Читать книгу Рябиновый мед. Августина. Часть 2. Замок из песка - Алина Знаменская - Страница 1

В Богоявленском соборе шел молебен по случаю выпуска в женской гимназии. Выпускницы – семнадцатилетние барышни – даже в строгих гимназических платьях выглядели подчеркнуто великолепно, поскольку сама пора, в коей они пребывали, не позволяла выглядеть иначе. Лица задумчивые или же мечтательные, томные и, напротив, оживленные – в соборе присутствовала вся палитра – все без исключения юные девичьи лица казались трогательно-прекрасными, исполненными высоких дум и чистых устремлений.

Выпускницы стояли близ иконостаса, позади них разместились преподаватели, родители, прихожане собора и просто любопытные.

Маша Вознесенская торжествовала победу – удалось-таки уговорить отца отпустить ее в Ярославль держать экзамен в пансион для девиц духовного звания. Там когда-то училась мать, но ее, Машу, отец ни за что не соглашался отпускать от себя.

– Достаточно, что парни разлетелись! – отвечал отец на ее уговоры. – Владимир в действующей армии, Алешка вот-вот за ним следом отправится. Артем из дома улетел, больницу принял в селе. Ванятка – и тот в Ярославле. Одна ты у нас с матерью, и не просись!

– Хитрый ты, папенька, – не отставала Маша. – Сам женился на образованной, а…

– А отца Федора сыну Митьке хочу необразованную подбросить! – смеялся отец.

– Папа! Ну всегда ты так! При чем здесь Митька? Что ты меня сватаешь? Он мне как брат все равно, а ты… Вот обижусь, скажу, чтобы он вообще к нам больше не ходил…

– Ну, ну… Распушила перья! Пошутить нельзя.

– К тебе с серьезным делом, а ты шутишь…

– Ну давай серьезно, – соглашался отец Сергий и садился напротив дочери. – Во-первых, дочка, гимназия уже дала вам неплохое образование. Ты окончила педагогический класс, имеешь право преподавать. Как и твоя мама. Чего же тебе не хватает?

– Но я хочу учиться дальше, папа!

– Ты хочешь уехать от нас с мамой, – обижался отец Сергий. Но в конце концов он сдался, победа осталась за Машей.

В свою благодарственную молитву она сегодня вкладывала весь жар своей души. Впервые ей предстояло уехать из родного дома, попробовать что-то самой!

Рядом с Машей стояла Сонечка Круглова, и мысли ее текли в совершенно ином направлении.

Поставив свечу у иконы Георгия Победоносца, она молилась о Владимире Вознесенском.

Наконец-то она взрослая! Теперь, когда старший Вознесенский приедет в Любим и увидит ее, не станет смотреть как на маленькую. Да, он неподражаем – красив, образован, играет на разных музыкальных инструментах. Но ведь и она, Сонечка, стала прелесть как хороша собой. Все это отмечают. Он обязательно будет очарован и… Много раз Сонечка рисовала себе в мечтах тот день, когда Володя Вознесенский сделает ей предложение. Вот они катаются в лодке вдвоем. Конечно, они никогда прежде не катались вдвоем, но… Но тут так получится, что непременно вдвоем. Они вспоминают детские годы, и вдруг он берет ее за руку…

Эти мечты занимали Сонечку весь последний гимназический класс. С тех самых пор, как в рождественский отпуск Вознесенских они все вместе, большой компанией, предавались зимним забавам и Владимир часто оказывался рядом с ней, Сонечка уверовала, что это не случайно. Конечно же, это не могло быть случайно! На катке он чаще других выбирал в пару именно ее, Сонечку! Сильными властными руками увлекал по звенящему льду прочь от всех, учил различным фигурам и даже один раз грел ее озябшие руки – дышал на пальцы сквозь вязаные рукавицы. От этого рукавички ее стали влажными.

– Согрелись? – спросил он.

И Соня отрицательно повертела головой. Ей хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно. Чтобы он дышал ей в варежки и стоял рядом. И ей казалось, что ничего не может быть острее и прекраснее. Но оказалось, что – может. Когда она покрутила головой, он осторожно стянул с ее пальцев рукавички и обхватил ее холодные ладони своими – горячими. Огонь, взявшийся непонятно откуда, охватил Соню с ног до головы. Ее лицо запылало. Казалось, отпусти он ее – она тотчас упадет в обморок. Это были невероятные ощущения. Она смотрела на него и думала: «Знает ли он, что я чувствую? Чувствовал ли кто-нибудь до меня… что-то подобное?»

Она смотрела на него, а он смотрел на нее. Было уже совсем темно, только отблеск керосиновых фонарей с Вала едва долетал до катка.

Тогда он наклонился и дотронулся губами до ее пальцев.

– Какая вы хорошенькая, Сонечка. Подрастайте скорее.

«Я уже выросла!» – хотелось закричать Сонечке, но она не смогла произнести ни звука. Гимназия! Полгода гимназии, и она – взрослая.

Он продолжал держать ее руки в своих.

– Вы уезжаете… скоро.

– Да. Я еду в действующую армию.

– На войну? – ужаснулась Соня. Он кивнул. Эта война, как она некстати! – Я буду молиться за вас, Володя.

Вот и все. И он уехал. Но этот эпизод на катке, это так много! Всю зиму Сонечка ходила к Вознесенским, чтобы, закрывшись у Маши в комнате, читать Володины письма к родным, учить наизусть, а потом, дома, вспоминать приписки: «Кланяйся, Манюня, своим подружкам. Передай особенный привет Сонечке Кругловой».

Это было обещание. Сонечка не сомневалась – обещание счастья.

После окончания молебна выпускницы вышли на улицу, чтобы сделать фотоснимок. Фотограф расставлял собравшихся в три ряда. Средний ряд заняли сплошь преподаватели, среди которых была и Зоя Александровна, классная дама подруг, и отец Сергий, незаметно любующийся подросшей дочкой. Со стороны могло показаться, что всеобщая суета совершенно не занимает одну из гимназисток – с упрямым точеным профилем и волной остриженных по последней моде – на уровне лица – слегка вьющихся волос. Девушка не смотрела в объектив, не старалась «сделать лицо», взгляд ее был устремлен вдаль, за черту березовой аллеи, за синюю полосу реки…

Она, словно пренебрегая важностью момента, заранее погрузилась в свое будущее, но оно было туманно, и разглядеть в нем не удавалось ровным счетом ничего.

Асе исполнилось шестнадцать, она была на год старше своего века и казалась старше своих подруг уже потому, что реже смеялась и в общем разговоре вдруг замолкала и задумывалась. Она умела делать все, что должна уметь хозяйка большого уютного дома, но, увы, должна была признать, что дома у нее нет. Особенно остро она это чувствовала сейчас, когда все вокруг говорили о взрослой жизни, о предстоящем замужестве, о предстоящих переменах.

В отличие от своих подруг Ася не витала в облаках. Ее занимали конкретные вопросы, ответить на которые необходимо было в ближайшие дни. Пока она была гимназисткой и жила в доме Сычевых под опекой фрау Марты, многие вопросы для нее решались сами собой. Она работала по дому, старалась выполнить любое поручение хозяйки. У Аси были свои обязанности, и она знала, что отрабатывает свой хлеб. Теперь же Сычевы уезжают. Известие о том, что Богдана Аполлоновича переводят в Ярославль, застало Асю врасплох. Жизнь ее покачнулась. Что ее ждет?

Фрау Марта не ходила вокруг да около. Она пригласила Асю к себе в гостиную и в свойственной ей суховатой манере заявила:

– Августа, ты должна выйти замуж.

Не дождавшись от девушки никакого ответа, хозяйка продолжала:

– Ты достаточно взрослая для такого шага и, на мой взгляд, уже готова стать хозяйкой и женой.

Ася продолжала молчать. В памяти мгновенно всплыли детские воспоминания, свадьба Анны, ее безучастные глаза, обморок во время обеда.

Теперь Анна раз в год, на Пасху, приезжала в Любим вместе с мужем и маленьким сыном, который как две капли воды походил на своего дядю, подростка Петера.

– Августа, ты меня слышишь?

– Да, фрау Марта.

– Поскольку у тебя нет родителей, я считаю своим долгом лично заняться устройством твоей жизни. Задачу подобрать тебе мужа я возьму на себя. От тебя требуется лишь благоразумие, в наличии которого я не сомневаюсь. Надеюсь, ты меня понимаешь, дитя?

Ася молчала. Рой мыслей поднялся в голове. Она еще не забыла, как быстро подобрали мужа Анне, как та, обычно своевольная и упрямая, была сломлена. Если Сычевы поступили так со своей дочерью, то уж с ней, Асей, церемониться не станут. Ясно как день.

– Ступай, – не дождавшись ни слова, разрешила хозяйка.

Ася стояла рядом с ней возле большого зеркала в гостиной и краем глаза видела свой силуэт на фоне окна. Силуэт был прямым, спина ровной, а голова чуть повернута в сторону. Безупречная осанка. Но внешняя Ася разнилась с Асей внутренней.

Огромный мир, живший собственной жизнью внутри ее, рушился. Фрау Марта даже не подозревала о том, какие бури бушуют в груди ее воспитанницы.

– Я… я прошу вас… – наконец выговорила Ася, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я прошу вас, фрау Марта, разрешить мне работать.

– Работать? Что значит – работать? Я тебя не понимаю.

– Я не хотела бы торопиться с замужеством. Я могла бы… устроиться работать и…

Фрау Марта помолчала.

– Дитя, я понимаю тебя. Ты, как и все девицы твоего возраста, веришь сказкам о любви и прочим глупостям. Ты ждешь принца?

– Я только…

– Послушай меня. Поверь моему опыту. То, что молодые девицы называют любовью, – сущий вздор! Он не имеет ничего общего с семейной жизнью. Гораздо важнее подобрать подходящую партию. Чтобы твой избранник соответствовал тебе по статусу и сумел обеспечить твою жизнь. Я дала обещание твоему отцу. Ступай. Мы вернемся к этому разговору позднее.

Самое ужасное, что фрау Марта говорила правильные вещи. Ася и сама рассуждала точно так же, когда дело не касалось ее лично. Сейчас же ее фактически лишали выбора. Это обстоятельство все меняло.

К тому же Эмили удалось узнать о планах фрау Марты, и она прибежала к Асе в каморку. Закрыв за собой дверь, Эмили громким шепотом сообщила:

– Я знаю, кто хочет тебя сватать! Это приказчик Карыгиных, Антип Юдаев!

Ася почувствовала, как кровь отливает от лица.

– Согласишься?

Антип Юдаев был вдовец – его жена умерла во время последней холеры. Сам Антип – невысокий крепкий дядька, в глазах гимназисток – старик. На ярмарке и в городском парке Юдаев любил кружиться возле молоденьких барышень, нашептывать им сальности. Это все знали. Однажды, на Пасху, он подошел к Асе и Эмили, когда они выходили из церкви. Неожиданно растопырил руки, будто собирался сгрести их в охапку, и, расплывшись в улыбке, предложил:

– Похристосуемся, девушки?

Эмили с Асей переглянулись – пьяный, что ли? И Ася сухо ответила:

– По-моему, мы с вами не родня.

– Не родня, так породнимся, – с непонятной ухмылкой ответил Юдаев и достал из кармана два крашеных яичка. Протянул одно Эмили, другое Асе.

Девушки засмеялись и убежали прочь и через минуту уже думать забыли об этом странном дядьке, что заглядывается на молоденьких.

А теперь вот пришлось вспомнить.

Ася молчала, потрясенная. Неужели это может быть правдой?

– Я бы нипочем не согласилась! – горячо проговорила Эмили, сверкая глазами.

…С тяжелым сердцем выдержала Ася выпускные торжества. На общей фотографии она и осталась такой – печальной и отрешенной.

– Пойдемте на берег! – шумела Сонечка. – Зоя Александровна, пойдемте с нами!

Выпускницы окружили классную даму, двинулись по аллее к берегу, там расселись на траве. Внизу несла свои воды река, вверху по голубому полотну неба ползли стада облаков.

– Поговорите с нами, Зоя Александровна! – просила Сонечка. Она была сегодня особенно оживленной. Радость так и била из нее, улыбка не сходила с лица.

– О чем же поговорить с вами, девочки? Наверное, мы уже обо всем переговорили за эти годы.

– О любви! – предложил кто-то.

– О любви?

Учительница задумалась.

– Что же о ней скажешь? Она у каждого своя.

– А есть она, любовь? – вдруг спросила Ася, до сих пор молчавшая.

Зоя Александровна взглянула на нее.

– Ну, я думаю, этой болезнью должен переболеть каждый человек хоть однажды.

– Болезнь?

Сонечка удивленно, если не сказать обиженно, уставилась на учительницу.

– Если это болезнь, тогда почему… тогда зачем о ней столько разговоров, столько шума?

– И стихи, и песни, и книги? – подхватили девочки.

– Потому что это самая неизученная болезнь, – улыбнулась учительница. – И если бы от нее придумали лекарство, то жизнь стала бы… пресной.

– Вот как? – не унималась Сонечка. – Выходит, переболел – и все? И уже не заболеешь?

– Может, и не заболеешь, а может, будешь болеть всю жизнь, – совершенно серьезно продолжала учительница.

– Но ведь можно… и не заболеть? – спросила Маша. – Если вот не влюбляешься?

– Это просто ты пока еще не выросла! – оборвала ее Соня. – Так не бывает.

– Нет, бывает! – не сдавалась Маша. – Ведь бывает, Зоя Александровна? Можно же и не влюбляться, можно вообще замуж не выходить, а посвятить себя… какому-нибудь делу. Вот как вы, Зоя Александровна?

– Не бывает, – поднимаясь с травы, возразила учительница. – И вы, Мари, обязательно заболеете любовью. И вспомните меня. И я от души желаю вам всем любви. На всю жизнь.

– Спойте, Зоя Александровна! – попросила Ася.

– Лучше ты, Асенька, – возразила учительница. – Ты прекрасно себе аккомпанируешь на гитаре.

– Нет, спойте нам напоследок, – возразила Ася. – Пусть это будет как благословение.

Девочки передали семиструнную гитару с бантом, на которой многие из класса к выпуску научились неплохо играть, подражая любимой учительнице.

Учительница пела романс на стихи Юлии Жадовской, известной поэтессы, родившейся недалеко от Любима и поэтому своей. Жадовская родилась без одной руки. Она росла без матери, к тому же отец, богатый помещик, не позволил ей соединить свою судьбу с человеком ниже по сословию. Все девушки знали о полной драматизма судьбе поэтессы, но теперь всем казалось, что учительница поет о своем, и когда она умолкла, все некоторое время молчали, грезя о той страстной и единственной любви, которая бывает раз в жизни и оставляет столь глубокий след.

Когда учительница ушла, спор разгорелся с новой силой.

– Значит, у Зои Александровны был роман! – заключила Сонечка, и все согласились. Это открытие еще больше разогрело интерес к волнующей теме. Ася поднялась и пошла вдоль берега. Ее догнала Маша Вознесенская, подруги побрели вместе, обнявшись, как прежде бродили по коридорам гимназии.

– Идем к нам, – пригласила Маша. – Мама звала тебя. У нас сегодня пироги.

– По случаю твоего выпуска?

– По случаю нашего выпуска, – поправила подруга. – Ты же знаешь, что у нас ты не чужая.

Маша немножко лукавила. В доме затевалось настоящее торжество, но причины было две. Кроме Маши, в семье имелся еще один выпускник. Алексей окончил военное училище и вчера явился домой в чине подпоручика. Новая офицерская форма очень шла ему. И Маша, и мать, и глава семьи – все любовались молодым офицером. Только этот факт Маша почему-то решила утаить от подруги. До поры.

– Я приду, – пообещала Ася. – Только переоденусь. Ладно?

– Смотри же! Мама сказала, что без тебя стол накрывать не начнет. Нужно, чтобы ты все украсила по-своему. У нас так никто не умеет.

– Обязательно приду.

Не успела выйти из аллеи, как из-под земли появился Юдаев – гладкий, напомаженный, с цепочкой в нагрудном кармане. Улыбался, обнажая прокуренные желтые зубы.

– Не желаете ли прогуляться, барышня?

Ася отступила на шаг и оглянулась – подруги были далеко.

– Не желаю я с вами прогуляться!

– А напрасно вы мною так пренебрегаете, Августиночка! – прищурился приказчик и как ни в чем не бывало пошел с ней рядом. От него воняло луком. И даже одеколон не смог перебить этого запаха. Вероятно, зайдя в трактир, Юдаев не удержался и отведал селедки. – Я, между прочим, не голытьба какая-то. Капиталец скопил-с. Теперь вот от Карыгина ушел, получше местечко сыскалось. Как куколку вас содержать бы мог, ежели бы вы…

– Глупости какие! И не мечтайте об этом! – пробормотала Ася, прибавляя шагу, и почти бегом побежала по деревянной лесенке прочь с Вала.

– Ну поглядим, чья возьмет… – донеслось до нее сверху.

Она, не оглядываясь, быстро шла в сторону набережной, у беседки остановилась перевести дух. Сердце колотилось. Противно, грустно, страшно! Детство кончилось… В этой самой беседке возникали мечты, навеянные очарованием детства. И вот эти мечты готовы рассыпаться, как замок из песка!

Как часто они с подругами сиживали здесь, делясь самым сокровенным…

Сны рассказывали, записки от мальчиков читали, стихи, что присылал ей Лелька… Все кончилось!

Грусть горьким медом разливалась в душе.

Она вошла в беседку и постояла у колонны, глядя на воду.

Осторожный кашель позади нее заставил оглянуться. У беседки стоял незнакомый парень в сатиновой рубахе. Он прятал руки за спиной и выжидательно смотрел на нее.

– Что вам нужно? – строго спросила она.

– Вы – Августина?

– Да.

– Тогда это вам.

Парень протянул ей букет желто-белых цветов.

С минуту Ася переводила взгляд с парня на цветы и обратно.

– От кого? – так же строго спросила она.

Парень усмехнулся, переминаясь с ноги на ногу.

– Говорить не велено. Примите цветы.

– Что значит – не велено? Говорите, иначе не возьму.

Парень вошел в беседку, положил цветы на столик, оглянулся и заявил:

– Поцелуете, тогда скажу!

– Что?!

Парень захохотал, перепрыгнул через перила беседки и двинулся вразвалочку в сторону торговой площади.

Асины щеки пылали.

Она смотрела на цветы, на набережную… Видел ли кто-нибудь, как ей передали букет? Кто это? Конечно же, Юдаев!

Она приложила холодные пальцы к пылающим щекам. Неужели фрау Марта всерьез вознамерилась отдать ее за этого неприятного человека?

Ася поспешно вышла из беседки и почти бегом двинулась к дому. Букет остался лежать на столе.

Дома ее ждали дела. Фрау Марта велела вымыть окна в гостиной и натереть до блеска зеркала. Она уже почти справилась с работой, когда вернулась от портнихи Эмили.

– Идем ко мне в комнату! Я тебе кое-что покажу!

– Я уже опаздываю, меня Маша ждет.

– Ну одну минуту, умоляю тебя!

Эмили затащила ее в свою комнату.

– Платье готово, а я не могу понять, идет ли мне.

Эмили разложила на обеих кроватях свои наряды. Ася села на стул.

– Ася, я так волнуюсь! Теперь приедет Вознесенский, и все решится. Мне идет зеленое? Взгляни.

– Что решится?

– Как – что? Только не делай вид, что ты не понимаешь!

Ася, погруженная в переживания последних дней, совершенно забыла о чувствах Эмили. Та весь учебный год только и твердила, что об Алешке Вознесенском. Ася была ее ушами и свидетелем романа. Собственно, то, что Эмили называла романом, происходило исключительно у Аси на глазах и в ее присутствии. Она слышала каждое слово, сказанное Вознесенским, и потом еще многократно была вынуждена выслушивать пересказ разговора из уст Эмили.

– Я уже взрослая, – рассуждала Эмили. – Я не собираюсь париться в гимназии еще целый год, чтобы, как ты, закончить дополнительный, педагогический, класс. С меня хватит.

– Ты… собралась замуж?

– А почему бы и нет? – Эмили покрутилась в своем новом кисейном платьице. Она действительно была хорошенькой. В отличие от Анны Эмили хоть и была бледной и белесой, имела в облике какую-то детскую трогательность и беззащитность. Это делало ее привлекательной.

– А что говорит фрау Марта?

– Мама говорит, что Вознесенский – хорошая партия. Он офицер, имеет влиятельную родню в Петербурге. Он может сделать карьеру.

– Но почему ты решила, что…

– Ой, Ася! Скажу тебе по секрету, я подслушала, это нехорошо. – Она быстро оглянулась на дверь и склонила голову к Асиному лицу. – Папà говорил мамà, что встретился на каком-то заседании с отцом Сергием, и тот сказал, что думает Алексея женить.

– Вот как…

– Да! И почему-то отец Сергий сказал об этом папà! Теперь ты понимаешь?!

– Да… Но…

Эмили оставила в покое подол нового платья, подлетела к подруге, повисла на шее:

– Ведь он прелесть, Ася! Скажи, ну признайся, он тебе нравится?

– Ну ты же знаешь, Эмили, как мы друг к другу относимся. Я не в восторге. Мы почти враги.

– Это глупости. Это детское. И вы должны подружиться ради меня. Пообещай.

– Ну уж нет, – отстранилась Ася. – Этого я тебе обещать не могу. Уж если кто меня не любит, я того любить не могу.

– Какая ты! – надулась Эмили. Впрочем, личико ее тут же разгладилось. – Все равно, Ася! Я так жду, так жду!

Когда Ася наконец освободилась и собралась, было уже довольно поздно. Солнце заканчивало свой моцион над Заучьем, дабы окончательно скрыться где-то за изгибом Обноры. Закат был ярко-малиновым. В Троицком овраге отчаянно пел соловей. Запах сирени к вечеру стал острее, пьянил голову. Она подошла к калитке, отворила ее, и… что-то остановило ее. Она стояла возле дорожки, ведущей в сад, и смотрела на клумбу, разбитую недалеко от кустов смородины. На клумбе росли те самые бело-желтые цветы. У края с десяток стеблей были срезаны.

В Любиме мало кто разводил цветы, а у матушки Александры всегда был богатый цветник. Садом с удовольствием занимались все Вознесенские, Ася это знала. Но почему-то ей и в голову не пришло вспомнить об этом днем.

Она постояла в раздумье перед клумбой, повернулась и замерла, не успев сделать ни шага.

На крыльце, облокотившись о перила, стоял Алексей. Он был в новом офицерском темно-зеленого цвета мундире. На ногах блестели лихо начищенные яловые сапожки.

– Здравствуйте, Ася.

Он быстро сбежал со ступенек, подошел. Она машинально сделала движение назад, но он поймал ее за руки.

– Ну что вы. Я не кусаюсь и даже язык разучился показывать…

– Неужели?

Ася уже пришла в себя и заговорила в той манере, в какой привыкла общаться с ним и которая существовала у нее, похоже, специально для него.

– Что же с вами произошло? Вы заболели?

– Увы, Ася, я вырос.

– Я заметила, – бросила она, осторожно убирая руки и продвигаясь вдоль веранды к крыльцу. Он действительно вырос за последний год. Она упиралась взглядом ему в грудь и должна была отметить, не только видит, но и чувствует перемену, произошедшую в нем. Он был так близко, что она уловила его запах. Кожа его нового ремня, табак и, вероятно, одеколон составляли волнующую смесь. Она поспешила взойти на крыльцо, он двинулся за ней следом.

На пороге горницы они появились вместе, и все взоры обратились на них. За большим столом сидели все Вознесенские, кроме Владимира, который находился теперь на германском фронте.

– Иннуся! Ну наконец-то! – обрадовалась Манечка. – Иди сюда!

– Нет, сюда! – шутливо запротестовал отец Сергий. – У меня и местечко припасено по левую руку. По правую у меня сегодня вояка…

Ася села рядом с отцом Сергием. С другой стороны от отца сел Алексей.

– Узнала, Ася, Алешку-то? – рокотал священник. – Орел! Выше отца вымахал. Владимира, поди, перегнал?

Алексей пожал плечами.

– Куда ему до Владимира, – поддел Артем. – Тот уже орден Святого Георгия имеет.

– Какие мои годы, – усмехнулся Алексей.

– Перегнал, – повторил отец Сергий и повернулся к Асе: – Ну, чем не жених?

Отец Сергий смотрел на Асю, которая не ожидала подобных разговоров и не знала, как себя вести, что отвечать.

– Ты, батюшка, совсем гостью смутил, – вмешалась хозяйка. – Асенька, отведай кулебяки. Маша начинку готовила.

– А чего ей смущаться? – не отставал отец Сергий. – Она у нас в доме не чужая. Выросла на глазах. У нас с ней секретов друг от друга нету. Правда, Ася?

Ася кивнула, втайне молясь о том, чтобы отец Сергий перенес свое внимание на кого-нибудь другого. Но больше всего она сердилась на Машу. Почему не предупредила, что брат приехал? Нарочно ведь! Знала, что Ася не придет, коли будет знать, что Алексей дома. Прекрасно знает, что отношения между средним братом и подругой напряженные, так нет ведь!

Ася через стол посылала сердитые взгляды подруге, но той хоть бы что! Сидит себе, ничего не замечает!

Отец Сергий налил Асе в рюмку кагору.

– Не грех отметить выпуск наших маленьких гимназисток. Пусть дорожка их будет гладкой!

Ася пригубила вино.

– Как дальше-то решила, Асенька? – наклонилась к ней матушка Александра. – Хозяева твои в Ярославль перебираются?

– Да, Александра Павловна.

– А ты-то как? С ними?

– А ее замуж отдают! – неожиданно громко сказала Маша. Ася вскинула на нее глаза, но та даже не взглянула на подругу. Маша смотрела на Алексея, будто известие это предназначалось именно ему.

– За кого же? – спросила матушка Александра.

И снова за Асю ответила Маша:

– За Антипа Юдаева! Завидный жених. Правда, папа?

Ася не услышала, что ответил отец Сергий. Она вскочила, пробормотала извинения и побежала к двери.

Выбежала в сумерки летнего вечера, хлопнула калиткой. Она бежала вдоль улицы, не замечая ничего вокруг. Выбежала на городскую площадь. Здесь только перешла на шаг, дошла до моста, свернула на набережную.

Обида на подругу стучала в голове. Зачем она так? При всех… Ужасно! Ужасно… Что делать? Куда идти? Невозможно сейчас прийти домой, слушать восторженные вздохи Эмили…

Ася побрела в беседку, где на столике все еще лежали оставленные ею цветы.

– Вы быстро бегаете, Ася.

Она обернулась. Позади нее стоял Алексей. Она вспыхнула, вскочила, хотела пройти мимо, но он снова поймал ее за руки.

– Послушайте меня, Ася. Не уходите. Мне нужно вам кое-что сказать.

Ася освободила руки и отошла к перилам, повернулась к реке. Отсюда были видны мостки для полоскания белья, наплавной мост, омут, где тонул Петер. Все было прежним, из детства. Только они были другими.

– Вот здесь я впервые вас увидел, – сказал Алексей. – Помните?

– Прекрасно помню. Я сидела под лопухом. А вы показали мне язык. Очень романтично.

– Вы не любите цветы?

Ася повернулась к нему. Он стоял возле столика и смотрел на нарциссы, которые, конечно же, завяли.

– Это вы прислали? К чему?

– Считайте, что в знак примирения. Мы оба повзрослели, давайте не будем больше враждовать?

Она пожала плечами.

– И не думала с вами враждовать. Скорее всего мы с вами и не увидимся больше.

– А вы бы хотели… не видеть меня больше?

– Послушайте, Алексей. К чему эти витиеватые разговоры? Что-то не пойму я вас. Чего вы хотите?

– Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

– Что?

– По-моему, я ясно выразился.

– Вы собираетесь жениться… в девятнадцать лет?

– Да, именно. И хочу, чтобы моей женой стали вы.

– Но почему я? Ведь вы… вы не любите меня!

– Вы верите в любовь, Ася? Вот уж никогда бы не подумал! Все эти ахи, вздохи… Вам не идет. Я вас представлял такой рассудительной, строгой, умной…

– Я вам не верю, – оборвала Ася. – Вы снова хотите меня подразнить и заставить злиться. Только у вас ничего не получится.

– Глупости, – остановил он ее и повернулся к реке.

Теперь они оба смотрели на воду. Она краем глаза видела его нервные пальцы, теребящие листик цветка, почувствовала его напряжение. Ей вдруг передалось его волнение и стало трудно дышать.

– Глупости. Я все обдумал. Война скоро закончится, вы переедете со мной в Петербург. У вас будет все, что вы захотите. Я… обещаю вам, что… не разочарую вас.

– Я поняла! – вдруг медленно заговорила Ася. – Вас Маня надоумила! Вы пожалели меня! Вот уж совершенно напрасно! Я не нуждаюсь в вашей жалости, Вознесенский, ясно? Я… сама сумею… позаботиться о себе…

Алексей скривился, как от боли, смял в пальцах и выбросил истерзанный цветок.

– Ну что вы говорите, Ася… – покачал он головой.

– Вы на моих глазах постоянно оказывали знаки внимания Эмили Сычевой! Вы вскружили голову девушке и так трезво, так холодно теперь рассуждаете о браке со мной?

Он поморщился:

– Терпеть не могу глупых влюбленных барышень. Я это делал, лишь чтобы вас позлить, но вы…

– Да вы страшный человек, Вознесенский! Я и слушать вас не желаю! Пустите меня!

Алексей загородил ей выход из беседки. Они стояли так близко, что она снова уловила его особенный запах. Она отступила на шаг.

– У меня мало времени, – сказал он. – Я скоро уезжаю… Могу дать вам лишь сутки на размышление.

– Не о чем мне размышлять!

Вознесенский вышел, остановился на тропинке.

– Я подожду до завтра.

Ася вышла из беседки, торопливо прошла мимо Алексея и возле земской больницы свернула в улицу.

Как она ни возмущалась, как ни злилась и ни уговаривала себя, что думать здесь не о чем, все же в эту ночь уснуть она не смогла. Она была в смятении.

Разговор с Алексеем все перевернул с ног на голову. Во всей этой детской горячности и очевидной для нее нелепице просматривалось что-то неуловимо привлекательное. И чем больше она об этом думала, тем яснее для нее становилось, что предложение Вознесенского, если только не имеет цели разыграть или посмеяться над ней, несет в себе рациональное зерно смысла.

По крайней мере он не врал ей о любви, в которую с его стороны она бы не поверила однозначно. Он обещал ей дом, положение в обществе – то, к чему она стремилась и чего ждала от жизни. И, что самое главное, брак с Вознесенским сразу, безоговорочно дал бы ей семью, большую семью – отца и мать, братьев и любимую сестру. То, чего ей больше всего не хватало в жизни. К тому же он – офицер и с годами станет похож на своего дядю, бравого военного из лодки. А она, пожалуй, будет походить на ту даму, супругу дяди… О! Это так заманчиво…

К утру Ася так разволновалась, что у нее разыгрался жар. Она с самого утра заняла себя работой в кухне и молча, с каким-то немым упорством скребла сковороды и кастрюли. К обеду фрау Марта попросила помочь накрыть стол, но у Аси все валилось из рук, она разбила стакан и дождалась, что фрау Марта взяла ее за руку и внимательно на нее посмотрела.

– Ты здорова, Августа?

– Да, фрау Марта. Я просто… у меня немного голова болит.

– Тебя так расстроили мои разговоры о замужестве?

Ася молчала, теребя передник.

– Может быть, у тебя имеется личная симпатия, дитя? Скажи мне.

Ася покрутила головой.

Фрау Марта села на стул возле кухонного стола и показала место рядом с собой Асе:

– Сядь.

Та послушно опустилась на табурет.

– Ты не старше Эмили, но кажешься мне более серьезной. Удивительно, но Эмили в отличие от тебя рада выскочить замуж хоть сегодня. И похоже, нам придется уступить ей в этом.

Ася молчала, пытаясь угадать, куда клонит хозяйка.

– Скажи, Ася, ты ведь, кажется, дружишь с Марией Вознесенской?

– Да, мы учились вместе. Маня… очень хорошая.

– А ее братья? Что они собой представляют? Ну например, Алексей?

Ася застыла, зажав подол передника в побелевших пальцах.

– Я… почти не общалась с ним, фрау Марта. Он, кажется, офицер.

– Да. Но так молод… Впрочем, у него хорошая протекция в столице. Я слышала, брат отца Сергия лично знаком с государем?

– Я… я не знаю, – пролепетала Ася, не поднимая глаз.

– Это правда, что Вознесенский ухаживает за Эмили?

Асе хотелось провалиться сквозь пол кухни, оказаться в темном подполе среди мышей, чтобы только не отвечать на вопросы фрау Марты.

– Разве Эмили не рассказывала вам? – выкрутилась она.

– Иногда мне кажется, что Эмили слишком романтична и подвержена фантазиям. Впрочем, я была бы довольна, окажись это правдой. Я была бы спокойна, устроив столь удачно среднюю дочь. Это для нас неплохой вариант.

«А для меня – похотливый вдовец Юдаев», – с обидой подумала Ася.

Вдруг разом, пеной, поднялись в душе все ее детские мечты, перемешиваясь с обидами. Ей вдруг захотелось закричать, затопать ногами, разбить тарелку. Но она знала, что никогда не позволит себе ничего подобного в присутствии фрау Марты.

После обеда, по обыкновению, семья Сычевых находилась в гостиной. Фрау Марта раскладывала пасьянс, Эмили и Грета вышивали гладью, Богдан Аполлонович курил трубку и шелестел газетами, изредка цитируя особенно интересные, на его взгляд, выдержки. Фрау Марта качала головой, что могло означать как согласие, так и сомнение.

В раскрытое окно доносились равномерные удары – Петер тренировался в метании ножичка. Вся стена сарая была испещрена следами этих тренировок.

Ася на кухне перебирала крупу, когда Петер – долговязый подросток – вбежал в дом с парадного крыльца и, перепрыгивая через три ступеньки, поскакал наверх.

– Папа! Папа! Там парни пришли! Свататься!

Ася застыла со своей крупой, осталась сидеть, склонившись над столом, не сделав ни одного движения. Она слышала, как наверху все пришло в движение, что-то уронили, кто-то побежал по лестнице.

В кухню влетела бледная Эмили. Глаза ее были широко раскрыты, губы трепетали. Она показала в сторону окна:

– Ася! Посмотри, это он?

Ася встала и подошла к окну. Во дворе стояли братья Вознесенские – Алексей и Артем. У Алексея в руках был огромный букет сирени.

– Да.

Эмили прислонилась спиной к двери. Вид ее говорил, что силы вот-вот покинут ее.

– Тили-тили тесто, – ехидно пищал под дверью Петер.

– Петька, исчезни!

Эмили пересекла кухню и рухнула на табурет у стола. Ася стояла спиной к стене рядом с окном и смотрела на Эмили. Но не видела ее.

Они обе слышали, как парни протопали наверх, как рокотал там, наверху, голос хозяина.

Минуты стучали в висках, звуки проникали в кухню и таяли в ней – вот цокот копыт по мостовой, вот часы пробили на Троицкой церкви, вот Север залаял на кого-то… А наверху было тихо, и оставалось только ждать. Но это ожидание отнимало у Аси последние силы. Выйти из дома, убежать… Конечно, она должна уйти сейчас, немедленно!

Ася сделала движение к двери, но Эмили перегородила ей дорогу:

– Не уходи, Асенька! Побудь со мной! Мама велела мне ждать внизу, я одна не выдержу этого ожидания. Сядь со мной, послушай!

Ася позволила усадить себя на табурет у стола. Эмили держала ее за руку и сверлила горячечным возбужденным взглядом.

– Я не верю, что это случилось! Нет, нет! Что я говорю, ты же знаешь, я всегда верила, я ждала! Это не могло быть иначе, это должно было случиться, я знала! Помнишь, я говорила тебе, что непременно в этот приезд… Ведь такие вещи чувствуешь? Ах, что я говорю, тебе не понять, ведь ты не любила. Но это так, это такое… Только бы папенька ничего не сказал, ведь ты его знаешь. Он обидеть может, а Алексей такой гордый…

Эмили говорила не переставая, как говорит человек возбужденный – не в силах остановиться. Для Аси было настоящей пыткой слушать ее монолог. Но еще больше заставляло содрогаться предчувствие развязки. И если бы Эмили была в состоянии видеть и слышать сейчас хоть что-то, помимо самой себя, она обратила бы внимание, что ее подруга сегодня какая-то странная.

– Но почему так долго? Ася, ты заметила, сколько времени они уже там? Да когда же, наконец?

Простучали по лестнице каблучки фрау Марты, открылась дверь. Ася и Эмили одновременно поднялись.

Эмили вся устремилась навстречу матери, но та остановила ее:

– Эмили, выйди.

– Но я…

– Выйди, мне надо поговорить с Августиной. Наедине.

Чего стоило Эмили подчиниться матери на этот раз! Мольба, обида, гнев, возмущение – все это отразилось на ее малиновом от эмоций лице, когда она закрывала за собой дверь. Но Ася не сомневалась – она ни на шаг не отойдет от двери и услышит каждое слово.

– Ты знала?

В голосе фрау Марты слышался металл. Ася хорошо помнила эту интонацию и знала, что она означает. Ася молчала.

– Ты знала, что Вознесенский сегодня придет сватать тебя?

– Нет.

– Но я же вижу, ты даже не удивлена.

– Я говорю правду, фрау Марта! У меня и в мыслях не было, что он… придет сюда…

– Вот как? Значит, ты все же разговаривала с ним? Он делал тебе предложение?

Ася молчала. Она чувствовала себя пойманной в ловушку. Выхода не было.

В кухню влетела Эмили. Лицо ее пылало. Эффект усиливало белое обрамление прически.

– Мама, это правда? Вы сказали, что Алексей сватал… ее?

– Возьми себя в руки! – все с тем же металлом в голосе приказала фрау Марта.

– Но как же так, Ася? – Эмили все еще отказывалась верить. – Ведь ты же знала… Ведь когда мы вместе гуляли, он мне… он со мной…

– Я не хотела!

– Ты не хотела? Ты даже не предупредила меня, что у вас какие-то отношения! – взвизгнула Эмили. – Ты ни разу не обмолвилась, что он нравится тебе! Все это время я открывалась тебе как лучшей подруге! Все свои чувства, а ты! У меня за спиной!

Эмили была близка к истерике. Ася не могла на нее смотреть. Эмили кричала, и крик ее был визгливым, на одной ноте. Он звучал, пока фрау Марта не влепила дочери пощечину.

– Веди себя прилично! – отчеканила мать.

Эмили в рыданиях опустилась на табурет. Ася кинулась за водой, но фрау Марта остановила ее:

– Августина. В этом доме ты видела только добро. Вместе с нашими детьми ты училась в гимназии. Ты донашивала платья за Анной, но и Эмили делала то же, не так ли?

– Я все помню, фрау Марта! – горячо отозвалась Ася. – Я очень благодарна вам, и я…

– Мы всегда старались относиться к тебе, как к дочери. И что же? Ты обманула нас!

– Нет, нет! – Теперь уже Ася была близка к слезам. – Я не хотела! Я отказала ему еще вчера, я…

– Ты виделась с ним вчера?! – взвизгнула Эмили. – Ты была у Вознесенских и виделась с ним! А мне ничего не сказала! Обманщица! Двуличная!

– Как я могла сказать? Что бы я сказала?

Ася слабо отбивалась, понимая, что любые оправдания не пойдут ей на пользу.

– Кажется, я начинаю понимать. Эмили, уймись! Итак, Августина, ты вчера была у подруги. Ведь она знала о намечающемся сватовстве Юдаева? Знала?

– Да.

– Конечно, она рассказала брату. Тот, как человек благородный, не мог не откликнуться. Ведь он вчера сделал тебе предложение?

– Да, вчера вечером.

– И ты ответила отказом.

– Да.

Металл из голоса фрау Марты понемногу исчезал.

– Что ж. Ты, кажется, хотела устроиться на службу?

– Да, я хотела бы работать.

– Отлично. Думаю, я смогу тебе в этом помочь. А сейчас… Ты сама поговоришь с гостями или… мне сделать это за тебя, дитя?

– Я была бы вам очень признательна, фрау Марта. Мне не хочется выходить.

Фрау Марта прошествовала в коридор, неторопливо поднялась наверх.

Эмили продолжала рыдать, сотрясаясь всем телом. Ася смотрела на нее и понимала, что не может теперь все остаться по-прежнему. Все изменилось. В любом случае ей придется уйти из этого дома.

На другой день фрау Марта с утра уехала куда-то на бричке и вернулась только к вечеру. Эмили не выходила из своей комнаты. В доме стало тяжело находиться. Только верный старый Север по-прежнему ластился к Асе и сочувственно взирал на нее подслеповатыми глазами.

Через два дня фрау Марта объявила, что хозяева бужениновского замка, недавно обосновавшиеся там всем семейством, готовы принять Асю в качестве гувернантки для своей дочери. Конечно, благодаря рекомендациям фрау Марты. «Надеюсь, ты понимаешь, что это место…»

О! Она все понимает, она очень довольна, очень благодарна…

К вечеру того же дня Ася стояла у ворот бужениновского замка. Отчего-то теперь замок не казался ей столь величественным, как прежде. Впрочем, конечно же, он был прекрасен. Но теперь, пожалуй, слишком реален.

Аллеи подросших акаций спускались к реке, обрамляя территорию парка, клумбы роскошных цветов украшали вход с двух сторон. Две изящные борзые подошли к Асе и задумчиво уставились на нее.

Садовник заметил гостью и проводил ее до дверей. Ася вошла в гулкий высокий холл с вытянутыми вверх узкими окнами. Меж окон в стенах были устроены длинные узкие выемки, в каждой из которых помещалась античная статуя. Мраморная плитка пола с рисунком терракотовых оттенков отражала свет, льющийся из окон. Ася не знала, что делать дальше, но вовремя заметила, что в холле она не одна. От колонны к колонне тенью скользил женский силуэт. Присмотревшись, Ася догадалась, что это горничная, неслышно передвигаясь, натирает до блеска бронзовые ручки дверей.

Ася осторожно кашлянула. Горничная замерла. Затем осторожно повернулась и, увидев Асю, неслышно подошла ближе, сделала книксен и заскользила наверх – доложить.

Некоторое время Ася находилась в холле одна и успела более-менее освоиться. Широкая мраморная лестница с ковровой дорожкой, галереи верхнего этажа, обрамляющие холл по периметру, и великолепие самого холла совершенно потрясли ее.

«Приезжайте сюда года через три…» – вспомнила она. Смутный образ всадника в белой рубахе, почти нереальный, возник в памяти. Ведь именно он создавал всю эту красоту!

– Если я не ошибаюсь, вы – Августина?

Дама спустилась по широкой лестнице и, обойдя гостью, остановилась напротив.

Ася протянула даме бумаги – свидетельство об окончании гимназии и рекомендательное письмо.

– Меня зовут Ирина Николаевна. Присядьте.

Пока дама знакомилась с документами, Ася успела ее рассмотреть. Ирина Николаевна была довольно молода, моложе фрау Марты. На даме было интересное платье из мягкого атласа – гладкая юбка, скругленная в подоле, соединялась посередине вереницей пуговиц. Длинные рукава чуть-чуть собраны к гладкой манжете. В наряде дамы не присутствовало никаких украшений – ни кружев, ни воланов. И все же нетрудно было догадаться, что платье сшито по последней парижской моде. И в отсутствии украшательства и заключается его шик. Платье хозяйки замка выглядело до того необычно, что Ася засмотрелась и едва успела отвести взгляд, когда та закончила просматривать бумаги.

– Вы действительно столь безупречны, как вас описывает госпожа Сычева?

В голосе новой хозяйки Ася услышала странные нотки. Что это? Насмешка, вызов или недоверие?

Ася промолчала.

– Вы мне подходите. Но не потому, что вы отлично учились в гимназии и имеете хорошие манеры, а потому, что вы молоды и здоровы. Ведь вы здоровы?

От удивления Ася смогла только кивнуть.

– Вы будете заниматься нашей дочерью Лизой. Ей тринадцать лет, и… она больна. Ей нужно больше гулять, двигаться… Смеяться. Да, смеяться. Именно поэтому я искала для дочери не чопорную бонну, а молодую русскую девушку. Идемте, я покажу вам вашу комнату и познакомлю с дочерью.

Они поднялись на второй этаж, где сразу за галереей располагалась просторная гостиная, от нее вправо и влево уходили два крыла с комнатами.

– В правом крыле – спальни моя и мужа, комнаты для гостей. В левом – детская, классная и ваша. Вам там будет удобно. Наверху, в башне, находится библиотека. Судя по вашему аттестату, вы должны любить чтение. Можете приходить туда в любое время и брать книги. Но не приучайте к этому Лизу, прошу вас. Ей нужны свежий воздух и подвижный образ жизни. Договорились?

Похоже, хозяйку мало интересовали ответы Аси. Она уже успела составить мнение о новоиспеченной гувернантке, и этого мнения ей вполне хватало. Ася молча слушала.

Ее привели в светлую комнату в самом конце левого крыла. Комната сразу понравилась. Кроме деревянной кровати, здесь стоял дубовый шкаф, стол под цвет шкафу и висело большое тяжелое зеркало, в котором Ася отражалась вся – с головы до ног. На окнах (одно выходило на задний двор, где стоял флигель для прислуги, а другое – в парк) висели длинные льняные занавеси. Но вот чудо – вместо ожидаемого медного рукомойника с тазом за ширмой в углу прямо из стены выходила труба, заканчивающаяся изогнутой книзу шеей с краником. Из отверстия в «шее» капала вода в начищенную медную емкость с тумбочкой внизу. Ася повернула краник, вода побежала быстро. Ася испуганно вернула вентиль в исходное положение.

– В вашем распоряжении еще и ванна, она дальше по коридору, – сказала хозяйка. – Оставьте вещи. Пройдемте со мною, я познакомлю вас с Лизой.

Рядом с комнатой гувернантки находилась классная, где висела доска, стояли парта и стол. Ася осталась в классной – дожидаться свою воспитанницу. Она была потрясена. Подумать только! В Любиме до сих пор воду носят с реки, используют даже для чая, а здесь, всего в нескольких верстах, – настоящий водопровод!

Вскоре Ирина Николаевна привела дочь – угловатая нескладность тринадцатилетней Лизы бросалась в глаза. Длинные худые руки, торчащие ключицы, болезненная бледность. В глазах вместо любопытства настороженность и недовольство. Ася под взглядом девочки внутренне сжалась. «Ну вот… смогу ли? Она еще не знает меня, а уже волчонком смотрит. Как с такой разговаривать?»

– Лиза, это твоя новая гувернантка. Фрейлейн Августина. Знакомьтесь и спускайтесь обедать.

Хозяйка ушла, а насупленная Лиза встала у окна.

– Как вам наш замок? – спросила девочка, пристально рассматривая Августину. Той неловко стало под таким осмотром.

– Мне очень нравится, – призналась Ася. – А вам?

– Нисколько. Если бы он стоял в Австрии или Германии, где ему и место, в этом был бы какой-то смысл. А так…

– Вы хотите жить за границей? – предположила Ася.

– Я хочу жить среди людей! – резко ответила девочка. – Вот вы, наверное, учились в гимназии, у вас были подруги?

– Да, конечно.

– Конечно! Для вас это естественно, а для меня – недосягаемая мечта!

– Всегда то, что для одних естественно, для других – лишь недосягаемая мечта.

– Мне от этого не легче. Мы живем в лесу, и папа очень доволен. Охота, рыбалка, разговоры с доктором… Ему нет дела до того, что кому-то не нравится жить в глуши.

– Вероятно, причиной ваше здоровье?

– Мое нездоровье, вы хотели сказать?

Ася благоразумно промолчала.

Обедали в столовой, внизу. Впрочем, зала эта, называемая столовой, была устроена совершенно в духе средневековых феодальных владений – серые каменные стены, дубовый длинный стол и тяжелые стулья с высокими спинками. Бронзовые светильники, свисающие на цепях, добавляли величия в общую атмосферу.

Ася подошла к столу и едва не остолбенела – за столом, по правую руку от хозяина, сидел Антип Юдаев собственной персоной и, потягивая воду из фужера, вызывающе смотрел ей в лицо. Ася стиснула зубы.

Спина прямая, сдержанная полуулыбка, кивок-поклон всем присутствующим – прошла вдоль стола за своей воспитанницей и села на указанное место. О, незабываемые уроки Фриды Карловны! Сослужили-таки свою службу… Она не позволит себе упасть в грязь лицом. Но неужели фрау Марта знала? Неужели она нарочно устроила свою воспитанницу именно сюда?!

Во главе стола восседал господин Остенмайер – отставной полковник русской армии, некогда объявивший себя одним из потомков плененного ливонца. Полковник был моложав, и Ася, как ни пыталась, не смогла даже приблизительно определить его настоящий возраст. По левую руку от полковника находилась его супруга, успевшая переодеться к обеду в еще более замысловатое платье. Скроенное на манер хитона платье показалось Асе эпатажным и потому заслуживающим внимания. Прическа госпожи Остенмайер теперь была на греческий манер перетянута атласной лентой, концы которой спадали на плечо.

Приказчик, сидящий напротив хозяйки, скосил глаза в сторону Аси и подмигнул ей. Затем самодовольно ухмыльнулся и несколько задержал на ней свой взгляд. Взгляд этот говорил: ну что? Попалась, птичка?

Ася, впрочем, быстро справилась с собой, ответила приказчику совершенно невозмутимым взглядом и переключила свое внимание на сервировку стола – это ее всегда занимало.

Тончайшие тарелки голландского, должно быть, фарфора, соусники, вазочки, креманки – все сияло великолепием. Серебряные ножи, ложки, вилочки на тончайших витых ручках – все было начищено до блеска, было новым, выписанным из-за границы. Замок приоткрывал для гостьи лишь малую часть себя, но даже этим уже оправдывал ее ожидания. Впрочем, то обстоятельство, что фрау Марта перехитрила ее и сумела тем самым испортить праздник, здорово вывело Асю из равновесия. Она негодовала. Оставалась маленькая надежда, что приказчик – всего лишь гость.

Сквозь распахнутые высокие дубовые двери столовой Ася наблюдала все то же неслышное скольжение горничной. Теперь эта труженица натирала зеркала – ловко водя фланелью по гладкой поверхности.

Ася наблюдала движения горничной, чтобы не видеть самодовольного взгляда Юдаева.

Речь за обедом шла о войне. Ася постаралась вслушаться в то, что говорят, но, увы, мысли ее метались и спешили, убегая далеко от предмета разговора.

– Я всегда – за короткую победоносную войну. Она укрепляет дух армии. Но кампания явно затянулась, – рассуждал полковник, внимательно осматривая кушанье тарелки. – Я не понимаю одного, почему я теперь должен лишиться хорошего повара из-за того, что его призвали и отправили во Францию?

Ел он обстоятельно, неторопливо, с аппетитом, изредка вытирая аккуратно подстриженные усики льняной салфеткой.

– Мой блестящий повар, выписанный из Петербурга, теперь варит кашу в окопах для солдат, а я, отставной полковник, должен довольствоваться стряпней полуграмотной кухарки.

– Не преувеличивай, дорогой. Матрена неплохо научилась готовить судака в шампиньонах. Отведайте, господа.

Хозяйка почти ничего не ела, была очень оживлена и то и дело обращалась в разговоре то к доктору, сидящему против нее, то к приказчику.

Приказчик войной был недоволен, поскольку мобилизовали самых молодых и крепких мужиков.

– Кто работать будет? – вопрошал он главным образом доктора. – С кем урожай собирать прикажете-с? С бабами, извиняюсь?

Ел приказчик много и неразборчиво, не заостряя внимания на изысканности блюд. Его манеры показались Асе отталкивающими, но хозяева словно не замечали ничего особенного в том, что приказчик говорит, не до конца прожевав, громко и шумно пьет воду из фужера, а прозрачное как слеза сухое вино залпом отправляет в рот, словно это водка. Она же давно убедилась – в том, как человек ест, видна его сущность.

Она уже догадалась – не гость он. Бужениново – то самое место, о котором он пытался намекнуть ей тогда, на Валу. Увы, она должна была смириться – Юдаев теперь управляющий Остенмайеров.

И отныне она обречена на пытку ежедневно созерцать вблизи этого отвратительного для нее человека. Фрау Марта знала, и Юдаев знал! Как это жестоко!

Ирина Николаевна с сочувствием отнеслась к словам приказчика.

– Вот у нашей кухарки Матрены муж – отставной, – сказала она. – Так и отставных призывают зачем-то! У нее, у бедной, руки опускаются. Деток четверо, а мужа забрали воевать! Будто уж кроме-то и некому! Я так ей и сказала: жаловаться надо. Это форменное безобразие. У государя у самого дети. Ну пусть бы шел воевать от них тогда уж! Но ведь своих-то жалко. А у мужиков будто не дети!

– А вот это вы, милая Ирина Николаевна, зря, – вмешался доктор. Ел он осторожно, осматривая каждый кусочек, словно ожидал увидеть в тарелке что-то несъедобное. – Разговаривать с мужиками о таких вещах никак нельзя.

– Это точно! – поддержал приказчик. – Вы их сегодня пожалели, они вам завтра на шею сядут.

– Пусть попробуют, – усмехнулся хозяин.

– Отчего же, Дмитрий Ильич? – возразила хозяйка. – Мужики заботу чувствуют. Я ко всем с участием отношусь. А как же иначе? Ведь мы живем среди них.

– Это лишь говорит о вашей душевной чуткости, Ирина Николаевна, голубушка, – подал голос доктор, и Асе послышалась в его тоне некоторая насмешливость. – Но однако же необходимо помнить, что у них совсем другая психология. Как волка ни корми, он все в лес смотрит.

– Правда ваша, Дмитрий Ильич! – поддержал приказчик. – Ему палец в рот, он и откусит.

На последнее замечание хозяин отреагировал усмешкой.

– Кстати, о волках, – оживился он. – Вы, Степан Митрофанович, не слышали, в Соколене нынче зайца много?

Разговор перешел на охоту.

Ася догадалась, что разговоры взрослых злят Лизу. Девочка катала по тарелке спаржу. Сжав в ниточку губы, переводила колючий взгляд с доктора на управляющего. Заметив, что гувернантка наблюдает за ней, отложила вилку и откровенно уставилась на ту. Раздражение бурлило в девочке, готовое вырваться наружу в форме какой-нибудь дикой выходки.

Ася не подала виду, что подобное поведение может смутить ее – спокойно расправилась со спаржей, попробовала жаркое. Кухарке Остенмайеров далеко до отца. Сухари для панировки он готовил сам и умел соблюдать ту меру, которая была необходима. Крошки получались одна к одной. Кухарка же переусерд-ствовала, разбив сухари до состояния муки, и эффект хрустящей корочки исчез.

– Вкусно? – язвительно поинтересовалась Лиза, но так, чтобы слышала одна Ася. В ее вопросе можно было прочесть все: мол, наголодалась, отъедаться сюда пришла? Как, мол, вам наши разносолы после щей да каши?

Подумав, Ася кивнула и, промокнув рот салфеткой, добавила:

– На мой взгляд, мясо можно было чуть дольше подержать в вине. Тогда вкус был бы более совершенен.

Девочка с трудом проглотила ответ гувернантки и заскучала.

После обеда отправились на прогулку. Гуляли по берегу реки – здесь было чуть прохладнее. Летний зной не располагал к разговорам, но Ася сочла нужным спросить:

– Лиза, не могли бы вы посвятить меня в причины вашего поведения за столом?

– Нормальное поведение. Вам что-то не понравилось?

– Мне показалось, вы едва выдерживаете церемонию обеда. У вас плохой аппетит?

– У меня нормальный аппетит! Нормальный! Просто… просто мне невыносимы эти разговоры о войне, мужиках и охоте! Каждый день одно и то же! Это вся наша жизнь! Папа делает вид, что самое приятное – подстерегать с ружьем несчастных зверей, мама всерьез считает, что разбирается в политике и вправе осуждать… кого! Самого государя! Неужели она не видит, что это смешно?! Смешно же, вы не находите?

– Не нахожу. И считаю, дети не вправе осуждать родителей.

– Какая же вы скучная! – в том же истеричном тоне вскричала Лиза. – Это невыносимо, понимаете вы, невыносимо!

Лиза сорвалась и помчалась, бросив зонтик в траву. Пожалуйте управиться с истеричной особой, которой к тому же тринадцать лет! Ася слишком хорошо помнила свои тринадцать, которые ноющей душевной болью отзывались до сих пор. Она подняла зонтик и неторопливо направилась на поиски воспитанницы. Та стояла у пруда и смотрела на лебедей.

Крупная белая птица, изящно изгибая шею, что-то поправляла у себя под крылом. Девочка отвернула лицо в сторону, но по вздрагивающему, порозовевшему кончику носа легко было догадаться, что без слез не обошлось.

– Все пройдет, Лиза, – спокойно сказала Ася, отдавая девочке зонтик. – Поверьте мне, я знаю, что говорю.

– Что? Что пройдет?!

– Ваш возраст. Вы станете взрослой, и все изменится.

– Вы говорите как наставница! А ведь вы ненамного старше меня. Хорошо вам рассуждать! Вы красивы и вы свободны! И еще вы здоровы! А я… я повязана своей болезнью! То нельзя, это нельзя!

– Но давайте попытаемся думать не о том, что нельзя, а о том, что можно. Вы слышали о поэтессе Жадовской?

– Нет.

– Между тем она наша землячка, жила в этих краях. Так вот. Жадовская родилась без правой руки. Можете себе такое представить? Она была умной, талантливой, но, как и вы, одинокой…

– Что с ней стало?

– Она полюбила. Но отец, дворянин, не разрешил ей вступить в брак с человеком из мещан.

– Как же она жила?

– Она не позволила унынию взять верх над собой. Свою любовь она переносила в стихи, рассказы. В свое творчество. Потом она все же вышла замуж, вероятнее всего – без любви, продолжала писать. Хотите, я прочту ее стихи?

– Да.

Ася по памяти прочла несколько строк из Жадовской:

– Что же вы мне прикажете – стихи писать? – не очень уверенно, но пытаясь попасть в прежний тон, поинтересовалась Лиза.

– Я думаю, прежде всего вам нужно заняться своим здоровьем.

– Я только это и делаю!

– А мне сдается, что вы не пытались заняться закаливанием, плаванием, гимнастикой.

– Мне и в голову не приходило… Вы думаете, доктор разрешит?

– Я поговорю с вашей матушкой сегодня же.

Ася сдержала обещание. Она приготовилась к некоторому сопротивлению, но, удивительное дело, все прошло гладко.

Ася застала Ирину Николаевну в библиотеке в обществе доктора.

– Плавание? Гимнастика? Что ж, спросим у Дмитрия Ильича…

И Ирина Николаевна обратила взор на углубившегося в чтение газет доктора.

– Дмитрий Ильич, что вы на это скажете?

– Что ж… с известной осторожностью, я думаю, можно попробовать… – Дмитрий Ильич взглянул на хозяйку, та ничего не ответила, задержав взгляд на его лице чуть дольше необходимого.

Ася не знала, можно ли уже идти или нужно испросить разрешения.

Поскольку на нее больше не обращали внимания, она сочла возможным удалиться без церемоний.

С этого дня начались ее занятия с Лизой. Замок находился фактически в лесу, вдали от селений, можно было не опасаться, что их занятия привлекут любопытных зевак. Лиза, поначалу скептически относясь к рвению Аси, вскоре увлеклась занятиями и начала стараться. Для занятий плаванием выбрали место с пологим чистым берегом, где дно было ровным и песчаным. Ася поначалу разрешала Лизе лишь недолго плескаться в воде, затем время водных процедур увеличивалось, через неделю девочку было не вытащить из воды.

– Мама! Я научилась плавать!

Лиза бежала по галерее, заглядывая во все комнаты. Ей не терпелось поскорее поделиться успехами. Ася не поспевала за своей воспитанницей. Поднявшись на второй этаж, она решила остаться в гостиной и явиться к хозяйке, только если ее позовут.

– Где же она? – заглянув во все двери, озадачилась Лиза. – А! Знаю! Наверняка в библиотеке! Играют с Дмитрий Ильичом в подкидного!

– Лиза, я думаю, не следует сейчас тревожить маменьку. За обедом все расскажешь.

– За обедом! До обеда почти час! Да и что значит – тревожить? Не будете же вы утверждать, что игра в дурака важнее успехов дочери?

Лиза сияла, она была возбуждена удачей, и Ася оставила ее в покое. Девочка, которая прежде задыхалась при ходьбе, легко взбежала по витой лестнице в башню. Она толкнула дверь в библиотеку. Та оказалась заперта. Кроме библиотеки, в башне имелись диванная и обсерватория – комната, в которой стоял телескоп, чтобы ночью можно было обозревать звезды. Но и эти двери были заперты. Сердитая, нахохленная, Лиза спустилась в гостиную. Плюхнулась в кресло рядом с Асей.

– Почему? Ну почему, когда они мне нужны, их не бывает рядом?

– Не грустите, Лиза. У вас будет возможность поделиться. Сыграйте лучше мне что-нибудь из Шопена…

Лиза вздохнула, села за инструмент и начала мучить клавиши.

Под музыкальные потуги своей воспитанницы Ася мысленно уносилась в Любим, пытаясь представить, что там сейчас в доме Сычевых. Эмили наверняка до сих пор злится на нее… А у Вознесенских? Рассказал ли Алексей о своей выходке родным? А Маша? Ну, тоже хороша! Кто просил ее вмешиваться?

И все же Ася осознавала, что ужасно скучает по своим подругам. По всем любимским знакомым. Нужно будет отпроситься на воскресенье. Сходить на службу в Троицкую церковь и зайти к Вознесенским…

За окнами замка царил летний зной, а здесь, в гостиной, было прохладно и тихо. Если бы не Лизина музыка, Ася могла бы задремать и почти задремала, когда легкое движение на лестнице заставило ее разомкнуть ресницы. По витой лестнице, идущей из башни, спускалась Ирина Николаевна. Ася поднялась, с колен ее упала книжка и громко стукнулась о мрамор пола. Лиза повернула голову.

– Мама! Где вы были? Я вас искала!

– Лиза, что за манеры? Зачем меня искать? Сколько раз тебе повторять – некрасиво бегать по дому, распахивая все двери! Ты уже не маленькая!

– Но где вы были? – не унималась девочка. – Я поднималась в башню! Все двери там были заперты! Вы закрылись?

– Лиза! Что за допрос? Да, я закрылась, чтобы наконец отучить тебя от дурной привычки. А теперь, будь добра, ступай переоденься к обеду. Что у тебя с прической?

– Я плавала! – дрожащим голосом объявила девочка. – И мои волосы намокли! Я научилась плавать и хотела сказать вам, чтобы вы порадовались за меня, а вы…

Девочка не выдержала. Обида брала свое – Лиза подхватила подол платья и, глотая слезы, ринулась в левое крыло.

Ася извинилась и хотела последовать за воспитанницей, когда Ирина Николаевна проговорила:

– Я довольна вами, фрейлейн Августина. У Лизы более здоровый вид, чем прежде. А вот над ее манерами придется потрудиться.

Ася открыла было рот, чтобы возразить, но не успела – по витой лестнице осторожно спускался доктор. Увидев гувернантку, он остановился и только после некоторой заминки продолжил свой путь. Ася была озадачена.

Ирина Николаевна никак не отреагировала на его появление, а лишь, продолжая держать Асю под прицелом своих глаз, добавила:

– Вы, кажется, хотели в воскресенье взять выходной? Что ж, я отпускаю вас на весь день. Ступайте.

Ася нарочно прошла к себе, не зайдя к Лизе. Она негодовала. Сколько раз она представляла себе возможность жить рядом с матерью! Сколько раз рисовала в мечтах свои разговоры с ней, прогулки по саду, множество всяких мелочей, составляющих прелесть женского общения! Но таких отношений, когда единственный ребенок мешает, раздражает, таких отношений она не пожелала бы никому!

Ей было жаль Лизу, но она понимала, что должна найти оправдание Ирине Николаевне. И не могла этого оправдания найти.

В воскресенье Ася отправилась в город. До Останково ее подвезла баба-возница, а там Ася добралась пешком. Отстояв службу, поставив свечки за упокой родителей, Ася стояла на крыльце, поджидая отца Сергия.

Отец Сергий обычно заканчивал воскресную службу кратким напутственным словом. Народ привык к этому и ждал. Он собирался сказать несколько слов о трудах наших праведных, но заметил недалеко от входа солдатку, жену взятого на фронт кузнеца Суворина, Аксинью. Она держала в руках грошовую свечку и рассеянно смотрела куда-то в угол. Ее толкали, двигали, а она не замечала неудобств, погруженная в свои мысли. Недалеко от нее стояла заплаканная Марфа Утехина, мать Володькиного товарища по городскому училищу. Товарищ сына был призван на войну год назад, в самом ее начале, и сгинул там. Совсем недавно получила Марфа казенную бумагу, в которой говорилось, что сын ее Федор пал смертью храбрых за царя и Отечество.

Отец Сергий ясно ощутил, что большинство прихожан, находящихся сегодня в церкви, ждут от него не наставления, а слов поддержки. И он на ходу поменял тему задуманного слова.

– Тяжело было Господу нашему нести свой Крест на Голгофу, – сказал он, глядя немного в сторону, в проем бокового окошка, где сквозь вязь решетки синело летнее небо. – Но легче ли было Деве Марии отпустить Сына в жестокий мир, дабы осуществил он предначертанное ему? Не привязать к себе, не запретить силой своего материнского слова?

Отец Сергий вздохнул и обвел взглядом свою паству. Аксинья Суворина смотрела на него с такой надеждой, будто в его власти было сейчас вернуть ей мужа и кормильца Никиту Суворина, который по субботам обычно напивался и бродил по улицам Любима, нарываясь на драку.

Глазами, полными надежды, смотрели на него и матери, отдавшие своих сыновей войне и теперь готовые к проклятию больше, чем к смирению.

– Вот и нам тяжело, дорогие мои, отпускать детей на ратный труд, чтобы в тревоге считать дни до их возвращения, а то и теряя всякую надежду, получая горькую весть. Но давайте же будем мужественны и не станем роптать. Будем смиренно молиться и помогать тем, кому тяжело. Возьмем свой крест и понесем его следом за Христом…

В храме стало так тихо, что слышно было, как шипит раскаленный воск свечей. Несколько секунд никто не смел пошевельнуться. Все знали, что отец Сергий говорит сегодня не по долгу службы или велению многолетней привычки, а всем сердцем своим. Два его сына – Владимир и Алексей – сейчас на фронте, а третий сын отправляется туда же в составе военного госпиталя.

– Чем же мы, мирные жители городов и весей, при наступивших событиях можем содействовать царю нашему и православным воинам и Отечеству? Самое важное, для всех близкое и могущественное средство к сему – это молитва. Она сильнее всякого оружия вещественного. Молитесь неустанно за живых и за мертвых. И да пребудет с вами Господь. Аминь.

Горожане чувствовали сейчас, что он – как они сами, и были благодарны ему за это.

И только когда священник повернулся и направился к Царским вратам, кто-то вздохнул глубоко, кто-то, шаркая сапогами, подошел к иконе. Возобновилось движение.

Сняв облачение, отец Сергий вышел на крыльцо храма и сразу увидел Асю. Девушка стояла у рва и смотрела в сторону кладбища.

Отец Сергий подошел.

– Здравствуйте, батюшка. А я вас дожидаюсь.

– Догадался. Соскучилась, стало быть?

– Соскучилась.

– Ты к нам не заходила?

– Нет еще…

– Ну так пойдем, матушка обрадуется. Наших-то нет никого. Мария в Ярославле, экзамены сдает. Ванятка в Сергиев Посад подался, на богомолье. Мы с матушкой одни теперь.

Ася не спросила про Алексея, а отец Сергий не сказал. «Знает?» – подумалось Асе.

– Ну а ты что же, работаешь?

– Работаю, батюшка.

– Довольна ли?

Ася замялась на миг. А потом сказала:

– Довольна. Только скучаю немного…

Она не соврала. Все в Буженинове устраивало ее, кроме навязчивого общества Юдаева. Он считал своим долгом появляться в местах их с Лизой прогулок, и обед за общим столом превратился для Аси в сущее наказание. Но она не стала рассказывать об этом.

Отец Сергий вдруг остановился, повернулся к ней и, нажав указательным пальцем на кончик ее носа, хитро проговорил:

– Молодые девицы должны выходить замуж!

«Знает! Наверное знает. И что обо всем этом думает?»

– Ну не все же выходят замуж? Вот Зоя Александровна…

– Э, девица, равняй! У Зои Александровны батюшка жив был. А ты одна!

– Я… я, конечно, когда-нибудь выйду замуж, – возразила Ася. – Но ведь сначала полюбить нужно человека.