Читать книгу Креза среднего возраста. Сборник рассказов - Алексей Валерьевич Груненков - Страница 1

“Есть 18-ть лет?”

“18-ть лет назад было.”

(С продавцом в “Пятёрочке”.)

***

В тридцать шесть с половиной лет (или в 36.6, если угодно) меня едва не задавило автобусом возле “Нагатинской” и в тот же день я приступил к работе над этими вот записками. Для чего? Сам не знаю. Столько накопилось, столько не терпится рассказать. Вдруг у нас с вами есть что-то общее? Что-то, в чём мы не одиноки и какие-то отдельные мысли покажутся вам знакомыми?..

До того дня я даже не представлял с чего начинать писать, а потому и ничего не писал, так что если бы не автобус… В общем, обстоятельства сами подтолкнули к работе, настолько вразумительно подействовал наземный транспорт там, на “Нагатинской”.

А дело было так. Тем пасмурным утром я шёл на работу вконец убитым и мрачным. Впрочем, как и всегда по утрам, даже если моё настроение не вполне соответствовало погоде. Я опять проснулся за два часа раньше сигнала и долго мучился с закрытыми глазами. Считал овец. Мой рекорд составил 987 парнокопытных, потом я сбился, начал считать заново, только в повторном счёте до 987 я так и не добрался. Чтобы отключить мозг я повторял про себя какую-то бессмыслицу, однако заснуть у меня так и не получилось.

Бессонница окончательно доконала меня. Купить “валокордин” я, то ли забыл зайти, то ли поленился зайти в аптеку, отчего-то решив про себя, что там копошится смертельно-больная очередь. (Почему-то в аптеках обслуживание всегда продвигается очень медленно и со скрипом.) Значит весь день опять наперекосяк. Будто бы родился в этот день раньше срока. Теперь снова придётся болеть напролёт… Раннее пробуждение считается симптомом депрессии.

Я вышел из пригородной электрички с мыслью, что вокруг становится всё больше людей, которые фактически моложе меня. Что моё время выходит из обращения со мной вместе. Ну и, наконец, что с каждым годом людей этих всё больше и больше. При этом их уже сложно назвать именно молодыми людьми. Нет. Это вполне взрослые особи, уступающие мне по количеству лет. Вдобавок, особи этой возрастной категории склонны к мелкому уличному хамству. В этом они большие специалисты, успели изрядно поднатореть в науке и теперь превосходно скрывают свой страх под маской агрессии. Они не выделяют адреналин – внутренняя ущербность сквозит наружу из всех щелей (и здесь я не только о мужчинах). Отсюда напрашивался прямой вывод: они все уроды, только их ненормально много и с этим нельзя ничего не поделать.

А на смену им идёт ещё более отмороженное поколение. Его отдельные представители мне попадались. Полная клиника. Сколько раз приходилось наблюдать за шумной вознёй подростков 15-ти, 16-ти лет. Как ни посмотришь – вечно лупят друг друга. В основном девки парней, хотя, думаю, это у них происходит взаимно. Подходит такая акселератка к тщедушному доходяге ниже её ростом и начинает его бить-колотить. Не со всей силы, но довольно прилично. А парень смеётся и вертится, чем ещё больше раззадоривает свою подругу на комбикорме. При этом они как бы в шутку ругаются, причём всегда с применением матерных эпитетов. Ну а дети, так те и не дети вовсе – смотришь на ребёнка, а у него лицо будущего убийцы. Даже в советское время, когда детей ещё стригли наголо под уголовников, я таких лиц не видел, а вот сейчас встречаю сколько угодно, хотя вроде бы перестали стричь.

Потом эта же мысль развернулась уже в глобальном масштабе. Я подумал, что большинство людей на планете скоты. Процентов восемьдесят, а то и больше. Как же мне повезло, что я вошёл в адекватное исключение. Хотя, нет. Мне-то как раз и не повезло. Это им повезло. Никого кроме себя не замечают, думают только о себе, живут, как им хочется, делают, что им удобно, а на остальных всех наплевать и всё у них нормально. Никакой рефлексии. Вот бы и мне так.

Тут я нашёл себя старым, несчастным, жалким, и не дурно воспитанным. Даже плакать от жалости к себе захотелось. Ещё надо спешить на работу, где мной тоже были не все довольны. От совокупности всех этих факторов возникло сильное желание взять и повернуть домой. Вот бы заснуть сейчас и проснуться уже дома, пропустив следующие десять часов. Пусть в ущерб своей жизни, согласился бы. На работе все равно не жизнь.

Я начал переходить дорогу и случайно зацепил взглядом красный индикатор с курсом валют. Попав в моё поле зрение, это табло ненадолго ослепило меня. Пришлось стоять посреди дороги и моргать, прежде чем это яркое пятно перед глазами не сошло. А пока я моргал, то чудом избежал несчастного случая. В последний момент, водитель взял вбок.

Вот уж недаром придумана пословица про того, кто рано встаёт. Я вдруг резко почувствовал себя таким счастливым. Все мои проблемы показались мне мелкими и ничтожными, а переживания пустыми. С души у меня словно спал груз. Я улыбнулся и бодрой походкой пошёл дальше, так словно Бог пинка мне хорошенького отвесил.

Традиционным маршрутом, мне нет-нет всё же приходила в голову мысль, что на самом деле уже всё случилось, и автобус меня не объехал. Просто всё прошло так молниеносно и безболезненно, что я толком ничего не понял и ошибочно принимаю себя за живого. Быть может, меня и нет уже минут пятнадцать, а я всё ещё не в курсе. А виной всему моя невнимательность. Один раз я тоже не понял, что старушка-соседка, которая постоянно сидела около дома на лавочке умерла. Отошла в мир иной и забыла закрыть перед этим глаза, а её принял её за живую и приветливо с ней поздоровался. Да ещё удивился, что она вроде такая вежливая, всегда раньше здоровалась, а сейчас смотрит вовсе глаза и молчит. Может это действует в обе стороны, отсюда установить истинное положение дел, стало настолько для меня важным, что я решил немедленно проверить так это или нет, то есть жив или мёртв, однако без посторонней помощи в этом тесте было не обойтись.

Вступать в прямой вербальный контакт с другими представителями своей земной расы лишний раз не хотелось, поэтому я не стал докучать им просьбами подсказать мне точное время, предоставить текущую геопозицию относительно той или иной улицы или поделиться табачным изделием в количестве одной штуки.

Я тупо шёл им навстречу, пока они сами не уклонялись от столкновения, а значит, мой зрительный образ остался доступен для окружающих. Для верности я даже слегка задел кого-то плечом. Следовательно, в дополнение к зрительному образу у меня присутствовала ещё и плотность. Теперь насчёт всего остального можно было не беспокоиться. Я вполне материален. Тест на бытие пройдён. Я жив-здоров, автобус меня обошёл, но впредь следует быть осмотрительнее.

Впервые я пришёл на работу живчиком и в хорошем расположении духа. Да ещё на семь минут раньше обычного времени. Что-то поменялось в расписании поездов на московском центральном кольце, и я успел на тот самый поезд, на который ежедневно в течение полугода на тридцать секунд опаздывал и ещё пять минут ждал следующего состава. Читал книгу и ждал. Впрочем, это время нельзя было назвать потерянным. Наверное, я и не слишком-то торопился, если у меня была книга и пять минут с тем условием, что приду ровно в девять. Вероятно, меня впечатлил счастливый случай с автобусом, раз я пожертвовал своей драгоценной паузой и не остался на платформе с томиком Бориса Виана и с тремя сотнями секунд в резерве.

На работе никого не было. Я сел за свой стол и пока было время – писал. Написал немного. Всё, что успел написать, вы уже прочитали. Писал по старой привычке шариковой ручкой, прямо в своей рабочей тетради, куда записывал телефоны и адреса клиентов. Писал на больную тему. Писал о себе самом. А потом пришёл Иванов и мне пришлось отложить рукопись. До следующего раза. До вечера если найдётся время или если не найдётся, то уже до завтра. Может, завтра тоже получится вписаться в железнодорожный график и выиграть время для повести, пока кто-нибудь не придёт. Это если опять удастся избежать смерти, удастся выспаться до конца и удастся сохранить возможность для творческой пятиминутки.

От меня, правда, ни один пункт не зависел. К тому же Иванов мог прийти раньше. Вдруг ему дома сидеться не будет, он и придёт.

Между прочим, Иванов далеко не худший вариант. Я отложил тетрадь только потому, что он меня о чём-то спросил (несущественное), я что-то ему ответил (впопад) и в принципе, можно было писать дальше. Иванов не мешал мне. К тому же он занялся какими-то своими делами и перестал обращать на меня внимание. Только я уже все равно потерял мысль. Да и надо было приступать к работе. Впереди масса дел. А ведь вместо Иванова могло прикатить начальство. Тогда о работе над рукописью вообще пришлось бы забыть. В этом контексте уже неважно проявляет оно ко мне деловой интерес или нет. В присутствии начальства невозможно сосредоточиться на постороннем предмете, не имеющего отношения к трудовому процессу и неважно видит оно это или нет. Обстановка не позволяет. Какая-то совсем нетворческая складывалась ситуация. В любой момент могли дёрнуть по внутренней линии. В этом отношении начальство оказывало положительное влияние на труд, за который (пусть не щедро, но своевременно) мне платили. Очень стимулировало.

Прошло несколько дней, прежде чем события сложились таким образом, что у меня снова появилась возможность открыть тетрадь и продолжить писать о самом себе с того места, где в прошлый раз я остановился из-за прихода Иванова.

Когда рассказываешь о себе, то получаешь преимущество перед теми, кто пишет не о себе, а о ком-то (чём-то) ещё. Существенно экономит время. Не надо собирать недостающую информацию, копаться в архивах в поисках писем и прочих исторических документов, приставать с расспросами к родственникам и знакомым. Конечно, героя можно просто изобрести (как и всё, что с ним связано), а потом в своей голове делать с ним всё, что заблагорассудится. Только в дальнейшем возможна путаница.

Во избежание противоречий и предотвращения разного рода ситуаций, лучше сразу писать о себе всю правду. Каким бы придурком не был. Так, во всяком случае, никогда не запутаешься, что и кому сказал. А это удовольствие доступно каждому – писать о себе. Попробуйте, на досуге. Почему-то настоящий герой всегда смотрится как придурок. А вот вымышленный придурок – всегда герой. Как так получается для меня загадка.

Кому могут показаться интересными эти записки? Ну а кому интересны ваши фотографии в социальных сетях? Вас и ваших отпрысков. Сегодня вы делитесь бесценной информацией, что и где сейчас кушаете, а завтра поделитесь, как покакали и пописали. Вы размещаете свои позерские авто-фотопортреты (в народе “селфи) с абсолютно одинаковым выражением на лице по сто раз на дню. Меняется только задний план. Вы фиксируете каждый свой шаг. Всё напоказ. Вся ваша жизнь загружена в интернет, однако, сами вы смотритесь лишь жалким подобием тех публичных персон, которым подсознательно подражаете. Вот, мол, смотрите, я тоже есть, меня тоже много. Я в интернете, а значит, я существую. А от вас в реальной-то жизни хоть чего-то осталось или вы все перекочевали туда, в виртуальное пространство и прозябаете там за лайки исключительно в виде своих страниц? Жизнь – это процесс, а не красивые фотографии в соцсетях.

Кому всё это может быть интересно? Ну, разве что кроме вас самих? Правда, в отличие от вас я не засоряю интернет фотоотчётами и кадрами из своей личной жизни. Не повторяю за другими разные глупости – у меня своего вздора достаточно. У меня даже аккаунта своего нет. Я просто пишу. Пусть и с подробностями.

Пишу сначала в блокноте, а потом перепечатываю на ноутбуке, но при этом держусь как можно дальше от интернета. Хотя, по сути то, что здесь украдкой написано, эквивалентно графическим материалам, размещённым вами в сети, только передаётся не посредством изображения, а в формате текста.

***

Перед сном в профилактических целях я позволял себе немного водки. Без её помощи я испытывал трудности с засыпанием, а иногда сон мог и вовсе не наступить. Поэтому приём алкоголя был превентивной мерой. Однако основная причина, по которой мне приходилось пить, заключалась не только в этом. Было и ещё кое-что, почему я не мог обойтись без напитка. Крепкий алкоголь отключал меня скоро, он безотказно и безболезненно вышибал мне мозги. Он не только помогал приблизить сон (с небольшой промилле в крови я засыпал почти мгновенно, со скоростью пули, стоило коснуться головой подушки и закрыть глаза). Распространяясь по мне с током крови и успокаивающе воздействуя на нервную систему, алкоголь освобождал от одной серьёзной проблемы, с которой я невольно сталкивался в момент, “естественного” безалкогольного засыпания и с которой никак не мог справиться никаким другим способом. Вот и приходилось мошенничать при горячей поддержке спиртного напитка. То есть прятать его у себя внутри и таким обманным путём проносить с собой в сон.

На какой-то стадии засыпания, у меня пропадало ощущение самого себя, относительно своей системы координат известной мне от рождения. Я вдруг переставал воспринимать себя Алексеевым, со всей своей (уже!) тридцатишестилетней с половиной историей, со всей своей внутренней географией, вредными привычками и моральными искажениями. К совокупности всего, что я понимал под собой ранее, я больше не имел отношения. В голове словно нарушался какой-то контакт, соединение меня со мной на несколько секунд прерывалось и в этот момент приходило отчётливое понимание, что меня на самом деле и вовсе не существует. И это вот понимание наполняло меня диким ужасом. Мне не что было ориентироваться, не за что ухватиться, чтобы продолжать существовать в этом мире под родным для меня Алексеевым. Просто если я больше не Алексеев (в чём мне только что пришлось убедиться), то мне просто не положено быть здесь и тогда я вскакивал с постели и смотрел своими посторонними глазами на комнату. Хорошо хоть обстановка комнаты была многообещающей. Спальня содержала уйму фото подсказок (об этом я уже позаботился) и благодаря этим шпаргалкам я научился восстанавливать себя буквально из ниоткуда.

Каждый раз, когда я ложился спать, я боялся повторения этого приступа. В первый раз это произошло после того, как накануне я переусердствовал с алкоголем, но потом случалось и на сухую. Очень скоро я пришёл к тому, что без алкоголя у меня в принципе не выходило заснуть и в итоге я начал пользоваться его услугами регулярно. Где-то за час до сна.

Я готовился ко сну как к войне. А как ещё в моём положении к нему было готовиться? Правда, от этих приготовлений на версту веяло импотенцией. Спиртное же носило характер “виагры”. Всю ночь, в плане сна я словно насиловал сам себя.

Помимо дефицитных семи часов (времени битвы за сон), непосредственно кровати (места, где происходило сражение), постельных принадлежностей и силиконового матраца, в моём ночном противоборстве с бессонницей были задействованы и другие средства, сопутствующие глубоким и беспрерывным грёзам. Например, пижамная экипировка с камуфляжным узором, ушные вкладыши (так называемые “ночные наушники”) и слепая маска, которой в отличие от штурмовой маски полагалось закрывать не лицо, а только глаза. Такая маска с возвратной функцией.

Кроме того, за сорок минут до сна, я нараспашку проветривал спальное помещение, на всякий случай задёргивал шторы, а на прикроватную тумбочку ставил стакан с водой щедро заряженной “валокордином”. Про “боевые” сто грамм можно не упоминать. Эта алкогольная норма мне всегда ассистировала.

К качеству ночного отдыха я подходил очень серьёзно. Нельзя потерпеть позорное фиаско в четвёртый раз за неделю. Не то чтобы мне не нравилась действительность. Просто в последнее время её стало для меня слишком много, больше чем я мог освоить. Однако я твёрдо решил, что если и сегодня ночью у меня опять ничего не получится, то ближе к шести утра я воспользуюсь запасным вариантом, но о нём расскажу позже, а сейчас – спать. Время пошло.

В спальной маске я ничего не видел. А если к этой моей маске добавлялись резиновые затычки, то в комплексе у меня пропадал также и слух. Интересно, какие сны снятся слепым? Наверное, какие-то специальные, невидимые сны, легко поддающиеся осязанию. По сравнению с этими закрытыми снами, наши открытые, т.н. зрячие сны – это словно музейные экспонаты также бесплотные для посетителей. Страшно представить, какие кошмары нащупывают в своей темноте слепые.

Через несколько часов алкоголь переставал приносить пользу и, лишённый его подспорья, я пронзительно просыпался в самом средоточии ночи. Раз – и открывал под маской глаза. Сознание подключалось молниеносно. Словно в тёмной комнате резко включали свет. Всё, я на линии. Когда-то это происходило гораздо тише, спокойней. Лампочки на воображаемой приборной панели у меня в голове загорались постепенно. Сначала одна загорится – я шевелился. Потом вторая – мне не хотелось вставать. Третья. Четвёртая. А там, глядишь, четвёртая погорела немного и погасала, за ней начинала мигать третья и в обратном порядке меня снова клонило в сон. Лампочек было много. Проходило немало времени, прежде чем все они до одной зажигались и принимались стабильно и ровно гореть. На это уходил иногда час. Иногда полтора. Иногда, два, три часа. В выходные утром, с девяти до двенадцати. Пока дремал.

Теперь эти лампочки загорались если не все сразу, то по несколько лампочек одновременно. Штук по десять на одном участке внутричерепной панели, потом столько же на другом, они освещали целые области моего сознания, все главные улицы и центральные проспекты мозга. Либо шли одна за другой по цепочке, но интервал между ними составлял не более одной секунды. Лампочка – понедельник, скоро вставать и идти на работу. Лампочка – перед работой мне надо успеть сделать то-то. Лампочка – на работе мне предстоит то-то и то-то. Лампочка – после работы меня ждёт…

Лампочка. Лампочка. Заодно не забыть про то и про это. Лампочка. Лампочка. Лампочка. Планы на утро, планы на день, планы на вечер и даже планы на ночь. На каждый пункт, на каждое действие приходилось по лампочке. Не успеешь пошевелиться, глазом моргнуть – все лампочки в голове ярко горят. Там светло как днём. Отсюда сна ни в одном глазу. Мозг равномерно освещён. Все его тупики различимы.

Когда алкоголь отказывал мне в своей милости, я совершал дозаправку, сбавляя интенсивное сокращение сердечной мышцы и восстанавливая ритм “валокордином”. Сердце вело себя так, словно перепрыгивало через кочки. Хитрость же с дозаправкой позволяла провести остаток ночи относительно спокойно, без эксцессов и более-менее выспаться. Свет лампочек в голове начинал колебаться, тускнеть и вскоре, открыв глаза, я понимал, что мне только удалось ненадолго заснуть, просто сейчас я опять проснулся на две или на три лампочки. Пока эти лампочки не разгорелись и не пошли зажигаться новые, я снова тянулся к валокордину. И свет в моей голове опять затухал, наставало сонное оцепенение. При одной с тусклым накалом лампочке можно было вполне терпимо дремать, а потом весь день не испытывать дискомфорта.

Только если раствор “валокордина” по каким-то причинам отсутствовал, то дальнейшая перспектива ночи становилась ясна как день. Шансов заснуть не оставалось. В эти часы можно было сойти с ума так же легко, как с поезда на конечной станции. В половине четвёртого или в половине пятого ночи буднего дня моё неприкаянное сознание искало себе покой, оно маскировалось, принимая самые причудливые конфигурации. То я представлял себя продрогшим больным бродягой, который прячется от холода в тёплую щель, чтобы согреться и отлежаться, то снайпером на позиции в болоте поджидающим непунктуальную цель. То я беглец, которому нужно избавиться от погони, зарыться в сугроб и тихо-тихо лежать под снежным одеялом, пока над ним не пройдут преследователи.

При этом, я периодически выходил из образа, на секунду приподнимал край ночной маски и одним глазом (в зависимости от занимаемого положения) смотрел на часы на стене оценивая свои шансы заснуть. Сколько времени у меня ещё есть в запасе? Понятно, что чем больше времени, тем больше вероятность того, что заснуть всё-таки удастся. Главное перестать думать о том, что я не засну и вот тогда я засну. Но как я засну, если я всё время думаю, что не засну? Если с каждой секундой убеждаюсь в этом всё больше и больше?

Чем ближе утро, тем чаще я смотрел на часы. На цифры. Просто не мог удержаться, хотя понимал какой от этого вред. Делал ставки на точное время и смотрел. В том смысле, что перед тем как посмотреть время на циферблате, я его заранее загадывал. Ну, как число. Например, 5-46. Или 6-09. Я никогда не загадывал ровное время, тем не менее, видел его в голове с точностью до минуты. Пусть я и не предвидел будущее, но с закрытыми глазами безошибочно определял настоящее.

А ещё при взгляде на часы, я всякий раз удивлялся, как оно так быстро проходит. Ненормально быстро. Мне всегда казалось, что ночное время обладает каким-то повышенным ходом и идёт в два раза быстрей дневного. Даже если не спишь, а просто лежишь в постели – все равно на тебя распространяется ночной распорядок движения времени. Распорядок также действует по выходным и по праздничным дням. Вот бы днём это ночное время шло. А ночью бы шло дневное, чтобы выспаться можно было. Поменять бы эти пояса местами, один на другой.

Вот интересно, сколько сейчас? 6-54? Точно. Надо же, опять угадал. Видимо, когда минут мало, то все они наперечёт и угадывать особо не из чего. Подъёмный механизм будильника сработает ровно в семь. Впрочем, эти лишние шесть минут ничего не дадут. Погоды они не сделают. За это ничтожное время с бессонницей все равно не справиться. Попробуйте-ка уснуть на скорость и под угрозой. Допустим, тебе говорят: если не успеешь уснуть за отведённое тебе время, то мы тебя расстреляем. Сколько бы времени тебе не отводили, ночь отведут, две отведут – не уснёшь. Будешь бояться, что не уснёшь и тебя расстреляют – вот только поэтому и не уснёшь.

Всё, можно вставать. Что толку валяться, крохотные четыре минуты? Встаю. Во рту у меня послевкусие от неусыпной ночи, а в голове одна мысль: чтобы этот день, который начался не с того конца, поскорей кончится. С каким удовольствием я перенёс бы его на следующий день со всем содержанием. Пусть даже жить теперь на целый день меньше придётся.

Вместе с этим я давал себе слово, которое почему-то никогда не мог сдержать. Я обещал самому себе, что когда я сегодня вечером после работы вернусь домой, то не стану заниматься всякой фигнёй какой каждый вечер страдаю, а безотлагательно лягу спать. Прямо с порога сразу нырну в постель. Только обувь сниму. И как же хорошо мне там будет в этой постели. Почему же я всегда пренебрегаю этой возможностью? Что за неотложные дела у меня всё время находятся? Ведь это так просто. Прийти и лечь.

Потом я начинал собираться на работу и тоже всё время думал, что бы такое отдал, чтобы не идти ни на какую работу, а прямо сейчас лечь спать.

Впрочем, можно было поступить по-другому. Перейти в аварийный режим и не вставать вообще. Я сейчас как раз о том “плане-б”, который берёг для крайнего случая. Это очень дорогостоящее оружие, его нельзя было применять часто. За это запросто могли уволить с работы. Но когда утренняя бессонница уже доставала и мне позарез нужно было поспать, то я принимал непростое для себя решение – опоздать. Переводил будильник часа на три вперёд и, как правило, засыпал в течение пятнадцати-двадцати минут. Впереди ещё уйма времени. У меня всё получится.

В самом деле, я засыпал тогда. Только это нельзя назвать целостным сном. Мне опять какие-то бессвязные отрывки снились продолжительностью в пять-десять минут. Но каждый такой отрывок был преисполнен глубоким смыслом, изобиловал красками, а главное в своём измерении представал законченным (пусть и короткометражным) творением моего мозга, а точнее той его доли, которая отвечала за производство снов. После каждого такого кусочка, я опять смотрел на часы.

Иногда этим минимальным сновидением можно было самостоятельно управлять изнутри. Там я вставал и при этом сознавал, что на самом деле я сейчас лежу в постели и сплю. Осторожно чтобы не пошатнуть картинку, я перемещался по слегка видоизменённой квартире и подходил к окну. За окном всегда творилось нечто невероятное.

На фоне откровенно шизофренических видов, возвышались исполинские футуристические строения. В небе тоже кипела жизнь. Там были щедро развешены застрявшие в облаках летающие диски, которые либо подтягивали что-то близкое и земное к себе на тросах, либо, напротив, опускали на землю что-то далёкое и инопланетное. Вероятно, именно так и должен происходить братский обмен опытом между цивилизациями.

Потом я открывал окно и с размаху вышагивал из него наружу прямо с высоты шестнадцатого этажа. Внутри у меня всё ёкало, у меня перехватывало дух как при спуске в скоростном лифте, попадании в воздушную яму в самолёте или катании на американских горках. Тут я переживал реалистичное падение с высоты, словно по каким-то старым делам оно было мне хорошо знакомо. Словно какие-то древние слои моего мозга откуда-то помнили это чувство, сохранили его на подкорке и теперь транслировали его в сон, хотя всамделишного опыта аналогичных прыжков (а тем более падений) с искусственных или природных возвышенностей у меня нет и не было никогда. А один раз, когда я также легко вскочил с постели и, приготовился сигануть в окно, чтобы насладиться полётом, то был вынужден остановиться. Сон приготовил коварный сюрприз. За окном я неожиданно увидел траву и стволы деревьев. Прыгать некуда. Первый и последний этаж поменялись местами.

Я осторожно сёрфил по поверхности сна. Одно неуклюжее движение могло отозвать меня обратно, в реальность, а на этом месте, где я сейчас находился, можно было увидеть любой сон, какой хочешь и вот, возле книжного стеллажа, я снимаю с полки какую-то книгу, раскрываю её, читаю:

“Однажды из всех Богов на небе, Бог остался самым последним Богом. И Ему как самому последнему Богу, стало грустно и одиноко. И тогда этот самый последний Бог стал примерять на себя души людей на Земле. Он примерил душу первого, второго, третьего человека… Он дошёл до нескольких миллиардов. И когда все людские души кроме одной, самой последней души, самый последний Бог на себя примерил, то Он спросил этого самого последнего человека, не желает ли тот в свою очередь примерить на себя душу самого Бога? Но этот последний человек ответил, что люди на Земле начиная с самых первых, уже давно ведут себя как самые последние Боги. А тогда и сам он перестанет быть исключением. И тогда самый последний Бог стал первым Человеком.”

Той ночью во сне мне определённо что-то не нравилось. Сначала я долго не мог понять, что именно вызывало у меня такое неотчётливое беспокойство и мешало нормально спать. Я метался в своей постели, а сквозь дрёму сочилась какая-то муть. Только в пятом часу (это ориентировочно, согласно автономным подсчётам) пришло запоздалое понимание, что помимо меня в квартире есть кто-то ещё. И этот кто-то даже не пытался скрывать своего присутствия и соблюдать тишину, чем бы он у меня не занимался. Наоборот мой ночной гость вёл себя весьма оживлённо и кажется ничуть не стеснялся. Судя по производимому им шуму, он затеял провести у меня дома обыск.

Мне сквозь ушные вкладыши было слышно, как скрежетала по паркету (оставляя на нём видимые царапины) передвигаемая с места на место мебель, как плашмя падали на пол сброшенные со стеллажей книги, как звенела и билась фарфоровая посуда из кухонного арсенала. Надо немедленно встать и выяснить что происходит, кто хозяйничает сейчас в моём доме. Без юридического ордера, такое смелое поведение на моих квадратных метрах даже с натяжкой нельзя назвать правомочным.

Тогда я попробовал пошевелиться и не смог. Попробовал закричать и тоже не смог. Губы не разжимались, я лишь мычал у себя за зубами. Тут словно от удара ногой (или резкого порыва ветра) дверь моей спальни распахнулась, и я услышал шаги. Кто-то быстро подошёл прямо ко мне. Я замычал ещё сильнее:

“Мммммм!..” – всё, что я смог из себя выжать.

Кто-то положил мне руки на грудь (клянусь, я физически чувствовал прикосновение) и надавил. Того, кто давил видно не было. Мешала маска, которую в моём нынешнем состоянии нельзя убрать с глаз. Но мне откуда-то было известно, что это женщина и когда самый страшный (вроде смертоубийства) момент моего невольного общения с ней должен был вот-вот случиться, и мой страх перед ней зашкаливал – наваждение резко исчезло. Я пришёл в себя, ко мне сразу же вернулась свобода телодвижений, ну а то, что я ложно принимал за грохот и за шаги, оказалось просто ударами сердца.

Впрочем, не могу утверждать, что приступы сонного паралича всегда напоминали экстремальную ситуацию. Разве только на первых порах, а потом я уже привык. Бывало, лежал ночью в постели, вроде бы спал, вроде бы не спал, и чувствовал, как по одеялу, по той его зыбкой части, которая прикрывала нижнюю половину тела, кто-то тихо крадётся, осторожно переступая по мне лапами. При каждом шаге этот кто-то проваливался в глубину, его лапы через одеяло доставали до меня, как до дна. В качестве объяснения приходила первая апатичная мысль и от мысли этой я лениво отмахивался:

“Да, пустяки. Наверное, кошка. Это кошка пришла. Сейчас она на меня сверху уляжется.”

“Кошка” шла прямо по мне, пересекала выпуклый экватор моего зада, дальше продвигаясь вдоль по спине, добиралась до шеи, где действительно сворачивалась клубком и даже начинала мурчать. При этом меня накрывали какие-то волны удовольствия. Эти волны накатывали на меня снова и снова. Я слышал, как кровь гудит у меня в венах, ощущал, как под сильным напором она циркулировала по ним.

“Кошка? Стоп! Но у меня дома нет никакой кошки! Так кто же это там лежит на мне сверху?”

Здесь я опять пробовал пошевелиться, чтобы согнать с себя таинственное существо, которое воспринималось как кошка, и опять был не в состоянии этого сделать. Опять невозможно было разжать губы. А волны не переставали накрывать, волны накатывали на меня снова и снова, чаще и чаще, сильней и сильней и вот мне уже наплевать на кошку (или кто там на мне устроился). Волны размывали меня как песок, растаскивали по крупицам по всей постели.

Мне казалось, что я, переворачиваясь с боку на бок, скоро подкачусь к самому её краю и свалюсь на пол, но совершив два, три, четыре, пять, шесть и больше переворотов в одном направлении, удивлялся, что постель ещё не кончилась, что она продолжается в угоду этим переворотам. Не может быть, чтобы в ней было столько свободного места. Ведь уже после третьего переворота она должна была перейти в пустоту. Потом мне чудилось, что я уже не на самой постели, а под ней, катаюсь по поверхности пола. Наверное, успел свалиться и сам этого не заметил. Однако странно, что не застеленный ковром паркетный пол такой мягкий. Совсем как матрац, пол не уступает ему в податливости, а быть может, даже превосходит его в ней. Мне на полу так удобно лежать. Странно, почему я всё ещё сплю на кровати, а не на полу?

Я до конца отдавался во власть сонной стихии и наслаждался происходящим. Меня качало, меня вращало, плавно подбрасывало и плавно же опускало. То куда-то относило, то куда-то же возвращало. Всё это было, безусловно, приятно. При этом, я разборчиво сознавал себя. А ещё не прекращал следить за временем.

Со временем опять творились какие-то чудеса. Когда по моим внутренним меркам должно было пройти не менее десяти-пятнадцати минут, то на самом деле проходило всего минуты две-три. Во всяком случае, не больше пяти минут проходило. Значит, теперь я не отставал от времени, а наоборот, опережал его. Все эти выигранные минуты и секунды, которые удалось обогнать, шли мне на пользу, а не во вред. Они освежающе на меня действовали и засчитывались мне в ночь. Ведь это были совсем не те, тяжёлые часы бессонницы, которые всегда угнетали.

На этот раз я победил. Пусть и ценой опоздания на работу, что в принципе не особо критично. Всего лишь нужно позвонить и предупредить. Сообщить о своей задержке со ссылкой на чрезвычайные обстоятельства. Одно дело позвонить и сказать, что совсем не придёшь, другое, что придёшь с опозданием. Когда? Ближе к полудню. Потом можно даже не объяснять ничего. Мало ли что у меня случилось. Всё, что угодно произойти могло. В конце концов, причина выглядит уважительной, если человек, несмотря ни на что, всё-таки приходит работать. При этом, он выглядит бодрым и отдохнувшим, полным сил и энергии. Да всегда бы так приходил!.. Вообще, почему на работу положено приходить рано утром? Почему бы не установить начало рабочего дня с двенадцати до восьми часов вечера? По желанию, разумеется. Впрочем, такие мысли по утрам были для меня особенно характерны. Даже не мысли, а скорее капризы. Скажите, кто из вас, проснувшись на работу, никогда не думал об этом.

Человек я рассеянный. Причём, не только по утрам, когда совсем недавно проснулся и сознание ещё вполне не распогодилось. Нет, рассеянность – это моё естественное состояние, оно простирается на весь день. Каким я встал утром, спал ночью или не спал, отразились ли на моём утреннем самочувствии последствия алкогольной оргии вечером накануне и (или) страстной ночи с какой-нибудь случайной женщиной – значения не имело. Мне всегда было одинаково трудно собраться, сделать над собой усилие и вместо того, чтобы спуститься с небес на землю я продолжал витать в облаках. Производил какое-то действие, а сам в это время был далеко мыслями от предмета.

В связи с этим свойством своей натуры (которое уже давно принял как должное и успел с ним смириться) я панически боялся оставить включённым утюг, плиту, забыть закрыть кран в ванной или запереть дверь. Подобная оплошность легко могла привести к катастрофе или, во всяком случае, стоить мне дополнительных нервов. Поэтому для собственного спокойствия за минуту до выхода я последовательно, чтобы ничего не пропустить, обходил квартиру. Проверял электроприборы, перекрывал в стояке воду. При этом, вытащенные из розеток вилки и переведённые в закрытое положение замки и краны я фотографировал для себя на телефон.

Паранойя, скажете вы. Возможно. Но пусть лучше у меня будет подтверждение того, что дома у меня всё в порядке, чем весь день нервничать из-за этого на работе. Ведь некоторые действия я выполнял машинально, на автомате и какой-то момент (как я что-то отключал или перекрывал) мог просто не отложиться в памяти, хотя техника безопасности была соблюдена, а с фотографиями об этом можно не беспокоиться. Мне был дорог мой покой. После всей этой процедуры (про себя я называл её “молитвой”, совсем как у лётчиков, когда экипаж самолёта перед отправлением в воздушное путешествие проверяет готовность к взлёту), я выходил, запирал дверь снаружи, в последний раз фотографировал всю эту комедию, и вызывал лифт.

Так называемое левое утро выглядело совсем не так как обычное утро. Это левое утро иначе звучало и пахло. Наверное, я проспал тот момент, когда мой дом перенесли в другой город, в другую страну, хотя на самом деле только в другое время, из-за чего теперь всё вокруг выглядит чужим и непривычным. Другие люди. Нельзя никого узнать.

Чтобы притерпеться к обстановке этого утра и немного акклиматизироваться с собой в дорогу я брал “ассистента”, который продавался в магазине около дома. Магазин этот уже открыт, а “ассистентом” я называл скромный стограммовый пузырёк. Я специально покупал его для того, чтобы скорректировать допущенные в утренней подделке неточности и нестыковки. С помощью “ассистента” я что-то подкачивал для себя, а на что-то и вовсе закрывал глаза, чтобы фальшивое утро как можно больше походило на настоящее.

А ещё этот стограммовый продукт мог отстранить на время депрессию. Перенести её наступление на пару часов вперёд. Больше-то все равно не нужно. Всего за час я уже доезжал до работы, а там за текущими делами мне становилось не до неё.

Вместе с этим “ассистент” считался чем-то вроде утешительного приза, своего рода компенсацией за ночное бдение. А заодно отличной профилактикой панической атаки, когда моя нервная система ошибочно восставала против меня. Объявляла войну, перепутав с настоящим врагом, к которым относились все, кроме меня.

В любом случае и при других обстоятельствах я бы не допустил этой покупки. По идее я вообще должен был выйти из дома, когда магазин ещё не работал. Но раз уж так вышло, то сегодня в виде исключения его можно взять и оприходовать в пустом тамбуре электрички.

***

По будним дням в определённые утренние часы мне приходилось ехать на работу. Поэтому ровно без десяти восемь я выходил из дома на улицу и обязательно встречал там людей, чьи интересы совпадали с моими. Это были такие же люди, как и я сам, с таким же небольшим, но стабильным доходом, проживавшие где-то неподалёку. Они тоже выходили из дома в одно время со мной, чтобы успеть на нашу общую электричку.

Электричка следовала по расписанию. Во избежание нервотрёпки (*показательно долгий, протяжный вздох, “наш поезд уйдёт, пока вы купите себе свой месячный абонемент) пропуска в пригородной кассе оформляли заранее.

В группе 8:02 (время отхода поезда от нашей станции) я состоял уже год. Как раз год назад я поменял место работы, соответственно мой график тоже сместился, по сравнению с предыдущей работой.

Понятно, что вся наша сплочённая группа работала на разных предприятиях, в разных концах города. Стартовали-то мы все с одной площадки, а ближе к метро распадались на отдельные юниты. Кто-то из нас ехал до конечной станции вокзала, кто-то (например, я) выходил на ближайшей к вокзалу остановке с метро. Вышедшие на моей станции, тоже все разделялись: одни шли к входу в подземку, а другим (опять же мне) предстояло пройти ещё метров пятьсот до МЦК.

Но 8:02 это то, что всех нас объединяло. В этом времени залог нашей стабильности, а значит и всего остального в жизни. Мы ничего не хотели менять. Нас всё устраивало. Ни в какое другое время, мы не могли больше встретиться. Никогда. Даже на обратной дороге подобная встреча представлялась маловероятной, всё зависело от случая. Но мы гарантировано встречались по утрам в это самое время – 8:02. В этом времени прослеживалась система.

Если всегда состоять в одной группе и по возможности не изменять ей с другими, более поздними группами, то такая преданность своему времени гарантировала своевременное появление на рабочем месте и способствовала закреплению на этом месте. Причём, с каждым днём всё больше и больше. И мои одногруппники из разряда простых пусть и не случайных попутчиков переходили в разряд людей отдалённо мне близких. Я начинал считать их партнёрами. И по-своему волновался, если замечал, что кто-нибудь из них не пришёл на наш поезд, что кого-нибудь нет уже второй-третий день, и радовался, когда он, наконец, появлялся. Всегда хотелось подойти, поздороваться, спросить, почему пропустил эти несколько дней, всё ли в порядке и так далее. А главное, чтобы при этом на меня не смотрели как на ненормального, а реагировали бы адекватно на все эти мои расспросы.

А, в конце-то концов, почему действительно не начать здороваться? Почему для соседей такая практика существует (или, правильнее сказать, существовала когда-то), а для попутчиков нет, хотя последних я встречаю гораздо чаще, чем тех же соседей. Ведь они точно также могут считаться соседями. Пусть мы не соседствуем с ними по подъезду, по этажу, не работаем в одной компании, а пребываем точно посередине, между работой и домом. Мы ежедневно (кроме выходных) соседствуем на одной дороге (в одном транспортном средстве) от нескольких секунд до минут. Эти дорожные соседи (или “содорожники”) точно также могут нравиться или не нравиться. Они могут быть даже объектами дистанционной любви.

Например, за последние пять или шесть лет, я был постоянным участником трёх или четырёх групп и почти всегда был в кого-нибудь влюблён по дороге. Правда, вне группы (дома, на работе, по дороге с работы или на остатке пути на работу) я прекращал думать о своей “дорожной возлюбленной”, забывал о ней на весь день. И опять вспоминал непосредственно перед самим выходом, а потом держал её в голове только в составе группы. То есть те самые десять-пятнадцать минут, что мы проводили вместе с ней на платформе или в вагоне я думал только о ней. Вполне достаточно для “романа”. О том, чтобы подойти и познакомиться ближе – нет, этого и в мыслях у меня не было. Может быть, я стеснялся, но скорее всего, просто берёг всё то, что успел на её счёт нафантазировать про себя. К тому же, девушки, которые мне нравились свободными никогда не были. По крайней мере, никаких исключений они для меня никогда не делали. А вот так я как бы “любил” и мне было приятно ездить вместе с ними на работу.

Как известно, любовь делает человека другим. Вот и я пока был “влюблён” приходил на работу без опозданий, даже если мне очень хотелось перенести свой выход на час или полтора. Да и выглядел на все сто. Но на тот момент “девушки” у меня не было, поэтому я изредка позволял себе ездить на работу с чужими группами. Но потом и эти чужие группы постепенно становились моими группами, в них у меня тоже появились знакомые, которыми я стал дорожить не меньше остальных дорожных соседей.

Теперь дело обстояло так: если я соскучился по кому-нибудь, кого-то давно не видел, кого очень хотелось встретить – нет ничего проще. Я пропускал состав группы 8:02 и отправлялся в следующих составах. Например, в 8:07 или в 8:15. Правда, начиная с состава 8:25 мне уже делали замечания на работе. Так что я там так никого и не узнал близко.

Однажды без ущерба для производства я попробовал слегка расширить “круг общения”. Тогда я просто прибавил шагу и успел проскочить перед своей классической группой на группу 7:57. Правда, эта группа отнеслась ко мне несколько недружелюбно (ясно, я был для них чужаком) и не позволила влезть в переполненный тамбур. После этого случая я больше не связывался с группой 7:57, в которой все два с половиной часа пути собирались жители Подмосковья. Эти отдалённые пассажиры не слишком жаловали нас, городских пассажиров. А всё потому, что мы имели возможность пользоваться короткими, ближними электричками. Электрички эти следовали только по черте города, отсюда были гораздо свободней и ехали мы в них с большим комфортом, да и стоимость проезда дешевле. Зона-то одна. Вполне нормально, что провинциальные пассажиры не были в восторге от действий наглого городского пассажира, которому не хватило своих городских электричек и он решил сунуться в дальнюю электричку.

За пять лет у меня было несколько серьёзных увлечений. Первая девушка бросила меня несколько лет назад (тогда мы ездили с ней в группе 08:44). Я заприметил её в феврале и несколько месяцев стерёг на платформе и за это время она раза два на меня посмотрела. А потом наступило лето, и она вдруг перестала ездить. Я сначала подумал, что у неё каникулы или она ушла отпуск. Я был ей верен и не пропускал ни одной 08:44, а на работе меня даже поставили в пример как очень аккуратного сотрудника. Но и осенью она тоже не появилась.

После неё у меня было ещё несколько девушек. Начались своего рода свободные отношения. В электричках я встречался с теми, с кем хотел. Одна такая (в больших очках, не ахти какая красавица, но вполне ничего) садилась явно не на моей станции (там я её ни разу не видел) и с сигаретой во рту (или между пальцев) караулила меня на той, где я выходил. Я чувствовал её пристальное внимание пока проходил мимо, и это внимание было приятно. По наитию работала она в офисе, в бухгалтерии, в женском коллективе, при всём при этом она не ещё, а уже не замужем, без прицепа и звали её наверняка Катей. С ней у меня началось тем летом, когда пропала та, первая и продолжалось до осени. А потом, она, наверно, уволилась и на её место в группе пришла пафосная дама лет примерно под пятьдесят, но с отличной фигурой, высокомерным холодным взглядом, с пятым или даже шестым размером груди и с таким же шестым телефоном (на то время последним).

Откровенно мне было не совсем понятно, почему она ездила на электричке. С такими внешними данными как у неё, можно было ездить как минимум в мерседесе, а в электричке она выглядела несколько неуместно. Хотя может быть, мерседес у неё поломался? Но нет, я исправно сталкивался с ней в группе 8:55 год или около того, а несколько раз встречал её на обратном пути, правда, в необычное для себя время и тогда она как бы “подвозила” меня на своей электричке.

По причине недостатка личного пространства поездка в метро была мне невыносима, но на тот момент альтернативы не было, приходилось терпеть. Тем не менее, пребывание с незнакомыми людьми в таком плотном контакте выглядело не совсем приличным. Если бы ещё ближе, то это уже не совместная поездка, а групповой секс в час пик. Приходится стоять и тереться друг об друга одеждой или соприкасаться открытыми участками кожи, обмениваться запахами, которые далеко не всегда приятные, а в большинстве всё же отталкивающие. Запах немытого тела, табака, перегара, лука, открытого энергетика, удушливого парфюма или духов на таком близком расстоянии были немилосердны к моему чуткому утреннему обонянию.

Впрочем, дело не только в запахе. В тесноте вагона метро люди находились ко мне так близко, что становились видны их подробности. Можно было сосчитать все родинки, оценить состояние кожи, полюбоваться рисунком художественной татуировки. Мне был отчётливо различим каждый растительный компонент на лице или теле, я обращал внимание на шрамы, прыщи, болячки, замечал макияж, следы пудры или тонального крема маскирующего гематомы. А ещё нигде кроме как в метро мне не приходилось разглядывать чью-то плешь так внимательно.

Все эти детали были личными, не предназначенными для публичного просмотра и меня не касались. Тем не менее, в метро же они проявлялись и становились доступны всем без разбора, надо было только поближе встать. Выбивающиеся пряди, слипшиеся от геля или просто непромытые волосы, перхоть на голове и на плечах, недобритая щетина и другие помарки. Неужто и мои слабые места тоже были заметны, неужели и я представал в невыгодном для себя свете?

Помню, весь пятиминутный перегон от станции “Нагатинская” до станции “Тульская” я простоял лицом к лицу с молодой женщиной, некогда презентабельная внешность которой, подверглась губительному воздействию кислоты или пострадала от высокой температуры. На голове у женщины был парик, на носу телесного цвета накладка. Женщина накрасилась густо и броско, но даже толстый слой косметики не смог прикрыть глубокие рыбцы на коже. На ней были тёмные очки, однако сквозь стёкла я видел, что один глаз у неё неживой, стеклянный.

Возможности отойти или хотя бы отвернуть голову у меня не было. Да и ей самой, наверное, тоже было неловко, оттого что я вынужден её изучать. Если бы я повстречал эту же женщину на улице, то на отдалении не заметил бы ярко выраженного дефекта в её наружности, а тогда в вагоне просто опустил глаза.

Иногда из-за стеснённых условий поездки (которые к тому же были усугублены жарой), на меня часто накатывал приступ паники. Я стоял вцепившись влажной ладонью в поручень, избегая при этом на кого-либо смотреть своим затравленным взглядом и, выравнивая дыхание, сбивчиво считал про себя: раз, два, три, четыре… Предполагалось, что счёт поможет не зацикливаться на приступе и не даст по возникшему во мне страху за всего одну-две минуты разойтись, до того свирепого ужаса, при котором потеряв над собой контроль, я начну дико кричать, хватать руками других пассажиров, метаться по вагону, колотить во все окна и двери, а потом присяду у дверей на корточки, прижмусь к ним и закрою трясущимися руками голову. Концерт вышел бы зрелищным. Во что бы то ни стало от исполнения от этого номера следовало воздержаться. “Ассистент” (если я заблаговременно им запасался и перорально допускал его в свой организм) надёжно страховал меня от такой выходки.

Если я не отставал от графика, то по дороге до МЦК на меня надвигался встречный поток “содорожников”. Все мужчины. Двое откровенно сисадминского вида. То есть сочетание телесной полноты, очков, жидкой бородки и тонких длинных волосы, собранных сзади в хвост. Растянутый свитер, на спине городского типа рюкзак (этот аксессуар обязателен), а на ногах кеды или военные ботинки на шнуровке и для завершения образа обёрнутая шарфом шея. На лицо все признаки системного администратора. Менеджеры так не выглядят.

Мне всегда хотелось издалека слегка кивнуть этим людям, моим “содорожникам”. Подать какой-то условный знак, мол, всё хорошо, всё нормально. Если мы опять с вами встретились, то всё в жизни идёт по плану, как положено. Что мы предсказуемы и безопасны. Интересно, как бы они отреагировали на такой кивок?

Кто были эти люди? Что происходило у них в головах? Был ли там я? Интеллигентного вида бородатый очкарик с нетипичным лицом и с кудрями, который всегда ездил в тамбуре и не расставался с книгой. Вдруг кто-нибудь из этих людей тоже отметил мою скромную роль “содорожника” если не в мемуарах, то хотя бы мысленно, в голове?

Ведь все они видят меня по-разному. Либо не видят вовсе. Для людей первого круга (которые любят меня, которые видят меня с максимально-близкого расстояния и под самым большим увеличением и которые также легко могут дотронуться до меня), я просто огромен и наиболее привлекателен.

Для людей второго круга я не более чем просто заметен. Для них плоский, поверхностный, односторонний и однобокий. Для них во мне отсутствует глубина. Для них я просто фотография с настоящего меня для людей из первого круга. Я сопоставим с каким-нибудь известным актёром, с которым они никогда не были знакомы, но которого регулярно видели, например, в кино. И если я умру, то и мою смерть они воспримут точно так же, как смерть этого самого актёра. Ну а если бы я меня можно было сравнить с произведением искусства, то в таком случае, люди второго круга ничего не смыслили бы в искусстве, а если бы я был книгой, то они не читали меня, а пролистывали.

Для людей третьего круга я не более чем чёрная точка в толпе. Почти незаметен. Наименьшее увеличение.

Ну и, наконец, для людей четвёртого круга меня не существует в принципе. Для них меня нет. Для них я ни жив, ни мёртв. Они обо мне даже не подозревают.

А вообще, это немного несправедливо. Я знаю некоторых представителей четвёртого круга, а они меня нет. Может мне тоже не хотелось бы про них знать.

По дороге на работу попадались такие места, проходя которые в голове появлялись одни и те же мысли. Между этими местами и мыслями не было никакой общей ассоциации. Допустим, проходил я какое-нибудь место, например, автобусную остановку и в голове у меня рождалась какая-нибудь неожиданная мысль или идея. А на следующий день, когда я опять проходил мимо этой же остановки, то в моей голове снова всплывала вчерашняя мысль, при этом, ещё секунду назад я думал о чём-то совсем другом. И так изо дня в день. Из недели в неделю. Про себя я называл такие места “переключателями”. То есть, иду, голова у меня настроена на определённый канал, как вдруг что-то щёлкало и канал сам собой переключился на другой из-за того, что я проходил, например, остановку.

Одним из таких “переключателей” был стенд для размещения афиш. Если бы я жил не в Москве, а в любом другом городе, то наверняка предположил бы, что этот стенд относится ещё к советской эпохе. Но Москва очень временный, непостоянный город, он течёт как река и городские сооружения в нём меняются чаще, чем погодные условия. Несмотря на это, афиша на стенде за четыре месяца обновлялась лишь дважды. Сначала на нём месяца три провисела добродушная морда некого Олега Митяева (всегда собирался разузнать о нём в Интернете, как только приду на работу, но всякий раз забывал), а потом появились сведенья о концертах Дианы Арбениной. Ну, с этой дамой мне и так всё понятно.

Рядом с этим стендом я каждый раз проигрывал в голове ситуацию, будто бы мне далеко за 80, физически я уже чуть более чем полностью изношен, общее состояние моего здоровья весьма удручающее (однако мозг ещё функционирует), а ещё по какой-то причине у меня отсутствуют обе ноги выше колена. Я то ли в больнице, то ли в футуристической богадельне, лежу утыканный всякими трубками и катетерами, смиренно наблюдаю за приближением своей неминуемой смерти на многочисленных мониторах. И рядом со мной – никого. Ни жены, ни детей, ни внуков. Я совершенно один. Всю жизнь потакал собственному эгоизму и вот результат. А ещё жить мне осталось совсем недолго, максимум день-два не больше и мне откуда-то об этом известно. Короче, перспективы никакой нет, я вплотную подошёл к финальной черте. Почти как со сном: опять рано проснулся, пролежал без сна весь положительный баланс жизни, мне скоро “вставать”, нечего и надеться на то, что вновь удастся заснуть и ещё немного пожить. И вот на этой черте я вспоминаю прожитую жизнь (больше-то делать все равно нечего) и мечтаю вернуться обратно в прошлое и попробовать всё сначала. Прожить ещё хотя бы полжизни. А самое благоприятное время для возвращения – это моё нынешнее настоящее. Только в этом времени у меня есть для этого все условия. К тому же раньше вернуться все равно нельзя, а позже мне ни к чему. И я прошу Бога предоставить мне ещё один шанс. Бог мне внимает и в один момент из безногого старика-инвалида, я превращаюсь в красивого молодого мужчину, который как раз пробегает на своих длинных ногах мимо этого самого стенда. Но при этом я всё помню: и про дом престарелых, и про скорую смерть, и про то, что предоставили второй шанс, но дальнейшие подробности, относительно моего будущего (вот прямо отсюда) мне недоступны. Меня вернули в моё счастливое время, я сбросил почти полвека, я на ногах, полон и силы, и не осведомлён ни о чём. Кажется, бери, наслаждайся, живи и радуйся. Только есть только одно “но”: сейчас надо идти на работу. Ну не смешно это разве?

Полпути пройдено. Вот и МЦК. Перевалочный пункт. Между интервалами поезда у меня появлялось пять минут свободного времени. За эти пять минут можно было немного перевести дух и отдышаться. Постоять, почитать что-нибудь в стороне. Отчего-то мне очень уютно здесь. Нет такой суеты как в метро. Всё тихо, спокойно. Чисто, сухо, тепло. Опять же есть крыша над головой. Казалось бы, весь день так бы и простоял. А если бы было, где купить попить-поесть, то, наверное, поселился бы здесь навсегда.

Эти пять минут в ожидании прихода поезда я ценил больше всего на свете. Только ради этого у меня был стимул ездить по утрам работу. Мне не хотелось, чтобы приходил поезд. Эта часть пути была единственно-приятной, отсюда понятно моё желание продлить её, растянуть подольше и в полной мере насладиться этим моментом. Если бы работы у меня не было, то, наверное, я приезжал бы сюда просто так. На час, на два. А может, ещё и буду приезжать. Некоторые писатели сидели и писали в кафе. А я бы писал прямо здесь, в вестибюле. Нигде больше я не чувствовал себя в такой безопасности. Разве что, в детской поликлинике, когда вместе с матерью приходил туда на приём к врачу в детстве. Почему я сразу вспомнил про свою детскую поликлинику? Просто, когда Московское Транспортное Кольцо только открылось и работало ещё в тестовом режиме, то в павильоне станции “Верхние Котлы” где я садился, стоял точно такой же запах, как и в той в поликлинике из детства. Я его сразу узнал.

Мне всегда хотелось повернуть обратно. Кстати, в этом плане мои ботинки были гораздо мужественнее меня. Они всегда упорно топали туда, куда мне идти совсем не хотелось. Подозреваю, что мне немного завидовали встречные прохожие, которые в свою очередь шли исполнять свои должностные обязанности, в то время как шёл их дорогой к дому. Так, во всяком случае, это выглядело по отношению к ним самим. Мне самому интересно было бы посмотреть на то, как моя вечерняя дорога домой выглядит с точки зрения утренней дороги на работу.

По дороге на работу я включался в игру, которую сам же придумал. Согласно правилам этой игры, каждый мой путь должен быть уникален. Свой завтрашний маршрут я составлял ещё накануне вечером. Искал неизрасходованные ходы на блокнотном листке. При этом я постоянно заглядывал в свой архив, где у меня хранились подробности прошлых поездок и, сверяясь с ними, утверждал новый план, а на следующий день либо во всём ему соответствовал, либо прямо на ходу вносил в него поправки и изменения, если у меня не получилось чего-то учесть заранее.

Основной смысл игры состоял в том, чтобы выйти из дома как обычно и, добираясь до работы обычным способом, тоже прийти туда как обычно. Но на этом часовом маршруте исхитриться проявить разнообразие и отступить хотя бы на одну деталь так, чтобы эта новая схема выглядела оригинальной и не копировала предыдущие схемы, которые я уже успел наездить. Мне и самому было интересно, обнаруживать всё больше фантазии и изобретательности в этом деле, не повторяться, что-то постоянно придумать и сочинять. Несмотря на ограниченные возможности, я не собирался нарушать свои правила и, выходить из положения приплетая такие вещи, как смена предметов одежды или книг, которые читал в дороге или “соседей”. В том-то и был весь фокус, чтобы использовать условия самой дороги и ничего больше. Такси исключалось. Использование такси вело к немедленной дисквалификации. Только общественные виды транспорта.

Например, выйти из дома, дойти до платформы и, спустившись в переход, повернуть не направо, а налево, сесть не в десятый вагон по ходу поезда, а в шестой. На “Нижних Котлах” воспользоваться широтой выбора турникетов. И проход через пятый турникет в сочетании с восьмым вагоном в одной поездке, разыгрывало уже новую комбинацию.

Всё! Вы думаете это так просто? Попробуйте продержаться год на схеме, где задействованы хотя бы три вида транспорта. Случайности (задержка или поломка), а также любые другие обстоятельства непреодолимой силы, которые срывают поездку, тоже считаются.

Итак, в моём активе имелись электрички (я фотографировал номера и, разумеется, не мог заранее предсказать какой номер мне выпадет утром), вагоны, двери, турникеты, место, где для перехода одной дороги, потом место для перехода второй дороги, пять дверей для входа на МЦК, два турникета, пять дверей для выхода на платформу, опять поезда, вагоны, двери поезда. Дальше, пять дверей для выхода в вестибюль, снова два турникета, пять дверей для выхода на улицу, место для перехода одной дороги, второй, третьей, аллея или улица, проходившая параллельно этой аллеи.

По дороге находились такие объекты как автобусные остановки в количестве четырех штук. Их можно было обходить справа или слева. А ещё скамейки и урны. То же самое, но пока ещё они мне не пригождались, я их придерживал на крайний случай. Ну и напоследок мне предстоял выбор: срезать и пройти под окнами и сэкономить почти двадцать секунд или пуститься по нормальной пешеходной зоне в обход дома.

Всё это я комбинировал между собой и по-разному сочетал. Из всего этого нехитрого набора я уже год составлял неповторимые комбинации. Возможностей у меня была масса. Можно идти сначала по одной стороне улицы, потом перейти дорогу и пойти уже по другой стороне, дойти до подземного или наземного перехода и снова вернуться на свою сторону. На худой конец можно пройти по бордюру, газону. В крайнем случае, немного вылезти на проезжую часть. А то и вовсе проехать две остановке в неповторимом троллейбусе по специально выделенной полосе.

Не представляю, что делать и каким образом я буду попадать на работу, когда иссякнут и эти ресурсы. Когда у меня просто закончатся варианты и собирать свой путь окажется уже не из чего, всё уже будет использовано. Придётся опять включать в план метро, где с тремя пересадками возможностей наберётся больше. Но опять-таки ненадолго. Всему есть предел. Не оставаться же из-за этого дома. Поэтому самым лучшим выходом мне казалась мысль о смене работы…

Надо же, куда меня занесло! Да, когда ещё всё это случится? Сейчас недостатка я не испытываю, а там дальше видно будет.

Кстати, я не просто так “подбирал” дорогу. У моей “игры” была цель. Я отчего-то верил, что если перепробовать все варианты дороги от дома до работы, то однажды она “откроется” единственно-правильной комбинацией и в самом её конце покажет чудо. Я искал этот вариант, пробовал его вычислить, чтобы затем каждый день тщательно соблюдать все нюансы и тонкости и неизбежно становиться его очевидцем (а заодно и участником). С другой стороны, может, всё это я сам себе и придумал, чтобы не ездить каждый день по конвейерной ленте, а возможность дорожного чуда не зависит от того, из какого тамбура я выйду и через какой турникет пройду?

На следующей от моей станции, ворочая в разные стороны рулём и с его помощью высвобождая себе проход в узком тамбуре, какая-то беспардонная велосипедистка затащила в него свой велосипед азиатского происхождения. На замечания пассажиров, которых она преднамеренно бодала транспортным средством, эта особа отреагировала абсолютно неадекватно. Вместо того чтобы извиниться, она сразу окрысилась и начала всем подряд хамить. Не ваше, мол, это дело, где мне ездить с велосипедом, заявляет. Вас типа забыла спросить. Где хочу, там и езжу.

Ещё через одну станцию, большинство пассажиров вышло, в тамбуре стало свободнее. Остались только она, некая гражданка, пострадавшая, кстати, от руля велосипеда (после того, как руль упёрся одной рукояткой ей в живот, и гражданка робко попробовала что-то ей возразить, то её заодно оскорбили), сам велосипед и ваш покорный слуга.

Девица покрутилась и перешла в соседний тамбур к приятелю. Полагаю, такому же велосипидору. Простите, вело любителю. Они сели вместе на предыдущей станции, просто он в один тамбур, она в другой. Ну и на том спасибо. Свою машину она к нему не потащила, ошибочно предположив, что её велосипед и здесь в надёжной сохранности. А что? Безобидный очкарик с книжкой, женщина, не ставшая вступать в перепалку.

Она ушла, а я всё стоял и смотрел на этот велосипед. Смотрел на него, смотрел и странным образом вспомнил про свой многофункциональный швейцарский ножик, который всегда носил с собой в рюкзаке. Ножик в кармане рюкзака и оставленный без присмотра велосипед мысленно слились у меня в одном деструктивном порыве.

Мне с детства внушали уважение к чужой собственности. Однако, случай был исключительный, сейчас или никогда, возможно я всю жизнь буду потом жалеть, что, не воспользовался этим ножиком и не испортил чужое имущество, тем самым проучив наглое быдло. А эта гражданка, которую ударили рулём в живот и обхамили, вряд ли станет меня закладывать владелице велосипеда или наряду полиции, если бы той вздумалось его вызвать для разбирательства.

Ножик был оснащён шилом. Я зажал его в кулаке, пропустив остриё между средним и безымянным пальцем и быстро пока не передумал, подошёл к велосипеду, с нажимом вогнал этот выступ сначала в одно колесо, потом в другое, качественно пропоров обе покрышки, а затем сложил инструмент, убрал его обратно в рюкзак и, никак не прокомментировав свой поступок, вернулся к чтению книги. Хотя после такого, мне и не особо читалось, но я притворился, что снова увлёкся.

Наверное, машина успела перенять антагонистический нрав своей владелицы, только теперь её нахальный велосипед слабел на глазах. Он сморщился и обвис как при потере упругости. Внутреннее давление в нём стремительно падало. Казалось, шины выпускали не только воздух. Вместе с воздухом через проделанные мной отверстия из брутального, накаченного когда-то “горца” выходил смысл жизни. А также дешёвые понты и самомнение.

Велосипед с шипением испустил дух и медленно завалился на пол. Наверняка, его агрессивна владелица, точно также просела до самого основания, если бы её тоже можно было кольнуть моим шильцем разок-другой.

Женщина сделала вид, будто ничего не заметила. Даже глазом не моргнула. На ближайшей станции мы вышли, а владелица так и не появилась.

Понимаю, у меня конкретный бзик в голове, прямое последствие “ассистентов”, только когда я выходил из дома, то напоследок окидывал прощальным взглядом мебель, книги, одежду в прихожей… Смотрел на эти предметы обстановки словно последний раз. Дело в том, что у меня никогда не было твёрдой уверенности, что я вернусь сюда снова вечером после работы. Не факт, что я вообще вернусь когда-либо домой. Этого могло и вовсе не произойти. Ни сегодня, ни завтра, ни через месяц – вообще никогда.

Конечно, бытовые опасности присущие крупному мегаполису в любом случае сопровождали меня всю дорогу. Всё что угодно могло случиться. Меня могло сбить машиной, я мог попасть под поезд, какой-нибудь террорист взорвёт бомбу, а я окажусь в поле действия его взрывного устройства. В конце концов, может стать плохо с сердцем, что тоже приведёт к банальной кончине. От этого никто ведь не застрахован. Как и от всего остального, что я уже перечислил и от того, что я перечислять не стал.

Только я боялся не этого. К несчастным случаям, терактам и сердечной недостаточности, я мысленно был готов и держался настороже. Я боялся необъяснимого исчезновения на самом маршруте. То есть выехать из дома на работу, но до работы так-таки и не доехать и пропасть по дороге туда без вести. Испариться. Мало ли случаев, когда люди исчезают бесследно? Вот и я опасался того же. Не найдут ведь. Более того: меня даже не сразу хватятся. Вполне допускаю, что вообще не будут искать. Был мальчик, и вдруг нет мальчика. Никто и не заметит. А был ли мальчик?..

Вот не приду однажды на работу. Там решат, что я заболел. Может быть, подумают, что я запил. Позвонят и не дозвонятся. А на следующий день меня опять нет. И мне опять позвонят и опять не дозвонятся. Подождут недельку-другую, а затем просто уволят. Возьмут на моё место нового человека, а про меня забудут через какое-то время.

Ну а дома, так там вообще никто не поднимет тревогу. Проживаю один, с соседями не общения не поддерживаю. Кто-нибудь потом вспомнит и подумает, что-то давно меня не было видно и сразу же объяснит себе это моим переездом.

Да если кому-нибудь специализирующимся на похищении людей стало бы известно о моём случае, то меня поминай, как звали. На органы, возможно и не разберут (возраст, экология, дурные привычки, всё это дурно сказывается на здоровье), да и в медицинскую карту предварительно заглянуть не мешало бы, а вот к рабскому труду привлечь могут. Или опыты на мне ставить. Или просто какому-нибудь отмороженному миллионеру захочется убить на охоте другого человека, вот меня и возьмут для этой цели. В качестве жертвы.

Добавим в этот же список похищения людей инопланетянами, временные разломы, проходы в параллельные измерения и прочий вздор аномального характера. Это тоже нельзя исключать и сбрасывать со счетов. Поди докажи, что инопланетян нет, а миры эти не существуют.

А может, я понадоблюсь для чего-то такого, что мне вообще в голову не придёт. Как подумаешь обо всём этом, становится страшно. Ничего не случится – попадёшь на работу и работай, а там предстоит дорога обратно. Тоже неизвестно попадёшь домой или нет.

***

Давно собирался написать о моей телефонной фобии (или телефонофобии), да всё мне как-то не до того было. Начну сначала. С самого детства. Наверное, уже тогда я не ждал от телефона ничего хорошего.

Только что я тогда мог знать об устройстве телефонной сети? У меня было только самое общее, самое примитивное представление о том, что это такое на самом деле. Это чёрное, огороженное техническое пространство, связывающее между собой две трубки. Витой провод от одной трубки присоединён к корпусу с дисковым номеронабирателем, а оттуда уходит в стену, а дальше вообще чёрт знает куда ведёт, прежде чем снова выйдет из стены, войдёт в другой аппарат и по проводу попадёт трубку. Я даже пробовал тянуть за этот шнур, но телефон оппонента не шевелился, а я выдернул из телефонной розетки шнур вот и всё. Но именно, там, за стеной, в режиме реального времени, точно и без задержек шли голоса. Туда-сюда. В обе стороны. Двадцать четыре часа в сутки голосовые сообщения. Пожалуй, всё. Но где, на каком уровне располагается это место, над нами или под нами – всё это выходило за область моего понимания ограниченную на тот момент начальной школой.

Ребёнком я, конечно, не мог постигнуть всей структуры телефонных коммуникаций. Банальный дефицит знаний. И всё что я мог тогда – дать волю воображению, то есть, представить, как это самое связующее звено выглядит изнутри.

Наверное, там столько всего интересного, и с каким удовольствием я исследовал его мысленно. Только так с помощью фантазии оно поддавалось изучению, и только так я мог подавить свой страх перед ним. То есть, объяснив себе это его внутреннее устройство с оглядкой на свои страхи, тем самым максимально обезопасив его для себя, чтобы можно было и дальше спокойно через него (по нему) общаться со своими приятелями. Выяснять, например, что задано (в том случае если пропустил несколько дней по болезни) или уточнять школьное расписание, к какому уроку приходить завтра и т.д., и т.п. И когда мои родители, подкреплённые, кстати, дипломами о высшем техническом образовании, требовали проверить, насколько актуальна та или иная школьная дисциплина, то они даже не подозревали, с каким страхом был сопряжён для меня каждый такой звонок. Ведь с одной стороны я дома, где мне всё хорошо знакомо и ничто не может мне угрожать, а с другой я даже не на улице (естественно, незнакомой мне улице), а вообще непонятно где, один на один со своим собеседником, только я боюсь, а он почему-то нет. Ведь это же неестественно слышать друг друга за несколько автобусных остановок, иногда и учительницу-то не слышим, хотя вот она, здесь, в классе, в поле зрения. А тут… И как так сделано?

На время телефонного разговора, я словно переставал быть дома, не мог нормально воспринимать домашнюю обстановку и, исчезая оттуда неизвестно куда, шёл на голос товарища. И кто знает, во что я вмешиваюсь, на какой территории оказываюсь, попросив (вот прямо сейчас) к телефону своего знакомого одноклассника и какие силы могут на меня ополчиться, если что-то пойдёт не так. Ведь всё не так просто. Совсем не просто. Мало ли мне придётся сказать что-то не то.

Поэтому я наотрез отказывался набирать незнакомые номера, звонить кому-нибудь не из класса (даже в службу точного времени, я просто не верил, что на том конце отвечает на мой звонок металлический робот), и конечно сам никогда не подходил к телефону. Подходили всегда родители и в том случае если спрашивали меня, то прежде чем соединить, заставлял спрашивать, кто звонит и по какому вопросу. Лишь после этой поверки я чужим, грубым голосом произносил в трубку это слово: “алё”.

Вдруг кто-нибудь только притворяется моим другом, а на самом деле не знает меня, а эта грубость должна была отпугнуть потенциального хулигана. Он должен был понять, что со мной шутки плохи, трусливо пролепетать мне в ответ: “ой, я ошибся”, повесить трубку и больше никогда не звонить, по крайней мере на этот номер. А ещё (это если не запоминал номера и набирал произвольно) вообще оставить эти фокусы, чтобы опять ненароком не позвонить мне сюда. Ведь мальчик с таким голосом как у меня не может быть простым мальчиком. Чтобы отомстить, он может определить номер и начать сам допекать звонками. Заставлять слушать музыку, например, отечественную эстраду или вовсе звонить и зловеще молчать.

Этого, кстати, я боялся больше всего. Кто звонит, откуда звонит. Человек ли вообще звонит? Может само пространство шутит со мной или тот, кто там самый главный, кто за всё отвечает, но мне кажется, что он точно не человек. Люди бывают хорошие и плохие, а все, которые уже не люди, то они все по умолчанию нехорошие.

Я думаю: он очень нехороший, он очень плохой этот главный Телефонист, если позволяет себе такие штуки, то есть пугать детей своими пустыми звонками. Наверное, сейчас никто никому не звонит, наступило временное затишье. Ему стало нечего делать, вот он и развлекает себя. Тогда ему ничего не стоит сказать мне что-то страшное и этим напугать ещё больше. Например, про смерть родителей или что-нибудь ещё в этом духе, ну того, чего я больше всего боюсь – ему-то наверняка известны все мои страхи. А может ему запрещено говорить, чтобы не обнаруживать себя, а то его найдут взрослые. И ещё он, наверное, такой страшный, что на него даже смотреть нельзя, вот поэтому он и работает там, где его невозможно увидеть. Но скорее всего, он просто не может говорит. Он только слышит, но слышит всё. Через эти безмолвные звонки, он слышит всё, что у меня внутри, он слышит, как у меня часто бьётся сердце. А заодно прослушивает всю квартиру. Кто что говорит, кто, чем занимается (например, мама моет посуду, папа смотрит футбол) и так далее.

Ночами мне снилось, что он затаскивает меня в телефон, через звонок, сделанный ровно в полночь, и я крепко-накрепко привязывал себя на ночь к кровати за щиколотку. Я не знал, хожу ли я во сне или нет (это неизвестно и родителям, ведь они тоже спят ночью, а значит, могут не видеть, что я хожу), но вполне допускал, что хожу. Может получиться, что вот я встану и пойду во сне, а в этот момент будет ровно двенадцать часов ночи (то есть, самое страшное для детей время) и он позвонит, а я во сне сниму трубку и всё. Когда завтра утром родители придут будить меня в школу, то они меня не найдут. Отныне я смогу общаться с ними только по телефону, а видеть их не смогу, и они меня тоже видеть не смогут. Я буду звонить и каждый раз плакать, просить, чтобы они забрали меня отсюда, но при этом я буду отчётливо понимать, что им это не по силам. И никому из взрослых это не по силам, какой бы он ни был взрослый, им тоже не всегда всё понятно. Может когда-то взрослые и научатся извлекать детей из телефонов, а до этого времени я буду сидеть тут, в телефоне. Причём даже не в самом телефоне (по сравнению со мной он слишком мал), а как бы за ним. В самом телефонном пространстве, где звучат голоса, мне придётся сидеть в одиночестве. А может быть, я буду там не один? Может быть, там будут ещё дети, которые точно также, как я попали в телефон? Ведь пишут в газетах, пропадают куда-то дети, возможно, что в телефоны и пропадают. Сидят теперь там, ждут, пока взрослые что-нибудь не придумают для их освобождения, но у взрослых пока ничего не придумывается. А вдруг мы сами что-то придумаем, чтобы выбраться. А вдруг я и есть такой мальчик, который что-то придумает, найдёт способ выбраться, спасти себя и других детей. Я стану героем, про меня напишут в газете “Пионерская правда” и наградят специальной медалью, как за спасение утопающих, только уже за другое. За спасение от телефона. А?

Всякий раз я слишком волновался, думая об этом на ночь и если заснуть по-прежнему не получалось, то я начинал представлять себе, как вместе с другими детьми брожу среди телефонных переговоров по некому тёмному пространству, состоящему из бесчисленных коридоров. По стенам этих коридоров аккуратно уложены растительного происхождения провода, наполненные звучными голосами. Почти как в тоннеле метро, только там провода резиновые, как поливочные шланги. Также в отличие от метро здесь можно свободно ходить, не опасаясь угодить под поезд, но зато попасть сюда гораздо сложнее, чем спуститься на пути в метро. Мы все оказались здесь случайно, по ошибке.

Место, где мы находимся, не предназначено для человека и не относится к его изобретениям. Это место не зависит от человека, оно существовало до него, оно останется существовать и после. Это место как, например, океан или море только приспособлено к нашим нуждам. Например, по морю удобно плавать, перевозить людей, товары. Нужно только построить корабль. Или вот воздух. В нём можно летать на самолёте, нужен только сам самолёт. Так и здесь – удобно разговаривать на дальние расстояния, остаётся лишь купить телефон, ну а там дальше всё само получится.

Здесь нас пятнадцать-двадцать детей. Никто никогда не считал просто. Здесь вообще нельзя ничего посчитать – почему-то всегда сбиваешься, сколько не пробуй раз. Здесь темно, но всё видно, а в остальном здесь почти что никак. Не тепло и не холодно, сухо, питаться нечем, но почему-то никто до сих пор не проголодался и не захотел пить. Отсюда нам нечем ходить в туалет, но для нас это хорошо, так как мы стесняемся делать это в присутствии остальных. Здесь есть чем дышать. Здесь очень тихо. Голоса идут только по проводам, а не летают по воздуху и иногда мы разрезаем перочинным ножиком (почему-то перочинный ножик лежит в кармане у каждого) какой-нибудь провод, слышим чужой разговор и кричим в разные концы этого провода, чтобы нас вытащили отсюда, но над нами только смеются, не верят нам, говорят, что нельзя попасть туда, куда мы попали. Здесь пахнет как в школьном подвале, но нет ничего, даже сломанного стула или чего ещё там можно найти в подвале. Под ногами хорошо утоптанная земля. Мы спим прямо на ней, не раздеваясь, и потому одежда наша загрязнена. Иногда кто-нибудь самый маленький начинает плакать, но его никто не дразнит и не обзывает плаксой. Наоборот, нам становится его очень жалко, и мы все поскорей его утешаем, чтобы, глядя на него самим не расплакаться. Я уже большой и плакать мне не солидно, только иногда вдруг так заскучаю, что невольно смахну слезинку. Мы все очень скучаем по дому, сами едва держимся, так домой хочется! Мы все дали друг другу торжественную клятву, что если получится вернуться, то и близко к телефону не подойдём.

В двадцать лет я объявил бойкот мобильному телефону и в своей среде стал первым “Telephone-free.” По крайней мере, я всё обставил именно так. А дело в том, что в своё время просто не успел обзавестись мобильником. Всё как-то недосуг было. Конечно, мобильный телефон никогда не поздно купить, но с той поры как это приобретение стало общедоступным, то я отчего-то решил, что отсутствие мобильного телефона – это явление ещё более редкое, чем если бы я действительно смог позволить его себе именно тогда, когда мобильных телефонов почти ни у кого не было. Если угодно, то такая у меня появилась фишка. Возможно, это выглядело глупо, но на этом, как мне казалось, можно сыграть и улучшить публичный имидж. Ну, вроде сломать систему.

Всё вышло совершенно случайно, я просто привык жить без мобильного телефона. Мобильный телефон казался, необязательным приобретением, то, без чего можно, в общем-то, обойтись, поэтому намеренно тянул с покупкой. Сначала мне было жалко тратить на него деньги, потом не мог определиться с выбором модели и так далее. Всегда находилось множество причин не покупать себе телефон и вот однажды окружающие с удивлением заметили, что у меня нет мобильного телефона (по их мнению, предмета первой необходимости), и они сами сделали за меня выбор, а я лишь немного им подыграл. Однако в целом идея понравилась. В итоге с целью получения профита я отложил покупку мобильного телефона на ещё более неопределённый срок, и напустил на себя тумана.

Возможно, если бы я хоть какое-то время действительно пользовался мобильным телефоном, а потом перестал, то тяжело переживал бы отнятие. Но поскольку мне не было заведомо известно, что это такое и какие преимущества такой телефон даёт своему владельцу, то не почувствовал неудобства. Как я уже говорил, отсутствовала сама привычка пользоваться телефоном.

Впрочем, я сознательно стремился к тому, чтобы прослыть уникумом, чтобы обо мне говорили, как о том самом Алексееве, у которого нет мобильного телефона. И когда меня без обиняков спрашивали, почему у тебя Алексеев нет мобильного телефона, то я либо отшучивался в ответ, либо молчал и загадочно улыбался.

Вокруг все недоумевали. Дело происходило в столице и, наверное, поэтому на меня не смотрели как на отстающего от технического прогресса индивида. Наоборот. Смотрели как человека, продвинутого в духовном плане, человека которому известна какая-то тайна, человека, который тщательно хранит эту тайну от окружающих и ни с кем своим секретом не делится.

Добавляло интриги также и то, что я не вовсе умалял достоинств мобильного телефона для простых смертных, которые им пользовались, но при этом, без каких-либо пояснений отрицал саму возможность иметь подобную технику у себя, чтобы пользоваться наравне со всеми, и твёрдость занятой мной позиции внушала дополнительное уважение. Меня уважали за принципиальность.

Отсутствие мобильного телефона делало меня ни на кого не похожим, я становился интересным человеком в глазах окружающих, и помню, страшно этим гордился. Поглядывал свысока на пользователей и посмеивался над теми, кто гоняется за новинками. Отсутствие мобильного телефона освобождало меня от всей этой суеты.

При этом, я всегда опасался, что в рабочем коллективе найдётся завистник, который захочет меня дискредитировать. Кому-нибудь может не понравиться, что у меня нет мобильного телефона, что я такой прямо весь из себя особенный, индивидуальный и (допустим на мой день рождения) он покусится на святое и предложит моим коллегам скинуться мне на подношение, “а то, что он выпендривается?”

“Он типа думает, раз у него нет мобильного телефона, то он такой крутой, лучше нас. Давайте проучим этого выскочку, чтобы не задавался! У него скоро день рождения, так что есть повод подарить ему дешёвый мобильник.”

Коварного инициатора все поддержат. Всем очень интересно будет увидеть мою реакцию, когда я открою презент.

Всерьёз допуская, что насильственные действия в отношении меня, в самом деле, могут произойти, я предупреждал заранее, чтобы мне ни в коем случае не вздумали дарить мобильный телефон на близящийся юбилей. Мол, я его не приму. Но то ли недругов у меня не было, то ли всем было просто плевать, только никто ничего такого предпринимать и не собирался. Никому это даже в голову не приходило. Но когда я сам всем открылся, то мои коллеги стали злоупотреблять одной шуткой. То есть, этим своим предупреждением, я только того и добился, что все стали меня подкалывать. Теперь в рабочей офисной обстановке совершенно неожиданно могло прозвучать:

“Слушай, Алексеев, давай мы тебе просто так телефон мобильный подарим? Не на день рождения. Просто так.”

После этого все сразу поворачивались ко мне. Наверное, в тот момент на моём лице появлялось такое сложносочинённое выражение, что всем становилось очень весело.

Вместе с этим моё небольшое чудачество вызывало повышенный интерес у девушек. Во мне присутствовала загадка, делающая меня притягательным. К тому же появлялся повод заговорить со мной насчёт телефона, что позволяло уцепиться за разговор и начать знакомство.

Какой, однако, курьёз! Ведь все молодые люди обычно спрашивают у девушек телефон. Со мной же получалось наоборот. Это девушки спрашивали, почему у меня его нет.

Тем не менее, рассчитывать на что-то серьёзное не приходилось. В моей личной жизни на тот момент наблюдалась постоянная текучка кадров. Да, я считался неординарной личностью, только продолжалось это недолго. Нет, я не хочу сказать, что проблемы начинались уже в постели. Вовсе нет. После того, как все постельные дела были сделаны, половой вопрос с очередной знакомой полностью урегулирован (решён в её пользу) и можно было начинать искать друг в друге нечто большее, тут-то и обнаруживалось, что кроме мобильного телефона (а вернее его отсутствия у меня), у меня особо ничего нет. Отсюда всё представало уже в совершенно ином свете, не так как вначале.

В самом деле, зачем строить отношения с парнем с тараканами в голове? С парнем, у которого нет ни мобильного телефона, ни денег, чтобы его купить, а тем более подарить. Вот все и отваливались ещё на раннем этапе построения отношений. Впрочем, может и к лучшему?

В романтика и нигилиста, а также свободного художника и поэта я наигрался годам к тридцати. Надоело! К тому времени я пусть и с некоторым запозданием повзрослел, чтобы оставить все прошлые убеждения и всё же признать необходимость мобильного телефона. Без телефона я чувствовал себя просто глупо и со спокойной душой приобрёл дорогой смартфон, надкушенный с правого бока.

Кстати и с женским полом тоже всё как-то сразу стало налаживаться. Правда, с телефоном это было никак не связано.

Первое о чём ты подумал, после того как открыл глаза было то, что телефон ночью опять звонил. Ты помнил это отчётливо. Причём он делал это очень нехорошо. Ну, в смысле нехорошо звонил. Звонил громко, звонил отрывисто и настойчиво, звонил требовательно и напряжённо. Нормальные телефоны так никогда не звонят. Ты никогда не слышал, чтоб они так звонили, а тем более среди ночи! Порядочные телефоны ведут себя гораздо скромнее. На подобный звонок у них просто не хватит наглости.

Ну а что было дальше? Вот телефон позвонил, один раз, другой, третий, ты проснулся – и что потом? Ведь не в первый раз уже он звонит ночью. Давай вспоминай.

Ты каждый раз встаёшь на такой звонок, идёшь к телефону, а потом просыпаешься утром в своей постели и не помнишь ничего, что произошло дальше, после того, как ты поднял трубку (если ты её вообще, поднял). И последнее что удаётся запомнить, это то, что звонит телефон. При этом он весь трясётся от злости, едва не подпрыгивает на том месте, где установлен и красный не от пластмассы, а от того, что сильно нагрелся – в любое другое время суток телефон зелёного цвета.

Телефон звонит так сильно, что хочет именно дозвониться, а не просто так звякнуть. Наверное, он скажет сейчас что-то, что тебе не понравится. Наверное, он скажет, что ему плохо, что он умирает. Что он решил покончить с собой, что он объелся таблеток. Телефон скажет это совсем незнакомым голосом, но при этом, назовёт, не чьё-нибудь, а твоё имя. А может, телефон будет нести полную околесицу, и ты не поймёшь ничего. Тогда с ним всё ясно. Он просто бредит от перегрева. В лучшем случае телефон будет просто звонить и молчать. Звонить и молчать до бесконечности.

Скорее всего, ты так никогда и не решился ответить на этот ночной звонок. Ты просто подходил и стоял рядом, слушая, как он надрывается. Потом брал его на руки, нежно гладил по горячему корпусу, успокаивал, как успокаивают маленького ребёнка, и баюкал, укачивал. Мерил ему температуру, давал жаропонижающее и вот телефон уже звонил всё тише и тише, пока не успокаивался окончательно и не засыпал. Только после этого ты тоже шёл спать.

У нас по улицам теперь ходят телефоны. Телефоны почти полностью заменили собой людей. У телефонов есть ноги (это для того, чтобы быть как можно более мобильными), есть руки (а это чтобы себя в них держать заодно и нажимать на кнопки). Однако у этих ходячих телефонов полностью отсутствует зрение. Глаза телефонов обращены внутрь. А иногда они лишены также и слуха. Уши-то заткнуты.

И вот эти слепые и тугие на ухо телефоны, перезваниваясь между собой, перемещаются в городском пространстве, проваливаясь в канализационные люки, попадая под машины, натыкаясь сослепу на столбы, деревья, а также и на другие телефоны. Такие же в точности, как и они сами.

***

Утром по дороге на работу я всегда мечтал повстречать самого себя, идущего той же дорогой только не туда, а оттуда десять часов спустя. Тогда я вечерний рассказывал бы самому себе утреннему, что интересного произошло на работе за день. Возможно, меня утреннего следовало бы о чём-то предупредить, морально подготовить к чему-то. Ведь прошедший день опытней настающего.

Впрочем, даже если не обмениваться между самим собой никакой информацией, мне было бы достаточно просто посмотреть на себя со стороны. Я бы по своему лицу догадался, как у меня прошёл день и в каком настроении я возвращаюсь. И мне почему-то всегда казалось, что вечерняя версия меня самого должна быть беззаботнее версии утренней. Для вечерней версии всё кончилось, а для утренней версии даже не началось. Поэтому она уже идёт отдыхать, а мне ещё предстоит отработать на её месте десять часов.

И пусть я не знал, что ждёт меня на работе, но мне было точно известно, что ожидало дальше его самого. Шаг за шагом. По дороге домой и непосредственно дома.