Читать книгу Мост через переносицу - Алексей Ряскин - Страница 1

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГОСПОДИНА Ч.

После работы сторожем на химической фабрике я устроился помощником завхоза в техникум. Работа эта была мне безразлична так же, как и все предыдущие и последующие. Упоминаю я о ней лишь только потому, что именно в тот период у меня единственный раз в жизни были продолжительные отношения с девушкой.

Мне тогда было двадцать шесть лет, ей – двадцать. Не помню уже, считал ли я её красивой или нет. Впрочем, как это было не важно тогда, так не важно и сейчас.

Познакомились мы в лесу, за техникумом. На тот момент я уже проработал четыре месяца и подумывал о том, что пора что-то менять: платят мало, начальство грубое, да и сама работа была скучной.

Я сидел на поваленном дереве, пил пиво и глазел по сторонам. Лес был горд и угрюм и смотрел на меня презрительно, свысока. Я был сутул и жалок и смотрел на лес равнодушно.

Она прошла мимо и молча уселась неподалеку спиной ко мне. В руках её я заметил какие-то измятые тетрадки. По дрожанию плеч понял, что она плачет.

А забавно наблюдать за плачущим человеком. В этом есть что-то нелепое, смешное, жалкое. Все эти гримасы, всхлипывания, вздрагивания как правило заставляли меня думать о некоей неизвестной болезни, поразившей весь мир. Я в детстве плакал редко, и то только из-за ушибов и ссадин. Мне нравилось смотреть, как плачут другие: дети во дворе, соседка, мать или бабка. В такие моменты я чувствовал, как расстояние между мной и ними сокращается и мы становимся ближе.

Девушка плакала, это было очевидно. Но что мне до неё? Я просто сидел, пил пиво и за неимением лучшего развлечения смотрел на её подрагивающие плечи. Почувствовав мой взгляд, она обернулась.

– Что вы? – спросила дрожащим голосом. – Смеётесь?

Я сидел, не издавая ни звука, и просто ждал, что ещё выдумает эта пигалица. Она отвернулась. Но через секунду встала и подошла ко мне:

– Дай закурить.

Видимо, рассмотрев меня получше, она поняла что весь этот пафос с обращением на «вы» неуместен и смешон.

Я сказал, что не курю. Она вздохнула. Тогда я предложил ей пива.

– У тебя там ничего не осталось, – посмотрела она в бутылку.

Я сказал, что можно купить ещё. Она кивнула и села рядом. С минуту, наверное, мы сидели молча. Я сделал ещё пару глотков, окончательно допив бутылку. Затем встал.

– Подожду здесь, – сказала она.

Я кивнул и медленно зашагал в сторону ближайшего магазина.

По дороге я думал плюнуть на всё и пойти домой. Но не пошёл. Сам не знаю почему. Наверное, просто от скуки. В магазине купил несколько бутылок пива и, подумав, купил ещё пачку сигарет.

Когда вернулся, она сидела всё так же. Я протянул ей бутылку. Она попросила открыть. Открыл.

– Спасибо.

Я сел рядом, и мы стали молча пить пиво.

– Тебе нравится лес? – спросила вдруг она.

Я сказал, что нравится, хотя понятия не имел, нравится ли он мне в самом деле или нет.

– А я люблю гулять по лесу, – вздохнула она. – Здесь спокойно и тихо. И ещё, среди деревьев не чувствуешь себя одинокой.

Я вспомнил про сигареты и достал из кармана пачку. Выяснилось, что у неё ко всему прочему нет спичек. У меня их тоже не было. Повертев пачку в руках я решил отдать её ей.

– Нет, так нельзя, – неуверенно сказала она.

– Почему?

– Это будет означать, что я тебе обязана.

– Глупости. Бери.

– Нет.

Я пожал плечами и сунул сигареты назад в карман.

– Тебе не интересно, почему я плакала? – спросила она после некоторого молчания.

Мне было не интересно. Но я сджентельменничал:

– И почему?

Вместо ответа она показала свои измятые тетрадки.

– Физику не сдала. Теперь точно вышибут.

– Ну и что? – не понял я.

Её, кажется, мой вопрос немного сбил с толку.

– Обидно, – наконец сказала она. – Вот и всё.

Я не понял, за что именно ей обидно, но согласно кивнул.

– И что теперь делать будешь? – зачем-то спросил.

– Стану проституткой, – пожала плечами она.

Я подумал, что пошутила. Но она угадала мои мысли.

– Считаешь, шучу?

– А ты серьёзно?

– Конечно.

Я не видел ничего плохого в её решении. Просто ни разу ещё не встречал женщин, которые говорили бы о подобном так запросто, за пивом.

– Выбор у меня невелик: либо назад, в деревню к родителям-алкоголикам, либо как-то здесь.

Под «как-то», видимо, подразумевалась проституция.

– Вот я и решила поплакать честными слезами в последний раз, – добавила она ни с того ни с сего и вдруг уставилась мне прямо в глаза:

– А хочешь, поживу у тебя недолго?

Я растеряся. Потом сообразил, что ей просто нужно где-то ночевать первое время, пока не обустроится. Сказал, что может пожить у меня, пока не определится со своей дальнейшей жизнью.

– Дай-ка сигареты, – попросила она.

Я дал ей пачку. Она открыла и, показав мне стройные ряды желтых фильтров, пообещала:

– Буду с тобой, пока сигареты не закончатся.

Я улыбнулся. Впервые за последние несколько недель искренне.

– Как тебя зовут? – спросила она.

Я сказал.

– А меня зови…

Посмотрела на меня:

– Тебе какое имя нравится?

– Не знаю.

– Тогда вообще никак не называй. Сможешь?

Смогу. Мне-то что?

Допив пиво, мы пошли ко мне.

Жизнь моя, по сути, с её появлением ничуть не изменилась. Я был целый день на работе, она тоже где-то пропадала и если возвращалась раньше меня, то ждала на лавке у подъезда. Спали мы, естественно, вместе. Завтракали и ужинали тоже. Два раза гуляли по городу. Она угощала меня пивом, и из этого я мог сделать вывод, что она уже приступила к работе, о которой упоминала в лесу. Сигареты убывали. Несколько раз она угощала сигаретами прохожих. Я с каким-то странным чувством наблюдал за тем, как она раздаёт наше общее с ней время. В общей сложности она прожила у меня шесть дней.

Однажды вечером она как всегда ждала меня у подъезда. Когда я подошёл, она протянула мне пачку. Я взял: там осталась только одна сигарета.

– Последняя? – зачем-то уточнил я.

Она кивнула. Я открыл дверь, но она покачала головой:

– Я ухожу. Спасибо за всё.

Я молчал.

– Без тебя я бы, наверное, погибла, – сказала она.

«А разве ты не погибла?» – хотел было спросить я. Но не спросил.

Вместо этого задал дурацкий вопрос.

– А как же последняя сигарета?

– На всякий случай: вдруг мне когда-нибудь понадобится место переночевать.

Я понял, что это просто глупая шутка перед окончательным расставанием. Она поцеловала меня в щёку и ушла. Я знал, что больше её не увижу. Постояв немного, я бросил пачку вместе с сигаретой в мусорный бак и пошёл домой.

1

Была суббота, когда Вальдимата посетил демон.

Родители ковыряли своими остекленелыми мизинцами землю на даче, и Вальдимат, пребывая в свободном одиночестве, позволил себе отдых. Он сидел на балконе, щёлкал семечки и раскрашивал приятные мысли трёхлитровым пивом.

Когда в окно постучали, Вальдимат вздрогнул. Обернувшись, он увидел, что по ту сторону стекла, в его комнате, стоит молодой мужчина с ровными как грабли бровями и смотрит на него.

– У тебя на кухне нет чистых стаканов, – сказал мужчина, входя на балкон.

– Сейчас помою, – сказал Вальдимат, решив что перед ним грабитель.

– Да ладно, сиди! – обрушил свою ладонь незнакомец на плечо подскочившего Вальдимата.

Затем он одной рукой поднял трёхлитровую банку и сделал несколько колоссальных глотков.

– Ловко! – позавидовал Вальдимат.

– Закалка, – отрыгнув, пояснил мужчина.

– Кто вы такой?

– Бор.

– Это фамилия?

Гость вытер подбородок и сел на стул.

– Да, наверное, фамилия.

– А как вы оказались здесь?

– Купил билет, сел на самолет и прилетел.

Вальдимат растерянно смутился.

– Да нет, нет. Я спрашиваю, как вы оказались в моей квартире?

Мужчина взял горсть семечек из стоявшего перед Вальдиматом пакета и стал грызть.

– А разве тебе не интересно, буду я тебя бить или нет? – зачем-то спросил он.

– Интересно, – признался Вальдимат. – Будете?

Он даже привстал от напряжения.

– Нет, – ответил мужчина.

Некоторое время они молча грызли семечки. Плевали в открытые балконные окна по очереди. Вальдимат немного нервничал, опасаясь плюнуть не в свою очередь и тем самым рассердить незнакомца. Он больше не задавал вопросов, робко надеясь, что назвавшийся Бором погрызёт семечек и уйдёт так же внезапно, как пришёл. Но тот всё не уходил.

– А что вам, собственно, нужно? – не выдержал наконец Вальдимат.

Бор пожал плечами.

– Не знаю. А тебе?

– Долго вы у меня будете?

– Если б я на всё ответы знал, знаешь где б сейчас был?

Вальдимат чувствовал: диалог ломается, как тесто, в которое вбили мало яиц. Промелькнула мысль собственноручно выставить незнакомца за дверь. Но Вальдимат быстро погасил эту искру самонадеянности. Наверняка, раз уж этот тип так запросто зашёл к нему в квартиру, он в два счёта набьёт морду Вальдимату. Нет уж, не стоит ковыряться в носу у быка – можно и копытом в лоб получить.

– Скучный город, – поморщился мужчина, отряхивая руки от шелухи.

От этого движения на Вальдимата повеяло надеждой. Может, всё-таки уйдёт?

– … Скучные люди, скучные мысли. Даже собаки мочатся на стены домов со скучным видом. Разве здесь возможно что-то?..

Вальдимат глупо кивал в такт словам, продолжая грызть семечки. Он жаждал ухода незнакомца, но совсем не реагировать на его речь казалось Вальдимату бестактностью.

– И, главное, ничего не исправишь.

– Правда?

– Ну конечно. Иначе давно бы уже исправили.

– Вы инженер? – зачем-то спросил Вальдимат.

– Почти что. Вообще-то я демон.

Вальдимат снова закивал. Почему-то это показалось ему самым естественным объяснением. Чёрные на высоком каблуке туфли, стильные джинсы, ковбойская рубаха и ремень с огромной бляхой в форме жабы – во всём этом теперь просматривалось что-то демоническое. Незнакомец демонизировался на глазах.

А Вальдимат всё больше начинал походить на идиота.

– Не веришь? – нахмурился гость.

– Нет. Да.

Родительская неопределённость проснулась в Вальдимате.

– Ну, а что изменится, если докажу, что я демон?

– Не знаю.

– Вот именно.

Мужчина снова поднял банку и допил всё, что осталось. Затем сделал удивительную вещь: потряс банкой в воздухе и она вдруг снова оказалась полной.

– Обалдеть.

– Ерунда, – махнул рукой Бор. – Видел бы ты, что я с женщинами вытворяю, когда высплюсь.

Зазвонил мобильный телефон.

– Алло. Да. Да, вчера был…

Бор протянул банку Вальдимату и погрузился в телефонный разговор.

Вальдимат налил целую кружку, выпил и закрыл глаза. Слишком обычно, слишком спокойно и совсем не так, как в кино или книгах. Наверное, фокусник.

– Да она просто дура! – кому-то громко доказывал Бор.

Апатия, охватившая Вальдимата, молниеносно сменялась фонтаном мыслей, который быстро высыхал и снова приводил к апатии. Продать душу, исполнить желание, допить пиво, вернуть детство… Исполнить детство, вернуть пиво, продать желание, допить душу. Винегрет из идей прокисал…

– Пока, – сказал в телефон Бор, дёрнув Вальдимата из медитации.

– Всё в порядке? – осторожно спросил Вальдимат.

– Да какое там в порядке, – махнул рукой Бор. – Скучные идиоты одолели.

Он резко встал – прямой и высокий, будто только что выросший подсолнух.

– Надо идти.

Вальдимат тоже зачем-то встал.

– Да сиди, чего ты? – Бор пожал плечами и шагнул через порог.

Уже в комнате он обернулся:

– А знаешь, что некоторые люди дураки?

Вальдимат, который всё ещё стоял, начал было соображать, но Бор покачал головой и вышел. Скучно хлопнула входная дверь.

2

Вальдимат сел.

Нужно было что-то сделать, хоть как-то сдвинуть с места этот застывший кадр жизни. Ну, хотя бы начать уже удивляться произошедшему.

Он достал мобильный телефон.

– Алло! Лиза? Привет. Слушай, ты не поверишь… Обедаешь? А, ну ладно. Нет-нет, кушай. Я позже перезвоню.

Вальдимат положил телефон на стоявшую рядом тумбочку и снова потянулся к пиву.

Кто-то позвонил в дверь.

Он прямо с кружкой пошёл открывать.

– Привет, – сказала его соседка Амалия.

– Привет.

– Я, кажется, не вовремя? – спросила она, заметив пиво.

В сутках Вальдимата не было такого часа, когда она могла бы быть не вовремя.

– Да нет, нормально. – Вальдимат расправил плечи и морально повзрослел. – Что случилось?

– Ты не поможешь мне диван подвинуть?

– Диван?

– Да. Я тут уборку затеяла. А он такой тяжелый.

Зазвонил оставшийся на балконе мобильник.

– Извини, – сказал Вальдимат. – Ты входи, не стой в дверях.

Он двинулся к балкону спиной, следя за тем, как бёдра Амалии, едва прикрытые нелепым домашним халатиком, пересекали границу его квартиры. Было в этом что-то волнующее, почти непристойное.

– Да! – чуть ли не крикнул он в трубку.

– Вальдик, – заскрипел мобильник родным материнским голосом. – Как у тебя дела?

– Нормально.

– Вынь завтра из морозилки фарш, пусть размораживается. Я приеду – котлет пожарю.

– Хорошо.

– Да, и луку начисти.

– Хорошо!

– Чем занимаешься?

– Уборкой.

– Лиза с тобой?

– Нет.

Амалия терпеливо ждала, то ли улыбаясь, то ли хмурясь так, что было похоже будто она улыбается.

– Ну, до завтра, – сказала мама.

– Пока.

Вальдимат положил телефон.

– Так что? Диван? – спросил он, мысленно всё ближе и ближе прислоняясь к Амалии.

– Да.

– Ну пошли.

В квартире соседки Вальдимата ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что её муж Фёдор дома. Фёдор являлся тем необходимым элементом уравнения, который сдерживал буйные фантазии Вальдимата относительно Амалии в рамках пристойного. Это был крупный мужчина, познавший все муки совести, которые терзают мужей, воспитывающих своих жён с помощью кулака и ремня. Не раз, слыша крики и ругань за стеной, Вальдимат порывался вступиться за хорошенькую соседку. Но тот факт, что Фёдор отсидел два года за пьяную драку в парикмахерской, всегда тормозил порыв Вальдимата. Пьяный! Дрался! Да ещё и в парикмахерской! С таким разве нужно ссориться? Вальдимат, ты ополоумел?.. Нет, что-что, а инстинкт сохранения у него был развит потрясающе.

И ведь уже не первый раз Амалия просила Вальдимата помочь, когда Фёдор был дома. Этот акт был неотъемлемой частью их регулярных ссор. В такие дни Фёдор садился в кресло и набычившись читал какую-нибудь книжку или газету, которую порой держал вверх ногами. А Амалия затевала уборку, тщательно выметая закатившиеся под диван или за шкаф осколки ругани и рукоприкладства. И часто звала Вальдимата. Похоже, чтобы ещё раз потеребить мужа, помахать, так сказать, кулаками после драки. Но Фёдор совершенно не реагировал. Он смотрел на Вальдимата с пренебрежительным сожалением. Как на подкаблучника. И уж точно не видел в соседе соперничающего с ним самца. Амалия тоже не видела. Да и сам Вальдимат тоже.

– Привет, – сказал он Фёдору.

Фёдор как всегда сидел в кресле у окна и держал какую-то трёхнедельную прессу.

– Здорово, – буркнул он, не поворачивая головы.

Амалия закатала рукава халата, как перед дракой. Начали двигать диван. Вальдимат передвигал в этой квартире уже много мебели, но диван двигал впервые. Тяжелый, как танк. Жёсткий, как старческая мозоль. Амалия больше делала вид, что двигает, чем двигала на самом деле. Поэтому Вальдимат потел за двоих. Фёдор бросал на них пренебрежительные взгляды, но с места не вставал. Его спокойствие и затаившаяся под мощным подбородком ярость заставляли Вальдимата нервничать и буксовать на месте.

Наконец диван был сдвинут.

– Спасибо, дальше уж я сама, – сказал Амалия, доставая из ведра мокрую тряпку.

– А назад?

– Справлюсь. По мокрому легче.

Как же, легче! Но эта чушь, видимо, тоже была частью семейного спектакля. Поэтому Вальдимат не стал спорить. Кивнул и пошёл к себе.

В его квартире надрывался мобильный телефон.

– Алло?

– Вальдимат, что случилось? – запричитал Лиза. – Я уже пять минут звоню, а ты всё не берёшь трубку.

– Я был в ванной, – сказал Вальдимат.

Лиза была девушкой Вальдимата, почти невеста. Они вместе гуляли, вместе ели, вместе спали, и он часто употреблял ушные палочки, которые уже пользовала она, не испытывая отвращения. Практически идиллия. Но, как и любая женщина, Лиза страдала от переизбытка лишнего разума, особенно фантазийной его части. Ей все время мерещилось, что Вальдимат неровно дышит к своей соседке Амалии, которая, ко всему прочему, была на пять лет старше Лизы. Быть может, в этих фантазиях и была какая-то доля правды, но Вальдимат, прямой и честный как поповский ремень, никогда не давал повода подозревать себя в чём-то преступном. И всё-таки, чтобы не наводить бурю в стакане с семейным какао, он часто опускал упоминание об Амалии в разговорах с Лизой.

– Так что ты хотел?

Вальдимат рассказал о недавнем госте, правда, уже без того азарта, который был, когда он звонил в первый раз. Эпизод с появлением пива в пустой банке решил опустить – ещё подумает, что пьяный.

– Вот вечно ты дверь за собой не закрываешь, – корила его Лиза. – А если б он тебя стукнул по голове?

Почему именно по голове? По рёбрам что, менее болезненно?

– Теперь-то чего говорить, – смиренно вздохнул Вальдимат.

– Ты не забыл, мы вечером идем к Жабоедовым на день рождения?

Ещё бы не забыл! Кто такие эти Жабоедовы, чтобы помнить об их днях рождений?

– Помню.

– Позвони Быбину, он тоже пойдёт. Договорись, чтобы вместе.

– Ладно.

– В семь. Не забудь!

– Хорошо.

– Ну, целую. До вечера.

– Пока.

Ох уж эти женские звонки. Всегда от них остается какой-то призрачный неуловимый осадок – будто, допив горьковатый чай, вдруг обнаруживаешь на дне кружки толстый слой не размешанного сахара.

Вальдимат хотел было снова подумать о недавнем госте, но напоминание о дне рождения Жабоедовых будто якорь удержало его фантазию на пресных водах реальности.

В сущности, Виктор Жабоедов, так сказать, виновник торжества, не был ему другом. Вальдимат вообще его толком не знал. Зато их жёны были школьными подругами. И теперь обоим мужчинам приходилось несколько раз в год встречаться и до хруста в суставах корчить из себя друзей. Вальдимат нахмурился, вспоминая всё, что знал о Жабоедове. Фактически ничего не знал, только зря нахмуривался. Была, правда, в сегодняшнем вечере ложка меда – это Быбин.

Борис Быбин был закадычным другом Вальдимата, которого Господь Бог много лет назад перевёл учиться в тот же класс, где уже учились будущие невеста Вальдимата и жена Виктора. Вальдимат учился в параллельном классе. Потом они все перезнакомились, потом переругались на почве бушующих гормонов, потом перемирились – и жизнь пошла. Борис тоже бывал на днях рождения у Жабоедовых, так как работал вместе с Марианной, женой Виктора.

Неотвратимое не отвратить. Так зачем затягивать? Вальдимат набрал номер Быбина.

– Алло! Боря! Привет.

Быбин в отличие от Вальдимата про день рождения не забыл. Даже цветы уже купил. В процессе разговора сообщил, что придет не один – с барышней.

– А кто она? – полюбопытствовал Вальдимат.

– С мясокомбината. Нормальная бабенция. Увидишь.

– Так значит, в семь. На остановке, как договорились.

– Хорошо, – резюмировал Борис и положил трубку.

Вальдимат хотел было рассказать ему про гостя, но не успел.

«Ладно, на именинах расскажу. Чуть шампанского выпью – так ещё и интереснее получится».

На часах было без четверти два. Вальдимат решил погладить к вечеру рубаху и брюки, а затем, если получится, вздремнуть немного. Перед застольями это не лишне.

Брюки, естественно, были чёрные, рубаха – цвета разбитых надежд. Выводя утюгом горячие узоры, Вальдимат по инерции стал думать о том, что через два месяца будет день рождения его папы, затем, ещё через месяц, день рождение Лизы, почти следом – мамин день рождения, а потом и именины Быбина. Он уже знал, что подарит ему – удочку. Борис не был рыбаком. Вальдимат тоже. Так почему удочку? Просто такого подарка он ещё не делал и почему-то заранее был уверен: Быбин придет в восторг.

3

На дне рождения у Жабоедовых было неожиданно шумно. Правда, расшумелись не сразу, а где-то после четвертого тоста. Поначалу все сидели, смиренно глядя на салаты. Говорили о погоде, и ещё о погоде. В общем, только о погоде. Виктор и Марианна обхаживали гостей, упрашивая их есть первым делом то, что не долежит до завтра. Но гости капризничали и наворачивали кому что вздумается. Вальдимат ел рыбу, Лиза то и дела подкладывала себе салат из свежих овощей. Быбин и Ангелина (его подруга с мясокомбината) употребляли горячую картошку с котлетами, которые, кстати сказать, пользовались популярностью и у других гостей. Вальдимат мало пил и много скучал. Лиза и Марианна о чём-то щебетали, Быбин был занят Ангелиной, а остальных гостей он почти не знал и тупо рассматривал жующие лица, думая о том, что вечер потерян. А ещё он думал о подарке. Они – Вальдимат, Быбин и Лиза – просто преподнесли имениннику почтовый конверт, в котором лежало несколько скромных денежных купюр. Как это скучно – дарить деньги. Это же вовсе не подарок. Они просто оплатили каждый свою порцию и теперь старательно подъедали заказанное.

Время от времени Вальдимат бросал шпионские взгляды на Ангелину. Хорошая. Прошлая девушка Бориса ему нравилась меньше: у неё противно торчали ключицы. У Ангелины, как и у любой нормальной женщины, ключицы внимания не привлекали. А вот грудь привлекала. Борис все что-то рассказывал ей на ухо, а она по-синичьи хихикала. Что он там нашептывал? Наверняка какие-нибудь глупости про гостей. Он тут почти всех знал.

Когда речевые механизмы собравшихся были смазаны алкоголем и уже не издавали противных поскрипываний, разговор стал приобретать форму осмысленной беседы. Мужчины расстегнули верхние пуговицы своих замужних рубах, женщины расслабились и как-то сразу растолстели. Все были румяные, будто с мороза. Получив благословение хозяев квартиры, некоторые закурили.

– Предлагаю тост за юбиляра! – запальчиво выкрикнул мужчина в синем свитере.

Выпили. Вальдимат начинал чувствовать спасительное опьянение. Запричитала музыка.

Женщины бросились в танцы, валяя на ходу стулья. Некоторые мужчины присоединились к ним, другие пошли курить. Вальдимат не танцевал и не курил, даже в туалет ему не хотелось. Оставалось просто глупо сидеть.

– Не куришь? – спросил подсевший к нему Виктор.

– Не курю, – сказал Вальдимат, стряхивая крошки хлеба с брюк.

– Тогда давай выпьем, – предложил Виктор и, не дожидаясь ответа, полез за бутылкой.

– Только по чуть.

– Конечно.

И налил целую рюмку.

– Стоп, стоп! – запоздало крикнул Вальдимат.

– Чего?

– Я мало пью.

– Почки? – интимно поинтересовался Виктор.

– Да нет.

– А чего?

Вальдимат не ответил.

– Ну, давай.

Виктор поднял рюмку и опрокинул в себя, не дожидаясь Вальдимата.

– Всё-таки что-то тут не так, – не унимался он, закусывая яблоком. – Должна ведь быть причина, по которой ты не пьёшь.

Видя, что Вальдимат не собирается раскрывать свою тайну, Виктор продолжил:

– Был у меня один знакомый, работали вместе. Так вот он вообще не пил. Говорил, что это отвлекает человека от высших удовольствий жизни. Ну, там от музыки, поэзии и такого прочего. А я ему: «Лёнь, брось ерунду пороть. Все эти стихи, которыми ты так восхищаешься, вся эта музыка, спектакли – все это писали нормальные мужики. Вон, что ни писатель – то алкоголик, что ни актер – то сифилитик. А ты тут нам доказываешь, что водка мешает высокому искусству. Дурак ты, Лёнь». Ну, он обиделся. Даже уволился потом.

Виктор до костей обглодал яблоко и снова потянулся к бутылке.

– Будешь? – уныло спросил у Вальдимата.

Так обычно спрашивают одинокие алкоголики у своего отражения в зеркале.

– Давай, – махнул рукой Вальдимат.

Не то чтобы теория Виктора произвела на него впечатление. Просто как-то надоело сидеть полутрезвым, когда все уже плясали с чужими жёнами.

Выпили.

– Мы с тобой видимся четыре раза в году, – подсчитал Виктор. – На мой день рождения, на твой и два раза на днях рождения жён. Система.

– Да, – сказал Вальдимат.

– Надо как-нибудь вне этого графика встретиться.

– Можно.

– Ты думаешь, мы сильно разные? Брехня! Конечно, все люди разные – это факт. Но ведь и у всех есть что-то общее – это тоже факт. Проблема в том, что мы всегда помним о первом и никогда о втором.

Виктора, похоже, хорошо развезло, и он все больше увязал в откровениях.

– Вот, – обвёл он пальцем танцующих. – Видишь, как много народу. А порой и пиво выпить не с кем.

– Почему?

– Да они все трепачи! Придут после пьянки домой и давай жёнам рассказывать. А те потом между собой судачат. Вот и получается, что проще мне всё сразу жене сказать, чем такой круг огибать да ещё и других посвящать.

Вальдимата немного закружило от выпитого, в глазах расплывалось. Он тряхнул головой, но зрение не улучшилось. Протёр один глаз, затем второй – всё то же. А потом случилось что-то непонятное. Он закрыл сначала правый глаз, потом левый и обнаружил, что левый видит нормально, а вот правый как-то не так. Например, глядя на Виктора он вдруг увидел огромный шрам у него на лице – от виска к щеке. Закрыл правый глаз и посмотрел левым – шрам исчез. Вальдимат стал закрывать глаза поочерёдно, радуясь такому открытию.

– Ты чего? – не понял Виктор.

– Да что-то в глазах рябит.

– Это давление. Надо коньячку, чтоб сосуды расширились. Я щас.

Он встал, куда-то сходил и принёс непочатую бутылку коньяка.

– Да не надо, так пройдёт, – начал было Вальдимат, однако Виктор уже разливал.

Выпили. Но в глазах до сих пор двоилось. Вальдимат зажмурил правый глаз и смотрел на мир только левым.

Гости веселились. Лиза танцевала где-то у шкафа, по-журавлиному размахивая локтями. Рядом скакали Быбин и Ангелина. Оба уже хорошо подпившие, готовые ко всему.

Внезапно Вальдимат вспомнил про утреннего гостя.

– Послушай, со мной сегодня такая история приключилась, – начал рассказывать он Виктору о случившемся.

Виктор слушал молча, хрустя и отплевываясь очередным яблоком. Эпизод с появившимся пивом не произвёл на него впечатления.

– Туфта, – сказал он. – Я и похлеще фокусы видел.

К моменту, когда Вальдимат закончил, Виктор доедал уже третье яблоко.

– Хорошо, что сзади по голове чем-нибудь не стукнул, – подвел итог он, когда Вальдимат смолк.

Подсела Марианна.

– Чего сидите? Почему не танцуете?

– Дай поговорить! – крикнул Виктор.

Марианна обиженно шмыгнула носом и снова примкнула к танцующим.

– Что за бабы! – сердился Виктор. – Никогда поговорить не дадут. Так о чём мы?

Но Вальдимату уже наскучила беседа. Его клонило в сон. Да ещё и туман в глазах никак не рассеивался.

– Мы, наверное, пойдём, – вздохнул он.

– Да рано ещё. Завтра воскресенье.

По логике Виктора этих двух условий было достаточно, чтобы пить до посинения.

Вальдимат сделал знак Лизе, чтобы подошла.

– Идем домой, мне что-то нехорошо, – сказал он.

– Отравился? – испугалась Лиза.

– Да нет, что-то с глазами.

– Это у тебя от давления, – напомнил Виктор.

– Скажу Марианне, что мы уходим. – Лиза исчезла.

К столу начали подсаживаться другие мужчины, выходившие курить.

– Оставь мобильник, – предложил Виктор. – Может, как-нибудь пивка попьём.

Вальдимат продиктовал номер, абсолютно уверенный в том, что полупьяный Жабоедов перепутает все цифры.

Подошли Борис с Ангелиной.

– Ты чего, карлик? – весело загоготал Борис, хлопая Вальдимата по плечу.

– Что-то глаза заболели.

– Надо поспать, – изрекла Ангелина единственно возможную здравую мысль.

Вернулась Лиза.

– Пошли.

Все стали прощаться. Гости смотрели на Вальдимата, как на поверженного игрока, которого уводят с поля в самый разгар игры. Вся команда выражал ему своё сочувственное презрение.

На улице Вальдимат облегчённо вздохнул. Глаза всё ещё вели себя странно, но прохладный вечерний воздух был как нельзя кстати.

– Пройдёмся? – предложил он Лизе.

– На такси.

Через полчаса они были дома. Засыпая, Вальдимат вспомнил Ангелину. Он уже начал было медленно раздевать её, как вдруг провалился в будничный, абсолютно не субботний сон.

4

Утром приехали родители.

Вальдимат проснулся от их бодрого шарканья в коридоре. Первое, что вспомнил – это фарш, который обещал вынуть из холодильника, но так и не вынул.

– Привет, – сказал он, выходя из комнаты.

Мама и папа были до макушек заряжены позитивной энергией унавоженных российских земель и потому щедро улыбались.

– Привет, – сказала мама. – Как ты тут?

– Тише, Лиза спит.

– А!

Стали разбирать сумки. Яблоки, сливы, молодые огурцы со своей грядки и так далее. Вальдимат механически доставал лежавшие в пакетах гастрономические сокровища и складывал на столе пирамидой.

– Про фарш забыл? – угадала мама.

– Забыл.

– Ну хоть сейчас достань. К вечеру разморозится.

Вальдимат послушно полез в холодильник. В самом дальнем углу морозильной камеры он нащупал небольшой сверток, плотно набитый чьей-то проведенной через лабиринты мясорубки плотью.

– Что там нового? – сонно спросил Вальдимат.

Под «там» он подразумевал деревню, в которой был их дом.

– У Нины Васильевны козу увели, – сказала мама.

– Кому она нужна?

– Да мало ли кому!

Вальдимат почувствовал знакомое двоение в глазах. Снова, как и вчера на дне рождения всё было словно в тумане. Когда же он закрывал глаза поочередно, картинка становилась чёткой. Но опять, как и вчера, каждый глаз видел по-своему.

Вальдимат посмотрел на маму левым глазом – всё в порядке. Затем посмотрел правым – вроде бы то же самое, но всё-таки как-то не так. Мама изменилась. Будто ещё больше состарилась.

Зашёл отец.

– Ну, как выходные?

Вальдимат посмотрел на отца. Та же история. Левым глазом – как обычно. Правым – так, будто он постарел: прибавилось седины, морщины стали ещё глубже. Чёрт знает что!

– Ты чего? – заметила мама моргания Вальдимата.

– Что-то с глазами.

– Болят?

– Да нет. Нормально. Правый стал плохо видеть. Надо бы к врачу сходить, провериться.

Вальдимат решил не беспокоить родителей раньше времени. Тем более, что он и сам пока ещё не беспокоился. А к врачу действительно стоит сходить. Пусть посмотрит, пощупает, напишет какой-нибудь рецепт своими каракулями. Хуже не будет.

– Это от компьютера, – заявила мама.

Папа одобрительно зачавкал.

– Здравствуйте, – сказала Лиза.

Проснувшись, она выглядела словно птенец, выпавший из чужого гнезда, – нелепо и трогательно одновременно. Взъерошенные волосы, разнежившаяся ото сна кожа рук, глаза, перекрашенные невинными сновидениями… Вальдимат даже загордился тем, что спал с ней.

– Здравствуй, Лиза, – кивнула мама.

Папа прекратил чавкать и тоже кивнул в знак приветствия.

Родителям Вальдимата Лиза нравилась. Спокойная, добрая, в меру симпатичная, вежливая и ни разу не замеченная в пьянках. Кроме того, у неё было высшее образование, и она была на три года моложе Вальдимата. Ну и наконец, Лиза не была замужем и детей у неё не наблюдалось. Можно ли желать лучшего для своего сына? Родители Лизы были деревенскими аборигенами и жили в ста километрах к югу от цивилизации. Дом у них был крепкий, нервы тоже, своё хозяйство, куры, гуси, несколько кустов смородины и так далее. Они быстро нашли общий язык с родителями Вальдимата: тяпки-шляпки, свеколки-прополки, удобрения и прочие премудрости естественной сельской жизни. Виделись, правда, редко. Но зато с удовольствием. Вальдимат родителям Лизы понравился. Они ему – тоже. Особенно отец, Виталий Сергеевич.

Виталий Сергеевич был отставной десантник и потому всегда ломал колбасу руками, не признавая ножа. Нрав у него был бурный, рукопожатие – костоломовское. Но в общем это был приятный человек.

– Чахлый ты какой-то, – улыбаясь, тряс он руку Вальдимату, привезённому Лизой в гости. – Поживи тут недельку, кишки прочисть деревенским молоком. Вы там в городе все с запорами.

Сам Виталий Сергеевич ел и пил как прорва. С туалетом у него, видно, тоже был порядок. За столом он все время что-то громко рассказывал, бросая между вдохом и выдохом в рот то, что попадало под руку. Вальдимат его сразу зауважал. Но ещё большим уважением он проникся, когда Виталий Сергеевич отвёл его в сторонку и по-отечески приобняв сказал:

– Смотри: обидишь Лизку – пеняй на себя. Убить не убью, но руку сломаю. Ты на гитаре не играешь?

Вальдимат заверил, что нет.

– Ну и славно, – успокоился Виталий Сергеевич.

Да с Лизой стоило жить уже хотя бы ради простого знакомства с таким человеком.

Позавтракав, Вальдимат и Лиза пошли к себе в комнату. Мама с папой остались на кухне мыть посуду и вспоминать молодость.

Улёгшись на диван, Вальдимат стал играть в уже полюбившуюся ему игру: смотреть то правым, то левым глазом по очереди. Ну, с левым все было ясно. А вот правый глаз менял Лизу кардинально: её утренняя прическа превращалась в модную стрижку, глаза загорались, похотливо мерцал макияж. Смена глаз. В левом снова уныло отражался привычный облик госпожи кухонной раковины.

– Что с глазами? – спросила Лиза.

– Не знаю. Завтра к врачу пойду.

– После работы?

– После работы поздно. Отпрошусь на пару часиков.

– Очки пропишут, – вынесла вердикт Лиза.

– Выпишут – буду носить.

За стеной послышался шум и приглушенная плотностью бетона ругань – соседи снова выясняли отношения.

– Опять за своё, – покачала головой Лиза. – И не надоедает!

Она легла рядом с Вальдиматом и включила телевизор.

«Интересно, – думал Вальдимат, – когда Фёдор ругается на Амалию или даже бьёт её, он и вправду злится или же просто так застоявшуюся кровь по телу разгоняет? Наверное, второе. Ведь мирятся же они потом».

– Как тебе вчерашний праздник? – спросила Лиза.

«Говно», – подумал Вальдимат, но вслух сказал:

– Как обычно.

– Ты знал, что Быбин с женщиной будет?

– Накануне узнал.

– Приятная такая. Мы с ней поговорили немного.

– М-м.

Разговоры с женщиной о женщинах Вальдимату не нравились. Это было хождение по тонкому льду с рюкзаком кирпичей за спиной: неверный шаг – и ты уже тонешь.

За стеной наконец-то отчетливо зазвучал мат. Отрывисто, но отчетливо.

– Идиоты, – объявила Лиза. – Любопытно, что будет, когда у них дети появятся?

– Наверное, тоже, что и сейчас.

Вальдимату вдруг захотелось пойти и посмотреть своим взбунтовавшимся правым глазом на Амалию. Что бы, интересно, он увидел?

– Хоть бы она его покалечила, – взмолилась Лиза какому-то неведомому женскому божеству.

По телевизору шла благообразная чушь. Как всегда. Вальдимат лениво смотрел левым, всё ещё верным этой реальности глазом в светящийся экран. Пульсирующие там сюжеты цепко удерживали внимание, но никак не складывались в единую, доступную пониманию картину. Сериалы, реклама, шоу-программы – они то становились настоящим праздником для него, то каким-то душащим свободу мысли балластом. Дурацкая неопределенность. Нет ничего хуже неопределенности.

Он повернулся на бок и стал смотреть в окно.

– Ты чего? – спросила Лиза.

– Ничего. Просто полежу так. Помечтаю.

Лиза пожала плечиками и вновь нырнула в телевизионную муть.

Вальдимат смотрел в окно и думал, чем сегодня заняться. Он был воспитан с чётким осознанием того, что воскресенье – день глупый. Даже не то что глупый, а просто какой-то неудобный. Непонятно: то ли продолжать отдыхать, то ли начинать готовиться к работе. Так думали все, кого он встречал по жизни. И теперь, как и любой человек, напитавшийся чужими нелепыми представлениями о мире, тоже испытывал к этому дню весьма противоречивые чувства.

За стеной утихли. У Вальдимата промелькнула тревожная мысль: как бы Амалия снова не пришла просить его помочь по дому. Всё-таки Лиза здесь. Неудобно.

– Пойду пройдусь, – сказал он, вставая.

– Купи чипсов, – бросила Лиза вдогонку.

– Ладно.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГОСПОДИНА Ч.

Я родился в П***ове, маленьком городке, похожем на тот, в котором живу сейчас. Семья наша состояла из меня, матери и её стариков родителей. Отца не было: он бросил мать ещё до моего рождения. Поначалу меня приводило в ярость любое упоминание о нём. Я даже помню, что в пятом классе всерьёз хотел найти его и убить. Даже способ придумал: напасть в подъезде и заколоть – ударить в шею острым строительным гвоздём. Я и гвоздь нашёл: огромный, как две моих ладони. Заточил напильником дома. Но к счастью или к несчатью, мои планы не увенчались успехом: к тому моменту отец переехал в другой город.

Когда я перешёл в седьмой класс, мы с матерью тоже переехали: ей предложили более выгодную работу. Дед с бабкой остались в П***ове. Первое время я скучал по ним, но потом быстро забыл. Старики, как и мёртвые, забываются быстро.

Прошло ещё несколько лет, прежде чем я пересмотрел свое отношение к отцу и его поступку. Глаза сына, смотрящего на мать, всегда полуслепы. Но когда повзрослел, зрение мое обострилось. Я понял, что если когда-нибудь и женюсь, то рано или поздно поступлю точно так же, как и отец.

Вопреки безотцовщине, а может, и благодаря ей, детство мое было хорошим. Я был сыт, одет и обут, у меня были какие-то приятели, дома я был окружен заботой матери и деда с бабкой. Ещё у меня была кошка. Не знаю, был ли я счастливым. Если всего вышеперечисленного достаточно для счастья, значит, был.

Мне было двадцать, когда умер дед. Помню, я просто сидел на кухне и смотрел в окно, когда зазвонил телефон. Мать стирала в ванной мою рубашку. Трубку снял я. Звонила наша соседка по старой квартире. Она всё и сообщила. Коротко, сухо, без подробностей, но с каким-то противным, просачивающимся даже сквозь телефонную трубку, привкусом горя. Я положил трубку и долго стоял, глядя на мать сквозь приоткрытую дверь. Хорошо помню, что я ни горя, ни потери не чувствовал. Было какое-то волнение, связанное с важностью новости, которую надо сообщить ей. Я думал и никак не мог выбрать слова, с которых нужно было начать. В конце концов я вошёл в ванную и сказал всё так, как сказала мне соседка. Мать уронила рубашку, села на край ванны и заплакала.

Похороны тянулись долго и скучно. Съехались какие-то родственники, пришли соседи, друзья и знакомые деда. Все были угрюмые, много ели и пили. Я не знал куда себя деть. Слонялся из комнаты в комнату, выходил на улицу и снова возвращался. Это были первые похороны в моей жизни, и я не знал, как нужно себя вести. Меня удивило, что пришло так много стариков. Поначалу это показалось мне нелепым: зачем им, уже стоящим у края могилы, заглядывать в неё раньше времени? Но после я понял, что ошибся. Именно старики должны присутствовать на похоронах. В первую очередь – они. В этом закон всего мироздания: измотанное жизнью тело как бы бессознательно тянется к смерти, тлению, покою. Поэтому старики ходят на похороны. А то, что это объясняют их знакомством с умершим, кажется мне бессовестным враньём.

На ночь пригласили читать монашку. Она до утра бубнила что-то неразборчивое, изредка прерываясь, чтобы перевести дух. Спал я плохо. Но не от волнения, а от разговоров и шарканья ног, доносившихся из соседних комнат. Утро приходило долго. Я лежал, смотрел в завешенные тряпками зеркала, слушал бормотание монашки и ждал окончания всей этой скучности. Потом все плакали, говорили всякие ненужные слова, снова пили и ели. Время шло очень медленно, и каждая его минута была серой и сухой, как пыль. К исходу второго дня, когда гроб наконец был спрятан под слоем земли, я уже ненавидел деда и хотел лишь одного: поскорее уехать из П***ова. Похороны показались мне глупейшим действием, абсолютно ненужным и лишним в человеческой жизни.

После похорон мать переехала назад в П***ов, присматривать за бабкой. Я остался один. Когда через полтора года бабка умерла, мать решила, что я уже взрослый и мне лучше жить отдельно. Я согласился. Хотя, если бы она решила вернуться и жить вместе со мной, я тоже не стал бы спорить. Но она решила так, как решила, и мы стали жить по отдельности, разделенные шестьюстами километрами пространства. С каждым годом расстояние между нами увеличивалось, пока я совсем не потерял мать из вида. Когда два года назад приехал в П***ов, матери я не нашёл. Вместо неё в нашей квартире жила какая-то незнакомая старуха, которая знала обо мне всё и утверждала, что она моя мать. Я пробыл там два дня и уехал. Навсегда.

5

Погода была хорошая. Вальдимат купил семечек и пошёл в парк. Чернозём в его голове пришёл в движение от закопошившихся извилин.

Ходьба была любимым интеллектуальным занятием Вальдимата. Да-да, именно интеллектуальным. Нигде и никогда он не испытывал большего прилива идей, как во время длительных прогулок. В такие минуты его мышление напоминало полный до краёв котёл, при каждом шаге выплескивавший какую-то свежую парадоксальную мысль. О чёрт, не столкнитесь с таким человеком лбом! Вас может обдать чистым разумом, прорвавшимся сквозь трещину в черепной коробке. И тогда вы увидите мир таким, какой он есть. Кто знает, понравится ли вам это?

Вальдимат медленно, словно штангист, поигрывал мышцами мозга, примеряясь к вопросам и загадкам бытия. Семечки были чем-то вроде допинга, помогавшего концентрироваться и не распыляться на все мировые проблемы сразу.

Вальдимат думал о Лизе.

Они знакомы уже около двух лет. Ему было 30, ей – 27. Отношения их были лёгкими, не требовавшими дополнительных усилий на понимание друг друга. Оставалось сделать один единственный, весьма предсказуемый шаг – подать заявление в ЗАГС. Вальдимат чувствовал, что если с этим тянуть, его обвинят в малахольности. А женщины, как известно, могут уважать любое качество в мужчине кроме нерешительности. В этом он был уверен.

Итак, свадьба.

Вальдимат откашлялся и сплюнул прилипшую к нёбу шелуху.

Значит, свадьба. Это, видимо, неизбежное следствие мужского влечения к женскому телу. Вальдимат знал, что физически он уже достаточно развит для свадьбы. Но вот собственное моральное развитие его немного волновало.

Вальдимат всё ещё был наивен и считал, что интимный интерес к каждой прошедшей мимо женщине – это изъян, врожденный дефект, который нужно исправить. В таком случае выходило, что он полностью бракованный. Вальдимат чувствовал себя предателем, когда разглядывал загорелые женские плечи по дороге к Лизиной квартире. Будучи в автобусе, он часто щипал себя за руку, чтобы отвлечься от чьих-то ног, уходящих двумя стройными магистралями под купол коротенькой юбки. Так бы и прокатился по ним на полной скорости! Постоянный интерес к женскому естеству смущал его, делал недостойным в собственных глазах. Конечно, пока ещё он был на том нижайшем уровне мужского развития, когда голова слишком мала, чтобы вместить плоскую как уши слона идею: мужчины, которые не интересуются женщинами, не интересны этим самым женщинам. И если бы Вальдимат не был таким, какой есть, – нужен бы он был Лизе? Вряд ли. Только своей маме. Чтобы тяжелые сумки с дачи возить.

Почему его тянет к женщине? Нет, не к Лизе. Он неточно выразил свою мысль. Почему его тянет к женщинам? Тянет, он чувствовал. К каким женщинам? Да практически ко всем. С одной стороны, Вальдимат был уже слишком взрослым, а с другой – всё ещё бесконечно маленьким, чтобы найти ответ, который бы полностью его удовлетворил. Это было сродни поисками философского камня – найти то, что в принципе найти невозможно. Ребёнок, сидевший в нём, искал чистоты, правды и других недоступных этому миру явлений, а взрослый, при всех своих инстинктах и пороках, больше всего боялся, что ребёнок когда-нибудь повзрослеет. Похоже на качели: взрослый, свесивший ноги в бездну старости, и ребёнок на противоположном конце доски, не дающий погрузиться в эту самую бездну. Ищи невозможного, малыш, верь во что вздумается – только не исчезай. Вальдимат не хотел взрослеть и не мог остаться ребёнком. Это противоречие и было той самой костью, что стояла у него в горле, мешая безболезненно глотать слюну при виде хорошеньких дамочек.

О, эти наивные юношеские вопросы! Они до сих пор смешат мироздание, не давая ему окончательно увянуть. Эти сентябрьские цветы, мечтающие о том, что лето пойдёт вслед за ними в зиму. Эта мошкара, кружащая у фонаря и верящая, что фонарь светит благодаря её кружению. Один из таких вопросов Вальдимат пробовал на зуб, не подозревая, что миллионы живших до него поломали челюсть, пытаясь его раскусить.

Как можно любить одну женщину?

О, святая наивность! Есть ли границы у твоих кисельных берегов?

Погуляв по парку, Вальдимат пришёл к единственно верному выводу: только неумные дураки могут утверждать, будто они хоть что-то поняли в природе отношений между мужчиной и женщиной.

Уверенный шаг вверх по лестнице разума.

6

Вальдимат работал на одном промышленном предприятии. Его основной обязанностью было ежедневное оправдывание огромной ответственности, которое доверчивое руководство возлагало на его по-женски узкие плечи. Чертежи, расчёты, ускорения Кориолиса, уравнения Бернулли и так далее, по дуге от восьми до пяти.

Вальдимат развивался размеченными путями: сначала полное неприятие работы, затем апатия и примирение с правилами системы. В кабинете (пять на шесть метров, два окна во внутренний двор) кроме него работало ещё четыре человека. Начальник, Геннадий Викторович или просто Гена, Марина Владимировна и два представителя ползущего на кладбище поколения – Владимир Владимирович и Андрей Петрович. Каждый по-своему был интересен. Некоторые даже интересны настолько, что Вальдимат мечтал проломить им череп и посмотреть, что там внутри.

– Ну что, братцы, – начинал каждое рабочее утро Андрей Петрович. – Пора надевать КК.

КК или комфортабельными кандалами он называл работу: в них неудобно, но без них некомфортно. За шестьдесят лет жизни работа надоела ему настолько, что сил осталось только на иронию. Андрей Петрович не просто не любил свою или какую-то чужую работу. Ему было противно само понятие, так сказать, метафизическое существование наемного, а по сути принудительного труда. Разгорячившись, он выдавал изумительные тирады о загубленных восьми часах на рабочем месте. О да! Он был готов вести за собой полки! Однако его философская система была крайне неустойчива и противоречива. Всякий раз Андрей Петрович топтался на месте, не желая соединить все свои революционные мысли одной единственной, понятной всем идеей. Его речи были обломками империи, которая разрушилась ещё до того, как был заложен её первый камень. Одни лишь эмоции не могут стать надежным фундаментом для построения крепости ополчения. Нужен каркас, система. А у Андрея Петровича были лишь слюни и химеры невнятных надежд.

– Мне сегодня нужно пораньше уйти, – с ходу заявил Вальдимат.

– Что случилось? – поинтересовался Гена.

Ему было трижды плевать, зачем отпрашивается Вальдимат. Но система требовала – и он поинтересовался.

– В больницу пойду.

– Что, Бащев? – оживился Андрей Петрович. – К дерматологу?

Андрей Петрович всегда называл Вальдимата по фамилии – признак наивысшей симпатии в отношениях. Имя, по его философии, было простым бюрократическим штампом в паспорте, а фамилия – история семьи. Про дерматолога Андрей Петрович пошутил. Он всегда так шутил – брякал первое, что выпадало из закольцованного ученостью мозга ему на язык.

– Нет. Пойду глаза проверю.

– Во сколько? – чуть не подавился зевотой Гена.

– В три.

Гена кивнул, опустошая свою голову от этой никчемной информации.

– Надо мне тоже глаза проверить, – зашелестела Марина Владимировна.

Не было такой темы, которая бы её не касалась. Работать вместе с Мариной Владимировной было сомнительной привилегией. Она была из тех сказочных дур, которые дуры настолько, что даже не понимают, насколько они дуры. Эта сорокалетняя разведенная женщина являлась рогом изобилия для глупости и стервозности. Конфликт был её стихией. Вальдимат искренне желал ей заворота кишок.

– Что, ушиб? – спросил Владимир Владимирович, указывая на заклеенный пластырем глаз.

Вальдимат нашёл, что это очень символично: из всех коллег только самый старый заметил, что у него правый глаз заклеен пластырем. Молодость слепа.

Вальдимат потрогал пластырь. Он приклеил его уже на работе – не хотел нагонять дома панику на родителей и Лизу. А без него тоже было нельзя: в глазах всё расплывалось. Вальдимат мог смотреть только одним левым глазом. Правый всё ещё бунтовал, искажая мир по непонятному принципу.

– Да нет, – вздохнул он. – Масло со сковороды попало.

Марина Владимировна и Андрей Петрович начали обсуждать это. Владимир Владимирович погрузился в работу, а Гена – в свою обычную дрёму.

Мало-помалу рабочее настроение овладело всеми в кабинете. Кое-как. Чертили, вычисляли, проектировали, пытались карандашом на бумаге обогнать время.

Вальдимат аккуратно отклеил пластырь. Он уже пристрастился к разглядыванию своего окружения через футуристическую призму правого глаза. Интересно, что будет здесь?

Гену правый глаз увидел таким же, каким видел его и левый. Вальдимат этого ожидал. Для таких, как Гена, нет понятия «бег времени» – они рождаются и умирают тюфяками. Андрей Петрович тоже почти не изменился, только седины прибавилось. Марина Владимировна предстала в новой стрижке, но все такой же дурой. Самое фантастическое зрелище Вальдимат увидел, когда взглянул на Владимира Владимировича. Просто бесовщина! Вместо Владимира Владимировича сидел полуразложившийся труп, в котором уже не угадывался знакомый ему ведущий инженер Ильин.

У Вальдимата подступило к горлу. Он даже рот ладонью зажал.

– Ты чего, Бащев? – крикнул Андрей Петрович. – Мухой подавился?

– Блохой.

Вальдимат вернул пластырь на глаз. Марина Владимировна противно хихикнула – по-другому у неё не получалось. Гена усмехнулся, а Владимир Владимирович только едва заметно кивнул: мол, остроумно, я оценил.

Увиденное немного напугало Вальдимата. Он сразу решил, что равновесие его рассудка находится в опасном состоянии. Так вот с ума и сходят! Он решил не расстраиваться раньше срока и погрузился в работу.

Время тянулось предательски медленно. Все ждали, когда же этот чёртов день закончится. Все-таки прав Андрей Петрович, периодически изрекая: морду бы набить тому, кто выдумал работу.

Марина Владимировна что-то нашёптывала Гене, а тот безостановочно гримасничал, изображая на лице смесь веселья и сосредоточенности. Шуты. За четыре года Вальдимат вдоволь на них насмотрелся.

7

Гена и Марина Владимировна были любовниками.

О, это сладкая патока сплетен и пересуд. Вальдимат пил её литрами, не опасаясь за своё здоровье.

Когда он только устроился сюда работать, ему и в голову не приходило, что мужчина и женщина могут так себя вести при посторонних. Гена и Марина Владимировна расширили его кругозор.

Их жизни были похожи на два потрепанных, истертых морской водой каната, распутавшиеся нити которых случайно уцепились друг за друга. Он был женат. Дважды. Первую жену Гена по неизвестным причинам оставил с двумя детьми. Вторую выбрал лет эдак на пятнадцать старше себя – чтобы смогла его образумить на тот случай, если он снова захочет развестись. Марина Владимировна тоже была разведенной единицей. И вот – они встретились и увязли друг в друге.

Странные это были отношения. Почти идиотские. Взять хотя бы тот факт, что друг о друге они отзывались более чем нелестно. Как только Марина Владимировна выходила из кабинета, Гена объявлял:

– Ну вот, вышла дура.

И все в кабинете смиренно слушали, не зная, соглашаться с этим или опровергать. Гена ведь начальник как-никак. Обзовешь его бабу дурой – обидеться может. А обиженный начальник хуже гастрита.

И она о нём отзывалась в том же духе: дурак, тупой и так далее. И все снова смиренно слушали. Любовница ведь. Согласишься с ней, что Гена дурак, – кто его знает, как это аукнется.

В общем, атмосфера в кабинете была густой от намешанных в ней эмоций и невысказанных слов. Дышать трудно. Работать тоже. Все знали или догадывались о мыслях друг друга, но героически молчали. Коллективное бессознательное здесь было деформировано. Вальдимат не раз вынашивал идею об увольнении, но доносить её до положенного срока так ни разу и не смог.

Отношения между Геной и Мариной Владимировной были одной из главных причин, по которой он с радостью распрощался бы с этой работой. Когда они в первый раз начали ругаться у него на глазах, он растерялся и покраснел за обоих. Марина Владимировна могла позволить себе всё, вплоть до рукоприкладства. И Гена терпел. Однажды она разошлась настолько, что сначала вылила на него воду из графина, а потом, для пущей убедительности, швырнула горшком с алоэ. Вальдимат, присутствовавший при этом, ликовал: настоящий карнавал полудурков! Гена и Марина Владимировна долго кричали, громко, но банально матерились, обзывая другу друга какими-то полудетскими прозвищами. Должно быть, в коридоре люди слушали, пуская слюни от удовольствия: событие всё ж таки. Гена и в этот раз ничего не сделал. Видимо, единственное, что мог сделать в этой жизни, он уже сделал – появился на свет. Остальную часть его биографии должны были формировать окружающие люди и силы природы.

Это была одна из главных загадок бытия, которую Вальдимат не мог разгадать. Почему Гена всё терпит? Почему не уволит её? И почему в итоге всё забывает и прощает? Непонятно. Трижды непонятно.

Андрей Петрович тихо посмеивался над всем этим. Иногда, в пору особой радости, он даже говорил Вальдимату всё, что думает по поводу Гены и Марины Владимировны. Думал он о них пёстро. Владимир Владимирович молчал. Порой Вальдимату казалось, что этот старик достиг буддистского просветления – почти всё, что происходило в их кабинете, он встречал с застывшей маской смирения на лице. Ни особой радости, ни разочарования – только щекой чуть поведет и замрёт. Выходило, что он всё это уже видел, всё помнил и за всё уже заблаговременно поволновался. А теперь лишь созерцал их нескладное бытие.

Из всех этих сцен Вальдимат сделал единственно возможный вывод: уж если решил завести любовницу – не заводи её на работе. Позже он сделал дополнение к этому постулату: уж если завел любовницу на работе, позаботься о том, чтобы она не была круглой дурой. Пройдет ещё много времени, прежде чем он поймёт: любовница, какая бы она ни была, – это всегда отсутствие покоя.

8

Вальдимат уверенно разжёвывал свой обед, поднимаясь вверх по лестнице из слов и предложений. Уже в который раз он пытался прожечь взглядом любимую, в седьмой раз перечитываемую книгу, чтобы хотя бы в пепле оценить всё её совершенство.

В кабинете было тихо. Андрей Петрович смирно дремал, облокотившись о книги по тригонометрии и инженерному делу. Владимир Владимирович читал прессу. Гена играл на компьютере, а Марина Владимировна где-то шаталась. Обеденный перерыв. Скучная пауза. По радио кто-то что-то рассказывал, создавая эффект присутствия постороннего, не угнетённого скоротечностью перерыва человека.

Вальдимат медленно, но все же быстрее, чем ему самому хотелось бы, полз по девятой главе. Мысли умного, но мёртвого писателя застревали в бронежилете черепной коробки, и всё же некоторые достигали мозга, увязая в нём навсегда. Он знал книгу наизусть. Даже пунктуация была уже знакома. Но всё равно читал.

Зазвонил мобильник Вальдимата. Андрей Петрович тревожно всхлипнул и повернулся на другой бок. Гена звонко хлопнул по клавиатуре, а Владимир Владимирович перелистнул страницу газеты.

Звонил Быбин.

– Привет, – сказал Вальдимат, отряхиваясь от литературной паутины.

– Здорово! – зазвучал бодрый голос Бориса. – Работаешь?

– Нет, сплю.

Вальдимат вышел из кабинета.

– Ты чего вчера так рано ушёл?

– С глазами что-то. Голова закружилась.

– Жаль. Все пропустил.

– А что?

– Такая сцена была…

– Ну?

– Зря ушли, надо было видеть.

Быбин тянул нерв интриги, медленно наматывая его себе на кулак. В таком случае следовало просто замолчать и прекратить все расспросы: сам скажет.

– Витька с женой подрались, – объявил наконец Борис.

– Как это «подрались»?

– Ну, не то чтобы подрались. Так, по пьяному делу. В общем она ему чуть глаз не выцарапала. Кровищи было – море.

– А что вообще случилось?

– Да как всегда. Че-то ей там померещилось, будто он с кем-то шепчется или обнимается. Ну, бабьё, в общем. Вот, взяла сдуру и шлёпнула его. А у Марианны ногти ого-го! Теперь шрам останется.

При слове «шрам» у Вальдимата что-то щёлкнуло в голове. Он вспомнил о видении, которое приключилось на дне рождении.

– Слушай, я чего звоню-то, – не дал дофантазировать Борис. – Ты в среду занят?

– А что?

– Прогуляться нет желания?

– Куда?

– Есть тема: сходить в одну секту.

Вальдимат был знаком с манерой Быбина изъяснять свои мысли и потому терпеливо ждал пояснений и примечаний.

– Пашук пригласил, – стал растолковывать Борис.

– Ну? И что там?

– Какой-то сеанс. Терапия, что ли. – Борис путался в своих немногочисленных мыслях.

Вальдимат поцокал языком – так, чтобы на той стороне трубки было слышно.

– Короче, – подвел итог Быбин. – Написано, что за один сеанс избавляют от страха смерти. Избавимся.

– Давно пора, – зевнул Вальдимат. – А сколько стоит?

– Бесплатно! – протрубил Быбин.

– Разводняк.

– Будет скучно – пойдем пиво попьём.

С таким предложением не спорят.

– Ладно. Во сколько?

– К семи. Я позвоню тогда.

– Ну, давай.

Вальдимат вернулся в кабинет. Там царило всё то же телячье спокойствие. Он почти успел дочитать главу, когда вернулась Марина Владимировна с кучей своих громких и бестолковых мыслей. Обеденный перерыв закончился.

ЧЕЧЁТКА ПОД МУЗЫКУ

У Татьяны была звонкая фамилия – Чечётка.

У её начальника, Владимира Ульмасовича, ещё более звонкая – Музыка.

Два месяца спустя после начала работы Татьяна стала ездить в командировки с Музыкой.

Давным-давно, в самом начале своей карьеры, большой босс Владимир Ульмасович Музыка, хозяин всех душ в своей компании, был против развращения рабочих кадров беспорядочными связями. Но со временем, когда денежный мешок его раздулся до таких размеров, что в него уже можно было ловить молодых женщин стаями, он решил, что вообще-то сие неплохо. Можно, то есть.

Это был ещё не старый мужчина с средним диаметром активного разума и весьма большим ростом, как сложенный вдвое жираф.

Началось же всё просто – как в сущности и начинается любая история. В большую, раздутую от серьёзности выполняемых дел компанию пришла работать Татьяна. Свежее мясо её тела сразу привлекло внимание многих страдающих от переизбытка силы хищников. Но почти все они, хоть и считали себя хищниками, на самом деле были падальщиками и ждали, что кто-то другой сделает первый выстрел, оставив им спокойное от жизни, не сопротивляющееся тело. Таким стал альфа-самец компании сорокавосьмилетний Владимир Музыка. Он выждал необходимое для адаптации время (как уже говорилось, около двух месяцев) и, собираясь в очередную деловую поездку, командировал Татьяну вместе с собой в качестве секретаря. Когда Владимир Ульмасович подписывал командировочные удостоверения, он держал платок у рта, боясь забрызгать слюной безвыходного вожделения серьёзные документы, лежавшие на столе. В его вымокшем от фантазий мозгу живо рисовались картины одна жирнее другой, в которых Татьяна и он были главными действующими лицами.

В самом начале поездки Татьяна казалась окончательной дурой и всерьёз пыталась выполнять обязанности секретаря. Музыка морщился, но терпел и не доставал свой уставший от бездействия козырь. Он ждал эволюции, которая, по его мнению, неминуемо должна была произойти в недрах её строптивой совести. Из всей шушеры, что окружала Владимира Ульмасовича на работе, он, быть может, был единственным, кто действительно походил на хищника: упрямый, терпеливый, смелый, ненасытный, пахнущий потом. В конце четвертого дня непогрешимой, всё более становящейся скучной командировки терпение Музыки начало капать на пол. Пора было действовать. Раз уж мозг Татьяны не был способен собственными силами понять, как должны развиваться дальнейшие события, необходимо её подтолкнуть в нужном направлении.

Вечером, мокрым и удушливым, Татьяна пришла в номер Музыки, якобы за документами. Он же якобы думал о делах, сидя в кресле и держась за подлокотники, чтобы не накинуться на неё раньше времени. Слова были глупыми и тяжелыми. Воздух в номере – спертый от возбуждённого мужского дыхания. Весьма кстати под рукой директора оказалась бутылка вина. Зачем это? Танечка, ты, конечно, не знала, но сегодня были важные переговоры, которые успешно закончились подписанием контракта. Дура ты безмозглая. Это надо отметить. Выпить по бокалу, зубами содрать с тебя бельё, поговорить о чем-нибудь, например, о поэзии или кино, повалить тебя на пол или на стол, вспомнить о чём-то культурно-возвышенном… Музыка брехал как студент, а Татьяна смущалась как девочка. После второго бокала до некоторых её, наиболее близко расположенных к черепу извилин стало доходить, что вся речь директора – красная ковровая дорожка в его кровать, по которой ей предстоит пройти. Выпив ещё бокал, она отправилась в путь.

Следующая командировка Татьяны состоялась через месяц. Музыка был человек занятой и безостановочно разъезжал направо и налево. Ввиду того, что дорога, так сказать, уже была разведана, он более щепетильно отнесся к вопросу бестолково потраченного времени. Поэтому пригласил Танечку к себе в номер в первый же вечер. Брехал он гораздо меньше, вина не пил и вообще вел себя довольно пошло, по-жлобски. Однако это не помешало ему отработать все четыре командировочных дня в полную силу.

Как относилась ко всему этому сама Татьяна? Трудно сказать. Почти так же трудно, как сцепить за спиной намыленные руки в замок. Но было что-то в её поведении, в поворотах головы, в интонациях, какие-то на первый взгляд невидимые и неосязаемые флюиды, смутно намекавшие на осторожную симпатию к Владимиру Ульмасовичу. В принципе, это объяснимо. Музыка неплохо выглядел, замечательно одевался, прекрасно манерничал, когда в том была необходимость. В общем, его и без денежного шлейфа можно была назвать привлекательным. А уж золотой налет под ногтями от ежедневного прохождения огромных сумм через его руки делал Музыку окончательным и бесповоротным эталоном женских поисков.

Татьяна, как и всякая женщина, переживала период наивной дурости, верящей в кинофильмы и социальные чудеса. Ей казалось, что интимные перипетии между мужчиной и женщиной являются необходимым и достаточным условием для дальнейшего благотворного развития их отношений. Увы, ей предстояло собственным опытом доказать ошибочность такого подросткового мировоззрения.

МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ БОЛЬШОГО ДИРЕКТОРА

В ранней поре своего существования Владимир Ульмасович и мечтать не мог о той жизни, что была у него теперь. Пределом мечтаний, «крышей», в которую упиралась голова его фантазии, были шоколадки, так и не купленные ему отцом-электриком, аттракционы, так и не показанные ему матерью-кассиршей, и прочая дребедень, которой он оказался лишён в детстве. Семья была среднестатистической, со среднестатистическими же проблемами. В будущем Владимира Ульмасовича не ждало ничего выше должности среднестатистического работяги в бескрайнем море трудовых кадров.

И потому уже в старших классах школы Владимир Ульмасович стал культивировать в себе отвращение ко всему среднестатистическому: среднестатистической одежде, среднестатистическому поведению, среднестатистическим порокам. Началось это, как ни странно, в туалете, когда он увидел испачканный кем-то стульчак. Ему вдруг страшно захотелось иметь свой собственный унитаз, одному ему принадлежащий, чтобы чистота его не зависела от пищеварительных проблем посторонних людей. Это и было стартом. Много лет спустя, когда Владимир Ульмасович сможет позволить себе иметь не только собственный унитаз, но ещё и батальон моющих этот унитаз манекенщиц, он при написании какого-то письма выведет свое краеугольное правило: «желание иметь собственный стульчак есть первый камень в основании карьерной лестницы».

В институте ему посчастливилось учиться вместе с сыном одного размашистого бизнесмена. Владимир Ульмасович вспоминал, что в те дни каждое утро просыпался в теплой и влажной постели и из этого делал вывод, что попал в струю. В сущности, так и было. Шаг за шагом он начал входить в зачарованный круг бизнеса, принадлежавшего отцу того сокурсника. Конечно, он был парнем на подхвате, лакеем, тогда как сокурсник – принцем империи. Но время причудливо перетасовало колоду. Через пятнадцать лет после окончания парнями института тот самый бизнесмен, отец сокурсника Владимира Ульмасовича, погибнет при невыясненных обстоятельствах: его найдут спустя неделю после исчезновения, спрятанным в огромной итальянской вазе, красовавшейся в его кабинете. Официальной версией станет – «самоубийства по неосторожности». В крови бизнесмена обнаружат лошадиную дозу алкоголя. Видимо, он напился, начал чудить, влез в вазу и не смог потом из неё выбраться. Такова была официальная версия. Что же касается неофициальной, её распространение Владимир Ульмасович пресёк лично. На тот момент он уже работал начальником службы снабжения в той самой компании и успел обрасти плотным клубком полезных и сомнительных знакомств. О неофициальной версии широкие массы не узнали. Сын бизнесмена, ведший и при отце праздный образ жизни, после его смерти опустился с облаков на асфальт бытия с удивительной быстротой. Казалось, ему на шею прицепили камень, чтобы помочь быстрее достигнуть дна. И он его достиг. Спился. А через год, успешно преодолев череду невнятных реформ и кадровых брожений, Владимир Ульмасович стал генеральным директором компании.

Надо заметить, что он не только не запустил дел, но и сумел заставить предприятие вращаться предприятие по новому витку на более высоком уровне. Себя Владимир Ульмасович тоже запустил на новый виток и начал вращать всех подчиненных.

Он был женат. Были дети: дочь Катя, вышедшая замуж за иностранца и эмигрировавшая в Польшу, и сын Георгий, готовившийся продолжить дело отца. Ещё были аквариумные рыбки, жутко дорогие. Жена Владимира Ульмасовича, Валерия, мечтала смыть их в унитазе, потому что они – по ей одной известной причине – служили постоянным напоминанием о регулярной неверности мужа. Но не смывала из жалости к немым созданиям. Так она и жила: смотрела на рыбок и одновременно ненавидела их и жалела.

9

В три часа Вальдимат ушёл с работы.

До больницы было минут двадцать пешком. На автобусе – примерно столько же, только сидя. Вальдимат решил идти.

По дороге он то и дело мысленно возвращался к шраму на лице Жабоедова. Получалась какая-то мистика. Он же видел этот шрам вчера. Точно видел. Правда, выглядел тот, так будто Жабоедов заработал его месяца два назад. Может, это телепатия? Или психоз?

Вальдимат тряхнул головой, прогоняя ранние сомнения. Сейчас покажется врачу – тогда и решит, что делать и о чем думать.

Позвонила Лиза, узнала, пошёл ли он к больницу.

– Как раз иду, – сообщил Вальдимат.

– Ладно, вечером расскажешь.

– Пока.

По дороге он несколько раз боролся с искушением снять с правого глаза пластырь и посмотреть на прохожих. Но что-то останавливало. Вдруг опять какие-нибудь видения приключатся? Нет уж, к врачу так к врачу. А уж после посмотрим.

В больнице было немноголюдно. Несколько женщин и пара скучавших от своей ненужности пенсионеров. Вальдимат взял талон и направился к кабинету окулиста.

Перед ним в очереди стояли две старухи с хмурым выражением утомленных возрастом лиц. Обе были старые и скучные. Трясущиеся руки, давно умершие волосы, стертая ластиком времени кожа – обычное зрелище. Удивительно, что даже в таком предмогильном возрасте они интересуются своим здоровьем. Как будто оно им ещё пригодится на том свете. Вальдимат считал, что если доживёт до пожилой старости, то сразу же забудет о здоровье и всех запретах и ограничениях, которые оно ежеминутно накладывает на человека.

Старухи громко жаловались на одолевшие их недуги, то и дело перебивая друг друга. На Вальдимата они смотрели с укором, как на чужака, избалованного запасом неизрасходованного здоровья. Он порядком устал от этих разглядываний прежде чем наконец-то попал в кабинет.

Доктором была женщина, что сразу смутило Вальдимата. Жаловаться женщине, если она не твоя мать, казалось ему делом недостойным. Женщина ведь так устроена, что уже заранее готова искать изъяны в мужском организме. А если ей ещё и самому про них начать рассказывать, она наверняка станет искренне тебя презирать. Но Вальдимат поборол свои предрассудки и сел на стул.

Доктор смотрела на него усталыми от чужих болезней глазами. При появлении нового больного в кабинете она автоматически бросала взгляд на висящие над дверью часы. Но время двигалось безобразно – почти стояло на месте. Единственной отдушиной для неё на работе была музыка. Мелодии, если они выстроены умело и гармонично, напоминали ей загубленное возрастом детство и навевали некоторые другие приятные воспоминания: первый поцелуй, первый стакан вина, первый мужчина. Даже монотонный голос диктора порой отвлекал от скудности больничных событий. Но радио вот уже неделю как молчало – сломано. Приходилось встречаться с жалующимися на здоровье людьми в позорной тишине, и от этого становилось тоскливо вдвойне.

Доктор что-то записывала, а Вальдимат покорно ждал её внимания.

– На что жалуетесь?

Вальдимат начал осторожно жаловаться:

– Знаете, как будто радуги перед глазами, всё расплывается. Но когда смотрю одним левым – всёвроде нормально.

– А если только правым смотрите?

– Тоже нормально. Но похуже…

Конечно, он не стал говорить о тех метаморфозах, которые происходят с окружающими, когда он глядит на них, прикрывая левый глаз. Такая откровенность была преждевременной. Хотя, её правый глаз Вальдимата тоже немного искажал. Когда она просила его чередовать глаза, в правом глазном яблоке Вальдимата она предстала более толстой и обрюзгшей, как после бани.

Доктор посветила фонариком, заставила прочитать буквы на стене, даже постучала молоточком по правой коленке Вальдимата.

– Доктор, что со мной?

Доктор села за стол и опять начала что-то писать.

Вальдимат разочарованно ждал.

– Никаких патологий не вижу, – сообщила она, закончив писать.

– Так что же делать? – не понял Вальдимат.

– Нужно пройти более глубокое обследование. Проверить глазное дно, давление. Возможно, это связано с сосудами.

Она протянула ему направление в больницу в другом конце города.

– На следующей неделе во вторник. У них там по записи, – пояснила. – А потом ко мне с результатами.

Вальдимат взял бумажку с какими-то каракулями и вышел. Облегчения он не почувствовал. Самое главное, непонятно, что делать с правым глазом. Смотреть на мир обоими глазами было невозможно. Подумав, Вальдимат решил не снимать пластырь. Дома и на работе скажет: врач прописал беречь от дневного света. Как-нибудь до следующей недели протянет.

10

У подъезда своего дома Вальдимат встретился с Фёдором. Тот сидел на лавке и угрюмо курил.

– Привет, – кивнул Вальдимат.

Фёдор стряхнул пепел с сигареты.

– Сядь, – буркунл он. – Поговорим.

– Я тороплюсь… – начал было Вальдимат.

– Я тоже. Только к чему это – не знаю. А ты знаешь?

Вальдимат остановился. Подумав немного, присел на край лавки.

– Ты небось думаешь, я сволочь? – вдруг спросил Фёдор.

Вальдимат стиснул зубы, чтобы не сказать правды.

– Почему?

– Ну-у… – Фёдор затянулся и замолчал, давая Вальдимату время самому ответить на этот детский вопрос.

В сущности, Вальдимат знал о Фёдоре только три вещи: он сидел за драку в парикмахерской, его жену зовут Амалия, и Фёдор частенько бьёт её во время ссор. Достаточно ли этого, чтобы считать человека сволочью? Вальдимат погрузился в размышления.

– Выпиваю, жену бью, – подсказал Фёдор, заметив, что мозг Вальдимата закупорился.

– Ваши дела. Плохо, конечно.

– Плохо, – согласился Фёдор. – Вот вчера опять, слышал? Конечно, слышал. Я ведь хотел просто лечь кино посмотреть, а она…

Фёдор в отчаянии махнул рукой.

– Что она? – спросил Вальдимат.

– Руку я ей вывихнул. Нечаянно, конечно.

– Как вывихнул?

– Толкнул – а она об стенку.

Фёдор затоптал окурок.

– Вот ведь жизнь, – помрачнел он. – Отец мой тоже, помню, однажды мать ударил. Ложкой по плечу как стукнул. За то, что борщ подала слишком горячий, а он язык обжёг. Такой гад был – уму непостижимо. Слава богу, ушёл куда-то, а то бы я его точно сковырнул. И я тогда решил – лучше сопьюсь, но женщину не ударю. И вот на тебе. Видать, кровь во мне порченная. От скота этого в наследство досталась.

Фёдор явно томился своим характером. Он был из тех мужиков, что сгоряча способны и голову свернуть, но потом, когда остынут, долго стесняются своего порыва. Даже всплакнуть могут.

– Почему вы ругаетесь? – спросил Вальдимат.

– А тебе какое дело? – вдруг обозлился Фёдор, словно лишь сейчас обнаружил сидящего рядом Вальдимата.

Вальдимат сразу притих. Если разговор будет развиваться в том же духе, Фёдор и ему руку вывихнет. А может, и обе. И зачем только вообще останавливался?

– Ты вот чего… – сказал Фёдор. – Прекрати к нам ходить, мебель двигать.

– Так ведь твоя жена просит…

– Я тебя говорю: прекрати, – внушал Фёдор. – А то ведь не кончится всё это хорошо. Придется мне потом тебе морду бить. Думаешь, у меня кулаки казённые?

«А ведь точно – хорошо не кончится», – подумал Вальдимат.

Фёдор встал и пошёл домой. Вальдимат некоторое время сидел на лавке, чтобы не ехать вместе с ним в лифте.

Дома сказал встречавшей его маме:

– Давай пистолет купим – я пристрелю этого Фёдора.

– Что случилось? – не поняла мама. – Подрались?

Увидев пластырь, она подумала, что Фёдор подбил Вальдимату глаз.

– Да нет.

– А что с глазом?

– С глазом? – Вальдимат успел забыть, что пластырь он наклеил уже на работе. – А, да это так, доктор посоветовал пока заклеить. От света.

В коридоре появился папа.

– Ты чего? – удивился он. – Избили, что ли?

Пришлось ещё раз повторить объяснение про пластырь и врача.

– Ну, а Фёдор что? – вернулась к началу разговора мама.

– Сволочь он, – сказал наконец Вальдимат то, что хотел сказать ещё сидя на лавке.

Разувшись, он прошёл к себе в комнату, оставив родителей в коридорном недоумении.

Неприятный осадок после разговора с соседом мешал Вальдимату наслаждаться свободным вечерним временем. Что бы такого сделать? Вальдимат лёг на кровать и потянулся. Хорошо бы этому Фёдору рожу расквасить прямо на глазах у Амалии. Да, вот это настоящее геройство! Но Вальдимат был слишком умён для геройства. Он все просчитывал наперёд и уже наверняка знал, что Фёдор легко его покалечит, если захочет.

Устав от своих мечущихся мыслей, он стал читать. Книги, если их читать, могут отвлечь от много в этой жизни – даже от самой жизни, если очень-очень читать.

Позвонила Лиза, сказала, что сегодня не придет.

– Марианна позвонила. Ты не поверишь, что мы вчера с тобой пропустили.

У Вальдимата зачесался язык сказать, что уже знает о драке, – но он героически стерпел.

– Они вчера с Витькой подрались! – взвизгнула Лиза и принялась пересказывать всё, что Вальдимат уже слышал от Быбина.

Вальдимат отложил трубку – недалеко, так, чтобы было слышно, – и стал читать дальше. Щебетанье Лизы и текст книги причудливо сплетались, образуя какое-то новое произведение.

Едва Лиза начала выдыхаться и паузы между словами увеличились, он прильнул к трубке.

– …она позвонила, попросила встретиться, – договаривала свой монолог Лиза. – В восемь, после работы. А потом я домой.

– Ясно, – сказал Вальдимат. – Тогда до завтра.

– Целую. Пока.

Вальдимат снова вернулся к чтению. Но это было уже не так интересно, как чтение параллельно с Лизиной болтовней, и вскоре он отложил книгу.

Лиза жила на квартире у своей тётки – старой девы по имени Светлана Ильдаровна. И хотя это была в меру воспитанная и даже приветливая женщина, которая, ко всему прочему, всячески одобряла связь Лизы с Вальдиматом, он не любил бывать у неё дома. Такая антипатия возникла у Вальдимата после того, как он в первый и единственный раз заночевал с Лизой у Светланы Ильдаровны. Старуха радушно их встретила и даже налила вишневого ликера из запасов своей молодости. Но потом, когда Вальдимат ночью вышел в туалет и обнаружил Светлану Ильдаровну, подслушивающую под их дверью, ему резко разонравились и она, и её ликер, и её квартира.

– Вы что, подслушиваете?! – растерявшись, спросил он.

– Петух! – обиженно фыркнула Светлана Ильдаровна, уплывая в свою комнату.

Вальдимат так рассердился, что чуть было не передумал идти в туалет. Но потом, прикинув, что до утра ещё далеко, всё же сходил. Лизе он ничего не стал говорить, не желая портить её отношений с тетей. Но больше Вальдимат в той квартире не ночевал.

Несколько раз Вальдимат и Лиза заговаривали о том, чтобы снять отдельную комнату или квартиру и жить, так сказать, голыми друг перед другом. Но каждый раз эта идея гасла, не причинив никому вреда. Оба понимали, что никаких перемен кроме лишних расходов это решение им не сулит. Они оба работали и могли себе позволить снимать жильё, но почему-то не могли ответить на вопрос: зачем им это нужно? С родителями Вальдимата жилось легко, дёшево и иногда даже весело. Конечно, порой молодость и старость, не умея разойтись в узком коридоре жизни, звонко бились лбами, но этот звон быстро стихал. Так что ни Лиза, ни тем более Вальдимат не стремились бунтовать. По молчаливому согласию они решили оставить сей вопрос до тех пор, пока не узаконят свои отношения.

Весь вечер Вальдимат бездарно пролежал на диване, не мечтая и не созидая. За стеной, у соседей, было тихо. Родители по-семейному копошились перед телевизором, вникая в новости и скандалы этого мира. Время тянулось медленно, но всё-таки ночь настала. Заснул Вальдимат на правом боку.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГОСПОДИНА Ч.

Мне всегда казалось необъяснимым чудом всё то, что мы называем природой. Ещё будучи ребёнком, я удивлялся тому, как маленькое тыквенное семечко превращается в огромное зелёное чудовище с длинными колючими щупальцами, с ядовито-жёлтыми, похожими на раскрытые пасти цветами, с плодами, больше напоминающими раздутые от какой-то неведомой болезни человеческие головы. Оглядываясь назад, в прошлое, я вижу, что сам когда-то был тыквенным семечком. А теперь превратился во что-то другое.

Я рос угрюмым. Друзей у меня никогда не было. Просто кучка знакомых. С некоторыми из них я и сегодня сталкиваюсь на улице. Но говорить нам не о чем, и мы просто проходим мимо.

С понятием «дружба» мне не все ясно. Не уверен, что она есть. Но так же сомневаюсь и в её отсутствии. Уверен только в одном: говорить о друзьях в прошедшем времени можно в одном случае – когда их уже нет в живых. Если же кто-то говорит, что вот с тем-то мы когда-то были хорошими друзьями и человек, о котором он говорит, жив, значит, всё ложь: они никогда не были друзьями. Разговаривая на эту тему с людьми, я сделал забавный, но в общем предсказуемый вывод: люди живут ложью.

В моём прошлом был лишь один человек, которого я хотел бы называть своим другом. Но другом он мне не был: я не знал, что значит быть «другом», а он не хотел этого знать. Мы вместе работали ночными сторожами на химической фабрике. Уже не помню его имени. Все звали его просто: Щ. Бывший учитель физкультуры, уволенный за то, что избил двух школьников. Я узнал об этом не от него, а от своего сменщика. Когда я спросил об этом Щ., он послал меня подальше. Позже мы пили на дежурстве водку и он рассказал, что те школьники смеялись над старушкой, мылвшей полы в спортивной зале. Я спросил, почему он просто не сделал им замечание. Он сказал, что та старушка была похожа на его бабку, которая в детстве покупала ему халву тайком от родителей. Не знаю, был ли Щ. сумашедшим, но мне понравилась эта история и понравился он сам. В тот вечер, наверное, впервые в жизни я искренне проникся уважением к другому человеку.

Мы ночи напролёт говорили обо всём на свете. Щ. был образован гораздо шире, нежели того требовала профессия учителя физкультуры.

Однажды, желая показать свой ум, так сказать, сразу в трех проекциях, я изрёк:

– Мир – это красивая безделушка. В нём нет справедливости.

– В мире есть справедливость, – сказал Щ. – Все одинаково рождаются и все одинаково умирают.

– Но не все одинаково живут!

– Правильно. Потому что это не имеет значения. Важны только рождение и смерть. И здесь мир справедлив: у всех поровну.

Я молча глотал разжёванные его натренированными челостями истины.

Как-то я спросил, не хочет ли он бросить эту дурацкую работу, всё забыть и начать заново.

Он ответил:

– Когда я слышу, как кто-то говорит, что хочет начать новую жизнь, мне сразу же представляется самоубийца, покупающий себе новый пистолет, потому что предыдущий дал осечку.

Людей он не любил. Априори. Я заметил это.

– С чего ты решил, что я ненавижу людей? – усмехнулся Щ. – Я люблю людей. Люблю хотя бы за то, что они вымирающий вид. Вот только где ты видишь людей в окружающем тебя стаде?

Закурив он продолжил:

– Человек в миллион раз превышает гниду в массе. Некоторые лишь этим и отличаются от вшей. Но даже не это самое страшное.

– А что тогда?

– Самое страшное то, что люди превращаются во что-то совершенно неживое. В некий момент всё перевернулось с ног на голову, вывернулось наизнанку и затем снова перевернулось. Люди стали друг для друга стенами: неживыми, крепкими, холодными, сдерживающими. Говорящими стенами.

Мне очень понравилось это выражение – говорящие стены. Это было лучшим определением людей, которое я когда-либо слышал.

Потом он уволился. Через месяц после этого уволился и я. Больше мы не виделись.

* * *

К тридцати годам я сформулировал следующее утверждение: жизнь настолько заполняет нашу жизнь, что не оставляет ни малейшего шанса для жизни. Я хотел бы найти человека, который сумел обойти этот закон, и спросить у него, как он это сделал. Но такого человека не было. По крайней мере, я его не встретил.

Накануне своего тридцати четырёхлетия я получил телеграмму из П**ова. Там было написано, что кто-то умер и меня ждут на похороны. Прочитав телеграмму несколько раз, я понял, что речь о старухе, называвшей себя моей матерью. Никаких эмоций эта новость не вызвала. Я положил телеграмму на стул у входной двери и пошёл на кухню дочищать картошку. Но, по-видимому, эта новость всё-таки как-то затронула меня: жаря картошку, я задумался о чём-то, и она немного подгорела. Затем я сел есть. Вместо того чтобы думать о старухе, её смерти и возможной поездке в П**ов, я размышлял о том, почему мне прислали телеграмму, а не позвонили по телефону. Телефон у меня был. И несмотря на то что я пользовался им крайне редко, он исправно работал и его ни разу не отключали за неуплату. Зачем он был мне нужен, я и сам толком не знал. И теперь, получив эту телеграмму, ещё раз задумался о его необходимости.

Так ничего и не решив с поездкой, я лёг спать. Утром, собираясь на работу вспомнил о телеграмме. Главный вопрос, который не пускал меня в поездку, звучал примерно так: зачем туда ехать? Я задавал его себе, когда умывался, когда чистил зубы, когда брился, когда жарил яичницу и заваривал чай. А уже выходя из квартиры, я вдруг вспомнил, что моё детство прошло именно в П**ове. Покопавшись в своей голове, к собственному удивлению я обнаружил, что там хранится много воспоминаний об этом. Я решил съездить. Но не сейчас, а чуть позже. Спешить на похороны необходимости не видел. Закопать умершую старуху в землю смогут и без меня.

Подумав, я решил ехать на следующей неделе.

Позвонил человеку, с которым мы иногда вместе работаем. Предупредил насчёт следующей недели.

– О’кей, – сказал он.

Мы положили трубки. Некоторое время я думал о нём. Странный человек. Две трети суток под воздействием алкоголя. Почти каждый день. Ни семьи, ни детей, ни привычек. Даже любовницы постоянной нет. Он губил алкоголем свой организм, но щадил работу. Как, в сущности, и я. Ради денег. Исключительно ради них. Хотя стоит заметить, что деньги для нас не являлись смыслом жизни. Скорее, они были средством, способным заставить нас хоть на время позабыть о том, что какой-то смысл в жизни всё же должен существовать.

11

На работе было как всегда душно. Не от жары – от давления бюрократической системы.

Вальдимат работал работу, изредка вслушиваясь в разговоры коллег. Владимир Владимирович что-то рассказывал Андрею Петровичу, тыча постаревшим пальцем в какие-то чертежи.

Андрей Петрович, потеряв терпение, хлопнул ладонью по чертежу и несколько раз скороговоркой повторил:

– Владимирович, как хлястик-то крепить? Хлястик-то как крепить, как хлястик-то крепить? Хлястик-то как?

Вальдимат смеялся, Гена тоже смеялся, а Андрей Петрович переживал по поводу незакреплённости какого-то хлястика. На этом спор был закончен. Владимир Владимирович с видом оскорбленного интеллигента покинул арену и вернулся на свое рабочее место. Это был его конёк – уходить от любого конфликта с цементно-каменным лицом стороннего наблюдателя.

Вообще, Владимир Владимирович был интересным явлением. Инженер, пенсионер, в работе всем пример и бывший пионер. С виду достаточно дряхлый, чтобы игнорировать его. Но внутри у этого старика хранились россыпи инженерной мудрости, жизненного опыта и цитат всех сортов и расцветок в таком количестве, что не уважать это эльдорадо было нельзя. Вальдимат уважал. Даже перенимал что-то, по крайней мере, пытался. Владимир Владимирович равнодушно наблюдал за подрагиваниями Вальдимата над инженерным делом, не отказывая в помощи, но и не стремясь тащить его за уши к свету учёности. Как уже говорилось, это был человек буддистской просветлённости. Часто его поведение можно было принять за равнодушие утомленного старика. На самом же деле это было принятие любой жизненной ситуации со смирением, доступным лишь монахам и бывалым проституткам.