Читать книгу Края родные - Алексей Семёнович Ловянников - Страница 1
ОглавлениеЯ родился весной по утру.
Ближе к празднику теплый Алешка.
Мне веселье и труд по нутру,
А зовут меня просто Лёшкой.
Просто Лёшкой, а так Алексей.
Мне от праздника имя досталось.
Мне известно, что имя моё
Не однажды в славе купалось.
Родился 26 марта 1953 года. В селе Рогатая Балка. Ставропольского края. В семье сельского рабочего. С детства познал труд, и красоту родного края.
Детство моё озорное
Моему другу детства,
Литвинову Ивану (Дикий),
Посвящаю!
Где-то там, в далёких годах,
Осталось моё былое.
Рыбалка с ночёвкой на дальних прудах
И детство моё озорное.
Уха на костре. В котле пескари,
Карась небольшой да таранька.
А возле костра сидят дикари –
Я и друг мой Ванька.
Без хлеба, без соли едим огурцы,
Сворованные по дороге.
Потом нас за это накажут отцы,
В этом они были строги.
Трещат, полыхая, с акаций дрова.
Поют свою песню лягушки.
Кроватью служила сухая трава,
Трава была вместо подушки.
Шалаш камышовый на случай дождя
Был нашими сделан руками.
Два дружных индейца, вдвоём, без вождя,
Росли средь степи мужиками.
Уже нет того друга на свете.
Обмелел и зарос старый пруд.
Только часто во сне, на рассвете,
По-над прудом индейцы бегут.
Я недавно бывал в тех местах.
Поля колосились, как раньше.
Я шёл по-над яром, блуждая в мечтах,
Жалея о прошлом без фальши.
Ах, мне бы сейчас пробежать по росе!
Опять, чтобы с другом Ванькой.
А лучше, чтоб были дружки мои все
Ещё чтоб с красавицей Танькой!
Разговор с душой
Что-то в груди запекло,
На душе стало как-то тревожно.
Может, время моё истекло?
Разобраться в себе – очень сложно.
Я кому-то могу подсказать,
Дать совет, успокоить,
Но себе на себя указать –
Только раны свои беспокоить.
Не увидишь себя никогда,
Нам дано лишь чужое увидеть.
И бывает смешным иногда –
Как же смог сам себя я обидеть?
Так чего ж тебе надо, душа?
Почему ты болишь? Чего стонешь?
То ты делаешь что-то спеша,
То вдруг руки устало уронишь.
Вроде есть ты, душа, вроде нет.
Ведь никто тебя так и не видел.
Ну чего ты кипишь, шебурша?
Ты прости, если только обидел.
Не кипи, не стони, не боли
И не гнись под бушующим ветром.
Слышишь, где-то кричат журавли
О любви и о будущем светлом.
Кому сколько осталось любить?
Никому ничего неизвестно.
Так давай же все боли делить,
Чтобы поровну было и честно.
Над землёй ползут серые тучи
Как-то грустно вдруг стало в России.
Редко слышен счастливый смех.
И родные российские сини
Не приносят былых утех.
Что случилось с тобой, моя Родина?
Почему на лице твоём грусть?
Ты красива лицом, не уродина.
И богата. Ну что ж, так и пусть!
Где, скажи мне, твой смех потерялся?
Где те песни, что пела ты нам?
Видно, смех твой с Союзом распался.
Видно, песни остались все там.
Да и мы, в большинстве своём, в прошлом.
Не прижились мы в этом трактире.
Ну не можем мы жить в этом пошлом,
Вороватом во всём, в ихнем мире.
Потому-то и редок здесь смех.
Здесь смеётся лишь тот, кто у власти.
Над разором смеяться нам грех.
И за что нам такие напасти?
Над землёй ползут серые тучи.
Вдалеке виден молний прострел.
А мне видится, будто у кручи,
Снова красных ведут на расстрел.
А раскат далёкого грома,
Словно выстрел Авроры, звучит.
Но пока канониры все дома.
И Аврора пока что молчит.
Давайте выпьем за любовь
Давайте выпьем за любовь,
Ведь мы когда-то все любили.
И пусть любовь придёт к нам вновь,
Чтоб вспомнить то, что мы забыли.
Пусть вновь кипит по венам кровь,
Как теми ночками далёкими.
И чей-то тесть или свекровь
Не будут больше одинокими.
Давайте выпьем за любовь.
И ничего, что мы седые!
И у седых течёт ведь кровь,
Седые тоже не святые.
И старики любви подвластны,
Хотя и хмурят часто бровь.
И, если вы со мной согласны,
Давайте выпьем за любовь!
Давно не бывал я на родине
Давно не бывал я на родине,
Иду, а в руках посошок.
Ворона, сидя на смородине,
Кричит мне: «Привет, корешок!»
Я сразу немного опешил:
«Какой я тебе корешок?!»
Но, чтобы кого-то потешить,
Решил приспособить стишок.
Иду, опираясь о палку,
И вдруг – на штакетнике грач.
Узнал что ли, ёлки-моталки?
Прокаркал: «Явился, уркач»
Давно не бывал я на родине,
Но было всё, будто вчера…
Вино из душистой смородины,
С соседкой вдвоём пил вечерами.
Иду по разбитой дороге.
Смотрю, удивляюсь, грущу.
Соседка кричит мне с порога:
«Иди, я винцом угощу!»
Вино оказалось не лишним,
Пьянило оно, как соседка.
Всю ночь напролёт, рядом с вишней,
Стонала, качаясь, беседка.
А утром в каком-то задоре
Скакал я, как новенький мяч!
И каркал, сидя на заборе,
Лукаво глядя, старый грач.
И шёл я, умытый и бритый.
Меня веселил мой грешок.
В беседке валялся забытый,
Не нужный теперь посошок.
Давно мы знакомы с беседкой,
Мы помним её с детских лет.
Любовь начиналась в беседке,
И в ней же пропал её след.
Молчит, отдыхая, беседка,
Что было, надёжно храня.
И машет, прощаясь, соседка,
Как будто бы в юность маня.
Давно не играет, умолкла гармошка
Давно не играет, умолкла гармошка.
А я всё вздыхаю, а я всё не сплю.
Давно уж закрылось в том доме окошко,
А я не сказал ей, что жду и люблю.
Давно уж закрылось в том доме окошко,
А я не сказал ей, что жду и люблю.
Давно уже полночь. А мне всё не спится.
Блестят тусклым светом в углу образа.
А я там увидел густые ресницы,
И полные ласки родные глаза.
А я там увидел густые ресницы,
И полные ласки родные глаза.
Давно уже полночь. А мне всё не спится.
Не спит со мной вместе, поёт соловей.
И пусть ей под утро любовь наша снится.
Пусть сон ей расскажет о грусти моей.
И пусть ей под утро любовь наша снится.
Пусть сон ей расскажет о грусти моей.
Давно уже полночь. А мне всё не спится.
И скоро в окошко заглянет заря.
Когда ты проснёшься, кому улыбнёшься?
К кому прикоснёшься, улыбку даря?
Когда ты проснёшься, кому улыбнёшься?
К кому прикоснёшься, улыбку даря?
Заря заглянула с улыбкой в окошко,
Напомнив о том, что бушует весна.
Что девушки милой родная ладошка
Лишает надолго покоя и сна.
Что девушки милой родная ладошка
Лишает надолго покоя и сна.
И снова весь вечер с тобою мы рядом.
И снова в сирени поёт соловей.
Я снова ласкаю тебя своим взглядом
И в мыслях тебя называю своей.
Я снова ласкаю тебя своим взглядом
И в мыслях тебя называю своей.
В зимнем парке
Зимний парк.
В углу скамейка.
На скамейке снег лежит.
И позёмка белой змейкой
Впереди меня бежит.
На душе, как на скамейке,
Толстым слоем лежит снег.
На заснеженной аллейке
Не звучит, как летом, смех.
Тихо в парке и безлюдно.
Нет влюбленных по кустам.
Летом многие прилюдно
Целовались здесь и там.
А вон там, в кустах, подальше,
Нарушая все каноны,
Так, как есть, без всякой фальши,
Раздавались любви стоны.
Вот такое было летом!
А теперь здесь снег.
И грущу я о пропетом,
Вспоминая смех.
Откровение
Был я молод и удал,
Ездил по стране.
Много женщин повидал
Я на стороне.
Пусть не очень был красив,
Но и не урод.
Так как не был я спесив,
Меня любил народ.
Девки, правда, не толпой,
Но всё ж за мной ходили.
А с Алёнкой по ночам
Под луной бродили.
Но чего-то, мне казалось,
В жизни не хватало.
И решил я, что жениться
Время мне пристало.
Дело сделано. И вот,
Пляшет свадьба наша!
А примерно через год
Я уже папаша!
Закрутилось, завертелось,
Детский смех, пелёнки.
Каждый год круглел
Живот у моей Аленки.
Мы с Аленкой не роптали,
Дети – наша сила.
Мы их вместе с ней «топтали»,
А она носила.
Как-то нужно было ехать
По делам мне в Питер.
Так всю ночь она шептала:
«Ты – мой Бог, Юпитер»
Быстро время пролетело.
Внуки уже женятся.
Вот на свадьбу к внуку еду,
Чтобы поразвеяться.
А Алёнка не смогла –
С ней малые внуки.
И боится, что без них,
Пропадёт от скуки.
Дед умолк. Потом, вздохнув,
Глаз рукою вытер.
А теперь перед тобой
Явно не Юпитер.
Организм уже дырявый,
И не греет плед.
Был я парубком кудрявым,
А теперь вот – дед…
Отдых на Маныче
Вблизи Маныча есть село Дивное.
Я оттуда письмо получил.
По-простому, по-сельски наивное.
Старый друг меня жизни учил:
«Ты меня, дурака, Лёнь, послухай.
Приезжай порыбачить на Маныч.
Если верить рассказам и слухам,
Сазана там таскает Иваныч.
Маныч враз все болячки излечит.
Не тяни, приезжай поскорее.
Чё здоровье своё зря калечить?
Порыбачишь и станешь бодрее.
А ещё говорят, что русалки
Будто снова, с весной, появились.
Ты, чё надо, возьми, ёлки-палки,
А то здесь все аптеки закрылись»
И вот снова вода подо мною.
Волны лодку, как щепку, качают.
В синем небе, кружа надо мною,
Меня криками чайки встречают.
Две недели, как сон, пролетели.
В день отъезда случилась гроза.
И, прощаясь, печально смотрели,
Словно омут, русалок глаза.
Рокот грома и молнии вспышки
И дождя проливного вода.
Говорили, что эти малышки
Не увидят нас здесь никогда.
Как бы ни было грустно, ребята,
Но ведь прав оказался мой друг.
Все болячки, что были когда-то,
Излечились на Маныче вдруг!
Грустному жить в счастье не дано
Что-то загрустилось мне, ребята.
Грусть-тоска с утра меня нашла.
Сколько ещё девок не помято?!
Да..! Некстати старость подошла.
Как бы мне теперь не дать промашки.
Я с утра кумекаю в уме.
К Верке мне идти или же к Машке?
Или всё же, всё-таки, – к куме?
Верка с Машкой здесь живут под боком.
И кума живёт недалеко.
А пойду, схожу я к синеокой,
К ласковой, грудастой Дарико.
Дарико! А если просто – Дашка!
Говорит, что ждёт меня всегда.
У неё приятная мордашка,
С нею мне и горе не беда.
Чё тянуть-то? Старость подпирает,
Надо ещё многое успеть!
Пока в венах кровь ещё играет,
Пока тело может не скрипеть.
Пока ждут, волнуясь, где-то.
Душу рвёт красавица весна.
За весной, известно дело, лето.
Там и вовсе будет не до сна.
И чего грущу я понапрасну?
Грустному жить в счастье не дано!
Жизнь, ребята, всё-таки прекрасна,
И об этом знаю я давно!
Все об этом знают, кто напрасно
Не стонал, не охал, не кряхтел.
Жил, ребята, я, поверьте, классно,
Потому что жил я, как хотел!
Куда ж вы годочки
Распускаются вновь весной почки.
От зимы не осталось следа.
Молодые раскрылись листочки,
И им осень ещё не беда.
Ах, года! Ах, года! Ах, годочки!
Ну, куда ж вы? Куда вы? Куда?
Расцветут в поле снова цветочки,
А вот юность ушла навсегда.
Ах, года! Ах, года! Ах, годочки!
Ну, куда ж вы? Куда вы? Куда?
Уже взрослые дети у дочки.
Уже старость пришла. Вот беда!
Ах, года! Ах, года! Ах, годочки!
Что-то снова не спится всю ночь,
Может, что-то случилось у дочки,
Может, надо ей чем-то помочь.
Ах, года! Ах, года! Ах, годочки!
Нет ценнее богатства на свете.
Наши внуки, как в поле росточки,
За которых мы с вами в ответе.
Ах, года! Ах, года! Ах, годочки!
Ну, куда ж вы? Куда вы? Куда?
Не машите прощально платочком,
Оставайтесь со мной навсегда.
На качелях
Вновь открылись с весною качели,
И теперь им уже не до сна.
На звенящей в душе виолончели
Беззаботно играла весна.
На качелях одна только парочка.
Да и тем далеко уже за…
Седины непокорная прядочка
И поблекшая глаз бирюза.
Голоса, оба полные нежности,
Ворковали, как два голубка.
Они были похожи по внешности,
Два познавших невзгоды дубка.
Ах, вы годы-года, как вы быстры!
Вы течёте быстрей, чем вода.
Уже головы сплошь серебристы
И от юности нет и следа.
А любовь, она, видно, от Бога!
Здесь, мы, видно, совсем не при чём.
Ведь была же всю жизнь недотрогой,
А теперь жадно никнешь плечом.
Что ж такое случилось, скажите?
Где найти на такое ответ?
Почему весь седой долгожитель,
Вдруг купил на качели билет?
Как бы это смешным ни казалось,
Если даже и правда смешно,
Но любить им на старость досталось.
А любить никогда не грешно!
Ах, гуся, моя гуся!
Ох, беда! Кругом беда!
Хоть греби лопатой.
У кого-то гусь сгорел,
А я виноватый.
Ах, гуся, моя гуся,
Птица погорелая.
Верка бегает по кухне,
Словно угорелая.
И во всём я виноватый,
Чтоб мне провалиться!
Как бы мне того гуся
Съесть, не подавиться?!
То грибы не те купила,
То картошка прелая.
По квартире злая ходит,
От досады белая.
Ах, любовь моя, любовь!
Видно, разлюбился.
Как взглянула на меня,
Чуть не подавился.
Что же мне теперь придумать,
Чтоб гуся того не есть?
И не хочется, а надо.
А иначе будет месть.
Я гуся с улыбкой ел,
Делал вид, что нравится.
Почему так мало съел?
Чтобы не поправиться.
Да, любовь-злодейка зла,
Чтоб не говорили.
Из-за этой вот любви,
Про гуся забыли!
Дальнобойщик
Есть люди – по жизни бродяги.
К оседлости их не зови.
Влекут их судьбы передряги,
У них это, видно, в крови.
Я тоже отпетый бродяга
И с детства шалаться любил.
Отец, семьянин и трудяга.
Ругал, но терпел и не бил.
Влекли неизвестным дороги.
Свободу я с детства люблю.
Но папка сказал на пороге:
«Ещё один раз и побью!»
Свобода, конечно, – прекрасно.
Но думаю я: «Ё-моё!
Зачем подставлять мне напрасно
Сидячее место своё?»
Решил: «Подрасту вот немножко,
Шофёра права получу,
Тогда я, как птичка, в окошко
Из дома, порхнув, улечу»
Бродяжьи мечты мои сбылись.
Всю жизнь я баранку кручу.
Просторы, как карта, открылись,
И еду, куда захочу.
Объездил Союз и Россию,
Бывал в Светлограде у вас.
Рассветы с разбрызганной синью
Встречал за рулём я не раз.
Санько постучал по баранке
Мозолистой, крепкой рукой.
А всё же щемят в душе ранки,
Ведь надо идти на покой.
Покой мне, как в песне, лишь снится.
На пенсию ведь не прожить.
Чтоб как-то в неволе ужиться,
Придётся идти сторожить.
И если придёт вдруг Наташка,
Узнать, где с ночёвкой стою,
Скажи ей, что друг её Сашка
Пропел уже песню свою.
Снежная сказка
Этот день мне забыть невозможно.
Падал хлопьями крупными снег.
Вы старались идти осторожно,
Но скользила нога, как на грех.
Вы ко мне обратились: «Мужчина,
Не могли б Вы подставить плечо?»
Я не знаю, какая причина,
Но в груди стало вдруг горячо.
Вы меня обхватили за пояс,
Прокричали: «Держите!», кренясь.
До чего ж был приятен Ваш голос,
И упали мы оба, смеясь.
Было всё словно в сказке:
Белой скатертью снег,
Ваши милые глазки
И заливистый смех:
«Ой, держите, мужчина!
Я сейчас упаду!
Не бросайте, мужчина,
Я без Вас пропаду!»
Сказка сказкой осталась,
Вы ушли в этот снег,
Лишь позёмка пласталась,
Да звенел где-то смех.
Мне теперь часто снится
Тот заливистый смех,
А на чёрных ресницах
Белый искристый снег!
По полю
Я по полю, по полю,
По зелёной траве
Шёл искать свою долю
На чужой стороне.
Доля, долюшка, доля!
Жизнь горька, как полынь.
То тоска, то неволя,
То постылая стынь.
Я по полю, по полю
По зелёному шёл.
Чтоб не кланяться горю,
С родных мест я ушёл.
Где милее и краше –
Я судить не берусь.
Всё вокруг – это наше,
Всё вокруг – это Русь!
Я по полю, по полю
По зелёному шёл,
Нагулялся я вволю,
Но любви не нашёл.
Шёпот яблонь цветущих
Помню я наизусть.
И родных, меня ждущих,
И берёз белых грусть.
Я по полю, по полю
Шёл обратно домой.
Не найдя свою долю,
Шёл по полю седой.
Я по полю, по полю
Шёл в обнимку с бедой,
У порога родного
Появился седой!
Плакала гармошка
Плакала гармошка, прям-таки рыдала:
«От тебя, Алёшка, я не ожидала.
Где задор, Алёшка? Где твоё «Асса!»?
Где твои в кудряшках по плечи волоса?
А, бывало, выйдешь в круг, раскинув руки,
Тут уж гармонисту было не до скуки.
Зазвучит цыганочка, с выходом! До дрожи…
И пройдёшь, как ветер, прям огонь по коже.
Да ещё с присвистом, да ещё «Асса!»,
Да по ветру рожью, кудри – волоса!»
Эх, было же время! Было, да не стало.
Молодое племя выглядит устало.
Молодых гармошка в раж уже не вводит.
К жизни безразличие ими верховодит.
Эх, гармонь-тальяночка! Кнопки да меха:
«Ну-к, давай цыганочку! Не держи греха!
Расступись, родимые! Ну-ка, шире круг!»
Мы непобедимые, старость нам не вдруг.
Веселей, тальяночка! Эх! С носка на пятку!
Где ж та хулиганочка? Я бы с ней вприсядку.
Нет той хулиганочки. Отплясалась, видно.
Не вернуть ушедшего, оттого обидно.
И трясу я в танце белой головою,
Я пляшу цыганочку со своей судьбою.
Бурлак Петро
Седой, далёкой стариной,
Шёл путник дикой стороной.
Куда ни глянь, нет ни души.
Один в заброшенной глуши.
Вокруг сайгаки да ковыль.
Не сказка это, это – быль.
Однажды, раннею весной,
Сбежал от гнёта крепостной.
Бежавший был Петро. Бурлак.
Петро мужик был не дурак,
Ушёл туда, где не обжито.
Мечтал пахать и сеять жито.
И вот уж степь пред ним лежала.
Борзая рядом с ним бежала.
«Ушли, Куцай, мы от беды!
Ты посмотри, сколь здесь еды!
А вон, смотри, внизу родник»
Он к влаге с жадностью приник.
«Теперь, Куцай, я хлопец вольный!»
Попив воды, уснул довольный.
Борзая тоже прилегла,
Но спать не стала, стерегла.
Судьба связала крепко их,
У них теперь всё на двоих.
«Куцай» ей кличка не спроста,
Она родилась без хвоста,
Что для борзой огромный брак.
Её от смерти спас бурлак.
Теперь вот с ним она в бегах.
Их жизнь в удаче и в ногах.
В те годы беглых было много.
И хоть и жили здесь убого,
Но жили всё же весело.
И вскоре выросло село.
И не пугали их ветра.
Село назвали в честь Петра.
Не знал тогда ещё ходок,
Что заложил здесь городок.
И я поведать это рад!
Теперь село то – Светлоград!
Добрый вечер, люди, вам
Добрый вечер, люди, вам!
Добрый вечер!
В доме вашем пусть уют будет вечен.
Добрый вечер, люди, вам!
Добрый вечер!
Пусть на радость вам горят в доме свечи!
Добрый вечер, люди, вам,
В дом вам счастья!
Пусть покинут беды вас и несчастья,
Пусть обходит стороною дом ваш лихо.
Пусть живёт у вас любовь тихо-тихо!
Я желаю, люди, вам в этот вечер,
Чтоб покой у вас в дому
Был бы вечен!
И не важно, беден ты иль богат,
Важно, чтоб душа была не суррогат.
Отдыхайте, люди, телом и душой,
Для себя устройте праздник небольшой.
И, как в песне, – «Пусть летит душа,
Словно птица, крыльями шурша!»
Грешник
Стоит, как-то Ванька и молится:
Господи, твоя власть!
Помоги мне святая троица,
Быстрей в депутаты попасть.
Я никогда не ленился,
Работал, как загнанный вол.
Но ничего не добился,
По-прежнему, гол как сокол.
Сосед мой сидит в депутатах.
Хотя никогда не работал,
Живёт он как барин в палатах.
И говорит: Заработал.
Дети с женою в Америке.
В им же проклятой стране.
На фотографии в скверике.
Фото висит на стене.
А если нельзя депутатом,
Я очень прошу тебя боже,
Отправь меня с божьим мандатом,
В эту Америку тоже.
Ты Вань, прекрати гнать истерику.
Слышит он голос из вне.
Уедут все в эту Америку,
А кто будет в этом дерьме?
А как депутатом ты будешь.
Кто будет сеять, пахать?
Кого ещё в рань ты разбудишь?
Хорош Вань перстами махать.
У Ваньки, вдруг пятна по роже!
Он в бога во всю, как загнёт.
И в мать его божию тоже.
И в тех, кто всю жизнь его гнёт.
И грешником став поневоле,
На плечи взвалил он мешок.
От душу, терзающей боли,
На свет, появился стишок.
Рубашка петухами
Мелькнула и пропала рубашка петухами.
Навеки с той рубашкой я связана грехами.
Ищу её глазами, а в голове гроза.
Заволокло слезами от памяти глаза.
И нет уже рубашки,
Она давно порвалась,
Но к миленькому Пашке
Моя любовь осталась.
Подруги говорят мне:
«Прошла уже любовь»
Но к миленькому Пашке
Бегу я вновь и вновь.
И нет уже рубашки,
Она давно порвалась,
Но к миленькому Пашке
Моя любовь осталась.
В толпе прохожих взглядом
Ищу я ту рубашку.
А, может, её снова
Надел красавчик Пашка?
И нет уж той рубашки,
Она давно порвалась,
Но к миленькому Пашке
Моя любовь осталась.
Порвалась та рубашка
И в сундуке лежит,
А Пашка на свидание
В другой ко мне бежит.
Порвалась та рубашка,
Была что петухами.
И снова с милым Пашкой
Мы занялись грехами.
И нет уж той рубашки,
Она давно порвалась,
Но к миленькому Пашке
Моя любовь осталась.
Яночка
В день осенний по дорожке,
Чистым воздухом дыша,
Неплохие, в общем, ножки
Шли куда-то не спеша.
А щёчки в ямочках,
А щёчки в ямочках.
И даже очень с виду хороша.
А это Яночка, а это Яночка,
И у неё прекрасная душа!
Отдыхая, шла красавица.
День, как бархатный, стоял.
Русь не зря красою славится.
Клён листву уже ронял.
А щёчки в ямочках,
А щёчки в ямочках.
И даже очень с виду хороша.
А это Яночка, а это Яночка,
И у неё прекрасная душа!
Мужики смотрели ласково,
А один уж очень смел.
Он похожим был на Баскова,
Обернулся и запел:
«А щёчки в ямочках,
А щёчки в ямочках.
И даже очень с виду хороша.
А это Яночка, а это Яночка,
И у неё прекрасная душа!»
Вниз под горку
От огорода, вниз под горку,
Петляя, стёжечка ведёт.
А я весь вечер жду Егорку,
Но что-то милый не идёт.
А вниз под горку,
А вниз под горку
Бежит, торопится вода,
А я весь вечер жду Егорку
Одна под вербой у пруда.
Луна уж вышла из-за пригорка
И, словно лодочка, плывёт.
Ну, где же милый мой Егорка,
Чего ж так долго не идёт?
А вниз под горку,
А вниз под горку
Течёт, торопится вода,
А я весь вечер жду Егорку
Одна под вербой у пруда.
Уже в окошках на пригорке,
Мерцая, вспыхнул яркий свет.
Но я не вижу там Егорки,
И на тропинке его нет.
А вниз под горку,
А вниз под горку
Течёт, торопится вода,
А я весь вечер жду Егорку
Одна под вербой у пруда.
С надеждой я гляжу на горку,
А с горки вниз течет вода.
И пусть придёт ко мне Егорка,
Но побыстрее и навсегда!
А вниз под горку,
А вниз под горку
Течёт, торопится вода,
А я весь вечер жду Егорку
Одна под вербой у пруда.
Как будто миг, промчалось лето
Как будто миг, промчалось лето,
Настала осени пора.
Каникул летних песня спета,
И вновь у школы детвора.
Не так уж жарко солнце греет,
Прохладней стали ночи.
Быстрее вечером темнеет,
И день уже короче.
Пора с коротким словом «осень».
Ещё нечастые дожди,
Нередко видно неба просинь,
Но жарких дней уже не жди.
Во всё нарядное одета
Ступает важно, как княжна!
Не то, что взбалмошное лето.
Она прекрасна и важна.
Щедра, таинственна, богата.
И, правда, осень, как княжна!
Дары полей и листьев злато,
К тому ж красива и нежна.
И листьев золото под ноги,
Рассыпав щедрою рукой,
Ноябрь, как конь, впряжёный в дроги,
Увозит осень на покой.
Как и должно, в момент разлуки,
Вдруг разразился плач небес.
И будет маяться от скуки
Уже без листьев мокрый лес.
Зимой под вьюги и метели,
В плену устойчивого сна,
В своей изысканной постели
Приснится лесу звук капели,
Что к ним опять пришла весна.
Родной посёлок
Посёлок наш, где я родился,
На тот, на прежний, не похожий.
Он словно в прошлом заблудился,
А я в нём будто бы прохожий.
И дом наш в нём, как сиротина.
Никто теперь в нём не живёт.
Не мельтешит в базах скотина,
И мать к калитке не идёт.
Никто меня здесь не встречает,
Никто не ждёт меня домой.
Лишь вишня старая качает
В укор кудрявой головой.
Её с сестрой вдвоём сажали,
Старались делать всё, как дед.
Его здесь люди уважали.
И эта вишня – его след.
Домов здесь брошено немало.
Проста причина – нет работы.
И смотрят домики устало,
Людские разделив заботы.
Работы нет! Больницы нет!
Ряды живущих здесь редеют.
Кто в руководстве, несут бред,
А люди с каждым днём беднеют.
Мне жалко брошенных собак,
И я за них душой болею.
Мне говорят, что я слабак
И жить, как люди, не умею.
Мне жалко кошек и собак,
А тут ведь люди, не собаки.
И пусть я старый и слабак,
Но я душой готов для драки!
Баянист
Как-то вечером в селе
Шёл мужик навеселе.
В виде был мужик не в пьяном,
Но весёл был и с баяном.
И играл он, словно бог.
Выходили все, кто мог,
Очень был мужик удал,
Баян смеялся и рыдал.
Пел красиво баянист,
Голос звонок был и чист.
Про Москву пел и про Сочи,
И про жгучи тёмны очи,
Про любовь и про разлуку,
Разгонял баяном скуку.
Но мужик тот был не местный,
Никому он не известный,
Поиграл, попел с успехом,
Сел в машину и уехал.
Вот такие вот дела!
Кто он? С города? С села?
Бабы всем селом гадают,
Одинокие страдают.
Очень уж мужик хорош:
И талантлив, и пригож.
Не одна видать мечтала,
Рядом с ним себя видала.
Зря топтали бабы траву,
Не пришлись ему по нраву.
Но мужик опять приехал.
Пел, играл и не уехал.
Средь толпы одну нашёл,
С нею к ней домой пошёл.
То да сё, забор поправил,
Новый столб в забор поставил,
Взял, бурьян вокруг скосил,
Хоть никто и не просил.
И на зависть бабам всем
Там остался насовсем.
Вот такие вот дела!
Через год ему молодка
Сразу двойню родила!
Кот
Чёрный кот, а, может, кошка
(Сразу их не разберёшь)
Развалилась на дорожке
Так, что мимо не пройдёшь.
Репутация у кошек,
Да ещё у чёрных…
Нет, я лучше обойду,
Чтоб не быть учёным.
Стал я справа обходить,
Так как кот неправый.
Ухмыляясь, зверь глядит,
Пряча взгляд лукавый.
Что-то тут, смотрю, не то.
Повернул налево.
А навстречу мне идёт,
Вижу, – королева!
Ноги сразу от ушей,
Кожа – словно глянец,
Как у божьих малышей,
На лице румянец.
Улыбнулась она мне,
Я ей улыбнулся.
Через месяц и без денег
Я домой вернулся.
Вы меня поймите, люди!
Это всё та кошка.
Я же шёл туда,
Куда поведёт дорожка.
Я ни в чём не виноват,
Я по жизни скромный.
А теперь вот из-за кошки
Я уже бездомный.
Выгнала меня жена,
Как и та, другая.
И хожу я, словно тень,
Всех котов пугая.
Вот такая вот беда
Со мною приключилась.
Не хожу теперь «налево»,
Что бы ни случилось!
Рыбаки
Не скажу, в каком селе,
Жил старик на Буйволе.
Это озеро такое.
Жил, людей не беспокоя.
Рыбаком работал дед,
Звали все его Кадет.
А по паспорту был Ванькой.
Бабу звали люди Манькой.
Буйвола, хоть не призёр,
Было лучшим из озёр.
Рыбы было там, как грязи,
Рыбаки там все, как князи:
Рыбу ловят, продают,
Деньги кто куда кладут.
Кто умнее, тот в кубышку,
Кто пропил, а кто на книжку.
Манька явно не бухгалтер,
Деньги прятала в бюстгальтер.
Да какая, братцы, книжка!
Жили с Ванькой без излишка.
Деток целая орава.
Кто-то слева, кто-то справа.
Хоть роди им да отдай,
Хоть себя пойди продай.
Один младший чего значил,
Хоть ещё и не рыбачил.
И не даром брат Валёк
Сам Балдой его нарёк.
Одна Манька лишь немножко
Звала сыночку Серёжкой.
Но, согласная с ордой,
Стала звать его Балдой.
И однажды тот Балда
Так сказал им: «Господа!
Чтобы в жизни кем-то стать,
Я поеду поступать!»
Тут Кадет взглянул вдруг строго:
«Поезжай!» – сказал Серёга.
Манька – деньги: «На, учись,
Рыбоводом к нам вернись!»
С другом Юхой две недели
В Астрахани прогудели.
Деньги кончились, и вот
Уже дома обормот.
Час трагедии настал,
Рыбоводом он не стал.
Кол в руках отца Кадета
Из забора взятый где-то,
Как Домоклов меч висел,
Пока сын в баркас не сел.
И вот так, одним рывком,
Стал Серёга рыбаком!
Всем надеждам вопреки
Всё семейство – рыбаки!
Луна под окошком
Молча заглянет в окошко
И улыбнётся луна.
Жив ещё, значит, Алёшка,
Дрыхнет лежит старина!
Старый хороший знакомый,
Знаю ещё с детских лет.
Жил, любопытством влекомый,
Добрый задиристый шкет.
Очень уж был непослушный,
Прямо-таки, не дай Бог!
Не был зато равнодушным,
Всем помогал, кому мог.
Часто луна наблюдала,
Как этот-то, в общем, малец,
Ночью, ни много ни мало,
Сам пас отару овец.
Потом пареньком на комбайне,
Потом часовым на посту.
Потом не однажды встречала
С девчонкой, на Красном мосту.
Всю жизнь лишь труды и заботы.
Нередко, бывало, домой
Усталый он плёлся с работы
Под ярко светящей луной.
Луна, улыбаясь, светила,
Хотя и слыла недотрогой,
Нередко она с ним бродила
Ночною пустынной дорогой.
Прошли, проскакали годочки.
И некуда больше ходить.
И в тихие, лунные ночки
Не буду с ним больше бродить.
Луна отошла от окошка,
Тихонько за тучку зашла.
Сказала: «Счастливо, Алёшка!»
И вновь, улыбаясь, ушла.
Забытый баян
В лесок, на тихую поляну,
Съезжались шумно мерседесы.
Народ горланил что-то спьяну,
Пожатье рук и политесы.
Одеты были все прилично:
Костюмы, галстуки, значки.
У всех прибывших необычно
Были расширены зрачки.
Гуляли весело и шумно.
Звучали тосты за победу.
И пили, в общем, неразумно.
Через три дня очнулись, в среду.
Кто как, разлезлись по машинам,
Как кучеру сказали: «Трогай!»
Не зря стремились ведь к вершинам
Опасной, скользкою дорогой.
За ними вслед на ту поляну
Грибник отважился, зашёл.
Грибник был местный и не спьяну.
И вот те раз! Баян нашёл!
Баян один в лесу остался,
Где пили, празднуя победу.
Вместо грибов баян достался
Глазам не верящему деду.
В баянах дед не разбирался,
В грибах, конечно, знал он толк.
Баян пиликнул, разом сжался,
Вздохнул басами и умолк.
Грибник, пока стоит погода,
Грибы опять искать пошёл.
Значки избранников народа
Вместо грибов в траве нашёл.
С грибами, видно, незадача,
Пошёл старик опять в село.
А за спиной баян, маяча,
Скрипел на жизнь невесело.
Скрипка
В прекрасный вечер у реки,
В лучах вечернего заката,
Всем недовольным вопреки
Звучала скрипка виновато.
Играла девушка-скрипач.
Собрались бабы, мужики,
И даже дети, старики
Пришли послушать скрипки плач.
Звучала скрипка, душу рвала.
Стонала, плакала, крича,
И в даль неведомую звала,
Сердца людские горяча.
Людей всегда влекла дорога,
Волнуя, музыка лилась
В руках волшебницы от Бога!
Имела скрипка свою власть.
Скрипач смычком струны касалась,
И скрипка, жалуясь, рыдала,
Застыть слезою опасалась
И за рекою пропадала.
На землю мрак ночи ложился,
Ушла домой уже скрипач,
А над рекой ещё кружился,
Оставшись в душах, скрипки плач.
Мерцают звёзды во вселенной,
Луна, как шар, плывёт в ночи.
И звуки музыки нетленной
Нам шлют цикады-скрипачи!
Жизни месть
Да, со старостью пришла беда,
Не любят девки больше.
А выгляжу я, как всегда,
Ну, может, чуть-чуть толще.
Вот только волос побелел
И на лице морщины.
Радикулит вдруг одолел
И кашель без причины.
А так, всё, вроде, хорошо,
Я выгляжу неплохо!
Соседка Светка говорит:
«Ты красавец, дед Лёха!»
И хочется, как никогда,
Поверить мне соседке.
А так как старость не беда,
Зову её в беседку.
А Светка сразу: «Нет и нет!
С соседями негоже!»
Вот вам, друзья, и комплимент,
И прям огонь по коже!
Эт почему, скажите, нет?
Эт почему, негоже?
«Неужто, Светка, твой скелет
Красивше моей рожи?»
И тут вдруг Светка завилась,
Упёрла руки в боки.
Словесной брани речь лилась,
Как горные потоки.
Вот тут услышал я сполна,
Какой я в самом деле.
Я и подумать-то не мог,
Сколь зла в тщедушном теле.
Крестила Светка так и сяк,
Не матерясь при этом.
За то, что старый я босяк,
Назвал её скелетом.
Услышать правду так, как есть,
От молодой соседки,
Ведь это точно жизни месть
За прежние беседки!
Стучат ножки по дорожке
По дорожке чьи-то ножки
Каблучками тук-тук-тук.
Словно музыка звучала,
Их весёлый перестук.
Следом шёл какой-то парень,
Каблуками дак-дак-дак.
Обгонять не обгоняет,
Следом тянется чудак.
Каблучки вдруг ураганом,
Чаще начали стучать,
Каблуки, как барабаном,
Стали громче отвечать.
Каблучки уже готовы
Перейти совсем на кросс.
Перед этим оглянулись.
Парень стал, как в землю врос.
На него, смеясь смотрела,
Как из сказки егоза.
Голубые и с отливом,
Словно зеркало, глаза!
Волос светлый и волнистый,
Словно сноп созревшей ржи.
Как бокал с вином игристым,
Улыбалась, но без лжи.
Протянула молча руку,
Парень молча её взял.
И, судить если по звуку,
То скорей всего обнял.
Целовались, видно, стоя,
А чего им молодым?
Себя скромными не строя,
Не пуская в глаза дым.
А потом опять два звука.
Тук-тук-тук да дак-дак-дак.
Шли, держась рука за руку,
Егоза и тот чудак!
Жеребёнок
По лугу бегал жеребёнок.
Скакал, резвясь, туда-сюда.
Пусть лошадиный, но ребёнок.
Ему и горе не беда.
Ах, жеребёнок, жеребёнок!
Ведь ты ещё совсем глупыш,
Ведь ты ещё совсем ребёнок,
Ведь ты ещё совсем малыш.
А скоро милый, очень скоро,
Надев узду и оседлав,
На спину прыгнув очень споро,
Погонят в степь тебя стремглав.
И будет всадник, приз желая,
Тебя к победе понукать.
И поневоле пыль глотая,
Тебе придётся брат, скакать!
А, может, в сани или в бричку
Тебя крестьяне запрягут.
Тяжёлый труд войдёт в привычку,
И дни в работе потекут.
Был и у нас такой игрунчик.
Теперь уже он жеребец.
Зовут его, как папу, Бунчик.
Он сам теперь уже отец.
Скачи, мой милый, прыгай, бегай,
Пока без грусти можно жить!
Настанет время: ты с телегой
Или с седлом будешь дружить.
Вот так и мы, хотя мы люди,
Нас жизнь по-своему пасёт.
И без труда никто на блюде
Нам ничего не принесёт!
У каменного дома на скамейке
У каменного дома на скамейке,
В тени немолодого абрикоса,
Седой старик в потёртой телогрейке
Заметно оживился от вопроса:
«А сколько лет, скажите, дому,
Сейчас таких уже не строят?»
«Да, много лет ему, родному.
Сейчас на скору руку кроят.
Родной мой дом, в котором я родился,
Построен был задолго до меня.
Сначала папа мой когда-то в нём родился,
Потом родился в этом доме я.
И дети мои здесь же появились.
Катилась жизнь, как будто чередом.
Росли, мужали, с девками любились,
И мы надеялись, что сохранится дом»
Старик умолк. Глаза слезились.
На скулах заиграли желваки.
И старые беспомощные руки,
Как в молодости, сжались в кулаки.
Разрушили, собачьи дети,
Великую Советскую страну!
Теперь вот за копейки эти
Работать вам пришлось, как в старину.
Сыны мои на заработках где-то.
Работы ведь не стало здесь по краю.
И мне бы протянуть ещё бы лето.
Я летом в телогрейке замерзаю.
А дом… А дому, братец, нужны руки.
А, может, намотавшись по стране,
К родному очагу вернутся внуки?
Не сладко, поди, жить на стороне?
И вот снова сирень расцвела
И вот снова сирень расцвела.
Её запах пьянит, как вино.
В юность память меня увела,
Но вернуться туда не дано.
Память вьётся, кружит, как пчела,
Над сиреневым пышным кустом.
И я помню, как будто вчера,
Мы с тобою в том парке пустом.
Была гибкою ты, как лоза.
Помню лёгкий податливый стан.
Как шальной, целовал я глаза,
Губы, грудь, только дальше не стал.
А сейчас я жалею о том.
Ведь не против была, я же знал.
Память хлещет, как будто кнутом,
Что тебя я женой не назвал.
Только годы спустя я понял,
Что тогда в этом парке пустом
Сам мечту у себя я отнял
Под сиреневым пышным кустом.
Теперь парка того уже нет.
И где та, что любила меня?
Только память под тяжестью лет
Остаётся, меня в том виня.
Если всё это кто-то прочтёт,
Если кто-то не знает, как быть?
Пусть он опыт мой горький учтёт,
Чтобы сердцем к себе не остыть.
Расцветает сирень каждый год,
Не даёт мне забыть той весны.
Много было по жизни невзгод.
Тем приятнее в старости сны.
Я опять в Рогатой Балке
Я опять в Рогатой Балке!
Иду, грусти не тая.
Здесь скакала на скакалке
Детская любовь моя.
Я шагаю по Рогатой.
Тонет в зелени село.
Да, живут здесь небогато,
Но, как вижу, весело!
Везде чисто и опрятно.
И я, гордость не тая,
Сознаю, что мне приятно,
Это Родина моя!
Люди смотрятся счастливо,
Улыбаются,
Добры.
А девчата чуть стыдливы,
Но весёлы и бодры.
Ах, какие здесь девчата!
Прямо глаз не оторвать.
Это вам не те курчата,
Коих страшно целовать.
На какую не посмотришь,
Одно слово только: «АХ!»
Не назначить бы свиданье
Всем им сразу впопыхах.
Ох, девчатушки-девчата!
Повздыхал я и притих.
У меня уже внучата
По годам постарше их.
Я не часто здесь бываю.
Образ жизни наш таков.
И, конечно, забываю
Лица бывших земляков.
Вот навстречу идёт тётка,
Любопытства не тая.
Взгляд у тётки, словно плётка.
Не она ль любовь моя?
По селу мы все скучаем.
Хоть теперь мы городские.
И грустим, не замечая
Наши слабости людские.
К чему снится детство
Что-то детство сегодня приснилось.
Кто подскажет, к чему бы это?
Надо мной моя мама склонилась,
Папин голос слышится где-то.
И лежу я в своём родном доме.
Хорошо мне, тепло и уютно.
Пребываю в приятной истоме,
Что старик уже, помнится смутно.
Мне не надо чего-то там делать,
Папа с мамой для этого есть.
Моё дело – резвиться и бегать,
А ещё хорошо должен есть.
Я лежу, без забот задрав ноги,
Молочу ими воздух, как воду.
Где-то там, впереди, все дороги,
И не ноет спина в непогоду.
Улыбаются папа и мама.
Значит, всё хорошо, всё в порядке!
Только счастье – капризная дама
И играет с людьми часто в прятки.
Разбудила меня моя старость,
Не могу слишком долго лежать.
И от детства лишь память осталась,
От которой теперь не сбежать.
Не сбежать никуда и не скрыться,
Память всюду найдёт неизбежно.
И не надо нам в памяти рыться,
Чтобы детство своё любить нежно.
Я вдруг понял, к чему снится детство!
И родителей наших улыбки.
От депрессии нашей как средство.
Чтобы нас защитить от ошибки.
Любопытная луна
Тихий и тёплый вечер.
Плачет гитары струна.
Мир бесконечно вечен.
Смотрит в окошко луна.
Неделя пройдёт за неделей,
За годом минуют года.
Немало минует апрелей,
Но будет опять, как всегда.
Опять будет тёплый вечер,
Опять будет плакать струна.
И будет заглядывать в окна
Из любопытства луна.
И что бы у нас ни случилось,
Радость то пусть иль беда.
И пусть у нас что-то не сбылось,
Но жизнь – она будет всегда.
Опять будет тёплый вечер,
Опять будет плакать струна.
И будет заглядывать в окна
Из любопытства луна.
Ни деньги, ни люди не вечны.
Настанет когда-то час,
Как ни были б мы безупречны,
Но в мире не станет и нас.
Но будет опять тёплый вечер,
Опять будет плакать струна,
И будет заглядывать в окна
Из любопытства луна!
Женщина в белом
Лилась музыка тихая, нежная,
Мы смотрели друг другу в глаза.
А в глазах этих синь та безбрежная
Да от боли душевной слеза.
Мне твой голос под музыку Гойя,
Словно речка, о счастье журчал.
А в душе, не давая покоя,
О разлуке нам кто-то кричал.
Пролетали часы, как минуты,
Час разлуки над нами кружил.
И росли в душах ярые смуты,
Их не слушая, рок ворожил.
Сколько лет пролетело?
А память, не стираясь, навеки осталась.
Ты меня отпускать не хотела
И покрепче прижаться старалась.
Мы как щепки в большом океане.
Балом правит простая случайность.
Мы по жизни идём, как в тумане,
Где мираж, не понять, где реальность.
Мне навстречу шла женщина в белом.
Волос белый, немножко курчавый,
Взгляд открытый с улыбкою, смелый,
Вид у женщины был величавый.
Заглянул ей в глаза я случайно.
И отпрянул от пламени взгляда.
«Не узнал?» –
Вдруг спросила печально, –
«А я видеть тебя очень рада!»
Снова музыка Гойя звучала,
И, как прежде, глаза в глаза.
Твоя речь, словно речка, журчала,
Но без сини той были глаза.
Цена жизни
Жизнь – во всех она одна.
Но цена ей разная.
У кого-то жизнь трудна,
У кого-то праздная.
У меня в почёте труд.
Каждый день до пота.
Без мозолей на руках –
Это не работа.
Не стесняясь, покажу
Я в мозолях руки.
А кому-то надо снять
Для того же брюки.
Без работы, ожиревший,
Как хомяк в неволе,
От того не там растут,
Где у всех, мозоли.
Все мы пьём и все едим,
Все одежду носим.
Но не этим работягам
Мы хвалу возносим.
Не стесняясь никого,
Хвалимся мы блатом,
А сказать, что он чабан,
Всё равно, что матом.
Я согласен, что живём
Не единым хлебом.
Но спроси себя,
Зачем мы под этим небом?
Кто ты в обществе людей?
След какой оставишь?
Добрый ты или злодей?
Род свой чем прославишь?
Я горжусь своим отцом,
Дедом и прадедом.
И хочу, чтоб мои внуки
Мной гордились следом.
Пусть я прост и небогат,
Как и мои предки,
Но в душе не суррогат.
А такие редки!
Эх, Алёшка!
«Эх, Алёшка! Трудно жить в печали.
Улыбнись, сынок, в начале дня!» –
Папа меня с мамой поучали.
«Улыбнись!» – твердила вся родня.
Эх, Алёшка! Трудно жить в печали.
Дружным хором голоса слились.
Мне соседи хором все кричали:
«Улыбнись, Алёшка! Улыбнись!
Жить с улыбкой надо!» Убедили.
Детства дни так быстро пронеслись.
Все вокруг и каждый день твердили.
«Улыбнись, Алёшка! Улыбнись!
Эх, Алёшка! Трудно жить в печали!» –
Говорила девушка моя.
Мы с тобою лодку раскачали,
Говори, как есть, всё, не тая.
Жизнь моя, бывало, буксовала,
И, бывало, сильно, аж с дымком.
Всех друзей, как карты, тасовала,
Не жалея, видно, не о ком.
Эх, Алёшка! Жизнь – она, как кошка,
Не гони, дружок, её взашей,
И тогда она, хоть понемножку,
Будет иногда ловить мышей.
«Эх, Алёшка!» – мне работа пела:
«Улыбнись, Алёшка! Улыбнись!»
Улыбался, а спина скрипела.
Ты, смотри, с мешком не навернись.
«Эх, Алёшка!» – жизнь мне часто пела:
«О потерях нечего тужить!»
Улыбался, а душа болела,
И без боли, видно, не прожить.
Маки
Куда ни глянь, повсюду маки.
Цветы и скорби, и любви!
Как будто бы после атаки,
Всё поле в пепле и крови.
Когда-то танков вражьих траки
Топтали Родину мою.
Теперь растут здесь всюду маки
За тех, кто жизнь отдал в бою!
Давно война здесь отгремела,
Но мир по-прежнему жесток.
И к солнцу тянется несмело,
В крови как будто весь, цветок.
Обильно кровью всё полито
В пылу жестоких, трудных битв.
Народу сколько здесь убито.
На всех не хватит и молитв.
Растут, качаясь, в поле маки,
Цветы и скорби, и любви!
Как те бойцы после атаки
Стоят, шатаясь, все в крови!
Бес в ребро
С годами как-то дурь прошла.
И стало жить невесело,
Но вот опять весна пришла
И солнца диск повесила.
Пригрело солнышко, и вот,
Согрелись, видно, кости.
Смотрю, соседский старый кот
Припёрся ко мне в гости.
А кошка наша оттого
Вся светится, мурлычет.
И в морду старую его
Свою мордашку тычет:
«Ну что ты, милая моя!
С него песок уж сыпется.
Любовь твою не утоля,
На косточки рассыплется!»
Но, оказалось, я не прав,
И время подтвердило.
Законы старости поправ,
Она котят родила.
А я, сомнением томясь,
Пошёл, таясь, к соседке.
Она в то время, развалясь,
Была одна в беседке.
Вокруг с опаской оглядясь,
Как кошка замурчала.
С улыбкой в зеркальце глядясь:
«Я здесь без Вас скучала!»
У нас был светский разговор.
Сначала про погоду,
Про то, что даже Пифагор
Не лез, не зная броду.
Коту с тех пор я благодарен,
Кормлю его колбаской.
И лишь соседке на живот
Смотрю порой с опаской.
Природа, старость подводя,
Не всё, наверно, взвесила.
И потому на старость лет
Живу опять я весело!
С любимой у костра
В ночи о чём-то чибис плачет.
Горит из дров сухих костёр.
Огонь костра, танцуя, скачет
И лижет пламенем котёл.
А рядом в зарослях прибрежных
Разноголосый птичий хор.
От соловья, чей голос нежный,
До тех, чей голос просто ор.
Лягушек дружные рулады.
Картина вечера пестра.
И нет прекраснее отрады,
Чем быть с любимой у костра.
Горит костёр!
Горят глаза!
А губы твои милые,
Забыв совсем про тормоза,
Уж очень шаловливые.
И руки нежные сплелись,
Не вырваться из плена.
Тела в единое слились,
Любви горячей сцена.
Вода в котле давно кипит,
Пора кидать картошку.
А нам ведь надо погодить
Ещё чуть-чуть, немножко!
И так любились до утра.
Костёр потух, вода остыла.
И то, что мама тебя ждёт,
Ты напрочь здесь забыла.
Уж золото зари когда
Всплыло в дали, как купол храма,
Ты только вспомнила тогда:
«А что мне скажет дома мама?»
Не даром, видно, чибис плакал,
Где суд мы праведный найдём?
Чья голова повиснет на кол,
Когда к тебе домой придём?
И чтобы как-то повиниться,
Что мы плохая детвора,
Наверно скажем, что жениться
Настала, видно, нам пора!
Рыбалка
Серою лентою вьётся дорога.
К Манычу путь мой лежит.
Ехать осталось совсем уж немного,
Да вот уже чайка кружит!
Озеро Маныч.
Направо – Восточный,
Налево – Гудило гудит.
А на мосту мой знакомый Иваныч
Меня, поджидая, удит.
В садке караси, судачки да таранька.
Крупней на мосту не добыть.
Иваныча внук, дело знающий Ванька,
Сказал: «В камыши надо плыть!»
И вот уже лодку качает волнами.
В лицо летит водная пыль.
И водная гладь распласталась под нами.
В душе то ли сказка, то ль быль!
Пускай подрастают карась и таранька.
Я мысленно память ласкал.
По возрасту был я такой же, как Ванька,
Когда сазанов здесь таскал.
Давно это было,
Но в памяти всплыло,
Как будто бы было вчера.
Уха на костре прямо с жара и пыла
И у костра вечера.
И девочка Алка, совсем как русалка,
Мне свой подарила венок.
Тем самым на память она завязала
О Маныче свой узелок.
Сазан шёл неплохо,
Поймали немало.
И Ванька, как старший, сказал:
«Хорош, дед Алёха!
Зовёт баба Алла», –
На берег рукой показав.
Махала рукой, словно девочка, Алка
В руках, как и прежде, венок.
Была бабка Алка,
Совсем как русалка.
Надёжный во всём узелок!
Одиночество
Дождь идёт неласковый, холодный,
Нехотя трещат в печи дрова.
Я один. И правда, как безродный.
Ты, конечно, как всегда, права.
Знаю, что, накинув шаль на плечи,
Выйдешь, ожидая, на крыльцо.
И, мечтая всякий раз о встрече,
Будешь морщить скорбное лицо.
И на фоне жизненного шлака,
Ничего хорошего не ждя,
Представляя, что я, как собака,
По грязи бреду среди дождя.
Жизнь, родная, пакостная штука
И не может, чтоб не поучать.
Знаю по себе, какая мука –
От тебя вестей не получать.
Я не против жить на этом свете,
Но не в радость одиноким быть.
От того мне часто на рассвете,
Словно волку, хочется завыть.
И, когда я всё-таки завою,
От того, что гонор мой иссяк,
Думайте, что глупой головою,
Невзначай задел дверной косяк.
И, когда подобное случится,
Не спеши смеяться надо мной,
Ты ответь мне так же,
Как волчица отвечает волку под луной:
Два протяжных душу рвущих воя
Разорвут предутреннюю мглу.
Я, не верующий, молиться буду стоя,
Как отшельник, где-нибудь в углу.
Родина
Ветерок слабый путает волосы.
Беспокоя колосья пшеницы.
Я стою на краю лесополосы
Среди зарослей дикой душицы.
Запах трав и цветов дурманящий.
Щебет птиц, перепёлок крик.
И орёл в синем небе парящий,
Это всё моей жизни родник.
Это всё моей жизни начало.
Без чего я не мог бы прожить.
Ради этого сердце стучало,
И за это мог жизнь положить.
Это всё называется Родиной!
И пускай мне несладко жилось,
Не назвал я ни разу уродиной
Ту страну, где прожить довелось.
А уродов, конечно, хватает
Даже в нашем прекрасном краю.
Всяк, кто мирный народ угнетает,
Не найдёт себе места в раю.
Я такой же, каких миллионы.
Я простой человек, я народ.
И мне больно, когда слышу стоны,
Значит, я не моральный урод.
Мои мысли прервались картиною,
И на время, забыв про людей,
Наблюдал, как спускался лавиною
Рыжей масти табун лошадей.
Бил копытами землю упруго.
А меня охватила вдруг дрожь.
Как же так? В конзаводе у друга
Лошадей самых лучших под нож.
Я смотрел на табун и молился:
«Сделай добрыми, Боже, рвачей,
Чтобы луч доброты вдруг пробился
У сошедших с ума богачей!»
Ещё не позабыты те года
Ещё не позабыты те года,
Когда стада сайгаков по степи ходили.
Волной передвигаясь, как вода,
До гор и до Кубани доходили.
Их на прокорм, конечно, добывали.
Кормила степь и живность, и людей.
А люди о добре не забывали,
Степных не сокращали площадей.
Не лезли в степь огромными плугами,
Не сыпали отраву тут и там.
И корм всегда был свежий под ногами,
И не валялся всякий хлам.
Но человек, считая себя умным,
Умеющим оружием махать,
Решил, что будет более разумным
Пустующие степи распахать.
Решили так в правленческих вершинах.
И тут же распахали под поля.
И ездят теперь люди на машинах,
В сайгаков из оружия паля.
В бездарно проведённые каналы
Упало десять тысяч антилоп.
Огромнейшего стада в раз не стало,
А кто-то лишь скривился, морща лоб.
Никто за это так и не ответил.
Сайгаков продолжали убивать.
Никто из тех, кто должен, не заметил,
Как стала антилопа убывать.
Теперь сайгака редко где увидишь,
Совсем не стало видно дудаков.
И кажется, что здесь у нас, в России,
Разводят и успешно дураков.
Ты не плачь, красавица
Слёзы льёт красавица,
Что не молода.
Что текут без спросу
Годы как вода.
Не горюй, красивая,
О потере лет.
Ничего плохого
В этом, знаю, нет.
Для души, красавица,
Годы как рассвет.
Годы для нас, девонька,
Что в тоннеле свет.
Красота нуждается
В опыте годов.
Кто, скажи, мудрее
Бабок и дедов?
Успокойся, милая,
Слёзы зря не лей.
Если кто-то нравится,
То вина налей.
Пригласи поужинать,
Но сама не пей.
От вина становятся
Мягче и глупей.
Выпьет пусть мужчина.
Если это я,
То тебе завидовать
Будут все друзья!
Вот и всё, что надо.
Будь ты молода,
Ты была б стеснительна,
Заносчива, горда!
А такие качества,
Мягко сказать, грех.
Лучше пусть чудачество
И весёлый смех!
Расцвела черешня
Дома у порога
Днём порою вешней,
Словно недотрога,
Расцвела черешня.
Пышным цветом белым,
Как в фате невеста!
Рядом с ней несмелым
Не найдётся места.
Пьяный от цветения,
Но не пьяный внешне,
Как своей любимой,
Песни пел черешне.
Отцвела черешня,
Ягоды созрели.
Мы черешню ели,
Птицы песни пели.
В даль летят годочки,
Незаметно тая.
Вот уж у порога
Осень золотая.
Золотые листья
На моей черешне.
Я уже не парень
Ни в душе, ни внешне.
Облетели листья.
Холодно и склизко.
Мелко сеет дождик,
И зима уж близко.
«Милая черешня», –
Я пою в надежде –
«Для меня, любимая,
Расцвети, как прежде!»
Коты под окошком
Раскричались коты под окошком.
Уже полночь, и хочется спать.
А свободным от совести кошкам
Вдруг приспичило мамами стать.
Бабка тоже, смотрю, закряхтела.
И, как раньше, прижалась ко мне.
Сколько лет всё никак не хотела.
А тут на тебе, словно во сне.
Замурлыкала, ласково трётся,
Про такое давно уж забыл.
Сердце снова, как девичье, бьётся,
И меня охватил былой пыл.
Я не знаю, кто здесь виноватый,
Ведь не просто ж свайбятся коты?
От чего голос мой хрипловатый
Снова полон былой теплоты?
Разбудили коты нас, мы рады!
И теперь нам уже не до сна.
И не надо нам лучшей награды,
Вот кровать только снова тесна.
Моя бабка довольно урчала,
Не стесняясь уже наготы.
Под конец она так закричала,
Что стремглав разбежались коты.
Вот и всё! Тишина наступила.
Все условия, вроде, для сна,
Но в права свои тихо вступила
Непокорная девка-весна.
И нам снова чего-то не спится,
Появилась какая-то прыть.
Здесь могли б и коты удивиться,
И решили мы с ней повторить.
Я привык ходить пешком
Я привык ходить пешком,
И мне это нравится.
Кто-то смотрит со смешком:
«Век жить собирается»
Кто-то тихо рассуждает:
«Жить что ль долго хочет?»
Кто-то в спину осуждает,
Кто-то вслед хохочет.
Смотрят люди – не поймут:
«И чего он ходит?
Мельтешит туда-сюда,
Даром жизнь проходит.
Лучше б сел да посидел.
Пива взял, попил бы,
Чем болтаться так без дел,
Да и нам налил бы!
Ну, а если куда надо,
На то есть машины»
И слышны мне вслед
Слова тихой матерщины.
Матерился мужичок,
Салом весь обросший
И похожий на сморчок,
Пузом в землю вросший.
Гриб-сморчок – он же без ног
И ходить не может.
А мужик просто сачок,
Лень, как жаба, гложет.
Не хотят ходить пешком,
Не хотят, не надо!
А мне нравится ходить,
Мне в ходьбе отрада!
И, хотя по общим меркам
Я уже немолод,
Меня видят на дороге
И в жару, и в холод.
Ну а если я иду
Где-нибудь с молодкой,
Я иду, как молодой,
Лёгкою походкой!
Вот такие вот дела.
Я люблю дороги.
Пусть до старости глубокой
Носят меня ноги!
Это любовь
Над горизонтом ещё не явилась,
Золотом брызжет, как будто горя,
Дивно, как в сказке, заря появилась,
День начиная, над степью паря.
«Где же ты, милая, ночь проводила?
Как отдыхала? И ладно ль спала?» –
Поле ржаное у зорьки спросило, –
«Я тебя, доченька, очень ждала!
Высуши слёзы мои материнские,
Всходы лучами ласкай.
Русые косы мои исполинские
Ветер расчешет пускай»
«Полюшко-поле, любовь ведь не горе?»
«Не горе, не горе, люби!» –
Ласково молвила матушка-поле, –
«Только себя не сгуби!»
В парня влюбилась я, матушка-поле,
В того, что лелеет тебя,
Что землю здесь пашет,
Что рожь в неё сеет,
Что песни поёт для тебя!»
«Выбор твой, доченька, я одобряю!
Парень и правда хорош!
Я тебя, зорька, ему доверяю,
Как свою милую рожь!»
Ветер колышет колосья ржаные,
Весь утопая во ржи.
С рожью сливаются кудри льняные.
Это любовь! И без лжи.
Это любовь! Здесь никто не изменит!
Здесь каждый, навеки любя,
В избранника свято и преданно верит,
Как верит здесь каждый в себя!
Мне в окошко весна постучала
Мне в окошко весна постучала,
Только нет того пыла в крови.
Навсегда наша песнь отзвучала,
И с ума не сведут соловьи!
Не начать нам с тобою сначала.
И не зря на черешне в саду,
Словно жалуясь, сойка кричала,
Так и я кричу в сонном бреду.
Просыпаясь в ночи, ясно вижу
Я твои с поволокой глаза.
В этот миг я себя ненавижу,
Хорошо, что не видна слеза.
Мне весна постучала в окошко,
А в душе ещё вьюжит февраль.
И хотелось хотя бы немножко
Передвинуть души календарь.
А весна всё стучала, стучала!
Этот звук отозвался в груди,
Не хотел начинать всё сначала,
Только сердце сказало: «Войди!»
Вдруг от зеркала солнечный зайчик
С занавески скакнул на диван.
Это Вовка, соседский наш мальчик,
Мою внучку зовёт. Хулиган!
И, надев, что попало под руки,
В лес пошёл, чтоб весной подышать.
Пусть воркуют, как голуби, внуки,
Я не буду им в этом мешать.
Поговорка
Я был не очень-то послушный
И рос, как тот чертополох.
Но был душой неравнодушный
И, в общем, был не так уж плох!
Хлопот я нёс родным немало.
И выводил когда отца,
Нередко пряжка обнимала
Худую спину сорванца.
Со стороны на порку глядя,
Чтоб поддержать упавший дух,
Мне говорил родной мой дядя:
«Нам за тебя дадут, не глядя,
Настанет час, небитых двух»
И с каждой новою проказой
От наказания крепчал.
И сам себе известной фразой,
Поднять чтоб дух, я отвечал:
«Настанет час. Крепись, мой друг!
И за тебя, не глядя,
Дадут небитых сразу двух,
Как говорит мой дядя»
А от друзей весёлый смех –
За шкоду их не били.
Поздней тюрьма забрала всех,
Кого так и убили.
И было у меня не раз,
Что жизнь вдруг шла внатяжку.
И хошь не хошь, а вспоминал
Ту кожаную пряжку.
Уже седая голова,
И внуков своих гладя,
Я говорю им те слова,
Что говорил мне дядя:
«Крепись, внучок!
Настанет час, и за тебя, не глядя,
Небитых сразу двух дадут –
Так говорил мой дядя»
Шли мы с Галкой по дороге
Вот какой однажды случай
У меня произошёл.
Я с брюнеткой очень жгучей
По степной дороге шёл.
Шли мы с Галкой вдоль дороги,
И недолго, вроде, шли.
У неё устали ноги,
На обочину сошли.
Прилегли в траве густой,
Здесь же прямо у дороги,
У просёлочной, пустой.
«Ой, вы, ножки, мои ноги,
Вы устали от дороги!» –
Гладила их Гала.
И помочь ей растирать
Ноги предлагала.
Я массировал ей ноги
То снаружи, то внутри.
Нежный взгляд, глаза нестроги.
«Выше, выше разотри!»
Нет, мы с нею не грешили
И не думали про то.
Так мы с ней сказать решили,
Если вдруг увидит кто.
А трава там, как перина,
Стрекотал в траве сверчок,
И растаяла Галина,
Только я о том молчок!
Как бальзам на душу лился,
Вид цветов и запах трав,
Что пешком идти, я злился,
Теперь понял, я не прав.
Галка, видно, оценила
В свою пользу мою прыть,
Через каждых триста метров
Просит отдых повторить.
Аромат степной дороги
Я, как рыба, ртом вдыхал.
Заплетались мои ноги
От того, что отдыхал.
Если мне когда придётся,
Снова я пойду пешком.
Может, счастье улыбнётся
Теперь деду с посошком!
Ночная прогулка
Светит полная луна,
Порассыпав блёстки.
У дороги, как стена,
Белые берёзки.
Как попали вы сюда,
Белые красавицы?
Вам здесь горе не беда?
Или вам не нравится?
Ставрополье не Сибирь.
Климат свой сложился.
Здесь красавец ваш снегирь
Тоже не прижился.
Как-то люди из Сибири
Семьями приехали.
Но прожили здесь недолго
И назад уехали.
Ну, а тем, кто здесь родился,
Здесь неплохо, вроде.
«Где родился, там сгодился!», –
Говорят в народе.
Я вот ночью погулять
Вышел вдоль дороги.
А меня в поля несут
По привычке ноги.
Посидел в ночной тиши,
Здесь ведь жизнь прожита!
Сколько здесь всего прошло!
Сколько пережито!
Уже старость подошла.
Подводя итоги, вспомнил ту,
Что подошла здесь вот, у дороги.
Здесь тогда ещё росла, помню, кукуруза.
Да, недаром говорят: «Юность не обуза!»
Мне отец её сказал: «Ты запомни, тёска,
Дочь моя не ваша вишня,
Дочь моя берёзка!»
И скосили кукурузу, как стригут причёску,
И в далекую Сибирь
Увезли берёзку.
Как-то быстро ночь прошла,
Я и не заметил.
На вопрос, как дальше жить,
Я и не ответил.
Паха
В Терновке жил пацан, горбун.
Хороший, скромный парень.
Он непростую жизнь свою,
Как кучер справный, правил.
Ходил всегда в карманах руки,
С распущенной рубахой.
Бывало, дрался не от скуки,
А звали его Пахой.
Росточка был он небольшого,
Но слаженный и крепкий.
Его обидчики не раз
Летели, словно щепки.
Удар козырный головой,
А добивал руками.
И пусть горбун, но деловой
И признан мужиками.
Казалось, этот паренёк
Не знал в кулачках страха.
И не однажды мужиков
Сбивал Ярёма Паха.
На жизнь не хныкал, не роптал
И был на своём месте.
Он жизнь нелёгкую свою
Топтал со всеми вместе.
А жизнь была полна трудов.
Не просто имитация.
И горя съел он сто пудов,
Спасла коллективизация!
В Рогатой Балке он женился,
Туда и перебрался.
И там он тоже не ленился,
Детей растил, старался.
Смотрю сейчас на мужиков.
Здоров и не горбатый.
Такому бы пасти коров
Или копать лопатой.
Ему б детей добру учить,
А он с утра в пивнушке
И топит тихо жизнь свою
За деньги в пивной кружке.
Каток
Каток присыпало снежком,
И льда под снегом не видать.
В то время шёл я там пешком.
В душе покой и благодать.
Вокруг всё чисто и бело,
И на душе прекрасно!
И вдруг куда-то повело,
А тормозить опасно.
Несёт меня куда-то вниз
По снегу на коленках.
И нате вам! Судьбы каприз:
Навстречу идёт Ленка!
И я с разгону в неё бах
И головой под юбку!
Сказать успела только: «Ах!»,
И тут же сбили Любку.
Пытался как-то тормозить
Я хоть одной коленкой,
А сверху на моей спине
Визжали Любка с Ленкой.
И, вроде, жил я не грешно.
И потому обидно,
Везу две тётки на спине –
Смешно, но не солидно.
Но вот скользить я перестал.
Притихли Люба с Леной.
И я, прихрамывая, встал,
Рукой держа колено.
Они под руки с двух сторон
И приглашают в гости.
Чтобы понять, какой урон,
Ощупываю кости.
Когда немного страх прошёл,
Поняв, что целы кости,
Сказал, смеясь:
«Ну, так и быть,
Ведите меня в гости!»
Стираются с памяти дни
Мы много чего забываем с годами.
Стираются с памяти дни.
Когда-то здесь парты стояли рядами.
И шум был базару сродни.
Здесь был храм науки.
Здесь школа стояла.
В постройках ушедшего века
Советская школа,
Как скульптор, ваяла
Из сельских ребят человека.
И бывшие школьники,
Школу окончив,
Впрягались в оглобли страны.
Никто из себя
Шибко умных не корчил,
Все знали, что все здесь равны.
И трудно понять,
Как всё так получилось?
Теперь уже нет той страны.
А где те питомцы?
Где офицеры?
Защита родной стороны.
На месте той школы
Храм божий воздвигли.
Молитесь! Ведь вы все грешны.
И там, где детишки, играя, визжали
Теперь лишь молитвы слышны.
Звонит грустно колокол,
Чтоб не забыли
Прийти отмолить вы свой грех.
А раз мы все грешны,
