Реклама. ООО «ЛитРес», ИНН: 7719571260.
Предуведомление
Часть первая, где больше всего говорится обо мне самом
Всеобщая связь вещей
Вейль-на-Рейне
«Витра»
Гете, диалоги с тенями
Бетон, приближение
Трамвай, кладбище, Д.Т. Судзуки
Преувеличенные глаза
Убежать от себя
Холмы, ангары, конная армия
Кипарис во дворе
Павел Двигубский
Велосипедное лето
Иронический Петербург
Громоподобное молчание Будды
Basso continuo
Неоплатоники, суфии, мейстер Экхард
Темный деспот, красное дерево
Толстовский нос на гоголевском лице
Шестой патриарх, обожаемый нами
Свобода – сейчас
Дзен на Юпитере, дзен на Луне
Голубые горы, похотливый шофер
Гейдеггер и девицы
Пуруша и пудгала
Смуглая леди, страшные полыньи
Емельяныч, черт бы его побрал
Одинокий параллелепипед
Из духовушки по эйдосам
Бодяк и мордовник
Движение во времени
«Макс»
Ложи и декорации
Улица Инвалидов
Рай – рядом, закрытая дверь
Буддистский хутор
Явление Боба
Оkay
Кинхин и прочие прелести
Идиосинкразия интеллигенции
Свободные сосны
Машкин Верх, Монблан мисочек
Этость и таковость
Siberia
Сэнь-цянь и Чжао-чжоу
Бирманская поза
Боль
Удар палкой
Ирена
Сепп Мейер, Ганс Мюллер
Всесилие и всевластье
Бедро (не Иакова)
Неповторимость, невозвратимость
Бескрайнее небо, великолепное и пустое
Вы спите, вам надо проснуться
По каменистым дорогам
Бенгалия, Бенарес
Виктор
Виндельбанд, Рикерт, Ласк
Дзен на войне
Темные тайны
«Одумайтесь!»
Фауст, утренняя заря
Отшельник, пустынник
Пит и пигалица
Снова Франкфурт, толчея небоскребов
Сангха
Музейный берег
Перевернутые огни
Светский разговор о символической переправе
Дважды два – пять
Перечеркнуть психологию
Идеальный непорядок
Hic Rhodus
Нерайские птицы
Модули, манная каша
Белокурая Барбара
Четыре сигары в год
Юность, война во Вьетнаме
Курляндская Аа
Тина, Виктор, конец первой части
Часть вторая, где много говорится о Викторе, не меньше говорится о Тине
Страшные новости
Немотствующие монстры, обиженные чудовища
Жена Потифара
Скандалы
Великосветский великомученик
Демократия духов
Что мне Боливар?
Лица не было, лицо было
Настоящее горе
Браслеты, молнии, холодное «шардоне»
Франтишек Дртикол, герой ар-деко
Возможность выбора
Эркер, лепнина
Кустодиевские красавицы
Начало романа
Каменоломня
Подружиться с вождем
Училка
Железный мост
Лондон, любовные игры
You like parties
Накладные ногти, благородный клошар
La fille de Winfried
Франциск Первый, бюстгальтеры
Kodak Instamatic, золотые пески
Céleste, Sélestat
Простота выражения
Резиньяция
Красавицы, еще и еще
Привычка к отчаянию
Неизменный советчик
«Анна Каренина»
Любовь, дзен
Сила присутствия
На вершине
Дети
Каждый сам себе Будда (еще раз)
Тройственная структура
Решающее мгновение
Вкусить уничтоженья
Бейсбольная кепка
Тассахара
Провалы во времени
Умереть на подушке
Три глаза, двадцать два носа
Перемещенья прямоугольника
Грубый генерал, подлинное лицо
Ловцы и охотники
Без выбиральщика
По ту сторону единства и двойственности
Удар камушка о бамбук
Вися на ветке, держась за нее зубами
Личи, личико, Гюльчатай
Утонуть, погибнуть, напороться на ножик
Умереть и ожить
Козий сыр, брокколи с миндалем
Ритуалы
Банковский взлет
Абсолютная безысходность, заоблачный генерал
Lifestyle
Просто так
Аргентинское танго, колумбийская кумбия
Сезария в Мюнхене
Ночные гонки
Опять Вертер
Опера, страсть
Душа
Осваиваясь в мире
Гладкие скалы
Повторения, брокерский офис
Пустыня Гоби, фата-моргана
Лучший подарок
Учитель
Отражения
Небесные кряжи
Девушка и чайка
Китагава-роси, старый учитель
Пиво и шоколад
Настоящие облака
Баба Руфина
Все это шутка, просто перестань думать
Толстопузые нэцке
Стеклянные часы, скоростной Виктор
Винфрид и Эдельтрауд
Макс Фриш, руинные женщины
Немыслимая рыба, невероятное мясо
La douce France
Марш-марш, пенг-пенг и бум-бум
Обувные оргии, конец второй части
Часть третья, где говорится о разных вещах и людях, в том числе обо мне и о Тине, но больше всего говорится, пожалуй, о Викторе
Осенние дни
В штате Айова
Тадао Андо
Странствие, выбор
Оцепенение горя
Шоколадные крошки спасения
Лингам
Трансмиссии, шестеренки
Трепетный мальчик Витя
Деньги
Рольф-Дитер
Узоры, прогулки
Паскаль, паденья души
Подаяние, снег, японские бабушки
Разве он дзен-буддист?
Живая вода заблужденья
По пути умирания
Злачное место
Непостоянная святость
Диджей и плейбой
Блондинки, блондинки
Прощайте!
Canon Power Shot
Стулья, маски и лица
Ожившие статуи
Я, он и она
Рисовые пирожные
Верной дорогой, товарищи
Телевизор и шкафчики
The more loving one
Сосредоточенный сон
Чурчхела и померанцы
Смертельный страх страха смертного
Адамово яблоко, система морщин
Ежики, усики
Зализанные залысины
Тонкости иерархии
Stachanow-Arbeiter
Ворона, каштан, коан
Я отказываюсь отказываться
Сатори
Настоящая битва, действительное сражение
У варвара нет бороды
Первый патриарх, второй патриарх
Симона
Гейдеггерианские штудии
Очень приятно, вы арестованы
Юницы и прохиндеи
Слабак и толстуха
Дядька и голубь
Хвост не пройдет сквозь решетку
У тюремных ворот
Закрома злобы, недостаток любви
Революция
Грустное очарованье вещей
Печаль
Темные балки под скошенным потолком
В хирургическом свете
Bavaria Blu
Не инсульт, а инсультик
Убегая от прошлого
Изменить свою жизнь
Человек Пути, лентяй и бездельник
Мышка, Маришка
Финики-руфиники
Поворот
Струение любви
Я – это история
Уганда, Бурунди
Изюм
Полнота вечности
Руфиников я не отдам
Прорванная стена
Три встречи
Выйти из своей жизни
Достоевский
Семь миллиардов эго
Невыигравший билет
Призыв, невозможность ответить
Париж
Да, Париж
Звонки, почтовые ящики
Мы уедем в другую Баварию
Бегущие суши
Ушанка-иностранка
Дима-фотограф
Ужас жизни, Ген-наадий
Мальчик Витя, стипендия DAAD
Полюстровский проспект
Фрегаты и бриги
Квартиры, узоры
Все было не так
Ген-наадий, в самый последний раз
Соратники и сорайцы
Глядя на облака
Столпотворение святых
Неподвижною глыбою
Его видели. Видели?
Шопенгауэра, брат, Шопенгауэра
Метафизическая ересь
Бесконечное странствие
Клыкастые тучи
Тежо
Спящий город
Меланхолический доктор из непрочитанного романа
Архитектура
Мы живем благодаря пробуждениям
Ухабы и ямы
Мафальда
Остановленный мир
Словарь важнейших буддистских имен и понятий, встречающихся в тексте
Все персонажи этой книги (включая автора) вымышлены; все совпадения с реальными (что бы сие ни означало) людьми случайны. Для удобства чтения в конце книги помещен маленький словарь буддистских (или, скажем, родственных буддистским) имен и понятий, встречающихся в тексте. Сегодня счастливый день.
Так думал я по дороге в Вейль-на-Рейне, крошечный городишко в нижнем левом углу немецкой карты, на самой границе Германии со Швейцарией и с Францией; городишко, примечательный этим своим положением на стыке трех стран, примечательный еще кое-чем – пешеходно-велосипедным мостом, например, соединяющим Францию и Германию на зависть и на виду у Швейцарии; великолепным, арочным, велосипедно-пешеходным мостом, возведенным в 2006 году по проекту австрийского, в Париже живущего архитектора Дитмара Фейхтингера инженерным бюро «Леонгард, Андрэ и партнеры» (бюро, которое после войны основал Фриц Леонгард, знаменитый инженер, построивший, среди прочего, первую в мире бетонную телебашню – штуттгартскую; потом телебашню франкфуртскую; приложивший руку и к созданию Останкинской). Был вечер, когда я добрался до места моего назначения; шел мелкий, тихий, почти по-летнему теплый, осенний дождик; и с немецкого, и с французского берегов, с пришвартованных возле моста пароходов доносились пьяный гогот, пьяные крики. Стальная арка залихватской дугою выгнута над собственно мостом (тем, по которому едут велосипеды, идут пешеходы), причем высшая точка этой дуги находится не посередине, но ближе к французскому берегу, на месте, если я правильно увидел и понял, золотого сечения, что, конечно, и придает всей конструкции ее спокойную элегантность; дождевые тонкие струи стальным блеском отсвечивали, попадая в лучи прожектора, установленного на одном из ребер моста и направленного почему-то в швейцарскую сторону; отсвечивая, становились стрелами; становились подвижной стеною посланных с неба стрел. Французский берег казался еще темнее, пустее немецкого; идти по нему было некуда; были только далекие, редкие огни по эту и по ту сторону Рейна, потерянные в пространстве; и огни береговые, ближние, дробившиеся в черной воде; был сонный плеск этой черной воды, к которому я долго прислушивался, прежде чем перейти обратно на немецкую сторону, возвратиться в гостиницу. Гостиница, где я заранее забронировал номер, оказалась громадной, у грохочущей автострады, одной из тех беспробудных в своей анонимности громадных гостиниц (с вихрясто-морскими пейзажами на грязно-желтых стенах гулких горестных коридоров и этими особенно ненавистными мне плечиками в затхло-пахучих шкафах; плечиками, или распялками, как в моем детстве их называли, надетыми не на обычный, соприродный человечеству крюк, а на мерзкий тоненький штырь, вставляемый в особую прорезь на исподе крыши затхло-пахучего шкафа – чтобы забывчивый или жадный до чужого добра путешественник не прихватил с собой гостиничную грошовую собственность); одной из тех издалека, марсианским светом, светящихся многоэтажных гостиниц, куда автобусами завозят туристские галдящие группы, чтобы они там погоготали у стойки бара, выдрыхлись в климатизированных комнатах, смели, умяли и слопали все великолепные ветчины, и все кровавые, и менее кровавые, и просто кровяные колбасы, и все сорта сыра, и вообще весь раблезианский завтрак, расставленный на шведском столе, и отправились дальше, в ту абстрактную даль, в которую всегда едут такие группы, неизвестно куда, непонятно зачем; с трудом изъяснявшаяся по-немецки, из Албании или Румынии завезенная косоглазая девушка, выдавшая мне ключ от номера, попросила меня не спускаться к завтраку до половины девятого, до тех пор, покуда все автобусы, все туристы не уедут в свое никуда. Кровать была широкая, плохая, бугристая. Кондиционер свиристел и стремился надуть мне в ухо простуду. Выключить его было нельзя, потому что нельзя было оставить открытым окно; автострадный грохот обрушивался на меня всякий раз, когда я это окно открывал. Я спал все-таки совсем неплохо в ту ночь, к собственному своему удивлению; и уже заканчивал наутро поедание ветчин, колбас и омлета, когда по мобильному телефону позвонила мне моя старинная франкфуртская приятельница, скажем так, Тина Р., спросившая меня, не знаю ли я, где Виктор, наш общий, так скажем, приятель, где он и что с ним, поскольку он, Виктор, не подает о себе вестей, на ее звонки не отвечает и она вдруг начала беспокоиться. Я думал, что вы расстались, сказал я. Они расстались, но она все равно беспокоится. Я не знал ни где Виктор, ни что с ним. Я ответил, что я сам сейчас в Вейле-на-Рейне, как раз заканчиваю поедание раблезианского завтрака и отправляюсь осматривать разнообразные здания, построенные фирмой «Витра» на своей территории, ради чего, собственно, сюда и приехал, поскольку, как она, Тина, может быть, слышала, фирма «Витра», вообще-то занимающаяся изготовлением модельной мебели в частности, и в первую очередь стульев, устроила на своей территории что-то вроде игровой площадки для современной архитектуры, представленной такими замечательными, дорогими сердцу любого архитектурного фрика именами, как Фрэнк Гери, Заха Хадид, Ричард Фуллер… Ты, значит, ничего не слышал о Викторе? – Нет, ничего. – Она бывала в «Витре», – сообщила после недолгой паузы Тина, – даже делала там фотографии для одного журнала, давно это было. Ей надо убегать; она желает мне приятной поездки. Жаль, сказал я, что мы не можем провести этот день вместе, пофотографировать вместе. У тебя хоть штатив-то с собой? – спросила она на это. Штатив, – сказал я, – у меня всегда с собою; всегда лежит в багажнике, дожидаясь своей минуты.
.....
Его самое частое слово в тот вечер было okay. Оkay, или, когда он говорил по-немецки, in Ordnung. Мы все здесь с разными целями и по разным мотивам, и это in Ordnung, это okay, говорил Боб. Мы здесь с одной целью – понять, что все вообще in Ordnung, все вообще okay. Здесь многие, говорил он, совмещают дзен с христианской верой, и это okay, in Ordnung, очень хорошо и пусть будет так. Здесь есть, он знает, католики; есть, наверно, и лютеране. Это in Ordnung, это okay. А для многих, наоборот, дзен был освобождением от… чего-то (тут он надолго задумался в ожидании правильных слов), чего-то в христианской вере, что их не устраивало, от того, может быть, что в детстве их мучило, от страшного Бога-отца, подавлявшего их волю и больше похожего на их отца земного, слишком земного, говорил Боб (с сильнейшим американским акцентом, в ожидании правильных слов задумываясь снова и снова), на их жестокого, или сурового, или всегда недовольного ими, или равнодушного к ним отца, с которым в своей взрослой и подлинной жизни они уже не знают, что делать, которого они, может быть, предпочли бы забыть, о котором вовсе не хотят, чтобы напоминали им во время каждой мессы, каждое воскресенье, чтобы каждое воскресение и во время каждой мессы их окунали с головой в их детские страхи. Такие люди здесь наверняка есть; они всегда есть. И это тоже in Ordnung, тоже okay. А для кого-то дзен вообще не имеет отношения к религии; вообще о другом; они просто хотят отстраниться от своей повседневной жизни, побыть в уединении, сделать перерыв, take a break. Совершенно неважно, какие мотивы привели вас сюда. Даже если простое любопытство привело вас, это тоже okay, in Ordnung, почему бы и нет? хотя он сомневается, что из простого любопытства можно взять на себя тяготы недельного молчанья, сиденья. Но кто-то, может быть, хочет попробовать, получить новые впечатления, изведать неведомое, посмотреть, подходит ли ему этот путь. И это хорошо, и это in Ordnung. Как говорил великий Ямада-роси, десяти процентов искренности для дзена совершенно достаточно…
Передо мной лежит расписание этих дней, розданное всем участникам на отдельных листочках (мой, по счастью, у меня сохранился); вот оно, во всей его непреходящей красе. В 6.00 был подъем (довольно поздно по дзенским понятиям); в 6.30 – первый дза-дзен (два раза по двадцать пять минут); в 7.45 – завтрак (прекраснейшее мгновение дня); в 8.15 – саму, работа в медитативной сосредоточенности, в моем случае мытье деревянной, скрипучей и за себя саму загибавшейся лестницы (никакая медитативная сосредоточенность не помешала мне на третий или на четвертый день на этой лестнице оступиться, ударившись, и очень сильно ударившись, о ближайшую ступеньку коленом, что еще добавило мне очаровательных ощущений); в 9.30 – дза-дзен; в 10.05 – тей-сё, небольшая проповедь, которую читал Боб, как правило, бравший за основу какой-нибудь дзенский текст, например старейший дзенский текст из всех, какие есть, написанный Третьим патриархом, Сэнь-цянем (по-японски Сосаном, ничего не могу поделать), – текст, называемый «Синь-дзин-мин» (что иногда переводят как «Печать верующего ума», иногда как «Слова доверия сердцу», иногда еще как-нибудь) и начинающийся важнейшими для постижения сути вещей и природы Будды, как утверждал в своих тей-сё Боб, словами о том, что Высший Путь (дао) совсем нетруден, надо только (как переводят одни) отказаться от выбора или (как переводят другие) избегать предпочтений; в 10.50 снова дза-дзен (два раза по двадцать пять минут с так называемым кинхином в промежутке – чудесной процедурой, при которой адепты идут друг за дружкой, сложив перед собой руки, очень медленно, ступая сперва на пятку, потом на носок и стараясь всей ступнею ощутить каждый шаг свой, продолжая при этом считать выдохи или бороться с коаном, что бы сие ни значило; в хорошую погоду медитирующей гусеницей выходили мы, случалось, во двор, обходили вокруг дома, снова вползали в дом; поднимая голову, я видел над дальним лесом сверкавшие облака и распаханное, чудно пахнущее землею черное поле, начинавшееся сразу за хутором; видел, бывало, и трактор на этом поле, тракториста в треугольной крестьянской шапочке – и тогда уже не мог удержаться, начинал воображать себе, как он видит всю сцену, что себе говорит – во, поглядите-ка, опять пошли эти психи; – большого труда мне стоило не свалиться на землю от хохота); наконец, в 12.00 – обед; обед, как правило, замечательный, чисто вегетарианский, приготовляемый некоей Аникой, отрадно толстенькой, как поварихе оно и положено, девушкой, привезшей на нижнебаварский хутор из (она мне потом рассказывала) путешествий по Таиланду, Индии, Камбодже и прочим сказочным странам немалый набор экзотических рецептов, которые она и испробовала на безмолвных и благодарных искателях истины, с нескрываемым наслаждением и честно заработанным аппетитом поедавших ее супы с мандарином и миндалем, ее шпинат с кусочками брынзы; в 13.45 – чай или кофе; в 14.15 – дза-дзен (три раза по двадцать пять минут, с кинхином в промежутках); затем перерыв; затем, в 16.25 – еще два раза по двадцать пять минут дза-дзена с кинхином; в 17.30 – совместное (вслух и с завываниями) чтение сутры, всякий раз, если память меня не подводит, все той же так называемой «Сутры сердца», «Праджняпарамита хридая сутры», главнейшего, как утверждают знатоки этого дела и, от себя добавлю, парадоксальнейшего текста в буддизме Махаяны (сообщающего всем, кто желает слушать, что форма – это пустота и пустота – это форма, и нет никакой разницы между ними, и нет материи, нет чувств, нет обоняемого, осязаемого, зримого, слышимого, нет заблуждения и нет прекращения оного, нет старости и нет смерти, нет избавления от старости и от смерти, нет страдания, нет причины страдания, нет пути, нет познания, нет достижения…); в 18.00 – новое наслаждение Аникиными гастрономическими изысками, официально ужин; еще два раза дза-дзен, опять кинхин в промежутке; наконец, в 9.00 – отбой, после которого еще мог быть дза-дзен добровольный, на что уже не было у меня ни сил, ни желания (так это все было мучительно, так болели ноги и поясница; велико же было мое удивление, когда в конце сессина выяснилось, что почти у всех прочих и силы, и желание были, что один волосатый парень еще до двенадцати, другая тетка, из несгибаемых, чуть не до двух часов ночи просиживала в дзен-до, всего четыре часа, как в суровых японских монастырях оно и принято, оставляя на сон).
.....