Читать книгу Мирянин - Алла Дымовская - Страница 1

Он шел ко мне со стороны дороги, обегавшей врезанное в скалу одной своей стороной здание приютившей нас гостиницы. Я всегда забывал его длинное, многоступенчатое имя, даже на слух так и кишевшее дефисами и предлогами, помнил только фамилию и официальный титул. Старший инспектор уголовной полиции ди Дуэро. И так или почти так обращался к нему лично. Инспектор ди Дуэро. Но про себя, не вслух, называл его просто и коротко: Фидель – из-за прекрасной, черной, как арабская ночь, окладистой бороды, делавшей его похожим на великого кубинского диктатора.

– Доброго вам утра, Луиш! – издалека еще закричал он, словно опасался, как бы я, завидев его, не дал тут же деру.

– Доброго утра и вам, инспектор, – откликнулся я. Причин скрываться и избегать его общества я не имел решительно, а даже совсем наоборот.

Я подождал, пока Фидель подойдет ближе. Семенящей, наигранно поспешной, даже и заискивающей немного походкой. Изо рта его, нет, вовсе не торчала, а неаккуратно свешивалась дрянная сигаретка без фильтра, крепчайшего табаку и отвратительная на запах. И это всегда невольно заставляло меня опасаться за состояние его прекрасно ухоженной бороды, хотя где-то на подсознательном уровне я по-мальчишески ожидал, не вспыхнет ли от случайной искорки это его природное украшение.

Фидель вроде бы неподдельно был мне рад, а может, и на самом деле не играл. Ведь я был единственным на целом острове лояльным российским гражданином, который понимал его неплохой испанский и более скверный английский, к тому же с готовностью сотрудничал и отзывался на его тяжкие инспекторские проблемы. Вот уже целых два с половиной дня отзывался – с тех пор, как бедный Фидель взялся за это страшное дело, правда не добился пока ничего.

– Что слышно нового? – спросил я. И тоже закурил для компании свое собственное «Мальборо».

– Это я вас как раз хотел спросить, – с укоризной и шутливо ответил мне Фидель. – Гуляете перед обедом?

– После обеда. Вы совсем захлопотались, инспектор. Уже три часа пополудни. – Я даже указал ему пальцем на белоснежные электронные часы возле стойки бара, открытого при гостиничном бассейне.

– Жарко сегодня. Может, выпьете со мной холодного пива? – предложил Фидель. Но я видел, что хотелось ему совсем не пива.

Что ж, сотрудничество так сотрудничество. Собственно, именно поэтому я не сплю сию минуту в шезлонге на пляже или на необъятном балконе в номере, а слоняюсь туда-сюда под въедливым солнцем. Словно предчувствуя его визит. Впрочем, предчувствие тоже было.

– Нового у меня ничего, – сознался я Фиделю.

– У меня тоже, – откликнулся он. – Но я надеюсь в скором времени…

Мы заказали пиво. В «Савое», надо сказать, это было недешево, однако Фидель показал бармену знаком: мол, за его счет. Он уже, видимо, распознал мое положение, хотя я, конечно, сам ему ничего прямо не говорил. А может, так и полагалось, что, имея конкретный интерес, контора угощает, и существовали у полиции для таких случаев некие фонды на непредвиденные расходы. Я был нужен ему, и, думаю, Фидель полагал, что нужен больше, чем он – мне. Разубеждать инспектора я, разумеется, не стал.

– Это первый случай за последние лет пять, наверное, – неожиданно сознался мне Фидель, и я почувствовал, что он говорит правду. – Конечно, у нас приключается порой и похлеще. Но не так и не в таком месте. Тем более с иностранцем.

– Вы уверены, что это именно преднамеренное убийство? – спросил я, больше для порядку. Я и сам знал не хуже инспектора, что сомнений здесь не может быть.

– Уверен. Я же вчера показал вам заключение нашего эксперта, – без малейшего неудовольствия, будто учитель школьнику, напомнил мне Фидель. Для него это было нормально вполне, что гражданское, частное лицо хватается за любую соломинку надежды. – Так что и вам, и вашим друзьям придется задержаться в Фуншале на неопределенное время.

– Вы уже, наверное, догадываетесь, инспектор, что лично для меня это сомнительное неудобство. Если бы не столь ужасная и грустная причина, я б только рад был продлить отдых. Мне некуда спешить. Занятия в университете начнутся не раньше, чем через два месяца. Так что… – Я развел руками, как бы говоря: «К вашим услугам». – Но все же вы не ответили мне или не поняли до конца. Не сомневаюсь, что это убийство. Однако преднамеренное ли?

Фидель посмотрел на меня чуть ли не торжественно. Но его можно было извинить. Для меня произошедшее – гибель, причем трагическая, одного из двух моих лучших и единственных в своем роде друзей. Для инспектора – лишний повод блеснуть способностями перед начальством и случайным зрителем. Я все понимал и мирился с этим без отвращения.

– Его не убили в драке, если вы об этом. Хотя, уж вы меня простите, Луиш, у вас, русских, такая репутация, особенно когда вы много пьете, что сам Господь велел бы мне подобное предположить. К тому же я запросил медицинскую службу. Никто из вашего отеля не обращался с физическими повреждениями. Ваш друг, господин Прянишникофф, столь мощного телосложения, что сами понимаете… – Инспектор сделал неопределенный жест рукой.

Да, я понимал и очень хорошо. Никогда бы Ника, Никита Пряничников не дал бы просто так пристукнуть себя в пьяной драке. Его сопернику «на ринге» пришлось бы куда как несладко.

– Но знаете, самое удивительное, что подобный удар могла бы нанести даже и женщина. Здесь не нужна особенно большая сила. Только точность. А еще – чтобы ваш друг, как бы это лучше сказать, сидел или лежал в покое, не очень подвижно. Височная человеческая кость – предмет хрупкий. Иногда достаточно простого падения. Но он не падал и сам не ударялся, нет. В его легких не было воды. Хотя, даже если бы и была, не в этом дело.

– Вы хотите мне намекнуть, что мой друг безусловно должен был знать того, кто его… – Я не хотел произносить и не произнес страшного слова, но Фидель понял меня и так.

– Я думаю, именно это обстоятельство в один прекрасный миг и прервет наше с вами взаимопонимание, – как о непреложном факте заявил инспектор.

– А теперь очень ошибаетесь вы. Мой друг мертв. И тот, кто это сделал, отныне мне не друг. Кем бы он ни был, – насколько мог, твердо ответил я.

– Рад это слышать. Вы, русские, совсем странные люди. И все же. Если этот человек окажется особенно дорог вам?

Это был уже подвох, и я не стал его игнорировать. Да и глупо бы вышло. Слишком уж очевиден был этот выпад для такого, как я, знатока человеческих тайн, самых темных их сторон. Я неожиданно рассмеялся.

– Так вы догадались? У вас действительно профессионально зоркий глаз. Ее бы я не выдал. Даже если бы никогда больше не взглянул в ее сторону и думал самое плохое. Ну, да все равно. Неужто вы и впрямь подозреваете Наташу? – Настолько забавной показалась мне сама эта мысль, что я затряс головой, будто кающаяся лошадь.

– Конечно, подозреваю! Я всех подозреваю! Моя работа такова! – довольно пылко воскликнул Фидель, но один его тон сказал мне больше, чем его горячечные слова.

И я сам, и Наташа были где-то на заднем плане его расчетов, просто ему полагалось подозревать всех, и это действительно была его работа. Очень нелегкая работа.

– Но мотив?! Где мотив? – в свою очередь воскликнул я и наклонился к Фиделю: – Я, правду сказать, представляю всю механику этого дела всего лишь по книгам и то преимущественно детективным. Но должен же быть мотив?

– Об этом я вас хотел спросить, – напомнил мне Фидель. Пиво он допил и теперь сидел напротив меня просто так.

– Я могу, само собой, пересказать вам и собственную жизнь от зачаточного состояния по сей день, и все известные мне детали существования каждого из нашей подозреваемой компании. И мой рассказ займет неделю. Я в отличие от вас не профессионал и не умею отделять зерна от плевел. Может, лучше выйдет, если вы по ходу следствия будете задавать мне конкретные вопросы, как это и было до сих пор. А я стану отвечать и стану думать сам. В заданном вами направлении.

– Вы правы, Луиш. У вас завидный склад ума. Пока дайте мне определенный ответ только об одном. Ваш покойный друг и ваш недавний знакомый господин, э-э-э… Тал-ды-кин, кажется, были партнерами по совместному бизнесу? Там, в России?

– Да, были, – честно и быстро ответил я. И увидел, будто наяву, как Фидель только что сделал первый, решительный шаг по намеченному им следственному пути. Куда бы это его ни завело, я мысленно благословил инспектора.

Потом я еще немного гулял. В стороне от пляжной зоны отеля, у самой кромки бетонного ограждения, отделявшего океан от дикого берега, где не было спусков к воде и пирсов для ныряльщиков. Скалы внизу, аспидно-серые, будто куски корявого угля, торчали из воды и наводили морок инопланетного пейзажа. Точно так же, как и в том месте у гостиничного пляжа, где два дня назад погиб Ника.

Фидель спросил правильно, и я правильно ответил. Наверное, я тоже выбрал бы из всех возможных предположений простейшее. Если при этом еще учесть, что речь шла о туристе из страны, где только-только завершилась первичная фаза накопления диких капиталов, а смертоносный передел их еще предстоял впереди. И Юрася Талдыкин таким образом попадал в лидеры гонок для следственных ищеек славного португальского острова Мадейра. Хотя, на мой собственный взгляд, Юрася был последним персонажем, которого лично я стал бы подозревать. Но скажи я об этом Фиделю, тот все равно не принял бы мои слова всерьез, а даже, может, вцепился бы в Юрасю еще безжалостней.

Да и как объяснить пусть и экзотическому, но все же европейцу, что убить с намерением человека из-за денег так же непросто, как и ради иных, не столь прозаических целей. От любви или из ненависти, на мой личный взгляд, человек решается на страшные поступки куда чаще и охотней, чем домогаясь чужих материальных ценностей. Если он, конечно, не законченный головорез. А Талдыкин головорезом не был. Тем более ценностей он имел ничуть не меньше, чем покойный Ника, а делить недавним компаньонам пока не приходилось особенно чего. Это в западной экономике бумажка значит подчас поболе человека, а у нас, в России, бумажка без человека пустой звук. И Никина половина в их с Юрасей предприятии без самого Ники, без его и только его личных связей значила почти что пустое место. Недаром Талдыкин второй день пьет, не просыхая в неподдельном горе, отвлекаясь от бутылки только на исполнение старинного грузинского напева «Од-ы-ын! Од-ы-ын! Сав-сэм од-ы-ын!».

Да если бы и было чего делить, так разве надобно сразу саблей махать? Ведь не бандиты и не отморозки, а обычные люди. Чтобы вот так, своими руками отправить на тот свет компаньона. Не нанять платного убивца, не подставить под уголовную статью, а взять и прикончить самому. Обычный человек способен на такое только в чрезвычайно необычных обстоятельствах: от жуткого страха или страшного гнева, от невменяемого опьянения или от стресса на грани помешательства. Но ничего подобного ни с кем из нас не происходило, да и не было причины. А Фиделю что? Раз из бывшей страны Советов и при деньгах, то или переродившийся агент КГБ, или скрытый уголовник. Ну, в этом, положим, сами виноваты. Никто косить под крутизну за рубежами Родины не заставлял, и мусор из избы тоже таскали добровольно. Теперь и расплачиваемся.

Хотя вот и другая сторона все той же медали. Фиделю достаточно было только услыхать, что ваш покорный слуга и рассказчик – без малого профессор первейшего в Европе университета и отдыхает, так сказать, на благотворительные деньги, как тут же и запихнул меня бравый инспектор ди Дуэро в самый дальний и пыльный угол своих коварных расчетов. Еще и в помощники записал. Как же, русский интеллигент! И тут стереотип. Неприспособленный к реалиям капитализма и слегка малахольный болтун за льготный билет своей души в рай.

Но справедливости ради надо сказать, что я и сам желал помочь. Конечно, не собирался я изображать из себя мисс Марпл или мучить публику записками доктора Ватсона, но и стоять в стороне и просто смотреть я тоже не имел намерения.

Скоро, однако, изводить себя жутковатым видом прибрежных циклопических камней мне стало невмоготу. И я счел за лучшее вернуться к нашему маленькому племени подозреваемых изгоев, все еще пребывавшему на отельном пляже. Другие постояльцы, уже давно впитавшие в себя вести и слухи о произошедшем убийстве, держались от нас в стороне. И даже шезлонги ставили вне некой невидимой санитарной зоны, чтобы, упаси бог, не соприкасаться близко. Хотя никакого повального бегства из отеля не наблюдалось, и администрация не высказывала нам пожеланий перебраться на время следствия в иное место на проживание. Совсем даже наоборот. Улыбчивый, черноокий старший менеджер Рамуш охотно разрешил нам оставаться сколь угодно долго, только плати деньги за три люкса и одноместную мою эконом-резиденцию со всеми мыслимыми удобствами. Еще бы, наше присутствие в «Савое» окупалось вполне. Это ведь разве в давних книжках бывало, что на отели, в коих совершено кровавое злодеяние, ложилось проклятие. А в жизни совсем по-другому. Избалованные однообразным кругом существования, весьма обеспеченного и безопасного, пресыщенные покоем престарелые гости «Савоя» – по преимуществу худосочные англичане – восприняли все как бесплатную и щекочущую нервы забаву. На всякий случай только держались подальше от русских дикарей, впрочем, в глубине своих выхолощенных душ уверенные, что им-то, подданным королевы, ничего не грозит. А так даже многие старички и старушки, которым по возрасту и смерти-то бояться стыдно, напротив, продлили свое пребывание, чтобы узнать, чем кончится дело и кого, в конце концов, возьмут за шкирку. Не думаю, что ошибусь уж очень сильно, если предположу, что принимались и ставки. На Юрасю – так и безусловным гандикапом. А я, видимо, шел по самым низким тарифам, потому что старички единственно мне кивали приветливо, а старушки, те даже подмигивали игриво. Было бы забавно, если бы не было так противно.

Наши лежали на полосатых матрасиках шезлонгов, сдвинутых плотно в кружок, словно доперестроечные иваси в жестяных банках. Каждый сам по себе, но и вместе. Кажется, на мой скромный взгляд, только славяне, да и то не всякие, обладают этой удивительной, почти неправдоподобной способностью составлять молчаливое единство в полнейшей звуковой тишине, как детские кубики в коробке. Иностранцам – тем, которых я наблюдал, – для достижения подобного эффекта требуется многочасовое поддержание беседы, а стоит словесному контакту прерваться, так тут же все вразнобой, хоть и были перед тем сто лет знакомы. А наши и молча – все равно один колхоз. И по городу, на экскурсии и в магазины, ходят точно так же: что скромные отдыхающие, что имущие миллионеры. Одним, нерушимым колхозом. Поневоле задаешься вопросом: так ли уж не прав был товарищ Сталин? Зато вот, к примеру, зашел ты в лавчонку, куда одному лишь тебе и нужно, а остальные десять или двадцать стоят и смирно ждут, пока ты купишь аспирин или средство от поноса. И на душе оттого тепло. Да и самому в голову не придет покинуть компанию, если народу потребно разворошить прилавок с часами «Картье», подсчитывая одновременно выгоду от возврата налога по системе такс-фри. Сам-то и коробку к этим часам не имеешь средств приобрести, но все равно участвуешь, даешь советы, а главное, радуешься, непонятно отчего, когда что-то покупается. И гордо при этом смотришь на продавца: мол, вот какой у меня друг! А после непременно на людях, лучше при иностранцах, спросишь у приятеля, который теперь час, и торжествующе украдкой озираешься: все ли обратили внимание? Хоть и не твой это драгоценный будильник, а все равно чертовски приятно.

Сердце у меня екнуло. Вот уже третий день вкруг стояло не семь, а шесть шезлонгов. На трех лежаках по одну сторону – женщины: Олеся, Вика и между ними, как барьерный риф, как водораздел, – она, Наташа. Наталья Васильевна Ливадина. В девичестве Кузнецова. Тонкая, худая, идеально длинная стрела, направленная неизвестно куда и в чье еще одно безответное сердце. И хорошо, что пополам, как в известном анекдоте. В смысле, разрезала собой наше дамское общество. Иначе Олеся бессмысленно терзала бы всех слезами запоздалого раскаяния в своем отношении к покойному, взяв за стартовую площадку глупенькую Вику, а через бесстрастный, не проплываемый рубеж тела Наташи сделать это было никак невозможно.

– Святой наш пришел, – буркнул просто так, для информации окружающих, Юрася, приоткрыв на солнце один пьянючий глаз.

Я терпеть не мог это свое прозвище, особенно в издевательской тональности Юраси, однако, ради общего спокойствия, переварил и проглотил.

С мужской стороны заняты были только два места, третье, сбереженное Тошей Ливадиным для меня, пустовало и без пользы нагревалось сковородкой.

– Леха, ну где тебя носит хромой черт? – с обидой попрекнул меня Тоша. Единственно мужское общество Юраси ему совсем не было по вкусу, он и терпел-то Талдыкина только из дружбы с покойным Никой.

Я присел на свободный матрас рядом, но раздеваться не стал, загорать в поздних солнечных лучах мне расхотелось. К тому же именно на мне лежала сейчас обязанность проинформировать общество о встрече с Фиделем. Конечно, можно было и умолчать. Но… Одно «но». Раз уж взялся помогать ближнему в деле борьбы за торжество правосудия, то и полагаться можно на себя только. Сильно смущали меня сомнения, что Фидель в действительности сможет разобраться в сути происходящего и оттого следствие его зайдет вовсе не в ту сторону – другая в нашем случае специфика, не здешняя. А так – переведут стрелки на первого попавшегося и подходящего под размер статьи, – и им проще и тем, кто сверху наблюдает, выгодней. И хоть Юрася вовсе мне не нравился, и это еще мягко сказано, позволять делать из него жертвенного козла я не собирался.

– Инспектор приходил. По дружбе намекнул, что Юрий Петрович у него на подозрении, – сказал я нарочно прямо, чем и подсадил в мирное птичье гнездышко паука-птицееда. Правда, сыщик из меня аховый, но с чего-то же надо начинать.

Юрася так и взвился всей увесистой тушей над шезлонгом, аж у того ножки подогнулись.

– Чего?! Ах ты ж… – Дальше все было про мать инспектора. Не оттого, что Юрася выпил с утра, а просто он обычно так и изъяснялся. – А ты ему что?

– Я сказал все, как есть. Потому, Юрий Петрович, что врать грешно. – И это я тоже добавил нарочно. – У вас с Никой были совместные дела, и это факт.

– Умник, тоже мне, – куда тише сказал в ответ Юрася.

Меня он сильно задевать не желал, поскольку все еще не понимал вполне, что я за фрукт такой и с чем меня есть в случае чего. И дистанция, мною строго обозначенная, существовала меж нами. К Талдыкину я обращался исключительно по имени-отчеству, как к лицу для меня постороннему, а тот и вовсе не обращался никак, только общими словами или вот такими прозвищами, довольно безобидного характера.

– Значит, Нику все-таки убили? И ты тоже так думаешь? – привстал со своего места Ливадин. Детский вопрос, и так всем понятно, но Антон не желал мириться с очевидным.

– Это еще не все, Тоша, – теперь я обращался исключительно к нему, последнему своему другу. – Инспектор считает, и я с ним согласен, что Никита знал своего убийцу, и очень хорошо. Потому что не оказал никакого сопротивления.

– Ты серьезно? То есть, если перевести с твоего языка на общедоступный, среди нас сейчас дышит та сволочь, что грохнула Нику?! – не крикнул даже, а изрыгнул Антон.

– Именно так, – подтвердил я. И тут началось.

Все кричали наперебой, кроме Наташи, разумеется. Мат Юраси, истерические и не связанные между собой выкрики Олеси, обвинявшей всех и никого. А посреди всего галдежа пробивался интеллигентный, нервный бас Ливадина, призывавшего не впадать в крайность. Отчего в крайность впадали еще больше. Но я уловил в хоре испуганных голосов один, самый здесь неожиданный и неуместный, хотя никто кроме меня этой очевидной несуразности не заметил.

Кричала Вика. Временная, на одну поездку, подружка Юраси. Двадцатилетняя девица с мозгами пятиклассницы. Классически глупая блондинка. Из тех, кого именуют телками, а никакое иное определение им и не подходит. Кричала, в общем, ерунду.

– Я не виновата! Я ни в чем не виновата! Я домой хочу! – и плакала навзрыд.

Поскольку уверения в собственной невиновности как раз именно в этот момент сыпались со всех сторон, то никто на Вику внимания не обратил. Ну, страшно дурехе, и что поделаешь?

Вот чего, скажите мне, бояться девице, пусть и глупенькой, если она знала Нику без году и недели не наберется, и от силы сказано меж ними было предложений десять? Ничегошеньки против Вики я не имел, и пусть ее, что блондинка. Такие Вики лично в мою сторону никогда не смотрели, и оттого вреда я от них не знал ровно никакого. Вообще, по-моему, женщине скорее идет глупость, чем диплом ракетостроителя. Наташа не в счет. Хотя у Наташи как раз никакого диплома и в помине не было.

Конечно, кричали долго. Друг на дружку и крест-накрест. Это ведь в кино только случается, что эдак вот бросишь: мол, меж нами убийца, – так каждый скукожится сам в себе и в молчаливом одиночестве подозревает соседа. А на деле вышло по-иному. Птичий базар поднялся, и без всякого стеснения. Все равно никто на пляже по-русски ни бум-бум. Здесь вам не Турция и не Кипр, а остров в составе автономного архипелага, принадлежащего Португальской республике. Соотечественников наших тут днем с огнем надо искать. И рейсов прямых сюда нет, даже чартерных: и далеко, и роскоши поменее, чем, скажем, на Канарах. Если и летает кто, то навроде нас – за экзотикой или чтобы после знакомых удивлять: «А я там был!» Впрочем, скоро стало совсем горячо. Пьяный, как дым над казацким куренем, Юрасик и истеричная в скорби Олеся схлестнулись не на шутку. Не то, чтобы я не сочувствовал горю давней Никиной подруги и чуть ли не жены, а только не верил я в Олеськино страдание. Ну просто с упорством Станиславского не верил, сколь ни играй.

– Ты с ним последний к бассейну выходил покурить! А вернулся один! Вот зачем ходил, если ты не курящий? Отвечай, гад! – Это она, стало быть, Юрасе.

Ну, ответ Талдыкина, как и все последующие его тирады и реплики, уж пусть меня простят терпеливые слушатели, я стану, где возможно, подвергать цензуре. Иначе в смысловом значении его ненормативной лексики не разобраться мало матерящемуся человеку.

– Курица! Что б ты понимала! Я за жизнь вышел поговорить. Небо, блин, звездочки, воздух без тебя чистый. – И тут Юрася выдал по полной программе: – Ты кто вообще? Жена, сестра, двоюродная бабушка? Тебе кусок давали, так лопай молча. Еще Нику в зад за то целовать должна была, а права качает! Думаешь, от Никиной доли тебе обломится? А… выкуси! Ни хрена тебе не дам! По закону, ты дырка (э-э-э, ну, пусть будет – от бублика)!

– Ну ты, Юрася, полегче! – осадил его Ливадин и кулаки стиснул с угрозой, нешуточные кулаки, между прочим. – Кто чем делиться станет, еще поглядим! У Ники друзья пока живы, и своих в обиду не дадут. А единожды еще заговоришь с дамами в таком тоне, проучу всерьез.

Тут Юрася, конечно, примолк. Ливадин, как купец Калашников, словами зря не кидался, а денег и влияния сам имел немало. Но, уж если что пошло-поехало, так запросто кончиться не могло. Да и не кончилось. Олеся, то ли сдуру, то ли в благодарность за заступничество, ляпнула, не дай бог! Великого ума женщина, хоть и с пресловутым дипломом.

– Как же, звездочки! Тоже мне, лирик выискался, из села Задрищенского! – (И это интеллигенция). – Я-то знаю, чего ты с Никой выходил! На Наташку глаз положил, вот вы и разбирались – чтоб друг дружке не мешать! Да ты его в сердцах-то и прибил!

Вот так. Задним умом мы все крепки. Олеся после уж одумалась, чего сказала. При живом-то чужом муже, Антоне Сергеевиче Ливадине. На любимого человека Нику, уже покойника, на компаньона его, пока в здравии, на жену Антона, тут же присутствующую…

Ну, за Наташу я был спокоен. Она, впрочем, поступила в точности так, как я от нее и ожидал. Книжку, что читала (между прочим, Кафка – она его обожает, особенно «Зaмок»), тихонько отложила, ножки свои, зависть всех моделей, с лежака спустила и в шлепанцы на шпильках острых обула. И пошла себе с пляжа, так никому ни слова и не сказав. Мол, сами разбирайтесь. Я тоже поднялся, покрутил пальцем у виска – в сторону Олеськи, конечно. И поспешил вслед за Наташей. А Ливадин мне только вдогонку поглядел просительно, дескать, помоги и успокой.

– Тебя проводить? – подбежал я к Наташе. Обидно, что на шпильках, хоть они и красивые, все в золотых стразах и с перышком на боку. Только на полголовы выше меня теперь.

– Проводи. До бара. Я в номер не хочу, – немного капризно сказала она.

И мы пошли. До бара. Нам вслед, я видел это, смотрел Юрасик. Ревниво смотрел. Куда это мы пошли? А как увидел, что не в номер, так отвернулся. У шезлонгов теперь было все спокойно. Как в последние мгновения перед вселенским землетрясением.

Но чтобы было понятнее дальнейшее, мне придется отступить несколько в сторону и объяснить хотя бы, кто такой этот Юрасик и откуда он вообще взялся в нашей компании. Не долго, но пару слов все же сказать надо.