Читать книгу Женщины – наше всё (лучшее) 1 том - Алексей Леонтьевич Мильков - Страница 1
ОглавлениеНаучно-фантастические рассказы
К УТРУ ВСЁ БЫЛО КОНЧЕНО (ДРАМА В КОСМОСЕ)
Космический Центр на Земле гудел как потревоженный улей, насыщенный отдельными группами координаторов в гражданской и в военно-космической форме: сосредоточенных, взволнованно ходящих, сидящих, озабоченных космическими проблемами. А сам операционный зал состоял из отсеков с экранами.
Слышались деловые и нейтральные реплики:
– Космос – это вам не площадка для гольфа.
– Координатор не имеет права на ошибку.
– Который час?
– Почти десять.
– Мои подопечные уже возвращаются на Землю.
– У моих сейчас личное время.
– Какая сегодня погода?
– Устойчивая, без осадков.
– А вечером?
– До вечера дожить надо.
– А в космосе сейчас кипит работа…
Там, где находился конференц-зал, перед ведущими специалистами выступал директор Центра:
– О достижениях говорить не только надо, но и нужно. Наши координаторы осуществляют полный контроль над космосом. Вахтовый метод работы оправдал себя полностью. Космоисследователи бороздят пространство и делают свою скромную работу безукоризненно.
После выступления корреспондентка взяла у него интервью.
– Надежды связаны с экспедицией “Сириус-384”. Сколько средств израсходовано на нее?
– Меньше, чем вы напишете в статье, – ответил директор.
Вопросы продолжались, как и ответы были лаконичными.
– “Сириус-384” соответствует стандарту?
– Напишите, что это наш самый лучший экипаж, командир корабля – чемпион в шахматах по переписке, второй пилот – “Мисс Вселенная”.
– Это правда, что…
– Правда.
– Я слышала…
– Напишите то, чего хочет ваш читатель.
От операционного отсека № 14 раздался шум. Это координаторы у экрана, где космический корабль успешно боролся с галактическим вихрем, начали обниматься и хлопать в ладоши.
– Ура!! – кричали они. – Мы победили макрокосмос!
Только в операционном отсеке № 6 было без общей суеты.
Четыре координатора в военно-космической форме смотрели на экран, на котором крупным планом плыл в безбрежном пространстве космический корабль с надписью “Сириус-384”. Они тоже обменивались репликами.
1-й координатор, сухая женщина, напомнила:
– Сегодня у нас ответственный день.
2-й координатор с потным лицом был чем-то недоволен, с растерянным видом он вдруг произнес:
– Я потерял “Сириус-384”.
3-й координатор, толстая женщина, спокойно посоветовала:
– Активизируй кнопку канала.
4-й координатор, ершистый мужчина, поднял средний палец.
– Всё внимание на экран! Я их вижу!
– Объявляется выход из анабиоза! – нажала на кнопку 1-й координатор. – Энергетизация процесса!
На экране представали один за другим безлюдные помещения космического корабля. Затем крупным планом показался стеклянный саркофаг с двумя фигурами. Они были в анабиозе. Вился дымок заморозки. Стелился мягкий свет от проблесковых маячков. Время на табло стояло “12:30”. Сами собой расстегнулись молнии капюшонов и возникли лица мужчины и женщины.
1-й координатор представила их:
– Павел и Гуля Звездинцевы – семейная пара в космосе, пусть в чём-то примитивная, но всё же самая приемлемая, самая прогрессивная форма существования белковых тел, позволяющая легко переносить любые тяготы жизни.
2-й координатор добавил:
– Скажу, в целом, работа космоисследователя скучна и монотонна, если взять во внимание длительный характер полета, и большей частью нудная, как дежурство на дальней метеорологической станции. Тут надо иметь железные нервы. Звездинцевы их имеют.
3-й координатор на это только возразила:
– Но, что еще нужно молодой паре, когда быт и отдых ими будут налажены основательно?
4-й координатор восхитился:
– Штурманы, картографы, космогеологи в одном лице – всё-таки это интересно!
На корабле сработал световой и звуковой таймер.
“Проснуться! Проснуться! Проснуться!”
Первой открыла глаза Гуля и стала тормошить Пашу.
– Вставай, Паша, прибыли в назначенный район Сириуса на вахту!
Он, недовольный, что разбудили, пробурчал:
– Что так рано?
– Всё еще спишь? – Гуля первая начала разминаться, вытягивая руки, этим разогревая закоченевшие мышцы, затем села на краешек саркофага.
– Ну, еще немножко, – проканючил Звездинцев.
– Я бы тоже спала и спала, – подтвердила Гуля и услышала:
– Отхожу.
– Брр… Не трогай меня, у тебя ледяные руки! – возмутилась она.
– Как холодно, – Звездинцев свернулся калачиком.
Гуля просунула ему руки на грудь.
– А теперь?
– Стало жарко, – ответил он.
Они сняли с себя прежнее нижнее трико и встали отрешенно как Адам и Ева. Под ногами за стеклянным полом медленно вращалась огромная центрифуга из лент Мебиуса. Автоматически открывались и закрывались в стороне люки, приглашая к первому шагу. Затем они облачились в военно-космическую форму.
Звездинцевы как сомнамбулы знакомились с кораблем, медленно адаптируясь после анабиоза. Сеанс космосвязи застал их в зооотсеке, когда они выводили из состояния анабиоза мух дрозофил и задавали им корм.
Засветился экран с четырьмя координаторами из операционного отсека № 6.
– Майор Павел Звездинцев, лейтенант Гуля Звездинцева, – начала первый контакт 1-й координатор. – Прошу сдать экзамен. Проверка на адекватность, вариативность, релевантность и креативность. Вопросы из различных областей знаний. Дважды два?
– Пять, – ответила Гуля.
2-й координатор отметил:
– Девиантное мышление. Неправильно! Ответ – четыре. В каком случае не здороваются?
Звездинцев подмигнул Гуле.
– В постели.
Гуля повторила:
– В постели.
3-й координатор покачала головой.
– Девиантное мышление. Неправильно! Через порог. Через какое плечо нельзя плевать?
– Никакое, – ответила Гуля.
4-й координатор не согласился с ответом.
– Девиантное мышление. Неправильно! Через левое. Сколько ручек у дверей?
– И с той, и с этой стороны, – ответил Звездинцев.
– Недевиантное мышление, – отметила 1-й координатор. – Правильно! Павел Звездинцев, разрешаем приступить к работе.
– В два раза больше, чем дверей, – ответила Гуля.
– Сверхнедевиантное мышление, – отметила 1-й координатор. – Правильно! Гуля Звездинцева, принимайтесь за работу.
И только когда Звездинцевы вышли в открытый космос, в них проснулся исследовательский дух и рабочий энтузиазм. Они развернули приборы и от космической пыли очистили на обшивке надпись “Сириус-384”, при этом не погнушались, как ошалелые дети, носиться друг за другом в детских играх вокруг корабля.
В следующее утро Гуля прошла в командирскую рубку в воздушной пелеринке. Из динамика прорывалась чужая речь – эфир был забит. Звездинцев был весь в анализе работы, но при этом что-то напевал.
– В это утро Звездинцев занят тем, что мурлычет песню? – произнесла она.
Он, не отвлекаясь от экрана, обнял Гулю и также, не отвлекаясь, со вкусом стал мять ее податливые для лепки губы.
– Какое в глухом космосе и в летящем на субскорости звездолете-исследователе “Сириус-384” утро? – спросил он.
– Хорошо выспавшийся Звездинцев не в претензии к ночи?
– Опять же, какая в глухом космосе и в летящем на субскорости звездолете-исследователе ночь? – переспросил он.
– И всё благодаря твоей жене Гуле?
Звездинцев продолжал недоумевать:
– Это лаборантке-лейтенантке? Опять же, какая в глухом космосе и в летящем на субскорости звездолете-исследователе жена? Жена должна сидеть дома.
– Даже больше, чем жена!
– А если меньше, чем жена?
– Парадокс!
Гуле от поцелуев не хватало кислорода, несколько раз глотнув воздух, она восстановила дыхание.
– Задушил меня! – возмутилась она. – Ты из моих губ выдуваешь воздушные пузыри!
Звездинцев отпустил жену.
– Иди, передохни. Восстанови губы, они потребуются мне через пять минут.
На этот раз в промежутках между поцелуями он стал наставлять Гулю:
– Боже, что за турнюр – дикая дивизия! Нарушение формы одежды! Вы бы немного приоделись, лейтенант Звездинцева, а то… знаете… этот… затрапезный вид: бантики, рюшечки, оборочки и прочие финтифлюшки…
Его официальный тон не возымел действие.
– Паша, – Гуля немного отдышалась от поцелуев. – Ну, кто еще может узнать про нашу личную жизнь? – Ее задели слова мужа, и обиделась она не на шутку.
– На корабле есть глаза и уши, – услышала она.
Звездинцев поменял позу – пересадил Гулю на другое колено – у него затекли колени, потому что сидящая на них Гуля мешала работать.
Она улыбнулась.
– Может, я надоела тебе?
– Нет-нет!
Гуля сняла с Звездинцева китель, поцеловала в плечо.
– Что ж, надо проверить…
Гуля расстегнула на себе крючок.
– Придется показать тебе все сравнительные качества моей фигуры…
Звездинцев уперся:
– Давай не сейчас!
Гуля продолжала:
– Снимай с меня показания на свои чуткие приборы: глаза, уши, пальцы.
Звездинцев рассеянно, нехотя подыграл.
– Ах, придется взять труд посмотреть это чудное нескончаемое детализированное кино!
– Придется мне предоставить все преимущественные доказательства… чтобы кино было настоящее, покадровое!
– Верю-верю! – подтвердил муж. – Я не требую эксклюзива.
В операционном отсеке № 6 на экране стоял последний эпизод.
1-й координатор возмутилась:
– Им, молодым, хоть кол на голове чеши – всё одно!
2-й координатор поддержал:
– Ну вот… Придется контроль над ними усилить.
3-й координатор была с выдержкой.
– Я бы не спешила с давлением на них.
4-й координатор сделал вывод:
– Милые ребята – уймутся-перебесятся.
Звездинцев снова обнял жену. И на этот раз он опять со вкусом мял ее губы.
– Сириус, ты мой дорогой, 384-й! Дисциплина прежде всего. И в командирской рубке впредь не называй меня Паша. Ладно?
– И на всем корабле?
– Желательно.
– Есть, товарищ командир! – отчеканила она, и ее рука машинально чуть не отдала честь у пустой головы.
– Мы ведь не просто какие-то рядовые исполнители, – напомнил Звездинцев.
– Инженеры Службы планетных исследований – это звучит гордо! – звонко отозвалась Гуля.
Гуля сидела на коленях у мужа, вместе устремив взгляды на экран, фиксирующего плотность метеоритов и космических частиц. Левый край экрана светлел от проплывающего стороной светила.
– Какова в динамике структура межзвездной пыли? – спросил он.
Гуля посмотрела в журнал.
– Плотность прогнозируется за полгода увеличиться на ноль восемь процентов. Преобладание к Сириусу титана над железом.
– Каков характер поведения метеоритов?
– Затишье перед бурей.
Звездинцев внимательно посмотрел на жену.
– Гуля, все эти дни я наблюдал за тобой и прихожу к мысли, что время расхлябанности и вседозволенности прошло.
Гуля согласилась:
– Я тоже за то, что надо переходить на более качественный уровень в науке и стратегически ставить ее приоритеты в подобающее ей место в цивилизационном процессе!
В операционном отсеке № 6 на экране обозначалось радостное настроение на эти слова.
1-й координатор захлопала в ладоши.
– Прогресс налицо! Молодые думают о работе.
2-й координатор тоже захлопал.
– Процесс пошел!
3-й координатор положила руку на его ладони.
– Я бы не торопилась с выводами.
4-й координатор гордо поднял голову.
– Милые ребята – бранятся, только тешатся!
Гуля вдруг надулась.
– А вообще, товарищ командир, мне надоело выслушивать ваши постоянные претензии о дисциплине.
– Это почему же? – удивился он.
– Не нравится твое отношение – мы, прежде всего, муж и жена, а потом коллеги по работе.
Были сомнения, и была почва для них. И вот почему.
“Может наоборот?” – задумался Звездинцев. Ситуация была сложная, запутанная и, вместе с тем, простая и разрешимая.
– Я сегодня неимоверно устал, – признался он.
– Устал мне выговаривать гадости?
– Потому что всё успел сделать на работе.
– Всё?
– Всё.
– Кроме записи в журнал о происшествии с тобой… – всполошился он.
– Вот кто настоящий нарушитель дисциплины! – Гуля показала на мужа пальцем.
– Я? Ну, Гуля, не делай скоропалительных и сногсшибательных выводов.
– Ты-ты! Вот кто не делает различия, что работа работой, а постель – постелью!
– Ты буквоедка.
– Командир, на работе есть только одно непреложное правило – работа и еще раз работа!
– Завелась!
– А ты упреждай замечания.
– А ты не провоцируй, не подавай повода…
Гуля поджала губы и покинула рубку.
На экране возник отсек № 6. Координаторы смотрели укоризненно и задавали нелицеприятные вопросы:
– Майор Звездинцев, почему на корабле неприкрытый волюнтаризм?
– Почему на корабле беспорядок?
– Почему на корабле преобладает семейственность, грубо выпячиваются родственные отношения? Семейственность – не пробьешь, как стена!
– Почему на корабле смещение приоритетов в сторону вседозволенности?
Звездинцев молча стоял навытяжку.
Гуля сделала выводы и назавтра явилась на работу в военно-космической форме.
– Время сейчас на часах какое? – спросил муж.
– Восемь тридцать по галактическому темпоралю, – ответила она.
– Ты должна быть на работе во сколько?
– В восемь.
– Почему опаздываешь?
Удобно расположившаяся на коленях Звездинцева, Гуля ответила вопросом на вопрос.
– А это как называется?
– Что – это?
– Твои обжимки и поцелуи на рабочем месте?
– А что в них плохого?
– Если ты мой муж, значит, тебе все позволено? Так?
– Согласись, у нас с тобой не служебный роман.
– А какой?
– Ну, что-то от… – всё мямлил он.
– Конфетно-цветочный формат мы прошли.
– Семья и работа с одной стороны взаимоисключающие моменты, с другой стороны… – ничего не придумав, тянул Звездинцев с определением.
– Тогда как же твоё постоянное заигрывание должностного лица с подчиненным?
– Разве это заигрывание? Так себе… увлечение, близорукость, умопомрачение, опять не смог удержаться…
– А я скажу правду, ту, которую ты не договариваешь. Больше того, это сексуальные домогательства на службе. Если начальство узнает…
Звездинцев растерялся.
– Всё равно, – сказал он, – предупреждаю, чтобы это опоздание и нарушение формы одежды было в последний раз, или я возьму с вас объяснительную, лейтенант Звездинцева.
– А ты не гоняйся за всеми подряд юбками на работе! – возмущенно отреагировала Гуля.
– Где ты их видишь на корабле, здесь только я и ты?
– Я вижу и знаю, и ты – тоже не меньше…
– Понимаю, извини, только не пиши докладную.
– А ты не требуй тупого исполнения устава.
Звездинцев с укоризной смотрел на жену.
– Опять красишься, как на свидание.
– Ничего я не крашусь! – Гуля по губам прошлась красным карандашом. – Так, чуточку подмалевываюсь, чтобы нравиться своему мужчине. Надо же за собой следить. Или ты хочешь, чтобы твоя женщина была чувырлой? Так я мигом забуду, что такое косметика.
– Безобразной видеть не хочу, но и размалеванной тоже.
– Тогда подожди – лишнее смою.
Звездинцев был в нерешительности, он почти махнул на всё рукой, но в последний момент сурово сказал:
– Дисциплина – есть дисциплина. Это касается всего личного состава, прежде всего вас, лейтенант Звездинцева.
Через полчаса Гуля явилась со шваброй в руке.
– Так-то оно лучше, – миролюбиво пожурил муж и хотел снова обнять, но руки только поправили берет на голове Гули.
Она отстранилась.
– Выйди, я приберусь. Ишь, распустился, намусорил.
– Тон, где твой нежный тон? – удивленно спросил он.
– Я уже переделала массу дел.
– Каких?
– Перемыла полы, вытерла пыль, иллюминаторы, наблюдения занесла в журналы.
Звездинцев недовольно пробурчал под нос:
– Я поставлю тебе памятник, но это сделала за тебя бытовая роботехника, ты только вложила в нее тряпки.
– Памятник – за что?
– За то, что ты главный человек на корабле.
– Откуда ты взял?
– У тебя феномен уборщицы.
– В чём он заключается?
– На производстве всякая уборщица выше начальника, потому что может сделать ему любое замечание, а он ей – нет.
Как-то раз Гуля вошла в рубку и закрыла увлеченному мужу глаза ладонями.
– Как ни зайду, ты все пялишься на экран.
Звездинцев сделал мечтательное лицо.
– Какая красота! Сегодня наблюдал гала-концерт планет у соседней звезды.
– У тебя казуистическая любовь ко мне! – вырвалось недовольство у Гули.
– Ответственность за всё. Такая специфическая работа, – оправдался Звездинцев.
– Я начинаю ревновать тебя к ней. Хорошо устроился, – сорвалось с ее губ. – Неплохо быть командиром. И экзотика тебе, и досуг, и развлечения, и женщины.
– Должность не дается так просто, – предупредил он. – Я долго учился, приобретал много практики.
– Я бы твою должность сократила.
– Ну-ну, пусть попробуют! – усмехнулся он.
Гуля оказалась вещуньей.
Неожиданная телеграмма застала Звездинцева за проверкой средств безопасности. Сигнальная система, огнетушители и скафандры были в полном порядке, шлюзовая камера давала надежную герметизацию.
“Мы вас с программы снимаем, только вас лично…”
Начало текста насторожило, а дальше было не совсем понятно.
“…в связи с новой стратегией компании, осуществляющей переход всех служб на деятельность, связанную с ресурсосберегающими технологиями…”
Неожиданно и без объяснений.
– Земля! Центр! Как же так? Ответьте разъяснение! – Звездинцев срочно взялся за связь.
– Это не сворачивание программы, а ее удешевление в рамках новой экономической политики, – объяснили ему координаторы.
– А как же мои заслуги и накопившиеся наработки?
– У нас много специалистов, в настоящее время оказавшимися невостребованными кадрами.
– Я хорошо знаю законы, но почему из двоих выбрали, именно, меня?
– Потому что… обсуждению не подлежит…
Связь закашляла и умолкла.
Вызванная Гуля прибежала немедленно.
– Пожар?
– Хуже.
Она почувствовала в голосе мужа страх и возбуждение.
– Мы оба, я и ты, молодые? – спросил он.
– Да. В некотором роде не пенсионеры… – стушевалась она.
– Стаж работы одинаков?
– Да.
– Вклад в науку тоже на равных?
– Да.
– Подмазать высшему начальству, как женщина, ты, Гуля, не могла из глубин космоса?
Гуля совсем смутилась.
– Ну, да… в принципе…
– Тогда почему я?
– Что – ты?
– Гуля, мне по космосвязи пришло уведомление, что я уволен с работы.
– Временно? – не совсем поняла Гуля. – Говорила – не цепляйся за юбки! Не ухлестывай за женщинами! На Земле всё видят!
– Если бы…
– Это сколько лет до окончания полета! – ужаснулась она.
– Еще пятнадцать лет, – напомнил муж.
– Как несправедливо! Прошло только пять месяцев нашей работы.
– Пойми, я уволен. Теперь ты командир.
– Но я не готова.
– Ты подходишь по другим предпочтениям. Стране не важно, на ком остановить выбор. Видимо, на том, у кого нервы выдержать сообщение крепче. Значит, мои мужские нервы не соответствуют нужным требованиям.
– Ну и что? Не бери в голову. Проживем как-нибудь трудные годы.
– Но работа есть работа, и она, тем не менее, служит хоть какой-то зацепкой в жизни, отдушиной в атмосфере закрытого объема корабля, подспорьем для души. А теперь как?
– Произошла ошибка! – уверенно сказала Гуля.
– Страна перед выбором. Надо полагать, у нее не хватает средств на содержание науки. Не иначе, – парировал он.
– На чем ты основываешься?
– Почему, в довершении ко всему, наша работа с некоторых пор оплачивается по серой схеме с накоплением на счета, и зарплата выдается только по завершении полета, а это усугубление в период взаимных неплатежей и задержек зарплат, когда ждать долгие годы, пока не облетишь свой сектор космоса в районе Сириуса?
– Ты разве не знаешь, сегодня надувать космоисследователей обычная практика.
– Пока мы здесь, там крутят наши деньги, – уверенно подтвердил муж.
Гуля не представляла себе последствия такого развития событий их ухоженной жизни.
– Все уладится, – начала успокаивать она.
Как всё было прекрасно. Жена Гуля уже с самого начала полета позволила втянуть себя во всё, связанное с искусством семейного брака на дальних рубежах родины. Это достоинство у нее не отнимешь – как жена она была хороша во всех отношениях. Звездинцев ощущал на себе ее прилипчивое и временами неотлипчивое участие. Чисто по-житейски и к взаимному благу. Чисто по-женски она даже в какие-то моменты теряла контроль над собой во имя семейного счастья.
“Но не женскую респектабельность!” – вывел он.
Как теперь оказалось, в своей жизни она теряла всё что угодно: сумочки, зонтики, деньги, обувь, шляпки, украшения. Только не респектабельность. Её потерять – это как потерять лицо, для женщины это катастрофа. Человек, потерявший лицо – всё равно, что продавший душу.
Это он осознал сразу присутствием повеявшего вдруг от Гули холодка. При такой сильной и мужественной руке, как у Звездинцева, она чувствовала себя как за каменной стеной. И вот эта рука превратилась в культю.
– Прошу, товарищ Звездинцев, – сказала она, – снять форму и сегодня же начать процедуру передачи должности. Инвентаризационный список, штатное расписание, хоздоговоры с подрядчиками мне на стол. И подготовьте, пожалуйста, докладную, в которой вы отчитаетесь за проделанную работу. Не дай Бог найду приписки!
– Почему так официально?
– Я же на работе, облаченная теперь властью…
Гуля первую космосвязь принимала настороженно, но она оказалась радостной. Координаторы не скупились на похвалы:
– Поздравляем с назначением на высокую должность.
– Надеемся на плодотворное сотрудничество.
– И творческое исполнение плановых задач.
– С учетом устранения ошибок, допущенных прежним руководством.
– Есть! – ответила Гуля.
Звездинцеву поневоле пришлось первому из коллектива преподнести поздравление:
– Да здравствует новый командир корабля! Виват ему!
Но и Гуля не осталась в долгу и предстала рубахой-парнем, сделав одолжение.
– Всем производственным и научным службам по случаю объявляю сегодня выходной!
Звездинцев достал бутылку и протянул Гуле.
– А вот и мой сюрприз – бутылка хорошего коньяка!
– За что будем пить? – спросила она.
– Тебе, Гуля, мое отдельное пожелание – чтобы ты, как жена, еще сто парсеков оставалась такой же красавицей и любимой.
– Лучше за служебный рост!
– Тогда два тоста в одном. Знаю, тебя этим не удивишь, но это лишь повод выпить с тобой за мою великолепную любимую жену, успешно продвигающуюся по служебной лестнице!
Звездинцев открыл бутылку и налил рюмки.
– Горько! – крикнул он.
– Горько! – поддержала Гуля.
После поцелуя Звездинцев объявил:
– А сейчас белый танец!
– Дамы приглашают кавалеров! – согласилась Гуля. – Можно вас украсть у вашей супруги? Тогда вечер не будет напрасной потерей времени.
Паша сразу втянулся в словесную игру.
– Сейчас я спрошу у своей дражайшей половины. Она прогрессивная женщина, но, бывает, с ревнивым отклонением от нормы.
Гуля ответила на полном серьезе:
– Наслаждайтесь собой. Я не вправе запретить. Танцуйте, хоть до утра.
При новой внезапной космосвязи координаторы укоризненно смотрели на Гулю.
– Почему на корабле продолжается неприкрытый волюнтаризм? Где субординация?
– Почему на корабле беспорядок и повсеместно осуществляется распитие спиртных напитков?
– Почему на корабле до сих пор преобладают родственные отношения? Почему семейственность пустила глубокие корни во все производственные поры?
– Почему на корабле смещение приоритетов в сторону расхлябанности и разгильдяйства?
Гуля еще долго стояла навытяжку.
Сам Звездинцев понимал в настоящий момент, что он не представляет для жены ничего интересного, кроме обузы для работающей женщины, и теперь на свою скромную зарплату она должна была кормить лишний рот. Побывав на руководящих постах, Звездинцев считал себя неплохим психологом. Не надо быть простофилей, чтобы не видеть каждый день в глазах Гули постоянный укор: “как же так, на моей шее появился нахлебник!”
Статус непонятно какой женщины стал и в самом деле приводить ее в ужас. Почва резко уходила из-под ног Звездинцева.
– Это мужчина должен содержать женщину, а не наоборот, – не забывала она повторять при каждом удобном случае.
От былого благополучия роскошью осталась красавица-жена Гуля, в настоящее время гордость и опора семьи, ибо только она сейчас приносила в дом регулярный и ощутимый заработок. Звездинцев смотрел на жену со смиренным благоговением, учтивым подобострастием и великой надеждой.
Кажется, от этого Гуля и начала высоко задирать голову.
– Павел?! Опять ты под ногами вертишься!
В последнее время произношение его имени становилось всё более грозным. На первых порах он чувствовал просто укоризну, теперь еще за этим следовало многозначительное молчание. И это было хуже всего.
Звездинцев чувствовал свою уязвимость и довлела потерянность в этом мире. Еще терялся, он не знал, как вести себя дальше.
Больше того, с каждым днем всё меньше оставалось от былого авторитета мужа. Красавица-жена заправляла не только на кухне и в подсобных помещениях, но и, святая святых, в командирской рубке. Она позволяла себе вольности вызывать Звездинцева среди дня и ночи и давать унизительные, более того, оскорбительные указания.
– В принципе ничего не изменилось. Нас просто поменяли местами. Кажется, я придумала вариант, часть своих обязанностей сниму с себя и переложу на тебя. Приказ появится завтра. Будешь, э… полотером, – предложила Гуля.
На этот раз он решительно заартачился:
– Я совсем уволен. Я не могу работать даже ночным сторожем. Ты разве не поняла?
– Не совсем.
– Как безработный по административной лестнице я не подчиняюсь никому.
Берет скосился на бок, хорошенькое личико Гули скривилось в гримаску, ее естество запротестовало:
– Милостивый государь, вы на птичьих правах, а поэтому извольте поступать так, как я скажу. Прежде всего, вам нечего делать в командирской рубке, более того не заходите в затрапезном виде.
Звездинцев возмущенно захныкал:
– Кто такой безработный в наше время, знает каждый. Это пария, это изгой самому себе, своим ближним, – и спросил: – Знаешь, Гуля, я читал историческую монографию о древних славянах. У них, когда умирал родовитый человек, вместе с ним хоронили всех его жён и рабынь. Я для тебя умер. Ты могла бы на такое решиться… добровольно войти в их число и последовать за мной?
– Кстати, – встала она в позу, – теперь не я в твоем подчинении, а ты у меня. И это я должна задать тебе подобный вопрос.
Повисло молчание. Звездинцев качал головой от безысходности и неопределенности.
– Нет? Как знаешь, – сделал попытку уточнить он. – Отвечать необязательно, просто сразу хорошую мысль не отбрасывай.
– Я подумаю, но я не рабыня, свободной женщине не пристало даже пробовать, а ты давай иди спать! – услышал он.
– А всё же?
Ответа не последовало. Гуля задумчиво смотрела в потолок.
Однажды Звездинцев заглянул в командирскую рубку. Гуля поливала цветок, росток был малой величины. Звездинцев радостно поприветствовал:
– Салют, дорогая! Дернул дверь по старой привычке.
Гуля подчеркнуто холодно ответила:
– Здравствуйте! Извините, Павел Васильевич, у меня работа.
Звездинцев чуть не вскипел.
– Прости, не туда попал!
– Кстати, – сказала она. – Заходите, есть серьезный разговор.
Звездинцев переспросил:
– Разве я тебе передал не все дела?
И услышал:
– Зачем ты подписывал фиктивные ведомости?
– Бог мой, какие? – возмутился он.
– Думаешь, я не знаю? А липовые отчеты?
– Если знаешь, зачем спрашиваешь?
– Здесь вопросы задаю я!
– Спрашивай.
– Я работала на должностях вплоть до уборщицы. Где мои деньги? – ошарашила вопросом жена.
– Ну… я не знаю… – подписался в беспомощности Звездинцев. – Обращайся с претензиями на Землю.
В отместку, что называется любви… то тут пришли сплошные мракобесие и беспредел, несмотря на то, что муж строил масляные, ласковые глазки жене. У Гули – у той самой Гули, что некогда хвостом таскавшаяся за ним по знаменитым местам и кабакам, заглядывавшая когда-то в глаза с преданностью кролика по отношению к удаву, и исполнявшая любое, даже малейшее его желание, будь то в быту, будь то в светской жизни или в постели – у той самой Гули теперь нервно дрожали губки от недовольства.
– У нас ссоры всякий раз, – говорила она, – когда ты начинаешь приставать ко мне буквально, и с разными отвратительными мыслями. Это уже переходит всякие порядочные нормы.
Почему-то Звездинцев еще не переставал удивляться, задавался вопросами, мучился сомнениями. Не нравилась деловитость жены, но куда он годился, если не обладал достаточным влиянием?
– Что мне делать, Гулечка, как быть? – елейным голосом спрашивал он. – Моцарт не выходил из нищеты, тем не менее, получал полный пакет любви и признание публики в жизни. Я же живой человек.
Гуля смотрела на него оскорбленным взглядом.
– Я не знаю, живой ты или не живой, но то, что ты не мужчина – однозначно!
– Я – мужчина! – попробовал он встать в обиженную позу.
И ошеломленно получил ответ:
– Настоящий мужчина – это тот, кто зарабатывает деньги!
– Даже, если импотент? – попытался он язвительно вступить в дискуссию, защищая честь мундира своих собратьев по полу.
И получил очередную оплеуху:
– Даже если у него вообще нет мужских атрибутов!
– Ну, знаешь, дорогая!.. Я тебя не понимаю, – покачал головой расстроенный Звездинцев. – Какой-то по счету Людовик сказал: “Пока у меня остается подвижным мизинец, я – мужчина”. Бывали времена, когда не очень-то тебя прельщали деньги. Вспомни, ты студентка-первокурсница была в невестах, а я простой курсант, и тебя преследовала только одна неуемная страсть выйти за меня замуж.
– Не помню. С годами старые приоритеты уходят, – вставила Гуля.
– Но все может измениться, полет закончится, – с надеждой в голосе воскликнул он. – И вот тогда ты поздно, но поймешь…
Гуля иронически смерила его с ног до головы.
– Это через сколько лет?
– Ты же знаешь, через пятнадцать, если все будет хорошо.
Звездинцев, действительно не узнавал собственную жену, целыми днями слонялся от безделья. Для привыкшего вкалывать трудоголика остаться без занятия – это катастрофа. Гуля преподнесла наглядный урок лодырю. Только сейчас он по-настоящему осознал, что мужик должен нести достаток в дом. Мужик без работы – это, конечно, мужик, но недееспособный мужик.
Звездолет медленно тащился по необозримому космосу и навевал тоску. Далекие светила были безразличны и холодны к участи Звездинцева. Он часами смотрел в иллюминатор, страдал и философствовал. Он сравнил женщину с лужей, которую никогда не переплюнешь, а бесправного мужчину… опять же с лужей, которую легко выпить, и не лопнуть.
Он попытался вразумить жену.
– Мне надоело ходить из стороны в сторону по кораблю и изнывать от безделья! – однажды заявил он.
Гуля с укоризной посмотрела на него.
– Это манифест или протест? – спросила она.
На что Звездинцеву сказать было нечего.
Он в какой-то момент пал духом и заливал техническим спиртом горе, но Гуля отобрала ключи, а спиртное поместила в сейф.
До Земли оставалось еще много времени, а она устала кормить нахлебника. Эти странные, подвешенные отношения между ними, замешанные на любви и ненависти, длились еще какое-то время, пока Гуля окончательно не поставила ультиматум:
– Или зарабатывай или выметайся на все четыре стороны.
Он попытался воспротивиться:
– Да где я найду здесь работу в глухом космосе?
Но Гуля оставалась непреклонной:
– Где хочешь, там и ищи! Будет встречный корабль – и скатертью дорога!
Она вытеснила его из спальной каюты на кухню. Но когда увидела, как он прожорливо поглощает продукты, не считаясь с положением безработного и невыплаченной зарплатой, ему нашлось место возле кессона. Основную часть суток кухня теперь была на запоре.
Вдвоем мужчине и женщине хорошо переносить тяготы жизни.
Но Гуля презрела эти прекрасные слова.
Пусть они так и останутся на ее совести, думал Звездинцев.
Ужас заключался в том, что сам он продолжал любить жену. Непонимание, исходящее от человека на которого рассчитываешь, и с которым некогда делил постель – это опять же шекспировская трагедия. Теперь у него не осталось ничего и никого, кто бы принял в нем участие. Ему надоело участвовать в бездарно исполняемой симфонии ошибок. Достойные применения мысли он решил облечь в более конкретную форму. Он задумал способ, с помощью которого намеревался прервать свое положение, полное отчаяния и унизительного существования. Может, хоть этим выдавит слезинку-другую из жены. Мысль о ней укрепила решимость Звездинцева. Раз любовь Гули со временем превратилась в безразличную терпимость, а потом и в ненависть – острую, значит…
Однажды он тайком пробрался в химлабораторию и уже представлял, как едкое вещество губительно щекочет и парализует его внутренние органы.
Гуля застала Звездинцева за странным занятием.
– Ты что здесь делаешь? – спросила она.
– Пришла шальная мысль, как сэкономить кислород. Надо проверить одну идею! – отшутился он.
– Пока неудачные опыты?
– На этот раз, думаю, получится.
– А что за странный запах?
– Забыл включить вытяжной шкаф.
– А почему руки дрожат?
– Тремор разгулялся.
Гуля насторожилась.
– А почему стоит специфический запах горького миндаля?
– С твоим обонянием да в палату мер и весов, как эталон! – снова отшутился он.
– Фу, мерзость! Ага, синтезируешь цианистый калий!
Звездинцев обомлел и попытался скрыть следы преступления.
– Я знаю, что ты задумал, – сказала Гуля, насильно открыв ему рот и вложив туда какую-то нейтрализующую таблетку. – Хотя, продолжай, пожалуйста, если находишь нужным. Я не буду чинить препятствия, и настаивать на обратном.
Она величаво удалилась, небрежно помахивая бедрами.
Яд, раскрытый иллюминатор и Звездинцев почти наполовину выплывший в открытый космос, ловивший ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды.
Но где-то не хватало чуть-чуть мужества – Гуля буквально в последнюю минуту за ноги оттаскивала мужа от опасного места.
Снова яд, раскрытый иллюминатор, слишком тугая, неподдающаяся бритве яремная вена.
Много крови – мало эффекта.
– Тряпка! – говорила Гуля, для которой мужчина все делающий вполсилы, наполовину, с кондачка окончательно потерял свой авторитет.
И тогда Звездинцев решил уйти в анабиоз. Он проскользнул в незакрытую дверь командирской рубки. Видимость с Землей была безупречна. Связь закашляла, и стали различимы слова:
– Мы вас слушаем.
– Не нахожу себе применения, – признался он. – Прошу разрешения на анабиоз?
Координатор посмотрел в “Трудовое законодательство”, и на просьбу голос стал строг и официален:
– Работу в ближайшее время не обещаем.
– Так как же? Объясните.
– Право каждого космолетчика на анабиоз не в ущерб основному производству, а безработному в этом случае все льготы.
Итак, Звездинцев согласовал свое желание с Землей и получил “добро”. Теперь предстоял сложный разговор с женой. Он решил начать издалека.
– Военно-космическая форма и ты – супер! – поправил он у нее пилотку.
– Что?! – удивилась Гуля.
– Ты лицо корабля, ты украшаешь собой не только эту форму, но и весь наш славный космический флот…
– Паша, если серьезно, тебе надо лечиться – у тебя сдвиг по фазе и лопнул тормозной шланг в мозгу, – покачала она головой.
Теперь наступила финальная пора оправдываться, и он сказал:
– Гуля, беспокоиться за меня нечего. Лучше поговорим о тебе. По “космосвахе” на встречном корабле наверняка найдется озверевший бобыль и охмурит тебя с голодухи, и ты выйдешь за него замуж.
– Ты это о чем? – изумилась она.
– Терпение мое лопнуло. Такое угнетающее меня существование не может продолжаться бесконечно, и я решился на крайний шаг.
– Какой?
– Я понял, что, покончив с собой, ничего не добьешься. И в душе у меня вспыхнул огонек надежды, хотя я не хотел показывать его. Я решил сделать ход конем, уйти из мира сего не навсегда, а на время, но спасти семью от разрушения.
– Что ты еще придумал за глупость?
– Я решил уйти в анабиоз.
– А как же я? – взвилась Гуля.
– Вместе нельзя.
– Ну-да, работа, а я командир.
– Полет еще долгий. За безопасность корабля, твои штурманские способности я ручаюсь.
Гуля нахмурилась.
– Сначала развод!
Звездинцев усмехнулся:
– У героев литературных произведений всегда вопрос: самоубийство или жениться? У нас почему-то другое: самоубийство или развод? Первое не позволяешь ты, второе не позволяю я.
– Не смейся! Я настаиваю!
– А где здесь загс? Как вернемся домой на Землю, пожалуйста. А пока анабиоз.
Гуля внезапно содрогнулась от мысли.
– Я ясно представляю себе, что когда мы прилетим на Землю, нас примут за мать с сыном!
– Глупые не поймут, умные не покажут вида, – успокоил Звездинцев.
– Мне будут говорить: “О! У молодой мамаши такой взрослый, такой очаровательный и культурный сынище. С ним всегда приятно поболтать на возвышенные темы!” И мне каждый раз надо будет поправлять: “Он – мой муж, а не сын”. А мне будут, включаясь в словесную игру, отвечать: “Надо же?! Неужели? Парадокс! Ну конечно, вы – супруги, это видно невооруженным глазом”, и каждый раз извиняться: “Какая с моей стороны непростительная, простите, я бы даже сказал (а), нелепая ошибка не видеть дальше своего носа”.
Звездинцев терпеливо слушал. Гуля продолжала:
– Или такой случай, который нельзя сбрасывать со счетов: я подойду заплатить за платье, а мне скажут: “Ваш сын уже заплатил!” Ты вечно, Паша, будешь лезть во все дыры, путаться под ногами, будешь вмешиваться не в свои дела. Глупые ситуации, когда мои брови каждый раз будут сходиться на переносице, отчего будущие морщины вокруг глаз станут глубже и длиннее, и от этого еще больше появится возрастная пропасть между мной и тобой, позабавят кого угодно, только не меня.
Это привело Гулю в бешенство. Крепко взяв мужа за плечи, она сказала:
– С какой стати? – в темных глазах жены вспыхнули электрические искры.
– Без загса ни в коем случае! – Звездинцев вырвался из ее рук.
Он рассеянно смотрел сквозь жену и печально улыбался, уносясь мыслями за облачность. И все же Гуля казалась прекрасной, и красота ее смертельно ранила его, и оттого сжималось сердце.
И эта улыбка больше всего вывела из равновесия Гулю.
– Смеешься надо мной? Издеваешься? Я не даю добро уйти в анабиоз, – снова взвилась она.
– Но почему?
– В мои планы не входит разводиться с тобой или тебе позволить разойтись со мной. – Через каждое слово она сглатывала и слегка задыхалась, как будто ей мешала увеличенная щитовидка.
– В мои – тем более… – уже почти согласился Звездинцев.
– Лучше не ты, а я уйду в анабиоз! – вдруг заявила Гуля.
– Ты?..
– Я жертвую собой ради целостности семьи.
Неприятная перспектива замаячила теперь уже перед Звездинцевым.
– Ты хоть дальше своего носа можешь заглянуть? – запротестовал он. – Я буду намного старше тебя, и тебе придется спасать меня от подагры, от простатита. У меня начнутся абстиненции на женщин, следовательно, и на тебя. Кому я такой нужен? Судьба не радужная. Лучше посчитай, сколько воды уплывет за пятнадцать лет?
– Да. Ситуация обоюдно тупиковая.
– Даже больше – проигрышная.
Несколько дней Звездинцев и Гуля следили друг за другом, плохо спали. Когда в тренажерном зале муж лежа жал штангу, подкравшаяся Гуля неожиданно захлопнула наручники на своей руке и руке Звездинцева.
Он засмеялся удачной шутке:
– Навечно приковались друг к другу.
– Теперь ни на шаг, теперь мы еще больше единое целое, скованные одной цепью, – подтвердила Гуля.
– Обманула!
– Чтобы никто из нас не ушел в анабиоз.
– Зачем ты это сделала?
– Чтобы ты или я и в самом деле не натворили глупостей.
– Дай сюда ключ! – потребовал Паша.
Гуля элегантным движением бросила ключ в эвакуатор мусоропровода. В иллюминаторе было видно, как ключ плыл за бортом вместе с кораблем.
– Ты ответишь за хулиганский поступок и своеволие!
Гуля даже не обратила внимание на эти слова, занятая своими:
– Ты даже не представляешь, какие сильные чувства я к тебе испытываю. Если тебе наплевать на меня, подумай хотя бы о будущих детях. Нам надо срочно, сегодня же, сейчас же, немедленно, сию минуту, повторяю, неотложно завести ребенка.
Звездинцев – Гуля не препятствовала – нежно обнял и поцеловал ее. Далекие светила снова стали отзывчивыми и горячими. Он согласился с доводами, пророчески сказав:
– Сириус, ты мой дорогой, 384-й! Любая женщина, не просто способная, а напрашивающаяся зачать прекрасное существо, вовсе не эгоистка, и заслуживает от мужчин пристального внимания и глубочайшего преклонения перед ней. Ну и, засыпать ее цветами и подарками!
От этих слов Гуля подобрела и еще сильнее прильнула к Звездинцеву.
– Паша, не поверишь, но звезды не только светят, но и греют. Ты будешь хорошим отцом! – произнесла она.
– Чего хочет женщина – того хочет Бог! И мужчина не должен препятствовать этому, а только благоприятствовать. – Звездинцев, грустно улыбнувшись, подтвердил ее желание.
– Помогать всеми доступными способами. И ты это сделаешь, – Гуля потащила мужа в сторону.
Двигаться на привязи в наручниках было неудобно, и он предложил:
– Пора снять наручники.
– Теперь уж до конца будем ходить вместе, пока я не рожу, – ответила она.
– Но я боюсь присутствовать при родах.
– Это не так страшно, как кажется.
– А если я упаду в обморок?
– Не бойся – я всегда рядом с тобой! Важно мне самой не потерять сознание, чтобы не потерять ребенка. А в обмороке оба сразу муж и жена – такое бывает редко.
Звездинцев знал, что водит Гулю по отсекам в последний раз, поэтому подробно рассказывал назначение аппаратов.
– Сегодня по плану проверка кессона на герметичность, – напомнил он.
– Знаю, открыть вентили три, пять, семь, закрыть четыре, шесть, девять, – удивила его Гуля.
– Сначала закрыть, а затем открыть, – поправил Звездинцев.
По пути он незаметно прихватил из мастерской пресс-ножницы и спрятал их под одеждой.
В спальне Гуля поставила цветы, зажгла свечи и курильницы с благовониями, дым в спальне возносился из кадильницы, и стала готовить постель. Наручники мешали, но Звездинцев, смирившись, помогал, как мог, ползая на коленках.
– Я знаю, – продолжала она, – ты очень хотел детей. Глупо, что мы так долго тратились на всякие пустяки, забывая о главном. Но мы сейчас оплошность поправим…
Эту ночь Звездинцевы посвятили себе.
– Ты лепишь всё новые и новые гиперболоиды из моих губ, вдувая в них и выдувая из них новые образы, – восхищалась Гуля.
– Но как-то машинально и безжизненно, – впал в беспокойство муж. – Разве фигуры получаются не какие-то абстрактные? Я их множу и принимаюсь за ваяние следующих таких же бездарных. И так до бесконечности.
Тем не менее, Гуля восторженно повторяла:
– Боже! Какие фигуры красивые и романтичные из высшего пилотажа. Я давно не была настолько любимой.
– Знаешь, я, наверное, слишком долго поступал не так, думал не то, жил не тем, – оправдывался он.
Гуля не поддержала его слова.
Сомнения уходили прочь вместе с последней ночью, отличающейся по нежности чувств и накалу страстей непревзойденным колоритом.
Перед самым искусственным рассветом Звездинцев осторожно достал из-под кровати пресс-ножницы, перекусил цепочку и, напоследок, поцеловал спящую Гулю.
К утру всё было кончено, он непоколебимо ушел в глубокий анабиоз, и счастливее человека не было во всей вселенной, а жизнь снова стала для него такой же прекрасной, какой была до этого злополучного полета.
На саркофаге светилась табличка:
“Гуля, прошу не морочить мне голову в течение ближайших пятнадцати лет!
Твой любящий муж, Паша!”
Целый день Гуля, вся в черном, у саркофага рыдала и ломала руки как вдова. Еще Гуля потрясала половинкой наручников, наблюдая, как вторая блестела на руке Звездинцева.
Пришло сообщение: “взять на борт три саркофага с вошедшими в анабиоз, кои доставить попутно до следующей станции”. Саркофаги сгрузили и поставили рядом с Звездинцевым. В одном, примыкая к нему, опочивала молодая девушка. И Гуля, вспыхнув, воспылав к сопернице ненавистью от ревности, долго била кулаками по крышке ее саркофага, но тщетно.
В операционном отсеке № 6 координаторы, затаив дыхание, смотрели с беспокойством на манипуляции Гули. Наконец, она подняла взор на экран. Запинаясь, 1-й координатор сказала:
– Извините, “Сириус-384”. Закралась грандиозная ошибка. Произошла путаница вас с другим кораблем: адресат Звездинцевс, “Спириус-384”…
Гуля в сердцах отключила космосвязь.
И тоже ушла в анабиоз. Она последовала за мужем, как декабристка, согласившись с его словами:
“Знаешь, я читал историческую монографию о древних славянах. У них, когда умирал родовитый человек, вместе с ним хоронили всех его жён и рабынь. Я для тебя умер. Ты могла бы на такое решиться… добровольно войти в их число и последовать за мной?..”
Сейчас ответ был ясен. Гуля тоже вслед за мужем ушла в анабиоз.
Звездинцев лежал рядом с Гулей. Вился дымок заморозки. Стелился мягкий свет от проблесковых маячков. Время на табло было “14:30”.
В операционном отсеке № 6 1-й координатор оправдывалась:
– А я что говорила. Я этот вариант прогнозировала, не исключала с самого начала. Я сказала: “Павел и Гуля Звездинцевы – семейная пара в космосе, пусть в чём-то примитивная, но всё же самая приемлемая, самая прогрессивная форма существования белковых тел, позволяющая легко переносить любые тяготы жизни”. Но никто не обратил на мои слова внимания, никто не внял моему пророчеству.
_______________
УТИЛИЗАТОР И УДВОИТЕЛЬ
Маргарита Фиалковская, глава телекоммуникационной компании “Телеэко”, всегда чертыхалась при упоминании имени Колпвайзинина, потому что он без ее согласия женился на ее восемнадцатилетней дочери Элеонтине, самой перспективной и богатой невесте премиум и комфорт-класса, как говорили в городе. Он, незавидный жених на большом пространстве неограниченного рынка подходящих кандидатур, хотел сравнительно легко войти в общество, куда доступ закрыт для всяких проходимцев и бездельников, и он сумел-таки проскользнуть ужом. Маргарита тайно в душе обвинила его в банальной охоте за приданым, еще, ко всему прочему, он не продемонстрировал талант финансовых манипуляций. У неё было чувство, будто она выбралась из гнилой помойки и никак не может отмыться. И мятежный зятек резко попал в немилость. “Редкостное животное!” – нелицеприятно чертыхалась она о нем.
Он видел, что Маргарита Фиалковская была немыслимо богата, но что поразительно – еще и умна с креативным и нестандартным мышлением. Всё в одном флаконе: она музицировала, играла в теннис и шахматы, управлялась автомобилем и велосипедом, пела, рассуждала о литературе, о репертуарах в театрах, всё это делала превосходно для дилетантов. А если точнее, о-о-очень талантливый человек на свои-то 38 лет, уже сумевшая сколотить музыкальную группу с оригинальным стилем и выпустить три альбома, умеющая писать обалденные и замысловатые тексты и перекладывать их на музыку, умела офигительно рисовать, играть на клавишных и ударных, да к тому же еще и обладающая способностью петь различными голосами – это стоило восхищения. Плюс знание и понимание общества. Говорили еще, что она обладательница черного пояса по Тхэквондо, черного пояса по Каджукенбо, пурпурного пояса по бразильскому джиу-джитсу, и участница боев без правил.
“Нет, это уж слишком!” – считал Колпвайзинин. Было чего бояться, удручаться и отчаиваться даже такому неординарному и мускульному мужчине, как он.
Тридцативосьмилетняя, она была хороша собой: ровные густо подрумяненные щечки, ухоженные длинные ногти, губы, намазанные чуть ярче, декольте чуть ниже, платье с разрезом чуть выше, еще оголенные спина и плечи – всё это на грани широкого диспута, что считать приличным, а что нет. Конечно, красиво, недурственно и пристойно в ее обществе, у такой богатой влиятельной женщины. “Нет, это уже и не слишком, и не очень, а так себе!” – успокаивал он себя, как лиса из басни Эзопа сказала себе, что виноград зелен.
В строгих глазах старушки Колпвайзинин в который раз читал осуждение: “Человек не из их света… и такая прелестница жена!” На что он рассуждал: “Есть что-то важнее, чем просто наплевать на личное мнение тещи – это доказать обратное и прибрать к рукам всё состояние компании “Телеэко”. И удваивать капитал! Утраивать и учетверять!” “Нет, а это уже не было слишком, потому что было осязаемо!” – прикинув риски и просчитав последствия и свои возможности, надувал он себя проблесками надежды.
И в то же время он был даже больше чем реальным человеком и настраивал себя на нешуточную борьбу с тещей на неопределенное время: “Мечты, мечты! Никто за просто так зятю состояние не отдаст”.
Колпвайзинин в свои сорок с небольшим лет был статный, красивый блондин. В его взгляде лучистых, бесхитростных глаз приветливо сквозила неудержимая страсть к своей молодой жене, а крепко стиснутые губы выдавали непреодолимое упрямство теще. В движениях проглядывалась уверенность милашки, только что нарисовавшегося с картины Кранаха “Аполлон и Диана”, тут же с места в карьер непростительно сошедшего с корабля на бал в чужой дом, отхватив большой куш. С виду Колпвайзинин производил на всех впечатление упорно следующего своим принципам человека, постоянно следящего за собой и умеющего подать себя со стороны. Все сходились на том, что он ревностно относится к своим правам и обязанностям в отношении новой семьи и ко всем членам этой семьи, включая тещу. Тому порукой была любовь к молодой супруге, готовящейся стать матерью и отбывшей на этот момент в расположение частного перинатального центра на сохранение. К ней присоединили монитор и капельницу. Опутанная удивительными шлейфами из катетеров и проводов к разным органам, изумляющая всех навевающими тоской торчащими иглами в позвоночнике между третьим и четвертым позвонками и иглой в вене, она была лишена признаков изящества, но как медицинский объект являла собой ценность. Вокруг шла нормальная врачебная суета. Колпвайзинин удивлялся тому, что, как мужчина, он довёл свою жену до такого критического состояния, что он, по существу, палач по отношению к женщинам, подвергшихся физическим мучениям по его причине, при этом сохранивший за собой лицо честного человека без тени вины перед окружающими, позволив женщинам самим разбираться в своих бедах, что это их проблемы. Только Маргарита, нет-нет, да напоминала ему, что у него отсутствует всякая совесть и порядочность.
Сегодня они пили коктейли. Колпвайзинин и Маргарита. В отсутствии Элеонтины. Насколько была случайная встреча? Колпвайзинин и Маргарита, представшая перед ним в ярком лазоревом платье и изящных замшевых туфельках, были неподражаемы в комплиментах. Разбирали отношения. И вот когда вслед зятю должны были понестись слова последнего аккорда: “Урод, подлец, мерзавец, сволочь!”, она забыла, что хотела выплеснуть ему резкое возмущение прямо в лицо. У Маргариты после первого бокала блестели глаза, щеки заливал румянец. Уже говорили, как старые знакомые, переходя с темы на тему, и всё не могли наговориться. И о любви с первого взгляда, и о родстве душ не важно с какой разницей в возрасте и общественного положения, и о взаимном понимании, и о том, как редко встречается в жизни настоящее чувство. Колпвайзинин давал обещания, чтобы потрафить теще, что у них будут дети, лучше девочки, чем мальчики…
Маргарита не то чтобы, но возмутилась:
– Нет, не надо много девочек, лучше одного мальчика. Мы стареем. Кто будет развивать компанию “Телеэко” дальше?
– Как скажешь, мамочка, так и сделаем! – Маргариту, которая моложе его, он называл мамочкой.
– Вот-вот, это правильное направление.
– Я хочу смотреть в глаза с максимально близкого расстояния, – медом расплывался перед ней Колпвайзинин, – и днем и ночью, и завтра, и послезавтра. Только смотреть и ловить взаимность и желание. Да-да, желание! И чтобы всё-всё исполнилось! Когда жжет в груди от огня и сердце поет, это и есть любовь, да?
– Ты – чудо! – раззадорилась Маргарита. – Ты вне всякой критики, приятной наружности, координированный и гармоничный, с логично просматривающимися поведением, движениями, уникально упорядоченными частями тела – тем больше, тем выразительнее эффект органичности, данной тебе природой, как некий дар. Твоё содержание в единстве личности, в единстве личности с другой личностью, в единстве личности и общества…
– Ой, мамочка! Да ты, оказывается, еще и философ: с кем поведешься – от того и наберешься! – удивился Колпвайзинин.
Маргарита пошла в атаку.
– Ты выше всех надприродных факторов, ты само совершенство, олицетворение земли и неба!
– А ты? – спросил он. – Ты?
– А я… А я…
– Да. Докажи единство с обществом, с другими личностями. Поставь себя на место той другой личности, способной на единство с тобой.
Маргарита мгновенно поставила… и интуитивно почувствовала, что…
– В соревновании с тобой я нисколько не проигрываю по шкале ценностей! – гордо заявила она.
Потом они каким-то образом оказались на озере. На золотистом песке пляжа лежали четкие тени берез. Нежно ластились накатывающиеся к ногам волны от проходящих катеров, и тогда вода накрывала их обувь, а когда волна отходила, зыбь играючи колыхалась у берега с шелестом отходящего песка. Маргарита на тонких каблучках не могла идти по вязкому песку, руки раскинула, глаза полузакрыла – таким манером ходят, должно быть, лунатики по коньку островерхой крыши, или огнепоклонники по горящим угольям, или пытающие судьбу ходоки по лезвию бритвы. Она завязла и хохотала над своей беспомощностью.
И вдруг упала на спину, неловко подвернув ножку. У нее проблеснуло подобие слезинки.
Колпвайзинин даже призадумался: “За что он так ненавидит Маргариту и не лучше ли все-таки попытаться полюбить ее?” Вот она вся перед ним распластанная на песке, соблазнительная, влекомая к приключениям.
Он взял ее на руки и увидел у самого лица бездонные расширенные зрачки. Игривое лицо женщины сразу стало серьезным, и он понял, что пора ее поцеловать и даже больше. Другого не дано, и, если он этого не сделает, прощай любое упоминание в ее завещании в его пользу.
Внутренность его взбунтовалась от промашки, какую он сделал. Он то думал, что распинался в любви к ее дочери, а Маргарита решила, что к ней. Как далеко можно зайти в разговорах с женщинами? И тут он смекнул, что существует удивительная сила слов, что слова, предназначенные к одной женщине, могут сработать не хуже на другой. Это то же самое, если будешь признаваться в любви по телефону “киска – я твой суслик”, и тебя подслушают другие женщины, то эти другие воспримут обращенное признание на свой счет.
А тут Маргарита призналась:
– Хочу умереть от любви! – закатила она глаза.
– Не имею права препятствовать в этом, – засмеялся он.
Тогда Колпвайзинин в свою очередь упал, тоже подломив ногу… и подмяв тещу. Это был удачный выход из щекотливого положения. Они лежали и хохотали всласть.
Вчерашний день открыл Колпвайзинину на многое глаза. Нет, на этот крючок его не поймаешь, не на того Маргарита напала. И самое главное – с ней надо что-то делать, решиться основательно, бесповоротно и окончательно, если она вмешивается в его личную жизнь и когда нельзя с тещей сладить. На карту ставилось завещание. Черт с ним – есть другие исторические пути! Но и горячку пороть необязательно – избавляться от тещ нужно с умом, умеючи и играючи. И жена будет приветствовать его инициативы обеими руками.
В глубоких мыслях он провел утро, пока не зазвенел звонок, и чуткий спаниель не рванулся к двери. Она открылась. Показался грузный с характерным профилем удлиненного затылка краснолицый коротышка в очках, который заискивающе старался пропихнуться в комнату. Всем своим обликом он напоминал умытого поросёнка. Розовое добродушное лицо, украшенное простоватостью, создавало именно такое впечатление. Возле его ног, облаивая большого спаниеля, уже прыгала мелкая чихуахуа, мешая хозяину передвигаться. Маленькое худое рыжее собачье отродье – существо с длинными ушами, влажным носом и желтыми глазами. Собаки тут же нашли общий язык, а спаниель к тому же начал обнюхивать чихуахуа.
– Я не от фирмы широких функциональных услуг “Ванита Парк”, надоевшей всем. Я – частное лицо. Вы богаты и не постоите за ценой. – Он уже наполовину переступил порог, не обращая внимания на начавшего лаять на него спаниеля.
– Что вы хотите?
– Вас должны заинтересовать Утилизатор и Удвоитель. Эксклюзивные экземпляры.
– Знаю ваши штучки: “повсеместно распространенные, многоканальных систем разных модификаций”, – возразил Колпвайзинин.
– Нет-нет, первые и единственные экземпляры.
– Носки утилизировать может, за два года накопились?
– Может.
– Пиджак, брюки, рубашку?
– Может.
– Сталь, золото, пластмассу, резину?
– Всё может. Наш утилизатор марки ВП (всепоглощающий) может утилизировать всё, что пожелает клиент, вплоть до живой и мертвой субстанции.
– И даже всё сразу.
– Всё сразу.
– Гарантия?
– Сто лет.
– Хорошо, присылайте утилизатор.
– А удвоитель не желаете?
– Вообще-то мне нужен только утилизатор.
– Берите, не пожалеете.
Колпвайзинин решительно сказал, как отрезал:
– У меня и так есть всё, чего душа желает. Я ни в чем не нуждаюсь.
– Деловые люди, которые не понаслышке знают, что такое арифметическая и геометрическая прогрессия в финансах, дебет-кредит, сальдо-бульдо, никогда не упускают случая разбогатеть. Удвоить можно всё, вплоть до всевозможных авуаров, как-то, аккредитивы, векселя, чеки, акции, драгоценные камни и металлы и т. д. Они отличаются различной ликвидностью и, в зависимости от вашего плана, вы будете выбирать, каков будет наращиваться состав и размер активов в определенный период времени. Кроме того, они могут служить своеобразной “подушкой безопасности” в том случае, если у вас появятся какие-либо проблемы в бизнесе, то есть, грубо говоря, это своеобразная копилка возможностей.
– Уговорили, и удвоитель тоже, – уступил Колпвайзинин.
Розовый поросёнок распорядился внести два больших, длинных ящика, по форме чем-то напоминающих гробы своей суживающей к одному концу конструкцией. Никаких циферблатов, рычажков, кнопок, – словом, никаких приспособлений, которые, по мнению Колпвайзинина, должна иметь каждая машина. Просто деревянные ящики, снаружи обтянутые красной материей, а внутри отделанные пурпурным бархатом. Сбоку прибиты бронзовые таблички с выходными данными.
– Утилизатор и удвоитель, стилизованные под… гм… – недовольно пробурчал Колпвайзинин.
Розовый поросёнок не остался в долгу.
– Не обращайте внимания. Главное, как они выполняют свои функциональные требования и обязанности.
– А это для чего? Красный бархат с черной бахромой? Недобрая примета, вестник несчастья, даже больше – смерти. Что это такое, хотел бы я знать?
– Не подумайте – еще одна дополнительная из декоративных деталей отделка интерьера.
– Принцип действия утилизатора?
– Молекулярное разложение на составные части с последующим распылением по биосфере.
– И следа не останется?
– Конечно. Что с воза упало, то пропало.
– А сам себя ящик утилизировать может?
– Если постараться – сможет.
– А удвоитель?
– Какой разговор – удвоит.
– Принцип действия удвоителя?
– Вы видели фильм про похороны, прокрученный наоборот? Покойника достают из могилы, вносят в дом, и он из гроба встает живой. Не было чего-то – появилось что-то. Так вот у удвоителя действие обратное утилизатору.
– А каковы его перспективы для удвоения?
– Места в нем много. Не забывайте, что выпуклая крышка несет еще один дополнительный объем.
– Э… вместимость?..
– Ровно 0,3 куба.
– Не сказал бы, что много для такого ящика.
– Строго в соответствии с замыслом. Целью было добиться сочетания оптимального объема с внешней атрибутикой, связанной с внушаемостью доверием на клиентов.
– Отличный вид!
– Я рад, что вам нравится. Над проблемой стиля бились долго и упорно. Некоторые доказывали, что образцовые утилизатор и удвоитель непременно надо создать в форме стиральной машины или телевизора. А если длинномер? И возобладало мнение, что они должны быть в виде гроба, это ближе человеку по духу, психологии и сути, уходящими корнями в старину, в традиции и обычаи.
– Красота и функциональность мне нравятся, не нравится их откровенная циничность.
– Победило требование рациональности и универсализма. Когда вы увидите наши изделия в деле, все сомнения отпадут сами собой. Очаровательно, не правда ли?
– Недурно задумано, – сказал Колпвайзинин, закуривая очередную сигарету.
– Абсолютный императив – человек стремится к реализации своего высокого звания и смысла жизни, заранее подходя к черте достойного существования.
– Во всем остальном тайна фирмы?
– Возможно.
– Чудо?
– Не то что бы… но если вдуматься в их потенциал, то – да. Мир перед проблемой, например, куда девать ненужный хлам.
– Или приобретение новых вещей…
– Да-да. Вот ваш спаниель. Почтенный кобель. Я правильно говорю?
– Как в воду смотрите.
– Вы любите свою собачку?
– Люблю.
– А сколько ему лет?
– Двенадцать.
– Скоро умрет. Но смею заверить, что удвоитель поможет вам сохранить обычное душевное равновесие, так сказать, состояние эмоционального спокойствия, а утилизатор выполнит миссию круговорота веществ в природе…
– Я хочу, чтобы пес остался живым.
– Тогда задействуйте удвоитель.
– И еще. Можете продемонстрировать? – потупился Колпвайзинин.
– Пожалуйста. – Продавец посмотрел доверчивыми, чуть испуганными глазами, но взобрался в ящик, улегся в нем и сложил руки крест-накрест. Только что был розовый поросёнок, а с закрытыми глазами и бледным лицом странным образом он уже напоминал покойника.
– И когда ящик начинает срабатывать?
– С того самого момента, как только закроется крышка.
Колпвайзинин усмехнулся, глядя на лежащего, а тот произнес:
– Кстати вам смешно, а самый лучший утилизатор – это именно гроб. Поэтому наши конструкторы, не мудрствуя лукаво, взяли прототип прямо из жизни, из практики.
Вид лежащего продавца навел скуку или больше того тоску на Колпвайзинина. Нельзя сказать, чтобы он был особо очень потрясен. Когда происходит что-нибудь сверхъестественное, только тупые, умственно ограниченные люди не в состоянии этого принять. Колпвайзинин, несомненно, был не из их числа. Он был блестяще подготовлен к восприятию чуда. Кроме того, вид гроба в некоторых случаях обычно убеждает самых недоверчивых и легкомысленных в далеко идущих планах задуматься о душе.
Он резко взял крышку в руки, и коммивояжер с ужасом на лице как полоумный выскочил из гроба.
Несчастный вид коротышки сказал всё, и Колпвайзинин для себя решивший, махнул рукой:
– Оставьте.
Колпвайзинин сидел с сигаретой в просторной прохладной гостиной и перебирал в памяти недавние события. Элеонтина задержалась на сохранении. Почему-то не выходила из головы теща. Да, несомненно, у Маргариты было немало различных достоинств, но чуткость и трезвый ум, прислушаться к чужим планам, конкретно, к его, к сожалению, не входили в их перечень, так что наивно было ожидать от нее позитивного поворота. Напротив, на одной табуретке лежал утилизатор, на другой удвоитель. Крышки стояли вертикально, прислоненные к стене. “Оригинально, вот будет потеха!” – подумал Колпвайзинин. Он поставил всё в кладовую и стал думать, в каком костюме лучше всего лежать в утилизаторе теще. Лучшим осознанием этого послужило не уходящее из головы высказывание агента по продажам: “Абсолютный императив – человек стремится к реализации своего высокого звания и смысла жизни, заранее подходя к черте достойного существования”.
Вечером того же дня Маргарита пришла сама. На столе ее ждала бутылка шампанского. Потом Колпвайзинин принес еще одну бутылку, и еще. Последний бокал шампанского с клофелином разморил ее вчистую. Он посмотрел на тещу. Внезапно его глаза наполнились слезами, его даже обуяло подобие страха с сочувствием. Маргарита умерла, она действительно отдала Богу душу.
– Маргарита! – хрипло воскликнул он. – Пожалуйста, не уходи! Пожалуйста! Не покидай нашу землю! Нам с Элеонтиной без тебя будет тяжело продолжать жизнь!
Прямо в бледно-салатовом пеньюаре он уложил тещу в бархат утилизатора, формы которой точно вписались в габарит. Потрогал грудь, сердце её продолжало биться.
Маргарита лежала без движения, и он опустился на колени перед ней.
– Пожалуйста, Маргарита, пожалей нас, свою дочку и любимого зятя. Ты скрадывала наши печали, ты делала этот мир еще светлей! – Колпвайзинин наклонился и стал покрывать лицо тёщи поцелуями. И почувствовал обжигающее прикосновение её языка.
Она вдруг открыла глаза, на её лице сияла горделивая улыбка.
– Ты настоящий зять и по-настоящему плачешь, – прошептала она. – Самый прекрасный зять в мире! – Она медленно закрыла глаза.
Колпвайзинин напоследок бросил взгляд и отметил про себя, что, несмотря на нахождение в утилизаторе и стеснённое положение, теща все еще умеет себя обворожительно подать своим флером настоящим эстетам-мужчинам: какая у нее большая, впрочем, лишенная вульгарностей пышная грудь, а какие широкие бедра, а стройные сильные ноги!
– Прощай, мамочка… – прошептал он и мягко опустил прекрасную, на длинном стебле, черную розу на скрещение рук.
Еще долгим взглядом он молча смотрел в утилизатор. Верить или не верить в воскрешение? Много пить нельзя, захотелось спать, и он боялся упасть в ящик на тещу, чтобы с ней на пару не попасть в биосферу. Слезы застилали ему глаза, желваки нервно пульсировали у рта. “Всё нормально, всё естественно, – соображал он, – круговорот веществ в природе, прах к праху, пыль к пыли”.
Всю свою жизнь Маргарита ненавидела холод и темноту, и вот это сбывается. Свет непременно надо ей оставить. Зять поставил зажженную свечу ей в руки. “Это последнее наше прощание… Конечно, мне будет очень недоставать ее”, – рассуждал он.
Еще он подумал, сможет ли музыка согреть душу тещи, и включил ее на полную мощность. Маргарита даже не вздрогнула. Да, ему будет очень непросто свыкнуться с постигшей его утратой…
Вдруг Маргарита снова дернулась.
– Я люблю тебя…
“Какая надоедливая теща!” Колпвайзинин постарался быстро и точно уложить крышку.
Колпвайзинин проснулся, когда яркие солнечные лучи вовсю заливали спальню. Странно, сегодня третий день, а никаких известий. Рядом стояла прислуга с чашкой кофе, от которого шел горячий пар. Колпвайзинин сделал глоток и обжег горло.
– Который час? – всполошился он.
– Двенадцать.
– Как, разве полдень! – ахнул он.
Колпвайзинин умылся и оделся. Ровно в обед ему предстояло нанести визит теще – главе компании “Телеэко”. Вся будущность Колпвайзинина зависела от этого свидания. Еще бы… Мысль об утилизаторе не отпускала его ни на шаг. Еще бы… Лишь бы предприятия “Телеэко” перешли под его контроль, и чтобы никто не стоял на его пути, никто, даже, царствие ей небесное, теща. Вот тогда…
– Славный денек, сударь! – сказал мальчик-лифтер, пропуская его в кабину.
Колпвайзинин не сразу расслышал, он неотступно думал о Маргарите.
С замирающим сердцем он вступил в ее чертоги. Всегда приветливая старая экономка неожиданно нахмурила брови, встречая его. Взгляд у нее сегодня был почему-то укороченный, укоризненный.
Его встревожил вид экономки, а ее, еще больше, его облик – ждущего и вынюхивающего чего-то человека.
– С вами все в порядке? – спросила она.
– Со мной? Да, конечно, – ответил он.
Он не отвел глаза. Уж она-то больше всех знает. Но что? Не догадывается ли? Небрежным тоном спросил:
– Хозяйка дома?
Колпвайзинин приготовился услышать приятное, не что-нибудь о наивных проделках Маргариты, мол, посадила цветы в картонку от шляпы, поливала сад горячей водой, намылила голову зубной пастой из тюбика, а что она пропала, что ее нет уже три дня, что ее нет в живых.
Но экономка почему-то медлила, зачем-то подвела его к диванчику, придвинула столик с вином. И стала говорить, чуть не плача:
– Я понимаю вашу боль, крепитесь молодцом, держите себя в руках. Это такое страшное потрясение…
Он начинал смутно догадываться.
– Она умерла?
Колпвайзинин не замечал, как по его осунувшимся щекам потекли слезы, но внимательная экономка подметила скорбные складки, бегущие от уголков его губ.
– Напрасно вы изводите себя! – сказала она.
– Говорите правду! – он издал вопль отчаяния.
– Не беспокойтесь. Да живая она, живая! Здравствует, и даже больше того…
– Больна? Я найду ей лучших докторов. – Колпвайзинин смахнул слезы и решительно двинулся вперед.
– Вообще-то, она приказала не пускать вас и близко на порог, – встала экономка перед ним. – Хотя, был и другой приказ… Все женщины непредсказуемы…
По ее лицу было видно, что она разрывалась, что ее подтачивали сомнения.
Он недовольно повел бровью и смерил ее сверху вниз взглядом.
– Это как же понимать? Она моя, как никак, теща.
Экономка сбивчиво начала рассказывать:
– Тут очень важно не ошибиться в деталях. Но расскажу всё по порядку. Однажды ночью Маргарита прибежала ко мне вся растрепанная в слезах и сказала: “Я знаю, он не любит меня больше”. Кто? Она не призналась. А на следующий день настроение изменилось – стала веселая. И песни пела, и в спальне не запиралась. Как можно менять настроение несколько раз на дню? И я, простите, грешным делом решила разобраться в этом, стала подглядывать в щелку, что она делает. Представьте, шила себе подвенечное платье из белого муслина, и все примеряла перед зеркалом.
Колпвайзинин недоверчиво переспросил:
– И пела песни?
– Да, последнее, что я слышала, она напевала какой-то радостный, точнее сказать, бравурный мотивчик.
– Странно…
– И тут вдруг, – экономка всплеснула руками, – вошла другая Маргарита, точная копия первой. Так вот, пока одна пела песни и изнывала от тоски с вашим именем на устах, другая поносила вас как последнего негодяя…
Две тещи!?
Это было уже слишком для Колпвайзинина, это был удар ниже пояса по его надеждам и самолюбию! “Удвоитель!” – догадался он и не простил себе ошибку.
Говорят, что он повесился. Юристами подобное квалифицируется доведение до самоубийства.
Похороны прошли незаметно и дёшево. Был задействован один из гробов, находящихся у него. Затем, когда покойников стало двое, в ход пошел второй гроб. Немногочисленные присутствующие отметили рачительность Колпвайзинина, загодя позаботившегося о своём дважды предании земле. Неадекватно вели себя Маргариты. Они переходили от гроба к гробу, при этом, если одна заламывала руки и била по крышке, чтобы зять не покидал её, чтобы достучаться до него, переходила на вой, как собака перед бедой, как перед смертью хозяина, чтобы не сбылось это, то другая изрыгала слюну прямо на гроб. Все задавались вопросом, почему стало два Колпвайзинина и две Маргариты, но ответа никто не нашел, и тайна вместе с Колпвайзининым 1 и Колпвайзининым 2 ушла в землю. Элеонтина всю эту историю про мужа не знала и родила хорошенького мальчика.
_______________
УЖАСНАЯ ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ
Это было их не первое путешествие с далекой системы Большие Сугузняки. Как и следовало ожидать, вероятность встречи с Землей была нулевая, но она произошла.
Библиотека захватила их.
– Ищи-те и обря-ще-те, – медленно, по складам, ломая речевой аппарат, сказал Пергарт первые слова на новом, как они узнали, великом и могучем языке под названием русский, который мгновенно освоили.
– Сезам, открой дверь! – в охотку ответил Макморд, соблюдая рудиментарную грамматику.
– Жребий брошен, – уже совсем уверенно произнес Пергарт.
– Рубикон перейден, – Макморд закивал в знак согласия.
– А зело на Земле жить хорошо!!! – Пергарт удовлетворенно потер щупальцами.
– Ну что ж, русским и всеми земными языками мы вполне сносно овладели! – возвестил Макморд.
Перед ними возникли неясности.
– Я не нашел доказательства прежних посещений Земли инопланетянами, – сделал открытие Пергарт. – Интересно, следы былых пришельцев наблюдаются?
– Следов постоянного пребывания нет, но об одномоментных визитах говорят многочисленные упоминания об НЛО. – У Макморда сконы расширились от удивления.
– Следовательно, были…
– Но визитёры долго не задерживались и не устанавливали контакты, а по какой причине – неизвестно.
– Мы первые их наладим, вот моё твердое слово! – Пергарт положил щупалец на “Библию”.
– Не будем отвлекаться! – Макморд сделал знак. – Приступаем от изучения языков ко второй стадии – к систематизации знаний; здесь в библиотеке вся информация, собранная землянами за их многотысячную историю.
Молодые, но уже опытные космические экспериментаторы сверхорганизованные супергероики вида Z, Пергарт, сугузняк пси-величины знаний, и Макморд – эпсилон-величины знаний, чуть положе и поплоше, словно портовые краны, кружащие вокруг своей оси, рылись в развале книг, поднимая шумным листанием несусветную тучу застарелой пыли. Почкообразные, они довольно пронырливо двигались в громадном книгохранилище, протянувшемся на два продолжительных квартала. Тоннели, проходы, коридоры – всё было забито книгами до потолка – хаос и обилие имен авторов и названий. Выпрыгивающие из тел щупальца с бесчисленными присосками так и мельтешили в беспокойном движении с мягкими и шуршащими прилипанием и отцепом по обложкам, пытаясь извлечь все книжные сведения до последнего. Пергарт и Макморд жадно таранили древние тома своими белоснежными телами, на которых почти не росли волосы, а вместо сконов выделялись по две пары дырок над хорошо разветвленными в стороны звездообразными клумами. Плоские стубы придавали решительность и настойчивый полет мысли, отчего сквозь телесную восковую оболочку в такт напряженной умственной работе, как цветомузыка, вспыхивали лучами гравсконы.
Сугузняки шли по многократно проторенному пути познания – беглого просмотра отобранных биологических образцов с последующим экспромт-выводом. И первая заповедь их путевой инструкции гласила: в целях быстрейшего освоения космического пространства не утруждать себя лабораторными и всякого рода долгосрочными исследовательскими работами. Заповедь вторая наставляла: не отвлекаться от графика посещения планет. Третья говорила: не принимай на веру то, что лежит на поверхности. А четвертая заповедь вообще запрещала проявлять какие-либо эмоции от легкого и быстрого успеха.
Земные языки они одолели легко и непринужденно, о чем свидетельствовали всполошенные лучи в гравсконах от напряжения. Встроенные в кламах лингвистические капсулы собрали и свели все слова из книг в словари, а словари – по склакорам в гумарии сугузняков, и теперь они тратили время на самое необходимое – аналитическое определение форм и видов.
– Итак, напоминаю, главное для нас – правильная расстановка акцентов! – сказал Пергарт и включил телевизионную связь с родиной под названием Большие Сугузняки.
Сегодня по насыщенной программе в прямом эфире предстояло провести экспертизу миллиона разновидностей живой жизни, от низших до высших экземпляров.
Как комментатор, он начал с обычных слов:
– Эта планета местными аборигенами зовется Земля, а в наших анналах она числится, как третья планета Солнца, желтого карлика, звезды 5 величины в созвездии Гальпы сектора КАМ 882. Глухая провинция космоса, 6 континентов, 4 океана, сутки – 24 часа, климат приемлемый, условия жизни благоприятные.
Сугузняки всегда спешили, им было некогда в насыщенной круговерти посещаемых планет и астероидов. Работа по первоисточникам – обязательный метод. Подробность – малопривлекательный несущественный критерий. Время – главный основополагающий фактор, а пространство – приложение к нему. Они доверяли местным ученым светилам. Если те писали в своих трактатах, что баобаб живет тысячу лет, – значит, так оно и есть. Подвергать даже малейшему сомнению, ждать тысячу лет, наблюдать баобаб в росте и перепроверять факты, отработанной практики не было (см. заповеди).
– Образец номер семь! – объявил Макморд.
В мерцающем ореоле магнитного поля, служащего непроницаемой охранительной клеткой, возникло яркое свечение, сгустившееся в высокое, стройное, тонкое, непонятно какое существо, славно притороченное крепко-накрепко невидимыми нитями к подставке из двух крест-накрест шестов. Оно как растение ветвисто тянулось кверху и книзу очень подвижными и гибкими, длинными парными сочленениями.
Макморда заколотила дрожь от отвращения, и он прижался к стенке еще сильнее, колени предательски подогнулись, лапки не держали его. Он в изумлении смотрел на это убожество, на это омерзение, на это уродство, на этого фантастического ублюдка. Макморд был в ужасе, мышцы его свело. Его состояние ужаса передалось Пергарту, но он нашел в себе силы спокойно заметить:
– Вообразим себе, что этот образец приятнее жуткого сокера с планеты Пжэар. И запомни, наука не терпит брезгливого к себе отношения.
– Может пропустим образец, по-моему, овчинка выделки не стоит! – завелся Макморд.
Пергарт не преминул случаем поразить товарища словесными оборотами:
– Что, не в коня корм? Не валяй дурака! Что с дурака возьмешь?
– Как что?
Макморд заглянул в толстую книгу.
– Ой, дурак! Энциклопедия говорит: на дураках воду возят.
– Дуракам закон не писан. Иногда самое мудрое решение – это прикинуться дураком! – заключил Пергарт. – Садись, пять тебе за знание русского языка! – А дальше он начал сыпать только что усвоенными новыми словосочетаниями: – В любом случае игра стоит свеч, с нас спрос особый, а тебе и карты в руки, здесь большого ума не требуется.
– И тебе пятерка за правильное построение фраз! – Успокоившись, Макморд тут же произвел нужные визуальные антропометрические измерения.
– Рост 183, вес 62, охват выше и ниже в широкой части 90, в узкой части по середине 60.
– 90-60-90! Забавная закономерность, безупречно выстроганная мастером модель! Как некое золотое сечение! – восхитился Пергарт.
– С чего ты взял? Это безобразие ты считаешь за идеал? – возмутился Макморд.
Энергично заглядывая то в одну книгу, то в другую, сугузняки стали кидать исполненные любопытства продолжительные взгляды на стоявшего перед ними вполоборота представителя земной флоры, а возможно, они пока еще не знали, фауны, или сочетания в одном организме того и другого в какой-нибудь пропорции. Больше всего они боялись встречи с имитацией, как механизма приспособления и обмана исследователей. Сколько уже было случаев по пути следования сюда, когда на поверку растения оказывались животными, а животные – растениями, что приходилось еле сочленения уносить отовсюду.
Образец номер семь был точеный, словно отшлифованный из белого мрамора неизвестным природным мастером экземпляр, который в этот момент свободным от пут ответвлением отвлекся на соблазнительную жвачку, предложенную пришельцами в красивой упаковке, как тест на красный цвет и рефлекс на полезные и вредные привычки.
– А, в общем, прекрасный образец! – прибирая зумпами от удовольствия, забавлялся его экзотическим видом Пергарт.
– А как отчаянно сопротивлялся нашим биороботам, что струпьями сошла верхняя оболочка, называемая одеждой! Только так можно было погасить дикую вспышку этого свирепого трампа, похожего выходками на бешеного необъезженного муранга с одноименной планеты.
– Огромная жизнеспособность! – согласился Пергарт. – Биороботам пришлось несладко, я сам лично, брр, не хотел бы оказаться в мокрых и вонючих трокулах этих исполнительных тупиц. А у образца на это, обрати внимание, уникальная мимикрия – отключил всё чувственное восприятие с внешним миром на типичный болевой или неприятный раздражитель, принял бледную защитную окраску и притворился безжизненным. Но зато сейчас, полюбуйся, пришел в себя, включился в движение и принялся фрумами за жвачку, выказывая свою всё пожирающую всеядность и неразборчивость в питании.
– Послушай! – Макморда вдруг осветила внезапная догадка. – А эти существа, бесчисленно населяющие планету, органически близки нам! Как понимать, что на их широкой поверхности тела, как и у нас, почти нет волос, за редким исключением той верхней шаровой части, которую бы я назвал кламой.
– Тоже скажешь чушь! – Неудачное сравнение какой-то твари с себе подобными оскверняло и оскорбляло патриотические чувства Пергарта, историческими генами влекомого зову далеких предков высокоорганизованных супергероиков вида Z.
– Похоже, нам предстоит сегодня трудный день, чтобы можно было быстро и легко найти все недостающие звенья в развитии планеты и с чувством исполненного долга отправиться дальше на край звездного скопления? – стал пугающе допытываться Макморд.
– Поменьше сентенций, Большие Сугузняки ждут телеинформацию, продолжим систематизацию. Вполне возможно, мы стоим на пороге раскрытия очередной из тайн природы Земли, ее эволюционного и волнового пути развития! – возвышенно сказал Пергарт. Он тремя присосками держал книгу, а одной успевал мгновенно перелистывать страницы, так что от книги веяло легким дуновением холодного ветерка. – Внимание! Книга называется “Евгений Онегин”. Судя по описанию крупным ученым первой половины девятнадцатого века Александром Пушкиным, перед нами во всем своем обличии так называемый вид, по его личному определению получивший научный термин – Ольга, – и Пергарт стал водить присосками по строчкам, звучно жуя шурбом и скрипуче присвистывая:
