Читать книгу Очень нуарный детектив - Алира Кинг - Страница 1

Оглавление:

Часть 1. Латунный коктейль

Часть 2. Письмо, которого не было

Часть 3. Десять метров

Часть 4. Враг обитает в мелочах

Часть 5. Механический сон для Гранта Моррисона

Часть 6. Танго в темноте

Часть 7. Вжмачный блюмтус

Часть 8. Треугольник

Часть 9. Роковая встреча в «Неоновом зайце»

Часть 10. Под звездами

Часть 11. Ложь во спасение

Часть 12. Один лондонский мартини

Часть 13. Молли… что б тебя, Крошка

Часть 14. Последнее свидание

Часть 15. Эта битва будет

Часть 16. Свет изобличенного солнца

Часть 17. Ультрафиолет

Часть 18. Там, где поют сиреневые киты

Часть 19. Рандеву на Эскейп Стрит

Часть 20. Часы для новой жизни

Часть 21. И кто охотник?

Часть 22. Формалиновое шампанское…

Часть 23. Коробочка с двойным дном

Часть 24. Крысиные бега

Часть 25. Добро пожаловать в игру!

Часть 26. Запретный плод

Часть 27. Десять стальных ножей

Часть 28. Черное на красном

Часть 29. Разгневанная принцесса

Часть 30. Барабанная дробь… ле!

Часть 31. Шах красной королеве

Часть 32. Зеленые звезды в ультрамариновом небе

Часть 33. Где вечно пахнет корицей и шоколадом

Часть 34. Рассерженный принц

Часть 35. Еще минуточку… ген!

Часть 36. Ядерный взрыв мозга

Часть 37. Последние рубежи и сломанные границы

Часть 1. Латунный коктейль

Я вышел из дома в это мрачное утро, пока безмолвный город был окутан саваном сна. Закурив, я поднял лицо. Где-то в свинцовых нависающих небесах, в густой пелене стальных облаков, разглядел очертания дирижабля. Подобно огромному кораблю, рассекающему пену хмурых волн, он плыл над крышами домов, неся пассажиров, спешащих по своим важным неотложным делам.

Яркий красный луч прожектора, вырывающийся из круглого окна паровой махины, прорезал воздух до самой земли. Он будто ощупывал нависающие надо мной бетонные коробки домов и сгорбленные под снегом деревья. Изредка выхватывая из предрассветной темноты одиноких прохожих, похожих на пугливо прячущиеся во тьме тени, на мгновение озаряя их красным свечением.

Докурив, и выщелкнув заученным движением безымянного пальца ещё не потухший окурок, я поднял ворот пальто повыше, надел перчатки и пошёл вперёд, чувствуя, как морозный ветер бросает мне в лицо хлёсткие пощёчины. Это отрезвляло и успокаивало, помогая собраться и хоть на мгновение забыть о произошедшем ночью.

Дойдя до перекрестка, я остановился и снова закурил. Холод сковал пальцы лишь едва обождав, когда я стяну перчатку, чтобы зажечь спичку. Мимо, бесшумно крутя колесами и шестеренками, проехал робот-дворник. Паровая машина равнодушно продолжала делать свою грязную монотонную работу, счищая с мостовой остатки снега и льда. Остановившись неподалёку от меня, он замер.

Буквально через минуту подъехал чёрный полицейский автомобиль. Выкинув наполовину докуренную сигарету, я нырнул в ещё не прогретое, пропахшее крепким табаком и кожей, нутро машины. Там меня уже ожидал комиссар. Его покрасневшие глаза свидетельствовали об очередной бессонной ночи, в веренице бесконечного множества точно таких же. Печать, в виде темных мешков под нижними веками, легла на него так давно, что я не смог бы вспомнить Генри без них, даже если бы захотел.

Комиссар мрачно кивнул в знак приветствия и сочувственно похлопал по плечу, в скупом подбадривающем жесте.

Когда мы тронулись с места, мимо нас проехал тот самый робот-дворник, направляясь к еще дымящемуся бычку, который вот ещё несколько секунд назад был зажат между моими большим и средним пальцами. Механический уборщик мигнул голубым неоновым глазом, и я вспомнил, как впервые увидел Молли.

В тот вечер я был изрядно пьян и решил пройтись по всем барам города, лишь бы забыть дело о поджоге старой чулочной фабрики. Девять трупов, найденных под завалами искореженного металла и обугленного дерева, не предвещали ничего хорошего, и попахивали однозначным висяком.

В одном из баров, на сцене, под тягучую мелодию механического пианино, в паре с голограммой саксофониста, пела девушка. Песня была столь грустной и пронзительной, а голос таким бархатным, чарующим и сладким, как зов сирены, что я откликнулся на этот призыв, повернул голову и был поражён. Молли стояла в окружении неоновых огней. Чёрное платье с высоким разрезом, обнажающим гладкое худое колено и часть бедра, было столь длинным, что подол бархатным веером расстилался по начищенному паркету возле её ног.

Пальцы рук сладостно обхватывали микрофон, чувственно лаская его. Лицо было наклонено так низко, казалось, ещё вот-вот и она поцелует стальную поверхность своим ярко накрашенным ртом. Глаза были скрыты пенсне с затемненными стеклами. Густые тени очков, и длинные рыжие волосы закрывали большую часть бледного от неонового свечения лица.

Закончив петь, девушка подняла лицо, и я увидел за темнотой стекол большие подернутые блеклой прозрачной пленкой глаза. Глаза слепого от рождения человека, ни разу не видевшего света и всю жизнь прожившего во тьме. Вздрогнув, словно меня прошибло электрическим током, я понял, что моё сердце отныне больше никогда не узнает покоя.

Молли. Моя единственная любовь. Моя самая большая тайна. Валькирия, похитившая сердце. Сирена, утащившая в пучину на самое дно. Тайна, которую мне так и не удалось разгадать. Угасшая звезда, что навсегда останется недосягаемой.

Пока просыпающийся огнями город, проносился мимо окон автомобиля, я сидел в машине, полный сожалений и горечи. Больше всего сердце терзало и мучило, что я так и не решился поцеловать её. Возможно… однажды мы все же будем вместе, и она подарит мне самые лучшие поцелуи прекрасных ярко-алых губ, а я не буду терять ни единой минуты рядом с моей единственной. Только это будет уже совсем другая жизнь. Но если бы в этой я старался чуточку больше и хоть немного смог приблизиться к разгадке тайны её личности, она была бы жива, и мне не пришлось бы в это серое мрачное утро ехать на место преступления.

Часть 2. Письмо, которого не было

– Меня зовут Молли Прескотт, мне двадцать шесть лет, и я работаю певицей в клубе «Латунный коктейль» на Фиар стрит, одиннадцать… – бархатный голос девушки разносился в душном воздухе небольшой допросной

– Адрес проживания? – очередной вопрос вышел чересчур сухим и резким.

– Тот же, что и адрес работы, Фиар стрит одиннадцать, но десятью этажами выше. Квартира пятьдесят три. Только вас всё равно туда никто не пустит, детектив.

Молли сидела напротив, аккуратно сложив руки на обнажённых коленях. Короткая пышная юбка едва прикрывала алебастровые бедра. Маленький каблучок остроносых ботинок на заклёпках постукивал по гулкому паркету.

Лицо сидящей напротив девушки было спокойно и сосредоточенно. И лишь редкие, но ритмичные постукивания под столом выдавали нетерпение.

– Почему? – спросил я, придвинувшись вперёд и пытаясь понять, о чём она сейчас думает.

– Это частная собственность Джонатана Веллингтона, одного из самых уважаемых людей в городе, и ни один судья не даст вам разрешение на обыск! – произнесла она надменно, поправляя свою шляпку-цилиндр на уложенных в замысловатую причёску рыжих волосах.

– Это дом того самого криминального авторитета, известного, как Джонни Коробочка? – очередной раз угрюмо спросил я, записывая механическим карандашом её показания в протокол.

Грудь девушки, высоко приподнятая корсетом с многочисленными кожаными ремешками и стальными бонками, едва прикрытая тонким хлопком, нервно вздымалась. Большие белесые, не выражающие ничего глаза смотрели в пустоту, куда-то сквозь меня, за пределы комнаты, за зеркало, где стояла камера, записывающая все происходящее.

– Откуда мне знать, кто и как его называет? Я не принимаю участие в светской жизни и не читаю газет. Для меня он – Джонатан. Мой благодетель, обеспечивающий жильём и работой, а в благодарность я привлекаю в его бар новых посетителей своим пением.

– Вы спите с ним, мисс Прескотт?

– Я не обязана отвечать на подобные вопросы! – её голос внезапно стал выше от возмущения. – Вы оскорбляете меня подобным…

– Ах простите за оскорбления, – резко перебил я. – Позвольте тогда перефразировать вопрос. Итак, вы трахаетесь с ним?

Её аккуратный носик поморщился и, Молли брезгливо прошептала, опустив глаза:

– Это так грубо…

Бросив карандаш на стол, я громко стукнул кулаком по серой стальной поверхности стола, от чего девушка, сидящая напротив, вздрогнула и боязливо вжалась в деревянный стул.

– А я и не собираюсь нежничать с вами, мисс Прескотт! – вскочив на ноги, я навис над ней разъяренным коршуном и практически заорал ей в лицо. – Отвечайте на поставленный вопрос!

– Да! Я трахаюсь с ним! – закричала она в ответ, дерзко выдвинувшись вперед. Меня обдало жаром её дыхания и крепким ароматом мускуса с сандалом. – Мы делаем это везде, где только можем и при любом удобном случае! – она громко выдохнула и уже более спокойно добавила, убирая со лба выбившуюся из причёски рыжую прядь. – Вы это хотели услышать, детектив?

Она смотрела куда-то в сторону, мимо меня, с нескрываемой яростью и вызовом. Её лицо было достаточно близко, я впервые рассмотрел Молли настолько хорошо. Даже заприметил родинку в уголке правого глаза, и едва заметные редкие веснушки на носу и скулах.

– Простого «да» было бы вполне достаточно, – сухо ответил я спустя полминуты, отодвигаясь от неё и садясь на место. – Вы же уже догадываетесь, зачем мы вызвали вас?

– Не имею ни малейшего понятия, детектив, эм… простите, не знаю вашей фамилии.

– Рокстоун. Освальд Рокстоун.

– Так вы объясните мне, мистер Рокстоун, на каких основаниях меня задержали, обыскали и изъяли все личные вещи? – произнесла она, вновь откидываясь на спинку стула, укладывая ногу на ногу и обхватывая колено тонкими пальцами с длинными алыми ногтями. – Даже пенсне, скрывающее моё уродство, отобрали.

Молли казалась такой непринужденной и вызывающе дерзкой в тот момент. Её красные губы были сложены в едкую ухмылку. Она будто играла со мной, пытаясь соблазнить, и я как дурак, вёлся на эту игру.

– Мисс Прескотт, – начал я, когда пауза стала слегка затягиваться, как узел галстука на шее. Засунув палец под воротник, слегка ослабил его и почувствовал неимоверное облегчение. – В ночь поджога вас видели сидящей в машине мистера Веллингтона, припаркованной возле старой чулочной фабрики. Свидетель утверждает, что Джонатан выходил из здания, а спустя двадцать минут оно уже полыхало. Скажите, вы что-нибудь знаете об этом? И учтите, вы можете пойти как свидетель или как сообщник. Вы это понимаете?

– Мистер Рокстоун, перестаньте издеваться! – её лицо исказила гримаса отвращения. – Вы же и сами понимаете, что сообщник из меня так себе. Впрочем, как и свидетель. У меня есть самое надёжное алиби, которое можно придумать. Я ведь не совру, если скажу, что ничего не видела.

– Но слышать то вы должны были всё! Или хотя бы что-то. Не верю, что сидя в машине, в тридцати метрах от здания, вы не слышали ни одного звука, доносящегося извне. А если так, почему не пришли в полицию и не рассказали об этом?

С минуту длилось тягостное, будто тянущее на дно молчание. Было видно, как трудно ей придумать оправдание, способное утянуть в пучину, если будет подобрано не правильно.

– Ну… – протянула девушка после паузы. – Извините, детектив, я слушала музыку в ушных патефонах и не знала о происходящем вокруг!

Пожав плечами, нарочито равнодушно, она скрестила руки на груди и я готов поклясться, она посмотрела на меня! Своими подернутыми сероватой плёнкой глазами. Было в этом нечто пугающее и запредельно завораживающее.

Откинувшись на спинку кресла, я скопировал закрытую позу и пытался представить, о чём она думает.

– Когда живёшь в полной темноте, музыка единственное, что помогает держаться, и потому я слушаю её при любом удобном случае. Тот день не был исключением. – Молли улыбнулась так ехидно и в то же время игриво, что мысль о том, что она пыталась соблазнить меня, вновь мелькнула в голове. – Простите, но я ничем не могу вам помочь, мистер Рокстоун.

Острый железный нос её чёрного лакированного ботинка коснулся под столом моей ноги и прошёлся вверх по брючине. Не успев даже сообразить, что произошло, я инстинктивно отстранился, чуть отодвинув стул. И мысль о том, было ли оно случайностью или она сделала это намеренно, накинулись на мой разум, как обезумевшая от голода собака на телячью вырезку.

– Я же могу идти? – сделав вид, что ничего не случилось, спросила девушка. – Где получить назад свои вещи?

Тот момент принёс осознание, что битва мной проиграна. Это было так же очевидно, как и то, что я безумно влюбился в эту женщину.

– Вы можете быть свободны, мисс Прескотт, – произнес я, полный сожаления и разочарования. – Но у меня к вам остался один вопрос. Можете рассказать, о письме, от которого вы избавились, но по какой-то причине всё ещё носите с собой конверт, в котором оно лежало? Мы нашли его в вашей сумочке.

– Письмо? О чём вы? – вся её фигура будто подтянулась и напряглась.

Девушка поддалась чуть вперёд, выставляя полуголое плечо, и я увидел, как по ключице, в ложбинку между грудей, ползет тягучая капля пота. – Там никогда не было никакого письма. Этот конверт всегда был пуст. А ношу я его с собой, потому что он дорог мне, как память об одном человеке из прошлого.

Немного подумав, я сказал:

– Чутье подсказывает не доверять вам, мисс Прескотт. Я знаю, что письмо было. Об этом свидетельствуют микро-разрывы в верхних уголках конверта. Подобные разрывы возникают, когда из конверта достают листы бумаги. Потому я вновь повторю свой вопрос. Что такого было написано на тех листах, что вам пришлось избавиться от самого письма, но по какой-то причине сохранить конверт?

– Письма, – тихо произнесла девушка, опустив лицо и закрыв глаза, – не было.

Было видно, что Молли не желает продолжать разговор и ей почти физически больно говорить об этом. И я заранее ненавидел себя за то, что собирался сделать дальше, тем не менее, я не имел права останавливаться, зная, что людей проще расколоть, когда заходишь на их территорию боли.

Поддавшись вперед и хлопнув по столу кулаком с такой силой, что карандаш, лежащий на столе, подпрыгнул и тихо звякнул о металл столешницы, я закричал:

– Быстро говори, что было в письме!

– Ничего! – что было силы закричала она, вскинув подбородок. – Не было никакого письма! Там всегда было пусто! Это всего лишь обыкновенный конверт!

– Тогда зачем вы носите его с собой? – спросил я уже более мягко. – Судя по виду, конверт много раз трогали, открывали, теребили в руках. И если, как вы утверждаете, мисс Прескотт, там всегда было пусто, то может и человек, пославший его, тоже пустое место для вас?

Я откровенно провоцировал её, пытаясь вытащить информацию.

Пока я ждал ответ, Молли вдруг вскочила на ноги, схватила карандаш и, перегнувшись через стол, уже намеревалась всадить его мне прямо в шею. Только хорошая реакция помогла успеть перехватить её руку в полёте и, зажав крепко запястье, опрокинуть девушку на стол. Навалившись всем телом сверху, я купировал все попытки вырваться.

Она тяжело дышала и её грудь часто поднималась, упираясь мне прямо в солнечное сплетение. И я совру, если не скажу, какой чертовски соблазнительной она выглядела в тот момент. Больше всего на свете мне тогда хотелось поцеловать её, и я едва сдерживался, чтобы не сделать это.

Шляпка во время кратковременной борьбы отлетела в угол и теперь лежала там, словно перевернутый вверх ногами жук. С поднятыми и поломанными шестеренками, будто израненными механическими лапами.

– Это вы – пустое место… – зло сказала она, буквально выплевывая слова мне в лицо. – Детектив.

Слова оказались больнее хлыста, тяжелее гранита и отрезвляли лучше ведра ледяной воды, вылитой на голову в момент, пока снится очередной чёрно-белый сон.

– Мне плевать, что вы думаете обо мне, мисс, – заговорил голос моей уязвленной гордости. – Не знаю, что вы там о себе возомнили, но сейчас я просто хочу раскрыть преступление, совершённое два месяца назад. Там погибло девять людей. Девять ни в чем неповинных людей были аккуратно сложены в коробки. Им ещё живым выбили и выкрутили суставы так, чтобы можно было сложить тело и уместить в небольшой ящик. Ты же не думала, что твоего дружка Джонни просто так прозвали Коробочкой.

– Пожалуйста, замолчи, ты не знаешь…

Голос почти сорвался, нижняя губа задрожала и Молли лихорадочно закусила её, тем самым ещё больше доводя меня до умопомрачения.

– Только представь, как им выкручивали сустав за суставом и укладывали, как вещи, как сраные головоломки. Пока они ещё находились в сознании. Я не знаю, сможешь ли ты представить, каково это – когда тебя складывают в коробку и оставляют ещё живого. В бреду от боли. Запертого в темном узком пространстве, – лихорадочно тараторил я, еще больше нависая над ней. – А там таких было девять. Девять чёртовых ящиков, найденных на чулочной фабрике, под завалами. Говорящих о причастности Джонатана. Потому, Молли, пожалуйста, не молчи! И потому я ещё раз задам тебе вопрос. Что ты знаешь об этом?

– Простите, детектив, – с придыханием сказала девушка. – Ничем не могу вам помочь. Увы, я ничего не видела и не слышала.

– Тогда почему ты только что пыталась убить меня?

– Вам удалось оживить моих призраков, мистер детектив, – почти убедительно ответила Молли, – и им это очень не понравилось. Простите меня за это.

Глядя в её белесые глаза, я представлял, как тону в этом бесконечном сумрачном озере, погружаясь в него с головой, и не могу дышать.

– Как вы узнали, где лежит карандаш, и так точно рассчитали, куда нужно бить, хотя не видели, где находится моя шея? – неожиданно я снова перешел на «вы». Речь получилась сбивчивой, как и дыхание. То ли после борьбы, то ли от близости наших тел.

– Если я слепая, это не значит, что не вижу мир, – голосом, полным разочарования произнесла она и добавила, едва дыша от моего напора. – Где лежит карандаш, я поняла по звуку, когда вы ударили по столу кулаком. Место нахождения вашей шеи было не трудно определить по голосу и месту, откуда идёт самый сильный запах одеколона. Горького, как тысячи трав, и который так трудно спутать с каким-либо другим. К тому же запах пота, пропитавшего вашу рубашку, может учуять не только слепой.

Внезапно она замолчала и намеренно затягивала паузу, будто петлю на шее, словно пытаясь довести до точки отчаяния.

– Обещаю, больше не нападать на вас, мистер детектив, – игриво сказала девушка, приподнимая лицо и ещё больше приближаясь ко мне. – Если, конечно же, вы перестанете наваливаться на меня. Иначе я подумаю, что вам нравится быть сверху, и вы пытаетесь соблазнить меня.

Молли приподняла ногу, и потерлась ею о моё бедро. Испугавшись самого себя, и накатившего желания, я в одно мгновение разжал пальцы на хрупких запястьях и отошёл.

– Почему вы спросили меня о конверте? – задала вопрос девушка, пытаясь собрать разметавшиеся волосы и снова убрать их под шляпку, протянутую ей и отданную в руки.

– Хотел вывести на эмоции и посмотреть, поможет ли это вытянуть из вас правду! – глубоко вздохнув, я добавил, – видимо, не сработало, потому, мисс Прескотт, вы свободны.

– Поможете мне выйти отсюда? – она протянула вперёд руку и спросила со всей невинностью, когда закончила возиться с прической. – Подставите свой дружеский локоть?

Взяв её за руку, я придвинулся к ней, и аккуратно подхватив под тонкий белый локоток, повёл к двери. Нажав на кнопку «выход», я крикнул:

– Выпускайте!

Щёлкнул замок, тяжёлая дверь с пронзительным жалобным звуком открылась наружу.

– Не смею вас больше задерживать, мисс Прескотт. Но если вдруг вы вспомните хоть что-то, вы знаете, где меня найти.

Открыв дверь, я мягко убрал руку Молли, чтобы передать мальчику, помогающему ей передвигаться по городу. Развернувшись, я уже собирался вернуться к записям в протоколе и в этот момент её длинные пальцы схватили меня за левую руку чуть выше локтя. Молли развернула лицо в мою сторону и её губы чуть не воткнулись в мою шею.

– Пожалуйста, мистер Рокстоун, – торопливо произнесла девушка. – Освальд. Пожалуйста. Отступи от этого дела. И больше никогда не появляйся в моей жизни. Не приходи больше в «Латунный коктейль».

Пауза в одно мгновение показалась тогда целой вечностью и длилась бесконечно долго. Всё, что я мог чувствовать в тот момент – её теплые пальцы и острые ногти, больно впивающиеся в руку.

– И не делай вид, что ни разу не был там. Я знаю, что каждый вечер ты приходишь и садишься за столик справа от сцены. Тебя выдает горький запах одеколона и крепкого табака. Каждый день я жду приближения вечера, чтобы ещё хоть раз услышать его. Я не знаю, как смогу жить без него, но если я хоть чуточку тебе нравлюсь, пожалуйста, больше не приближайся ко мне. Сделай вид, что мы вовсе не встречались. Сотри из памяти, словно меня и не было. И никогда. Никогда не вспоминай обо мне и не продолжай это расследование. Джонни может убить меня. Он может убить тебя… – её пальцы с такой силой впились мне в руку, что казалось, ещё немного и Молли сломает кость. – Я не прощу себе, если с тобой что-то случится. И поверь, это может быть пострашнее, чем мучения тех бедняг, что Джонни раскладывает по коробкам. Потому вычеркни меня из своей жизни, словно я в ней никогда и не появлялась.

После этого её пальцы скользнули вниз, пройдясь по всему моему торсу.

– И ещё… – прошептала она еще тише прежнего. – В ночь поджога мы останавливались на пару часов, судя по количеству прослушанных тогда песен, в десяти минутах езды от кондитерской «У Бернини», где вечно пахнет корицей и шоколадом. Это все, чем я могу помочь. Прощай, Освальд. Я буду скучать по твоему запаху. И знай… для меня ты не пустое место.

Затем Молли шагнула вперёд, подхваченная сопровождающим мальчиком и ушла, словно и не было этого шёпота в шею, этого предупреждения.

Я смотрел ей в след с сожалением, чувством обречённости и безмерной тоски. Это была наша первая встреча наедине. В этот день, в душной комнате с железным столом и чёрным непроницаемым зеркалом за спиной Молли запомнилась мне такой сильной, дерзкой и невероятно загадочной…

Часть 3. Десять метров

Вспоминая эту встречу, состоявшуюся почти три года назад, я ехал на место преступления и не мог поверить, что Молли больше нет.

Где-то в глубине души, в её самых темных подвалах тихо умирала надежда, что это не Молли сейчас лежит там, на снегу, огороженная чёрно-жёлтой лентой. Пока мимо окон автомобиля проносились безнадежно угрюмые городские пейзажи, я всё не мог отделаться от назойливого видения, где приехав на место, вздыхаю с облегчением, поняв, что там лежит совсем другая, пусть и похожая девушка.

Но все мои надежды окончательно оборвались с пронзительным звенящим в ушах звуком и понеслись в бездонную пропасть отчаяния, как только я вышел из машины.

Молли лежала в коротком меховом манто прямо на снегу, упираясь в небеса своими слепыми глазами, и свинцовые тучи, отражаясь в них, делали их еще более холодными и безжизненными, чем это вообще было возможно. Яркое пятно алого рта и разметанные рыжие волосы казались вызывающе неестественными и будто чужеродным на таком чистом, почти ослепляющем снежном фоне. Правая рука девушки была вывернута под неправильным углом и почти зарыта в снег. Порванный чулок на левом разодранном колене, выглядывающем из разреза белого, расшитого жемчугом платья, был запачкан кровью. Рядом с уже посиневшей ступней валялась туфля со сломанным каблуком. И несколько жемчужин, отлетевших от платья.

Наблюдая, как рушится весь мой мир и надежды, я стоял там, в десяти метрах от тела и не желал верить в происходящее. Всё вокруг казалось каким-то дешёвым фарсом, дурным сюром, глупым, не смешным розыгрышем и я всё ждал, когда кто-нибудь подойдёт, хлопнет по плечу и скажет:

– Расслабься, это всего лишь шутка.

Но никто так и не подошел, и я стоял, пригвождённый к земле грузом безысходности и скорби, не способный двинуться с места. Любовь к этой девушке стояла глухой, непроницаемой стеной между мной и её телом, не давая двигаться дальше и просто собраться силами, чтобы сделать первый шаг, не то, что подойти. Ноги отказывались подчиниться, как бы я себя не уговаривал это сделать.

Молча достав бронзовый портсигар, я непослушными дрожащими руками попытался вытащить оттуда сигарету. И словно замер, наблюдая со стороны за этими механическими движениями. Шурша чешуйчатым телом, в разум склизкой ядовитой змеей вползли воспоминания, как я потерял указательный палец.

Из-за неё. Конечно же из-за неё. Разве это могло быть как-то иначе…

Наблюдая, как на ладонь правой четырёхпалой руки ложатся холодные крупные снежинки я, глубоко затянувшись горьким обжигающим дымом, подумал: «Вот и всё, Крошка. Ты ушла, не оставив мне ничего. Только подарив полтора года назад эту дурацкую привычку курить, зажав сигарету между большим и средним пальцами».

Яркий луч очередного дирижабля пролил мне на голову порцию рубиново-красного света, на пару секунд озарив картину преступления. Ощущение нереальности происходящего усилилось и казалось, будто с небес полился кровавый дождь.

Пытаясь стряхнуть наваждение, и задрав голову вверх, я увидел, как огромная паровая махина, похожая на вздувшегося ламантина-мутанта, с легкостью плывет среди тяжелых, набухших снегом облаков.

Когда очередная порция смолистого дыма вновь наполнила лёгкие, а желание стоять на месте и ни за что не двигаться стало непреодолимым препятствием, ко мне подошел комиссар.

– Тебе нужно осмотреть место преступления, Освальд, – хрипло произнёс он и надрывно закашлялся. – Если ты хочешь найти того, кто это сделал, тебе нужно собраться и подойти к ней.

Эти слова помогли прийти в себя и, наконец, преодолеть невидимую стену между мной и Молли.

Сделав глубокий вдох, я шагнул в пропасть, разделяющую нас. В тот самый миг кто-то сунул мне в руку нечто маленькое. Повернув голову, я увидел только убегающего мальчишку в старом потертом пальто и огромных черных ботинках с клепками в виде шестеренок. Судя по виду, малец был беспризорником. Или одним из тех, кто работает на Джонни Коробочку.

Подняв ладонь, я увидел записку. Развернул клочок бумаги, исписанный мелким округлым подчерком, и прочитал: «Вам грозит смертельная опасность. Если хотите остаться в живых, приходите в мотель «Деспеар» сегодня в восемь вечера. У меня для вас есть важная информация про Молли. Спросите мистера Найтмора из тридцать первого номера».

Часть 4. Враг обитает в мелочах

Пока вечерний город загорался неоном и фонарями, я ехал на служебной машине, периодически поглядывая на записку, лежащую на панели. Слова, написанные там, не давали покоя и терзали мое раненое, измученное воображение.

Что же такого важного должна была передать мне Молли, но так и не успела сделать это лично? Эта и еще сотни мыслей крутились в голове, пока я мчался на встречу с загадочным мистером Найтмором. За этими тяжелыми думами я даже не заметил, как проехал через весь город, оставив за спиной неон и огни газовых фонарей, и оказался на окраине.

Улица, где располагался отель, была погружена во мрак и только слабый свет с вывеской «Свободные места», как маяк в тягучей тьме, говорил о том, что я прибыл на место.

Я вошел в неприветливый сумрачный холл и направился к стойке администратора. Девушка, сидящая по ту сторону, держала мундштук с тонкой дымящейся сигаретой на конце, и читала вечернюю газету. На первой полосе, была размещена крупным планом фотография убитой Молли, над которой размещался кричащий заголовок: «Джонатан Веллингтон обещал отомстить за смерть любимой!»

Поведя плечами от накатившей горечи, я подошел к стойке и поинтересовался:

– В каком номере остановился мистер Найтмор, мисс? У нас назначена встреча.

– Комната тридцать один, третий этаж, – произнесло юное создания, поднимая на меня свои фиолетовые глаза. Было видно, что это всего лишь голографические линзы, но этот цвет в сочетании с бледной кожей и черными кудрявыми волосами, смотрелся почти завораживающе. – Лифт прямо, в конце коридора, рядом с лестницей.

– Благодарю, – почти машинально произнес я и добавил. – Могу я попросить вас об одной услуге, мисс?

– Дайан, – подала голос девушка, краснея. – Буду рада помочь, если это в моих силах.

– Прошу прощения, – приложив руку к груди, я слегка поклонился. – Могу я попросить вашу газету… Дайан?

Администратор вздохнула словно с облегчением, свернула газету и протянула ее мне.

– Конечно, мистер! Тем более для меня там нет ничего интересного.

– Благодарю! – почти машинально ответил я и забрал шуршащие листы из рук девушки, почувствовав, как ее пальцы скользнули по моим.

Дайан улыбнулась мне, и я поспешил по едва освещенному гулкому коридору в сторону лифта, убирая газету в карман коричневого пиджака.

Галстук вдруг стал узок, а помещение таким жарким, что за воротом образовалась влага, когда я подошел к лифту. Я представил, как сажусь в эту удушающее узкую металлическую коробку и все органы внутри сжались, стоило воображению нарисовать, как сердце и легкие резко срываются вниз, когда кабина лифта начинает ехать вверх. Ладони резко вспотели, и я стоял в этом длинном узком коридоре, не решаясь нажать на круглую кнопку вызова подъемника.

Пересилив себя, я всё же сделал это, но пока скрипя и ворочая шестерёнками кабина ехала вниз, я понял, что не смогу войти туда. Только не в этот раз. И как только двери передо мной распахнулись, я увидел в зеркале напротив свое небритое испуганное лицо. Холодное безжизненное нутро бездушной подъёмной машины манило, но моё желание зайти туда стало совершенно ничтожным, и я решил воспользоваться лестницей.

Пока я поднимался по высоким грязным ступеням, борясь с приступом клаустрофобии, подаренной пустой коробкой лифта, мимо меня по ступеньке пробежал таракан. Моментально среагировав, я попытался раздавить его каблуком, но промахнулся. Насекомое юркнуло, и побежало вперёд по стене наверх с такой скоростью, будто за ним гнались все демоны ада.

Брезгливо поморщившись, я подумал, что попал в самую дыру этого мира, но признавался себе, что готов был зайти еще дальше, лишь бы разгадать тайну гибели Молли.

Трижды постучав в серую неприметную дверь с черными провалами цифр, я услышал по ту сторону шаги. Когда щёлкнул замок, а проход отворился, краем глаза увидел движение на стене и ещё одного таракана. Я ударил по нему ладонью, но вновь промахнулся и только смахнул его на пол. Прусак в одно мгновение юркнул в комнату и растворился в темноте.

Кто-то схватил меня за рукав и втащил внутрь.

– Прошу прощения за столь недружественный приём, мистер Рокстоун. – торопливо заговорил маленький коренастый мужчина, поправляя пенсне и словно спохватившись он добавил, – надеюсь, вы не привели за собой хвост?

– За мной никто не следил, – почти уверенно произнес я. – Во всяком случае, явной слежки не было.

– Это хорошо, это очень хорошо, – затараторил мужчина, нервно шагая слева на право. – Как вы уже поняли, меня зовут мистер Найтмор. Я являюсь… – он осекся. – Являлся адвокатом мисс Прескотт, и она просила кое-что передать вам лично в руки. Впрочем, не стойте на пороге, проходите в комнату, можете присесть за стол. Может, чаю? Или чего покрепче?

– Виски. Неразбавленный.

Сев на предложенный стул обитой черной кожей, я ждал, пока мистер Найтмор разольет янтарный напиток из квадратного хрустального графина. Как только стакан перекочевал ко мне в руки, я задал первый вопрос:

– Что такого важного вы хотели мне рассказать?

– Мисс Прескотт… – начал мужчина, делая большой глоток. – Она просила кое-что передать вам, если с ней что-то случится.

По ботинку пробежал таракан. Полный отвращения я сбросил его, и снова попытался раздавить наглого усача, но и в этот раз насекомое оказалось быстрее, и скрылось под столом. Этот рыжий наглец уже порядком начал раздражать меня, казалось, он издевательски насмехается надо мной, намеренно пытаясь отвлечь.

– Не тяните, мистер Найтмор, – сделав глоток, нетерпеливо произнёс. – У меня нет времени на ваши шпионские игры.

– Вы не понимаете, насколько все серьезно, Освальд! – мужчина посмотрел на меня со всей строгостью. – Если об этой встрече хоть кто-то узнает, меня убьют! – его голос дрогнул, и он осушил содержимое своего стакана одним глотком. – Естественно, мне сейчас чертовски страшно…

– Так что просила передать мисс Прескотт? – более мягко, но в то же время настойчиво спросил я.

– Письмо, – сухо ответил Найтмор и плеснул себе в стакан ещё виски.

Едва подумав, он долил и мне, даже не спросив, хочу я того или нет. Сделав большой глоток, я спросил:

– Что находится в письме?

– Вы всё сами узнаете, прочитав его… – напряжение читалось во всей его фигуре, когда он доставал запечатанный конверт из верхнего ящика латунного стола.

Когда мужчина повернулся ко мне лицом, я заметил за спиной стоящего, на затертой бледно-оливковой столешнице того самого наглого жирного таракана. Это существо беспардонно сидело, будто в ожидании. Аккуратно достав из кармана газету, так любезно одолженную Дайан, я скрутил её в трубочку и со всего маху ударил по столу. Стакан жалобно звякнул, скакнув по металлической поверхности, а уши резанул пронзительный, заставляющий скорчиться, противный писк.

Подняв газету, я понял, что все же расплющил надоедливого усатого мерзавца. Только вместо раздавленного хитинового панциря и пюсовых капель крови я увидел впечатавшиеся в бумагу крошечные пластинки, пружинки и винтики.

– Чёрт… вы все-таки привели за собой хвост! – мистер Найтмор побледнел и схватился за стул, когда ноги подвели его. – Пожалуйста, мистер Рокстоун, ради Бога, как можно скорее уходите отсюда!

Лихорадочно всучив конверт, он схватил меня за рукав пиджака и почти силой выпихнул в коридор. Недолго думая, я покинул это место, надежно спрятав дорогое письмо в потайном нагрудном кармане.

Часть 5. Механический сон для Гранта Моррисона

Поспешно покинув отель «Деспеар», я поехал на встречу со своим старинным другом, с которым познакомился ещё в полицейской академии. Хотя он и был на три года старше, нашу дружбу предопределили ещё много лет назад.

Когда ещё зелёным, долговязым юнцом я пришел на обучение, меня сильно невзлюбил один однокурсник и вечно прессовал при любом удобном случае. Уж не знаю, чем я так ему не нравился, но это тучное, громадное животное не упускало случая отвесить подзатыльник или подставить подножку. В один из таких дней, когда я из-за толчка в спину разбил себе нос, а этот урод вместе со своим тупоголовым дружком ржал, тыча в меня пухлым пальцем, вдруг перед нами выросла почти двухметровая гора мышц.

– Слышь, жирдяй, – спокойный, угрожающий тон предвещал моему обидчику скорые неприятности. – Ещё раз тронешь его, я тебе соски отрежу, понял, сисястый? – он замахнулся кулаком, изображая удар в челюсть. – Вали отсюда, пока в морду не получил.

Отшатнувшись, толстяк чуть не упал и поспешно ретировался, прихватив с собой имбецильного дружка.

– Грант Моррисон! – представился спаситель, протягивая мне свою большую ладонь и помогая подняться.

– Освальд Рокстоун, – произнёс я, принимая помощь.

После этого, пока мы курили за дальней стеной академии, а Грант помогал мне остановить текущую из носа кровь, я, затягиваясь терпким смолистым дымом, спросил:

– Почему ты помог мне?

– Ненавижу, когда обижают тех, кто слабее… – пожав плечами, ответил он, глядя на грязную речку, туманной змеёй тянущуюся вдоль здания академии. – Над слабым издеваться вообще западло. Неправильно это, понимаешь?

В тот момент я понял, что нашел одного из самых лучших и верных друзей. Он был единственным, на кого я всегда мог положиться. В свою очередь я старался отвечать ему тем же.

Грант научил меня стоять за себя и за тех, кто сам был сделать это не в состоянии. Нас объединяло слишком многое. Особенно тайны, которые не расскажешь никому. Я был единственным, кто знал его самый большой секрет. И только благодаря ему Моррисона называли легендой и самым выдающимся детективом нашего столетия. Никто не раскрывал дела с такой легкостью, как он. И лишь меня друг посвятил в тайну, как именно ему это удавалось, и которую он так бережно хранил и берёг ото всех остальных, как самую большую ценность.

Позвонив ему ещё утром после осмотра места преступления, я попросил о встрече в нашем условном месте. Знал, что и в этот раз он не сможет отказать мне в помощи с расследованием убийства моей любимой. Мне нужен был его странный дар.

И вот, я ехал на место встречи, петляя по городу, пытаясь понять, есть ли за мной слежка или нет. Убедившись, что хвоста нет, я направился к назначенному месту, опоздав почти на полчаса.

Грант сидел в самом дальнем и темном углу бара «Механический сон». Его внушительная фигура, нависшая над опустевшим стаканом, казалась еще больше, чем я запомнил, когда видел его последний раз, четыре месяца назад.

Заприметив меня ещё издалека, он поднялся, всё такой же огромный и подтянутый, как всегда. На его фоне всё остальное вокруг выглядело маленьким и почти неправдоподобным.

Крепко обнявшись, мы молча похлопали друг друга по спинам и сели за стол. Грант смачно щелкнул пальцами, подзывая официантку.

Спустя пару мгновений к нам, звучно стуча стальными каблучками, заспешила девушка, затянутая в узкий корсет с металлическими бронзовыми вставками. Шурша кружевом юбки, почти до невозможности обнажающей спереди её стройные ножки, она облокотилась бедром о стол и спросила, держа наготове маленький электронный блокнотик:

– Готовы сделать заказ, господа?

– Повтори, милая, – вежливо попросил Грант. – И принеси то же самое для моего друга.

– Сейчас сделаем! – ответила девушка и удалилась, кокетливо поправляя надетые на голове громоздкие очки «авиаторы» с толстыми жёлтыми стёклами.

Минута молчания, пока мы дожидались возвращения официантки, была похожа на бесконечность. В этом полупустом баре, в кружении медных зубчатых колес, развешанных по стенам и сотворённых из бронзы чудовищ, расставленных по столам и полкам, я сидел и не мог заставить себя заговорить. Грант взял меня за руку и крепко зажал в своей ладони, возвращая к реальности.

– Ты же знаешь, зачем я тебя вызвал? – наконец, выдавил из себя.

– Да, – отозвался друг. – И даже знаю, чем закончится эта встреча.

– Никак не привыкну, что ты знаешь всё наперёд.

Его тонких губ едва коснулась мрачная улыбка. Взгляд по-прежнему был преисполнен тоски и тревоги.

Стуча каблучками, к нам возвращалась официантка, держа в руках небольшой поднос.

– Ваш заказ. Тройной виски для вас! – девушка поставила на стол стакан, игриво подмигнув Гранту, и добавила, ставя второй стакан, – и для вашего друга.

С фальшивой стыдливостью, прикрываясь пустым подносом, она стояла в нерешительности, переминаясь с ноги на ноги.

– Вы ещё, что-то хотели, мисс? – задал вопрос мой друг.

– Простите… – густо покраснев, произнесло юное создание, хлопая ресницами. – Но вы случайно не тот самый Грант Моррисон?

– Это я.

– О боже, – казалось она вот-вот потеряет сознание от нетерпения и восторга. – Вы могли бы дать мне автограф? Умоляю, не откажите, вы сделаете меня самой счастливой девушкой на свете!

– Да, конечно, – устало произнес друг, привыкший к подобному вниманию юных барышень.

Радостно взвизгнув, она, шурша белоснежным кружевом юбки, уселась к нему на колени и, выудив из-за уха ручку, отодвинула край своей хлопковой рубашки до самого верхнего края корсета.

– Пожалуйста, распишитесь вот здесь, на груди! – почти возбужденно дыша, произнесла она, протягивая ручку и приподнимая подбородок. – Я потом себе из этого татуировку сделаю.

Размашисто расписавшись, Грант вернул ручку и мягко снял её с колен.

– Спасибо, мистер Моррисон, вы настоящее чудо! – воскликнула девушка и умчалась к остальным делиться впечатлениями, предварительно чмокнув его в гладко выбритую щеку.

Как только она покинула нас, он виновато улыбнулся и произнес:

– Прости, дружище, иногда я и сам не знаю, как это работает… – подняв стакан, он добавил. – За Молли.

– За Молли! – скорбным эхом отозвался я.

Мы сделали по большому глотку, а затем я рассказал ему о случившемся за день. О звонке комиссара, о посещении места преступления и встрече с мистером Найтмором. О таинственном письме, что всё ещё лежало не распечатанным во внутреннем кармане пиджака, и даже о механическом таракане.

Молча выслушав меня, друг протянул руку и попросил дать то, что я принёс ему с места преступления. Я протянул ему маленький флакончик с растаявшим снегом внутри и ждал, когда Грант, наконец, заговорит.

Вынув пробку, и понюхав содержимое, он произнес:

– Бедная девочка, ей столько пришлось пережить, столько выстрадать, – он вновь повел носом над стеклянной колбой. – У нее было столько тайн, из-за которых она и погибла. Но ты найдёшь того, кто это сделал и раскроешь то самое дело о поджоге чулочной фабрики, но Джонатана Веллингтона посадить так и не удастся.

Пока он говорил, его глаза были закрыты, а веки слегка подрагивали, словно он был ясновидящим, впавшим в транс. И только мы одни во всем этом прогнившем и безумном мире знали, что на самом деле друг просто вспоминал слова, прочитанные вчера перед сном в книге, написанной сто лет назад.

– Стоп! – внезапно воскликнул он. – Я вижу. Вижу того, кто убил её. Это был длинный тощий мужик с зализанными волосами и острым птичьи носом. Таких ещё называют «сальными». В руках у него была трость с длинным медным наконечником.

Поддавшись вперед, я внимательно слушал, стараясь не пропустить ни единого слова.

– Так, так, так, а кто это тут у нас? Неужели мистер Рокстоун? – издевательски насмешливый тон говорящего откуда-то слева и ритмичные, как удары сердца, хлопки в ладоши привлекли наше внимание. – Мы за ним полночи гоняемся, а он тут устраивает дружеские посиделки!

Прибывших было двое. Это были чистильщики Джонни Коробочки, прибывшие ни за чем иным, как устранить меня.

– Отдайте письмо, мистер Рокстоун и мы сохраним вам жизнь! – недружелюбно сказал один из пришедших и выхватил пистолет.

– Или нет… – гаденько хихикнул его напарник.

– Идите к чёрту, – злобно огрызнулся я. – Хрена лысого вы его получите.

– Не хотите по-хорошему, – сквозь зубы процедил первый, – мы заберем его по-плохому.

– Да! Заберём его с твоего холодного трупа! – подхватил второй, глупо заржав.

Когда идиотский и совершенно неуместный смех утих, я услышал, как образовавшейся тишине щёлкнул затвор. В одно мгновение Грант подскочил с места и кинулся ко мне. В тот же миг раздался звук выстрела, и пока тело моего друга с пробитой грудью падало на меня сверху, я успел выхватить свое табельное оружие и дважды выстрелить в чистильщиков.

В ответ послышались очередные выстрелы в мою сторону. Не оставшись в долгу, я отвечал тем же и спустя еще четыре выстрела оба головореза были мертвы.

Вокруг воцарилась вакуумная тишина. Присутствующие в баре словно застыли в моменте, превратившись в неподвижные статуи, боясь шелохнуться.

Аккуратно положив на пол умирающего друга, я обнаружил, что в него попало еще три пули. Пятна неестественно яркой в бледном освещении, крови, расползались по рубашке.

– Врача! – заорал я, что есть силы. – Срочно вызывайте скорую, детектив ранен!

По щеке поползла горячая слеза.

– Что же ты наделал, дружище… – голос подвел.

– Я знал, что это случится, Освальд, – тихо произнес он, хватая меня ослабевающими пальцами за рукав пиджака. – Так и должно было быть. Это было предопределено с самого начала, как только книги Алиры попали ко мне в руки. Она знала про меня всё, в том числе и это. Знала с самого начала. И что всё должно было закончиться именно здесь, в «Механическом сне». Может, я и родиться должен был ради этого момента.

– Не говори так, – сипло произнёс я, пытаясь остановить кровь руками, чувствуя, как на них капают слезы. – Это не должно было так закончиться.

– Должно, друг мой… – его хватка вдруг стала сильнее, и он притянул меня к себе. – Пожалуйста, обещай мне. Обещай, Освальд, что когда меня не станет, ты обнародуешь книги, обличающие мой обман. Мне всё равно, даже если я стану самым великим шарлатаном и посмешищем тысячелетия, но умоляю, обещай рассказать о них всем. Пусть мир знает, кто из нас с ней настоящая легенда. Может, благодаря этому мы, наконец, соединимся с ней там, за гранью.

– Обещаю, – прошептал я и почти истерически закричал, – чёрт! Вызовите уже хоть кто-нибудь доктора, хреновы идиоты!

Словно по команде публика и персонал вокруг очнулись. Началась паника. Посетители, крича в ужасе, бежали к выходу. Официантка, принесшая нам виски уже опускалась на колени рядом с нами, набирая номер экстренного вызова на своем минифоне.

– Уходи немедленно, Освальд, пока за тобой не пришла новая группа чистильщиков. Спрячься пока на моей конспиративной квартире, там они тебя точно не найдут.

– Я не оставлю тебя, дружище. Ты только держись! – я уже вовсе не сдерживал слез. – Ты обязательно выкарабкаешься…

– Не в этот раз… не в этот… Алира, любимая, я иду к тебе… – почти беззвучно произнес он и затих, разжав пальцы.

Давя рвущиеся рыдания и вопли отчаяния, я дрожащими руками вытащил из кармана жилета Гранта связку ключей и поспешил уйти, оставив тело друга на попечение задыхающейся от слёз и завывающей от безысходности официантки.

Часть 6. Танго в темноте

Бросив служебную машину и оставив в ней свой минифон, опасаясь, что по нему могут выследить, я взял машину Гранта и поехал на его конспиративную квартиру.

Там меня встретили лишь холодная тишина и безжизненная темнота.

– Дальний свет! – громко скомандовал я и где-то в глубине комнаты, над большой кованной кроватью, накрытой бежевым покрывалом, желтым глазом загорелся светильник.

Откинувшись и буквально провалившись в мягкие объятия матраса, я закрыл глаза и позволил себе расслабиться. Пусть всего на пару минут. После этого, поднявшись со стоном, я сел на кровати. Тело болело от пережитого за день, но эта боль не могла сравниться с настоящей агонией, в которой сейчас находился мой разум. Потерять двух самых дорогих мне людей за один день было подобно…

Слова, чтобы описать это, никак не подбирались, и как бы я не хотел озвучить это, даже у себя в голове, у меня ничего не получалось.

Тут я заметил на тумбочке, стоящей рядом, книгу. На обложке было написано «Последнее дело Гранта Моррисона», автор – Алира Кинг. Видимо это была одна из тех самых книг, про которые говорил мой друг. Наверное, он специально не стал убирать её, чтобы напомнить о данном ему обещании.

Сняв пиджак, бросил его на стоящее рядом кресло, предварительно достав из внутреннего кармана письмо. Дрожащими руками я распечатал конверт и достал сложенные листы, исписанные округлым размашистым почерком.

В очередной раз за этот бесконечно продолжающийся скорбный день, я ослабил узел галстука и, забравшись с ногами на кровать, приступил к чтению.

«Мой дорогой Освальд…»

От такого обращения моё сердце дрогнуло и рухнуло в пропасть, рассыпаясь где-то там пылью среди погасших звезд.

Листы в руках дрожали, а в глазах снова появилась солёная влага. Тем не менее, сделав глубокий вдох, я продолжил читать.

«Мой дорогой Освальд, если сейчас ты читаешь это письмо, значит, стало уже слишком поздно. Для меня. Для тебя. Для нас.

Эти строки сейчас записывает с моих слов мой дорогой друг и по совместительству адвокат, мистер Найтмор.

Ты не представляешь, сколько всего мне хочется сказать тебе. Но первое, что я хочу сделать – попросить у тебя прощения. За всё. За то, что было… и особенно за то, чего не было. Если бы ты только знал, как я сожалею о том, чего так и не случилось. Надеюсь, ты понимаешь, о чём я…»

– Господи, Крошка, если бы ты только знала, как о том, чего так и не случилось, жалею я… – обращение к пустоте прозвучало почти пугающе. – Каким же я был идиотом, упустил столько шансов и возможностей!

Тошнота подступила внезапно и, если бы мой желудок не был пуст вот уже полтора дня, меня бы стошнило прямо на кровать. Нервно сглотнув подкативший горлу ком, я вернулся к чтению.

«Я помню каждую нашу встречу. Но с особенным трепетом вспоминаю тот самый Новый год. И наш танец. Ты ведь тоже помнишь его, правда?

Это случилось в тот же год, когда сгорела чулочная фабрика, и случился наш первый разговор в душной допросной комнате. Моя память всё ещё хранит все подробности.

Я знала, что ты придешь в «Латунный коктейль» на празднование Нового года. Ты не мог не прийти после того, как я отправила к тебе своего подручного мальчишку, чтобы он отнёс записку с просьбой о встрече.

Как обычно, пока мир вокруг был наполнен гулом голосов, звоном стекла и взрывом хлопушек, я пела на сцене, развлекая веселящуюся толпу. Аромат хвои и шампанского, сладостных и полновесных шлейфовых духов, терпкого табачного дыма и пряного пота окружал меня плотным туманом. Он был таким густым и насыщенным, что больше всего я боялась потерять в нём тебя. Но когда в этом вязком мареве запахов я уловила горькие ноты твоего одеколона, моё сердце от радости чуть не выпрыгнуло из груди.

Скрывая волнение, я начала поправлять платье, даже не зная, как выгляжу, но в тот момент мне хотелось смотреться особенно хорошо. Мои ладони скользили по ткани, я чувствовала пальцами плотные гладкие нити, образующие витиеватый узор и холодные, острые грани многочисленных самоцветов, рассыпанных по шелку так, словно это были стекающие по платью капли дождя.

Я пела и всё ждала, когда голоса стихнут, а липкий туман из ароматов духов незнакомых людей рассеется, и надеялась, что ты не последуешь за ним.

Полночь давно уже наступила, хлопки открываемых бутылок с шампанским и звон бокалов слышался всё реже, когда мне, помогли сойти со сцены. Горло нещадно саднило, и я не смогла бы больше не спеть ни строчки, даже если бы захотела.

Где-то там, далеко во тьме заиграла лёгкая музыка, когда меня, наконец, усадили за столик. Ноги гудели от напряжения и долгого стояния на каблуках, и я скинула туфли, почувствовав невероятное облегчение.

Кто-то вложил мне в руки бокал и приятный мужской откуда-то голос сверху произнес:

– Настоящий лондонский мартини от мужчины за барной стойкой.

Длинная ножка была ледяной и покрытой инеем. Во всяком случае, так мне показалось. Поднеся бокал к носу, я почувствовала ноты можжевельника и едва уловимый аромат лимона, облаком висящий над поверхностью напитка. Сделав глоток, я поняла, что это джин, в котором растворилась буквально пара капель сладкого мартини.

Почему-то была уверена, что этот подарок от тебя, хотя знать точно и наверняка не могла, но влюбилась в этот коктейль сразу же. Каждый раз после той ночи, когда я пила его, то вспоминала о тебе.

В голове слегка зашумело от крепкого алкоголя, и впервые за вечер я позволила себе по-настоящему расслабиться.

Дух праздника кружил вокруг, но уже постепенно замирал, и казалось, ещё совсем немного, чуть-чуть, и он совсем затихнет, оставив меня вновь в моей темноте, наедине с собой. И только яркий и насыщенный, почти настойчивый аромат хвои напоминал, что торжество ещё не окончено.

Тоска вдруг накинулась на меня с невероятной силой, и я всё сидела там и жалела, что никогда не видела, как выглядит новогодняя елка. Не видела мигающих разноцветных гирлянд и блестящих стеклянных игрушек, сыплющегося бумажного крошева конфетти и счастливых лиц веселящихся людей. Мне, конечно же, много раз рассказывали об этом, но я отдала бы полжизни, чтобы хоть раз, хоть одним глазом посмотреть на это.

Но всё, что мне было доступно – воображение. И я представила перед мысленным взором ёлку. Так, как рисовала её в своём воображении. Массу гладких колючих иголок, собранных в неровную пирамиду, украшенную, словно игрушками, яркими вспышками собственных воспоминаний. На самом верху сияющей звездой светилась наша с тобой первая встреча.

Ниже в маленьком шаре было заключено воспоминание, как я в июле впервые в жизни попробовала инжир. Твердая чуть солоноватая оболочка, заключающая в себе мягкую сладость с вкраплением сотен маслянистых крошечных капсул-семечек, покорили меня. Этот вкус и ощущение на языке запомнились мне, вонзившись очередной иголочкой-хвоинкой в память.

Чуть ниже левее, в большом хрустальном сердце висело воспоминание, как я познакомилась с одной замечательной поэтессой. Марла оказалась удивительной. Она пахла ароматическими сигаретами и пряным мускусом, хрипло и громко смеялась и показалась мне такой искренней, я бы даже сказала настоящей. Несмотря на то, что она ругалась, как портовый грузчик, от неё исходила аура уверенности и силы такой мощи, что девушка покорила меня с первого же своего стиха. Её строчки, сильные и яростные с такой мощью били в сердце, что казалось, ещё чуть-чуть и меня собьёт с ног.

На очередной ветке раскачивался улыбающийся пупс. В нём бережно баюкалось памятное событие, когда у подруги родился очередной ребенок. Девочку назвали Дельфина. Я так радовалась вместе с родителями малышки, когда узнала.

Стоило вспомнить об этом, как глаза наполнились влагой, а по щеке внезапно потекла слеза.

В этот момент мир вокруг вдруг замер и видение ёлки развеялось, когда за мой столик кто-то сел. Я знала, что это ты. Твои уверенные шаги, стук каблуков по изученному в этом баре до последней скрипучей половицы паркету и аромат тысячи трав, было невозможно спутать с чьими-то другими.

Я поняла, что вокруг почти никого не осталось и настало время поговорить.

– Добрый вечер, мисс Прескотт. Вы хотели поговорить со мной? – начал ты.

Сама не знаю, как мне пришла в голову мысль пригласить тебя на танец, но когда где-то сверху на меня обрушились первые звуки танго, я поняла, что должна использовать эту возможность. Возможность поговорить… и вновь оказаться в твоих объятиях.

– Позвольте пригласить вас на танец, детектив, – почти затаив дыхание, произнесла я, больше всего на свете боясь получить отказ.

– О, простите, я не умею танцевать, – ответил ты, к моему глубочайшему разочарованию.

– Открою вам один небольшой секрет, – произнесла, не найдя ничего лучше. – Я тоже не умею.

Протянув руку в пустоту, к своему удивлению, почувствовала, как её сжимает большая горячая ладонь. Только поднявшись на ноги, я вспомнила, что туфли лежат где-то рядом, под столом. Но ты уже потянул меня за собой, и я послушно пошла вперёд, хотя холодное дерево паркета больно щипало за голые пятки. Мне было все равно, лишь бы только ни на миг не выпускать из пальцев жар этих ладоней.

А потом твоя левая рука обвилась вокруг моей талии, притянула к тебе, и стыд опалил щеки. Правая рука уверенно взяла мою левую и слегка сжала. Обхватив тебя за шею, я прижалась к груди и услышала, как громко и часто бьётся твоё сердце.

– Ведите, мистер Рокстоун, – прошептала я в темноту, которая по моим ощущениям вела, судя по яркому ореолу аромата одеколона, куда-то в шею. – Из нас двоих только вы зрячий.

Еще крепче прижав меня к себе ты начал раскачиваться вперёд-назад и я, словно послушная кукла, повторяла за тобой все движения. Почувствовала, как твоя нога поползла вниз между моими, и начала отводить назад мою левую. Пришлось чуть присесть, когда ты начал опускаться вниз. Я напрягла ступню, вытянула пальцы, и начала выводить на полу полукруг, повторяя за тобой.

– Так что вы хотели рассказать мне, мисс Прескотт? – спросил ты, слегка наклоняясь вперёд так, что я почти навалилась на тебя, едва не упав.

– Это касается дела о поджоге чулочной фабрики, – едва дыша от волнения, шептала я.

Ты вернул меня в исходное положение, и плавно направляя начал поворачивать своим телом то влево, то вправо. А потом я включилась в игру.

– Можете называть меня Молли, – произнесла, улыбнувшись, и, просунув правую ступню тебе между ногами, очень медленно и совсем немного присела вниз, скользя руками по твоей спине.

Так же медленно поднявшись, резко отвела правую ногу в сторону и, выпрямившись, подняла её вверх, чувствуя, как платье расходится и она обнажается до самой ягодицы. Ощутила, как внутренняя сторона бедра трётся о слегка шершавую штанину брюк. А потом ты подхватил меня под колено, и дрожащие пальцы заскользили вверх по ноге. Совсем немного, словно ты опасался сделать больше. Затем я навалилась на тебя. Уже во второй раз.

– Освальд… – начал было говорить ты.

– Только молчи и не говори ни слова, Освальд, – перебила я. – У нас слишком мало времени на разговор.

Когда ты поставил меня прямо, то сам начал наклоняться. От неожиданности я впечаталась губами тебе в рубашку и наверняка оставила на ней густой отпечаток помады.

– Трупы, что вы нашли на фабрике, принадлежат людям Бешенного Вилли, и они были далеко не так безгрешны, как вы считаете, – начала я, когда ты остановился, а дыхание обожгло мне щеку. – Они получили от Джонатана по заслугам и если бы не убили их, то они убили бы меня. Люди Вилли очень давно ищут меня, и говорят, он обещал приехать на расправу сам, лично, чтобы поквитаться по одним очень давним долгам. Только Джонни может дать надёжную защиту, и только благодаря ему, я всё ещё жива. Он ни в чем не виноват, Освальд. И если ты будешь копать дальше, то в первую очередь пострадаю я.

Ты поднял меня и снова поставил прямо, затем немного отстранился и пошёл вокруг, плавно ведя ладонью по талии. Проходя сзади, я услышала шёпот возле самого уха:

– Я не верю тебе, Молли.

Слова ударили болезненной пощечиной, и я произнесла, как можно тише:

– У меня нет причин врать тебе, Освальд.

Обойдя вокруг, ты опять прижал меня к себе и снова начал раскачиваться взад-вперед. Я подчинилась этим движениям, и чуть отставив правую ногу назад, начала перекатываться с пятки на носок. Чья-то бусина достаточно болезненно впилась в пятку, но в тот момент это не имело никакого значения. Я ощущала лишь твои объятия, горячие сухие ладони и тёплое дыхание.

Музыка плавно стихала, и у нас больше не было времени продолжать разговор. Положив руку на спину, я притянула тебя к себе с такой силой, что почувствовала, как моя грудь упирается в твою.

– Умоляю, если я тебе хоть немного не безразлична, прекрати это расследование, – почти беззвучно произнесла. – Дело гораздо серьёзнее, чем ты думаешь.

После этих слов я с почти отчаянным вздохом отстранилась от тебя и сказала уже громче:

– Спасибо вам за танец, детектив. А теперь проводите меня до столика, я сегодня слишком устала.

Ты усадил меня на стул и твои губы коснулись руки, а спустя мгновение откуда-то сверху послышалось вежливое:

– Благодарю вас за танец, мисс Прескотт.

А потом твой запах ушел вместе с затихающими шагами…»

Я вспомнил этот вечер. Я вспомнил этот танец и её красное платье в пол, расшитое рубинами и топазами. Длинные рыжие локоны, пахнущие самим солнцем, самим счастьем. Так пахнет безупречный рыжий цвет.

Из моей памяти никогда не сотрутся её дыхание на коже и жар, близость тела и немое бессилие из-за нестерпимого желания поцеловать Молли. Разве возможно забыть тот сводящий с ума зуд под кожей? Никогда! Даже если я совершенно лишусь рассудка.

Плотину, сдерживающую эмоции внутри меня, окончательно прорвало.

Отчаяние маклурином прожгло сердце, превращая его в пенящуюся склизкую массу, стекающую по рёбрам пузырящейся липкой патокой. Вся кровь в венах стала кислотой, и жгла тело нестерпимой болью.

И тут я представил, каково всем тем людям, которые теряют близких. Родителям. Супругам. Детям. Каково им узнать, что их родных не стало? Неужели все они испытывают точно такие же муки? Представив, сколько одновременно людей, должно быть, прямо сейчас точно так же терзается подобными ощущениями и мыслями, я не выдержал, и груз всех этих людей, навалившись разом, утащил меня в спасительную тьму забвения.

Часть 7. Вжмачный блюмтус

Очнувшись в полной темноте, я подумал, что ослеп. Не понимая, кто и где нахожусь, огляделся по сторонам. Сплошная чернота. И лишь подняв голову, разглядел где-то далеко над головой яркую светящуюся точку.

Сделав два шага вперёд, я уперся вытянутой рукой во что-то достаточно твердое. Стена была липкой, будто покрытой толстым слоем густой тягучей смолы. Пальцы ушли внутрь по первые фаланги, словно их засосало в это странное вещество. Отдёрнув руку, я почувствовал, как субстанция потянулась за мной, но к удивлению, на коже от неё не осталось и следа.

Решив пойти налево вдоль вставшей передо мной преграды, я осторожно ступал, едва касаясь вязкой поверхности кончиками пальцев. Через пять шагов впереди я нащупал угол и ещё одну стену с ровной и на удивление гладкой поверхностью. Повернувшись к ней лицом, я уперся обеими руками, внезапно притянулся и словно приклеился, ударившись бедром. Не приклеился, упал на неё. И когда я понял это, то поднялся на ноги, и точка ослепительного света вдруг оказалась впереди.

И я пошел к этому манящему притягательному свету, как одинокий мотылёк, летящий к губительному фонарю. Возможно, там ожидала погибель, но внутренний голос убаюкивал, убеждая, что это не так.

Вытянув руки и периодически натыкаясь пальцами на липкие засасывающие стены, я медленно продвигался вперёд. Время вокруг словно остановилось. Не знаю, как долго шёл, но к тому моменту, когда слово «Выход» стало вполне различимым, я успел ощутить на своих плечах весь груз одиночества.

Стоило распознать надпись, вера в спасение вновь зажгла во мне искру надежды, и я пошел вдвое быстрее. Совсем скоро уже я смог различить силуэт дверного проема, подсвеченного почти слепяще-белыми буквами. Как и окружающую меня вязкую, текучую, словно живую тьму.

С каждым моим шагом вперёд она приближалась к свету вместе со мной, будто желая поглотить.

И вот, когда до спасительной двери с манящим словом «Выход», оставалось всего ничего, из стены справа вдруг начало вылезать какое-то неведомое гигантское существо почти вдвое больше меня. Тот самый раздавленный мной механический таракан. Шевеля поломанными усами и перебирая покореженными лапами, пытаясь удержать внутри вываливающиеся из раскуроченного брюха винтики и пружинки, он словно выплывал из чёрного киселя, преграждая дорогу к спасению.

– На мражмом пшеле всё не так, как мордлюется. Ты мрагожен влукнить этот вжмачный блюмтус. Локмо так ты вражмешь лярмы мамурыжной жмули.

Покалеченное насекомое сверкнуло на меня, будто оценивая реакцию на слова, своим красным вывалившимся, но каким-то чудом уцелевшим глазом, и продолжило:

– Шавкляй за мражом, и он пришлявкает тебя к воззабрению. Хронко коржмачет тебе зазеленявиться с трунчачей. Локмо батульки обслюнявкают ульдину. Ты сам курдюнкался гравататься об этом, но шкрябкался исхрумкать вражно.

Я не понял ни единого слова. Возможно, его речевой аппарат тоже был поврежден, но уверенности в этом не было. Слова казались связными и даже имели смысл, но всё никак не получалось его уловить.

– Не жмыркошвалю шленьку, на вражном вы горгволите. Для томря это огропасная бурбулица. Ежично клаштор белибердских злавков…– я осёкся, поняв, что говорю также.

Я тут же почувствовал себя каким-то неправильным, словно поломанным, с треснутым посередине животом и вываливающимися внутренностями-шестерёнками. И начал потихоньку разваливаться на части.

Таракан грозно топнул единственной уцелевшей ногой, отчего часть болтов и пружинок с громким лязгом посыпалась из его раскуроченного металлического нутра.

– Шкморвчи и не дурпляшктай, бракобрякушек! Брагозни – локмо трусплен отскрежеточит пижечку. Дурько ты узюркаешь это, уже китмунда не тюлещишь дворжечков.

Внезапно странный собеседник начал распадаться. Следом я почувствовал, как из меня сыплются винтики, а затем у меня отвалилась рука и тьма поглотила её за считанные мгновения.

– Разумни об кражном, как одупляшкаешься. Мрадкуюсь, что у тебя марглая куказявра.

После этого он упал, и вскоре ненасытная темнота поглотила его, словно он и не появлялся. Не теряя драгоценные секунды, я пошёл вперёд, пока ноги ещё оставались при мне. Каждый шаг давался с трудом, а чернота всё приближалась, желая поглотить целиком.

Тут подвела правая нога. Громко заскрежетав, она задрожала и упала в жадную вибрирующую тьму.

Из последних сил я полз вперёд к спасительному проёму, даже когда мрак уже поглотил мою нижнюю половину. Добравшись до цели, схватился за ручку.

В этот момент с той стороны двери неожиданно постучали.

Часть 8. Треугольник

Громкий удар в дверь, и последовавшие за этим треск и грохот в крошечном коридоре, окончательно выдернули меня из сна. Засасывающего, не желающего отпускать, но всё-таки сна. Пытаясь вспомнить, что же такого важного услышал, я медленно начал выплывать из омута кошмара, ориентируясь на источник света над головой и стараясь понять, где вообще нахожусь. В это время несколько пар крепких рук неожиданных посетителей уже хватали меня за руки и за ноги и силой пытались впечатать в матрас.

Дотянуться до пистолета не удалось, и я трепыхался в яростном отчаянии, пытаясь отбиваться. Но эти бессмысленные попытки ни к чему не приводили, и я потихоньку начал выдыхаться. Их было слишком много для меня одного.

Поняв, что сопротивляться бесполезно, с покорным смирением принял происходящее и перестал вырываться. Когда борьба закончилась, в комнату вошёл сам Джонатан Веллингтон и остановился напротив меня возле стола, облокотившись на охряную отполированную столешницу.

– Вот мы и встретились снова, мистер Рокстоун! – деловито произнёс он, демонстративно натягивая тонкие кожаные перчатки. – И только от вас будет зависеть исход этой встречи. Если вы уже читали письмо, но добровольно отдадите его мне, то умрёте быстро и почти безболезненно. Если же вы не пожелаете это сделать, то вы знаете исход. Поверьте, я подберу вам самую лучшую коробку из всех!

– И самую удобную! – пустил убогую шутку один из четырёх пришедших с ним верзил и гаденько засмеялся.

– Заткнись, Гарри! – рявкнул Джонатан и тот сразу смолк.

– Простите, босс… – виновато ответил шутник и опустил голову.

Когда держащий меня за правую руку мужик, у которого воняло изо рта луком и гнилыми зубами, наконец, перестал ржать, я перевёл взгляд на того, кто стоял у стола. Слева от него, рядом с локтем голубыми неоновыми полосками голографических часов высвечивалось в воздухе время. 3:12.

Я понял, что был без сознания чуть больше часа или около того, точнее я сказать не мог. По какой-то своей, извращённой и неведомой причине эта бесконечная ночь никак не хотела заканчиваться, словно желая как можно дольше наслаждаться моими страданиями.

– Оно личное! – поспешил сказать я. – В этом письме нет ничего, способного скомпрометировать вас, мистер Веллингтон. Если вы опасаетесь этого, то…

– А вот есть там, что-то или нет, это уже не вам решать, – перебил он меня холодным тоном.

Последовавшие вслед за этим хруст шейных позвонков, пока Джонни Коробочка разминал шею, и скрип кожи перчаток от сложенных в замок и выгибающихся пальцев, понравился мне ещё меньше угрожающего тона.

– Пожалуйста, детектив, перестаньте понапрасну тянуть время и испытывать моё терпение, – он устало потер переносицу, а затем снял шляпу-цилиндр и положил её на стол. Жест, не предвещал мне ничего хорошего. – Я уже начинаю терять его.

– Там не написано ничего, что могло бы помочь упечь вас за решётку, – врал я, говоря спокойным тоном, в надежде, что там и, правда, нет ничего такого. – Только, боюсь, что я не смогу отдать его вам.

– Просто отдай мне это блядское письмо! – заорал он, подскакивая к кровати, громко топая ногой и ударяя кулаком по кованной спинке чуть выше моих ступней.

– Не могу, – всё тем же ровным тоном ответил я, в красках представляя, что они сделают со мной, если в строчках, записанных мистером Найтмором со слов Молли, найдётся хоть малейший компромат.

– Почему, блядь?! Почему! Ты! Просто! Не можешь! Этого, сука, сделать?! – его голубые глаза вдруг потемнели от гнева, а кулак, как отбойный молоток заколотил по хитро-переплетенным бронзовым трубкам кроватной спинки.

Не выдержав, я подскочил вверх так сильно, что меня едва удержали, и закричал:

– Да потому, что я люблю её! А это единственное, что у меня осталось! – словно резко обессилев, я откинулся на кровать, закрыл глаза и прошептал, – это всё, что осталось от Молли. Не отбирайте его у меня.

Внезапно остыв, Веллингтон пригладил растрепавшиеся пшеничные волосы и вновь отошел к столу и облокотился на него.

– Надо же. Вау! – почти безразличным тоном вдруг произнес Коробочка. – Признаться, я не ожидал такой откровенности, детектив. Не думал, что вы всё же осмелитесь произнести это вслух. Спасибо за честность. И смелость. Блядь, это… это надо иметь огромные железные яйца, чтобы сказать мне, что вам не безразлична моя… – на последнем слове он сделал акцент, – женщина. А вы как думаете, у него огромные яйца? – обращаясь к своим сподручным, спросил он.

– Яйца! – заржал тот самый лысый верзила, с гнилыми зубами и несвежим дыханием.

– Зат… кни-и-ись… – угрожающе шипяще протянул Веллингтон, – Гарри.

– Простите, босс, – снова извинился громила и замолчал, ставясь серьёзным.

Переключив свое внимание опять на меня, Джонни произнёс:

– Вы же помните наш договор, когда мы виделись с вами в последний раз, полтора года назад, мистер Рокстоун?

Даже если бы я очень захотел его забыть, всё равно бы не смог. Отсутствие указательного пальца, никогда не позволит стереть из памяти события того дня, когда Коробочка отрезал его своей ручной гильотинкой для сигар.

Внутри всё сжалось в комок, стоило только воспроизвести в памяти события того дня. Плечи невольно дёрнулись.

– Вы обещали отрезать мне, – я запнулся, выбирая выражение помягче. – Самое ценное, что у меня есть, если я ещё хоть раз подойду к Молли. И за всё это время я ни разу не нарушил обещания.

Мне даже не пришлось врать ему, ведь это была чистая правда. И впервые за все три с лишним года, что мы были знакомы с Молли, я порадовался тому факту, что у нас так ничего и не было.

– Допустим, я вам верю, детектив, – в задумчивом жесте мужчина в чёрном смокинге постучал пальцем по своим пухлым губам. – И знаете что? В обмен на вашу честность я сделаю вам один подарок. Вы отдадите мне письмо, и я прямо здесь и сейчас прочитаю его, и, если там действительно не окажется ничего интересного, я верну его вам. И вы даже останетесь живым. Вполне вероятно, ещё и невредимым.

Вспоминая описания нашего танца, в последнем я не был так сильно уверен. Но у меня не было причин не верить тому, что меня отпустят. Джонни прослыл человеком слова и никогда не нарушал данных обещаний.

– Щедрое предложение, – отозвался я.

– Считайте, что у вас счастливый день, а у меня слишком хреновое настроение для убийства. К тому же я серьёзно устал, чтобы возиться с трупом. Тем более у нас с вами сегодня был очень тяжелый день.

– Письмо под подушкой, – честно признался я. – И, если ваши дебилы отпустят меня, я сам отдам его.

Веллингтон щёлкнул пальцами и руки головорезов, сжимающие моё тело, одновременно разжались, даруя долгожданную свободу. Достав сложенные втрое листы, я отдал их одному из подручных и тот передал их Коробочке. Его бровь сразу же поползла вверх, как только он начал читать.

– Вот прям вот так, да? Дорогой Освальд? – сарказм был слишком очевидным. – Занятное чтиво… – протянул он, несколько секунд спустя.

В процессе чтения мужчина то хмурился, то поджимал губы, а потом скомандовал, снова потирая переносицу:

– Держите его.

Вот так, не успев обрести свободу, я вновь потерял её и оказался снова пригвождённым к кровати четырьмя парами сильных рук. Оставаясь на волоске от гибели.

– Снимите-ка с него брюки! – последовала вторая команда.

От неё у меня зашевелились волосы на затылке, а в пустом желудке похолодело. Чьи-то неуклюжие пальцы уже вовсю расстегивали мне ремень и пуговицу на поясе.

– Пустите меня, извращенцы! – заорал я, почувствовав, как брючины поползли вниз по ногам.

– Трусы тоже снимайте.

Я знал, что в письме ничего такого и быть не могло, но эта игра начинала нравиться мне всё меньше и меньше и, решив, что лучшая защита – это нападение, произнёс:

– Ну зачем так сразу то! На коллективный минет я сегодня явно не рассчитывал! А кто первым сосать начнёт? Может быть, ты, Гарри? – обратился я к гнилозубому. – Только держи зубки при себе, я люблю, когда это делают нежно.

– Заткнись! – закричал лысый и его кулак молниеносно впечатался мне в лицо.

Я сплюнул образовавшуюся во рту кровь в сторону, прямо на кровать.

– Ты бы хоть зубы почистил, приятель! – ответил я, сморщившись от отвращения. – Или, если хочешь, можешь взять мятную конфетку у меня из пиджака, а то, если честно, ощущение, будто у тебя во рту сдох мёртвый опоссум.

Удар в нос не заставил себя ждать, и переносица озарилась вспышкой мгновенной резкой боли.

– Я тебе сейчас покажу мертвого опоссума, гнида! – заорал лысый и снова замахнулся.

– Гарри! – рявкнул Веллингтон, угрожающе отодвигаясь от стола. – Хватит, блядь, я сказал!

– Простите, босс… – уже в который раз отозвался верзила.

– Я не понял, чего вы ждёте, уроды? – недовольно прошипел Коробочка, нервно зажимая листы в руке так, что заскрипели перчатки. – Почему он всё ещё в трусах?

«О нет…», – не успел подумать я, как моё бельё уже оказалось почти у самых ступней. Кто-то присвистнул.

– А у него и, правда, большие яйца! – голос конечно же принадлежал гнилозубому. – Даже жалко отрезать такие.

– Заткнись, Гарри! – закричал я в один голос с Веллингтоном.

– Простите, босс.

Это было так унизительно и до умопомрачения страшно, особенно, когда где-то там внизу я почувствовал прикосновение острого металлического края к особо чувствительному участку кожи. Кажется, я даже забыл, как дышать.

– У нас ничего не было, – почти задыхаясь от стыда и ужаса, проговорил я, обливаясь потом и пытаясь вспомнить слова хоть одной молитвы.

– Серьёзно? – его насмешливый тон не сулил ничего хорошего. – Тогда как вы назовете вот это! Нет, вы только послушайте, это так трогательно…

«Можете называть меня Молли, – произнесла, улыбнувшись, и, просунув правую ступню тебе между ногами, очень медленно и совсем немного присела вниз, скользя руками по твоей спине.

Так же медленно поднявшись, резко отвела правую ногу в сторону и, выпрямившись, подняла её вверх, чувствуя, как платье расходится и она обнажается до самой ягодицы. Ощутила, как внутренняя сторона бедра трётся о слегка шершавую штанину брюк. А потом ты подхватил меня под колено, и дрожащие пальцы заскользили вверх по ноге. Совсем немного, словно ты опасался сделать больше».

Эти слова, прочитанные вслух, да ещё таким тоном, больно резанули по сердцу, оставив на нём еще один шрам.

– И это ты, блядь, называешь, ничего не было?

– Так ведь и правда ничего не было, просто танец! Обыкновенный флирт, не более. Да, возможно со стороны это выглядело не так, но я говорю правду, и не посмел бы себе позволить сделать хоть что-то лишнее и если вы прочитаете дальше, то убедитесь в достоверности моих слов.

– Ну хорошо… – протянул он и сделал легкий кивок головой, я почувствовал, как острый край лезвия ножа с такой силой вдавился в кожу, что кажется, всё же сделал надрез.

Веллингтон начал читать дальше. На этот раз его лицо не выражало практически ничего.

– А вот тут смешно, да, – усмехаясь, произнёс он и, подняв глаза на меня, добавил. – Здесь момент перед отрезанием вам пальца.

Затем, он снова погрузился в чтение, и пару раз его челюсть поджималась и начинала ходить туда-сюда, а руки напрягались и сжимались в кулаки так, что почти сминали листы.

Дочитав, он бросил их на пол, его плечи расслабились и опустились вниз. Это было хорошим знаком. Во всяком случае для меня.

– Что ж, живите, детектив, и наденьте уже, наконец, штаны, а то ещё немного и я начну комплексовать. Отпустите его, – скомандовал Джонатан, и я вновь оказался свободен. – Мне надоело любоваться на вашу голую залупу.

– Залупу! Он сказал залупу! – вновь заржал лысый, тыча пальцем в мой пах, пока я лихорадочно пытался ощупать себя на предмет повреждений. Удостоверившись, что всё в порядке, я натянул брюки.

– Гарри, блядь! – хлопнув ладонью по крышке стола, заорал Веллингтон. – Клянусь, если ты скажешь сегодня ещё хоть одно слово, я сам застрелю тебя!

– Простите, босс.

– Достал, блядь, – пробубнил Джонни себе в ладонь, прикрывая лицо в жесте стыда. Когда он вновь посмотрел на меня, произнёс, – простите, что отвлёкся, мистер Рокстоун. Письмо ваше. Можете оставить его себе. Мне оно без надобности. Не хочу заниматься мазохизмом, и перечитывать это снова, причиняя себе очередную боль. Хотя, поверьте, вам оно принесёт куда больше страданий.

Веллингтон сделал жест рукой, и его прихвостни, как по команде двинулись к выходу. Он сам, захватив со стола свой чёрный цилиндр, шёл последним. Мне ничего не оставалось, как пойти за ним, чтобы убедиться, что они действительно убрались.

– Как вы нашли меня? – задал я мучивший меня с самого начала вопрос, заправляя рубашку в брюки и застёгивая жилет. – Да ещё на конспиративной квартире.

– Это было не сложно, детектив. Мои люди повсюду и видят всё происходящее в Дарк Сити. А ещё, на всякий случай, они поставили маячок на машине вашего друга, пока вы сидели с ним в баре.

Когда четверо верзил в одинаковых чёрных костюмах скрылись в дверном проёме, Коробочка остановился и, смахивая невидимую пылинку с плеча своего идеально сидящего смокинга, произнес:

– Я даже немного завидую вам, детектив. Тому, с какой теплотой она относилась к вам. И, как бы горько это ни было осознавать, хотя телом она принадлежала мне, её сердце в действительности принадлежало только вам. Я бы столько отдал, чтобы она любила меня так же сильно, как вас… – он осёкся, словно внезапно очнулся и спустя мгновение добавил, – но, кажется, я немного расчувствовался сегодня. А теперь прощайте, мистер Рокстоун. Нам обоим сейчас нужно немного погоревать. В конце концов, мы оба потеряли сегодня любимую женщину.

На этих словах он вышел из квартиры, и я остался стоять там, униженный и уязвленный, как никогда.

Часть 9. Роковая встреча в «Неоновом зайце»

«Можешь ли ты хоть на минуту представить, каково это – жить в постоянной темноте? Когда вечность пребываешь во тьме, многие вещи теряют свой смысл и перестают существовать. Гораздо легче становится представить, что чего-то нет, когда ты этого не видишь. А если не видишь, значит, этого и не существует вовсе.

В тот момент я чувствовала себя так, будто мир тоже ослеп и не видит меня в ответ. Или он сам вовсе исчез. Вместе с тобой. Оставив меня в вечном непробиваемом черном тумане мрака. Пожираемую собственным демоном по имени страх. Он часто приходит ко мне, когда я остаюсь совсем одна».

Это было первым, что я прочитал после того, как, прижав креслом входную дверь с раскуроченным замком, и собрав разлетевшиеся по полу драгоценные листы, снова забрался на кровать. Нетерпение, с которым хотелось дочитать написанное, нарастало с каждой секундой, потому я приступил сразу же, после внезапного визита нежданных гостей. Я не хотел дожидаться утра, пытаться откладывать на потом.

«Прошло уже столько времени, а мне всё еще интересно, хранишь ли ты ту самую рубашку с отпечатком моих губ. Или, быть может, заботливые руки какой-нибудь прачки уже давно стерли его с твоей одежды… и из твоей памяти…»

Эти слова в очередной раз выбили меня из колеи. Я подумал об этой сорочке еще когда только прочитал об этом. Она все еще хранилась у меня дома в шкафу. Висящая на вешалке. В отдельном чехле.

Каждый день, собираясь на работу по утрам, я вижу ее в дальнем углу, и каждый раз, отодвигая все вешалки с остальными вещами, смотрю на этот ярко-алый след, оставшийся от её губ, и жалею, что так и не познал их вкуса. Хотя буквально недавно был невероятно счастлив этому факту.

Сбросив наваждение от накативших воспоминаний, я продолжил чтение.

«Впрочем, мне этого уже никогда не узнать. Как и того, простил ли ты меня за принесённую тебе боль. За невольно причинённые страдания. За увечье.

Не знаю, как ты, а я все ещё не могу простить себя за собственную слабость, приведшую тебя к унижению, которому подверг тебя Джонатан».

– И снова твоя слабость привела к моему очередному унижению, крошка… – произнёс я в пустоту, вкладывая в усмешку всю свою горечь и стыд. – Хорошо, что ты не узнаешь о моем сегодняшнем позоре. Если бы узнала, то уже никогда не смогла бы думать обо мне, как прежде.

Я вдруг почувствовал себя ужасно маленьким и слабым. Словно голый беззащитный человечек лежащий перед толпой злорадствующих богов. В попытке как можно скорее развеять эту картину, вдруг представшую пред глазами, вернулся к написанным строкам.

«Ты не думай, Освальд, Джонни не плохой человек. Вернее плохой, конечно, но не самый худший на свете. На самом деле он очень заботливый. Во всяком случае, в отношении меня. Всё, что говорят о его жестокости, полнейшая чушь и слухи, разносимые его подручными и беспризорниками. Больше половины сплетен, блуждающих по закоулкам города, как мрачные грозные тени, призваны лишь устрашать врагов и конкурентов, но не имеют ничего общего с реальностью.

За всё время, что я знаю Джонатана, а это без малого тринадцать лет…

Господи, какая же страшная цифра. Только подумать, вот уже тринадцать с лишним лет он заботится обо мне. И не сделал за всё это время ничего, за что я могла бы осудить его. Ты не знаешь, да и не мог знать о том, что именно Джонни спас меня. Подобрал на улице едва живую. Голодную, измученную и замерзшую. Фактически умирающую от измождения и холода. Тогда мне едва исполнилось шестнадцать, я была худой, как палка, и могла прощупать каждое ребро, а за выпирающие части тазовых костей, можно было легко держаться, как за ручки.

Последним воспоминанием дня, когда он подобрал меня, было, как я сижу прямо на промерзшем асфальте, прислонившись к шершавой стене, на одной из зараженных чёрной скверной улиц этого города, порождённого грехами и пороками.

Чтобы хоть как-то заглушить тянущее и надоедливое чувство голода, я начала петь, едва веря, что мне удастся получить за это хоть одну монету.

Можно сказать, это была моя последняя песнь. С каждой минутой я всё больше замерзала и проваливалась в сон. И в тот момент, когда грань между тьмой реальности и чернотой сна почти стёрлась, я почувствовала тепло. Кто-то заботливо укрыл меня чем-то большим и мягким, а затем, приподняв, взял на руки и куда-то понес. Я не знала кто и куда, но в тот момент мне было совершенно плевать.

Когда я очнулась, то, обследовав и ощупав всё вокруг, поняла, что нахожусь в просторной комнате с большой кроватью, комодом и столом с придвинутым к нему пуфиком.

Так я поселилась у Джонатана и стала называть своим благодетелем. Он был старше меня на шестнадцать лет, и для меня это было единственной причиной, которая объясняла, почему он ничего не просил и не требовал взамен. Но я знала, что рано или поздно он придёт и попросит вернуть ему долг. И всё ждала, когда же наступит тот самый момент. А он всё так и не наступал, хотя я прекрасно понимала, чего именно хочет Джонни, и видела, как он относится ко мне. Мне не нужны были глаза, чтобы видеть это отношение, заботу и то тепло, которого я не могла дать ему в ответ.

Мужчины всегда хотели получить от меня что-то взамен. Чаще всего силой. Но Джонатан был не таким и, напротив, не спешил забирать награду и даже не прикасался ко мне, хотя от него буквально разило желанием. Он никогда не позволял себе ничего лишнего, и мог разве что иногда приобнять меня за плечи.

В какой-то момент я, грешным делом, подумала, что ошиблась на счёт его чувств ко мне, а порой даже думала: уж не являюсь ли я для него всего лишь игрушкой. Красивым домашним питомцем, с которым так забавно играть, когда становится скучно по вечерам.

Когда благодетель приходил ко мне, я развлекала его разговорами о прочитанных за день книгах, которые он периодически привозил мне. Я читала их, пробегаясь подушечками пальцев по буквам, выбитым шрифтом Брайля, и больше всего жалела, что не могу прочитать все книги, стоящие на полках в шкафу. Они были обычными, и для меня казались безликими и бездушными, ведь они были гладкими, и я не могла прочесть в них ни единого слова.

Мы говорили о вещах, доступных мне. О прослушанных аудиоспектаклях и новых песнях. А он рассказывал о случившемся за день, часто вспоминал детство и жестокое обращение отца.

Больше всего Джонатану нравилось, когда я пела, пока мыла его, сидящего в пахнущей медью ванной. Натирая его мокрый подтянутый торс жесткой губкой с густой ароматной, как само море, пеной, я напевала грустные песни. О любви, смерти и безысходности. Я слышала, как от удовольствия сбивалось его дыхание, а сердце начинало биться гораздо чаще.

Порой, когда я чувствовала, что желание готово разорвать его в клочья, я проходилась пальцами по его самым чувствительным местам. А затем, пока он сидел в горячей, остывающей воде, доводила руками, судя по стонам и пробегающим по телу волнам дрожи, до наивысшей точки наслаждения. Это была единственная физическая благодарность за всё сделанное для меня, что я могла дать ему в тот момент.

Джонни не просил большего, и когда порой у нас заходил об этом разговор, то всегда повторял:

– Я предпочитаю всего добиваться сам, как цивилизованный человек, а не брать грубой силой, как дикий варвар. Однажды ты сама придёшь ко мне и захочешь стать моей. И когда ты сделаешь это, я больше никогда и никому тебя не отдам».

Наполняясь обидой, граничащей с отвращением, я не понимал, зачем она написала мне это. Мне было горько от этих слов, и я почти физически ощутил во рту вкус желчи. Волна удушья и тошноты, перекрывающая кислород, накатила внезапно и не желала уходить.

– За что ты так со мной, Молли… – протянул я, смахивая с глаз накатившие слезы. – Я не понимаю…

Едва справившись с ненавистной тошнотой, я продолжил читать.

«Мне было девятнадцать, когда я впервые вышла на сцену. Всё никак не могла побороть своего демона страха, чтобы начать публичные выступления. Меня до дрожи пугали посторонние голоса и запахи. До этого я пела только для Джонатана, но он смог уговорить меня перестать бояться. И, если бы не он, ты никогда не зашёл бы в «Латунный коктейль» и не увидел бы там меня, а я так никогда и не услышала бы лучший аромат, состоящий из тысячи горьких трав и которого нет слаще на всём целом свете.

Первый раз я отдалась Джонни в день, когда мне исполнилось двадцать пять. Это случилось почти за год до нашего с тобой знакомства. Тогда, в порыве прилива нежности и благодарности за всё, что он для меня сделал, я поцеловала его. В губы. К тому моменту я уже не сомневалась, что он ответит на поцелуй. А затем, не в состоянии сдерживаться, он завалил меня на кровать, и трахал всю ночь, всё шепча, как любит и о том, что мечтал сделать это все девять лет, что мы были знакомы на тот момент.

Не буду врать, мне было хорошо тогда, а в некоторых местах еще и очень приятно, но сердце так и не смогло загореться ответной любовью. Я уважала Джонатана, и была безмерно благодарна, но ни капельки не любила его. За все эти годы ничего не поменялось, я всё так же по-прежнему признательна ему за всё, что он сделал. Но несмотря на все его поступки, отношение, заботу и хороший секс, я так и не смогла полюбить его.

Освальд, пожалуйста… не думай, что я рассказываю об этом, чтобы лишний раз задеть или ранить тебя. Или поиграться. Прости меня за эти подробности, но иначе ты не поймешь, кто я такая на самом деле. Я даже не хочу представлять, что ты сейчас чувствуешь, читая это, но поверь… так нужно.

Просто воспринимай прочитанное, как свершившийся факт. Не принимай близко к сердцу и смирись с тем, что это просто было. Зато потом, когда ты будешь знать обо мне чуть больше, если, конечно же, будешь читать дальше, это поможет пролить свет на то, для чего я рассказываю тебе о том, что приносит только боль. И возможно, однажды яркие солнечные ультрафиолетовые лучи твоего прощения прольются на меня и ты, смирившись с написанным, всё поймешь».

Что же ты творишь, Молли? Что заставляет тебя так вести себя со мной и делать больно снова и снова, ковыряя сердечную рану все глубже? По каким своим извращенным причинам ты погружаешь меня все ниже и глубже в вязкую засасывающую тьму отчаяния?

Вопросы роились в голове и пожирали мозг, как сотни голодных летучих мышей, раздирающих беззащитную пойманную птицу. Не дожидаясь, когда этим ненасытным тварям удастся доделать начатое, я вернулся к листам.

«К моменту, когда судьбе было угодно свести нас в баре, где я выступаю по вечерам, прошёл почти целый год, как я носила официальный статус подруги Джонни Коробочки.

Он водил меня на все приёмы, тусовки и встречи. Я была его женщиной, и об этом знал весь город. В курсе были все, кроме тебя. Кроме тебя… решившего посягнуть на самое дорогое, принадлежащее Джонатану Веллингтону.

Благодетель никогда не прощает тех, кто ворует у него. Особенно тяжко приходится тем, кто осмелится посягнуть на меня. Поверь, ты ещё легко отделался в тот раз. Всего одним пальцем. Могло быть намного, намного хуже.

Прости, что подвела тебя тогда. Это все из-за меня! Как обычно, только из-за меня. Если бы мои знаки внимания тебе не были так явственны, так откровенны, этого никогда не случилось бы. Если бы я могла сдерживать себя и не поддаваться чувствам, то ничего бы этого и не было бы. Но Джонатан заметил, как я порой вздрагиваю, когда ты заходишь в бар, и едва уловимо принюхиваюсь, прикрывая глаза. Даже то, с каким удовольствием слушаю, когда он рассказывает о твоих успехах в расследованиях, мелькающих в новостях.

Вот тогда он и попросил меня назначить встречу в «Неоновом зайце» и заманить тебя в ловушку. И ты, к моему великому страху, попался в неё. А ведь тогда Джонни действительно хотел убить тебя.

В надежде подтвердить свои подозрения в отношении нас с тобой, он заставил одного из своих беспризорников передать тебе записку, где говорилось, что якобы я буду ждать тебя в мотеле на Найпл стрит. Хотел проверить, как далеко ты зайдёшь, оставшись со мной наедине. Сумеешь ли удержаться и не переступить черту или окажешься очередным похотливым мужиком, посягнувшим на чужое. Он стремился понять, являешься ли ты для него угрозой или нет.

Ты не единственный, кто испытывает слабость ко мне, Освальд. Как ты уже догадался, я – самая большая слабость Джонатана. Его уязвимое место и потому многие охотятся на меня, чтобы сделать больно в первую очередь именно ему. Это одна из возможных причин, по которой ты сейчас читаешь это письмо…»

Часть 10. Под звездами

По щедро залитой дождём и усыпанной осенней медью листьев Найпл стрит, я шёл в поисках дома под номером три. Сжимая в руке листок с указанным Молли адресом, где она просила о встрече, я гадал об истинной цели этого приглашения.

Хмурые дома, подёрнутые липким молочным туманом, уходя ввысь, словно растворялись в этом вязком белёсом киселе. Вдруг где-то слева от меня из глубины мутной пелены показалась нужная мне вывеска. Вернее, не вывеска. Бледно-голубая голограмма вечно крутящегося у шеста веселого зайца казалась призраком, танцующим в волнах белого мерцающего дыма.

Я незаметно прошёл мимо задремавшей девушки-администратора. Застланная ковровой дорожкой лестница поглощала звук шагов, и я бесшумно поднялся на второй этаж. Постучал в комнату номер двадцать восемь.

Послышались неторопливые, приближающиеся шаги, затихшие возле самой двери.

– Это я, Освальд, – прошептал я, практически прислонившись губами к деревянному косяку.

С той стороны послышался вздох, затем был скрип открывающейся двери, и вот она предстала перед моим взором. Вся такая загадочная, взволнованная и необыкновенно красивая в холодном белом свете крошечных ярких звездочек-лампочек, раскиданных по выкрашенному в синий цвет потолку.

– Заходи, прошу, – быстро произнесла она и сделала шаг назад, впуская меня внутрь.

Я вошел, сразу же окунувшись в ароматное облако сандала, исходящее от её кожи. Когда она поспешно закрыла дверь, я спросил:

– Зачем ты просила меня прийти, Молли?

– Освальд… – прошептала она и, бросившись ко мне в объятия, обвила руками за торс и, уткнувшись лицом в сорочку, пробубнила куда-то в районе груди. – Мне так страшно.

Я слегка приобнял её за талию, побоявшись прикасаться к полуобнаженной спине. Рубашки, обычно закрывающей бледные плечи, в этот раз на ней не было. Только тугой, с узором из коротких широких шипов, черный замшевый корсет, едва доходящий до острых лопаток сзади, чуть прикрывал небольшую приподнятую грудь.

– Что случилось, Крошка? – моя левая ладонь погладила её по голове, а я стоял, пытаясь запомнить, чем пахнет рыжий цвет, застрявший в длинных завитках её волос.

– Я сбежала от него, Освальд! – полуистеричные ноты слышались в её лихорадочно возбужденном и в тоже время неестественно весёлом тоне, когда она подняла ко мне своё лицо. – Сбежала от Джонатана!

– Не верю…

– Я сама всё ещё не верю в это! – выпалила она.

– Давай я усажу тебя на диван, и ты мне все расскажешь, – отстраняясь с большой неохотой, ответил я.

Взяв за руку, я повёл её вглубь комнаты, и она пошла за мной, стуча стальными каблучками высоких, доходящих до самого колена черных замшевых сапог. Шорох заправленных в голенища широких штанов с многочисленными карманами, звучал как шелест листьев на ветру, как шёпот самой осени.

Усадив Молли на диван, я присел рядом.

– Давай сбежим вместе, Освальд! – неожиданная фраза, словно удар в челюсть, дробящий кости, исказила моё лицо. – Прямо сейчас. Только ты и я! Что скажешь?

Боясь поверить собственным ушам, я словно окаменел. Нащупав, лежащую на иссиня-чёрном бархате обивки, мою руку, любимая сжала её и довольно ощутимо воткнула мне в ладонь свои длинные красные ногти.

Сколько раз я представлял себе сцену этого разговора, но только не так. Не там. Не под этими пристальными взглядами электрических звезд и стеклянных глаз сваренной из позолоченных трубок и медной проволоки скульптуры зайца, стоящей в углу, в обмотке из тонких неоновых нитей.

– Ты застала меня врасплох, – растерянно протянул я.

Ногти ещё глубже вошли в мою ладонь. Шорох её брюк по обивке почти оглушил, и вот она уже сидела совсем рядом, развернувшись вполоборота.

– Это же такая прекрасная возможность бросить всё и, наконец, быть вместе! – её умоляющий тон щипнул душу за одну из струн, и я почувствовал, что она вот-вот дрогнет.

– Однажды мы обязательно сбежим, – ответил я, разворачиваясь к ней лицом и накрывая её руку своей и слегка похлопывая. – Но это будет далеко не здесь и не сейчас. А может, и вообще не в этой жизни… – в последнюю фразу я вложил всю горечь, на которую был способен.

– Пожалуйста, увези меня отсюда, как можно дальше! – не в силах сдерживаться она свободной ладонью прикрыла лицо, скрывая слезы. – Я больше так не могу, я боюсь его!

– Мы что-нибудь обязательно придумаем, – ответил я, взяв её за подбородок и приподнимая лицо.

Мой большой палец заскользил по ее щеке, убирая за ухо прилипшие к скулам мокрые прядки волос и стирая солёную влагу. Мягкая, узкая ладонь легла сверху на мою руку. Зафиксировав в одном положении, Молли потёрлась о неё носом, а затем поцеловала в подушечку под указательным пальцем, оставив едва уловимый отпечаток помады. Чуть поддавшись вперед и еще больше развернувшись ко мне, она тихо произнесла:

– Поцелуй меня… – слова выбили весь воздух из моих легких. – Умоляю, сделай это…

Она положила мою руку себе на грудь, и я едва удержался, чтобы не сжать пальцы, застыв в немом оцепенении. Её же ловкие пальчики уже немного пробрались под сорочку в разрез между пуговицами и, вовремя остановившись, потянули за край на себя. Опьяняющий аромат мускуса, исходящий от ключиц, почти напрочь лишал рассудка и сводил с ума.

Искушение поцеловать стало нестерпимым. Оглушающим. Колоссальным. Я даже испугался, насколько огромным было стремление сделать это. Ещё никогда прежде я не сталкивался с таким притяжением.

Воздух вокруг сгустился, превратился в кисель и стал совершенно непригодным, для дыхания. Свет померк, будто кто-то невидимый погасил все звезды на потолке. И в этом мраке осталась только она. Молли. Сидящая передо мной. Сияющая сильнее тысячи звезд и страстно умоляющая сделать то, о чём я мечтал последние полтора года, с момента как впервые увидел её в баре, в том длинном чёрном платье и с круглым пенсне на носу.

Я придвинулся к ней ещё ближе и замер. Приблизился настолько, что между нами не поместилось бы и обычное стекло, если бы оно вдруг там оказалось.

Молли не дышала, и я видел, как дрожат её губы. Соблазн преодолеть это ничего не стоящее расстояние и, наконец-то ощутить, каковы на вкус её поцелуи, был слишком мощным. Тысячами крошечных молоточков он колотил по коже изнутри всех чувствительных мест, всё ближе подталкивая к ней.

– Хватит дразнить меня, Крошка… – голос совсем подвёл, и я замолчал не в силах говорить дальше.

Молли, замершая в напряжённом ожидании, как пантера, готовая наброситься на меня в любой момент, и которую я желал с первой минуты нашей встречи, сидела до невозможности близко и сводила с ума. Кажется, она тоже не дышала. Я слегка сжал её небольшую грудь, всё еще уютно устроившуюся у меня в ладони, и со стоном убрав руку, погладил её по плечу.

Ругая себя всеми последними словами, которые только мог вспомнить, я произнёс:

– Однажды я обязательно сделаю это, – обречённый тон почти обжёг горло. – Но сейчас нам нужно подумать о твоей безопасности.

Отстранившись и встав с дивана, я позорно бежал в другой угол комнаты. Ток крови бухал в ушах нестройным барабанным боем. В брюках всё аж дымилось и казалось, вот-вот взорвётся.

Лязг металлических шпор говорил о, том, что Молли идет ко мне. Рука заскользила по моей спине, ощупывая пиджак, и остановилась на плече. Спустя мгновение она уже прижималась ко мне сзади.

– Прости меня.

– За что? – недоумение заставило бровь ползти наверх.

– Прости меня… – снова повторила она. А затем, обняв за талию, и прижав к себе ещё сильнее, прошептала тихое, – за это…

Щелчок замка заставил вздрогнуть обоих. Дверь распахнулась нарочито медленно и предательски тихо.

– И что это тут у нас происходит? – ледяной тон тягучего бархатного голоса вошедшего, заставил вздрогнуть ещё раз.

Благородное лицо нежданного гостя было напряжено и его выражение сулило лишь крупные неприятности.

– Н-ничего… – протянула Молли, и словно по команде, отстранилась от меня и отошла в сторону. – Не надо, Джонатан, он ничего не сделал!

В комнату вошли ещё четверо. Одинаково обезличенные, как болванки, фигуры в чёрных костюмах встали за спиной у Коробочки, сцепив руки спереди, будто прикрывая самое дорогое.

– Пожалуйста, Джонатан, – протянула Молли, подойдя к нему несмелым шагом. – Он прошёл твою проверку и устоял.

Девушка прильнула к нему, обняла так же, как ещё совсем недавно обнимала меня и погладила его по гладко выбритой щеке. Поднявшись на цыпочки, она потянулась к нему и начала целовать. Долго и страстно.

– Я всегда буду только твоей, – дрогнувшим голосом прошептала она, едва оторвавшись от его губ. – Рокстоун тебе не соперник… – ещё один поцелуй, ударом ножа оставил на сердце очередную рану. – Он никогда не осмелится. Отпусти его.

– Уведите её, – последовал холодный ответ.

Один из подручных потянул Молли к себе, и потащил к выходу.

– Прости меня, Освальд, – её слова разбились о рёбра изнутри и осколками вонзились в движок, пульсирующий в грудной клетке. – Мы оба жертвы этой жестокой игры.

Когда дверь закрылась, Джонни произнес будничным тоном, рассматривая ногти на руках:

– Что ж, мистер Рокстоун, вы чертовски счастливый сукин сын! – Веллингтон поднял голову, и колючий взгляд голубых льдистых глаз заставил поёжиться. – Вам повезло, что вы смогли удержать свои яйца в штанах и потому они останутся при вас.

Он достал из кармана своего смокинга стальную гильотинку и сигару. Срезав ее кончик острым лезвием, и отправив в рот, Коробочка чиркнул спичкой и раскурился.

Подойдя ко мне вплотную, он выпустил струю едкого дыма мне прямо в лицо и произнес:

– Но руки при себе вы удержать так и не сумели.

Гаденько улыбнувшись, обнажая свои ровные зубы, Джонатан щёлкнул пальцами и наручники из рук двух верзил, прибывших с ним, захлопнулись на моих запястьях. Третий пригвоздил к стене, навалившись на меня сверху и упершись локтем в грудь, сдавив внутри все органы и не давая дышать.

– За это я отрежу вам палец, – произнёс он, пощелкивая лезвиями гильотинки. – Выбирайте, какой, детектив.

– Пошёл в жопу! – огрызнулся я.

– Не нужно мне дерзить, мистер Рокстоун! – приблизившись, он заглянул через плечо пригвоздившего меня к стене и выпалил мне в лицо. – Еще одна выходка и я отрежу вам два пальца!

– Они все слишком дороги мне, – понимая, как быстро приближается неизбежность, протянул я.

– Что ж, – он пожал плечами и выпустил в меня очередное облако серого дыма. – Тогда я выберу за вас.

Правую руку, зажатую в тиски пальцев, подняли вверх. Веллингтон осмотрел её и съязвил, мерзко хмыкнув:

– Кажется, кто-то сделал выбор за нас обоих.

Он развернул мою кисть так, чтобы я мог видеть ее и рассмотрел в свете потолочных звёзд отпечаток губ у основания указательного пальца.

Молли… чтоб тебя, Крошка.

– Какая ирония, не правда ли? – его весёлый тон отнюдь не забавлял меня, заставляя покрываться испариной. – Мы тут с вами спорим, а она уже всё решила за нас.

– Впрочем, как и всегда, – эхом отозвался я, почувствовав, как стальное кольцо гильотинки опускается на указательный палец. Будто очнувшись, я добавил, – вы же не серьезно? Я ничего не сделал!

– Еще как серьёзно! – сказал Коробочка и начал нажимать на кнопки по бокам гильотинки.

Сталь лезвий стала медленно сходиться, жадно вгрызаясь в кожу, распарывая её, продвигаясь вперёд, начиная насыщаться первой кровью. Алая вспышка пронзила мозг, взрывая его сигналом о боли.

– Боюсь, если я сейчас не сделаю этого, то вы так и не поймете, что Молли моя и всегда будет только моей! – истерически закричал Веллингтон и одним резким движением нажал на лезвия до упора.

Кровавое марево поглотило разум, растворяя его в красной обжигающей кислотной хмари. Мир вокруг закружился и подступила предательская тошнота.

– Держитесь от неё подальше, детектив! – зло произнёс Джонни, пока я задыхался, барахтаясь в раскалённом облаке боли. – Если вы ещё хоть раз пальцем к ней прикоснётесь или нет, если ещё хоть раз подойдете к ней, вы лишитесь не только пальца. Я отрежу вам яйца под самый корень. Так, что вы, блядь, больше даже поссать нормально не сможете! – похлопав меня по израненной ладони, он добавил, – я надеюсь, мы с вами договорились, и вы усвоите этот урок.

– Да, – процедил я сквозь сжатые зубы.

Щелчок, и вот я уже рухнул на пол, больше не поддерживаемый чужими руками. Острый носок лакированного ботинка достаточно ощутимо пнул под ребра, и сверху донеслось:

– Больше не смейте приближаться к ней, детектив! – Джонатан нагнулся и, подняв мой валяющийся недалеко палец, завернул его в платок. – А это я заберу с собой, чтобы у вас не было соблазна пришить его на место.

Пока я катался по полу, пытаясь зажать рану и остановить текущую до самого локтя, и капающую на ковёр кровь, меня, наконец, оставили в одиночестве.

Часть 11. Ложь во спасение

Воспоминания того дня в очередной раз обожгли душу, и глаза снова защипало от соли. Пальцы стёрли зарождающуюся влагу, и я продолжил читать.

«Когда Джонатан понял, с каким трепетом я отношусь к тебе, как сильно дорожу, он решил убрать тебя с дороги. Накануне нашей встречи в «Неоновом зайце» он застал меня с твоим платком руках, единственной вещью, напоминавшей о том, что ты действительно есть. Живой, настоящий, не придуманный.

Помнишь, как ты оставил этот небольшой кусочек хлопка с вышитыми в уголке инициалами, когда мы однажды столкнулись в той самой кондитерской «У Бернини»? Не специально, конечно же, просто так получилось. Ты стёр этим платком сахарную пудру с моего носа, когда я испачкалась, наслаждаясь ароматом заварных трубочек, а затем молчаливо позволил вытереть им пальцы, которые запачкались кленовым сиропом. Я обещала выстирать его и вернуть тебе, но так и не смогла этого сделать.

Вдыхая горький запах твоего одеколона, ещё хранившийся в переплетении тонких хлопковых нитей, я воскрешала в памяти ту встречу в кондитерской, ставшей для меня знаковым местом, и вспоминала наш разговор. Ты же помнишь, его? Тогда было сказано не очень много, но этот диалог был так важен для меня. Так нужен. Смею надеяться, для тебя он тоже остался запоминающимся событием, и ты всё ещё не забыл произнесенные тогда мною слова…

Я теребила ткань в руках, зарывшись в неё носом и закрыв глаза. Даже не знаю зачем. Неосознанный жест. Дань грусти по тому, чего у меня никогда не было.

За этим занятием меня и застал Джонни. Я так сильно погрузилась в воспоминание, что даже не услышала приближавшиеся шаги, и только в самый последний момент, едва уловив тонкий аромат морского бриза, почувствовала, как нечто большое и сильное вырывает платок из моих рук. Клянусь, в тот момент вся кровь отлила от лица. Руки и ноги похолодели, а через позвоночник будто просунули замороженный железный штырь. Я думала, благодетель убьёт меня, когда он увидел инициалы на платке.

Решив, что я встречаюсь с тобой в тайне от него, он уже собирался ехать к тебе. Надеюсь, не нужно говорить зачем. Мотив и так слишком очевиден.

Мне едва удалось остановить Джонатана и убедить, что между нами ничего не было. Той ночью мне пришлось быть особенно ласковой и обходительной, и я всеми силами старалась ублажить его со всей страстью, на которую была способна, пытаясь дать понять, что в моей жизни есть лишь один мужчина – он. Но как бы сильно я ни старалась, по пробуждении, когда мы ещё лежали в кровати и я прижималась к его подтянутому обнажённому телу, он сказал:

– Я хочу сам убедиться в правдивости твоих слов, – вдруг благодетель встал и начал одеваться. – Назначь своему воздыхателю встречу сегодня. Представь всё так, будто теперь ты свободна и желаешь сбежать с ним. Всячески провоцируй и изо всех сил старайся соблазнить. Только старайся хорошо, чтобы и он, и даже я, поверили твоим словам.

– Но Джонатан, – начала я, откидывая простынь и вытягиваясь в соблазнительной позе. – Разве тебе было мало доказательств этой ночью?

– Считай, что себя ты оправдала. Тем не менее, хочу убедиться лично, что он не воспользуется ситуацией. И если он действительно так благороден, как ты говоришь, я отпущу его, обещаю… – протянул, жадно целуя меня в губы. – Но только с одним условием. Детектив больше никогда в жизни не подойдёт к тебе. И если ты тоже не будешь стремиться встретиться с ним, то можешь быть спокойна, я никогда не нарушу данное слово, и Освальд будет жить.

Мне ничего не оставалось, как пойти на этот шаг. Хотя в тот момент было невыносимо горько понимать, что это должна была быть наша последняя встреча и потому, прося всех богов подарить мне силы выглядеть невозмутимой, я согласилась.

Благодетель лично выбирал мне наряд для этой встречи. Даже запретил, чтобы я выглядела особенно соблазнительной, надевать рубашку под корсет, отчего тот казался ещё более жёстким и неудобным. Джонатан сам шнуровал его и настраивал миниатюрную камеру, замаскированную под один из шипов, расположенных на груди.

В конце он спрятал в цветке георгина, прикреплённом к шляпке, крошечный микрофон.

Джонни довёз меня до «Неонового зайца» и, чтобы всё выглядело правдоподобно, уже оттуда отправил к тебе моего мальчишку-поводыря, который обычно помогает передвигаться по городу. С той самой запиской, где я прошу о встрече.

Беспокойство не отпускало ни на минуту, пока я сидела там, в номере, в ожидании твоего стука. Я все думала, что же скажу тебе, справлюсь ли со своей ролью. Репетировала про себя, подбирая слова. Но, чтобы ни придумывала, всё казалось фальшивым и неправдоподобным, а в глубине души я надеялась, что ты не придёшь.

Стук в дверь, как удары погребального колокола, звонящего по нашим встречам, раздался неожиданно и резко. Бом. Бом-м. Бом-м-м.

Впустив тебя в комнату, я выпустила наружу свою внутреннюю актрису и старалась играть, как никогда убедительно. Не знаю, верил ли ты мне тогда или нет, но, даже не знаю почему, по какой-то причине была абсолютно убеждена, что ты не поддашься на мои откровенные провокации.

Даже когда я попросила поцеловать меня и почувствовала твою близость, сводящий с ума аромат тысячи трав и сбивчивое дыхание на своих губах, я знала, что ты не сделаешь этого. Тем не менее, на всякий случай прикрыла камеру твоей рукой.

Но я напрасно боялась, ты лишь произнёс:

– Хватит дразнить меня, Крошка…

Затем ты погладил меня по плечу, отодвинулся и резко удалился. Внутри всё оборвалось с диким вздохом облегчения… и разочарования, но внешне я этого не показала. Я не имела права выдать себя, опасаясь за твою жизнь.

Встав на ноги, едва сдерживая слёзы, пошла на твой запах и, нащупав спину, обняла сзади, понимая, что это моя последняя возможность прижаться к твоему телу. Мне хотелось как можно дольше держать тебя в объятиях и напоследок по полной насладиться ароматом кожи и запомнить его до самой последней низкой ноты. Сердце разрывалось от одной только мысли, что я потеряю это навсегда, и казалось, оно вот-вот вырвется, разворотив грудную клетку.

Времени почти не оставалось, ведь с минуты на минуту должен был войти Джонатан и я, всеми возможными словами уговаривая себя не плакать, прошептала тихое:

– Прости меня.

Ты даже сначала не понял, к чему я сказала это. Ах, Освальд. Мой бедный, дорогой Освальд! Если бы ты знал, что я чувствовала тогда, понимая, какую боль причиняю своим поступком. Но она того стоила, и не шла ни в какое в сравнение с той, которую мог бы причинить Джонни, если бы я не согласилась. Я выбрала меньшую из зол. И прости, что сделала приняла это решение за тебя.

Щелчок замка прозвучал в ушах ещё одним колокольным звоном по нашим с тобой встречам. Бом-м. Бом-м-м. Бом-м-м-м.

– И что это тут у нас происходит? – протянул до боли знакомый голос благодетеля, и внутри всё сжалось от тоски.

– Пожалуйста, Джонатан, – резко отпрянув и теряя драгоценное тепло твоего тела, прошептала я.

Неуверенным шагом, ориентируясь на аромат морского бриза, исходящего от шеи Джонни я подошла к нему.

– Он прошёл твою проверку и устоял, – елейным голосом прошептала я, переключая его внимание на себя.

Прижавшись к нему, со всей страстью я обняла его, и нежно погладила по выбритой щеке, пытаясь понять, насколько сильно он напряжён. Поняв, как крепко от негодования и злости стиснута его челюсть, я встала на цыпочки, и начала целовать Джонатана. И мой язык с отчаянным остервенением кружил вокруг его языка до тех пор, пока Джонни не расслабился.

– Я всегда буду только твоей. Рокстоун тебе не соперник… – я снова поцеловала благодетеля в попытке убедиться, что хоть немного, пусть совсем чуть-чуть, но мне удалось смерить направленный на тебя гнев.

Если бы я не сделала этого тогда, он бы просто убил тебя, Освальд. Тогда это было единственным, чем я ещё могла помочь.

Ответный поцелуй убедил меня в том, что я достигла цели и произнесла:

– Он никогда не осмелится. Отпусти его.

– Уведите её, – слова звучали, как приговор.

Получите. Распишитесь. Обжалованию не подлежит.

Чьи-то пальцы сомкнулись на моей руке выше локтя и потащили за собой. Меня уводили силой, а ты всё отдалялся, оставаясь где-то там, далеко во тьме, за пределами досягаемости.

– Прости меня, Освальд, – всё, что успела сказать я, пытаясь надышаться тобой последние мгновения перед вечной разлукой. – Мы оба жертвы этой жестокой игры.

Потом меня отвезли домой и я, напившись настоящего лондонского мартини, который впервые попробовала благодаря тебе, уснула, затерявшись в ярких неоновых снах».

– Молли… Крошка. Прости меня… – не в силах держать и дальше накопившуюся внутри горечь, я снова заплакал. – Если бы я только знал о пережитом тобой. Я ведь и, правда, думал, что ты только играешься со мной, не был до конца уверен в твоих чувствах. Прости, что был полным придурком, зацикленным на себе и собственных переживаниях. Прости, что последние полтора года считал тебя настоящей предательницей и старался вырвать из себя, как надоедливую занозу. Если бы я только знал…

Слёзы, как капающие на струны арфы капли дождя, заставляли душу исполнять свою пронзительно печальную и траурную песню скорби.

– Как сильно ты любила меня, – слова пришли, как откровение, как знак свыше. – Прости меня, Молли… я не заслуживал твоей любви.

Собрав всю волю в кулак, я вновь погрузился в написанные строки.

«Мне снился домик на берегу моря. Небольшой одноэтажный дом, окружённый розами и сандаловыми деревьями. Уютный, утопающий в зелени особнячок на краю этого грязного мира, расположенный близ Хоуп Сити, на уходящей вниз, к огромному зданию старого театра, Джой стрит.

Прямо за зданием, всего в пятнадцати минутах ходьбы от дома, располагался рынок. Красивый, яркий, и такой солнечный. С деревянными прилавками и неприлично вежливыми продавцами. И там были арбузы, дыни, черешня и жёлтая смородина. Кстати, я даже не знала, что такая вообще существует. Я пробовала чёрную, красную и даже белую. Но там продавалась именно жёлтая. Прямо на ветках. В придачу к ослепительным улыбкам торгашей.

А ещё там были совсем уже странные фрукты, названия которых я уже не помню, но выглядели они, как гроздья малюсеньких квадратных бананов. Я даже попробовала одну такую штуку. Плод оказался сладким, но очень волокнистым и служил скорее для очистки зубов, нежели был предназначен для еды.

Мне снилось, что мы живём в особнячке под номером семь, вместе с нашими четырьмя детьми и собакой по имени Шелли. Джонатан остался где-то далеко позади, а прошлое не имело для нас никакого значения.

Каждый день мы занимались любовью, а ты целовал меня при каждой удобной возможности, не теряя ни единой минуты, проведённой рядом. И я помню сумерки, окрашивающие мир во всё синее, когда мы стояли с тобой на крыльце дома и я шептала тебе о том, как соскучилась за проведенные без тебя минуты, любуясь на грядки с клубникой, в огороженном низким чугунным забором небольшом соседском саду. И как ты предложил своровать у неосмотрительных соседей несколько сладких спелых ягод…

Я всё ещё помню вкус этих ягод.

Проснувшись со слезами, почувствовала себя удовлетворенной, удивляясь, как давно не ощущала подобного счастья. Я запомнила этот город до мелочей. Эти набережные и булыжные мостовые. Восточный базар посередь города и двухэтажные, увитые диким плющом закусочные, где пахло жареным мясом и маринованным луком. Запомнила парк с белыми храмами, уходящими в небо и невероятно зелёными аллеями. Маленький парфюмерный магазинчик на центральной площади, где в воздухе витал аромат пудры и розового масла…

Я проснулась и осознала, сколько всего потеряла после этой роковой встречи в «Неоновом зайце»…

Часть 12. Один лондонский мартини

Описания города, такие яркие, цепляющие, почти ослепляющие, поразили меня своей живостью и реальностью. Представив увиденное ею во сне, я словно сам окунулся в эти безумные цвета и увидел домик, утопающий в зелени, восточный базар и её, такую счастливую, в окружении детей. Даже ворчливую, и неповоротливую мопсиху Шелли, лежащую на подушке у ног Молли.

Но больше меня поразили не эти до щемящей боли реалистичные описания, а то, что во сне она могла видеть. Видеть так отчетливо, так красочно. И именно эти описания навели меня на мысль, что любимая раньше могла видеть.

Тоска снова сжала сердце от жалости, стоило представить, какой красоты была лишена Молли в реальности, не позволяющей увидеть ей ничего, кроме темноты. Вечной, сжимающей со всех сторон, тьмы, поглотившей в себя целый мир, и ни на мгновение не отпускающей его.