Читать книгу Где-то рядом. Часть 2 - Алина Распопова - Страница 1

Посвящается моему папе Дмитренко Анатолию Ивановичу, конструктору-учёному, лауреату Государственной премии РФ, академику Российской академии космонавтики имени К.Э. Циолковского и Международной академии астронавтики

Старик был стар. В свои восемьдесят четыре года он жил один в своей хижине у моря на самой окраине маленькой рыбацкой деревни.

Каждое утро он просыпался ещё до рассвета, старикам свойственна такая слабость, одевался и шёл к кромке воды. Слезящимися на ветру, сузившимися от старости глазами он смотрел, как огненный круг солнца медленно поднимается из-за линии горизонта. Не меньше часа Старик сидел неподвижно, глядя на море. Когда солнце, взойдя на небо, начинало обжигать своим светом глаза, Старик поднимался. Шаркающими шагами он уходил в дом.

«Это ещё хорошо, что я обхожусь без палки, и ноги пока ещё держат меня», – думал Старик в моменты, когда затвердевшие его ступни предательски зачерпывали в обувь песок, который тёр собою сухую морщинистую кожу.

Жилище Старика внутри выглядело довольно просто. Убранство первой из двух комнат составляли старый шкаф, кухонный стол, три стула и диван, во второй комнате стояла кровать. Стены в доме были окрашены синей краской любимого Стариком цвета моря. Лишь кое-где на станах висели старые бумажные картинки с пейзажами волн, неба, гор и плывущих по волнам лодок. Портрет давно уже покинувшей этот мир жены Старик, чтобы не тревожить себя прежними воспоминаниями, перевесил во вторую комнату и теперь, только ложась спать, иногда встречался с ней глазами. Там же, возле кровати, стоял комод, в котором Старик хранил чистые рубашки и кое-какие документы.

В кухонном углу стояла плита и старенький кофейный аппарат.

По-обыкновению, утром Старик заваривал себе кофе. Иногда чашка этого густого напитка помогала взбодриться, но чаще всего, ритуал его приготовления был данью привычки.

«Когда же я успел так состариться», – думал про себя Старик, глядя на свои закостеневшие немощные руки.

Выпив кофе, Старик брал в руку шляпу, и, захлопнув за собою дверь, отправлялся в деревню. Шляпу он нёс в руках. Это доктор прописал ему накрывать голову, но Старик привык ходить всегда без головного убора, поэтому шляпу он нёс в руках.

Начинался новый день. К этому времени, обычно, солнце уже ярко светило с востока. Жители посёлка один за другим выходили в этот час из своих домов. После того, как всю работу по ловле рыбы за них стали выполнять дистанционно-управляемые динги, у рыбаков отпала необходимость вставать до восхода солнца. Сейчас все эти люди засядут где-нибудь в тени крыш кавэрн, так называют в этих местах закусочные прямо у моря, и, управляя каждый своим дингом, будут лишь изредка поглядывать на море.

Солнце начинало припекать. Теперь Старик шёл по дороге совсем один. Лишь изредка его догоняла и обгоняла какая-нибудь кошка или собака. Шляпу свою он по-прежнему нёс в руках.

Старик стал седым так давно, что уже даже при всём желании он не смог бы вспомнить, в каком возрасте голова его побелела. Теперь же последние его волосы, настолько редкие, что через них было хорошо видно, как блестит на солнце обтянутый кожей череп, необратимо старалось свести с головы палящее солнце.

Лицо Старика было изрезано глубокими морщинами, а кожу покрывали тёмные пятна, которые обычно в великом множестве возникают у старых людей от любого пребывания на солнце. Сухие плечи Старика давно сковала обычная для его возраста сутулость.

Мышцы лица Старика потеряли уже былую подвижность, из-за чего выражение лица его всегда теперь было невозмутимым.

«Иди, Старик, иди вперёд», – говорил он себе, – «ты должен двигаться, иначе погибнешь. Для тебя теперь движение – это жизнь».

Он говорил сам с собою только когда был уверен, что вокруг никого нет, и он один.

«Ты обязан проделывать в день не меньше двух тысяч шагов», – убеждал он себя.

Так Старик дошёл до последнего дома своей улицы и свернул за угол. Здесь начиналась улица, которая вела к главной пристани. Всегда намного более шумная, чем прочие, она и сейчас выглядела оживлённо.

Бойкие торговцы в этот час открывали свои магазины. Нехитрое убранство их витрин составляли, в основном, снасти для ловли, да запчасти для дингов.

«Сколько же лет я не рыбачил?» – пытался вспомнить Старик. Свой динг он давно продал, когда почувствовал, что его ослабевшие от старости руки уже не способны справляться с пультом управления динга.

«А ведь я помню, как выходил в море на отцовской моторной лодке», – вспоминал про себя Старик. – «И отец сам учил меня рыбачить. Когда мы поймали мою первую большую рыбу, мне было лет пять, и я жутко испугался. Я прижался к корме и ждал, пока отец, нанося рыбе методичные удары по голове, не убьёт её, могучую, сильную, отчаянно хлопающую по днищу нашей лодки хвостом».

Старик продолжал свой путь. Он шёл вперёд. Дома, где-то отремонтированные своими владельцами по последней моде и выглядящие теперь весьма презентабельно, а где-то обветшалые, такие же, как и лачуга Старика, тянулись с обеих сторон. Тень от них, отбрасываемая в этот час на дорогу, уже мало спасала от вступающего в свои права зноя. На одном из домов камера, скользнув по Старику своим лучом, направила на него свой чёрный зрачок, но Старик даже не обратил на неё внимания, он упрямо шёл вперёд.

Старик любил жару. Он полюбил её после того, как узнал однажды, что такое настоящий холод. Однако в последнее время прогулки под палящим солнцем давались ему всё труднее и труднее, и он предпочёл сейчас прижаться поближе к прохладным стенам домов, чтобы хоть какую-то часть своего пути проделать в тени.

«Идите, ноги, идите. Я не верю, что вы так ослабли, что не способны уже передвигать меня, вы должны меня слушаться», – повторял Старик.

Наконец, улица закончилась. Позади остались лавчонки и магазины, и перед Стариком развернулся рынок. Чего здесь только не было. В этот ранний час уже бойко кипела торговля. Продавали рыбу. Здесь были и сардины, и макрель, и даже черепахи. Устрицы и осьминоги, ещё живые, плескались в тазах. На рынок приезжали люди из города, чтобы в этот час уже закупить свежей рыбы для своих кафе и ресторанов. Да и простые горожане были тут частыми гостями. Старику лучше было не попадаться всем им на глаза. Ходил он так медленно, что мог устроить затор в любом, даже самом широком проходе рынка. Поэтому каждый, кто видел здесь Старика, тут же начинал шипеть на него, и махать руками, и кричать, чтобы тот немедленно отошёл в сторону. Старик их понимал, старых людей мало кто любит.

Он не пошел на рынок, а свернул в другую сторону, на улицу, что вела к центральной площади и набережной.

Солнце припекало.

«Иди, Старик, иди», – подгонял себя Старик. – «Сегодня хороший ясный день, ты любишь такую погоду. Если станет совсем жарко, то у тебя есть шляпа и ты сможешь прикрыть ею свою лысую голову, и не позволишь случиться тепловому удару, который сделает тебя беспомощным и опозорит перед всеми».

Старика обгоняли, но он уверенно шёл вперёд. В конце улицы он подошёл к уличным торговцам. Пошарив в кармане, Старик достал оттуда пригоршню звенящих монет, и, отсчитав под нетерпеливыми взглядами торговок своими неуклюжими пальцами нужную сумму, купил кулёк сушёных рыбок. Сам Старик есть не хотел и давно уже потерял вкус к еде, но, когда он встретит сегодня Мальчугана, ему будет, чем угостить того, а Мальчуган очень любит сушёные рыбки.

Набережная была совсем близко, и Старик уже чувствовал свежий запах моря. Это был запах соли, рыбы и водорослей.

– Ну, вот я и догнал тебя, – услышал за спиной Старик звонкий голос Мальчугана. – Я заметил тебя, когда ты был ещё в начале улицы и побежал.

– Ну, здравствуй, – оборачиваясь к ребёнку, произнёс Старик, и впервые за день на лице его промелькнуло нечто похожее на улыбку.

Мальчугану было семь лет. Он находился в том благодатном возрасте, когда забота родителей позволяет пребывать в полной беспечности, а крепчающий день ото дня ум рождает неуёмную жажду познаний.

Теперь Мальчуган зашагал рядом со Стариком. Было видно, что ему хотелось идти намного быстрее, но он, чтобы не обидеть Старика, старательно подстраивался под медленный шаг того. Так они добрались до площади. Тут Мальчуган не удержался, и кинулся кружить вокруг памятника, распугивая сидевших на его ступенях распушивших перья важных голубей.

Старик только улыбнулся.

Так они прошли всю площадь. Мальчуган то подбегал к Старику, то, увидев нечто новое, удалялся, но скоро возвращался и потом какое-то время ещё шёл рядом.

И вот набережная, крик чаек, запах водорослей, волны неторопливо плещутся у каменных глыб волнорезов. Море сегодня спокойно. Его бирюза зеркалом отражает ослепительные лучи солнца и те, разбившись на множество осколков о рябь волн, тут же превращаются в миллион весёлых искорок.

Старик и Мальчуган садятся прямо на бетонный парапет, защищающий набережную от умеющего иногда разбушеваться моря. Мальчуган тут же свешивает ноги и начинает болтать ими над волнами, Старику требуется намного больше времени, чтобы согнуть свои больные колени и затем, опустившись, уложить руками ноги так, чтобы они хотя бы какое-то время не ныли.

Старик достаёт из кармана купленный кулёк рыбок. Мальчуган радостно хватает его. Каждый раз при их встрече Старик угощает Мальчугана, и каждый раз Мальчуган радуется так, как будто это в первый раз.

И вот они сидят так вдвоём. Посередине лежат в развёрнутом бумажном пакетике рыбки. Мальчуган шустро хватает их, ловко чистит и отправляет в рот, Старик неспешно берет по одной и долго рассасывает каждую.

Так сидят они вместе – Старик и Мальчуган – и смотрят на море.

Владельцы дингов давно уже заняли свои места под навесом кавэрн. Рыбаки оживлённо управляют своими дингами, соревнуясь друг с другом в забрасывании сетей.

Отсюда, с берега, дингов не видно. Все они там, далеко в море. Когда море спокойно, их даже не возвращают на ночь в деревню, а лишь переводят в автономный режим. Но днём, при свете, рыба становится намного умнее и за ней ещё надо поохотится, вот тогда владельцы дингов берут в руки доски, так называют теперь таблеты управления дингами, садятся поближе к морю, где сигнал получше, и так проводят здесь всё время до обеда. Они то и дело заказывают лаколу – местный алкогольный напиток, основу которого составляет крепкая агуарда и энергетик – и сильно галдят.

В кавэрнах сейчас накурено и шумно, и таким, как Старик с мальчиком, там в эти часы не место, поэтому Старик и Мальчуган не заходят под навесы, а сидят прямо на бетоне у самой кромки моря.

Пошарив в кармане, Мальчуган вынимает оттуда хлеб, деловито разламывает его и протягивает половину Старику. Теперь они, по крошке отламывая мякиш, кормят слетевшихся к ним белоснежных чаек.

– Завтра мне надо будет уехать, – произносит Старик.

– Зачем? – спрашивает Мальчуган. – Ты обычно никуда не ездишь.

– Завтра надо будет поехать… – неспешно отвечает Старик.

– Ты поедешь на том большом синем автобусе, что останавливается каждый день на площади? Я как-то ездил на нём. Он очень большой, – начинает тараторить Мальчуган.

– Да, поеду на нём в город.

– Я тоже был когда-то в городе. Там вот таки большие дома, – Мальчуган высоко вытягивает вверх руку. – И ещё там очень много машин. Там всё совсем не так, как в нашем посёлке. Там на каждом углу продают еду и мороженое. Ты будешь завтра есть мороженое?

– Нет, наверно не буду, – улыбнулся Старик едва уловимой улыбкой и погладил Мальчугана по голове. – У меня будет завтра мало времени.

– Как это мало времени? – удивился Мальчуган. – Разве его может быть мало или много?

– Меня ждёт в городе одно дело, и хорошо бы мне управится с ним до обеда и двенадцатичасовым автобусом уже вернуться домой. Иначе вечером в автобусе будет слишком много народу, и мне придётся стоять всю дорогу, не знаю, выдержат ли это мои ноги.

– Тогда возвращайся побыстрей, – сказал Мальчуган. – Хочешь, я приду встречать тебя завтра на остановку?

Старик на это только снова ласково погладил Мальчугана по голове.

– А когда ты завтра вернёшься, мы можем пойти с тобой на старую пристань, – торопливо, как будто кто-то может прервать его и лишить приятных будущих занятий, продолжал Мальчуган. – Ветер меняется, и я наловлю для нас тех маленьких серых рыбок, которых ты меня учил ловить. Я смогу.

Погода действительно менялась. Старик это чувствовал своим начинающим предательски ныть левым плечом. К вечеру оно совсем разболится. Мальчуган был прав, ветер переменится и завтра, скорее всего, пригонит к берегу косяк серебристых килек.

– Если мне придётся потом уехать надолго, ты ведь не будешь скучать? – спросил мальчика Старик.

– Надолго это на сколько. На неделю? – поинтересовался Мальчуган.

– Нет, дольше, – ответил Старик.

– И ты не побудешь здесь до конца лета? Останься до конца лета. Потом меня заберут в город, но сейчас только июнь. Кто же будет со мной гулять? Все вокруг заняты целый день рыбной ловлей. До меня тут нет никому дела. А осенью меня отдадут в школу. Папа сказал, что отвезёт меня к маме в город, тогда и ты можешь уехать.

– Обещаю, что, если мне разрешат пожить здесь до осени, я останусь, – сказал Старик.

– А кто же тебе может запретить? У тебя же нет родителей, ты самостоятельный и можешь сам решать, где тебе жить и что делать, – удивился Мальчуган.

– Я уже стар, и завтра еду в город, где могут посчитать мою жизнь уже никому не нужной. Если они оценят мою жизнь в минус, то мне придётся…

– А, – протянул Мальчуган. – Завтра будет оценка твоей жизни?

Старик утвердительно кивнул.

– А я уже тоже проходил такую оценку. Знаешь, во сколько они оценили меня? Вот во сколько!

Мальчуган несколько раз показал Старику все десять пальцев на обеих своих руках.

– Вот во столько. А отец сказал, что мама прислала письмо о том, что ей удалось заработать там, в городе, денег и меня теперь возьмут в очень хорошую школу, и тогда моя жизнь станет ещё дороже. Вот на столько.

И Мальчуган ещё пару раз показал Старику все пальцы своих ладоней.

– Ну, – протянул Старик, – так и должно быть. Ты молодой, твоя жизнь только начинается, общество надеется, что ты принесёшь ещё много пользы, поэтому твою жизнь ценят дорого. А я уже пожил, и мало кому нужен.

– А мне? – удивился Мальчуган. – Давай я поеду завтра с тобой и скажу, что ты мне нужен, что ты гуляешь со мной, и ты заботишься обо мне.

Старик ласково провёл своей морщинистой шершавой ладонью по взъерошенным волосам Мальчугана.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – притянул к себе руку Старика Мальчуган. – Побудь хотя бы до сентября, пока меня не заберут в школу. Отец говорит, что в школе у меня появятся друзья, но я не знаю, я не уверен…, я никогда не уезжал из нашей деревни надолго.

– Я уезжал, – вздохнул Старик.

– Правда, – оживился Мальчуган. – А где ты был?

– На Луне был, – ответил Старик. – Затем был на Ганимеде, Каллисто…

– Ух ты! Так далеко! – восторженно вскрикнул Мальчуган. – А что ты там делал?

– Работал, – ответил Старик.

– Ты же рыбак, – удивился Мальчуган. – Разве на тех планетах есть моря и рыба?

– Нет, рыбы там нет, – вздохнув, ответил Старик. – Моря есть, только в них нет воды. Там, – Старик указал пальцем на небо, – морями называют обычные плоские равнины.

– Расскажи, расскажи мне о Луне, и о тех ещё, как ты их назвал…

– Ганимед, Каллисто… – повторил Старик. – Это рядом с Юпитером…

– Здорово! И о них мне расскажи!

– Хорошо, – согласился Старик.

Хлеб в руках Старика и Мальчугана давно закончился. Чайки разлетелись, и Старик с Мальчуганом теперь сидели на парапете набережной, просто глядя на море. Солнце припекало, но свежий прохладный бриз приятно обдувал тело и Старику с Мальчуганом было хорошо.

Мальчуган придвинулся поближе к Старику. Он очень любил рассказы Старика и не хотел пропустить ни одного его слова. Старик уже поведал когда-то мальчику, как ходил на своей лодке в море и как поймал однажды в одиночку такую большую рыбу, что та не поместилась в лодке, и чтобы доставить эту махину на берег её пришлось привязывать к корме; о том, как однажды он подружился с парой дельфинов, и те потом поджидали его на одном и том же месте и от радости выпрыгивали из воды, лишь только удавалось им завидеть лодку Старика; и о том, как проходили когда-то мимо их деревни огромные киты и все рыбаки вышли в тот день в море, чтобы только посмотреть на этих громадин, и те величественно проплыли перед ними, помахав всем своими гигантскими хвостами; а потом Старик рассказал Мальчугану, как устроился рыбаком на крупное судно и месяцами не сходил на берег, дрейфуя в море и учась по специальным приборам отыскивать большие стаи рыб.

Сейчас Старик задумался, решая, с чего же именно начать свой рассказ, но Мальчуган сам подсказал ему.

– Начни с самого начала, – попросил он. – Как ты попал на Луну? На чём долетел?

– Долетел… – задумался Старик. – Улетал я туда, как и все, с космодрома. Летело нас тогда на корабле много, человек двести. Все мы вошли в состав одной из той многочисленных групп, которые отправлялись на Луну для добычи гелия-3. Ты знаешь, что это такое?

– Конечно, – слегка обиженно отозвался Мальчик, боясь, что Старик посчитает его совсем маленьким. – Я знаю, что из него сейчас получают электричество.

– Верно, – не торопясь, подтвердил Старик. – Сейчас его добыча намного упростилась, а пятьдесят лет назад его добывали вручную. Таких как я, чернорабочих, готовых работать на других планетах, называли словом – туэго. Наша работа не требовала квалификации, а лишь большой физической силы и крепкого здоровья, поэтому жизнь туэго ценились низко, но я не обижался. За работу в космосе платили больше, чем на Земле, поэтому я отправился в путь. Впервые тогда я выехал за пределы нашей деревни и города. Ты видел когда-нибудь космодром? Хотя бы на картинке?

Мальчуган утвердительно кивнул.

– Так вот на самом деле он намного, намного больше. В то время корабли на Луну отправлялись чуть ли не каждую неделю.

– Твой корабль был тоже очень большой? – спросил Мальчуган.

– Очень, – ответил Старик.

– Больше, чем морской корабль?

– Намного больше.

Старик не стал рассказывать Мальчугану о том, как он заблудился тогда на том огромном космодроме, как бродил, голодный, в поисках своего корабля среди многочисленных металлических конструкций, топливных трубопроводов и коммуникаций, и как пренебрежительно отмахивались от него все, узнав, что он всего лишь жалкий туэго, ищущий свой корабль.

Старик также решил не рассказывать Мальчугану о всех трудностях перелёта, длившегося более двух суток, как чуть было не лопнули его барабанные перепонки при включении реактивных двигателей, как готово было разорваться от нагрузок его довольно крепкое, как он считал, тело при старте, как он, сжатый со всех сторон такими же туэго, прикреплённый на долгие часы полёта вертикально ремнями к внутренний обшивке корабля беспокоился тогда только лишь о том, чтобы затёкшие его руки и ноги остались бы здоровы, и он не был бы по прибытию отправлен обратно на Землю. К счастью, тело Старика тогда выдержало, и каким же счастьем оказалось для него ступить на поверхность Луны. В тот момент он показался сам себе невесомым. Измученный перелётом, он тогда мгновенно забыл об усталости и вместе с прочими прилетевшими радостно прыгал по серому грунту этой странной земли.

– Давай я расскажу тебе, как впервые отправился добывать лунный грунт. Нас поселили в посёлке, а добыча велась за десяток километров, и возил нас туда настоящий поезд.

– Поезд на Луне? – оживился Мальчуган.

– Да, люди проложили рельсы и пустили по ним такие маленькие вагончики. Тебе бы понравилось. А на конечной остановке была шахта. В первый день я попал в ту, которая находилась рядом с терминатором. Ты знаешь, что такое терминатор? Так называют линию раздела света и тьмы. Здесь, на земле, её не увидеть из-за наличия атмосферы, а там, на Луне, когда я увидел эту границу, у меня перехватило дух. Тьма, свет, а между ними острые зубцы скалистых кратеров. Это очень красиво. А вверху на небе Земля.

– Наша Земля? – воскликнул Мальчуган.

– Да, там она на небе и знаешь, она очень красивая. Такая синяя-синяя, как будто всю её покрывает наше море.

Старик не стал рассказывать Мальчугану, как тосковал он тогда по этой родной бирюзовой планете, по морю и по дому. Он мог видеть Землю лишь изредка, когда работал на обращённой к ней стороне Луны и до того, как спускался в темноту шахты. А после этого спуска всё, что видели его глаза – это тёмная лунная порода, и так двенадцать часов в сутки, после которых выход на поверхность казался немыслимым счастьем, и даже неосвещённая солнцем часть поверхности Луны слепила глаза.

– Мы работали и ходили по Луне в специальных костюмах. На Луне нет воздуха, совсем, и самое главное для любого туэго – вовремя успеть подключиться к стационарной воздухонагнетательной сети и потом следить, чтобы не повредить воздухоподводящую трубку. Вот там-то мне и пригодилось моё умение задерживать, как при нырянии, дыхание.

– А что ещё ты делал на Луне?

– Ну, я прилетел туда работать, поэтому свободного времени у меня было мало. Когда одни шахты оказывались на освещённой стороне Луне, нас перевозили в другие, потому что на освещённой солнцем поверхности находиться человеку невозможно. Солнце такое жаркое, что за минуты плавит оболочку костюма, ничего не спасает.

– Там бывает жарче, чем у нас в июле? – удивился Мальчуган.

Старик улыбнулся и погладил мальчика по голове.

– Намного, намного жарче.

Старик не стал рассказывать Мальчугану, что находиться на тёмной стороне Луны было не легче. За все те тринадцать лет, что провёл он в космосе, Старик так и не смог привыкнуть к холоду.

Их поселение, конечно, отапливалось, но на тепле помещений, где содержались туэго, старались сэкономить. Когда температура на поверхности опускалась ниже ста градусов по Цельсию, становилось совсем холодно, и приходилось сбиваться всеми в одну кучу, чтобы теплом тел хоть как-то согревать друг друга.

– Давай я тебе лучше расскажу, как нашёл там, на Луне, один очень красивый камень. Я тогда работал в шахте на глубине примерно полукилометра от поверхности. Порода там идёт тёмная, почти чёрная, а освещение настолько слабое, что работать приходится почти вслепую. Я отработал тогда уже семь или восемь часов и думал всё это время о доме. Вспоминал вот этот наш посёлок, волны и крик чаек, и тут что-то блеснуло у меня перед глазами и осколок синий, прозрачный выпал из стены. Тогда мне показалось, что само море неожиданно упало к моим ногам.

– А где он теперь? Ты привёз его домой с Луны? – обрадовался Мальчуган.

– Нет, – ответил Старик. – Когда я вынес найденный камень на поверхность, то оказалось, что это какой-то редкий минерал. Потом его отправили на Землю. А мне заплатили за него втрое больше, чем стоит один день моей работы.

– И долго ты прожил на Луне? – поинтересовался Мальчуган.

Старик задумался.

– Пять лет и четыре месяца, – ответил Старик.

– А потом?

– Потом я отправился на Ганимед.

– Это далеко?

– Очень далеко.

– И что ты там делал?

– Добывал жидкое железо.

– А потом?

– Потом полетел на Каллисто на строительство космической базы.

Видя, что Мальчуган уже устал, Старик своей неуклюжей рукой пошарил в кармане и достал оттуда несколько монет.

– А не сбегаешь ли ты нам за мороженым? – спросил Мальчугана Старик.

Мальчик радостно вскочил, как будто давно уже ждал этого предложения.

– Тебе шоколадное или с сиропом? – радостно спросил готовый рвануть с места Мальчуган.

– Пожалуй, шоколадное… – ответил, прищурившись, Старик, знавший, что Мальчуган больше любит шоколадное.

Мальчик убежал, а Старик остался один и продолжал неподвижно смотреть на море. Ему вспомнилась холодная зелёная поверхность Каллисто, как не похожа она на эту прозрачную водную синеву Земли. Нет, не будет рассказывать он мальчику, как коченел от холода, оставленный всеми в тех местах. Как был вынужден практически в одиночку заканчивать монтаж каркаса станции, как погибали один за другим те, кто стали ему к тому времени ближе любой родни. «Держись, ты должен выжить, ты знаешь, ради чего ты здесь», – повторял себе Старик тогда, когда руки его, замёрзшие в неисправном термокостюме, закручивали последние гайки в собираемой конструкции, а над ним висел громадный оранжевый диск Юпитера. «Держись, ты должен выжить», – говорил себе Старик. Он еле добрался тогда до поселения. Нет, он не расскажет Мальчугану о том, как чуть было не бросили его на той планете, посчитав погибшим. Жизнь туэго стоила слишком дёшево для того, чтобы кто-нибудь отправился его спасать.

Нет, лучше Старик поведает Мальчугану, как красив космос. Там, на спутниках планет, в отсутствии атмосферы, кажется, что все звезды расположены совсем рядом, так близко, что то и дело хочется протянуть к ним руку, и когда делаешь это, то кажется, что слабая поверхность спутника отпускает тебя и испытываешь в этот момент то ли страх, то ли восторг, и прыгаешь вверх, и кажется, что летишь… А наша Земля… Пусть Мальчуган знает, как красива она оттуда из космоса. Сколько же смотрел на неё Старик с поверхности Луны. Наблюдал, как она меняется, как каждый день, когда можно было ему её увидеть, она предстаёт перед ним разной и новой. Нет, не сравнится с ней по красоте ни одна планета.

Мальчик вернулся с мороженым. Своё он уже наполовину съел, мороженое же Старика Мальчуган аккуратно вложил в сжатые пальцы Старика. Когда Мальчуган окончательно расправился с мороженым, Старик протянул ему своё.

– Ты точно не хочешь? – поинтересовался Мальчуган.

Старик едва уловимо улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Смотри, динги! Вон там! – вскочил Мальчик и радостно замахал над головой рукой.

Действительно, там вдалеке, у самого горизонта показался громадный ковш-клешня, затем второй, блеснула на солнце металлическая обшивка забрасывающего сеть сегментного манипулятора. Похожий на гигантского осьминога динг, управляемый с берега своим хозяином, трудился далеко в море. Мальчик хорошо видел его, Старик же только улыбался радостным возгласам Мальчугана. Глаза Старика, давно потерявшие былую остроту зрения, слезились на солнце.

– Может быть, это динг моего отца. Он на прошлой неделе купил себе ещё один и теперь у него целых три динга, – с гордостью сказал Мальчуган, снова усаживаясь рядом со Стариком. – Зачем ты уехал, улетел так далеко? Тебе надоело жить здесь? – продолжал он расспрашивать Старика.

Эх, если бы он знал, как не хотелось Старику тогда уезжать. Как каждую ночь, находясь в сотнях тысяч километров от Земли, он продолжал слышать во сне крики чаек и шум прибоя.

– Мне надо было заработать деньги на обучение сына, – ответил Старик.

– Понятно, – понимающе кивнул Мальчуган. – Мой папа тоже старается, поэтому он и покупает новые динги, и мама тоже, она специально уехала в город. Папа говорит, что я обязан хорошо учиться, иначе жизнь моя станет стоить очень дёшево.

– Это верно, – согласился Старик. – В моё время дингов не было и всего, что я мог заработать здесь, не хватало сыну на школу, а у него обнаружился талант… Один из учителей начальной школы заметил, что он смышлён, как это тогда называлось, в естественных науках. Вот тогда я и решил лететь. За работу в космосе обещали неплохие деньги. Так мне удалось заработать на обучение сына в средней, затем в высшей школе.

Старик не признался Мальчугану, да и не зачем это было делать перед ребёнком, но именно эта цель, это желание Старика не дать пропасть способностям сына, и дали ему возможность выжить там, где другие либо погибали, либо возвращались раньше времени покалеченными и больными домой. Старик был бы счастлив всю жизнь прожить здесь, в родном, хорошо знакомом с детства посёлке, ловя рыбу и добывая этим пропитание своей семье; каждый день видеть жену и сына, но ему пришлось лететь. Лететь очень далеко, потому что ему нечего было предложить обществу, как только свои физические силы. Старик вернулся домой только тогда, когда сын его получил диплом.

– Пойдём-ка, перекусим, – предложил Старик, заметив, что освободились места в кавэрне.

Был полдень, уставшие рыбаки расходились по домам, чтобы, отдохнув там в прохладе, вернуться на берег уже только к вечеру.

Старик и мальчик вошли под карниз опустевшей кавэрны.

– Возьмёшь мне лимонад, – потянул Старика за рукав Мальчуган.

Таких посетителей, как Старик и Мальчуган в кавэрне не любили. Ели они мало, алкоголь не пили, поэтому, по мнению, владельцев кавэрн лишь понапрасну занимали место, но других посетителей в ближайшие часы не предвиделось, поэтому их пустили.

Мальчуган залез на стул. Он с радостью принялся потягивать из трубочки холодный лимонад, а Старик купил обед. Перед ними стояла теперь большая тарелка холодного риса и сладкие шарики из водорослей, и Мальчуган проворно хватал их с тарелки прямо рукой.

– Отец уже, наверно, вернулся с ловли. Я могу сбегать и принести нам свежей рыбы, – торопливо жуя, говорил Мальчуган. – Давай пожарим её у тебя во дворе.

– Хорошо, – согласился Старик. – Ты беги, я буду ждать тебя вечером.

– Ты только подготовь к моему приходу угли, – попросил Мальчуган.

– Хорошо, – снова ответил Старик.

Он просидел в кавэрне ещё немного. Когда обслуга всё чаще стала нервно прохаживаться вокруг него и бросать в его сторону недовольные взгляды, он понял, что пора уходить.

Старик вернулся снова на пирс. Тут он посидел ещё немного, глядя, как лодки с белоснежными парусами везут в этот час отдыхающих из города. Они проплывали совсем близко к нему, увозя своих пассажиров дальше, на расположенные за мысом песчаные пляжи.

Когда солнце уверенно взяло курс к горизонту, когда стало неумолимо приближаться к той линии, где небо соприкасается с морем, Старик поднялся. Медленной, шаркающей своей стариковской походкой он побрёл домой. Насмешливыми взглядами его провожали вышедшие в этот час на улицу подростки, а сидящие вдоль набережной торговки недовольно косились на него. Старик всё понимал и не обижался. Старость некрасива. Казалось, уже один только вид Старика страшил всех этих встречающихся ему сейчас по дороге розовощёких, пока ещё пылающих здоровьем людей, напоминанием об их собственной неминуемой немощи.

«Иди, Старик, иди», – говорил про себя Старик. – «Ты уже проделал сегодня свои две тысячи шагов, но теперь тебе надо вернуться домой, а там уже тебя, наверняка, ждет Мальчуган. Он уже принёс свежей рыбы и ждёт, что ты разведёшь костёр и сделаешь угли. Он ещё мал, и ему нельзя баловаться огнём. Так что иди, Старик, иди, не останавливайся, и не обращай ни на кого внимания».

Мальчуган ждал его, по-видимому, давно. Он уже включил стоящий во дворе электрический аэрогриль и разложил на его решётке почищенную по его просьбе отцом рыбу.

– Ну, где же ты задержался, – деловито переворачивая щипцами рыбу, говорил Мальчуган. – Я уже почти приготовил нам ужин.

Старик сел прямо на песок. Мальчуган сбегал в дом за тарелками и принёс ещё две кружки воды.

Так они сидели, мальчик и Старик, обсасывая косточки румяной, поджаренной на гриле рыбы и наблюдая, как огненный шар солнца, став оранжевым и совершенно утратив свои лучи, оставляя за собой полыхающую дорожку на воде, медленно погружается прямо в море.

– Я приду встречать тебя завтра к дневному автобусу, – сказал Мальчуган.

– Хорошо, – согласился Старик.

На посёлок спустилась ночь.

Утром Старик, по-обыкновению, встал рано. Сегодня он не стал смотреть на восход солнца и не пошел к морю, а вместо этого достал из комода чистую рубашку и новые, ещё совсем не разношенные туфли. Рубашку он надел, а туфли аккуратно завернул в бумагу и взял с собою. Вместо шляпы сегодня Старик нёс в руках папку с пластиковыми документами.

До автобусной остановки путь был неблизкий, но Старик проделал его с упорством человека, имеющего на это силы. Он пришёл за десять минут до отбытия автобуса и, сев на скамейку, развернул свой бумажный свёрток. Он снял со своих ног потёртые сланцы и натянул на одеревеневшие ступни чистенькие туфли. Теперь он был готов.

Подошёл автобус. Он повёз Старика в город. Сначала дорога шла вдоль моря и Старик, глядя в окно, смотрел, как лазурная кромка воды переливается, соприкасаясь с жёлтым песком земли, как швартуются у берега возвращающиеся с ловли переполненные пойманной рыбой динги, как чайки кружатся над белыми гребешками волн, как лучи солнца золотят яхты, проплывающие по сверкающей поверхности воды.

Затем дорога ушла в горы, и теперь море лишь изредка мелькало внизу, синими лоскутами прорываясь сквозь густые ветви кустарника.

Город встретил Старика своей вечной неуёмной суетой. Казалось, нельзя было найти в мире такого звука – грохота, гудка, звона, свиста, рокота – которой не присутствовал бы в этом беспокойном гуле городского гама. «Бедные те люди, которым приходится жить в таком шуме», – думал Старик, переступая своими больными ногами по бетонному тротуару. Его толкали, шикали на него со всех сторон. Многоликой толпе из тех, кто спешил в этот утренний час на работу, приходилось огибать этого склонившегося под бременем старости человека. Люди пробегали мимо него, лишь с гневом оборачиваясь на того, кто стал для них в этот ранний час помехой.

Наконец, Старик добрался до здания оценочного комитета. Вызов сюда он получил ещё неделю назад и всё это время голову его не покидали тягостные думы.

Автомат на входе зарегистрировал Старика, бездушное электронное устройство одно за другим поглотило все привезённые Стариком пластиковые документы, отсканировало его медицинскую карту и, наконец, пропустило в здание.

Проделав несколько шагов, Старик встал в очередь к оценочной машине. Ждать пришлось недолго. Автомат работал шустро. Уже через пять минут на руках у Старика был пластик, на котором стояла оценочная стоимость его жизни. Старик давно уже привык видеть в таких документах минусовое сальдо, однако сегодняшняя сумма заставила его нахмуриться и плотнее обычного сдвинуть брови. Теперь Старику предстояло посещение комнаты Заседателей.

Старик пошел туда, двигаясь уже давно ставшим ему знакомым путём длинных коридоров.

В очередь к Заседателям он оказался третьим. Сюда направляли лишь тех, чья жизнь имела минусовой баланс, это означало, что такой человек обществу не нужен. Таким предлагалось заплатить за себя для продолжения их собственной жизни. Впереди сидела мать с больным ребёнком на руках. То, что девочка была больна, Старик понял сразу. Достаточно он повидал похожих детей в подобных очередях, но из кабинетов Заседателей выходили они очень быстро. Родители оплачивали их жизнь и не скупились, покрывая перед государством бесперспективность собственных детей. Вторым был подросток. Глаза его были мутно стеклянны. Этот пробудет в кабинете Заседателей долго. Если этот поставивший свою жизнь в зависимость от транквилизаторов юнец не имеет на счету денег, то начнутся поиски его родителей или близких. Старику всегда становилось жалко таких детей, они сдавались слишком рано и умирали слишком быстро.

Наконец, подошла очередь Старика. Трое Заседателей, как один, устремили на него свои строгие взгляды, когда он, с жалким бумажным свёртком в руке предстал перед их глазами. Подобно электронному автомату они сейчас по-своему оценивали его и по мере их оценки всё больше и больше вытягивались в удивлении их лица. Перед этими людьми стоял сейчас человек, который, по мнению многих, давно уже был бы обязан завершить свою жизнь и не смущать окружающих своей дряхлостью. Когда же активные Заседатели взглянули на сумму отрицательного сальдо Старика, то изумление их лиц сменилось на гнев.

– Надеюсь, вы понимаете, в каком положении находитесь? – энергично спросил один из Заседателей. – Вы видели, во сколько оценена ваша жизнь?

Старик утвердительно кивнул.

– Вы понимаете, что вы являетесь обузой, огромной обузой для общества и если хотите жить дальше, вы должны заплатить обществу за себя. Вы сможете покрыть отрицательное оценочное сальдо вашей жизни?

Старик молчал.

Заседатели стали перешёптываться между собой. Будь слух Старика хотя бы наполовину таким, каким он был прежде, он бы услышал, как удивляются Заседатели тому, что Старик смог дожить до своих лет.

– За него наверняка кто-то платит, – торопливо шептал один из них двум другим.

Достигнуть такого возраста, не платя ежегодно обществу и государству за собственную давно уже не нужную никому жизнь, представлялось немыслимым.

Каждый человек в современном обществе имел свою цену, это была выраженная в денежном эквиваленте потребность социума в конкретном человеке. Дети имели цену невысокую, но их последующая перспективность давала им некоторый аванс, поэтому детей ценили. Жизнь подростков, не желающих учиться или же работать, нередко уходила в минус и родителям приходилось платить обществу, за то, чтобы те продолжали жить. Наивысшую цену имели жизни тех, кто был уважаем и успешен в обществе. Такие люди на протяжении многих лет могли не волноваться о том, что когда-нибудь государство поставит вопрос об окончании их жизни в связи с ненужностью. Такие многие-многие годы не догадывались о существовании комнаты Заседателей. Наименьшую цену имели жизни стариков.

Старик на протяжении более двух десятков лет видел в своей ежегодной оценке минусовое сальдо. Сначала сумма была невелика, но с каждым годом она росла в геометрической прогрессии.

Сейчас Старик в очередной раз стоял перед Заседателями, сжимая в руке бумажный свёрток со своими шлёпанцами, и упорно молчал. Он знал, что им не выгодно выносить решение об окончании его жизни. Приговоры о прерывании жизни в связи с убыточностью какого-либо своего гражданина обществом выносились редко. Государство хотело справедливости и денег, поэтому Заседатели сейчас будут любыми силами пытаться вынудить Старика заплатить за его собственную жизнь. Он будет должен заплатить за то, чтобы ещё год прожить на этом свете.

– Вы понимаете, что обходитесь обществу недёшево, – начал один из Заседателей. – Вы стары, вам в любой момент может потребоваться медицинская помощь.

– В ваших документах указано, что вот уже более пятнадцати лет вы не работаете, а значит, не приносите никакой пользы обществу, – подхватил второй.

– Вы должны понимать, что на этом свете вы, возможно, занимаете чьё-то место. Вы потребляете воздух, энергию, продукты. Ваше место вполне может занять кто-то другой, – говорил третий Заседатель.

– За вас есть кому заплатить? У вас есть деньги? Вы можете покрыть минусовое сальдо? Вы можете выкупить у государства собственную жизнь? – наперебой твердили все три.

Старик молчал. В двадцать третий раз он стоял перед подобной комиссией. Он вспомнил сейчас, как произошло это впервые. Именно тогда ему дали понять всю ненужность, бесполезность собственной жизни. Сначала с этим нелегко было смириться, да и сумма отрицательного сальдо была совсем невысока, но именно тогда стало понятно, что отныне ему придётся платить, платить и платить. И Старик смирился и привык…

– Вы понимаете, что мы вам говорим? Вы слишком стары, чтобы общество могло позволить вам вот так свободно ходить по нашей планете. Вы готовы заплатить за своё пребывание на земле?

Старик молчал.

– Вы понимаете, что если вы не согласитесь заплатить указанную сумму, мы вынуждены будем вынести решение о том, чтобы прервать вашу жизнь. Вас попросту не станет, – продолжали давить Заседатели. – У вас есть родственники? Кто-нибудь может за вас заплатить?

Да, Старик всё понимал. Об этом и думал он всю последнюю неделю. «Засиделся ты, Старик, ты слишком задержался на этом свете», – говорил он сам себе. – «Они правы, они давно уже правы, ты никому не нужен, а сумма в твоём оценочном листке стала уже немыслимо большой. Посмотри, все твои ровесники давно уже прошли процедуру прерывания жизни, их нет, хотя они были намного здоровее, чем ты сейчас. А у тебя постоянно болит плечо и ноет колено, и руки твои уже совсем не те, что раньше, пожалуй, ты уже не сможешь вытащить ими даже небольшую рыбу. А твои глаза? Они болят и слезятся на солнце, и видят всё хуже и хуже. И тебе стыдно всем признаться, но твой слух… Иногда ты можешь лишь делать вид, что понимаешь то, что говорит тебе собеседник… Нет, ты слишком засиделся, зажился. Не зря же таких, как ты, называют пожилыми людьми. Пожилые – это те, кто уже пожил…»

Никто не знал, и не хотел знать, как работает та машина, что совершает прерывание жизни, но по слухам процедура эта происходила безболезненно и быстро.

«Я наверно даже ничего не почувствую», – убеждал себя Старик. – «В конце концов, приговор о прерывании жизни выносится каждый год миллионам…»

– Деда! Дед! – вдруг раздался сзади звонкий голос. – Ух! Ну, наконец, я тебя отыскал! Ну что же ты?!… Что ж ты ничего не сказал?

Старик обернулся.

В распахнутой двери стоял запыхавшийся верзила лет двадцати.

Старик улыбнулся. Это был его Внук.

– Дед, ну как же так… – продолжал сокрушаться парень, подбегая и обхватывая Старика своими сильными руками. – Деда, я еле отыскал тебя. Ну что ж ты ничего не сказал нам. Хорошо, я вспомнил, что сегодня шестнадцатое число и тебе надо идти на комиссию. А если бы мы опоздали? Тебя так бы и отправили на прерывание жизни. Что бы мы делали тогда? Отец уже здесь, он вносит за тебя взнос. Подождите несколько минут, – обратился он к Заседателям, – сейчас всё будет уплачено.

Заседатели довольно улыбнулись. Дело было окончено. Деньги за жизнь Старика поступили на государственный счёт.

Поддерживая Старика за локоть, Внук вывел того из комнаты Заседателей.

– Папа! – раздался в коридоре ещё одни радостный крик. – Папа, ну как же так!.. Ну что же ты… Ну, прости. Я совсем забыл, что сегодня шестнадцатое число. Но ты? Почему ты не сказал им, чтобы они сняли деньги с моего счёта.

– Сумма была слишком большой, – ответил Старик.

– Ничего, пусть снимали бы всё.

Перед Стариком стоял Сын – высокий, ещё крепкий мужчина.

– Пусть сняли бы столько, сколько надо, я дам ещё, заработаю, сколько будет нужно. Ну ничего, всё обошлось, мы успели. Пойдём отсюда. Пойдём, ты устал. Доведи дедушку, я подгоню машину прямо к входу, – обратился он уже к своему сыну.

Через полчаса все они втроём – Старик, его Сын и Внук сидели уже в одном из придорожных ресторанчиков у подножия гор. Перед ними стояло блюдо с полыхающей овертой, и дымилась тут же свежая, только что снятая с углей рыба, и сладко пахли кусочки восхитительной куэльи. Старик потягивал плотный жгучий кофе.

– Дед, ну и напугал же ты нас… – теперь уже улыбаясь, говорил Внук.

– Да папа, ты прости меня. Я совсем забыл, какое сегодня число, мне следовало бы приехать за тобой ещё утром, – сокрушался Сын.

– Деда, и ты добирался в город сам на автобусе?! – восклицал Внук.

– Мне бы переобуться, – попросил Старик, вспоминая о том, что бумажный свёрток с его поношенными сланцами остался лежать на заднем сидении машины.

А ещё через полчаса все они втроём – Старик, его Сын и Внук, сидели на парапете набережной родного рыбацкого посёлка, и все втроём смотрели на море. Это было то самое место, где вчера Старик сидел с Мальчуганом, и так же, как и вчера, раздавались над волнами крики чаек, и прибой с шумом разбивался у ног, и ветер доносил свежий запах водорослей, соли и рыбы.

– Я схожу нам всем за мороженым, – предложил Внук. – Деда, тебе шоколадное или с сиропом.

– С сиропом, – ответил Старик, помня, что Внук любит именно такое.

Тот пошел к торговкам.

– Папа, я сегодня испугался за тебя, – оставшись наедине со Стариком, признался Сын. – Я вдруг испугался, что не успею. Что тебя не станет, и я потеряю тебя навсегда.

– Ну, ты не должен этого бояться, когда-нибудь это всё равно случится, я уже достаточно пожил, – попытался успокоить его Старик.

Но в глазах Сына – рослого мужчины, виски которого тронула уже седина – вдруг промелькнул взгляд наивного испуганно ребёнка.

– Нет, не говори так, пожалуйста, – торопился сказать он. – Ты должен жить, пока у тебя есть силы, ты должен жить.

Вернулся Внук.

– Они не принимают электронные деньги, – растерянно пробормотал он. – Я уже и забыл, что такое бывает… Пап, у тебя нет мелочи?

– У меня есть, – ответил Старик. – Вот, возьми, – и он повернулся к Внуку своим карманом.

Взяв мелочь, молодой человек побежал снова к торговкам.

А потом все они втроём – Старик, его Сын и Внук – сидели на парапете, ели мороженое и с наслаждением смотрели на море.

– Деда, а помнишь, как ты учил меня вытаскивать из моря рыбу, и как мы с тобой выходили рано утром в море, и ещё как ловили крабов. А наш вечерний костёр, ты помнишь? – с удовольствием вспоминал Внук.

Старик всё помнил. Он помнил, как они жили здесь с Внуком вдвоём, пока его отец трудился в городе, и это было самое благословенное время в его жизни. Они выходили в море на старой, ещё дедовской лодке. Мальчик был счастлив, и Старик был счастлив тоже.

– Деда, а ты помнишь, наш домик, который мы смастерили из фанеры и старых досок, через открытый верх которой, засыпая, мы с тобой смотрели на звёзды.

– Ну, его даже я помню, – улыбнулся Сын. – Помню, как ты построил его для меня. Жаль, что его уже нет.

Он не будет рассказывать сейчас отцу, как подростком постоянно забирался в тот домик после его отлёта, и спал там, оставшись один, и смотрел на огромное звёздное небо, зная, что его отец сейчас где-то там трудится ради него, и клялся, что никогда не подведёт своего Старика, а на утро уезжал в школу, где терпел насмешки одноклассников за свою бедность, и их осуждение за чрезмерное своё усердие, но он учился лучше всех, корпел над книгами, и возвращался из школы домой лишь поздно вечером, что мысль об отце грела его и лишь она придавала ему силы.

А Старику не о чем было жалеть. С ним навсегда остались те счастливые мгновенья, которые до сих пор надёжно хранила его, пусть и тронутая временем, память.

– Пап, мне нужно ехать, – с грустью произнес Внук. – Деда, смотри, твоё мороженое уже скоро растает.

– Мне с ним не справиться, уж больно большое, – признался Старик. – Помоги мне доесть его.

– Эх, Деда, ты не изменился и, как всегда, отдаёшь мне своё… – произнес Внук, бережно беря размякшее мороженое из рук Старика.

Они снова сидели все вместе – Старик, его Сын и Внук – и смотрели на море.

– Пап, я поеду, – поднялся, наконец, Внук.

– Да, поезжай, а я останусь. Ты скажи маме, что у нас всё хорошо, мы успели, и я вернусь завтра, а сегодня я побуду здесь. Папа, знаешь, а твой Внук собрался жениться, – с гордостью сказал Сын Старику.

Старик на это едва заметно довольно улыбнулся. Его улыбка была слаба, радость тиха, но сердце при этих словах сына охватило великое, глубокое счастье. Ещё один мальчик вырос, и когда-нибудь он тоже будет сидеть здесь с кем-то младшим, ощущая радость и вечность бытия.

– Иди, мой дорогой, иди, – сказал Старик Внуку.

Старик знал, что у того много дел. Жизнь мальчика пока ещё в самом начале. Ему многое предстоит сделать. Внук обнял Старика и убежал, не оборачиваясь. На берегу остались отец с сыном.

– Зря ты потратил на меня столько денег, – сказал Старик. – Они понадобятся сейчас твоему сыну, его новой семье.

– Ничего, – ответил Сын отцу, безмятежно сощурившись и подставив своё лицо находящемуся в самом зените солнцу. – Он заработает деньги сам. Он молод и полон сил. Я выучил его, он делает успехи, у него есть работа, цена его жизни высока и продержится на высокой отметке ещё много лет. Было бы неправильно выбирать мне между ним и тобой. Для него эти деньги лишь старт, а для тебя жизнь.

– Я достаточно пожил, – признался Старик.

– Не говори так, не мы определяем, сколько нам жить. Мы обязаны идти до конца, насколько хватит силы.

– На следующий год они ещё в четыре раза увеличат сумму, – покачал головой Старик. – Моя жизнь обходится нашей семье уже очень дорого.

– Не говори так! Не хочу этого слышать! У меня достаточно денег, чтобы заплатить и в четыре раза, и в пять, и больше. Ты должен жить. Для меня твоя жизнь цены не имеет, она бесценна, – открыв глаза, твёрдо ответил Сын.

Он обнял Старика.

– Пап, они собираются переводить все тяжёлые классы машин на моё топливо, – сказал он. – Это уже решено. У нас будут ещё деньги, много денег.

Старик улыбнулся. Он был рад не деньгам, нет, он был счастлив слышать об успехах сына.

– Пап, помнишь, как ты вернулся из космоса, а я показал тебе свой диплом, и мы тогда долго сидели вот так, обнявшись, и на твоих глазах, вот как сейчас, были слезы. А теперь посмотри на этот мир, на эту планету. Видишь это голубое небо, синее море? Ведь эти все люди обязаны тебе. Ты подарил им эту чистоту, эту прозрачную воду, этот свежий воздух. Ведь ты помнишь, какой ты увидел планету тогда, когда вернулся домой после космоса?

Старик помнил. Смог, засоряющий лёгкие, черными взвешенными частицами парил тогда в воздухе, а воду покрывал слой серой плёнки. Это были последствия использования синтетического биотоплива. Его сжигали тоннами, но альтернативы ему не было.

– А теперь посмотри, как прекрасен вид вокруг. Это твоя заслуга. Я мечтал вернуть тебе твоё синее море, и у меня получилось.

– Это твоя заслуга, а не моя, – улыбнулся Старик. – Это не я, а ты, трудился день и ночь над формулой нового топлива. Ты, а не я, ты единственный в мире понял, как извлекать энергию из воды. Не я, а ты добился того, что каждый автомобиль был переведён на твоё топливо.

– Вода… – протянул Сын. – Я влюбился в неё, когда ещё только в первый раз вышел с тобой на лодке в море. Её я видел постоянно. Только она и была для меня тем веществом, с которым я мог работать.

– А теперь твоё топливо повсюду, и все знают тебя, – с гордостью произнёс Старик.

– Но ведь без тебя не было бы меня, – отозвался Сын. – Кто подарил мне жизнь? Кто родил меня на свет? Кто сделал для меня возможным существование? Человек не может возникнуть сам собою.

Старик улыбнулся.

– Наверно нет, – ответил он. – Все люди неизменно схожи друг с другом двумя фактами – рождением и смертью. В этом все мы одинаковы, жизнь каждого, без исключения, имеет начало и конец.

– По крайней мере, для одного человека в мире это солнце никогда не светило бы, это море, никогда не плескалось, если бы не ты. Этот человек я. Нет, я говорю не верно, для двух человек – для меня, и для моего сына. Я родился, благодаря тебе, и помню это. Даже если бы ты был самым худшим отцом на свете, я бы был благодарен тебе, ведь ты дал мне возможность существовать, но ты самый лучший отец, и я благодарен тебе за это вдвойне, – ответил Сын, обнимая Старика, и снова блаженно подставляя своё лицо солнцу.

Так они сидели вместе – Старик и его Сын – прямо возле прозрачной кромки бирюзового цвета моря.

– Пап, – задумчиво, наконец, сказал Сын. – Знаешь, в этом году мою жизнь впервые оценили ниже, чем в предыдущем. Это очень непривычно. Я старею…

Старик понимающе посмотрел на Сына. Он знал, каково это чувствовать себя ещё успешным, нужным и здоровым, но узнать, что общество уже не верит в твои силы.

– Это из-за понижающего возрастного коэффициента, – попытался успокоить Сына Старик. – Они вводят его при расчёте цены для каждого, кому больше пятидесяти. Тебе не о чем волноваться, цена твоей жизни пока высока и у тебя в запасе ещё много-много долгих лет.

– Я понимаю, – ответил Сын. – Но это немного грустно и необычно – ощущать приближение собственной старости.

Старик не стал рассказывать Сыну о том, что это чувство лёгкой грусти теперь уже не пройдёт, оно не покинет и с ним надо будет смириться. Снижение ценности в глазах общества – это только лишь начало, а потом будет немощь тела, дрожание рук, слабость ног. И это тоже надо принять. Будет слабеть слух, станет подводить зрение, но надо будет жить и каждое утро говорить себе: «Старик, для тебя начинается ещё один день, держись, не ной, до конца оставайся достойным жизни».

Когда солнце стало клониться к горизонту, лёгкие шустрые детские шаги раздались за их спинами.

– Вот я и нашёл тебя! – услышал Старик позади знакомый звонкий голос.

Это был Мальчуган.

– Я ждал тебя на остановке в полдень, но ты не приехал на автобусе, – торопясь, говорил Мальчуган.

– Меня привёз из города мой Сын, – ответил Старик.

– Здравствуйте, – робко поздоровался Мальчуган, с обнимающим Старика незнакомым человеком.

– А потом отец позвал меня домой, и мы ездили на акулий завод. Там очень неприятный запах. Зато смотри, у меня теперь есть акулий клык.

Мальчик с гордостью поспешил вынуть из кармана острый, но уже утративший свою былую грозность белый треугольник кости.

– А вот этот тебе, – протянул Старику Мальчуган подвешенный на верёвочке зуб, – этот был единственный с дырочкой. Ты можешь носить его и не потеряешь.

Старик бережно принял подарок и довольно произнёс:

– Спасибо.

– Ты не уедешь? Ты останешься со мною до осени? – спросил его Мальчуган.

– Останусь, – ответил Старик.

– Здорово! – обрадовался Мальчуган. – Пойдём тогда завтра ловить крабов? Или хочешь, сходим завтра к старому причалу? Или я могу взять у отца его тележку, пока она ему не нужна, и на ней я довезу тебя до мыса, и ты научишь меня, как обещал, нырять между камнями?

– А сегодня ты не хочешь составить нам компанию? – улыбаясь, спросил у Мальчугана Сын Старика. – Я планирую купить на рынке мидий, креветок и ещё несколько рыбок, мы разведём во дворе настоящий костёр и зажарим рыбу на углях.

– Да, я хочу, очень хочу, – ещё больше обрадовался Мальчуган. – Пойдёмте, я покажу вам на рынке самую лучшую лавку. Там продают самых свежих креветок. Пойдёмте…

Они пошли все вместе – Мальчуган, Старик и его Сын.

«Идите, вы должны идти, не подведите меня, идите», – говорил Старик своим усталым ногам. – «Кто знает, сколько лет вам ещё носить меня. Я готов умереть, но готов и жить, поэтому идите, мои ноги, идите».

2017