Читать книгу Две Веры Блаженной Екатерины - Алёна Митрохина - Страница 1

– Блаженная! Чокнутая! Дура! – муж метался по кухне мимо Екатерины и изрыгал ругательства.

Екатерина пятилась к двери, но он ловко обходил ее и, оттесняя обратно к дивану, толкал, не давая встать. Она плюхалась на холодную кожаную поверхность и осторожно гладила ее, словно боясь причинить боль.

Прощалась.

Диван она купила по объявлению у какого-то совсем опустившего и спившегося гражданина – то ли уже бомжа, то ли готовящего стать таковым. Но диван был не диван – мечта! Кожаный, с прямой, как бы в деревянной раме, высокой спинкой, которую венчала полочка для слоников, с латунными клепками, подлокотниками-валиками, короткими резными ножками, жесткий, но, тем не менее, уютный и абсолютно домашний! Подобные диваны стояли в кабинетах знаменитых ученых и партийных деятелей – так казалось Екатерине. Такие диваны, как и пузатые деревянные буфеты, как и комоды с выпуклыми полукруглыми ручками, похожими на перевернутые круассаны, как и венские стулья, патефоны и зеленые лампы надо передавать по наследству своим детям и детям своих детей, потому что именно эта мебель хранит родовую память, сама являясь частью рода. И Катерина решила, что этот диван станет началом ее собственного, неповторимого, большого рода – с детьми, внуками, правнуками, собаками, кошками, смехом, чистыми огромными окнами и – диваном.

Диван был в весьма неплохом состоянии, кожа (по причине постоянного использования по назначению) отполирована до зеркальной гладкости, но целая и почти без трещин. Не хватало нескольких заклепок в обивке, на ножках – пара глубоких царапин, на деревянной полке кто-то разлил чернила, вот, собственно, и все повреждения. Хорошему реставратору – плевая работа!

Пропитый продавец, несмотря на кажущуюся потерю осмысленности и трезвого взгляда на происходящее, не продешевил, цену загнул фантастическую и не уступил ни тысячи, как Катя не уговаривала. «Дорого – не бери», – нагло ухмылялся пьянчужка, всем нутром своим почуяв скорую наживу, распознав в Катерине родственную душу, такую же юродивую, как он сам: только он пил горькую, а она хотела диван. Ну, у каждого свои слабости и свои страсти!

Взяв с «бизнесмена» слово никому диван не продавать и вообще сидеть на месте, Екатерина побежала искать отделение любого банка: статус и надежность учреждения ее не интересовали, главное, чтоб оно находилось рядом с точкой продажи вожделенного предмета мебели.

Это оказался, как значилось на бумажке, засунутой в прозрачный файл и приклеенной к стеклянной двери скотчем, «Допофис» банка с неизвестным доселе Катерине названием. В офисе, как две сонные мухи, скучали сотрудницы, одарившие запыхавшуюся Екатерину равнодушным взглядом и приступившие к обслуживанию клиентки не спеша и без энтузиазма. Сотрудницы долго и муторно выясняли цель Катерининого визита, требуемую сумму, наличие необходимых документов (благо, паспорт всегда болтался в сумке!) и, в целом, финансовой благонадежности.

В процессе сканирования документов и заполнения необходимых формуляров сотрудницы всякий раз подробно консультировались друг у друга, а когда компьютер вдруг зависал в продолжительных раздумьях, начинали ходить по офису, тревожно глядя одним глазом в мерцающий экран, а другим – на нетерпеливо ерзающую на широком, но совершенно неудобном кресле Екатерину. На спинке кресла красовалось застарелое, непонятного происхождения пятно, а само оно было продавленным и несвежим, как и весь ремонт в этом финансовом оазисе. Но вертелась и нервничала Катерина не из-за этого – в конце концов, какая разница, где просить заем, деньги везде одинаковые. Катерина волновалась, как бы ее спекулянт не слинял или, что еще страшнее, не продал диван за те полтора часа, что Катя мается здесь, в банковском представительстве!

А то, что диван её – вопрос решенный. Отреставрированный, приобретший былой лоск вожделенный диван уже стоял на ее кухне, самом любимом месте квартиры – пока, конечно, мысленно. Катя вскакивала с кресла, теребила ручки сумки и жалела, что не догадалась взять у пьянчужки номер телефона: объявление о продаже, написанное на листке тетрадки в клеточку и криво приклеенное на дверь ее подъезда, она куда-то засунула, а куда, как обычно с ней бывает, забыла.

Банковские служительницы напряженно следили за беспокойной клиенткой.

«Наверное, думают, что я наркоманка», – предположила Екатерина причину их озабоченности и угадала.

«Поди наркоманка, вон как суетится», – жарко шептала одна корпулентная сотрудница другой.

«Точно наркоманка! У-у-у, глаза-то как бегают! А улыбочка! Улыбается она. Знаю я таких, видала, у меня сосед такой же, Колька, наркоман проклятый, все из дома вынес уже», – с видом знатока соглашалась другая.

«Еще этого нам не хватало! Принесла же нелегкая! А у нас даже охраны нет», – сокрушались обе и недовольно посматривали на Катерину.

Екатерина же, обладательница безупречной трудовой биографии – 15 лет на одном месте, да еще и государственной службе – шутка ли! – все пыталась заглянуть в мигающий монитор с надкусанным яблоком на изнанке, торопя его принять нужное ей решение. То, что решения в этом замершем офисе принимает именно компьютер, а не безответные сотрудницы, Екатерина была совершенно уверена. Сотрудницы же закрывали широкими спинами экран и велели ожидать – это Москва что-то висит, такое бывает, неубедительно объясняли они клиентке.

Наконец, компьютер моргнул, пискнул и выдал решение – кредиту быть! Машина дала добро на заем и началась долгая процедура оформления выдачи необходимой суммы. Катя беспрестанно смотрела в портативную фотокамеру, то открывая, то закрывая по команде глаза, подписывала немыслимое количество бумаг, на каждое действие получая одноразовый разрешающий код на телефон. Словом, процесс получения денег сопровождался таким количеством разрешительных документов и подписей, что Кате стало ясно-понятно – это не просто покупка старого дивана, это приобретение как минимум аукционного лота, а как максимум – судьбоносного предмета.

Забрав из скрипящего старого банкомата купюры и не попрощавшись с апатичными работницами финансовых услуг, Катерина рванула к продавцу, умоляя всех богов о том, чтобы тот оказался на месте и, желательно, во вменяемом состоянии.

Делец ждал ее на улице. К удивлению Кати почти трезвый, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, потирая руки.

– Пришла, блаженная? – улыбка обнажила творящуюся во рту стоматологическую катастрофу, но, как ни странно, была искренней и даже обаятельной.

«А ведь он не так прост, как кажется, – подумалось вдруг Екатерине, – Вот откуда у него этот диван? Не похоже, что краденое или чужое продает…». Но развивать мысль не стала, боялась, что углубится в тему и, чего доброго, начнет жалеть. Пьяный незнакомец, назвав ее блаженной, угадал – такая она и была…

– Блаженная! Куда это ты собралась?

Катя вздрогнула. Погрузившись в мысли, она почти забыла про мужа. Супруг в вытянутой любимой футболке с большой черной обезьяной на груди и в трусах веселого зелененького цвета продолжал рассекать кухню уверенными твердыми шагами.

– Нашла себе кого-то? – указательный палец обвинительно уперся в Катин лоб. Она боднула головой, как корова, а глазами уставилась в мужнины трусы, на боку которых виднелась маленькая дырочка – разошелся шов. Муж проследил за ее взглядом и тоже увидел прореху. Опустив указующий перст, вышел из кухни и кричал уже из комнаты.

– Говори правду, все равно узнаю! Нашла себе кого-то? Знаю я тебя. Нашла? Говори, к кому уходишь!

– Я не к кому, – громко ответила Катерина и добавила уже тише, – я от тебя.

– Что ты все бормочешь? – муж появился на кухне одетым в тренировочные штаны.

– От тебя, говорю, ухожу, – повторила Катя. – От тебя, а не к кому-то.

– Врешь, – не поверил супруг.

– Честно, – ответила Катерина и улыбнулась.

Улыбалась она всегда. Во всех ситуациях, кстати и некстати. Улыбка выходила странной: отстраненной и одновременно извиняющейся, рот немного кривило вправо и часто казалось, что еще чуть-чуть и Катеринина расплачется. По-другому улыбаться не получалось, как Катя ни старалась. Она усердно репетировала перед зеркалом голливудское обаяние на тридцать два зуба и вроде не без успеха – данные позволяли, зубы у Екатерины были роскошные, белые и ровные, а губы – нежные и пухлые, но в жизни вместо всей этой победной красоты выходило жалкое подобие.

– Лучше не улыбайся совсем, – морщился досадно муж. – Ну как блаженная, ей-богу!

…Когда Кате было лет пять, ей долго снился один и тот же сон. Снилось, что она просыпается посреди ночи и видит, как по краю кровати, цепляясь за простыню, в ее постель пытается забраться крохотный отвратительный человечек. Похож он был на маленького старичка, с длинным крючковатым носом и копной спутавшихся волос. Еще вроде бы помнила Катя колпачок и жилетку, хотя, возможно, их и не было. Но вот голос этого существа она запомнила очень хорошо – злобный, скрипучий и странно гулкий. Человечек говорил быстро и невнятно, и все же Катерина различала страшные ругательства, адресованные ей. Она пыталась встать и убежать, но, как это часто случается во сне, у нее ничего не выходило: ватные ноги не слушались, глаза не видели, а голос пропадал, как ни пыталась она кричать. Навязчивый кошмар длился больше года. Маленькая Катя просилась спать к маме, но человечек лез к ней и там.

И все-таки однажды у нее получилось выкрикнуть: «Что ты хочешь от меня?!». И уродец ответил! Гнусным страшным голосом он сказал ей (она помнила это до сих пор) буквально следующее: «Ты должна всегда улыбаться! Всегда! Всю свою жизнь!». И, пригрозив Катерине кривым пальцем с острым ногтем, старичок исчез раз и навсегда.

Катя подчинилась сразу и приказ улыбаться исполняла с тех пор беспрекословно. Правда, улыбка эта не выражала никакой радости, а была немного жалкая и как будто не от мира сего. Одним словом, блаженная.

… – Ну вот что я делаю не так? В чем неправ? – супруг смотрел на улыбающуюся Катерину почти с ненавистью. – У тебя же все есть! Да перестань ты лыбиться, дура!

Дурой он называл ее от бессилья, она это понимала и не обижалась. Она вообще ни на кого не обижалась. Давно услышала по телевизору сказанную каким-то психологом фразу о том, что «на самом деле никто никого не хочет обидеть, просто кому-то самому хочется обидеться» и беспрекословно приняла это за второе правило своей жизни. Первое правило – улыбайся, второе – не обижайся.

Лучшая подруга Люська Катеринины убеждения не разделяла:

– Что ты себе напридумывала теорий? Бред какой-то! Что значит «не хочет обидеть»? Именно хочет и, самое главное, знает как! И ты здесь совсем ни при чем, и нечего из себя святую изображать.

На этих слова Люська заставляла Катерину повернуть голову:

– Пытаюсь увидеть нимб над твоей головой, смиренная ты моя, он там точно есть! – объясняла подруга и добавляла. – Должны быть рога, а у тебя – нимб!

Сама Люська твердо стояла и на ногах, и на своём – всегда точно знала, чего хочет и не уступала никому и никогда.

Работала подруга начальником отдела статистики в каком-то Главке. Катерина – убей! – никак не могла запомнить ни названия этого самого Главка, ни того, чем в целом там занимаются. Подруга жонглировала статистическими данными неизвестной направленности, словно циркач-профессионал, постоянно повторяя фразу то ли известного писателя, то ли неизвестного политика, то ли вышестоящего начальства: «Есть ложь, есть большая ложь, а есть статистика». Во времена, когда отчеты направлялись в нужные инстанции на бумаге, Люська с хваткостью заправского сыщика умела разглядеть на огромных статистических простынях, склеенных из нескольких листов формата А4, ошибочную цифру, которая портила весь стройный ряд требуемого показателя. Цифры были столь малого размера, что самой Екатерине понабился бы, наверное, микроскоп, чтобы их разглядеть.

«Как ты видишь, где ошибка?» – изумлялась всякий раз Катя, когда подруга, с торжествующим криком «ага, попалась!», тыкала в середину пестрого поля чисел, от которых рябило в глазах.

«Чутье, – объясняла Люська свою прозорливость, – поработай с мое!».

Сейчас почти все отчеты формировались автоматически специальной программой и оставались навечно в серверах, но подруга продолжала собирать и хранить зафиксированные за все годы работы данные в высоких, под потолок, железных шкафах, стоявших в ее кабинете. «Зачем они тебе? – резонно вопрошала Катерина, когда, забежав к подруге в обеденный перерыв, в поисках шоколадки инспектировала кабинетные хранилища. Иногда шоколадка находилась, а Катя в очередной раз поражалась количеству старых, некоторых уже желтых и ветхих времен царя Гороха бумаг в Люськиных архивах, а потом долго чихала и шмыгала от забившей глаза и нос бумажной пыли.

«Пригодятся, – многозначительно смотрела на Катерину Люська. – Мало ли что!» – и она поднимала глаза наверх, показывая тем самым, что там, наверху, кому-то могут понадобиться эти устаревшие сведения. Видимо, статистика (читай – вранье) в них фиксировалась с размахом и слишком важная, чтобы прервать ее неизвестно когда начавшуюся логику простым уничтожением документов. И, видимо, поэтому Люська – единственная, кто в Главке мог с ходу разобраться в многолетних сведениях, помнившая всё и вся, являлась бессменным статистическим начальником уже почти двадцать лет. Так, по крайней мере, думала Екатерина.

Но настоящей страстью подруги были не цифры и отчеты. С истинным азартом и вдохновением Люська занималась … преумножением собственной недвижимости.

Так получилось, что несколько лет назад на попечении Люськи остались три старушки: тетя, приходившаяся Люськиной маме родной сестрой; сестра первой жены первого маминого мужа (муж давно почил в бозе, а других родственников не имелось); и какая-то невнятная то ли племянница, то ли неизвестно кем приходящаяся родственница жены умершего маминого брата, также не имеющая за спиной никаких родственных тылов, так как жена брата умерла год назад от инсульта. Люськина мама, Надежда Петровна, довольно неожиданно, но весьма счастливо второй раз вышла замуж, причем за испанца, и умотала в солнечное Средиземноморье, оставив на Люську все это безродное старушечье хозяйство и, на всякий случай, генеральную нотариальную доверенность на совершение любых юридических действий.

К слову сказать, старушки, хоть и весьма пожилые (всем далеко за 80), были в полном уме, самостоятельны и в особой заботе не нуждались, то есть хлопот не доставляли. Сообразительная подруга смекнула, что, если в случае кончины маминой сестры, то есть Люськиной родной тетки, квартира достанется ей по закону, то в остальных случаях недвижимость уйдет в пользу государства, так как формально ее престарелые владелицы Люське никто.

Поэтому предприимчивая Люська оформила со всеми договоры ренты с пожизненным содержанием, чем по сути закрепила свое право на вожделенные квартиры, ибо они и были – цель и смысл.

В течение года старушки, одна за другой, тихо ушли из жизни, не обеспокоив Люську ни изматывающими болезнями, ни маразматическими чудачествами. Словно три бусины с прохудившейся нитки они неслышно соскользнули в иной мир, и мир тут же о них позабыл.

Квартиры, доставшиеся Люське, были очень удачны в плане расположения – все в центре города, но не очень хороши в плане текущего состояния – всем жилищам требовался ремонт. Двум – не слишком срочный, их Люська сдала студентам вуза, расположенного напротив, а одной – капитальный.

С нее-то и начался Люськин успех на риэлтерском поприще. После анализа ситуации на рынке жилья, многочисленных встреч, переговоров, нескольких перепродаж и одного обмена из «убитой» двухкомнатной «сталинки», нуждающейся в замене всего – от труб и проводки до пола и потолков, Люська оказалась владелицей новой, с дизайнерским ремонтом и бытовой техникой трешки-студии в новом районе с инфраструктурой, транспортной развязкой, торговыми центрами и зонами отдыха для детей и взрослых. Успех так окрылил Люську, что планы в отношении двух оставшихся квартир у нее были грандиозные: обзавестись посредством сделок с ними недвижимостью в Москве или Питере, какой из городов выбрать, Люська пока не определилась.

Екатерина всю эту возню с квартирами не то, чтобы не одобряла, но не совсем понимала. У Люськи имелась своя стометровая трехкомнатная квартира с давно выплаченной ипотекой, где она проживала с мужем и дочерью, а еще квартира иммигрировавшей матери, хоть и хрущевка, но в хорошем районе и с ремонтом.

– А что ты хочешь? – воинственно излагала Екатерине подруга свои доводы. – Что ты хочешь? У меня дочь подрастает, не успеешь оглянуться – институт, а там и замуж. На какие шиши все это обеспечивать? На зарплату что ли? Ой, не смешите мои тапки! Недвижимость – лучшее вложение, всегда в цене! Лишнего не бывает. Квартиру всегда в аренду сдать можно, вот тебе и доход, сиди, ничего не делай, денежки получай! Недвижку только дураки продают, – резюмировала Люська и добавляла, – дураки, да вот такие как ты – блаженные.

Это она про квартиру, доставшуюся Катерине в наследство от бабушки, которую Катя благополучно продала, а деньги отдала мужу на покупку и отделку их совместной новенькой студии со спальней и кухней-столовой в по-настоящему элитной высотке с охраной, консьержами и лифтом до самой парковки.

О продаже бабушкиной квартиры верная Люська узнала пост-фактум. Квартира продалась очень быстро, поэтому Катерина ничего не успела ей рассказать. Сосед, много лет уговаривавший Екатерину продать ему эту однушку, чтобы переселить туда тещу, с которой совместно проживал в угловом подъезде, как только узнал, что Катя, наконец, решилась на продажу, тут же выкупил жилье без всякого торга и придирок. Да еще и помог быстро оформить документы, чему Катерина несказанно радовалась – ходить по инстанциям она не любила и не умела, вечно забывала важные бумаги или являлась в неприемные часы и дни.

– Ну, хоть не продешевила и то ладно, – ворчала оказавшаяся не у дел и тем самым немного обиженная Люська. – Надеюсь, благоверному деньги-то под расписку дала? Через нотариуса?

Но Катя лишь улыбнулась своей странненькой улыбочкой, и подруга схватилась за сердце:

– Блаженная! Как есть блаженная! Ты меня до инфаркта доведешь, Катька! Господи, да что ж ты за дура-то такая! Он ведь обманет тебя, деньги возьмет – и поминай как звали. Ни квартиры тебе, ни денег. Почему мне не сказала? Уж я б тебе посоветовала!

– Не обманет, – улыбалась Катя. – Я ему верю.

Верить – таким было третье правило Екатерины. Она не пыталась ловить на лжи, сопоставлять факты и изобличать, но когда вранье выходило наружу – а это рано или поздно случалось всегда! – Катя рассуждала просто: если соврал, значит по-другому не мог. Поэтому и верила.

– Паша меня любит, зачем мне какие-то расписки, – парировала Екатерина подружке.

– Но вы официально не женаты, не зарегистрированы! – крутила пальцем у виска возмущенная Люська. – Гражданский брак – это ни о чем, никаких обязательств. Самое главное, даже если сейчас распишитесь, квартиру не поделить, она оформлена до брака. Ведь оформлена уже? Оформлена? Говори! – как заправский следователь наседала на Катерину Люська.

– Оформлена, – кривоватая улыбочка в ответ.

– Да что ж ты за простодырая такая, ты разве не понимаешь, в случае чего – ни копейки не вернешь!

– Да не будет никакого случая, Люсь! Все у нас хорошо, мы уже ремонт начали и мебель присмотрели, я уже кредит на нее взяла.

Люська со стоном опустилась на стул и прижала ладонь ко лбу, оттопырив пухлый мизинец и прикрыв глаза – она любила театральные эффекты, которые на Катерину, к слову, совершенно не действовали: театр она не уважала.

– Мебель будешь покупать, так хоть чеки сохраняй, блаженная ты моя, хоть их-то ты можешь сохранять? – не открывая глаз, командовала подруга. – Или мне, что ли, отдавай.

***

– Квартиру делить с тобой не буду, поняла? Квартира – моя! – муж пронзал Катерину взглядом – ждал реакции.

В квартире почти половина денег Катеринина, да еще мебель на ее кредите, не может же она промолчать! А оформлено все на него, так-то. Но он ведь ее и не гонит, она сама собралась куда-то. А то, что ни с чем останется – об этом наверняка не подумала.

– Ты только в суд не вздумай, не позорься! Брак у нас с тобой гражданский, да какой брак – сожительство! Ни детей, ничего…Так что ни один суд тебе не выиграть, – голос супруга крепчал от железобетонных аргументов. – А если чеки предъявишь на мебель, так это – тьфу! Тьфу твои чеки! Собирала чеки-то? Подружка поди надоумила?

Сложив руки на груди, муж смотрел на Катерину, все еще сидящую на неудобном диване.

…Когда эту грязную кожаную бандуру пытались заволочь в сверкающую ремонтом квартиру три столь же грязных и невразумительных типа, за которыми маячила растрепанная, но совершенно счастливая Катька, Паша встал стеной. Он категорически отказался пускать компанию в дом, а восторженная Катерина, от которой он пытался добиться объяснений, прыгала вокруг него и типов, толкуя что-то про начало рода, семейные ценности и прочую чепуху. Типы маялись в дверях, обращались к нему почтительно «хозяин» и озонировали пространство ароматами застарелого перегара. Из квартиры напротив, услышав шум, выглянули соседи и изумленно взирали на происходящее, а затем, неодобрительно покивав в пространство, скрылись за железной дверью. Пашка чуть со стыда не сгорел – соседи были влиятельные и со средствами, и Пашка уже имел на них виды, хотел предложить бизнес.

В конце концов решили оставить диван в общем коридоре – до передачи его реставратору. От заноса сомнительного приобретения в квартиру спасли … клопы.

– Ты уверена, что в нем нет клопов? – задал муж козырный вопрос, зная, что жена до оторопи боится любых, а особенно домашних, насекомых.

Один из грузчиков, до этого молча ожидавших участи мебели, вдруг вскинулся и зло произнес:

– Нет там никаких клопов! Сам ты клоп!

Паша, изумленный столь неожиданной агрессией, вопросительно воззрился сначала на него, а затем на жену, которая пыталась объяснить мужу, что «это владелец дивана, и раз он говорит, что нет клопов, значит, их нет». Но все-таки согласилась, чтобы диван постоял на общей площадке.

– Это что такое сейчас было? – потребовал объяснений муж, как только сомнительная троица, не взяв денег, которые совала им в руки виновато улыбающаяся Катерина («Доставка включена в стоимость», – с достоинством заявил бывший владелец мебели), погрузившись в сверкающий лифт, исчезла, оставив после себя запах перегара и смутное предчувствие грозы, которая незамедлительно и разразилась между супругами.

Взволнованная Екатерина снова и снова толковала мужу про семейные ценности и антикварную мебель, значение которой не в ее, с годами только возрастающей, цене – этот аргумент муж хотя бы понял.

– Понимаешь, – кричала жена из общего коридора, сидя на грязном диване с совершенно довольным видом, – это родовая реликвия, история! Мы будем передавать его из поколения в поколение! На нем будут играть наши внуки!

… а на диванную полку она купит слонов и поставит их в ряд, начиная с самого маленького, потому что маленькие – это будущее, а будущее должно быть впереди. Слонов она тоже купит по объявлению, у какой-нибудь тихой старушки, и заплатит вдвое больше, чем та попросит. И пусть у одного слона будет отколот хобот, а один – четвертый из семи, вообще пропал «уж лет сорок как!», она все равно их купит, и они тоже станут – реликвия, традиция, история…

Двери двух квартир распахнулись одновременно и из них, как из вражеских амбразур, убийственными взглядами на размечтавшуюся Катерину смотрели: с одной стороны муж, с другой соседи.

– Безобразие! – громко возмутилась соседка и негодующе посмотрела на Пашу.

– Вот именно! – поддакнул сосед.

– Катя, немедленно иди домой, – прошипел муж, одновременно одаривая соседей самой обаятельной из своих улыбок, но те на улыбку не реагировали.

– Еще одна такая выходка, – начальственно кивнул в сторону дивана и Екатерины сосед, – и вы здесь жить не будете, с моими связями я это устрою, уж не сомневайтесь.

Сказав это, мужчина скрылся за тяжелой дверью, а Пашка застонал от досады – замышленный совместный с соседями бизнес рухнул на глазах, не успев начаться.

«А может быть, с покупки этого дивана и начался разлад в нашей с Пашкой жизни? – часто потом думала Катерина. – Старый диван, повидавший на своем веку многое, посмотрел на меня, на мужа, да и разделил нас своей прямой полированной спинкой как забором, по одну сторону которого оказался муж, а по другую – она?».

Хотя при чем здесь диван? Тем более, муж после того, как отреставрированный диван занял свое место на их огромной кухне, находился на нем больше, чем сама Катерина. Напротив дивана, на стене, висела плазма, и муж сибаритствовал, с удовольствием потягивая под телевизионное бормотание чай или пиво, составляя бесчисленные чашки и кружки на диванную полочку – слонов Катя так и не купила. На диване он засыпал, если являлся домой под утро и не хотел будить жену. На диване он работал, печатая что-то в ноутбуке, болтал по телефону, словом, облюбовал диван как домашний кот, который сначала принимает все новое в штыки, а потом и не сгонишь.

Так что диван ни при чем. Причина, почему их маленькая ячейка общества так и не стала настоящей семьей, по мнению Екатерины очень проста – у них не было детей. А какая это семья – без детей? А ведь ребенка они очень хотели! Врачи разводили руками: причин, объясняющих отсутствие потомства, не находилось ни одной: и Катерина, и Пашка молоды, здоровы, без вредных привычек, отягощенного анамнеза и сомнительных родственников. Люська говорила, что они просто не подходят друг другу, такое бывает, и, по-доброму, им нужно или смириться, или расходиться.

Но как им разойтись, если блаженная Катька, отдавшая мужу все свои деньги, останется ни с чем, тут же вопрошала Люська и закатывала глаза. Оставить все Пашке? Ни за что!

Но как им разойтись, вторила подруге Екатерина, если они вместе столько лет и у них любовь. «И, может, будет еще ребеночек», – заканчивала она все подобные разговоры и робко улыбалась.

«Ну-ну», – неизменно отвечала циничная Люська.

***

Муж все еще ждал Екатерининой реакции на угрозы «тебе ничего не достанется!», но та молчала. Ее длинные пальцы с короткими аккуратными ногтями рассеянно скользили по дивану, и муж вдруг бухнулся перед ней на колени, схватил холодную узкую ладонь, зажав в своих широких и всегда горячих руках:

– Ну вот куда ты собралась, объясни? – почти с просительными интонациями начал он. – Куда? Зачем? А я? А как же я? Я как без тебя буду? Как я буду жить, ты об этом подумала? Как я буду жить один? Я же не смогу. Я ведь даже не знаю, как стиралка работает!

Последнее предложение прозвучало почти гордо – вот, мол, какой я неприспособленный, нежный, как можно меня оставить?

– Научишься, – услышав про машинку, Катерина словно очнулась, – там все просто и по-русски написано.

Муж покраснел и вскочил на ноги, в нем снова закипела злость, и, как все, кто чувствует себя виноватым – а он чувствовал себя виноватым, – начал нападать на жену:

– Ну и дура! Пошла вон! Куда ты пойдешь? Говори, кто он? Кто?

– Перестань, – устало сказала Катерина и пошла в прихожую обуваться. – И ничего мне от тебя не надо, правда.

И улыбнулась.

– А ты ничего и не получишь! – Пашка орал и брызгал слюной. – А диван твой я выброшу! Вот прямо сейчас пойду и выброшу! Рухлядь! Чокнутая!

Катерина с изумлением смотрела то на мужчину своей жизни, то на капли слюны, долетавшей до нее с почтительного расстояния – муж стоял больше чем в метре.

– К ведьме своей пойдешь? – не отставал муж. – К этой старой ведьме?

Катерина схватила сумку и со словами «Почему старой? Ей 64 всего!» вышла из квартиры. Дверь с мягким щелчком закрылась, но она еще долго стояла перед ней и смотрела на рукав куртки с брызгами мужниной слюны – всё ей казалось, что брызги зашипят, как ядовитые, задымятся и прожгут мягкую лайку щегольского изделия.

***

«Старой ведьмой» муж обозвал тетю Веру, к которой действительно отправилась Екатерина.

Вера в строгом, родственном, смысле этого слова тетей не являлась, не была сестрой никого из Катиных родителей. А была Вера женой родного брата второй жены Катерининого отца. Отец – любвеобильный, легко увлекающийся мужчина, честно женился на всех своих возлюбленных: после второй жены была третья – собственно Катеринина мать, четвертая, столь кратковременная, что Катерина даже не успела с ней познакомиться, и пятая, с которой отец жил сейчас в Геленджике и которую Катя видела один раз. Никто, а прежде всего сам отец, наверняка бы не сказал, окажется ли пятая спутница жизни конечным пунктом его жизненного пути, или она – лишь очередная станция, которую рано или поздно, но он непременно покинет.

Впрочем, Екатеринина мать недолго скучала в одиночестве и вскоре после развода с отцом вышла замуж за бывшего однокурсника, переехав к нему в близлежащий райцентр, где разводила георгины, экспериментировала с клубникой и была очень довольна жизнью.

С тетей же Верой с первого дня знакомства и дальше родители поддерживали связь по причине сугубо практической – та трудилась в регистратуре поликлиники, и в ее услугах нуждались. Поликлиника была статусной, в свое время в ней обслуживались работники рай- и горисполкома, а позже, соответственно, региональной и городской администрации. Благодаря этому поликлиника не знала недостатка в специалистах, в том числе узкопрофильных, начиная от стоматолога и заканчивая дерматологом.

Как театр начинается с вешалки, так поликлиника начинается с регистратуры. И в этой регистратуре всю жизнь, больше 40 лет, проработала тетя Вера. Она лихо разводила потоки больных, гася возможные конфликты в зародыше, оставляла талоны «для своих», всегда точно угадывая, к какому врачу и сколько талонов нужно отложить в зависимости от времени года, у нее получалось быть в меру внимательной, в меру строгой, в меру услужливой, в меру независимой. Своей семьи у Веры не было (с мужем, тем самым, что брат второй жены Катиного отца, развелась очень быстро), и поликлиника стала ее семьей. Она помнила имена многих больных, помнила дни рождения докторов и медсестер, одинаково ровно общалась и с главным врачом, и с уборщицей, в общем – любила и уважала всех. Впрочем, эти чувства были взаимны.

Впервые в поликлинику к Вере Катерина пришла еще школьницей, за отложенным для кого-то из родственников талончиком. Вера, чтобы не пускаться в долгие объяснения, отрекомендовала ее другим сотрудницам регистратуры как свою племянницу, сразу отвела Катю в маленький закуток, где стоял стол и чайник, и уселась с ней пить чай с пряниками. Из сладкого Вера любила только пряники, они у нее были всегда: и дома, и на работе.

С этого дня Катерина стала звать ее «тетей Верой» и при любом свободном моменте бежала в поликлинику – поболтать и попить чаю с пряниками. Катерине нравилось сидеть в тесном уголке за маленьким столом, с оранжевой в белый горох чашкой в руках и смотреть, как тетя быстро ищет нужную медицинскую карточку, или выписывает необходимый талон, или выслушивает пожилую пациентку, одновременно заполняя журнал или ставя печати на поликлинических бланках разного назначения. Она всегда была чем-то занята: отвечала на звонки, искала справки, анализы и выписки, писала, говорила, смеялась, спорила, но никогда ни с кем не ругалась. И всегда в этой суете находила время подбежать к Катерине и, взяв из ее рук чашку с чаем, запить неизменный пряник, и, казалось бы, мимоходом взглянув на «племянницу», сразу понять ее настроение и состояние. Много раз Катерина покупала пряники себе сама, но они никогда не были такими вкусными как у тети Веры, быстро засыхали, твердели и становились пресными, а почему, Катерина не понимала.

Когда родители разъехались и зажили новыми жизнями, да и сама Катерина стала взрослой и самостоятельной и жила уже вместе с Пашкой, визиты к тете не прекратились. Правда, теперь Катерина бегала не в поликлинику: там произошли перемены, оптимизация, все стало по-современному строго и технологично. Регистратура представляла теперь открытую стойку, за которой сидели три регистратора, вся информация хранилась в компьютерах, никаких журналов, бумажных талонов и прочих пережитков прошлого больше не было. Не было и закутка с чайником и пряниками, оранжевая чашка разбилась во время ремонта, поэтому традиционные чаепития естественным образом переместились в тетину квартиру, благо, недалеко – в соседний дом.

Года два назад тетя вышла на пенсию, не столько устав от работы, сколько так и не привыкнув к новому порядку с компьютерами, программами, электронными записями и стойкой, за которой она чувствовала себя «портье». «Так и хочется достать ключ от номера и спросить, нужно ли помочь с багажом», – пожимая плечами, объясняла Катерине тетя.

Тете Вере – 64. Маленькая, худенькая, светловолосая и светлоглазая, она была из той породы женщин, про которых говорят «маленькая собачка до старости щенок» или, грубее, «сзади пионерка, спереди пенсионерка». Впрочем, пенсионеркой назвать тетю у Катерины язык не поворачивался. Выглядела Вера замечательно. Если в молодости внешняя бесцветность делала ее незаметной среди сочных ярких подруг, то сейчас сообщала Вериному лицу нежность и свежесть. Всегдашняя худоба превратилась в стройность, невысокий рост придавал легкости. А если добавить сюда любимую манеру одеваться – джинсы, легкая спортивная обувь и огромные цветастые палантины в любой сезон, то, даже если очень придираться, определение «старая» к тете Вере не имело никакого отношения.

Так что насчет «старой» муж явно не прав. Но вот насчет «ведьмы» не соврал. Тетя Вера действительно была…ведьмой.

А получилось вот как.

Будучи на пенсии, тетя – «для моциона!» – ежедневно прогуливалась в близлежащем сквере, где имелась и небольшая березово-яблоневая рощица, и фонтан, и детская площадка. На одной из таких прогулок тетя заметила на скамейке молодую женщину, очень бледную и испуганную. Через несколько дней она увидела ее вновь и снова в таком же состоянии. Сердобольная тетя не выдержала и присела рядом, а женщина вдруг спросила, нет ли у нее с собой валерьянки. Лекарства у тети, конечно, не было, но завязался разговор. Тетя, столько лет проработавшая в поликлинике, умело задавала вопросы и выяснила, что с ее собеседницей некоторое время происходят странные вещи: ее мучит сильная слабость, немеют руки и ноги, тянет в пояснице, она часто просыпается среди ночи и долго не может заснуть. А самое неприятное – скачет давление, накатывает паника и такой страх, что она не в состоянии пошевелиться. Испуганный муж вызывает «скорую», но врачи ничего не находят, все показатели в относительной норме и причин для госпитализации нет никаких. «Это все стресс, – говорят врачи, – пейте валерьянку и старайтесь не волноваться». Правда, валерьянка не помогает, но, может, поможет еще?

Тетя, видевшая за годы работы разных пациентов со всевозможными симптомами, посоветовала ей проверить почки. Отчаявшаяся женщина пообещала, что так и сделает и через несколько минут распрощалась с тетей, поблагодарив за совет.

Тетя уже и забыла про эту встречу, как вдруг во время очередной прогулки, кто-то догнал ее и со словами «Подождите! Остановитесь! Вы, наверное, ясновидящая? Возьмите!» пытался сунуть ей в руку тысячную купюру. Перед тетей стояла та самая женщина и, торопясь, что-то объясняла, не отпуская Верину руку.

– Меня Оля зовут, – тараторила новая знакомая. – Возьмите деньги, пожалуйста, возьмите. У меня ведь действительно почки оказались, камни. Все как Вы и говорили, спасибо Вам!

– Ну, вот и хорошо, то есть ничего хорошего, конечно, но… – начала тетя, но Оля ее прервала:

– А я сразу поняла, что Вы экстрасенс, ясновидящая. Вот сразу поняла, как только Вы на меня посмотрели! У Вас глаза такие… – женщина на секунду замолчала, а потом выпалила, – Сверкают как лучи, прямо видят насквозь! Как будто в них кристаллы!

Тетя рассмеялась:

– Да какие кристаллы! Хрусталики!

И пояснила:

– У меня хрусталики искусственные, никакие не кристаллы! Я хрусталики поменяла!

Но Оля, казалось, не слушала. Она, не переставая благодарить, все-таки засунула уже изрядно помявшуюся купюру в карман тетиной куртки.

На внезапное вознаграждение тетя накупила всяких вкусностей и позвала в гости Катерину и свою вечную, еще со школьной скамьи, подругу, Валентину Сергеевну. Рассказывая случившуюся с ней историю хохотала от души: