодность по вине покупателя, тот должен возместить его стоимость женой, которая уже есть у него.
Я обвел глазами притихших и согласных со мной присутствующих.
– Лакумба, решение суда понятно? – спросил я.
– Да, – ответила она.
– Нолулу, тебе ясно, что ты обзавелся еще двумя женами?
– Да.
– Покула, ты знаешь, как выполняется решение суда?
– Мать расскажет.
– Забудь о матери – теперь она тебе не указчик.
– Буду слушать только мужа.
– Вот это, Покула, правильно. Тогда скажи, кто этот мужчина перед тобой?
– Нолулу.
– А кто он такой?
– Мой муж.
– И кому ты теперь принадлежишь?
– Да ему, Нолулу.
– А ты, Лакумба?
– Тоже. Нолулу.
– Нолулу, что это за женщины, которые стоят перед тобой?
– Мои жены.
– Зачем они тебе нужны?
– Чтобы работать в поле.
– Обжаловать будете? – спросил я.
– Нет, не будем.
– Так тому и быть! – я высоко поднял руку с палкой и сильно стукнул ею по стволу дерева.
Стороны кивнули головами в знак согласия, и молодой туземец передал Лакумбе свой единственный набор, а ему она вручила дочку. Затем, присоединив к набору Нолулу свои два, Лакумба возвратила их своему зятю и одновременно теперь мужу, став его женой.
Счастливая Покула! Как вырывается сердце из её груди! Как стремителен был её первый шаг навстречу Нолулу! Лакумба сдерживала себя, очевидно, не впервой ей было выходить замуж.
Нолулу и его две новые жены Лакумба и Покула пошли в сторону его хижины. Он, не сумев перебороть страсть, тут же с жадностью овладел девушкой, не удосужившись дойти до хижины – у жениха, видимо, не осталось сил на это, а на выше сказанное – нашлось.
Все туземцы, точно по чьему-то приказу пали на колени, воскликнув:
– Путешественник велик! Путешественник творит чудеса!
Только Хуан тихо указал на мою судебную ошибку:
– Лакумба осталась должна Нолулу один набор, и он ей один. Они – квиты.
Я удивился смышлености Хуана, но тут же почувствовал подвох, и не один.
– Суд пошел по неправильному пути! – сказал я. – Значит, вынес недостаточное решение. Придется на другом заседании довершить этот суд.
– Справедливое замечание, – ответил Хуан. – Мы затянули суд и вовремя не прекратили его, но Путешественник велик и принял верное решение.
– Лакумба, купив статус жены, теперь уже не возвратит долг, – вынес я догадку, и услышал:
– Как и Нолулу, ставший не совсем справедливым путём мужем Покулы и Лакумбы, вряд ли погасит задолженность.
– Нолулу можно уличить в нечестности, – затем сказал я. – Получается, он приобрел Покулу и Лакумбу на набор самой Лакумбы.
– Нолулу теперь глава большой семьи, ему лучше знать, как поступать с женщинами и распорядиться иголками, нитками и пуговицами.
Я снова обнаружил несуразность и воскликнул:
– Правоприменительно было уже тогда, когда он купил Лакумбу! А дальше пошли нарушения сделки!
– На суд не упало это пятно, – ответил Хуан.
– Но Нолулу оставил все наборы себе, а это точно афера, махинация, воровство, чистой воды мошенничество! – сказал я. – Теперь он настоящий кровосос и мироед этих женщин. Как исправить ошибку?
– Суд есть суд, его решение незыблемо. И Нолулу не уличили в нечестности, он добросовестный приобретатель, теперь законный владелец жён. А большее решение поглощает малое.
– А как быть с ущемленными женщинами?
– Ничего не надо делать! – сказал Хуан. – Стороны остались довольными.
– Получается, он за Лакумбу и Покулу совсем не заплатил, разве что отделался одним набором, а уже владеет женщинами! Разве это правильно?
– И в довесок приобрёл два набора. Это нормально и справедливо. Каждый получил то, что хотел.
“Этот туземец не потерялся бы в коридорах российской юриспруденции”, – подумал я.
Тут меня осенило.
– Черт возьми, голову сломаешь! Но благосостояние Нолулу выросло прямо на глазах.
– Правильно, это удивительно. Теперь он на имеющие у него наборы, доставшиеся ему случайно, может позволить себе купить всё, что захочет, и стать богатейшим человеком в племени.
– Богаче шамана и вождя?
– Да.
Я глубоко задумался. На наборах при некоторой смекалке можно построить финансовую пирамиду, но не стал на этом заостряться. Меня интересовали невозмещенные наборы, и я спросил:
– Ты доволен результатом суда?
– Стороны удовлетворены, а это самое главное.
– А как же Лакумба?
На что Хуан спокойно нашел ответ:
– Пусть подает новый иск, но проиграет. По нашим обычаям она, и что есть при ней, теперь принадлежит мужу. Она сама загнала себя в проигрышную ситуацию и должна теперь мужу повиноваться. Будет нелепо, если он вернет ей, своей жене, эти наборы.
– А тот, который по суду?
– Тоже не вернет. А если вернет, тот поступит снова в семью, опять же к самому Нолулу. Нолулу теперь богатый человек, держатель иголок, ниток и пуговиц. Он может хоть сейчас прикупить еще молодую жену или несколько старых. И хозяйство его обрастет, и не будет страдать от недостатка рабочих рук!
Я качал головой – какая сложная наука юриспруденция, а еще сложнее экономика, на которой можно делать избыточную прибавочную стоимость, превращая клиентов в лохов.
Только шаман Ка-ра-и-ба-га был неутешен, что ему не позволили отличиться, да и самим ходом разбирательства остался недоволен. Не будь он также черен лицом и всем телом, как его душа, на лице его, наверное, выступила бы злобная бледность. Но злую гримасу все видели.
Час спустя показалась вереница поющих и танцующих туземцев, человек десять: впереди двое несли на плечах привешенного к бамбуковому шесту повизгивающего, временами верещащего поросенка, шедшие за ними держали на головах посуду, и, наконец, остальные – кокосовые орехи. Все свои дары они положили на землю передо мной; потом каждый отдельно передал свой подарок мне в руки. И ещё несколько дней каждое утро новые корзины со снедью стояли у моей хижины.
Я весь раздулся от гордости, от успеха.
Рассказ о том, как в судебном деле о воровстве я вынес правильное решение разделить девочку не располовинивая её
Следующий суд тоже стал знаменательным в моей памяти. И снова я присутствую на очередной сунтуке. Хуан и Хуана, профессионально ставшие секретарями и судебными приставами, деловито рассаживали племя, каждый член которого повторял:
– Мы полагаемся на твою мудрость и справедливость, о Путешественник!
Меня посадили на самое почетное место, чтобы я своим присутствием придал этому событию особую торжественность. Доверие ко мне было высокое, и я сам положил на обе чашки весов Фемиды требование к себе: провести следствие по всем правилам юриспруденции без всяких скидок на отсталое общество, как вёл бы его в России и в любой другой цивилизованной стране, а вынесение приговора должно стать моей визитной карточкой.
Хуан изложил суть дела:
– Вся деревня жужжит, как потревоженный улей. Один туземец украл у другого набор из иголок, ниток и пуговиц. Этот случай пришелся на пору рождения у вора дочки. Изобличив того в краже, истец не нашел ничего иного, как потребовать только что родившуюся девочку себе в возмещение, как будущую жену.
Снова интереснейший неординарный случай.
– Так вот в чем дело? – выслушав, сказал я. – Уважаемые туземцы племени масоку! Вы не ошибаетесь во мне, я постараюсь приложить все силы, чтобы без жалости и снисхождения к виновному, сообразуясь принципами справедливости и разумности отстоять в суде ваши интересы и разрешить эту ситуацию.
Все приготовились слушать меня, проявляя при этом знаки величайшего уважения и почтительности. Я задал некоторые наводящие вопросы:
– Истец, это так?
– Да, – ответил он.
– Ответчик, это так?
– Нет, – ответил он.
– Истец, ты мотивируешь это тем, что если бы вор не украл у тебя набор иголок, ниток и пуговиц, у тебя бы родилась девочка, а не у него?
– Да, это так.
– Почему ты так решил?
– А как иначе! У меня жена была на сносях. Он украл набор. Узнав это, она неудачно разрешилась от бремени.
– Ответчик, что ты скажешь в своё оправдание?
– Всё было не так. Я принес домой набор – жена от радости сразу удачно родила.
Внимательно прислушивающийся к разговору вождь Нь-ян-нуй спросил:
– Истец, зачем тебе чужая девочка?
– Она не чужая, теперь она моя дочь, а как встанет на ноги, будет моей женой, – ответил тот.
С мест посыпались выкрики:
– Иголки, нитки и пуговицы убивают ребенка!
– Иголки, нитки и пуговицы помогают рожать!
Вторых выкриков было больше, и они заглушили первые.
Я нарисовал для себя следующую картину: большинство туземцев были на стороне истца, искренне веря в то, что иголки, нитки и пуговицы служат рождению детей, а, не наоборот, их умерщвлению. Как захотелось в этот момент обратиться к своим соотечественникам со словами: “Внимайте! Не делайте ошибок! Преклоняйтесь перед информацией и благоговейте перед знающими людьми! Живите в цивилизации! Если поймете это, тогда будете доверять только чувству, больше ему, чем прагматичному разуму, уводящего вас в никуда, в сторону, в пропасть!”
Как я не хотел, чтобы туземцы знали, как не скрывал от них истинное предназначение наборов, но этот последний случай дал мне основание окончательно убедиться в том, что туземцы не такой уж простецкий народец, как кажется на первый взгляд. Хоть и глубоко заблуждающийся, но уже догадывающийся о причастности наборов к деторождению, вкладывающий в них определенный смысл. Я с ужасом осознал, что в зачаточные мозги туземцев проник вирус познания. Ещё немного, и они окончательно раскроют все мои секреты влияния на них.
До этого я часто наблюдал любовные утехи у туземцев. По существу, подобные сценки – это пасторальные картинки, связанные с веками устоявшимся укладом жизни, который не берут ни время, ни глубочайшие изменения, в корне происходящие в мире, ни наличие постороннего фактора, каким являюсь я.
Я полон впечатлениями, которые производили на меня туземцы. Объяснения в любви на острове, как и всюду на земле, признаны высшим проявлением чувств. Это такой же непреложный природный механизм продолжения рода, как и на моей родине. Если бы не одно “но”. Да, проявление чувств высокое, но вот само половое таинство есть процесс низшего порядка, потому что низведено до простой потребности на глазах у всего населения. А в отношении знаков внимания с некоторых пор не было выше подарков, чем подаренные из моих рук воздушные шары и наборы из иголок, ниток и пуговиц, называемые в простонародье, напоминаю, буф-буф (по звуку лопания шариков) и карассо (от моего слова “хорошо”). Можно это подвергнуть осмеянию, но я видел обращенные в новую сексуальную веру парочки, которые просиживали часами, обсуждая преимущества изделия, которое вертели в руках, потом вставали и уходили куда-то в лес, но чаще оставались прямо тут на месте. Любовные недоразумения происходили крайне редко, главным образом из-за дележки буф-буф и карассо. Девушки при этом плаксиво поджимали губки, не желая делиться с юношами, а они на это реагировали нервной дрожью. Да пусть будут посрамлены мои отечественные моралисты, однако я ни разу не услышал неделикатного замечания туземцев друг к другу в случае чьей-то оплошности, неловкости или неумения в обращении с подарками, как у меня на родине.
Однажды, я тактично поинтересовался у Нь-ян-нуя:
– О вождь! Смелый, хваткий, мудрый! Благословенный богами и духами, любимый народом масоку, почитаемый всеми видами животных и растений, притягивающий своей мудростью морских анемон, сколопендр, скорпионов и тарантул, располагающий к себе все мелкие и крупные твари, всех опасных насекомых, угомонивший злых духов, загнавший и закупоривший их в пещере, и прочая, прочая, прочая, что испытывает народ масоку, применяя буф-буф и карассо?
Неожиданно я получил сполна критику, возможно в мой адрес.
Нь-ян-нуй немного подумал и сказал:
– Я тоже задавал себе и всему народу масоку этот вопрос и чаще получал один и тот же ответ. Мне говорили разные люди, и мужчины, и женщины, что буф-буф и карассо – это хорошо, они органично вошли в нашу жизнь, но жаловались, что они люди бедные, оттого, что буф-буф и карассо мало, а у кого их много – те богатые и праздные люди, которые делиться ими ни с кем не желают, и богатеют они ещё больше. Я вижу, что народ из-за этого стал злой и готов взять в руки копья и стрелы и направить их против богачей.
Из этого разговора я вынес для себя следующее, что народ масоку больше волнует социальная несправедливость, упирающаяся в неудовлетворительную распределительную систему.
Критику я отнёс на свой счет, на счет странной игры природы и ограниченного воображения туземцев.
Итак, я сижу на сунтуке, гляжу в глаза вора, выискиваю в них чувство раскаяния, и мучительно рассуждаю, какой вынести вердикт. Наконец, я ударил палкой о дерево и сказал первое слово.
– Слушается дело о разделе имущества! Сошлюсь на пример: в случае, если бы кто-то из туземцев воспользовался без разрешения чужой пирогой для рыбной ловли, то он должен отдать хозяину половину своего улова. Так?
– Так, – в знак согласия закивали все присутствующие головами.
– Значит, в данном случае истец имеет полное право забрать себе половину девочки, а вторую половину оставить ответчику.
– Имеет.
– Случай осложняется тем, как одну часть девочки оставить истцу, а другую – ответчику? Как разделить не располовинивая девочку?
Раздался общий вздох.
– Действительно, как?
Кто-то выкрикнул:
– Путешественник знает, как это сделать. Он всё может! Он разделит!
Я продолжил логическую цепь рассуждений.
– Кокос можно разделить?
– Можно, – ответили все хором.
– Рыбный улов – можно?
– Можно.
– А живого человека, как?
– Никак.
– Может ли девочка составлять необходимую техноло-гическую сумму, которую возможно разделить на самодоста-точные части, не нарушая при этом единства, целостности и живучести всего организма? Теоретически можно, а практически?..
Туземцы были озабочены.
– Вот и покажи, как это сделать, – предложил кто-то.
– Следовательно, задача с неизвестными и не разрешаема ни пилой, ни топором.
Непонимающие масоку заворожено слушали, но доверие ко мне переполняло их.
Кто-то снова выкрикнул:
– Путешественник знает – как, он всё может!
Я не хотел терять свое лицо среди туземцев и в данной ситуации вынес, наверное, единственно правильное соломоново решение, которым впоследствии гордился:
– Девочка, чтобы не травмировать её психику и подготовить к дальнейшей жизни, должна жить попеременно один день у своего отца, а один день у пострадавшей от воровства стороны, до тех пор, пока стороны не придут к дальнейшему соглашению по окончательной передаче девочки третьему лицу, то есть мужу, после достижения ею брачного возраста двенадцати лет.
– Восьми лет и ни дня больше, я ждать не намерен, я и есть тот муж! – послышался недовольный голос истца.
– Двенадцати лет! – воспротивился ответчик.
– Восьми лет! – поддержали истца с мест.
– Восьми лет! – Я окончательно ударил палкой по дереву.
Снова я услышал:
– Путешественник велик! Путешественник творит чудеса!
И опять Ка-ра-и-ба-га, неудовлетворённый ходом разбирательства и потерей своего авторитета, сжимал кулаки. Теперь он не только позеленел от злобы: черное лицо его приняло какой-то мутный пепельно-серый, грязный оттенок, колени дрожали. Я думаю, и душа у него в этот момент стала ещё чернее ночи.
Туземцы, оставшись довольны моим вердиктом, выразили свою признательность новыми подношениями. Они прислали свинины, плодов хлебного дерева, бананов и таро, на что я подарил им пустые картонные коробки из-под наборов.
Я не ловчил, а просто думал о будущем. Экономика должна быть экономной.
_________________
ВОЙНА МАСОКУ С МАНИРОКА И МОЯ РОЛЬ В НЕЙ
(Продолжение цикла “Записки путешественника”)
Я предавался мыслям о выживании людей в неокультуренном обществе среди каннибалов, о своем месте в нем, в противоположность мной покинутой, развивающейся цивилизации. Моё раздумье было прервано появлением туземца, который бежал по берегу и кричал:
– Война! Война! Отвратительные манирока на тропе войны! Враги тихо крадутся, а не идут открыто по мосту над пропастью как честные масоку! Манирока проникли на остров и убивают нас! Они никому не дают пощады! Они оставляют в живых только женщин и детей, которых уводят к себе и превращают в манирока!
Бежал он легко и свободно, прямо летучим шагом, что трудно было не залюбоваться им. Держа в левой руке над головой лук и стрелы, в другой – с копьем наперевес, он бежал весьма быстро, и по временам останавливался и делал какие-то воинствующие знаки: то потрясал луком, то имитировал бросок копья.
Не понимая, в чем дело, но, видя смятение, передающееся окружающим, я почти силой остановил его и узнал неприятную весть: да, люди манирока напали на масоку и вот-вот будут здесь.
Протяжные удары по пустотелым бревнам, перешедшие в учащенные, созывали туземцев. Это были удары другого содержания, другого ритма, темпа, чем обыкновенно. Патетического звучания и мажорного накала…
Запаливались костры, завывали флейты и раковины, гремели барабаны – тамы.
Тамтамы войны!
– Манирока! Манирока! – кричали повсюду. – Они покорят наш остров, отнимут женщин и детей!
В деревне я увидел страшное беспокойство. Воины хватались за копья, толкались, ломились, сбивали с ног женщин с детьми и друг друга.
Все громче и увереннее раздавалась хвастливая военная песня.
Бом, бам, бум, бэм, мы масоку,
масоку, масоку, масоку!
Бом, бам, бум, бэм, мы убьем
манирока, манирока, манирока!
Ужасная, чуждая для слуха европейца она поднималась над островом:
Взывали к спокойствию и собирали народ глашатаи.
– Наш мудрый вождь готовится к принятию важного решения, и бог Дуссонго хочет вложить в его уста сообщение!
Все встали в круг.
– Дети мои! – сказал Нь-ян-нуй, явившийся в наряде и украшении воина, идущего в сражение. – Небо над вашими головами, долго остававшееся светлым и безоблачным, теперь, благодаря несущим смерть и опустошение манирока, наполнилось тучами. Наш бог Дуссонго, живущий там, за большой горой, как вам известно, много печется о благе своих детей масоку. Дуссонго не умер, он вернется к нам из-за моря! Он благоволит нашей победе и хочет отвратить нас от поражения. Он послал меня к вам, чтобы удалить шипы с ваших троп и уберечь ваши ноги от ран. Мы убьем тех отвратительных манирока, которые ради своей звериной корысти хотят заставить нас забыть о долге перед нашей великой родиной. Отныне война принесет нам безопасность, а враги больше никогда не будут омрачать мужчин и смущать женщин.
В самом деле, словно кто-то накаркал, небо затянулось тучами, прогремел гром и на землю посыпались молнии с дождем. Но все стоически слушали речь.
– Встанете ли все вместе грудью перед манирока, сделаете ли вы это, сыны племени масоку? – совсем громко спросил вождь.
И толпа в ответ на это дико взревела, взметнула хоругви из пальмовых листьев и стала потрясать копьями надменному соседу.
– Горе манирока!
– Наши копья остры, топоры тяжелы, а стрелы метко поражают манирока!
– Нас невозможно победить!
– Манирока отдадут нам свою печень, не взяв нашу!
– Пусть каждому из нас достанется по их трусливому сердцу!
В этих словах проявлялась вся звериная сущность каннибалов, а вождь в этих возгласах ощущал поддержку со всех сторон.
Затем выступил Ка-ра-и-ба-га. Все шаманы в мире на стороне тайных сил, вот почему и Ка-ра-и-ба-га был поклонником Высшего Духа, соответственно, и речь была направлена больше к нему, чем к народу.
– Масоку, глядите, шире откройте глаза на небо! Пришло время Большого Солнца и Маленькой Луны! – кричал он сквозь ливень. – Вот началась война. Дикие манирока приходят с копьями и луками, манирока позарились на наш остров. Они обращаются в леопардов, убивающих и пожирающих людей. Но горе им, горе! Высший и Великий Дух, воскресни из пещеры духов и поднимись на небо! У него лицо, как лик самого страшного корявого дерева. Он дал нам своё оружие, которое может покарать манирока и обратить их нам в пищу. Это он принес нам ослепительную молнию и страшный раскатистый гром.
Туземцы ответили на искрометные речи вождя и шамана многоголосным хором:
– Ай-ай-ай!
– Дуссонго! Дуссонго!
– Высший Дух! Высший и Великий Дух!
В деревне царило всеобщее смятение, невольно подействовавшее и на меня, грозившее отнять доселе спокойную размеренную жизнь. Масоку торопились, потому что каждую минуту могли появиться передовые отряды противника. Из хижин выносилось большое количество разного рода оружия. Мужчины с большим жаром разговаривали на сходках, женщины и дети выли где-то в лесу, собаки им подвывали, кругом блеющие козы, повизгивающие свиньи и ревущий рогатый скот. Мои уши ощутили всю неприятность этих душераздирающих звуков.
Нь-ян-нуй сам подошел ко мне и дружелюбно приветствовал, его мимика сама подыскивала извинительные нотки.
– Путешественник! – сказал он, перейдя на уважительное имя. – Ты видишь, что манирока не оставляют нас без войны! Неприятель посылает на нашу землю своих воинов, а завтра пришлет ещё больше. Разве они не подлежат за это смерти? Ты обладаешь таинственной силой…
Я понял, что вождь пытается вовлечь меня в конфронтационные раздоры.
– Это какой такой силой? – спросил я.
– Ты умеешь сбивать с прямого пути стрелы и копья, пущенные в твою грудь и спину.
– Отомсти за нас! – кричали мне разгневанные туземцы.
А вождь продолжал:
– Мы верим в твою неуязвимость, которая позволяет тебе не бояться стрел и относиться равнодушно к копьям противника, а твоя голова, как скала, крепка для топора. Мы преклоняемся перед тобой, и сочли удобным обрести в тебе союзника.
Я догадался, что, предлагая это, Нь-ян-нуй планировал выдвинуть меня на самую переднюю линию обороны как живой щит, а потом возглавить атаку.
– Благодарю за доверие! – сказал я. – Но не лучше, если я отсюда с этой высокой точки, как и бог Дуссонго, буду всячески стараться вдохнуть мужество и смелость в воинов и ободрять их на войну?
Услышав мой ответ, воины только пуще взревели:
– Белый человек испепелит манирока, убьет их, возьмет их в плен, съест их внутренности!
Новое откровение. Вера в моё могущество создало в туземцах иллюзию, что я могу всё, даже есть кишки.
– Воины! – крикнул я. – Лучшая победа – приобретенная вашими собственными стрелами и копьями!
Итак, сделав хорошую мину при плохой игре, я отказался от почетного предложения стать героем войны и отдать свою жизнь. Хорошо быть в регалиях, но только чтобы не мертвым в кустах.
Тогда, видимо, вождь решил нагрузить меня новым заданием. Он очень изменился за последние часы, не принимал участия в шумном ликовании своих воинов по поводу ближайших успехов и будущей богатой добычи, и, казалось, был погружен в размышления совсем другого рода. Он производил впечатление не столько пылкого полководца, сколько удрученного от обилия ума философа. Какими надеждами он убаюкивал себя с мертвенно бледным лицом и опущенными глазами? Видимо важность государственных дел и обилие забот переполнила его всего.
– Путешественник, – сказал он, – нам не спать, как видно, этой ночью и последующими, и тебе тоже. Просим позволения в случае продолжения войны, взять наших женщин под свою защиту, опеку, лучше под покровительство.
– Верно ли я вас понял: под покровительство – это значит…
Заминка моя означала, что я не знал, как точнее сформулировать вопрос, но интуитивно чувствовал, что это означает на современном языке – взять женщин под юрисдикцию гражданского брака со мной.
Нь-ян-нуй сам пошел навстречу мне, развеяв сомнения.
– Не сочти за приказ и пренебрежение к тебе. Так как их мужья ушли на войну, а женщин нельзя оставлять на произвол судьбы, э… без присмотра… э… женщины, сам знаешь, нуждаются в твердой мужской силе… тебе подлежит особая миссия и вменяется…
– Быть почетным мужем? – сострил я.
– Твои слова имеют начало и приобретают смысл конца войны, – ответил он. – Все женщины озабочены не остаться одинокими и ждут твоего возвышения над ними. Пожелание всех масоку провозгласить тебя вождем женского поселения.
У меня отлегло от сердца, и я с удовольствием дал согласие:
– Если в моих силах чем-нибудь еще помочь, располагайте мной.
Между деревьев показались головы. Воистину, это были издающие вопли, в отчаянии ломавшие руки женщины, которые бежали с детьми под мою защиту.
Первые отряды воинов уже ушли на передовую. Я увлекся продумыванием ближайшего социального плана, как заняться компактным размещением женщин наподобие общежития или коммуны, чтобы они были под рукой, под наблюдением, чтобы отказаться от индивидуального подхода, когда каждая женщина сама по себе. Я уже почти нарисовал в голове, что предпринять, чтобы выдержать долгую блокаду, как Нь-ян-нуй послал за мной. Он выглядел растревоженным, немножко рассеянным от тяжких дум, но настроение у него было бодрое.
– Подойди поближе, соплеменник! – сказал он. – Народу масоку не пристало бояться манирока. Мне не годится забиться мышью в нору, и от других не потерплю подобное. Я всегда, всю мою сознательную жизнь, был занят государственными делами народа масоку. Обстоятельства могут повернуться в любую сторону. Сегодня трудный решающий день для моего племени.
Его лучистый суровый взгляд и решительный голос являли полную ясность ума полководца. Но больше всего мне понравилось слово “соплеменник”, произнесенное в такой ответственный для племени момент.
Вождь подтвердил самые худшие опасения военного времени.
– Тень смерти уже коснулась меня, и я сам это понимаю. – Он сделал многозначительную паузу, во время которой положил свою ладонь на мое плечо.
– Не рано ли говорить об этом? – попытался я успокоить его.
– Я хотел видеть тебя и попросить об одолжении, чтобы поставить для выживания племени новые задачи!
– Я здесь, перед вами, дорогой вождь! – с готовностью ответил я. – Во всех делах я был вашим верным помощником и остался им. Сделаю всё, что смогу, всё, что позволяют мой разум и сильные руки, чтобы оправдать надежды и доверие масоку.
– Ты так молод, но приятно рассудителен, – смущенно ответствовал Нь-ян-нуй, – а война это дело ужасное и спешное. Можно ли с тобой быть откровенным?
– Судите сами, вождь.
Подумав немного, вождь пригласил в свою хижину.
– Слушай, – сказал он. – Мне предстоит еще немало забот, это поднять всех масоку от мала до велика на войну, и встать впереди отрядов. И я с трудом улучил время, чтобы обсудить с тобой некоторые щепетильные вопросы. Я не могу уйти на войну, а затем по многочисленным ступенькам подняться к богу Дуссонго навсегда, без возврата, без уверенности, зная, что мой народ будет лишён прекрасного будущего, что он не будет продолжать расцветать, что его род угаснет. Но сначала поклянись святым именем бога Дуссонго, что ты сделаешь всё, что я попрошу.
– Я даю свое слово, – ответил я. – И, если этого вам недостаточно, прекратим наш разговор.
– С каждым днем, – торопился выговориться Нь-ян-нуй, – я всё больше и больше привязывался к тебе. Я полюбил брата по крови всей душой словно родного сына, и ты замечал, что я оберегал тебя от недругов, что делал все возможное, чтобы хоть немного облегчить твою жизнь, помочь тебе приспособиться в племени и стать настоящим масоку.
– Моя благодарность к вам не останется равнодушной и недостойной, – заверил я, – сколь и неосновательной и неоплаченной моими усилиями.
– Ты знаешь, что я сегодня делал?
Я отрицательно покачал головой.
– Ну, так я тебе скажу. Думал. Много думал среди других размышлений. Я составлял в голове завещание.
– Не говорите о завещании! – взмолился я. – Вы проживете еще много-много лет, поверьте!
Нь-ян-нуй рассмеялся:
– Плохо ты знаешь, что такое война! Недостойно обо мне рассуждаешь, соплеменник, если считаешь, что меня можно так легко успокоить или утешить! Я скоро умру, бог Дуссонго это знает. И ты сам знаешь, почему и зачем, и от кого приму смерть. Но смерти я не боюсь. В жизни я был удачливым охотником и смелым воином, много манирока осталось барахтаться и урчать в моем животе, отдав мне отвагу и силу. И смерть, в сущности, совсем не такая уж страшная, нудная и кропотливая штука, но несущая жизнь, если вспомнить, что все манирока, как и прочие бесцеремонные неприятели, сами добровольно явившиеся на остров, погибли от наших копий и нашли приют в наших желудках.
– Я в этом не сомневаюсь, но смерть не планируют – она сама приходит, – ответил я.
Нь-ян-нуй забеспокоился.
– Зачем ты заставляешь меня говорить о таких неутешных вещах? Это меня утомляет, а времени осталось не так уж много. Я серьезно говорю о своем завещании, пребывая в добром и здравом уме, и в твердой памяти.
– Я очень рад за ваших прямых наследников, что вы их не забудете! – утешил я его. Правда, меня насторожила его фраза с современным звучанием о “добром и здравом уме, и твердой памяти”.
Здесь Нь-ян-нуй очень внимательно посмотрел в мои глаза.
– Ведь после меня кое-что останется. Не так уж много, но все-таки кое-что. Слушай, соплеменник, всё мое достояние я завещаю тебе.
– Как?! – воскликнул я в изумлении. – Мне?
– Да, белый человек, тебе. А почему бы и нет? Ты самый достойный и заслуживающий доверия. Прими же сей дар в знак моей признательности и благодарности!
Я огляделся вокруг. Ни дворцов, ни яхт не обнаружил.
Я начал бессвязно соглашаться.
– Я распоряжусь вашим имуществом как нельзя лучше и преумножу его.
– Речь идет не только о вещественном имуществе, хотя я богатый человек, и мои две хижины тебе не помешают…
–У меня есть хижина, – не удержался возразить я.
– Кроме того, достанутся они тебе со всем их содержимым и наличием всего, что нужно для жизни.
Я окинул взглядом обстановку в хижине и понял, что ее нельзя было назвать даже бедной. Нищета – нищетой. Ни барахла из одежды, ни утвари. Свет из многочисленных щелей был проникающим на голый топчан, единственный из мебели, на котором мы сидели в потемках. Нищета не так уж плохо, если это выбранный образ жизни.
– Вот здесь я повешу гамак… – начал я рисовать перспективы.
Но Нь-ян-нуй хвастливо оборвал меня:
– У меня есть лучшее имущество, чем хижины, поля и животные, это достояние, накопленное масоку не одним днем…
– И материальное и интеллектуальное? – Это уже была моя шутка цивилизованного человека начала двадцать первого века.
– Прежде всего, народ! Народ масоку! – как ни в чем не бывало, воскликнул вождь. – Это мужчины, женщины и дети! Мужчины – воины! Женщины – рожают этих воинов! Достаточное условие для мирной жизни и, что важно, при подготовке и ведении войн. Когда эта связь нарушается и отношения между мужчинами и женщинами прерываются, наступает хаос. Женщинам надо создавать благоприятные условия для рождения воинов. Во время войны требуется их много и роль женщин как никогда возрастает. Ты создашь им эти самые благоприятные условия. Женщин надо еще и защищать. Ты будешь вождь. Властью мне данной я передаю бразды своего правления тебе. Твоя задача осмотреться, вникнуть в ситуацию, а когда будут непредвиденные обстоятельства, решиться на мужественный поступок, даже начать с пустого места и продолжить наш род масоку.
– Никаким силам не удастся преждевременно погасить род масоку! – с пафосом провозгласил я.
– Похвальное решение! Тебе достанутся в общей сложности все женщины племени – для начала количество вполне достаточное, чтобы такой молодой человек, как ты, использовал этот… э… э…
– Генофонд! Людской потенциал! – подсказал я.
– Не сочти за неправду, это не просто приятный набор из женских мордочек милашек-обаяшек, привлекательных, любящих и терпеливых одновременно. Прежде всего, воспринимай их, как работоспособное и воспроизводящее окружение, создающее возможность выжить в условиях войны, – поправил меня вождь. – Для тебя это будет стартовый капитал, и заложи основы для преумножения населения племени.
Слова вождя не были мне в новинку (я ведь из цивилизованной жизни), но уж несвойственны людям уровня каменного века. Я не удивился. Возможно, я слова где-то проронил, а смышлёные туземцы их впитали и разнесли по острову, как восприимчивые перенимать от меня всё прогрессивное.
Крики с улицы стали еще более раздирающими. Я выглянул из хижины. Это женщины искали меня по приказу вождя и с согласия мужей, которые решили передоверить их мне, чисто интуитивно, даже больше – инстинктивно по факту продолжения рода, чтобы использовать меня, как банк для сохранения генофонда, если сами погибнут.
– Вашим женщинам больше подходит выражение “гремучая смесь”! – высказал я вождю соображение, кивнув на взбудораженную улицу.
– Согласен! – подтвердил он и тут же напомнил мне, высказав: – То, что не непозволительно в мирное время, то терпимо, когда идет война.
Последние мужчины помогали женщинам гнать перед собой коз, кур, погоняли крупный рогатый скот, тащили домашнюю утварь и даже целые хижины переносили на своих плечах. И всё это примыкали к моей хижине!
– Да, да, Путешественник, пойми правильно, отныне ты новый муж всего народа масоку, для всех вместе и каждой в отдельности женщины, – подтвердил своё решение Нь-ян-нуй. – Располагай ими близко, как сочтешь нужным.
Неслыханное богатство, вдруг свалившееся на меня с неожиданной стороны!
Я переплюнул роскошью многих султанов, собиравших жен с миру по нитке! Итак, я понял, что у туземцев выбора не было перед жизнью и смертью, и что я абсолютный обладатель, содержатель, руководитель, то есть, главенствующее лицо… гарема, по существу, действующий, а не фиктивный муж, я выдвиженец, правопреемник вождя, своим возвышением обязанный сложным коллизиям жизни, готовый изменить реальность вокруг себя.
Хотя я старался, как можно меньше вмешиваться в дела и, тем более, в распри туземцев, чтобы не нарушать их обыкновение течения жизни, не изменять, не исправлять их поступков и обычаев, как и всей местной экосистемы, мне это не всегда удавалось. Но тут бери выше, на последнее, в принципе, необременительное условие я согласился (да и какой мужчина не согласится!), правда, не без некоторого торга с моей стороны. Немаловажное звание “муж для племени” в прямом и переносном смысле тешило меня, но всё же были опасения, и я не предполагал до конца их последствия. Ведь я представлял собой последний рубеж защиты, и я первый должен был броситься на копья манирока и пасть, защищая своей грудью женщин. Поэтому я спросил:
– Путешественник не оставит женщин масоку в беде, но захотят ли они того сами?
– Женщины горделивы, но разве не нуждаются в мужской силе вопреки своему нежеланию? – спросил вождь.
– Значит, и ослушаться меня не посмеют?
– Не только подчиняться будут, но и повиноваться. Они твои до кончиков пальцев на ноге! Ты неограниченный полноправный властелин! Отныне, ты можешь приказывать, повелевать ими настолько, как считаешь нужным по своему усмотрению! Ты будешь давать им пищу, кров, постель, а они послушанием будут благодарить тебя! Твоё право поступать с ними, как тебе заблагорассудится, отбивать у них любым доступным тебе способом всякую охоту к непокорности и неисполнению, не забывая, что ты есть повелитель, правитель, муж! Они должны трепетать перед тобой и вознаградить тебя за все старания! – заверил меня вождь.
– Хорошо, я последую необходимости сурового военного времени! – согласился я. – Даю слово, что употреблю все силы и желание, не жалея живота своего, чтобы женщины масоку остались живы и здоровы и не подверглись глумлению неприятелем.
