Читать книгу Повести, рассказы, миниатюры - Алэн Акоб - Страница 1

Шум да суета

Вася Попаданцев и Коля Лохин были абсолютно незнакомы друг с другом, хоть и жили в одном городе. Кто бы мог представить, что вскоре их пути сойдутся в абсолютно противоположных направлениях, при исключительных обстоятельствах, в одно прекрасное утро летнего дня в современном мегаполисе.

В тот злосчастный день утро у Васи ничем не отличалось от других, он побрился, подмылся, поцеловал супругу, не забыв пожелать ей доброго дня, и на прощание напомнил о туалетной бумаге, которая заканчивалась. Спустился во двор, завёл машину и поехал на работу в наипрекраснейшем расположении духа, о чём свидетельствовала его попытка напеть модную песенку в унисон с магнитолой на стареньком джипе, подаренном тёщей.

У Коли Лохина также начиналось обычное утро, супруги у него не было и, как следствие, тёщи, которая могла бы подарить ему машину, тоже. Жил он один, по вечерам ел котлеты, запивая их недорогим пивом. Как и Вася Попаданцев, в тот день утром он спустился во двор, завёл машину и поехал на работу.

Проезжая поворот на дороге, Вася выехал на прямую, только начал идти на ускорение, самозабвенно слушая гул мотора, как ему пришла эсэмска от супруги: «Мама бу. вечер. купи смет. сыр. масл.». Протянув руку за телефоном, он собрался уже отвечать, набирая большим пальцем ОК, при этом замедляя слегка ход машины, как ему в зад на огромном внедорожнике влетела Соня Зелёная.

Нет, Соня не была блондинкой из анекдотов, которые попадают в разные смешные ситуации на машинах, наоборот, она была жгучей брюнеткой с тату на шее в виде ящерицы, означающей у некоторых племён Полинезии олицетворение мудрости и удачи. Как раз сегодня у неё была важная встреча с боссом в американской фирме, куда она собиралась устроиться на работу. Поэтому по дороге она с ужасом вспомнила, что забыла впопыхах нанести губную помаду. Беглого взгляда на потрескавшиеся губы в зеркальце заднего вида в салоне было вполне достаточно, чтобы наехать на задний бампер Васи Попаданцева. Раздался треск… толчок, испуг, шок, досада и катящиеся слёзы из накрашенных глаз, предательски растекающиеся чёрными ручейками по щекам, замазанным кремом от морщин.

Вася подошел к машине с плачущей девушкой, ему было достаточно одной минуты, чтобы после беглой оценки нанесённого ущерба заиметь своё мнение о водительских способностях виновницы происшествия. Но так как он был джентльменом, и не только в душе, но и в манерах, он подошёл к открытому окну машины и, стараясь сохранять спокойствие, спросил:

– С вами всё в порядке, девушка? Эвакуатор вызывать?

Бледная, вцепившись в руль окостенелыми пальцами, Соня молчала, лишь волнующаяся грудь из глубокого выреза на платье предательски выдавала её состояние.

В это самое время по встречной полосе ехал Коля Лохин. Увидев аварию, он притормозил и на малом ходу стал с любопытством рассматривать происшествие.

– Чё зыришь – глаза пузыришь, – раздражённо закричал ему Вася, видимо, ища козла отпущения для душевного облегчения.

– Поехал дальше! – внезапно очнувшись, орала Соня в открытое окно, присоединившись к Васе.

Поняв, что это ему кричат, Коля резко притормозил, подумав, может, помочь надо (сегодня ты, завтра я), и спросил у них, крича:

– Эвакуатор вызвать?! – В ответ ему стали крутить пальцем у виска.

– Чяго? – вытянув удивлённое лицо из открытого окна, переспросил он.

В это же самое время, не справившись в последнюю минуту с управлением, тормозя со всей силы, ему в зад въехал зав овощным складом Степан Семёнович, который так же спешил на работу, как и все остальные.

В Семёныча влетел Эрнест Гаврилыч, антиквар с улицы Пронина. Пётр Николаич опаздывал к Галочке, которая битый час ждала его около кафе, и тоже спешил, поэтому не преминул смять задний бампер Гаврилыча в гармошку. В него через минуту въехал слесарь Вася, который спешил к жене Петра Николаевича пятый раз за неделю починять водопроводную трубу, которая никогда не протекала.

Мой друг Лёвушка

Эта невероятная история произошла с нами в одном из городов нашей юности. Если вы спрашиваете, в каком именно, то я отвечу вам сразу: неважно, где это было. Она могла произойти в любом другом городе, так как города в основном похожи один на другой, как и люди, кошки, собаки, воробьи, проживающие в них. Это было в то эпохальное время, когда улицы городов по утрам мылись машинами с брандспойтом; за клумбами с цветами ухаживали опытные садовники; на заасфальтированных дорогах были чугунные люки с решётками для водоотвода; на каждом переулке стояли автоматы с газированной водой, телефонные будки, парикмахерские, киоски с газетами, а знаменитое мороженое «Лакомка» продавалось пухленькими тётеньками в белых халатах прямо на улице. Казалось, было всё, чтобы человек чувствовал себя в безопасности, а его жизнь была беспечной и комфортной на улице, а нет, простите, было одно существенное упущение, пробел, можно сказать, – это общественные туалеты. Насколько современный человек зависит от существования метко прозванного народом нужника, судите сами. Каждому из нас приходилось хоть раз в жизни бежать со всех ног к месту, где можно было избавиться от непосильной ноши, готовой вырваться из нас на свободу в любую минуту. И каким счастливчиком вы чувствовали себя, когда удавалось добежать.

Было бы несправедливо утверждать, что туалетов совсем не было, они были, но в таком малом количестве, что это вынуждало людей идти на самые невероятные ухищрения, чтобы облегчить свою натуральную потребность. Но всё по порядку.

В тот злополучный день, а по-другому его не назовёшь, уж очень не хотелось идти в школу, учебный год подходил к концу, серые будни, школа-дом, дом-школа, решили мы сачкануть. Три друга сделали выбор – пройтись да прогуляться в центре города. Можно сходить, например, в кинотеатр, да и много чего ещё можно придумать, когда ты молод и полон необузданно беснующихся гормонов. Одним словом, сбежали мы с уроков самым бесстыдным образом. Встретились возле школы, сели в автобус номер восемь, едем. Тут Славка говорит, он вообще очень много говорит, иногда такое скажет, что стоишь и думаешь, это он серьёзно или шутит, а может, издевается над тобой:

– Выхожу я сегодня утром из дому, мне навстречу чёрный кот, остановился, смотрит мне прямо в глаза, ухмыляется.

–Ты уверен, что он ухмылялся? – спросил не без ехидства Лёва, это мой друг, как и Славка, его мать Евгения Петровна зовёт его иногда Лёвушка, он страшно злится, когда мы его так называем, не от вредности, конечно, а так, потрещать.

Ну всё, началось, эти двое как сойдутся, так будут спорить из-за каждой мелочи, а мне весь этот базар слушать приходится.

– Я никогда не ошибаюсь и прекрасно различаю, когда кот смеётся или ухмыляется. – Ох, как я не люблю это «я никогда не ошибаюсь», эта излишняя самоуверенность его до добра не доведёт когда-нибудь.

– А как он тебе дорогу перебежал, слева направо или наоборот? – не унимался Лёва.

– Без разницы!

– Если справа налево – это хорошая примета!

– Ты думаешь, я помню? – с ноткой раздражения.

– Я вот не верю в приметы – ни в кошек, ни в рассыпанную соль, ни в разбитое зеркало, – решил я вмешаться, пока они совсем не разругались.

Старенький автобус, всхлипывая ржавыми рессорами, медленно катился по дороге. Поздняя весна умудрилась вдохнуть жизнь даже в наш пыльный город. Вокруг всё дышало спокойствием новой жизни: клумбы с цветами, городские деревья, свежевымытый асфальт, даже голуби воспрянули духом и занялись всерьёз брачными танцами, только бездомный пёс дрожал в ожидании подачки от прохожих под огромным плакатом женщины с ребёнком, призывающим к миру.

Не доезжая до центра города, мы вывалились из автобуса на остановке им. Клары Цеткин и пошли по улице Фрунзе, шутя и насмехаясь, над чем только могут паясничать молодые люди старшего школьного возраста, как вдруг Славка говорит:

– Э, смотрите, девчонки идут, тоже втроём, как мы, вроде хорошенькие.

– Пошли знакомиться, – тут же воспрянул духом Лёвушка. Ну вот, началось, их послушать, так они уже успели переспать не с одной женщиной. Порой ведут себя так, словно они на много лет старше, чем есть на самом деле, а я больше чем уверен, что оба они хорошие трепачи, да вдобавок ещё и мальчики невинные, но что делать, приходится терпеть их бахвальство, друзья как-никак.

– Здравствуйте, девушки, к кинотеатру как пройти, не подскажете?

– Мы как раз идём в ту сторону.

– Прекрасно, тогда пойдёмте вместе. А вам кто-нибудь говорил, что вы чудно красивые? А где вы купили такие красивые глаза? А что щас идёт в кинотеатрах?

– Очень многие нам это говорят! – Обычно Лёвку отшивают уже на третьей фразе.

– Да? А я думал, мы первые, кто заметил.

– Индюк тоже думал, да в суп попал, – отпарировала одна из них, с укоризной посмотрев на него.

Ох, нельзя Левушке такое сразу говорить, он способен и нагрубить, тут вовремя вмешался Славик:

– Да не слушайте вы их (почему-то их, я вообще ни слова не проронил) – они шутят, не правда ли, парни? – посмотрев с деланой важностью в нашу сторону, не оставляя нам ничего другого, как дружно закивать головами, только я кивнул разок-другой, а у Лёвушки она продолжала качаться ещё минуты три, пока я его не ткнул локтем в бок.

Вместе с нашими новыми, две минуты как знакомыми незнакомками мы разделились на пары и, весело болтая, пошли по улице вверх на одну из площадей, которая носила имя Пушкина и, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в достоверности её названия, стоял бронзовый памятник поэта с внушительными бакенбардами, мода тех времён.

Мою новую знакомую звали Марина, она ученица девятого класса, довольно недурна собою, на редкость умная, как мне показалось, разговорчивая и стройная особа, я уже почти не слышал, о чём она говорила, потому что думал всё время, как бы выбрать момент с ней поцеловаться. Я поставил перед собой цель и решил её добиться любой ценой. Мне тогда очень нравилось целоваться с девчонками, я и сейчас не прочь, особенно когда они закрывают глаза от удовольствия. Уже почти полчаса как мы идём вместе, пришло время расставаться, оказалось, они занимаются балетом и боятся опоздать. Так что пригласить в кинотеатр, где можно было бы с ней спокойно поцеловаться, не представлялось никакой возможности, хоть Лёвушка и пытался им предложить пропустить занятия.

Расставание было тёплым, но сдержанным, девушки моих друзей попрощались за руку, а моя меня чмокнула в щёку и густо покраснела, все засмеялись. Порой я бываю таким ослом, что потом мне просто стыдно за самого себя. Вместо того чтобы сказать ей что-нибудь ласковое, обнять или попросить номер телефона, я выдавил из себя «спасибо», продолжая безмолвно смотреть на её светло-серые глаза с длинными ресницами, ну скажите мне, только честно, не тупица ли я, аж самому противно.

– Вот мой телефон, – предложил первым Славик и стал записывать номер на клочке какой-то бумаги. После обмена телефонами и дежурными шутками мы расстались, я судорожно сжимал в руке бумажку с цифрами, написанными её рукой, как бесценный трофей, и смотрел ей вслед, пока меня не окликнули мои товарищи. Мы спустились вниз по Маяковского на остановку, чтобы возвратиться домой, как неожиданно Лёва остановился и говорит:

– Парни, что-то у меня в животе урчит!

– Поурчит и пройдёт, – успокоил я его, но не тут-то было, если ему в голову что-то взбредёт, то он с этой мыслью не расстанется ни за что, и начнёт она у него в голове колесить до тех пор, пока он не станет рабом её, начнёт он тогда поклоняться ей, в жертву себя приносить до тех пор, пока она не станет его сущностью.

– Ай, что-то сильно крутит, в сортир мне надо, парни, ой не могу, – запричитал он.

– Вот меня раз так скрутило, что…

– Да подожди ты со своими рассказами, – одёрнул я Славика. – Что, вообще не можешь терпеть? Скоро уже дома будем, до остановки же дойдёшь.

Тут Лёва замотал башкой, да так сильно, что я аж удивился его способности так шевелить головой. Теперь он уже сидел на корточках, обхватив живот, охая ахая. Тут он перестал мотать головой и посмотрел на меня так, словно я был его единственным спасителем и решал его судьбу, тут снова вмешался Славик:

– Чего ты мучаешься, сходи в кусты, делов-то!

– Где он тебе кусты тут найдёт, лопух, ты что, не видишь, что мы почти в самом центре города?

– Тогда до кинотеатра надо идти.

– Не дойду я, пацаны, ей-богу, не дойду, – взмолился Лёва.

– А почему бы тебе не сходить в подвал, в погреб, – не заставляя себя долго ждать, посоветовал Славик.

– В какой ещё подвал… – с недоверием протянул я, ох, чувствует моё сердце что-то неладное.

– Всё, что естественно, то не безобразно, – подняв палец вверх, словно Цезарь, заявил Слава и продолжил развивать свою мысль, а когда он этим занимается, даже усопшие философы античности переворачиваются в своих гробах:

– Почти во всех жилых домах есть подвалы, где бережливые граждане хранят свои запасы – варенья, компоты, соленья и прочую вкусную снедь, самое безопасное и спокойное место в любом здании.

– Так они же все на замке, закрыты.

– Допустим, не все, иногда забывают закрывать, порой руки бывают так заняты банками, из-за чего невозможно закрыть дверь за собой.

Положение оказалось безвыходным – прямо в центре большого города сидит на корточках молодой здоровый парень и корчится в страшных муках всего лишь потому, что ему приспичило, а до ближайшего туалета идти целый час. Пришлось последовать дружескому совету – идти искать подвал, хотя, честно вам скажу, я не был сторонником этой авантюры с самого начала.

Мы зашли в первый попавшийся переулок и оказались перед большим серым зданием с развешанным на верёвках сохнущим бельём и кучей крикливых детей, играющих в песочнице под зорким присмотром строгих бабушек, грызущих семечки на лавочке. Остановившись перед первым попавшимся домом, мы с Лёвушкой остались ждать, а Славик пошёл осматривать подвальные помещения. После четвёртого подъезда он радостно помахал нам рукой, подавая знаки, что дверь открыта. Лёвушка со всех ног бросился бежать в подъезд, видно, его терпение по удержанию добра подходило к концу, что грозило ему обделаться в любую минуту. Мы со Славкой сели на скамеечку, посмотрели друг на друга и рассмеялись, принявшись терпеливо ждать товарища.

Ждать пришлось недолго.

В подвале, куда зашёл Лёвушка, конечно, была чёрная темень, он с трудом нашёл укромный уголок где-то под форточкой в виде дворцовой амбразуры. Едва успев наложить свою первую кучку, он заметил, как предательски зажёгся свет в коридоре, и чей-то громовой голос с хрипотцой произнёс:

– Твою дивизию, опять тут кто-то насрал, сто раз этим хреновым пенсионерам объяснял, что дверь за собой закрывать надо на ключ! А ты что тут делаешь? – с удивлением смотря на бедного Лёвку.

– Я… я… я… извините, пожалуйста, я всё тут приберу за собой, прямо сейчас.

– Так это ты тут хезаешь каждый день, засранец грёбаный, убирай сейчас же!

Через некоторое время из глубины подъездного сумрака вышел здоровенный детина в возрасте, сильно напоминающий полковника в отставке, с трёхлитровой банкой солёных огурцов под мышкой, предусмотрительно придерживая свободной рукой дверь на рессорах. Вслед за ним появилась поникшая фигура Лёвушки. Сутулясь, он вышел с вытянутыми руками, что-то неся в ладонях, напоминающее по цвету и консистенции человеческие фекалии, одновременно с самой очаровательной улыбкой заискивающе смотрел на верзилу с бронзовым лицом командора. Я даже не предполагал, что Лёвушка способен так слащаво улыбаться. Пройдя пару шагов в направлении двора, он повернул голову и начал горячо благодарить освирепевшего, словно раненый зверь, жильца пятиэтажки. В ответ на любезности детина отвесил ему такой силы поджопник, что нам со Славой показалось, будто ступни бедного Лёвушки оторвались от земли на какие-то доли секунды, содержимое ладоней плюхнулось на облезлый бетон подъезда светло-коричневой бляшкой, а поддатый детина, потеряв равновесие, закачался, словно маятник на фортепиано, и выпустил банку с огурцами из рук, которая тут же разбилась вдребезги.

Бесконечно вспоминая чьих-то матерей, собачьих самок и тружениц древней профессии, он повернулся и, грозя Лёвушке ещё возвратиться и показать ему не только кузькину мать, исчез в проёме обшарпанного подъезда. Мы со всех ног бросились к другу, он посмотрел на нас отрешённым взглядом обречённого и тихим голосом сказал:

– Вы не беспокойтесь, главное, я всё уберу за собой, даже запаха не будет.

– Лёвка, ты что, сдурел, что ли! – заорал я ему чуть ли не прямо в ухо. – Бежим отсюда! – И не дожидаясь ответа, толкнул его, чтобы он очухался. Втроём мы мчались по улице, как стадо обречённых антилоп от преследующего их гепарда, даже не оборачиваясь. Нам вдогонку неслись крики с проклятиями обезумевшего от разбитой банки огурцов отставного полковника теперь уже с метлой и подмогой из жильцов. Когда мы оказались на достаточно далёком расстоянии, чтобы не бояться их, я всё-таки успел обернуться и показать им средний палец.

Наш бесславный финиш оказался у автоматов с газированной водой, переводя дыхание, я стал искать пару копеек в кармане и с ужасом обнаружил, что потерял всю мелочь, пока бежал, и номер телефона моей новой знакомой. Благо, у Славика были деньги, он купил стакан газировки, чтобы полить на руки Лёвушке, который постепенно начал приходить в себя после стресса.

Мы посмотрели друг на друга и стали судорожно смеяться, особенно выделялся своим смехом Лёвушка, он аж закатывался нервным смехом, запрокинув голову, отчего его кадык ходил вниз-вверх, как заводной. Неожиданно он вдруг отвесил увесистую оплеуху Славке, перестал ржать и начал на него орать:

– А всё ты виноват, всезнайка грёбаный, советчик хренов! – кричал он.

– Вот делай после этого людям добро, а они тебе чем платят, – не отставал другой, оглушённый всплеском эмоций и хлопка в ухо. Пришлось срочно встать между ними, пока их взаимные обвинения не переросли в драку.

Урок балета подходил к концу. Окончив экзерсис у станка, девушки поспешили в раздевалку, сделав прощальное плие. Все они были рады возвратиться домой, хотя там их ждали уроки, остывший ужин и немытая посуда. Снимая пуанты с ног и вспоминая встречу с ребятами, Марина спросила подружек:

– А вы опять чужие номера телефонов подсунули парням?

– Я всегда даю бабушкин, у меня с ней договор, она и поболтать любит.

– А тот смешной был, как его звали?

– Лёвушка.

– Точно, Лёвушка, конечно, ерунду ему написала, просто набор цифр, а ты?

– А я настоящий дала!

– Ой, ты что, влюбилась?

– Не знаю.

Стрит-арт

Рассвет в окне однокомнатной квартиры не всегда начинается добрым утром. Даже некоторые законопослушные граждане весьма резонно считают, что утро иногда бывает добрым, а иногда нет, причин для этого очень много.

У соседей сверху всю ночь шумели гости, вроде как справляли день рождения, только непонятно, зачем стекло в окне разбили; слева поселились молодожёны – охи да ахи каждый вечер; вой сирен, где-то за домом сгорела машина, скорее всего поджог; коты с кошкой страстно вопили; храпела жена, – и вот только под утро, когда среднестатистический обыватель начинает засыпать, – его будит занудный звон будильника.

– Катти, где кофе?

– Там же, где и вчера.

– Его там нет!

– Разуй глаза, посмотри получше, – натягивая одеяло на уши, – будь добр, дай мне поспать немножко, – зевая.

Чайник: – Кто-нибудь понял, почему этот осёл меня на газ поставил, если кофе из кофеварки пить собирается? – Чайник был новый, эмалированный, с блестящими боками, подарок тёщи.

Бокал из-под вина: – Вчера он чай пил из меня, разве поймёшь этих придурков.

– Катя, нашёл! Кофе-то оказалось этажом ниже в шкафу, это ты его переставила?

– Иди в жопу, Артур!

Кухонный шкаф: – Ну всё, щас начнётся.

Ведро с мусором: – Как всегда, пора привыкать, хорошо хоть посуду не бьют, вчера в меня выбросили ложку и два ножа, потом весь вечер искали.

– Да, ты права, Кэт, я в жопе, ты даже не представляешь, в какой я жопе после того как женился на тебе!

– Так разводись и иди отсюда, кто тебя держит!

– Катти, а сахар где, ведь рядом был?

– А вот сахар кончился, дорогой, надо купить.

Чайник: – Сегодня вроде не очень ругаются, с чего бы это?

Газовая плита: – Да ну их, вчера психанул этот недотёпа и две тарелки разбил сдуру, хорошенькие такие, красивые, в цветастых платьицах в горошек. – Из кухонного шкафа раздалось всхлипывание тарелок. – Не горюйте, подружки, может, новые скоро купят.

Тарелки: – Не надо нам новых, – нервно зазвенев, – мы наших сестёр хотим, и Катька дура хорошая, даже помыть нас по-человечески не может, все края поотбивала!

– Катти, тебе кофе сделать… – немного подождав, – дорогая?

– Сделай, только некрепкий.

– Могла бы и отказаться, – бурча себе под нос, – крепкий ей, видите ли, не нравится, – повышая голос, – будет сделано, зайка, – понижая голос, – после меня, конечно, остаётся полный бардак, но ничего страшного, она уберёт. Иду, иду, моя курочка! Пара куриных яичек, щепотка соли, шматок масла, глазунья готова.

– Свежий хлеб ей подойдёт, чтобы вымакать желток, ну а дальше при помощи вилки и ножа ты съешь всё, как вельможа, – напевая, Артур несёт завтрак в спальню.

– Опять яичница, опять я курочка.

– А я твой петушок, – кукарекая, – потопчу тебя немножко.

Молодая супружеская пара художников, недавно поселившаяся в новом панельном здании, жила как все молодые люди их возраста после института. Работа – дом, иногда посиделки с друзьями. Квартиру им купила Катина маман, тёща Артура, которую он недолюбливал за длинный язык. Единственным увлечением, в которое они уходили с головой, был стрит-арт, уличная живопись. Катерина ещё до замужества была в группе рейтеров, единственная девушка, которая, не боясь насмешек со стороны мужского пола, продолжала рьяно рисовать цветы на стенах домов. После знакомства с Артуром, свободным художником-дизайнером, с которым познакомилась случайно там же на улице, когда он, проходя мимо и залюбовавшись её работой, остановился, чтобы дать пару дельных советов. Впоследствии она и втянула его к рейтерам. То ли любовь к ней, то ли любовь к искусству, а может, весёлый нрав молодых людей, но через некоторое время он вошёл в эту группу, как ни странно, его приняли, и теперь он постоянно рисовал рядом с ней. Её мечта – нарисовать огромный цветок пассифлоры в окружении лилий и диких орхидей, но для этого нужна была стенка порядочных размеров, чтобы суметь уместить весь свой замысел, он же как дизайнер, специализированный на кухне, рисовал кухонную посуду в абстрактном соизмерении с сюрреалистическими фрагментами.

В то утро раздался наконец долгожданный звонок. Кати просто выпрыгнула из постели и бросилась бежать к телефону, это был голос руководителя группы. Без лишних слов перейдя сразу к делу, он поздравил её с хорошей новостью: наконец получено разрешение на стенку около старого вокзала. Рисовать на ней будут десять человек, сама стена будет длиной около ста метров, значит, каждому по десятке. Услышав эту новость, она рассыпалась в благодарностях и стала подпрыгивать на месте. Почти год как они с Артуром ждали этого дня, наконец свершилось, теперь ей можно будет нарисовать свой цветок, не сокращая ничего, а ему – кухню с бабушкой в переднике посередине.

Узнав эту новость, Артур бросился в кладовую собирать баллоны с краской в рюкзак, Монтана, Абро быстро оказались на дне рюкзака, вслед за ними пошли респиратор, перчатки, пара тряпок. Разволновавшись, Катти никак не могла попасть ногой в ботинок, он ей помог, завязал шнурки, и они сломя голову бросились бежать к машине, через десять минут они уже были на вокзале около злополучной стены с друзьями.

После жеребьёвки, так как никто не хотел очутиться у конца стенки, Артур и Катти оказались в разных сторонах друг от друга, благо, сосед, добрый малый Макс с бородой, чтобы не разлучать молодожёнов, согласился поменяться местами с Артуром. Буквально через пару минут все приступили к работе. Полнейшая тишина, только посвистывание баллонов с краской нарушало тишину сосредоточенно работающих молодых людей. Из-под ловких рук Катти стали появляться первые контуры пассифлоры, потом она вдохнула в неё жизнь лиловыми красками, получилось настолько красиво, что даже соседи по стенке подходили один за другим, чтобы полюбоваться. Позже появился белый цвет невинности в сочетании с небесно-синим, который нежно ласкал глаз, тогда как красный пестик бесстыдно возбуждал. Рядом на корявой от осыпавшейся штукатурки стенке красовалась другая пассифлора, красно-лиловая, обрамлённая чёрными лилиями на хрупких ножках. Загадочная орхидея Дикий кот вперемешку с Анжеликой Бутолина завершала композицию на грани безумия от буйства цветов и оттенков.

Артур тоже времени даром не терял, пыхтел как паровоз, не отставая от супруги. Чёрная печка с дымящейся трубой, вокруг улыбающиеся чашки, изумлённые тарелки, помятая кастрюля, разделанная курица, летающий перец в воздухе, порубленная зелень, морковь. Произведение словно оживало, настолько вдохновенно работал мастер.

Почувствовав на спине чей-то взгляд, Артур обернулся. Сзади стояла бабушка в платке на плечах, её седые волосы отдавали желтизной, сквозь щёлки морщинистого лица пытливо горели два зелёных глаза.

– Нравится, бабушка? – спросил Артур. Отзыв – безмолвие. Не дождавшись ответа, Артур повернулся, взял в руки краску и стал подкрашивать печку.

– Чайник забыл! – голос за спиной. Артур резко повернулся – никого.

– Чайник забыл. Катти, ты бабушку тут не видела? – Катти была слишком увлечена, чтобы ответить, она никак не могла подобрать нужную краску к очередной лилии. Пожав плечами, он подумал: «А ведь и вправду чайника не хватает, нарисую его щас на печке, пусть себе кипит».

– Дорогой, у тебя нет синей краски? Моя кончается.

– Есть, конечно, но она мне самому нужна, я чайник дорисовываю.

– Чайник это хорошо, я бы щас сама чайку выпила, – отрываясь от недорисованной лилии, – чайник, говоришь, – задумчиво, – чайник, чайник, чайник! Артур, идиот недоделанный, ты же газ не выключил под чайником!

– Бежим к машине!

Две пожарные машины, разбитое стекло на четвёртом этаже, толпы зевак внизу и обгоревший чайник как улика рядом с капитаном полиции, составляющим протокол на обломке стула.

Эстафета потерянной связи

Дождь буйно бился в окно, рассыпаясь мутным бисером по стеклу. Юра Павлович с грустью смотрел во двор и думал, что дальше так продолжаться не может, за спиной звонко с переливами кричала жена. Наконец дождь приутих. Петляя между неровностями асфальта, новообразовавшийся ручеёк стремительно потёк по улице, вливаясь в свинцовые лужи с лопающимися пузырьками на поверхности.

С годами у Тани начал меняться характер, из когда-то весёлой сероглазой девчонки, которую Юра полюбил, будучи молодым югославским студентом, она постепенно превращалась в сварливую, но всё ещё приятную женщину. После стольких лет совместной жизни, когда был испит весь нектар любви, а сам цветок страсти стал увядать, осыпаясь лепестками лет, супружеская жизнь начала давать трещины. Если раньше они шли на уступки в своих ссорах, чтобы избежать конфликтной ситуации, залог брачной экзистенции, то сейчас малейший спор у них грозил перерасти в скандал.

На диване рядом с Юрой сидел пёс породы бордер-колли, уткнувшись влажным носом ему в ладонь, терпеливо сопя чёрным как деготь носом, он старался поймать взгляд хозяина каждый раз, когда тот начинал говорить.

Новый сильный порыв ветра окатил окно густым дождём и с грозным воем обиженно отлетел, растворяясь в худых макушках осиротевших от непогоды берёз. Юра Павлович наконец оторвал взгляд от окна и твёрдым голосом сказал:

– Таня, с меня хватит, расходимся! – Крик сразу прекратился, наступило молчание.

– Я принял это решение, оно окончательно и бесповоротно.

– Мне всё равно, поступай как хочешь, это не жизнь, как мы живём, – с печалью в голосе отозвалась она.

– Первое время я поживу в деревне, а потом продадим квартиру и разведёмся.

– Как скажешь, мне безразлично, – с холодком ответила она, нервно поправляя волосы.

Раннее утро, скрип половых досок, шорохи, странные постукивания на чердаке, это те звуки, которыми всегда полон старый деревенский дом. Где-то рядом за окном хрипло, с надрывом, орёт обезумевший спросонья петух, жалуется сойка, бубнит горлица. Юра тихонько высунул нос из-под одеяла и невольно принюхался: пахло сыростью, дровами, мышами и ещё чем-то непонятным, похожим на смолу. Сбросив одеяло на пол, он поднялся с кровати, поёживаясь от сырости, в одном тапке на босу ногу покачиваясь поплёлся в туалет, скрипя половицами. В прихожей на стене в дешёвой рамке висела картина с примитивными сценками из жизни французских моряков. Два небольших чемодана лежали нераспакованные на столе. Есть в доме было нечего.

Может, выйти молока купить у соседки, подумал Юра, натягивая штаны. Нащупав в кармане заветный трёшник, он вышел во двор. Первые оранжевые лучики солнца из-под сосновых макушек. От леса шла утренняя дымка, где-то усердно бился дятел головой о больное дерево, куковала кукушка, зовя себе партнёра. Как миллионы лет назад, свет, источник жизни, пробуждал природу. Неожиданно на поляне появилась лиса среди зарослей дикого шиповника, она остановилась, повернув рыжую любопытную мордочку, и уставилась на Павловича, собака тут же привстала и угрожающе зарычала.

– Спокойно, Джим, спокойно, не кипятись, дружище, – прошептал Юра, зевая.

Лиса продолжала смотреть в глаза, окаменев на мгновение, через пару минут из кустов вынырнули четыре лисёнка и бросились к матери, вместе они быстро побежали в лес. Природа, подумал Павлович, поёжившись от свежести, как только люди живут в городе, и, весело хихикнув неизвестно чему, пошёл в сторону соседского двора. Странно, но у него почему-то появился прилив сил и поднялось настроение.

– Петровна, ты дома? – крикнул он в сторону раскрытого окна, встав на цыпочки, заглядывая через низкий забор.

– Дома, где мне ещё быть, а это ты, милок, когда приехал, надолго?

– Да так, побуду чуток.

– Таня как поживает?

– Всё нормально, привет передавала.

– Вот спасибо ей, если чего понадобится, ты это того, не стесняйся, заходи.

– Кстати, Петровна, молока не осталось у тебя случайно, я заплачу.

По возвращении от соседки у Юры на столе оказались два огурца, огромный помидор «бычье сердце», бутылка с молоком и полбуханки свежевыпеченного, тёплого хлеба. Ну что, жить можно, подумал он, вздохнул, вспоминая жену, и принялся уплетать нехитрый завтрак.

Этот деревенский домик остался им в наследство от Таниной бабушки, которая умерла несколько лет назад от старости. Сначала супруги хотели продать его, но в последний момент раздумали, уж слишком низкую цену давали за него. Телевизор, который стоял на крашеной тумбочке, был облезлый и старый, работал по настроению, постоянно самопроизвольно меняя каналы, так что пришлось включить такое же старое радио и слушать Третью симфонию Бетховена.

И всё-таки есть какая-то изысканная прелесть в одиночестве, никто тебя не пилит, не тревожит, хочешь плюешь в потолок, хочешь нет, – размышлял он, приободряя себя. Кстати, надо попробовать, в натуре, никогда не пробовал. Приняв театральную позу он плюнул в потолок, слюна, не долетев, мелкими брызгами возвратилась на лицо. Плеваться тоже надо уметь, как и с женщиной жить, не всё так просто в жизни, как хотелось бы, прежде чем жениться, надо досконально изучить характер жены, чтобы не нарваться на сюрпризы, не быть вечно чему-то обязанным. И всё-таки судьба, либо счастлив, либо нет, середины не бывает, хоть и виноват я, конечно, ох как я виноват.

Одолеваемый невесёлыми мыслями, Юра взял сигарету, поджёг, глубоко затянувшись, пустил густые клубы дыма. Семейная жизнь – это бесконечные уступки, уважение, понимание друг друга при самых сложных ситуациях, вне зависимости от характера и интеллекта супруги, – продолжал размышлять он. Разморившись от еды и невесёлых мыслей, Юра прилёг на проваленный от старости диван, заснул тревожным сном. Несмотря на временную эйфорию, сомнения потихоньку одолевали его, он спал тревожным сном.

Рядом с ним лежал верный Джим, вздрагивая каждый раз, поднимал свою лохматую голову, смотрел, как Юра ворочался во сне, и приглушённо рычал. Убедившись, что Юра крепко спит, пёс потянулся, зевнул, зацепил передней лапой дверь, вышел во двор. Втягивая ноздрями деревенский воздух, он стал внимательно принюхиваться – полдень был наполнен самыми разными ароматами, и Джим принялся их распознавать – пахло молоком, где-то лисой, собакой, что живёт в соседнем дворе, козой, мышами. После осмысления всей информации он принялся метить свою территорию и только тогда, когда кончились неотложные собачьи дела, прилёг у порога и задремал. Ему снился сон, он всё время вздрагивал, а проснувшись, вспомнил Таню и заскулил, ему так захотелось прижаться к ней, не хватало её запаха, её ласковых рук, голоса. Дверь приоткрылась, в ней показалась заспанная голова Юры.

– Перестань скулить – зайди внутрь, – придерживая рукой дверь. Склонив покорно голову, пёс послушно поплёлся домой.

Щенка породы бордер-колли Павловичу подарил его друг, рыбак Максим. После удачной рыбалки в выходные они поехали к его сестре, которая жила на другом краю города, там они неплохо выпили, закусили жареной рыбой, как вдруг муж сестры спросил, не нужна ли кому-нибудь собака, недорого отдам, и повёл их в сарай показать ощенившуюся суку. На старом коврике, среди ветоши, окружённая многочисленными увлечённо сосущими вымя щенками, лежала собака с необыкновенно умными глазами и с тревогой смотрела на них. Один из щенков оторвался от вымени, стоя на нетвёрдых лапках, с любопытством стал их рассматривать. Юра присел, протянул ему руку, щенок подошёл и стал облизывать большой палец, все с умилением улыбнулись.

– Бери щенка, дарю, – сказал изрядно выпивший хозяин.

– Я бы взял, да в квартире живём, ему тесно будет у нас.

– Да бери, даром даю, а чего же не подарить, если человек хороший, – сказал, добродушно скалясь, с озорством подмигивая Максиму.

– Не знаю, с женой надо посоветоваться, подготовиться, литературу почитать какую-нибудь про породу, как кормить, чем поить.

– Ну как знаешь, пошли чай пить, – рассмеявшись, – чем кормить, чем поить, не водкой, конечно.

На следующий день после работы Юра застал у себя дома Максима, который на кухне пил чай с супругой. Лицо Татьяны сияло трепетным восторгом, давно Юра не видел её такой, на руках у неё был вчерашний щенок-непоседа.

– Макс, ну я же просил, – с укоризной сказал Юра.

– О чём он вас просил?

– Не хотел брать щенка, отказывался.

– Вот никогда не поверю – он не хотел, странно, а животных любит как сумасшедший. Как мы его назовём? Я знаю как, Джим, конечно, дай, Джим, на счастье лапу мне, – и взяв осторожно двумя пальцами лапу, тихонько потрясла её, на что щенок зевнул, положил маленькую головку на ладонь и сладко заснул, сопя маленьким носом.

– Макс, ты превращаешься в Качалова, – пошутил Юра.

– Нет, дорогой, Качалов – это ты, теперь это твоя собака.

Во дворе начинало темнеть. Таня с грустью взглянула в окно, всплакнула и в первый раз после стольких лет замужества легла в холодную постель. Она ворочалась с боку на бок, долго не могла уснуть, в голову лезли разные мысли. Произошло что-то непоправимое, она теперь одна, ей стало страшно, как маленькой девочке, которую оставили нерадивые родители дома, а сами ушли развлекаться к друзьям, забыв про неё. Уткнувшись лицом в подушку, она громко всхлипывала, а потом так и уснула на мокрой от слёз ладони. Утром она проснулась с сильной головной болью, позавтракала без аппетита на скорую руку и нехотя пошла на работу.

Прошёл уже месяц как они расстались, одинокая жизнь начинала потихонечку налаживаться. Таня стала больше уделять себе внимания, ходить в парикмахерскую, в кинотеатр, читать и перечитывать любимые книги. Дни сменялись неделями, время летело – в работе, в суете, и только холодная постель по ночам напоминала о потере какой-то части её жизни. Юра полностью ушёл в своё любимое занятие – рыбалку. Теперь с нетерпением ждал субботы, брал с собою Джима, шёл на озеро, которое было в трёх километрах от дома, и блеснил, делал он это виртуозно, имитируя раненую рыбёшку, бывало, вытаскивал за день пару совсем не маленьких судаков. Небольшое, распростёрое между холмами, покрытыми цветущими кустарниками шиповника, тёмное озеро в своей вечерней тишине было ослепительным от преломляющихся лучей раннего заката, оно открывало величественную панораму неземного спокойствия. Подёрнутый шелковистой дымкой водоём грациозно дышал свежестью, пронизывающей сыростью, где-то сбоку в зарослях камыша страстно крякал селезень, приглашая уточку спариться в любовных забавах.

А тем временем в городском оперном театре огромный оркестр под чутким руководством старого дирижёра играл Пятую симфонию Бетховена.

– Вот так судьба стучится в дверь, – наклонив свою зализанную редкими волосами голову, таинственно прошептал на ухо немолодой человек в сером костюме с аккуратно сложенным носовым платком в кармане.

– Вы это о чём? – недоверчиво спросила Таня.

– О музыке, милая, о музыке, – парировал он, откидываясь назад с самодовольной улыбкой, отдающей ехидством.

– Большая симфония до минор, – сказала она вполголоса.

– Простите, не понял.

– Изначально это произведение так называлось. – После этих слов немолодой человек по имени Никифор замолчал и сидел нахмурившись всю оставшуюся часть концерта.

Насадив извивающегося червяка на крючок, Юра закинул поплавок чуть ли не на середину озера, собирался прилечь на траву, как пошёл косой дождь. Он забежал под ель вместе с Джимом, бесконечно отряхивающимся от воды, чем рассмешил своим глупым видом Юру. Словно поняв, что смеются над ним, пёс стал громко с обидой лаять, пришлось почесать ему за ушком, чтобы немного успокоить. Может, поблеснить напоследок, иногда под дождём неплохо клюёт, подумал Юра, снимая из чехла блестящую карбоновую удочку, напоминающую спиннинг, и стал старательно выбирать блесну. В небольшой пластиковой коробочке были ровно уложены на губке воблер, попер, белая и тёмная с крапинками блесна и пара колебалок.

Завязав конец лески на переливающуюся всеми цветами радуги изогнутую блесну, он закинул её с одного маху чуть ли не на середину озера и стал её потихоньку тянуть, имитируя раненую рыбку. Блесна тут же зацепилась за корягу и не стала идти. Что за день такой проклятый, подумал Юра. Сняв штаны, он залез по пояс в воду и стал тянуть руками леску, чтобы не сломать удилище. Продрогший, злой после получаса бесплодных усилий и потеряв безвозвратно блесну, он вышел из воды и решил закурить, но и здесь его ждала неудача, спички промокли и не зажигались. Набивая рюкзак сырой одеждой, собираясь уже уходить, он вдруг вспомнил, что Макс как-то ему давал попробовать попер, раскрашенный под стрекозу, который остался в глубине рюкзака, куда он бросил его впопыхах, побежав помогать другу тащить крупного карася килограмма на три.

Сняв блесну и полюбовавшись некоторое время её окраской, недолго раздумывая, чтобы не передумать, он привязал попера леской и закинул, стараясь попасть как можно дальше, ближе к камышам. Буквально в считанные секунды леска натянулась и загудела, изогнув удочку дугой. Вот день невезучий, подумал Юра и стал отпускать удочку, чтобы второй раз залезть в воду, но тут тонкий конец спиннинга нервно затрепыхался, и он понял, что что-то попалось, и кажется, довольно крупное.

Esox lucius, латинское название щуки, размеры этой рыбы достигают в основном от тридцати до ста десяти сантиметров, при весе от двух до десяти килограммов. Бывали редкие случаи, когда щука достигала ста тридцати сантиметров и весила тридцать килограммов. В некоторых странах её называют утиный клюв, за своеобразную пасть, утыканную многочисленными мелкими зубами. Родилась наша щука в самый ранний нерест и была довольно-таки активной хищницей с первых же дней своего рождения, летая по озеру с ватагой таких же озорных мальков, как и она сама, которые, вечно голодные, искали повсюду что-нибудь себе на пропитание, при этом стараясь самим не превратиться в чей-то обед. Пару раз она еле успела увернуться от огромного судака, за ней гнались окунь и пара злобных щук, как она сама, да и она не теряла времени даром, чуть повзрослев, поедала мальков других рыб, головастиков и икринки. Чтобы выжить в этих жёстких условиях, нужно было как можно скорее набрать вес и размеры, тогда не нужно будет скрываться, прятаться и бояться быть съеденной другими рыбами. Найдя укромное место между камней и зарослями водорослей, она, маленькая, пряталась от всех, но пришёл день, и она превратилась в красивую взрослую щуку, сильную самку, быструю и юркую, способную заглотить любого молодого зазевавшегося карася. У неё сразу появились четыре ухажёра, пришло время продолжить род щучий. Она метала икру, а они крутились вокруг, пришлось съесть одного из них, не потому что он плохо ухаживал, а просто была голодная, уставшая после нереста, пришлось пойти на этот шаг, чтобы не погибнуть самой.

В тот день после многочисленных уговоров Татьяна всё-таки пошла на концерт классической музыки с подругой детства Ольгой и её супругом, с ними был также её новый ухажер Никифор, друг Олиного мужа, с которым познакомилась она у них. Его самодовольный вид и неприкрытые ухаживания раздражали, но и в то же время льстили её самолюбию разведённой женщины. После развода с Юрой она поменяла цвет помады, причёску, заменила кое-какую одежду на более новую, модную и даже похорошела. Мужчина ей нужен был исключительно для любви, на более серьёзные отношения она не рассчитывала, с ужасом вспоминая мужские носки, трусы, приготовить обед, ужин, помыть полы и всё остальное, что делает в семье любая женщина, втайне мечтая когда-нибудь избавиться от всего этого и уехать на необитаемый остров с кокосовыми пальмами к смуглому мулату с железными бицепсами. Теперь, когда она стала много читать, вспомнила, что в молодости писала стихи, нашла свои девичьи дневники, тетрадки, исписанные рифмами, попыталась сочинить что-то в модном стиле хайку, четверостишия сильно отдавали духом феминизма, разочаровавшись, она бросила это занятие и занялась кулинарией. Теперь в доме пахло ванилью и выпечкой.