Читать книгу Жизнь счастливая, жизнь несчастная - Алёна Митина-Спектор - Страница 1

Глава 1

Из окна нашей квартиры каждое утро я созерцаю одно и то же – одинокий магазинчик, возвышающийся на пригорке среди болота. В течение пяти лет я ни разу не покидала село, не переступала за невидимую грань, отделяющую это место от остального мира. Клочок земли, затерявшийся среди бескрайних степей… Стараюсь не смотреть лишний раз в окно, поскольку то, что я вижу, нагоняет на меня уныние. Я даже приобрела в хозяйственном магазине укрывной материал, которым застилают помидоры на грядке, вырезала из него прямоугольные занавески, приклеила на двусторонний скотч и закрыла ими каждое окно в квартире. Лишь бы не видеть эту безмолвную сельскую пустоту, лишь бы отгородиться от этой безликой части мира, в которой я вынуждена жить.

Трудно поверить, что я провела здесь своё детство и юность. Столько лет прошло, столько событий сменили друг друга… Мне довелось пожить в Новосибирске и на юге России, и вот я снова сюда вернулась. В это село мы с мамой приехали из Комсомольска-на-Амуре, когда мне было пять лет. Для неё это местечко было и остаётся родным. Она выросла среди сельских просторов, окончила школу, здесь по-прежнему живут её родители. Их домик, выкрашенный насыщенной голубой краской, стоит напротив училища. Баба с дедой работали в нём, пока не вышли на заслуженную пенсию.

После переезда в село я не разговаривала с мамиными родителями и вела себя замкнуто. Иногда я звала двоюродную сестру Юлю, шептала ей на ухо то, что хотела сказать, а она в свою очередь передавала бабе Вале. Это раздражало бабу, и она с неудовольствием говорила: «Что она там опять шепчет, сказать не может что ли». Мне понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к новым родственникам, но когда я освоилась, они перестали казаться мне чужими и неприветливыми. С дедой можно было повеселиться, дать волю баловству, а баба Валя берегла семейный очаг, кружилась словно пчёлка на кухне и во дворе.

Баба выражала заботу ко мне в своей манере. Она регулярно обращала внимание на мой плохой аппетит. Завтраки и обеды превращались в экзамен, который оценивала баба Валя. Если ты поел хорошо – тебя хвалили и ставили «отлично», ну а если плохо, то ты практически с позором покидал аудиторию, то есть кухню, сопровождаемый недовольными репликами «экзаменатора».

Как-то раз школьная медсестра спросила меня о моих любимых блюдах. Я ответила, что больше всего люблю плов.

Тебе готовят дома плов? – спросила медсестра.

Нет, – ответила я.

Конечно, готовили, но это случалось не так часто, как мне хотелось бы. Я любила рисовую кашу, ту самую кашу, которую умело готовила баба. Мы называли её пловом. Она всегда выходила золотисто-коричневого оттенка, источала ароматы мяса, а крупинки риса прилипали друг к другу. Когда на столе стояла тарелка с любимым блюдом, это было особенное праздничное событие для моего живота.

Мама не пекла пирогов, и аромат свежей выпечки, разливающийся по квартире, просачивающийся через дверь в подъезд, был мне не знаком. Зато я часто лакомилась домашней выпечкой у бабы с дедой. Уходя от них, мама всегда брала с собой что поесть: пирожки с разными начинками, каши, супы.

Готовкой занималась в основном баба Валя. Характером она отличалась от бабы Ларисы, которая осталась в Комсомольске-на-Амуре. Баба Лариса была воплощением настоящей бабушки, какой я её и представляла: в очках с крупными линзами, укутанная в шаль, среди занятий которой обязательно есть какое-то ремесло. Бабушка умела обращаться со швейной машинкой. Она шила куртки, сумки и другие разные вещи. Бабушка обладала спокойным нравом, я никогда не видела злое или раздражённое выражение на её лице и никогда не слышала, чтобы она поднимала на кого бы то ни было голос. После развода родителей я больше не виделась с ней. Бабушка прожила долгую жизнь и её не стало несколько лет назад, но в моей памяти сохранились лишь тёплые воспоминания о ней.

Баба Валя – прямая противоположность бабушки Ларисы. Она всегда носит короткую стрижку, и иногда укладывает лаком свои тёмные волосы. Её брови, нарисованные чёрным карандашом, временами сдвигаются, придавая хмурое выражение лицу, и две бороздки между ними с возрастом становятся всё глубже. По утрам баба Валя стоит у зеркала и подводит чёрным карандашом веки, а иногда красит губы яркой малиновой помадой. В доме она занимает главную позицию, держит себя строго и уверенно.

После приезда в село нас с мамой поселили в общежитие, которое находилось недалеко от дома бабы с дедой. Напротив него стояло такое же двухэтажное здание, в котором жили студенты училища. На все квартиры был один общественный туалет, но я была там всего лишь один раз, когда одна знакомая девочка позвала меня посмотреть на засор в унитазе – зрелище не из приятных. Дома я пользовалась ведром для справления нужды, которое мама специально ставила для таких целей в угол комнаты.

В нашей квартире были две просторные комнаты, в одной из которых стояли железные койки с пружинными сетками, а другая служила кухней. В углу спальни, за кроватью мне выделили уголок, в котором баба с дедой предусмотрительно расставили игрушки. Это был мой маленький мирок, местечко, где я могла тихо сидеть, прячась от огромного чуждого мне мира и предаваться фантазиям. Иногда к нам в гости приходила моя двоюродная сестра Юля, которая жила у бабы с дедой.

Наши окна выходили во двор, который располагался между двумя общежитиями: нашим и студентов училища. Тёмными вечерами, когда небо покрывалось сине-чёрным бархатом, я с грустью смотрела на жёлтый свет, льющийся из окон напротив и думала о людях, которые там живут. Но моя грусть была лёгкой, полной очарования и детской искренности. Я не вспоминала об отце. Он навечно остался мутной точкой в сознании, и время, проведённое в большом городе, казалось неправдоподобным, затуманенным, словно меня никогда там не было и всё, что там происходило, мне приснилось.

После развода с отцом в характере мамы стали происходить негативные изменения. Она перестала улыбаться, вела себя отстранённо, находясь где-то далеко в пучине своих мыслей. Я ждала её улыбки, словно лучиков солнца после продолжительной стужи, но на материнском лице видела лишь тонкую полоску плотно сжатых губ.

В общежитии мы прожили около двух лет. Как-то раз к нам зашли баба с дедой и сообщили, что нашли нам однокомнатную квартиру в центре села. Мы с мамой сидели за столом и учили уроки, когда волна счастливого известия коснулась наших ушей. Мамино лицо озарилось улыбкой, и я поняла, что тучи наконец рассеялись. Мы переехали в свою собственную квартиру. В ней была спальня, небольшая кухонька и, что немаловажно, свой собственный туалет. К моему огорчению, там отсутствовал балкон, о котором я так мечтала. Напрасно я представляла, как летними тёплыми днями и вечерами выхожу на балкон, удобно устраиваюсь на полу, подстелив под себя шерстяное одеяло, читаю книгу или гляжу на голубое небо, облака, свежие зелёные деревья и покосившиеся деревянные постройки внизу.

Дни моего детства проходили в сельской идиллии, но часто были лишены материнского внимания и заботы. Мы с Юлей и другими ребятами убегали со двора, и нас подолгу не было дома. Мы выдумывали различные истории про то, как на нас охотится стая волков, про то, что нужно от кого-то прятаться, лазали по деревьям, расположенным на территории училища, уходили дальше – к полям. У меня был старенький красный велосипед на двух колёсах, который достался мне от сестры. Я каталась на нём по асфальтированной площади, делая круги, рассекая воздух и воображая, что нахожусь в полёте. Свежий поток ударял в лицо, дух захватывало от ощущения безграничной свободы. А дома нас ждали жареные пирожки, меренги и вкусный чай с листьями малины, и все эти вкусности успевала приготовить для нас баба Валя.

Глава 2

Деревья ласково шелестят зелёной листвой, с небес на землю опускается размеренное тепло, обогревая всё живое. На душе спокойно, тихо… Возвращаюсь из продуктового магазина, подхожу к подъезду. Недалеко от меня останавливается внедорожник, из которого выныривает Денис, мой сосед. На нём камуфляжные штаны, куртка такой же расцветки, а в руках ружьё, упакованное в кожаный футляр. Денис широким шагом прошёл по двору и остановился на крыльце.

Привет. Ты с охоты? – спросила я, подойдя к подъезду.

Денис обладает высоким ростом, в меру широкими скулами, придающими его лицу мужественное очарование, светлыми волосами и серыми спокойными глазами. В одной руке он держит дымящуюся сигарету, не спеша поднося её ко рту, в другой – патроны. Ружьё стоит в футляре у красной кирпичной стены, рядом с которой он примостился.

Ага, – коротко ответил он.

И кого поймал?

Никого.

Никого? – удивилась я. – Совсем никого?

Лицо соседа озарила приятная улыбка. Он посмотрел на патроны и начал их инстинктивно перебирать, словно хотел обратить моё внимание на них.

Совсем никого, – ответил он, продолжая улыбаться.

Вероятно, я выглядела забавно в своём розовом пуховичке с пушистым мехом на капюшоне и как ребёнок удивлялась тому, что он никого не подстрелил.

По всей видимости, я умею растапливать суровые мужские сердца и вызывать умиление. Моя внешность играет в этом не последнюю роль. Ростом я вышла довольно миниатюрная – всего один метр пятьдесят сантиметров. К тому же я обладаю довольно милыми чертами лица, мои глаза необычного серо-зелёного, а иногда серо-голубого оттенка, небольшой носик, в меру объёмные губы. Добавить к моей внешности по-детски искренние эмоции, которые я излучаю во время разговора и даже самых бывалых мужчин пробирает улыбка. Но есть и обратная сторона медали. Из-за перечисленных качеств некоторые не воспринимают меня всерьёз, а кто-то и вовсе считает глупой.

В школьные годы я не умела пользоваться своим очарованием и была довольно замкнутой и необщительной девочкой. В пятом-шестом классах мальчишки проявляли ко мне интерес и в шутку подтрунивали надо мной. Но безобидные шутки кончились, когда началось взросление. Тот самый переходный период, когда тела начинают предательски меняться, а характеры ожесточаются. Именно подростки обладают той искренней и чистой жесткостью, которая в неблагоприятных обстоятельствах толкает их на откровенные поступки.

Я то и дело сравнивала себя с другими, более успешными девчонками и хотела быть похожей на них. Я не любила и не могла принять своё несуразное угловатое тело, эти худые ноги, отсутствие округлости в области бёдер. Из-за своей внешности я считала себя гадким утёнком. Мои ступни казались мне слишком длинными и узкими, а руки болтались словно верёвки, которые невозможно было спрятать. Большинство моих одноклассниц обладали женственными формами. Их сопровождали пристальные взгляды мальчишек, которые вперивались в откровенные вырезы на их маечках.

Одним летним днём я лежала на топчане и загорала, подставив солнцу спину и обнажённые ноги. Мимо прошла баба Валя и бросила мне как бы невзначай: «А сзади у тебя вид ничего, ножки хорошие». В ту минуту внутри меня поднялась волна искреннего счастья. Одна лишь фраза приподняла мою самооценку, заставила радоваться, как радуется щенок, которому бросили палку. К сожалению, комплименты я получала крайне редко. Мама ворчала по поводу того, что я крашу тушью ресницы и вместо платьев ношу джинсы, а баба Валя регулярно критиковала мою худобу и советовала носить шаровары, чтобы скрыть мои худые ноги. Таким образом, родственники лишь подкрепляли мою нелюбовь к себе.

В школе я ежедневно наблюдала одну и ту же картину: девочки с густо накрашенными ресницами сбиваются группками и стоят в холле, обсуждая старшеклассников. Мальчишки незаметно смываются за территорию школы или докучают одноклассницам. Я жила в своём мире, обходя стороной сверстниц, их разговоры не вызывали у меня интереса. После уроков девочки собирались у кого-нибудь на квартире, резвились, выпуская вовне накопившуюся подростковую страсть и дерзость. А я шла домой, садилась за старый видавший виды стол с поцарапанной столешницей и водила ручкой по бумаге, изливая свои чувства в стихотворной форме.

У меня была близкая подруга Кира, которой я доверяла, как никому другому. Мы жили в соседних подъездах, сидели за одной партой на всех уроках, кроме иностранного языка, поскольку я посещала уроки английского, а она изучала немецкий. Кира так же как и я была в стороне от раскрепощённых одноклассниц. Её тело взрослело, менялось, причиняя ей физический и психологический дискомфорт. Она сильно комплексовала из-за раздавшихся в стороны бёдер. Кира то и дело слышала от одноклассников и девчонок из других классов нелестные замечания в свой адрес. Иногда мне казалось, что она чересчур зациклилась на своей пятой точке.

Помимо внешности у моей подруги была нестандартная фамилия, из-за которой её дразнили мальчишки. Однажды мы с Кирой шли по коридору, вдоль которого были расставлены деревянные стулья, на которых в ряд сидели одноклассники. И тут на Киру обрушился шквал обзывательств, мальчишки хором дразнили её. Мы молча миновали свору шакалов, оглушавших диким смехом коридор.

В отношении учебных предметов я не проявляла особого энтузиазма. Все занятия казались мне скучными и тянулись они мучительно долго. Я ёрзала на стуле, пытаясь размять отсиженное заднее место и с нетерпением ждала, когда притихшую школу оглушит резкий звук звонка. Пожалуй, из всех занятий я больше всего любила физкультуру. Только в спортзале я могла размять своё тело, одеревеневшее от постоянного сидения за партой. Но Кира ненавидела физкультуру и часто брала справки, что меня немного огорчало. Когда она всё таки появлялась на занятиях, то отсиживалась на длинной узкой скамье, наотрез отказываясь выйти на поле и принять участие в игре в волейбол. Такая уж она была, со своими странностями.

Во дворе дома мы с Кирой играли с соседскими детьми, и нередко случалось, что они начинали нас доставать. Тогда мы устраивали войнушки, обзывали друг друга и бегали по двору, прячась в выемках многоквартирного дома. Несмотря на то, что ребята были младше меня на несколько лет, раздражали они не по-детски.

Однажды мы затеяли спор, чьи родители круче. Я говорила: «А мой папа прилетит на вертолёте и покажет вам», Кира сказала про свою маму, которая работала лаборантом в больнице: «А моя мама высосет у вас всю кровь!». Мы с подругой отчаянно противостояли кучке малолеток. Но в какой-то момент наш спор вышел из-под контроля, и один мальчик начал покрывать грязными матерными словами моих родственников. Такая наглость и беспринципность вывела меня из себя и, поддавшись импульсу, я влепила ему пощёчину. Он мгновенно замолчал, схватившись за щёку. Я тот час ушла домой, не попрощавшись даже с Кирой.

Немного погодя в нашу дверь раздался стук. На пороге стояла мать обиженного мальчишки. В её глазах была ярость, а лицо кривилось от гневных фраз.

Бесстыжая! – кричала она. – Моего сына нельзя бить!

Я тихо всхлипывала, опустив голову. Моя мама стояла рядом и молчала. Она практически растворилась в тёмном углу прихожей. Вероятно, ей было стыдно за то, что у неё растёт такая дерзкая дочь.

Мама рассказала о произошедшем своим родителям, когда мы пришли к ним в гости. Я чувствовала себя неловко всякий раз, когда она начинала обсуждать меня в моём присутствии.

Ну и молодец, – сказала баба Валя. – Так и надо гадёнышу. А материться значит, ему можно?

Я была по-прежнему смущена, но слова бабы меня успокоили. Помню, какое глубокое впечатление произвела на меня фраза той женщины, когда она сказала, что её сына нельзя бить. В ужасе за содеянное я подумала: «Наверное, мальчик чем-то болен, раз его нельзя бить».

С самого детства со мной происходили подчас обидные несправедливые ситуации. Порой я пыталась помочь, а в итоге оставалась виноватой. Когда я училась в первом классе, однажды на перемене увидела Наташу, которая сидела за партой и плакала. Она была из неблагополучной семьи, носила обноски, и сама она была такая маленькая, с тоненькими ручками и ножками. И вот теперь Наташа казалась ещё меньше, так она вся съёжилась, сжалась в комок. Мне стало жаль девочку и я подошла к ней с намерением её успокоить. Я легонько потрепала её за ухом, как это обычно делала мне двоюродная сестра, таким образом выражая свою нежность. Но, увы, мой жест произвёл прямо противоположный эффект. Она ещё сильнее заплакала, не отрывая ладоней от лица. В это время к нам подошёл одноклассник и спросил, кто обидел Наташу.

Алёна, – всхлипывая, ответила она.

Я стояла рядом с партой и молчала. Вероятно, Наташа неправильно истолковала мою попытку проявить заботу, но возможно и то, что она отыгралась на мне. Вот и получается, что череда обид пронизывает общество, люди по цепочке обижают друг друга и к сожалению тот, кто на самом деле хотел помочь, порой сам терпит несправедливость.

Глава 3

В девятом классе в моей жизни произошла череда событий, по цепочке цепляющихся друг за другом, которые заставили меня, как и мою одноклассницу Наташу, сжаться в комок и съёжиться. Эти события навсегда изменили моё восприятие мира, пробудили во мне страх и недоверие к людям.

Было обычное утро. Я сидела за партой и слушала монолог учительницы. Анна Игоревна, пятидесятилетняя женщина с короткими прилизанными волосами и алой помадой на губах, рассказывала о пытках. Одноклассники вели себя тихо и по классу разносился лишь шорох от тетрадных листов и голос учителя. Внезапно у меня начала кружиться голова, я почувствовала отвращение и тошноту. Я подняла руку и вышла из класса.

Я спустилась по ступеням этажом ниже, туда, где находился кабинет школьной медсестры.

Что случилось? – спросила она, усаживая меня на стул.

Меня охватил испуг. Я сидела, согнувшись, и дышала ртом, чтобы унять тошноту.

Учительница истории говорила про пытки… – ответила я.

В кабинет зашли старшеклассники. Один долговязый парень, увидев меня, посмеялся и передразнил то, как я сижу с приоткрытым ртом. Мне стало обидно от такого отношения к себе, когда тебе плохо, а над тобой ещё и насмехаются. В тот момент я ощутила себя жалкой и ничтожной.

Урок подходил к концу, а я всё ещё сидела в медпункте. Медсестра, светловолосая женщина с добрыми мягкими чертами лица, производила осмотр старшеклассников. С её короткими кудряшками и светлой кожей она походила на ангелочка, а её голубые глаза сияли искренностью. Вскоре прозвенел звонок на перемену, и медсестра отпустила меня домой. К тому моменту я чувствовала себя лучше. Зайдя в класс биологии, я обнаружила, что моя сумка уже стоит там. В неё были наспех сложены учебник и школьные принадлежности, поэтому мне не пришлось возвращаться в кабинет истории.

Ко мне подошла одноклассница и спросила, что случилось. Я рассказала ей о том, что мне стало дурно от жуткой истории учительницы о том, как в стародавние времена мучили людей.

Может быть, там были какие-то твои далёкие предки, – предположила она.

Может быть…

Я действительно полагала, что моё плохое самочувствие связано с рассказом учительницы, и в то утро Анна Игоревна перевоплотилась в зловещую фигуру.

На следующий день я пришла на урок истории в хорошем настроении. Всё вокруг было обычным – тетрадь с учебником лежали на столе, в ручке были чернила, где-то вне поля моего зрения сновали одноклассники. Ничего дурного, казалось, не произойдёт. Прозвенел звонок и Анна Игоревна появилась рядом с учительским столом.

Скажите, кого-нибудь в классе не устраивает то, о чём я рассказываю вам на уроках? – спросила она, обращаясь ко всем присутствующим.

Все отрицательно замотали головами. «Нет, Анна Игоревна, что вы…»

Я сидела за партой, не подозревая, к чему ведёт этот вопрос.

В вашем классе есть один человек, которому не нравится то, о чём я говорю, – продолжила она.

Анна Игоревна остановилась напротив моей парты, и я почувствовала на себе её пронзительный взгляд.

Я узнала от медсестры, что от моих рассказов этой девочке становится плохо. Это так, Алёна?

Я молчала. Вопрос учительницы пронзил всё моё существо в точности как молния внезапно ударяет в дерево. Взгляды одноклассников устремились в мою сторону. Так и не получив от меня ответа, Анна Игоревна начала тему урока. Я сидела за партой словно каменное изваяние, не смея шелохнуться. Смущённая, растерянная и униженная, я больше всего на свете хотела сжаться до таких микроскопических размеров, чтобы исчезнуть и никогда больше не появляться в этом кабинете.

После урока на меня обрушился шквал издевательских насмешек одноклассников, которые улюлюкали и гримасничали вокруг меня. Я словно очутилась в диких джунглях, кишащих обезьянами. Казалось, что меня все сторонятся и клеймо позора, поставленное Анной Игоревной, будто отпечаталось у меня на лбу.

Я видела связь между ухудшением своего самочувствия и рассказом учительницы, но это было лишь предположение пятнадцатилетнего подростка, и я не могла в точности знать, что со мной произошло и почему мне внезапно стало дурно. Если бы медсестра могла здраво рассуждать, она объяснила бы мне, что моё предобморочное состояние произошло из-за голода. По утрам перед уроками я часто ощущала тошноту, поэтому не завтракала. От голода понизился уровень сахара в крови, а рассказы о казнях и пытках вызывали в моём живом воображении яркие картины. Но медсестра, эта женщина с ангельской внешностью и искренним взглядом, предала меня, рассказав Анне Игоревне о том, что я считаю причиной своего недомогания её рассказ.

С тех пор, как я испытала на себе волну позора, перед каждым уроком истории я чувствовала напряжение, которое усиливалось, когда звенел звонок и все заходили в класс, рассаживаясь по местам. Я всерьёз начала думать, что кабинет истории проклят. Стоило только Анне Игоревне заговорить о битвах, пытках и казнях, у меня тут же темнело в глазах, потели ладони и неистово колотилось сердце. Я больше не поднимала руку, чтобы выйти из класса. Мне было плохо, но стыд, который я испытала однажды, был ещё хуже. Перед глазами расстилалась чернота, я растирала дрожащими влажными руками шею и уши, и четыре десятка глаз наблюдали за мной, словно затаившиеся койоты. Где-то возвышалась словно скала Анна Игоревна. Она стояла рядом с моей партой, одним глазом читая отрывок из учебника, а другим следила за моими нервными движениями. Но всё проходило, чернота перед глазами рассеивалась и окружающее пространство кабинета приобретало прежнюю ясность. Ещё один мучительный урок истории оставался позади.

Родственники не знали о моих страданиях, поскольку я ничего им не рассказывала. Когда все собирались за обеденным столом, мама по своему обыкновению сетовала на начальницу и эмоционально рассказывала о своих проблемах с соседями. Её излияния только нервировали находящихся за столом. Деда фыркал и раздражался, баба суетилась, накладывая в тарелки еду, а я неизменно молчала, зная, что мои проблемы – это только мои проблемы.

Спустя год после окончания школы я случайно встретила Анну Игоревну. Мы шли навстречу друг другу по неровной узкой тропинке. Когда мы поравнялись, она поинтересовалась, какой университет я выбрала и куда поступила. Я со свойственной мне детской искренностью отвечала на её вопросы. Несмотря на страдания, которые мне приходилось терпеть на уроках истории, я не испытывала к Анне Игоревне ни злости, ни враждебности. И даже позднее, когда училась в колледже и когда работала медсестрой – всё это время я не задумывалась над произошедшим и не видела безответственности ни со стороны медсестры, ни со стороны учительницы. Хотя поступок и первой и второй был крайне безответственен.

Но однажды, спустя восемь лет после того злосчастного урока, я заглянула в прошлое, и вдруг осознала, что на самом деле учительница была не права и своим поступком причинила мне вред. Вслед за этим возникла мысль: «Неужели человеку с педагогическим образованием не пришло на ум поговорить с учеником после урока, выяснить, что именно произошло в кабинете медсестры и таким образом избежать травмирования несформированной психики ребёнка?» Спустя некоторое время я вновь вопрошала: «Каким образом медсестра додумалась распространять информацию о ребёнке за пределы своего кабинета? Причём она не сообщила о самочувствии школьника его родителям, а в форме сплетни рассказала учителю о домыслах несовершеннолетнего».

Осознание того, что учитель и медсестра проявили преступную халатность и безответственность, вызвало у меня стойкую неприязнь к этим двум лицам. Когда вокруг тебя равнодушные и жаждущие зрелищ глаза одноклассников, учителя, которым чуждо сопереживание… Эти люди словно кольцом смыкались вокруг, а в центре – я, испуганная маленькая девочка. В глазах постепенно темнеет, дрожь овладевает телом, пот пробивается сквозь кожу, а сердце колотится об стенку груди, словно пытается вырваться на свободу. Но я не смею поднять руку, чтобы выйти из класса. Терплю до последнего, пока по коридорам не разольётся звонкий сигнал перемены, который развеет все страхи, принесёт спасение.

Анна Игоревна скончалась от болезни. Я узнала об этом, когда училась в колледже. Даже после её смерти я с обидой вспоминала тот злосчастный урок и волна негодования поднималась внутри, застилая радости настоящего дня. Потребовались годы, чтобы принять всё, через что мне пришлось пройти и простить… Простить навсегда, больше не возвращаясь к обидам и чувству, что со мной обошлись предательски гадко.

Глава 4

Полтора года назад я всей душой рвалась из села. Оно настолько мне наскучило, что я не раз говорила мужу о том, что нам следует бросить нашу квартиру и уехать подальше. Он отвечал, что не стоит спешить, ведь у нас двое детей и необдуманные поступки не принесут ничего хорошего. Всякий раз мне приходилось мириться со своим положением и принимать сельскую жизнь как данность.

Этой осенью муж сам заговорил о смене места жительства и предложил переехать на квартиру его покойного отца, которая находилась в другой области за две тысячи километров от нашего нынешнего дома. Но обстоятельства сложились так, что я не испытала радости от перспективы уехать из села, а напротив, ощутила страх.

Ты что, не видишь в каком я состоянии? – возмутилась я. Дело в том, что уже год меня донимают панические атаки, тревоги и страхи. Поэтому мысли о переезде вызвали внутри меня неприятные движения эмоций, наподобие бульканья в болотной жиже. – Ни о каком переезде не может быть и речи!

Теперь переезд кажется мне не лучшей идеей, а точнее – наихудшей из всех возможных. Нет, в моём отношении к селу практически ничего не изменилось. Частные дома, дороги, высокие тополя, которые то и дело срубают. Идёшь по селу, а кругом ни кустика, ни деревца, одна тропинка, змеёй уходящая вдаль, а кругом степь, степь… и нет ей конца и края. Лишь по Советской улице вдоль дороги растут белоствольные берёзки, да здание местного суда спряталось за соснами.

Здесь из кранов течёт вода, которая подчас источает неприятный запах. Мы регулярно чистим чайник от накипи и известкового налёта, но наши усилия оказываются напрасными. После чистки уже к вечеру чайник покрывается свежим слоем извести. На столе стоит прозрачный кувшин с кипячёной водой, на дне которого собираются мутно-белые хлопья. Время от времени мы покупаем шести литровые бутылки с фильтрованной водой, но их надолго не хватает.

Бок о бок в этом крошечном селе живут алкоголики и педагоги, трудяги и туниядцы, подлецы и люди, преисполненные честности. Данный контраст весьма отчётливо бросается в глаза, особенно для тех, кто умеет видеть и замечать. Здесь всё и все живут как на одной испещрённой бороздами ладони. После работы воспитатели отдыхают на скамеечках рядом с подъездом, шутят и общаются на самые обычные житейские темы. Однажды моя трёхлетняя дочь подошла к ним и женщины, которых она привыкла видеть в роли авторитетных воспитателей, угостили её семечками. Это вызвало во мне внутренний диссонанс. Я редко видела, чтобы мама, баба с дедой наслаждались жизнью, щёлкая семечки и общаясь. Сколько их помню, они всегда пребывали в заботах и хлопотах. Видимо, поэтому у меня с детства сложилось впечатление, что взрослые люди не отдыхают, особенно в будние дни.

Здесь живут учителя, работники банков, доярки и трактористы, врачи, библиотекари и воспитатели, продавцы и уборщики. Но какими бы разными не были жители этого крошечного уголка, в большинстве своём их соединяет между собой крестьянский образ жизни. Летом люди выходят на огороды, пашут землю, сеют семена, ругая сорняки и вредителей, а зимой бегают с лопатами и расчищают снег, который на зло им всё падает и падает с неба. Данный образ жизни объединяет их, делает похожими друг на друга. Тот, кто недавно ходил в костюме, надевает галоши, невзрачные изношенные вещи и примыкает ко всеобщему сельскому труду.

В школьные годы я помогала маме ухаживать за овощами, но сельский труд меня не вдохновлял, и я всегда хотела побыстрей полить грядки и выдернуть сорняки, чтобы потом заняться тем, что было мне по нраву. Вот и теперь я попробовала заняться огородничеством, но поняла, что это совершенно не моё, и что я не хочу тратить бесценные минуты своей жизни на выращивание овощей, ведь в мире столько интересных занятий и многие из них мною не испробованы. Бросив огород и вычистив грязь из-под ногтей, я посвятила время творчеству. Читала книги, вышивала крестиком, плела панно в технике макраме, вязала игрушки и одежду, изучала английский язык и научилась печь торты.

Зимой в селе стоит тишина и спокойствие, но с наступлением лета, как только зелёная молоденькая травка вытягивается к солнцу, местные жители включают триммеры. В течение лета и в начале осени село наполняют противные жужжащие звуки, источником которых являются газонокосилки. Такое ощущение, что здесь каждый считает своим долгом постричь траву. В это время село представляет собой вид особо неопрятный. На тропинках, площадках, возле магазинов и домов – всюду разбросана трава. Её попросту никто не убирает. Жёлтые одуванчики – символ лета – валяются состриженные и поникшие, и все топчут их ногами, не обращая внимания на покрытые сором дорожки. Напомаженные женщины, одетые в костюмы, с изящными сумочками идут на работу и месят сухую траву своими каблуками. Они выглядят так, словно идут по красной ковровой дорожке, а не по мусору, и диссонируют с окружающим пространством. Кто знает, может они попросту не замечают хаоса, в котором живут, или же ими давно владеет равнодушие, которое сродни бессилию.

Безобидная травка, оторванная от собственных корней, месяцами напролёт сохнет под жгучими лучами солнца, а вот крапива разрастается до размеров человеческого роста. В обилии она растёт и множится на детской площадке, работники с триммерами по непонятным причинам обходят её стороной, а дети регулярно получают ожоги от жгучей травы.

Моё сознание протестует против несуразности и тупости сельского бытия. «Если стричь траву, так и убирать её», – говорит мой разум. Ведь цель, с которой стригут траву – облагородить облик села, а не наоборот. Но, увы, получается обратно противоположный эффект.

Сельская природа необузданная, не прирученная человеческой рукой. Просторы полей, крученые берега вдоль реки, дикие воды и то, что среди этого разнообразия обитает – всё это приносит умиротворение, убаюкивает расшатанные нервы и приобщает человека к его естественной среде. Летом мы с детьми не раз спускались к речке Карасук, что в переводе означает «чёрная река». Я смотрела на бурный поток, а дети бросали в воду камушки. Журчание реки ласкало ухо, взгляд искал неуловимые нотки подводной жизни. Среди тины и водорослей юрко плавали крошечные рыбки. Их быстрые передвижения было сложно уловить. По форме они были вытянутые и имели такой же невзрачный мутный цвет, как и сама вода в реке. Поверхность воды украшали зелёные тарелочки кувшинок со стеблями, увенчанными белыми цветами. Но и в эту картину безмятежности человек внёс свои детали. На берегу реки валяются осколки, стеклянные бутылки, пластиковый мусор и грязные вещи. Как-то раз на моих глазах две женщины неопрятной наружности бросили с моста бутылку. Она упала в реку, раздался отчётливый всплеск воды, а женщины вульгарно засмеялись, облокотившись о перила моста.

Нам выпал шанс уехать из села, но теперь меня одолевают сомнения. Как бы я не хотела жить в другом месте, страхи смыкаются кольцом вокруг меня и не дают принять решение.

Глава 5

Предложение мужа о переезде было категорически мною отклонено. Дни проходили, сменяя друг друга, и лишь пейзаж за окном оставался прежним. Но однажды вечером, во время прогулки с детьми, я ощутила прилив уверенности и вдруг осознала, что готова уехать. Я смотрела себе в ноги, мяла сапогами мокрую от дождя траву и думала с внезапно воцарившейся в душе надеждой: «Уехать отсюда? Да я готова сорваться с места прямо сейчас!» Надежда сладко шептала мне, что панические атаки – не повод ставить точку на своих стремлениях. Но потом она угасла и вновь уступила место сомнениям и страхам. Вот так одни чувства сменяются другими, радость переходит в грусть, уверенность рассеивается, а на смену ей приходят сомнения в собственных силах.

Середина ноября выдалась холодной и серой. Природа лишилась своей яркости, сочности, предстала пред нами блеклой и невзрачной, но и в этой невзрачности есть своё очарование. Обнаженные деревца с тонкими ветками, грязная почва под ногами и тяжесть облаков говорит о близости зимы, о том, что мир изменится и это внушает смутную надежду на то, что и в мою жизнь придут перемены.

Сегодня мы отправились в магазин за обувью для дочери. День выдался таким же пасмурным, как и вчера. Мы с мужем шли по корявой тропинке, а впереди весело шагали Даня с Соней. Моё настроение было скорее меланхоличным. Мы поднялись на второй этаж торгового центра, где на полках расставлены разнообразные модели обуви. Я прошла вдоль рядов, рассматривая и щупая разные ботинки и сапожки и остановилась возле розовых сапожек, показавшихся мне симпатичными.

Присядь, Соня, – обратилась я к дочери.

Она уселась на низкий стульчик и дала ножку. Я надела на неё первый сапожок, потянула молнию вверх, до упора. Она прекрасно застегнулась, но собачка от молнии осталась у меня в руке. Она вылетела с такой лёгкостью, с которой приличные собачки не вылетают. Я растерялась, не зная, как теперь поступить. Рассказать продавцу? Сделать вид, что ничего не произошло? Незаметно сзади подошла помощница продавца, черноволосая девушка с некрасивыми резкими чертами лица. Ответ пришёл сам собой. Я поставила некачественный товар обратно на полку, сделав вид, что ничего не произошло. Консультант не обратила внимания на мой жест и завела довольно навязчивое общение с моей дочерью. У меня появилось желание поскорее отделаться от этой бесцеремонной женщины.

Мы выбрали дочке обувь, однако, когда подошли на кассу, чтобы расплатиться, в молчаливом напряжении появилась помощница продавца и поставила рядом с нашими покупками те самые розовые сапожки.

Это ваше? – спросил кассир, указывая на них.

Мы отрицательно покачали головами.

Мы вернулись из магазина, но ситуация с женщиной-консультантом и сломанным замком не выходит у меня из головы. Смутное чувство невысказанности, непонятости вызывает во мне душевный дискомфорт.

На следующий день состоялся сеанс по скайпу с психологом, к которой я обратилась в августе. Я рассказала Людмиле Григорьевне о вчерашнем случае в магазине. Выяснилось, что ситуация со сломанной собачкой всколыхнула во мне переживания из далёкого прошлого, когда мне было около семи лет.

У моей двоюродной сестры Юли был красивый яркий журнал с наклейками, который привезла из города её мама. На наклейках были изображены невероятной красоты куклы Барби, нарядные, с длинными лоснящимися локонами. Меня манили их пышные платья, роскошные причёски, аксессуары. Юля жила у бабы с дедой, и когда я приходила к ним в гости, брала журнал, перелистывала плотные глянцевые страницы и любовалась этими модельными, бесчувственными и просто великолепными куклами.

Я очень хотела, чтобы у меня был такой же журнал, который я могла бы рассматривать в любое время. И вот однажды у меня созрел коварный план. Я уединилась в комнате сестры, когда снова пришла в гости. Убедившись, что меня никто не видит и в ближайшее время не потревожит, я начала срывать наклейки, приклеенные на страницы журнала. Я действовала решительно, не думая о последствиях. Сорванные наклейки я прятала в кармане кофты. Дело было сделано, и теперь я могла любоваться куклами в любое время, когда пожелает моя душа.

Провёрнутое мною грязное дельце не осталось не замеченным. Вскоре Юля, баба и деда прослыли о том, что я совершила. Они сидели за обеденным столом, когда мы с мамой пришли в гости. Единодушно меня обвинили в преступлении и выдвинули вердикт – виновна. Атмосфера была пропитана осуждающей тишиной. Мне не читали морали, не объясняли, что прежде чем что-то взять, надо попросить и не стали спрашивать, зачем я совершила такой отчаянный поступок. От меня просто отвернулись, как от чего-то грязного и непотребного.

И это чувство вины проснулось во мне вчера в магазине, когда в моих руках оказался бракованный сапожок. На самом деле моей вины не было в том, что производители обуви не заботятся о качестве, но с детства привыкшая во всём обвинять себя, я приняла произошедшее в магазине на свой счёт. Придя домой, я решила, что должна во всём сознаться и если того потребует продавец, понести ответственность. Но мне не пришлось идти с повинной в магазин. На следующий день муж пошёл в тот самый обувной отдел и в ходе разговора с продавцом выяснил, что некачественные молнии на сапогах попадаются им довольно часто, и у них есть контракт с мастером по ремонту обуви, так что бракованные экземпляры отправляют ему на починку.

Существует такое чувство под названием «что-то не так», и если начинаешь его ощущать – надо разобраться, чтобы не было никаких пробелов. Именно это чувство преследовало меня, когда мы вернулись из торгового центра, именно его я так старательно игнорировала. Из всей этой ситуации я взяла для себя ценный урок – не молчать, а сказать. Если бы я сразу сказала о вылетевшей собачке консультанту, ситуация повернулась бы иначе и вероятно, вернувшись из магазина домой, я не чувствовала бы раздражение и необъяснимое беспокойство.

Глава 6

Когда местные интересуются, где я родилась, они ожидают услышать «в Решётах» или «в Быструхе», иначе говоря, они готовы услышать, что я приехала в Кочки (так называется село, в котором мы живём) из соседнего села. Вероятно, некоторые даже понятия не имеют о том, что можно родиться где-нибудь за тысячи километров от села, а потом приехать сюда жить. Для большинства местных жителей существует лишь крошечная часть этого мира, которая состоит из пресловутых Кочек и близ лежащих населённых пунктов. Эта часть мира настолько мизерна, что даже песочная крупинка кажется значительнее по размеру.

И всё же, откуда ты?

Ну, я закончила в Кочках школу… А сама я из Комсомольска-на-Амуре, – неуверенно отвечаю я.

Я всегда затрудняюсь давать ответ на вопрос «где ты родилась», ведь он означает «где твоя родина», а я не знаю, где моя родина. Комсомольск-на-Амуре, город, в котором я родилась, остался далеко в прошлом и с такого расстояния кажется неправдоподобным, словно я выдумала его. Там мы с папой и мамой жили в двухкомнатной квартире с балконом, выходящим на дорогу. Она проходила серой змеёй мимо наших окон, устремляясь в неведомые дали. Иногда я стояла на балконе и ждала возвращение папы, рассматривая прохожих. Он работал помощником капитана и бывало, что на несколько дней уходил в плавания.

Когда мне было четыре года, папа взял нас с мамой на корабль. На отце была чёрная форма, состоящая из кителя, брюк и фуражки. Он обладал невысоким ростом, но в форме выглядел элегантно и статно, как и полагается настоящему капитану. Мама стояла на палубе, и подол её платья развевался на ветру, отец был рядом с ней. Козырёк его фуражки искрился на солнечном свете. Мы были одни на целом корабле! Я бегала с палубы в каюту, смотрела за борт на волны, которые качали наш корабль словно мать, нежно убаюкивающая своего младенца.

Летом мы с папой, мамой и бабушкой ходили на пляж. Я плескалась в прибрежных водах реки Амур и выходила обратно на песок. Тело покрывалось мурашками, становилось зябко и я укутывалась в махровое полотенце.

Беззаботные дни детства сменяли друг друга. Их омрачало лишь то, что иногда приходилось ходить в детский сад, который я не любила всей душой. Там приходилось есть невкусные супы, в которых плавали кусочки лука. Однажды воспитательница присела со мной во время трапезы, выловила ложкой варёный лук и заставила меня его есть. Я испытывала неприязнь к этой женщине. Она кричала на детей и казалась мне злой и грубой тёткой.

В Комсомольске-на-Амуре мы жили единой семьёй. Мама, папа и я. Этого было достаточно для того, что бы я ощущала себя счастливым ребёнком. Мама играла со мной в куклы и читала сказки перед сном. Она была красива, женственна и добра, а на её лице часто искрилась улыбка. Лишь однажды я видела слёзы на её лице, когда умерла от несчастного случая собака по имени Малышка. Она жила у бабушки с дедушкой и обладала игривым дружелюбным характером. У неё была густая чёрно-белая шерсть, которая закрывала глаза, и небольшие ушки. Однажды папины родители ушли и оставили Малышку дома одну. В этот день она подошла к миске, чтобы поесть и подавилась костью. Когда бабушка с дедушкой вернулись, собака была уже мертва. Узнав о случившемся, мама села на диван и заплакала, закрыв лицо руками. Мы с папой были рядом и успокаивали её.

Моё детство не было безоблачным. В жизни маленькой Алёны происходили подчас страшные события, которые накладывали отпечаток на её сознании и восприятии мира. Тёмные тучи рыскали по небу, грозясь заслонить ясное солнце. Порой земля уходила из-под ног, и всё вокруг растворялось во мгле. Мир менялся. Я видела разрушение и ощущала страх, который заставлял трепетать моё детское сердечко.

Одним летним вечером мы с бабушкой сидели на скамейке напротив нашего подъезда и ждали, когда мама придёт с работы. Другие дети гуляли во дворе со своими родителями, играли в песочнице и катались на велосипедах. Высокий многоквартирный дом смотрел на нас с бабушкой сверху вниз множеством безликих окон. Мы прождали маму около часа, но она так и не появилась.

Я любила бывать в гостях у бабушки с дедушкой, но только не в тот вечер. Всю дорогу, пока мы ехали, я ощущала подступавшую к горлу тоску и одиночество. Я не знала, где мама, и это меня пугало. Ночь я провела у папиных родителей. Мне постелили отдельную кровать и я уснула, находясь в том же неведении. Я проснулась рано утром от того, что мне очень хотелось пить. Тихонько позвала дедушку, но он крепко спал на соседней кровати и не слышал моего тоненького голоска.

Деда, я хочу пить, – повторила я снова.

Дедушка продолжал спать. Я закрыла глаза и погрузилась в сон, так и не утолив жажду.

После загадочного и неожиданного исчезновения мама объявилась. Оказалось, что она допоздна задержалась на работе. В моих воспоминаниях остался образ напуганной маленькой Алёны, которая скучает по маме, хочет быть с ней и ей страшно от того, что мама не возвращается домой.

Однажды я встретила на детской площадке знакомую девочку из детского сада. Она предложила поиграть у неё дома, но мама сказала, что нам пора уходить. Я не послушала её и отправилась в гости к подружке. Мама не пошла с нами и осталась во дворе. Мы зашли в тёмный подъезд и начали подниматься по ступенькам на верхний этаж. Мне было не по себе в незнакомом месте, серые стены, пол, потолок – здесь всё было чужим и пугающим. Мы подошли к квартире, в которой жила подружка. Передо мной образовалась тяжёлая мрачная дверь, которая высокомерно глядела на меня сверху вниз. Мне показалось, что в её центре было объёмное изображение львиной головы, которая угрожающе разинула пасть и обнажила острые клыки. Но, возможно, этот образ – всего лишь плод моего воображения. Меня охватил ужас. Я сорвалась с места и что было сил побежала вниз по ступенькам, желая как можно скорее покинуть этот страшный подъезд и оказаться во дворе, где ласково греет солнышко и всюду зеленеет трава.

Я выбежала на улицу, но вместо того, чтобы ощутить облегчение и радость, меня постиг новый кошмар. Я обнаружила, что мамы нигде нет. Что-то подсказывало мне в тот момент, что надо делать. Вероятно, это был инстинкт, и он велел бежать вперёд. Ноги несли меня мимо детских площадок, и дети удивлённо смотрели мне вслед, а я громко кричала лишь одно слово – «мама! мама!». Я бежала мимо кирпичных домов, окна которых сурово и надменно следили за мной. Я бежала, пока не догнала маму. К этому времени она ушла далеко и продолжала идти, не сбавляя шага, к автобусной остановке. Я крепко схватила её за руку. Она шла вперёд, даже ни разу на меня не взглянув.

Когда мне было четыре года, в семье начался разлад. Родители стали часто ссориться. Они ругались, забывая обо всём, вертелись в круговороте неприязни друг к другу. Они так были поглощены ссорами, что часто забывали о том, что я нахожусь рядом. Я смотрела своими детскими наивными глазами на грязные разборки между ними, и меня брала ненависть. Беспощадная жгучая ненависть к себе. Именно я была причиной разлада в семье, так всерьёз полагала я. Из-за меня мама с папой ругаются, и никак не могут остановиться.

Эй! – крикнул папа, сидя на письменном столе.

Не эйкай! – сурово ответила мама.

Она схватила меня за руку, и мы вышли прочь из квартиры. «Как папа нехорошо разговаривает», – думала я, выходя с мамой за дверь.

Атмосфера недоброжелательности в семье нарастала. Ссоры родителей делали мир шатким, ненадёжным. В другой раз отец на моих глазах вдребезги разбил зеркало в спальне. Острые, неправильной формы осколки лежали на полу, а я стояла рядом и смотрела на них. Из соседней комнаты доносился свирепый отцовский крик: «Где деньги? Где ты спрятала деньги?»

В это время я подошла к зеркалу и сказала своему отражению, скорчив страшную гримасу: «Ненавижу тебя». Я схватила своей ручкой клочок светлых волос на голове и больно потянула вперёд.

В памяти сохранились воспоминания, когда я смотрелась в зеркало, хватая себя за волосы, а потом его разбил отец, но иногда эти события меняются местами.

Возлюбленные, которые однажды поклялись в любви и верности, перевоплотились в двух стервятников, пытающихся выклевать друг у друга сердца. В мире животных известно множество случаев, когда пары создаются на всю жизнь, но мир людей не таков. В мире людей царит хаос и сумбурность. Здесь нет и никогда не было стабильности. Как природные катаклизмы заставляют планету меняться вопреки её воли, так же и развод родителей внёс изменения в мою жизнь, разрушив крепкий фундамент под ногами.

Мы с мамой стояли на платформе и ждали поезд, который должен был увезти нас далеко от Комсомольска-на-Амуре, от бабушки с дедушкой, пляжа, омываемого рекой Амур и папы… Он стоял в стороне от нас. Я тихо подошла к нему, и он протянул мне разноцветную игрушку-пружинку. В воздухе витала тяжёлая невысказанность и печаль. Отцовские глаза густым туманом застилала грусть. У него было такое выражение лица, словно он извинялся передо мной, и в то же время на нём лежала печать безнадёжности и бессилия, что бывает перед неизбежностью.

Отец появлялся в моей жизни два раза. Первый раз, когда он приехал на пару дней в село; второй раз, когда я в сопровождении дедушки совершила путешествие, чтобы встретиться с ним.

Глава 7

После развода мама отстранилась от меня. Немного тёплого внимания и общения я получала от двоюродной сестры. Родители Юли развелись, и мать отдала её на воспитание бабе с дедой, тогда как сама жила и работала в городе, за двести километров от дочери.

Сестра как никто другой умела внести в мою жизнь веселье. Она умела найти ту невидимую ниточку озорства, умела рассмешить и себя, и других. Конечно, подростковые чудачества с возрастом утратили пыл, но в памяти осталось то беззаботное время веселья, проведённое с сестрой.

Но были случаи, когда из-за меня она незаслуженно получала нагоняя. Однажды нас вдвоём с сестрой отправили в баню. Ей дали наказ, чтобы она хорошенько меня вымыла. Когда мы вернулись, баба спросила, как меня помыла сестра.

Плохо…– вдруг ответила я.

Баба нахмурилась.

Почему ты её плохо вымыла? – строго спросила она.

Юля непонимающими, влажными от слёз глазами глядела на неё и не знала, что сказать. Слово «плохо» вырвалось так неожиданно и стремительно, что я не успела подумать, прежде чем ответить. Возможно, мытьё без мамы не принесло мне радости, но сестра не могла этого исправить, так же как баба была не в силах это понять.

В другой раз Юля ехала на велосипеде, а я бежала следом. Был тёплый летний вечер, коровы возвращались с пастбищ в родные стойла. Я боялась, что сестра уедет и я останусь на дороге одна, несмотря на то, что дом был за поворотом. Юля обернулась и улыбнулась мне, затем она прибавила скорость и скрылась из виду. Я ускорила бег, но неожиданно споткнулась и распласталась на асфальте. Домой я вернулась с разбитыми коленками и в слезах. Когда баба с дедой спросили, что произошло, я во всём обвинила сестру.

Летом мы с Юлей делали домики для кукол во дворе дома. Нам давали в распоряжение старые тумбочки, которые мы обустраивали как комнатки, и наши куклы ходили друг к другу в гости. Но наступило то лето, когда сестра не стала сооружать домик. Не сделала этого и следующим летом. Напрасно я просила её поиграть со мной. Сестра выросла и больше не интересовалась куклами, теперь я строила домик одна, а у моих кукол больше не было соседей.

Юля со школы увлекалась музыкой. У неё был магнитофон и кассеты с различными исполнителями, а на стене в её комнате висел постер с Дженнифер Лопес. Загорелая латиноамериканка смотрела со стены уверенно и смело. Я во всём хотела быть похожа на сестру. Её увлечения и стиль манили меня свой дерзостью и эстетикой. Она носила брюки и кофты, о которых я могла только мечтать. Ко всему прочему сестра обладала достойной фигурой и внешностью. Её густые чёрно-угольные брови достались ей от отца-азербайджанца, но всё остальное говорило о славянской наружности и гармонично смотрелось на лице тёплого оттенка. Для сестры я была лишь вредным ребёнком, который ходит за ней по пятам, вырывает у неё из журнала наклейки и пытается копировать её стиль. Я всюду следовала за Юлей, и баба с дедой в шутку называли меня «хвостиком». Мне становилось обидно от данного прозвища, которое указывало на то, что я являюсь не отдельным человеком, а лишь частью кого-то, причём частью не самой нужной.

Однажды у Юли появился ещё один хвостик. Деда привёз домой дикого утёнка, которого нашёл у воды, когда ездил на рыбалку. Маленький пушистый комочек с чёрными глазками-бусинками начал повсюду ходить за сестрой. Одним летним днём мы так разбегались по двору, что не заметили, как утёнок свернул себе шею. Разыгралась настоящая трагедия. Ясное безоблачное небо внезапно покрылось тяжёлыми тучами горя. Никто не понял, как это произошло. Утёнок бежал следом за нами, и внезапно упал. Его тельце обмякло и притихло, лапки покорно висели, когда его несли мимо. Я ушла на задний двор, села на крышку погреба и залилась безутешными слезами. Ко мне подошла мама и начала что-то говорить, пытаясь меня успокоить. Вероятно, в этот момент сестру успокаивала баба.

В период взросления сестра от меня отдалилась, и отчуждение, образовавшееся между нами, то и дело обнаруживало себя в различных ситуациях. Одним вечером Юля сидела за ноутбуком и не отрываясь от экрана смотрела видео. За окном чернело небо. Эту ночь я решила провести у бабы с дедой. Мне подумалось, что я скоротаю вечер в компании сестры, она покажет мне фотографии и мы вместе над чем-нибудь посмеёмся, как это часто бывало.

Я вошла в комнату Юли и тихо встала рядом с её столом. Она продолжала водить глазами по экрану, не обращая на моё присутствие ни малейшего внимания. Я спросила у неё, что она смотрит, но не получила ответной реакции. Огорчённая, я ушла в тёмную нежилую комнату, забралась на твёрдую кровать и так сидела – одна, в кромешной темноте. Мне нестерпимо захотелось домой, зарыться в свою тёплую мягкую постель, накрыться одеялом и забыть про своё одиночество.

Баба с дедой смотрели телевизор, из их комнаты доносились чужие громкие возгласы и реплики. Вдруг я услышала голос бабы.

А Алёна где? – спросила она у сестры.

Наверное, пошла в туалет, – ответила Юля.

Снова наступила тишина, и я поняла, что баба ушла обратно в спальню. «В туалет? Без фонарика? Одна?» – с возмущением и горечью подумала я. Туалет находился на улице, рядом с сараем, и чтобы дойти до него, надо было пересечь огород. В селе по ночам стоит кромешная тьма, ни один уличный фонарь не работает. Дойти до туалета ощупью и не провалиться в яму с фекалиями было рискованной затеей, а мрачные очертания сарая, в глубине которого молчаливо пряталось «нечто», нагоняли ужас. Внезапно меня посетила безумная, но манящая мысль. А если уйти домой? Прямо сейчас!

И вот я одна иду по пустынной дороге. Кругом молчаливая и пугающая тишина. В неё словно в вязкую жижу погрузились деревья и дороги, поля и огороды. Дома, расположенные по обочинам, презрительно следят своими тёмными окнами за каждым моим шагом. В них не горят огни, их стены с чёрными стёклами напоминают лица с пустыми глазницами. Есть ли там, внутри люди или же мгла поглотила их живьём, не оставив шанса на последний крик…

Я продолжаю неуверенно двигаться дальше. Скоро я достигну перекрёстка. Но что это? Там, где дорога уходит вправо мне чудятся едва уловимые движения… Я напрягаю зрение, суживая глаза, и пытаюсь разобраться в своём видении. Впереди, поглощённый мраком, шагает человек. Он идёт тихо, размеренно, но я слышу, как подошвы его ботинок касаются асфальта и это невыразительное глухое шарканье нагоняет на меня страх. Кто идёт мне навстречу – хороший человек или же дурной? Но хорошие люди не совершают проулок по ночам. Сердце колотится сильнее, и я чувствую, как слабеют ноги. Мы медленно продвигаемся навстречу друг другу. Может повернуться, убежать, пока ещё не поздно? – в смятении думаю я.

Человек не спеша опускает руку в карман. Только сейчас я замечаю на нём очертания широкополой шляпы. Во тьме сверкнуло лезвие ножа. Не помня себя от ужаса, я разворачиваюсь и бегу что есть сил. Человек тоже срывается с места. По улице раздаётся гулкий шум бегущих ног. Он становится всё ближе и ближе… Человек догоняет меня, я слышу за спиной его дыхание. Я забегаю за угол и останавливаюсь, окончательно выбившись из сил.

Тишина. Внезапно до меня доходит, что за моей спиной никого не было, что я слышала собственное дыхание. Становится спокойнее. От пережитого испуга дрожат колени, во рту пересохло и вдыхаемый воздух кажется колючим, словно царапает глотку. Почти слившись в единое целое с чёрным бархатом летней ночи, виднеется крыша. Я собираюсь с силами и делаю неверные шаги в направлении дома.

Ты не скроешься от меня, – доносится из черноты холодный как остриё ножа голос. – Никогда.

Позади меня стоит человек в шляпе. Его руки свободно висят вдоль туловища, а глаза разрезают тьму пронзительным блеском. Меня до костей пробирает дрожь. Я слышу крик, преисполненный безумства, и понимаю, что он доносится изнутри меня…

Я встрепенулась от нахлынувшего образа и обвела взглядом комнату. Нечёткие очертания стола, старая гладильная доска у стены и твёрдая поверхность кровати указывали на то, что я всё ещё здесь, у бабы с дедой. Обида на сестру по-прежнему подстёгивала меня совершить необдуманный импульсивный поступок, но страх был сильнее. Я тихо пробралась в комнату, накрылась одеялом и уснула. Страх помог мне в ту ночь не стать жертвой маньяка.

Глава 8

Я не думаю о переезде и ничего мне о нём не напоминает. Муж работает, дети ходят в садик, а я занимаюсь домашними делами и творчеством. Теперь я размышляю так: «Мы приняли решение, но до переезда ещё столько времени, что об этом можно пока не беспокоиться». Значительно легче жить, когда решение принято, каким бы оно ни было, поскольку неопределённость лишает уверенности. Ты словно мечешься от одного к другому, не зная, что выбрать. Но рано или поздно выбор придёт как озарение, и ты сразу поймёшь – да, это оно.

В начале ноября я начала укладывать вещи в картонные коробки и чёрные блестящие мешки. Больше всего на свете я хотела бы уехать из этого села. Раньше, когда о переезде не было речи и во мне говорила безнадёжность, я с досадой наблюдала, как другие люди пакуют вещи, садятся в машины и уезжают за сотни километров отсюда. Навсегда, без планов на возвращение. «Почему они, а не я?», – с горечью спрашивала я у себя, кляня тот день, когда решила снова поселиться в селе.

Но вот и мне улыбнулась судьба. В октябре мы приобрели четыре билета на поезд. Это был решительный шаг и я сомневалась, но собрав всю смелость в кулак, сказала мужу: «Давай». Мы сели за стол и открыли сайт железнодорожного вокзала. Несколько щелчков по клавиатуре и дело сделано. Психолог посоветовала выбрать купе, чтобы я могла чувствовать себя комфортно в поездке. Мы приняли её совет, и теперь нас ожидает отдельная комнатка в вагоне, в которой мы проведём двое суток.

Сколько переездов было в моей жизни… Я родилась в Комсомольске-на-Амуре, после развода мама привезла меня в Кочки. Закончив школу, я уехала учиться в Новосибирск и прожила там пять лет. Когда я вышла замуж и забеременела, мы с мужем уехали на юг, к Чёрному морю.

После окончания школы я приехала в Новосибирск, не зная самостоятельной жизни и не готовая к трудностям. Я впервые оказалась одна в пучине громадного, кишащего чужими людьми города и как никогда остро ощущала отсутствие защиты и поддержки. Первые дни со мной была мама, но вскоре она покинула Новосибирск и уехала обратно в село. Мною овладели тоска и уныние, я всей душою желала оказаться дома, где всё так привычно и знакомо. Меня окружали безликие, автобус был наполнен ими, и они не ведали, что творится у меня в душе, какое смятение, какая тоска меня гложет! Я не сдерживала слёз. Пока я была погружена в безрадостные мысли, уличные воришки воспользовались моим состоянием и обчистили мою сумку. Пропажу кошелька я обнаружила лишь придя домой к тёти, у которой остановилась на время учёбы. Дикие городские джунгли не жаловали таких растерянных и печальных, какой была я в то время.

Я поступила в медицинский университет, но я не выбирала профессию врача, и никогда не думала о том, чтобы лечить людей. Я хотела пойти на факультет клинической психологии или поступить на психолога в педагогический университет, но баба Валя сказала своё веское «нет». Родственники негативно относились к психологии, и не считали это достойным выбором. «Психологов этих, как собак», – говорила баба Валя. Она в своё время мечтала быть врачом, но поскольку ей не удалось осуществить свою мечту, она перенесла свои амбиции на нас с сестрой.

– Врач – это бог. Он вершит судьбы, от него зависит жизнь людей, – говорила мне баба Валя, когда мы сидели за столом на кухне.

Я успешно сдала экзамены и с нетерпением ждала результатов. Когда они стали известны, я пришла в восторг. По количеству баллов я прошла на факультет психологии в педагогическом университете и на лечебный факультет медицинского вуза. Передо мной стоял выбор, но я недооценила его важность. Мама переспросила меня:

Ты уверена?

Да! Конечно я уверена! Он же престижный! – ликовала я.

Наслушавшись пафосных речей о врачах, о том, что медицинский университет в Новосибирске является престижным, я поверила в то, что лишь избранные достойны учиться там. Эта мысль прельщала меня, лелеяла моё самолюбие. Девочка, которая за свою жизнь ни разу ничего не добилась, будет учиться в престижном университете. Где-то незримо глубоко теплилась надежда: «Может быть теперь я заслужу поддержку и поощрение родственников? Может, теперь я буду чувствовать себя нужной?»

Учиться в медицинском университете оказалось не просто. Учёба меня изнуряла. На лекциях было сложно сосредоточиться. Я с трудом видела, что изображено на доске и не понимала, о чём говорит лектор. Его слова рассеивались в воздухе, словно стайка мотыльков, и до меня долетали лишь обрывки слов. Я перестала понимать, где нахожусь и зачем мне всё это надо. Мне пришлось купить много книг, которые, как выяснилось, не слишком-то были нужны. По вечерам со мной случались приступы. У меня темнело в глазах, воздуха не хватало и было ощущение, что меня закрыли в тесной коробке. Мама посоветовала мне нюхать нашатырь, и я вдыхала резкие пары, как только чувствовала, что слабею.

У меня сильно ухудшилась память и упало зрение. Я пила таблетки глицина, но казалось, память становилась ещё хуже. Сестра в шутку говорила, что мне надо перестать пить таблетки и память восстановится. Однажды я забыла спортивную форму на физкультуру и мне пришлось возвращаться за ней обратно. У меня не было ключей от домофона и я простояла около часа у дверей подъезда, в напряжении ожидая, что кто-нибудь выйдет. Мне до сих пор снятся сны, в которых я не готова к физкультуре и мне приходится возвращаться домой, чтобы переодеться.

Занятия проходили в разных корпусах, которые были разбросаны по всему городу. Приходилось ездить на автобусе с одного занятия на другое, а затем выслушивать недовольных преподавателей, которые сердились на то, что студенты опаздывают на их предметы. Мне нравилась непринуждённая обстановка на английском языке и физкультуре. Интересно, что в школе было так же. Но в университете даже физкультура стала меня утомлять. Как-то во время бега я почувствовала, что нога в области голеностопа словно окаменела. Я не могла согнуть ступню и ощущала боль, когда пыталась это сделать. Я продолжила бег, шлёпая несгибаемой ступнёй по асфальту, и ничего не сказала преподавателю. Я никогда не умела обращаться ко взрослым, и не испытывала желания делать это.

Новосибирск – огромный городище, он занимает третье место в России по количеству проживающих в нём людей. Такая маленькая несмышлёная девочка как я могла с лёгкостью в нём затеряться, что однажды со мной и произошло. Мне надо было вовремя явиться на лекцию, но я вышла не на той остановке и долго не могла найти ни одного прохожего, чтобы спросить дорогу. Озиралась вокруг, но не видела ничего, кроме молчаливой пустоши из многоэтажных серых домов, в которых бродили тени. Наконец я увидела одиноко идущую девушку, и направилась в её сторону. Я с трудом её догнала, она шла гораздо быстрее меня, а я чувствовала себя маньяком, преследовавшим жертву. Девушка объяснила мне, на какую остановку идти, чтобы добраться до корпуса медицинского университета. Когда я прибыла на место, аудитория уже была закрыта, и там во всю шла лекция. Я просидела в коридоре, пока не начался перерыв.

Да, к таким трудностям жизнь меня не готовила. К счастью я познакомилась с Кириллом. С ним я чувствовала себя почти в безопасности. Мы начали с виртуального общения на сайте, когда я ещё жила в селе, а по прибытию в город, мы встретились. Кирилл обладал довольно приятной внешностью – светло-русые волосы, голубые глаза, светлая кожа. Он не был высок, но и не был низким, его голос звучал приторно-сладко. Он учился на четвёртом курсе технического университета, и был старше меня на три года.

Я расслаблялась только когда встречалась с Кириллом. Неудачи и провалы в учёбе забывались, сменяясь прогулками вдоль набережной и просмотром фильмов в его крошечной холостяцкой комнатушке. Я была влюблена в него и думала, что он тоже испытывает ко мне такие же чистые беззаветные чувства. Он дарил мне цветы и конфеты, назвал ласковыми именами, а его голубые глаза хоть и не были абсолютно искренними, но притягивали и манили.

Через полтора месяца мучений в университете я начала прогуливать занятия. Вместо того, что бы ехать на пары, я ехала на левый берег города. Автобус нёс меня через мост, проходящий через реку, и вскоре я оказывалась рядом с любимым. Я была счастлива проводить время в его комнатке, которая стала для меня спасительным островком среди бушующего океана.

Осень подходила к концу. Влюблённость в Кирилла проходила тонкой линией сквозь красно-жёлтую палитру листвы, вместе с сырым ветром и дождями наполняла душу, вселяя радость. В ноябре я перестала посещать университет, поставив во главу угла личные отношения. У меня накопилось немало «долгов» по химии. В школе я не понимала этот предмет, а здесь он казался мне непостижимым. Формулы, которые я никак не могла запомнить, элементы – нагоняли на меня тоску и отчаяние.

Так я жила, избегая проблем и препятствий, а жизнь тем временем готовила для меня новое испытание. Однажды я узнала, что сердце Кирилла принадлежит другой и всё время, которое мы проводили вместе, он был влюблён в девушку своего друга. Оказалось, что Кирилл был неравнодушен к ней ещё до встречи со мной. Они учились на одном и том же факультете и частенько проводили время в компании общих знакомых.

Во мне бушевали обида и ревность. Я нашла в социальной сети фотографии этой девушки и почувствовала себя никчёмной и некрасивой. У неё были длинные светло-русые волосы, сочные в меру пухлые губы, красивая округлая грудь… Она во всех отношениях была лучше меня. Я не хотела верить в то, что была для Кирилла тренировочным материалом, девочкой для отработки любовных навыков, ведь до меня у него не было серьёзных отношений. Он поступил подло, воспользовался моей влюблённостью, чтобы заполнить пробел.

Вскоре Кирилл сообщил мне, что мы расстаёмся. Он объяснил своё решение тем, что из-за него я поставила крест на университете и, видимо, полагал, что после расставания с ним я вплотную займусь учёбой. Местом прощания он выбрал крыльцо лабораторного корпуса, в котором в тот день у меня проходили занятия. Кирилл вручил мне серебряную цепочку, которую я со злости швырнула в урну. Он был шокирован тем, что его подарок угодил в мусорное ведро. Затем он развернулся и пошёл прочь. Не в силах смириться с расставанием, я побежала за ним. Я хотела вернуть всё на прежние места, но это было невозможно.

Мир померк. Я сидела в коридоре главного корпуса университета и безутешно плакала. Туда-сюда сновали студенты-медики, мимо прошла раскованная, крупная первокурсница, глядя на которую сразу было понятно, что её жизнь наполнена позитивом и у неё всё лучше всех. Она взглянула на меня и скуксила сочувственную гримасу.

Кто это тут плачет? – сказала она и двинулась дальше, не задержавшись ни на секунду.

Я ушла из коридора и устроилась на скамейке в холле, продолжая плакать. Рядом присел пожилой мужчина.

Что случилось? – осведомился он, и в его голосе я услышала заботливое участие.

Он ещё несколько раз спросил, что у меня произошло, но так и не получив ответа, ушёл. Я знаю, что он искренне хотел помочь, и я поступила невежливо, не ответив ему. Возможно, я обидела его молчанием, но в тот момент я не могла ни с кем говорить. Только Кириллу было под силу успокоить меня в тот день, но его больше не было в моей жизни.

Дни проходили друг за другом. Лишённая всякой надежды на лучшее, я сидела на полу в пустой квартире, отчаянно и горько плача. В тот сумрачный вечер ко мне пришло решение бросить университет, а на следующий год поступить в медицинский колледж. Я не желала себе лучшей жизни, нет. Я просто снизила планку, но решила остаться в русле медицины, которая словно въелась в мозги. Я не видела других путей, забыла, что в мире существуют другие профессии, помимо врачей и медсестёр. Мною правили тоска, одиночество, безысходность. Рядом не было ни одной доброй души, которая могла бы дать дельный совет, привести в чувства…

Глава 9

Плач вырвался из меня, словно давно ждал подходящего момента. Накопленные с годами эмоции хлынули потоком, и я рыдала, не в силах остановиться.

Глубоко вздохните, – сказала психолог с экрана ноутбука. Немного погодя она спросила, – О чём этот плач?

У меня не было под рукой платка, и я вытерла кофтой опухшее от слёз лицо.

О том, что мама больше не придёт… О том, что она умерла…

На меня вновь нахлынули слёзы.

Когда мне было пять лет, меня на несколько дней положили в больницу с диагнозом дисбактериоз. Я лежала одна среди чужих детей и их мам. Мама пришла навестить меня, и когда настало время уходить она встала с больничной кровати и направилась к двери. Я смотрела ей вслед и чувствовала безнадёжность. Когда она исчезла за дверью, меня захлестнула волна недетского отчаяния. Я плакала долго, не желая останавливаться, словно слезами хотела вернуть маму.

Детские слёзы не имеют ценности в мире, полном превратностей, но глупая надежда как будто говорила мне: «Поплачь и твоя мама непременно вернётся обратно». Другие женщины в палате, лежавшие со своими детьми, с раздражением посматривали в мою сторону. Их злые глаза сверлили меня: «Ну сколько можно!» Мама ушла. Мамы больше нет. Не важно, что она вернётся завтра. Её не было сейчас, только это имело значение.

Вы оплакивали потерю… – проговорила психолог, словно на неё нашло озарение.

Я плакала не потому что мама ушла. Я потеряла маму, пусть даже на день, пусть даже на один единственный миг. Но теперь я не могла её догнать и тем самым возродить, как это было на рынке или на прогулке во дворе. Теперь она ушла по-настоящему, оставив меня одну в страшном мире недружелюбных женщин, белых стен и чужих людей в медицинских халатах.

Будучи взрослой я решила разобраться в этой ситуации и спросила у мамы, почему она не легла в больницу со мной. Она ответила, что лечащий врач, молодой мужчина, сказал ей, что этого делать не нужно, что я уже большая и дети в моём возрасте лежат без родителей.

Прошло двадцать пять лет, а эмоции от пережитого оказались живы во мне. Они пластом упали на дно души и схоронились там. На сеансе я плакала, как тогда в больнице и больше не была не взрослой Алёной, а превратилась в маленькую испуганную девочку. Она жила во мне и временами в оцепенении хваталась своими крошечными ручонками за нити моей души. Меня, как и её, сковывал страх и беспомощность.

В декабре 2018 года я как никогда ощущала себя маленькой Алёной, и даже готовка не могла отвлечь меня от мрачных событий и последовавших за ними тревожных мыслей. Мужу сообщили, что его отец серьёзно болен. У него в голове обнаружили неоперабельную опухоль. Беда ворвалась внезапно и поселила страхи в наших сердцах.

Никто не давал точного ответа, сколько ещё проживёт отец мужа. Его болезнь стремительно прогрессировала. Однажды муж вернулся из магазина, бросил на пороге тяжёлые, до верху нагруженные продуктами пакеты, сел в прихожей и заплакал. Он получил трагичное известие утром, а днём уже был на пути в Иркутскую область, в свой родной городок, где жил и так скоропостижно скончался его отец.

Внезапный уезд мужа выбил меня из строя. Я осталась наедине с детьми и со своими страхами. По ночам я лежала в своей постели, чувствуя напряжение во всём теле, тяжёлые мысли не давали уснуть. Словно наяву мне виделось, как сейчас плохо мужу, как он один в поезде, среди чужих людей страдает от горя и никто не может ему помочь.

Я пыталась себя успокоить. Каждый вечер я ложилась на пол, над моей головой светила новогодняя ёлка. Я лежала, смотрела на гирлянды, переливающиеся в темноте комнаты, и слушала спокойную мелодию релаксации. Дети ложились рядом, но потом начинали бегать по комнатам и визжать. Днём я рисовала страшные рожицы – мои страхи, а потом дорисовывала что-нибудь забавное. Страх болезни был с огромной пастью, увенчанной острыми длинными зубами. Я брала красный фломастер и красила ему губы, дорисовывала шляпку и чёрные длинные ресницы. Теперь он не казался таким жутким, напротив, становился обаятельным и не внушал прежнего ужаса.

От тревог и недосыпания я чувствовала себя уставшей, и была не в силах справиться с обычной уборкой. Ко мне на время переехала мама, она помогала с детьми и домашними делами. На кухне она плохо ориентировалась, задавала массу ненужных вопросов, и толку от неё было мало, поэтому готовкой по-прежнему занималась я.

Эта трагедия случилась под новый год. Тридцать первого декабря мама взяла с собой Даню, и они отправились к бабе с дедой, где их ждала праздничная атмосфера и угощения. Я не пошла с ними, а осталась дома с маленькой Софией. В квартире было тихо, в этой тишине я видела спокойствие, в котором так нуждалась. Я усадила дочку за столик, покормила, затем потеплее одела и вынесла на улицу, посадив в санки. Я стояла и слушала, как в тёмном небе разбиваются и не долетают до земли, рассеиваясь в холодном воздухе, различные таинственные звуки. Через пол-часа из-за угла дома вышли Даня, мама и деда. Они улыбались и несли с собой праздничное настроение и салаты, которые баба заботливо разложила по формочкам.

Время от времени я брала в руки книгу. В школьные и студенческие годы я не особо любила читать, считала это занятие скучным, а иногда мне даже приходилось заставлять себя, чтобы сесть за книгу. Теперь же я нашла в чтении свою отдушину. Книги отвлекают меня от проблем и забот, уносят в свои миры. Иногда эти миры жуткие и страшные, иногда смешные и забавные, а иногда просто заставляют задуматься… Мама принесла с собой книгу под названием «Душеполезные поучения», автором которой является христианский святой Авва Дорофей. Меня увлекло жизнеописание святого, его мысли. Каждый день я садилась в кресло и читала главу за главой. Непростые судьбы, ситуации, о которых он поведал в своей книге придали мне душевных сил. «Надо быть сильной, не поддаваться на дьявольские уловки», – решила я.

В этот непростой период помимо чтения меня успокаивали рассказы мамы. Она работает в библиотеке и время от времени готовит материалы к занятиям, на которые приходят ученики из школы. Я с удовольствием слушала о том, как жил и путешествовал датский писатель Ханс Кристиан Андресен, и картины из прошлого живо рисовались в моём воображении.

В конце января муж вернулся домой. Он выглядел как обычно, без тени трагизма на лице, словно ездил в гости, а не на похороны своего отца. То, что творилось у него в душе, было никому не известно. У меня же участились приступы паники и тревоги, из-за которых иногда приходилось откладывать обыденные дела. Случалось, что вместо того чтобы сходить с детьми в поликлинику, купить продукты или навестить знакомую, я оставалась дома с панической атакой. Приступы случались со мной и раньше, но чрезвычайно редко – раз в несколько лет. Единичные панические атаки не доставляли мне особого дискомфорта, и я жила обычной жизнью, не думая о них. Сейчас октябрь и я часто думаю о приступах, боясь, что меня накроет в любую минуту. Атаки уже случались со мной в доме культуры, когда я сидела в зрительном зале на концерте, после занятия бегом, во время прогулки с детьми, за обедом…

После смерти отца мужа прошло полгода, и я решилась обратиться к психологу, которая уже проводила со мной сеансы психотерапии раньше, во время кризиса отношений с мамой. Поскольку в месте, в котором я живу, нет клинических психологов, я воспользовалась интернетом и после поисков специалиста набрела на сайт клиники психологической помощи, которая находится в Новосибирске. Там мне и порекомендовали Елизавету Петровну.

Сеансы проходили по скайпу, за час терапии я отдавала около трёх тысяч рублей. Изначально Елизавета Петровна произвела на меня приятное впечатление. От неё исходило душевное тепло, которое чувствовалось даже через скайп. После сеансов у меня возникало желание обнять своих близких. Когда я обратилась к ней по поводу панических атак, она рассказала и показала несколько методов самопомощи, которые включают в себя дыхательные упражнения. Елизавета Петровна приятно улыбалась и внимательно слушала, но в какой-то момент в ней стали происходить изменения, которые наложили отпечаток на терапии. Наши сеансы приобрели нерегулярный характер, и промежутки между ними становились всё длинней и длинней.

Однажды Елизавета Петровна сообщила мне про некую платную программу для самостоятельной проработки психологических проблем. Для того, чтобы пройти первую часть методики, нужно было отдать пять тысяч рублей, причём на выполнение заданий давалось только двадцать четыре часа. Если человек по каким-либо причинам не успевал пройти все шаги методики, он должен был заново платить ту же сумму, чтобы пройти первую часть до конца. Вторая часть программы стоила двадцать тысяч рублей, третья – пятьдесят тысяч, четвёртая – двести… Елизавета Петровна настоятельно рекомендовала купить эту программу. «Я не могу быть всё время с Вами, – писала она. – Эта программа – просто необходима Вам». И добавила, что всех своих клиентов переводит на эту систему.

Я доверяла Елизавете Петровне и решила приобрести первую часть. Но сайт, на котором была программа, то и дело выдавал ошибку, и мои попытки по приобретению первого уровня не увенчались успехом. Тогда муж нашёл бесплатную версию методики. Я посвятила весь день сидению за ноутбуком и выполнению заданных шагов. К вечеру я почувствовала опустошённость, словно из меня высосали всю энергию и радость.

Создательницами этой «необыкновенной» методики являлись три молодых девушки. Видео с одной из них произвело на меня неоднозначное впечатление. Её внешний облик словно был слизан с глянцевого журнала: уложенные волнами каштановые волосы, на груди красовалось массивное украшение, одежда не выражала индивидуальности, но была такой же стильной как и весь надуманный образ этой особы. На видео она выглядела неуверенно, особенно это чувствовалось по голосу, в котором я услышала нотки сомнения. Словно ей было не по себе от того, что она говорила.

На следующее утро я расставила все точки над «и», сделала вывод, что психолог не должен навязывать человеку что-то купить. Елизавета Петровна проявила настойчивость, она пыталась заставить меня потратить деньги на то, что на деле вызывало смутные сомнения. Она подорвала моё доверие, и я пришла к заключению, что сеансы с ней необходимо раз и навсегда прекратить.

Я бы могла сказать «ещё один человек разочаровал меня», но не скажу. Люди имеют свойство меняться и часто не в лучшую сторону. Позже я узнала, что Елизавета Петровна стала компаньоном создателей этой методики. Что ж, каждый человек волен делать собственный выбор, но этот факт не умоляет того, что выбор может быть правильным, исходящим из моральных соображений и неправильным, который обычно делают, руководствуясь личной выгодой.

Позже мне приснился сон, в котором полная девушка громко испускала газы, словно это было в пределах нормы. К ней подходили люди и с самыми серьёзными лицами становились рядом. Я же напротив отошла подальше от зловонного места, испытывая неприязнь к происходящему. Так на самом деле выглядела ситуация с Елизаветой Петровной и методикой, и попахивала она дурно.

В августе 2019 года я прекратила всякие контакты с Елизаветой Петровной несмотря на то, что панические атаки по-прежнему меня донимали. Спустя некоторое время я вновь обратилась к интернету в надежде найти другого, более порядочного психолога. Несколько дней я листала страницы сайта, на котором был огромный выбор специалистов. Я читала их резюме и отзывы клиентов, но не могла определить, к кому именно обратиться. Одни психологи выглядели слишком уверенно и даже пугающе уверенно, другие не внушали доверия, третьи выглядели приятно и внушали доверие, но либо не имели опыта, либо не занимались такими проблемами, которые были у меня. В конце концов поиск специалистов меня утомил.

А давай к этому, – предложил муж, показав на фотографию женщины средних лет.

Наверное, он сказал это в шутку, но я была на грани отчаяния и приняла его предложение, тем самым поставив точку в вопросе выбора.

Анна Максимовна оказалась старше, чем была на фотографии своего профиля на сайте. Она внимательно меня слушала и постоянно что-то записывала. Увы, она не излучала той лучезарной энергии, которая исходила от Елизаветы Петровны. Напротив, она задавала мне довольно резкие и бескомпромиссные вопросы. После сеансов с ней я чувствовала себя неспокойно и почему-то неловко, словно я чего-то стыдилась. Но некоторые вопросы психолога наводили на интересные и неожиданные мысли. Я начинала смотреть на ситуации с другого ракурса и задумываться над событиями из прошлого.

Я так и не прониклась симпатией к Анне Максимовне и после третьего сеанса решила, что больше не буду заниматься психотерапией. У меня возникла мысль, что она своими холодными немилостивыми руками лезет в самые сокровенные закутки моего подсознания, что вызвало ещё большую неприязнь к ней.

Уставшая и сломленная, я обратилась к психиатру, который в свою очередь выписал мне рецепт на антидепрессанты. Спустя год я нашла на том же сайте Людмилу Григорьевну, клинического психолога, с которой у нас установились доверительные отношения и с которой мы проводим сеансы по сей день.