Читать книгу Из прошлого в настоящее - Алексей Павлович Корчагин - Страница 1

С праздником, Вас!

В очередной раз получив путевку в военный санаторий Сергей Васильевич Бурмистров начал готовиться к поездке, припоминая приятные моменты из предыдущих визитов в это же подмосковное заведение.

А вспомнить было что, поскольку в этот санаторий он ездил регулярно, с некоторыми перерывами, двадцать лет. За долгие годы санаторно-курортного лечения там у него случались ни к чему не обязывающие романы с медсестрами и врачами, работавшими в санатории, а также обязывающие романы с такими же как он курортницами, затягивавшиеся на несколько лет.

Бывали и банальные попойки с друзьями, выбивавшиеся из установленного в санатории режима, но запомнившиеся приятным общением и обильными возлияниями, после которых утро следующего дня казалось адом, а в обед, после определенных процедур, уже можно было ощутить себя восставшим из этого ада.

Еще Сергею Васильевичу нравилась само место, где был расположен санаторий: пруд, тенистые аллеи, вековые деревья, от которых веяло какой-то мощью и, одновременно, покоем. Ему иногда казалось, что, проходя мимо них, подпитываешься их силой.

Но главным для Сергея Васильевича было то, что спустя всего пару дней пребывания в этом месте, его накрывало ощущение беззаботности и праздности. Все проблемы из головы куда-то улетучивались, при этом напрочь забывался шумный многомиллионный город, энергия которого ревела всего в каких-то тридцати километрах.

Предвкушая маленькие радости этого райского уголка Подмосковья, Сергей Васильевич приготовил две сумки с вещами и на следующий день, ближе к обеду прибыл в санаторий.

Там было все ему знакомо, и он был, практически, всем знаком. За то время, что он сюда ездил, персонал практически не поменялся. Правда, врачи, его сверстники, а Сергею Васильевичу уже было семьдесят лет, ушли на пенсию. Бывшие когда-то молодыми медицинские сестрички только приближались к пенсионному возрасту, а их дети уже начинали работать в этом же санатории, готовясь составить достойную смену своим матерям.

Бурмистрова здесь любили за веселый нрав, дурацкие и не дурацкие шутки, а, главное, у него напрочь отсутствовали претензии к чему-либо, что работники санатория ценили особенно.

Получив одноместный номер и наспех разложив вещи, Сергей Васильевич отправился в столовую, ибо наступило время обеда.

Ему определили место за столом, где он вновь почувствовал себя юношей на фоне своих соседей, которым было явно за восемьдесят. Выглядели они бодро и с удовольствием представились Сергею Васильевичу. Справа от него сидел бывший тыловик, напротив вдова командира батальона, а одно место было свободно. Бурмистров представился им, в свою очередь, в качестве бывшего военного журналиста. Соседи по столу перекинулись между собой еще парой формальных фраз, и продолжали поглощать пищу молча.

Сергей Васильевич был человек общительный и его веселый нрав не выносил тоски, образовавшейся за столом, поэтому в дальнейшем он решил искать общие с сотрапезниками темы для разговора. На его взгляд, наиболее подходящей могла стать религиозная тема, учитывая возраст собравшихся за столом курортников.

На следующее утро придя в столовую с небольшим опозданием, Сергей Васильевич застал всех соседей в сборе. Поздоровавшись, он поздравил их с праздником Петрова дня, отмечаемом православными в честь перенесения мощей святых апостолов Петра и Павла, но неожиданно для себя услышал ответ тыловика:

– А я не верующий.

Бурмистров не растерялся и с улыбкой на лице процитировал слова персонажа из одного популярного советского фильма:

– У нас все верующие. Только одни верят, что Бог есть, а другие верят, что Бога нет.

В разговор сразу вмешалась вдова, заявившая, что она тоже не верит в Бога, хотя живет с Сергиевом Посаде и попросила Сергея Васильевича оставить инсинуации по поводу веры для других. По ее мнению, религию снова народу подсунули демократы, чтобы под шумок разграбить страну.

Такого напора от своих соседей Сергей Васильевич, рассчитывавший показать свои познания в канонах православной веры, не ожидал и несколько опешил.

Воспользовавшись его замешательством, отставной тыловик посчитал необходимым подвести аргументы под свое неверие.

– Это у меня еще с детства, между прочим, – сказал он, глядя на Сергея Васильевича, – помню, как после войны, в нашем селе, какие-то нищенки копались на развалинах церкви, а я у них и спросил, что же им Бог дал, кроме их бедности. Они чего-то ответили невнятное, а я им лавочника в пример привел, так мы называли директора нашего сельского магазина, он не верующий, зато сыт и пьян каждый день.

Сергей Васильевич понял, что столкнулся с двумя воинствующими атеистами и диспут предстоит не проще чем на каком-нибудь церковном Соборе, поэтому решил начать с простых и понятных каждому человеку аргументов.

– Да вы как алкоголик рассуждаете, Тимофей Борисович, – начал он, обращаясь к тыловику, – которому надо утром опохмелится, и он, обращаясь к Богу обещает уверовать в него, если кто-нибудь и как-нибудь ему стакан водки поднесет. Нельзя в таких категориях рассуждать о вере.

Сделав небольшую паузу, он пошел в атаку на вдову:

– А вам, Светлана Юрьевна, я скажу, что и коммунисты, и демократы все одинаково верующие, только верят они в возможность украсть бюджетные деньги, вот и все.

Контратака Сергея Васильевича удалась. Вдова покрылась красными пятнами, а глаза тыловика засверкали. Но не долго радовался Бурмистров. Ответ оппонентов последовал быстрый и решительный.

Вдова начала давить вольным пересказом цитат Ленина о религии, чем немало удивила Сергея Васильевича, поскольку сам он, закончивший военно-политическую академию, эти цитаты уже стал забывать.

Она говорила, что, по мнению Ленина, религия – один из видов духовного гнета, и является одной из преград построения светлого будущего.

Сергей Васильевич соглашался, что в отсталой царской России религия могла играть угнетающую роль, но в современном обществе, где подавляющее большинство граждан, благодаря, в том числе, советской власти, хорошо образованы, довольно сложно применять религию в качестве средства угнетения.

Вдова не унималась и продолжала сыпать лозунгами, которые ранее в изобилии висели во всех присутственных местах.

Все бы ничего, но этот бестолковый спор, по мнению Сергея Васильевича, мешал поглощению пищи и процессу пищеварения, чему он очень расстраивался и закончил завтрак в плохом настроении.

Еще его пугал искренний и излишне эмоциональный настрой вдовы, которая, приводила свои аргументы с таким жаром, что красные пятна на ее лице к концу завтрака сменились на синие, и он начал переживать как бы с ней не случилось чего плохого, чему виной, безусловно, будет затеянное им поздравление с Петровым днем.

Вдова заявила, что наследие Ленина живо по сей день и все прогрессивное человечество чтит его. С последним Бурмистров согласился, отметив, что музей Ленина в Горках один из самых посещаемых в мире.

Тут вдова заулыбалась и произнесла:

– Я знала, что в Ленина еще верят.

– Но посещают его в основном китайцы, – глядя вдове в глаза сказал Сергей Васильевич, – а такие приверженцы его дела как Вы ни разу там, наверное, не были.

– А что, китайцы не люди? – отреагировала вдова, чувствуя язвительную интонацию собеседника.

– Люди, конечно, люди, но не наши люди, – ответил ей Сергей Васильевич и встал из-за стола, давая понять, что далее дискутировать не намерен.

Уходя из столовой, он сокрушался, что из его попытки выстроить за столом приятное общение вышел идеологический диспут, что называется, на нервах. Подходя к своему номеру, Сергей Васильевич твердо решил как-то его закончить и держать с соседями по столу дистанцию до конца их пребывания в санатории. Благо оставалось этой парочке до конца срока не более недели.

Нет, Бурмистров не боялся проиграть в возникшем споре, просто, считал его бестолковым. Он понимал, что вдова и дальше будет сыпать лозунгами, против которых не попрешь. Они емкие, цельные и как аксиомы в математике в доказательствах не нуждаются – это он знал по своей прошлой работе. И если у человека уже сформировалось лозунговое сознание, то никакими аргументами его не перешибешь, ну, может быть только палкой, что для него, в данной ситуации, было не приемлемо.

Заранее он никакой тактики по выходу из конфликтной ситуации не строил, рассчитывая, что спор может вовсе не возобновиться и все успокоится само собой. На ужин он снова немного опоздал и опять его соседи были в сборе.

Посмотрев на них, Сергей Васильевич понял, что ждали они его с нетерпением и их диспут будет и дальше гореть, если не предпринять какие-то противопожарные меры.

Первой начала закипать вдова. Выждав несколько минут, для того чтобы дать Сергею Васильевичу возможность приступить к ужину, она заявила:

– Ленин оставил после себя огромное наследие, которым пользуются до сих пор. Ленин – гений, и мы подняли его знамя и гордо несем его. В отличие от Вас он еще и образован был, а Вы по сравнению с ним – ноль.

Сергей Васильевич оценил своеобразную аргументацию вдовы, граничащую с попыткой оскорбления его личности, и отложил в сторону столовые приборы.

– Угу, – произнес он, как бы в знак согласия покачав головой, – Ленин, вообще-то, братоубийственную войну в России устроил, в которой миллионов шесть погибло – тоже его наследие. Он, конечно, был неплохим теоретиком, а вот практиком оказался не очень хорошим. Так что не преувеличивайте его гениальность.

– Да как вы смеете обсуждать Ленина! – возмущенным голосом заявила вдова.

– А почему это мне не обсуждать Ленина? Вон, даже Шариков из «Собачьего сердца» переписку Каутского с Энгельсом обсуждал, а я чем хуже? – в свою очередь возмутился Сергей Васильевич, решив, что пример Шарикова может послужить для вдовы хорошим аргументом.

Вдова опять стала покрываться пятнами и переключилась на обсуждение образа литературного персонажа:

– Как Вы можете приводить пример Шарикова. Это же пародия на весь советский народ!

Неожиданно в диспут вклинился тыловик, как оказалось, имевший свою точку зрения на роль Шарикова в истории:

– Ну, нет, он не может быть пародией на народ, он же собака.

В этом месте вдова чуть не подавилась, поскольку не ожидала, что такой же как она воинственный атеист может столь поверхностно рассуждать о литературе.

– Его специально из собаки превратили в человека, чтобы сделать пародию на советский народ, – настаивала она.

– Наоборот, его обратно в собаку превратили, потому что он так и не смог стать настоящим человеком, – аргументировал тыловик.

Сергей Васильевич был просто восхищен этим спором, но больше его радовало то, что у него появилась возможность спокойно поужинать.

Закончив свою трапезу под споры соседей о Шарикове, он дождался возможности вклиниться в их разговор и с серьезным видом знатока, стоящего существенно выше оппонентов по уровню своих познаний, изрек:

– Вообще-то, когда Булгаков написал «Собачье сердце» никакого советского народа еще не было. Это понятие было закреплено в Сталинской конституции 1936 года. А товарищ Сталин, в отличие от Вас, Светлана Юрьевна, никогда не ошибался.

Воспользовавшись повисшей тишиной, Бурмистров встал, попрощался с соседями и не глядя на их удивленные лица, пошел в свой номер, ругая себя по дороге за то, что не нашел возможности пресечь бестолковый спор в самом его начале.

На следующий день на завтрак он пришел пораньше, рассчитывая, что соседи задержаться и избавят его от общения с ними. Но они пришли через несколько минут после него, что не предвещало спокойного поедания пищи.

Вдова, не приступая к еде, сразу обратилась к Бурмистрову:

– Знаете, Сергей Васильевич, в гражданскую войну, конечно, погибло много людей, но это все из-за того, что некоторые хотели жить по-старому и сопротивлялись движению к светлому будущему, с оружием в руках, между прочим. И Ленин в этом не виноват.

Сергей Васильевич посмотрел на вдову грустными глазами, но деваться было некуда, надо было отвечать.

– Ага, и в том, что потом людей расстреливали он тоже не виноват. В собрании его сочинений так и написано «…провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Том пятидесятый, кажется, можете проверить. Зачем же, например, священников расстреливали, они же с оружием в руках не сопротивлялись светлому будущему.

Дровишек в разгорающийся костер идеологического спора подкинул тыловик:

– И правильно этих священников вешали и расстреливали, они народу только мозги пудрили.

Несколько устав от спора, который грозил перейти в баталии при помощи вилок и столовых ножей Сергей Васильевич тихим голосом спросил тыловика:

– И что, вы считаете это правильно убивать людей только за то, что они верят в Бога и доносят эту веру до других людей?

– Да, правильно, – коротко ответил тыловик.

– И я считаю, что правильно, – поддержала его вдова.

И, тут, Сергея Васильевича осенило. После короткой паузы, он спокойным тоном, с видом хорошо осведомленного человека, заявил:

«Товарищи, я бы на вашем месте такими словами не бросался. Сами знаете, какие сейчас тенденции – религия возрождается и государство ее поддерживает. У меня есть точные сведения, что скоро будут составлять списки воинствующих атеистов и, возможно, поступать с ними так же, как их предки поступали со священниками после революции. Но что точно будут с ними делать, пока еще не решили.

За столом воцарилась тишина, оппоненты смотрели на Бурмистрова и пытались понять шутит он или говорит серьезно. Но тот и не думал улыбаться, медленно поедая свой завтрак. Сергей Васильевич закончил трапезу раньше остальных, пожелал соседям приятного аппетита и вышел из-за стола.

Тыловик, встретив его после завтрака в одном из лечебных корпусов, взял под руку, перешел на «ты», назвав Сереженькой и просил не принимать близко к сердцу его слова о религии. Сергей Васильевич не стал накручивать дальше пожилого человека, но с многозначительным выражением лица сказал, что желает ему только добра и в случае чего даст положительные рекомендации.

За обедом вдова молчала, а под конец предложила Бурмистрову заказанное ею и нетронутое равиоли, но Сергей Васильевич отказался, поблагодарив добрую старушку.

В глазах соседей по столу Бурмистров читал ненависть и испуг, одновременно, но разряжать обстановку не стал. Свое пищеварение стало ему дороже, чем самочувствие этих двух борцов с религией, к тому же их тревоги по поводу возможного попадания в расстрельные списки, он считал небольшой компенсацией за поругание веры их предшественниками.

Вдова и тыловик благополучно отбыли домой. Новых соседей по столу Сергей Васильевич с религиозными праздниками не поздравлял, дабы не рисковать своим здоровьем. Однако, потом еще долго размышлял о том, до какой степени нетерпимы друг к другу могут быть люди: «И, откуда у них такая кровожадность, ведь, уже одной ногой в могиле стоят. И аргументы на них, практически, никакие не действуют. Только тогда успокоились, когда поставил их перед зеркалом, из которого на них с ненавистью смотрел вооруженный наганом человек, готовый убить любого только лишь за безверие».

Город и гений

Если бы городам и весям можно было присваивать звание «лучшая окраина империи», то мой родной город, наверняка, вошел бы в шорт лист и даже смог бы выиграть первенство.

Территория, где сейчас расположен Кишинев, входила когда-то в составы Римской, Османской и Российской империй и было в ней, наверное, нечто особенное, потому что некоторые императоры почитали за наказание ссылать сюда провинившихся поэтов. Отдельные литературоведы считают, что поэтов ссылали сюда для их же пользы, поскольку атмосфера на этой окраине империи благоприятствовала творчеству.

Один из Римских императоров сослал к нам Овидия, Николай I – А.С. Пушкина, чем оказал городу большую честь. Возможно, кого-то из великих поэтов настоящего или будущего еще ждет подобная участь, но, пока, будем довольствоваться тем, что есть.

Пребывание А.С. Пушкина в городе стало одним из самых заметных и значимых событий в его истории, с которым могли посоперничать, пожалуй, только визиты Российских императоров и короля Румынии.

Про посещение города королем и императорами я узнал довольно поздно, поскольку рос в советской Молдавии, где их не жаловали и старались лишний раз не упоминать.

Зато о Пушкине в городе осталась хорошая память. Его именем назвали улицу, парк в центре города, где ему же был установлен бюст работы Опекушина, на деньги, собранные по подписке еще при царском режиме.

В школе, преподавая творчество поэта, особенно выделяли его кишиневский период, декламируя: «Здесь, лирой северной пустыни оглашая, скитался я …». Другие стихи из этого периода ученикам не читали и учить не заставляли. Учителя отмечали позитивное влияние атмосферы города и региона в целом на творчество Пушкина, что подтверждалось историческим фактом – именно здесь он начал писать «Евгения Онегина».

У меня сформировалось ощущение, что лучше, чем в Кишиневе великий поэт себя нигде не чувствовал и, будь его воля, остался бы здесь навсегда. Но, заезжий московский пушкинист разметал эти ощущения в клочья.

В глобальной сети он нашел и показал мне стихотворение поэта о Кишиневе, в котором тот совсем не лестно отзывается о городе. Оно начинается словами:

Проклятый город Кишинёв!

Тебя бранить язык устанет…

За что? Чем же не угодил гению этот прекрасный уголок земли? Это становится, отчасти, понятно из последующих строк, где поэт пишет о запачканных домах и грязных лавках, отсутствии в городе милых дам, книготорговцев.

Отмечая отсутствие в городе сводни, поэт, сам того не желая, увековечил высокий моральный облик горожан того времени, ориентировавшихся только на семейные ценности. Трудно, наверное, пришлось и адресату стихотворения, имевшему репутацию человека со специфической, даже для того времени, сексуальной ориентацией.

Я был в шоке от оценки поэтом моего любимого города, но ровно до того момента, как в комментариях к этому произведению прочитал, что оно прилагалось к письму в качестве шутки.

У меня немного отлегло от сердца, но сомнения остались: насколько искренен был Александр Сергеевич, оговариваясь, что это стихотворение шутка? Возможно, гений что-то не договаривал, называя город проклятым, потому что за те незначительные недостатки, перечисленные в произведении, можно было проклясть многие города в царской России, где побывал Пушкин.

Я был склонен поверить сопроводительному письму поэта и согласиться, что это шутка, однако, потом, покопавшись в истории города, понял, что все гораздо серьезнее. Спустя годы после отъезда поэта, в Кишиневе стало твориться неладное.

Сначала большевики устроили в городе типографию и стали печатать газету «Искра», статьи которой подрывали сложившиеся в обществе устои. Когда эту напасть побороли началась чехарда с памятниками на главной площади, как будто их кто-то, действительно, проклял.

Поначалу все складывалось хорошо. Благодарные горожане установили памятник Александру II Освободителю, потом Александру I, под чьим руководством город и прилегающие к нему территории были присоединены к Российской империи. Столица Бессарабии стала приобретать благообразный вид.

Но, в 1918 году, воспользовавшись временными трудностями Российской империи, Румыния присоединила город и его окрестности к своей территории и убрала памятники российским самодержцам, на место одного из которых установили памятник королю Румынии Фердинанду I, а на вместо другого – памятник молдавскому господарю Штефану Чел Маре (Штефану Великому).

Через год историческая справедливость, отчасти, восторжествовала, город вернулся в состав реформированной до неузнаваемости империи, но памятников Фердинанду и Штефану Чел Маре там уже не было, а на площади установили фанерный макет скульптуры «отца народов».

Во время второй мировой войны в город вошли румынские войска, а вместе с ним на площадь вновь вернулся Штефан Чел Маре.

После войны на городской площади установилось относительное затишье благодаря «взвешенной и мудрой» политике КПСС. Место в центре площади занял вождь мирового пролетариата В.И. Ленин, а на ее углу Штефан Чел Маре, как основоположник молдавского государства.

Но, вдруг, нездоровая суета стала распространятся на ближайшие к площади здания.

Ансамбль дворянского собрания превратился в центральный кинотеатр и благополучно дожил до аварийного состояния. В одной из церквей разместили планетарий, в другой дегустационный зал (дегустировали там вино – что же еще могут дегустировать на юге).

В некогда главном православном соборе, прямо напротив памятника В.И. Ленину, устроили музей атеизма, в котором я был всего один раз и приобрел там небольшой русско-английский словарь. По всей видимости, атеизм в одиночку продавался не достаточно бойко.

Хоральную синагогу назвали русский драматический театр, и, действительно, устроили там театр. Мне показалось это символичным, учитывая перипетии российской истории. Но потом этот храм перестроили в нечто более походящее на театр, чтобы у горожан не возникало никакой двусмысленности.

А что же бюст поэта? Он тоже не стоял на месте. С боковой аллеи его переместили в центр городского парка и окружили красивой клумбой.

Как вы уже, наверное, и сами догадываетесь такое положение дел не могло навсегда остаться в проклятом городе.

После обретения Республикой полной независимости скульптуру вождя мирового пролетариата убрали, а на его месте установили камень, надпись на котором гласит, что здесь когда-нибудь будет… Да, да, снова памятник, на сей раз жертвам советской оккупации и тоталитарного коммунистического режима.

Один местный историк, рыдая, подсчитал, что после отъезда из города А.С. Пушкина на площади побывало шесть памятников историческим личностям, из которых остался всего один, и тот перемещался различными властями семь раз. Он умолял городские власти и жителей города угомониться и оставить это место на площади в покое, не устанавливать там больше никаких памятников, намекая на то, что после этого проклятие поэта перестанет действовать.

Неравнодушные горожане пошли еще дальше, пытаясь доказать, что проклятие можно побороть. Из православных храмов, в том числе вблизи площади, они изгнали небогоугодные заведения и вернули их служителям культа. И, даже, уже собирались восстановить хоральную синагогу, но в городском бюджете неожиданно кончились деньги.

Решался также вопрос, что делать с бюстом поэта, не то в шутку, не то всерьез, обрушившего на головы кишиневцев проклятья.

И тут, мнения жителей города, придерживающихся противоположных взглядов в оценке спорного стихотворения А.С. Пушкина о Кишиневе, неожиданно сошлись.

Те, кто поддерживал версию о том, что поэт пошутил, считали и себя людьми с чувством юмора, которым не чуждо, как и гению, желание пошутить. Поэтому они ничего не имели против бюста великого поэта, такого же шутника, как и они.

Другие же горожане, к которым отношусь и я, решили поспорить с гением, полагая, что он ошибся, пророчествуя Кишиневу:

Когда-нибудь на грешный кров

Твоих запачканных домов

Небесный гром, конечно, грянет,

И – не найду твоих следов!

Поэтому тоже согласились оставить скульптуру поэта, чтобы он мог, так сказать, лично созерцать наш вечный город, а мы бы утешались тем, что не только простые смертные ошибаются, но и такие гениальные поэты как А.С. Пушкин.

Не остались в стороне от решения этого вопроса и местные политики, относящиеся к отдельной касте горожан. Выступив за сохранение бюста, они, как всегда, рассудили здраво и цинично: «Если у нас не получится реализовать очередные реформы, то всегда будет на кого свалить. Очень удобно, можно, даже, пальцем показать – вот это он, Пушкин, во всем виноват».

И бюст А.С. Пушкину, по-прежнему, наслаждается красотой парка и города.

Судьба – не судьба

I

Летом 1991 года в редакции газеты Западной группы войск, в городе Потсдаме, ближе к концу рабочего дня пятницы, проходило партийное собрание. В повестке собрания был один вопрос: «Персональное дело коммуниста Качалова». Подполковник Качалов был начальником одного из отделов и «удостоился чести» быть рассмотренным на собрании коммунистов, работавших в газете, за свою профессиональную деятельность.

Поверив, в так называемое, «новое мышление» (в слове «мышление» ударение на первый слог, как его ставил тогдашний лидер коммунистов СССР – М.С. Горбачев), Качалов провел журналистское расследование о злоупотреблениях, связанных с поставками продовольствия в Западную группу войск, причем залез, как он сам потом говорил, в такую кучу «навоза», в которую никто и палец засовывать не хотел. Это было не удивительно, поскольку Западная группа войск закупала часть продовольствия в Германии и первая столкнулась лицом к лицу с соблазнами, присущими только капитализму. Несколько позже капитализм накрыл территорию всего бывшего СССР и такие его проявления как откаты и заносы, уже никого не удивляли. А тогда это было в диковинку.

При проведении своего расследования, Качалов прибег к не конвенциональному методу, он отправил запрос от имени газеты и на ее же бланке в адрес одного из поставщиков, который продал продовольствие по завышенной цене, с просьбой, предоставить прайс-лист на поставляемую продукцию. Запрос он отправлять не имел права, как и подписывать его, но немецкая фирма этого не знала и отправила ответ, из которого следовало, что торгуют продовольствием они по ценам процентов на двадцать дешевле, чем те по которым поставили продукцию в группу войск.