Читать книгу Уицраоры - Алексей Николаевич Загуляев, Алексей Загуляев - Страница 1

Предисловие

Будучи человеком не глубокого и не широкого ума, я, тем не менее, всё чаще огорчаюсь тому невежеству, которое могут проявить порой люди казалось бы умные. Их стремление во всём признавать лишь практическую, строго рациональную сторону объектов и процессов ввергает меня в недоумение. Представляя себе всякий иной подход к размышлению как что-то архаичное, эволюционно отжившее, они отрезают от бытия целую половину, если не больше, и к тому же половину во многом лучшую, поскольку в той, кажущейся им рудиментарной части зачастую и находится самая важная для человека, как для существа космического, ценность. Впрочем, огорчаться приходится и глядя в противоположную сторону, туда, где воцарилась иррациональная косность, вовсе отрицающая духовную эволюцию и не приемлющая по отношению к своей узко конфессиональной сфере никакого критического мышления. Такой когнитивный секуляризм ни к чему хорошему привести не может. Открытость мышления, как в рамках философской традиции, так и расширяющая эти самые рамки, есть необходимость настолько естественная, что вообще кажется странной идея об этом как-то особенно говорить.

Вы спросите, а при чём тут уицраоры? Ну да. Мы могли бы взять для нашего разговора и любую другую тему, главное, чтобы она с первых же слов вводила в замешательство и моментальное отрицание те категории мыслящих людей, на которые я посетовал выше. По ходу размышления я хочу убедить этих «скептиков» только в одном – в возможности философского диалога относительно самых «странных» на первый взгляд представлений. Это размышление могло бы затронуть и десятки других граней вопроса, пойти по другому маршруту, воспользовавшись обширной философской методологией. Если в сознание какой-то личности прорываются откровения и картины, у которых нет другого инструмента познания, кроме субъективного наблюдения, то разве эта личность должна их отвергнуть и разве должна выкорчевать из себя всякое желание над ними рефлексировать? Ни в коем случае! Ведь именно рефлексия и позволяет отделить сумасшествие от прозрения, позволяет выстроить СИСТЕМУ и тем самым обрести легитимность, вооружившись наиважнейшим для гуманитарной области научным критерием. Эта системность, вписанная в общепризнанные человеческие ценности и имеющая пространство для дискуссий не может быть отвергнута думающими людьми без всякого на то основания. Однако я попытаюсь представить грань наиболее простую из всех возможных.

Когда-то, кажется, Лейбниц1 полагал язык как нейтральное средство, назначенное для передачи смыслов от говорящего к слушающему. В ранних философских традициях к языку именно так и относились, не находя в нём никаких сложностей с идентичностью говоримого тому, что должно быть понятым. Но чем глобальнее и запутаннее становились объекты познания, чем более утяжелялись методы и системы, тем явственнее обозначалась проблема языка и как средства передачи, и как предваряющего любой разговор базового знания. Как описать вещи, до этого не виданные и не слыханные? К примеру, как объяснить Гаутаме Будде своим первым ученикам то, что никакой личности в привычном всем понимании не существует? Человек – это поток, состоящий лишь из пяти груд2, и ничего в человеке нет такого, что вмещало бы в себя его личность. Даже у богов нет личности! От трудности понимания такой истины, от правильной её интерпретации зависит не только твоя репутация как последовательного буддиста, но само твоё СПАСЕНИЕ, твоё полное освобождение от сансары3! А как описать цвет, которого не видел ни один человеческий глаз?! четырёхмерную форму, которую нельзя сравнить ни с одной из трёхмерных?! Сколь бы ни стремился язык к точному выражению описываемого, он никогда не приблизится к нему настолько, чтобы сделаться точным его клоном. Всегда будет некий смысловой люфт, порождающий интерпретации порою настолько далёкие одна от другой, что в итоге мы можем придти к полной противоположности тому, что пытался передать говоривший. А если передаваемое имеет ещё и неоднозначное, многоуровневое по смыслу содержание, то правильная трактовка и вовсе для многих будет затруднена. Вообще, человечеству присущи три основных формы познания: религиозная, художественная и чисто научная. Каждая из этих форм, хотя и самодостаточна, но никогда в реальности не может быть полностью отделена от других. Даже самый рациональный из учёных не в состоянии защитить себя от иррациональных воздействий (любви, вдохновения, сновидений, озарений и т.п.). Философия, как более частный метод, может оперировать как внутри каждой из этих сфер, так и синтезируя их в различных соотношениях. Существующая в науке и философии так называемая проблема демаркации, созданная в результате попыток строго разделить науку и ненаучные формы мыслительной активности, привела к возникновению постпозитивизма4, указавшего на отсутствие возможности такой демаркации.

Учитывая, что в «Розе Мира» сложных и новых понятий и явлений очень много, становится неизбежной проблема языка, и здесь она выходит чуть ли не на передний план. Неприятие многими рационально мыслящими людьми «Розы Мира» упирается прежде всего, а иногда и единственно, в это. Казалось бы, такая базовая вещь, как формы познания, должна пониматься и учитываться повсеместно в мыслительной деятельности, но на поверку часто не является значимым аргументом. Желание всё и вся подчинить эксперименту или формальной логике приводит к тому, что, даже понимая различия в формах познания, хочется и это подвести к некой эволюционной модели, где научная форма становится венцом человеческой мысли. Если такая форма наиболее эффективна в получении материальных благ, то это вовсе не делает её более ценной в плане элементарной выживаемости человека как вида, потому как в выживаемости принимают участие отнюдь не только и не столько рациональные побуждения, но и побуждения метафизического (религиозного, этического, эстетического) плана. Как говорил философ Александр Моисеевич Пятигорский5, – когда вы категорически отвергаете что-то, вы перестаёте быть философом. Даже научный метод невозможен в самом себе без изначальных допущений, не имеющих экспериментальных доказательств, а только предчувствуемых, но тем не менее уже могущих быть подвергнутыми осмыслению и называнию при помощи языка. То, что земля круглая и вращается вокруг солнца, изначально было только научной догадкой, а не фактом. А изучение сил и полей, под воздействием которых всё это происходит, даже сегодня существует не более чем в теориях, зачастую противоречащих друг другу (теория струн, петлевая квантовая гравитация). В моём представлении (да наверное, и в классическом), философия – это не то, над ЧЕМ мы собираемся размышлять (предмет размышления в обычном случае сам собой разумеется), а КАКИМ ОБРАЗОМ мы станем это делать. Даже те вещи, которые, казалось бы, есть следствие ПРЯМОГО ЗНАНИЯ, ОЗАРЕНИЯ и ОТКРОВЕНИЯ в «Розе Мира», на поверку оказываются тоже одним из философских методов познания (иррационализм, метафизический метод, интуитивизм6). И если в древнем мире проблема языка отчасти и осознавалась в своём экзотерическом7 виде, то в эзотерическом разрешалась в мистериях, правда, лишь для избранных. Посвящённый в мистерию мог воочию наблюдать без помощи языка те явления, которые для понимания были важны. Этим он вполне мог удовлетвориться, но избранность и прямой запрет на всеобщее употребление ставил перед философом преграды не меньшие, чем те, которые нёс в себе несовершенный язык. В христианстве о сложных вещах (сложных для того времени) принято было говорить метафорами и притчами – и это тоже было следствием трудностей языка и отсутствия ясного, однозначного понятийного аппарата. Лишь некоторым из своих учеников Христос показывал какие-то вещи напрямую, пробуждая в них духовное зрение (например, преображение на горе Фавор). Но причиной тому было вовсе не желание укрыть какие-то истины от широких масс, а сложность и величина той задачи, которая ставилась в будущем перед апостолами.

Размышление

Вначале поговорим о коллективном бессознательном и о пассионарности. Просто для того, чтобы ЗАФИКСИРОВАТЬ это в нашем разговоре. Если эти понятия существуют (а они существуют), значит для нас уже подготовлен другими мыслителями (философами и психологами) фундамент, на котором мы будем строить относительную логику нашего размышления.

О коллективном бессознательном впервые упоминает Карл Густав Юнг8 в своей статье «Структура бессознательного». В работах, посвящённых этой теме, он развивает новое понятие, в частности, так: «…помимо нашего непосредственного сознания, которое носит целиком личностный характер и которое мы считаем единственной эмпирической психикой (даже если рассматривать личностное бессознательное как приложение), существует вторая психическая система коллективного, универсального и безличного характера, идентичная у всех индивидов. Это коллективное бессознательное не развивается индивидуально, а наследуется. Оно состоит из предсуществующих форм – архетипов, которые могут стать лишь вторично осознанными и которые задают форму элементов психического содержимого».

И далее: «…гипотеза коллективного бессознательного является не более смелой, чем допущение существования инстинктов. Обычно люди готовы допустить, что человеческая деятельность весьма подвержена влиянию инстинктов совершенно независимо от рациональных мотиваций сознающего разума.

Если же предположить, что наше воображение, восприятие и мышление в равной мере подвержены влиянию врожденных и универсально существующих элементов, то при вдумчивом рассмотрении, я полагаю, в этом предположении можно усмотреть не более мистицизма, чем в теории инстинктов». В постюнгианский период аналитическая психология продолжила развивать идеи Юнга.

Однако мы, не вдаваясь даже в подробности понятия «архетип», обойдёмся лишь главным, что мы увидели в «коллективном бессознательном», а именно – существованием этого коллективного бессознательного вне области индивидуального человеческого опыта и зачастую даже вне области его дневного (рационализированного) сознания. Погружаясь глубже в характеристики этого явления, мы поймём, что оно способно воздействовать на поведение человека, способно формировать его воззрения, привычки, характер; способно, наконец, стать мотиватором и силой, направленной на любую сферу жизни целого общества. И нам совершенно не обязательно заниматься поисками законов, стоящих за этой силой; нам не нужны формулы, которые математически описывали бы все векторы и механизмы такого воздействия. Пусть этим занимается чистая наука (если захочет), а нам достаточно фиксации того, что это существует пусть хотя бы ноуменально или хотя бы в какой-нибудь философской доктрине.

Итак, мы зафиксировали (легализовали), что вполне допустимо (по крайней мере для размышления) существование некоего поля, воздействующего бессознательно на целые коллективы людей сходным образом. Что это за поле, в какой части космоса находится, какие механизмы воздействия на личность применяет, – всё это нам знать не нужно. Важнее будет понять, сколь разнообразны ключи, отпирающие в человеке тайные двери. Очевидно, что, анализируя те или иные коллективные проявления психики, мы сможем выделить достаточно чёткие границы между ними, различая их по характеру и социальной направленности. Тогда мы сможем их описать и дать им наименование. Но в праве ли мы рассуждать о психической энергии как об энергии, в чём-то схожей с физической (доступной инструментальному измерению)? Разумеется, в праве. Достаточно хотя бы бегло ознакомиться с трудами на эту тему психологов и психоаналитиков. У Грота9 в статье «Понятия души и психической энергии в психологии»