Читать книгу Доктор 2 - Амита Скай - Страница 1

«Доброе сердце прекраснее, чем все разумы мира, вместе взятые»

Эдвард Бульвер-Литтон

– Где он?!

Марк в распахнутом пальто без стука влетел в кабинет заведующей, заставив женщину испуганно дернуться и выронить чашку с чаем, которая, упав, разбилась, залив чаем ламинат.

– Вы могли бы стучать, прежде чем входить? – Хмурая заведующая недовольно поджала губы.

– Где Валентин?!

Марк был слишком взвинчен для любезностей и вежливости. Всю неделю Валя был напряженным, хмурым и вспыльчивым, будто держал на собственных плечах всю тяжесть небес, а вчера вечером не вернулся домой, отписавшись, что остается на смену. Что удивительно, в сообщении не содержалось ставших традиционными уговоров или извинений, Марка сухо поставили перед фактом и отключили телефон.

Промучавшись ночь в неизвестности, не проспав и полчаса, в пять часов утра Марк рванул в больницу, зашел в ординаторскую, курилку, опросил Валиных коллег по работе, но все пожимали плечами и говорили, что он ушел, как кончилась смена, и больше не приходил. Петровича, как ни странно, в больнице тоже не было.

– Где он?! – Марк нервно дернул воротничок рубашки.

Татьяна Николаевна тяжело вздохнула, отмотала от бумажного полотенца несколько листов бумаги и молча вытерла лужу на полу, оттягивая разговор.

– Он у Петровича… – наконец пояснила женщина нависшему над ней Марку.

– Что он там делает?!

– Пьет! – гаркнула раздраженная заведующая.

– Что?.. Что значит пьет? Что пьет? – Марк удивленно отстранился, растеряв весь запал.

– Очевидно, что не чай с печеньками! – Татьяна Николаевна отвела взгляд и отвернулась к окну.

Марк растерянно нахмурился, стянул шарф с шеи и, покомкав его в руках, сел в кресло напротив стола заведующей.

– И по какому поводу… пьянка? Что за праздник?

– Если бы…

Марк внимательно всмотрелся в усыпанные сединой волосы, испещренное морщинами лицо и впервые за пудрой и яркими тенями, за циничностью, сухим профессионализмом и жесткостью увидел печаль, граничащую с осознанием неизбежной обреченности.

– Тяжелая неделя у нас выдалась…

Женщина подошла к двери и, провернув замок, заперла дверь. Подойдя к небольшому сейфу рядом со столом, выудила чекушку беленькой, две рюмки и обветрившуюся на блюдечке нарезку.

– Выпьете со мной?

– Я за рулем…

– А я выпью… – Вернув одну рюмку в сейф, заведующая налила себе по края и опрокинув стопку, зажмурившись, закусила ветчиной. – Да… Сложная неделя выдалась для всех, а для Валентина особенно… он почти не терял пациентов, а тут, как назло, один безнадежный за другим… В понедельник на скорой подменял заболевшего доктора и девчонку привез шестнадцати лет. По словам родителей, они нашли девушку, лежащую без сознания в ванной. Якобы обмороки у нее бывали и раньше. Девочка была недоступна продуктивному контакту, сознание на уровне сопорозного. Лоб рассечен: по словам родителей, упала в ванной при обмороке. Они опасались, что у нее черепно-мозговая травма. Валя сразу дал распоряжение переводить ее в реанимацию, в лифте остановка сердца, но ему удалось вывести девушку из состояния клинической смерти, но в сознание она уже не пришла. Перевели на ИВЛ, на краниографии патология не определялась. Валентин усомнился в наличие черепно-мозговой травмы. Невролог не увидела признаков инсульта. Но родители настаивали на необъяснимом обмороке и травме при падении. – Женщина тяжело вздохнула и, откинувшись на спинку кресла, ненадолго замолчала.

– При промывании желудка обнаружили полурастворившиеся неизвестные таблетки… Под моим давлением отец пациентки признался, что на самом деле дочь из‑за неразделенной любви совершила попытку суицида: наглоталась спецпрепаратов, прописанных состоящей на учете в психоневрологическом диспансере матери. Названная им доза зашкаливала. Столь резкое и фатальное ухудшение ее состояния стало объяснимо… В течение последующих двух часов Валентин провел все необходимые лечебные мероприятия. Но состояние пациентки ухудшалось. – Заведующая перевела тяжелый взгляд на каменеющего Марка. – Валя боролся за нее до последнего, но пациентка умерла. – Марк рвано выдохнул. – А дальше нужно сказать еле живой матери и полувменяемому отцу о том, что их девочки больше нет.

Заведующая замолчала на несколько минут, а потом обновила рюмку.

– Это все?

– В понедельник да…

– В понедельник?.. А дальше что было?

– А дальше… – Заведующая вновь вздохнула. – Во вторник остановка сердца у безнадежного коматозника. В четверг автомобильная авария, двое с переломами и ушибами, у одного мужчины травма грудной клетки, перелом костей лицевого черепа…затруднено дыхание, нарастает гипотония, и Валентин принял решение интубировать пациента… В общем там… – Татьяна Николаевна встала со своего места и, обхватив плечи руками, подошла к окну. – Валентина толкнул другой пациент, который поступил вместе с пострадавшим. Из-за сотрясения мозга у мужчины кратковременное двигательно-речевое возбуждение сменилось приступами глубокого оглушения, времени было слишком мало, каталки стояли рядом… В общем Валентин поцарапал и без того кровоточащую слизистую ротовой полости пациента. Рот мужчины за пару секунд превратился в кровавое озеро.

– Без деталей! – Марк впился побелевшими пальцами в подлокотники. – Он виноват?

Марку показалось, что минутное молчание заведующей обошлось ему в минутную задержку сердечного ритма, все внутри скрутилось от тянущего в пропасть беспокойства и все возрастающей решительности защитить свою половину от всего на свете. Даже если он виноват, Марку плевать, он будет бороться, но проблема в том, будет ли бороться Валя?

– Он виноват?!

– Нет, не виноват… Вскрытие показало: политравма, тяжелая черепно-мозговая травма, причина смерти – острая сердечно-сосудистая недостаточность… Он сделал все, что мог. В плане диагностики и лечебных мероприятий к нему нет претензий, но он винит себя в том, что не отодвинул пациента, но эти полминуты в таком тяжелом состоянии тоже могли стоить жизни, счет шел на секунды…

– Господи боже… – Марк рывком поднялся со своего места.

– А вчера скорая привезла уже мертвого малыша, молниеносная пневмония, смерть наступила в скорой, но коллеги не смогли сказать матери, что ребенок мертв, привезли в приемное отделение… Матери сказал Валя…

Марку показалось, что ему ошпарили лицо. Горло сдавило, а перед глазами появилась зареванная Лейла с собранными в небрежный пучок волосами, искусанными до кровавой корки губами и затопленными болью глазами. Лежащая на широкой кровати частной клиники с уже третьим выкидышем и дикой бездной внутри, которую невозможно озвучить, проговорить и отпустить, и кажется, что если она откроет рот, то этот вой отчаяния вырвется из нее, и боль прошьет всех.

Марк запретил себе углубляться в чувства матери, потерявшей своего ребенка, ему хватило минимального представления, с каким сердцем шел Валька к этой женщине выносить приговор, который не он привел в исполнение. Его Валька, болезненно воспринимающий брошенных детей и стариков, женщин, страдающих из-за своих детей, покорно терпящий надоедливую бабку с первого этажа, обнимающий алкашей, помогающий даже самым вонючим бомжам, неспособный отказать в помощи, но при этом жутко гордый, упрямый и обидчивый, принимающий каждую колкость, замечание и даже шутку близко к сердцу, любящий внимание, похвалу и нуждающийся в заботе как в воздухе, чахнущий без внимания.

***

Марк заглушил мотор и, побарабанив пальцами по рулю, откинулся на сиденье, собираясь с мыслями и наблюдая за хмурым от серых тонов двором с мусоркой и лавками в центре. В голове, как он ни старался, не выстраивался алгоритм действий… что сказать? Как утешить? Как отвлечь? Что вообще может помочь, когда тебя придавило чужой болью? Марк нашарил в бардачке сигареты и, забив на три последние месяца воздержания, закурил. На приборной панели остался валяться забытый Валькой ежедневник, исписанный убористым почерком, с закладками из статей по медицине, вырезками из газет и визитками, все это безобразие уже мало напоминало строгий ежедневник, больше смахивая на разодранную подушку, набитую бумагой.

Из подъезда в трениках и с мусором в руках вышел как всегда небритый Петрович. Марк выкинул сигарету в раскрытое окно и вылез из машины.

– В каком он состоянии.

– Ни в каком. Дай сигарету. – Получив желаемое и затянувшись, мужчина протянул тяжелую связку ключей – Вот ключи. Дай ему «пропиться»… так надо. Я ждал, когда его «бабахнет», хорошо что сейчас, а не когда он был один, но закончить придется до вторника, иначе забухает.

– Это обязательно? Может, поговорить…

– Поговоришь еще, успеешь, не переживай, – насмешливо и цинично бросил мужчина, пробежавшись маленькими, глубоко посаженными глазами по Марку.

– Как ему помочь? Ты ведь знаешь, как… как с этим справится.

– Никак! Не знаю я… Для всех это по-разному, он другой, все врачи разные… Кто-то, когда учился, в обморок от недопереваренных макарон в желудке трупа падает, а кто-то жрет себе спокойненько рядом со «столами». Он, блин, замороченный… ппц… упрямый идеалист. Черт его подери! Не знаю, как ты его вытаскивать будешь, я думал, у него раньше рванет, но тогда батя умер, и он переключился. В общем, позвони, я, если что, приеду, вправлю ему мозги и на работу отвезу, Валька постепенно войдет в колею, но желательно, чтобы он сам пришел.

– Хорошо.

– Я в гараж, завезешь тогда ключи, как обратно поедете.

– Ок.

Марк открыл ключом чужую железную дверь и вошел в тесную прихожую, длинный коридор освещался за счёт распахнутых дверей зала и кухни. На самой кухне было пусто, лишь стол с пустыми бутылками, стопками и разодранными наспех колбасными нарезками. Знакомая до боли куртка, с которой Валька не хотел ни в какую расставаться, валялась на подоконнике рядом с дверью на балкон, рукав был явно прожжен сигаретой. На секунду у Марка вспыхнули злорадство и радость, что наконец Валька расстанется с этим заношенным уродством и будет носить что-нибудь более «свежее» и стильное, но радость быстро прошла, когда рука наткнулась на цепочку с крестиком в кармане…

Валька нашелся в зале на разложенном, но незастеленном диване. Ветер из распахнутой настежь форточки трепал давно нестиранный тюль, впуская в пропитавшееся алкоголем пространство морозный воздух января. Так и не разувшийся Марк медленно подошел к дивану, разглядывая своего спящего парня, который по какой-то чудовищной нелепости взвалил на свои плечи непосильную ношу.

Опустившись на корточки перед диваном, Марк осторожно провел рукой по растрепанной, пропахшей табаком гриве льняных волос, убрал завесившую глаза давно отросшую челку. Высокий лоб был нахмурен, закрытые глаза беспокойно бегали за сомкнутыми сном веками.

– Валь… проснись. Валюш… – Марк с несильным нажимом провел по искусанной нижней губе. – Малыш, проснись, поехали домой.

– Домой? – Помятое лицо не сразу оторвалось от подушки.

– Да, домой. Я о тебе позабочусь. – Марк подхватил неуклюже встающего Вальку под руку.

– Это так… так хорошо… хорошо, что ты есть… – Валька, не удержавшись, ухнулся вниз и, если бы не Марк, приземлился бы на ковер.

– Валя! Господи! Ты чуть не убился!

– М-да… убился… лучше бы я убился…

***

Десятиминутное тормошение принесло плоды, и, с трудом подняв пьяную в стельку свою половину, Марк помог плохо удерживающему равновесие Вальке добраться до ванной. Вызванная рвота и ледяное умывание помогли более-менее прийти в себя.

– Ты, наверное, думаешь, я мерзкая свинья? – Потерянный и измотанный Валька сидел на кафеле рядом с унитазом и, вытянув руку, держал кисть под льющейся прохладной водой.

– Нет, я так не думаю. – Марк сидел на бортике ванны рядом с Валькой и гладил спутавшиеся волосы.

Впервые Валя выглядел неопрятно и плохо пах. Несмотря на свинство в быту, Валька был жутким чистюлей, намываясь не меньше сорока минут в ванной. Все зубные щетки у Вальки задерживались не дольше чем на три месяца, постепенно превращаясь в разгрызенное безобразие. Марк даже поостерегся покупать зубастому чудовищу электрощетку, боясь представить, что с бедняжкой станет после нескольких сеансов знакомства с Валиными зубами. А за чистотой рук Валька следил настолько тщательно, что у него порой в каждом кармане куртки было по тюбику с антисептиком для рук и упаковке влажных салфеток.

– А я думаю, что я все-таки мерзкий. – Марк не увидел, но почувствовал, что Валька прикусил губу, чтобы сдержать слезы. – Как только ты меня терпишь…

– Мне не приходится тебя терпеть.

– Все ты врешь… Что ж так… – Валька сглотнул и, собрав на груди черную ткань футболки в руках, потянул. – Что ж так плохо-то… так херово…

Марк тихо, чтобы Валя не услышал, набрал воздух в легкие и задержал дыхание, собираясь с силами.

Следующая неделя была сущим кошмаром. Марк не знал, чем помочь, все слова пролетали вхолостую, Валька разрывался от внутренней боли, скулил по ночам и пил, пил, и пил… Марк никогда в жизни не сталкивался с подобным. В его доме алкоголь был развлечением, без запретов и переборов. Отец расслаблялся с помощью кубинских сигар, к чему и Марка ненамеренно приучил. У них никто не пил, и об алкашах, избалованный «подходящей» средой, Марк знал лишь из телевизора, а к зависимым от спиртного относился с презрением, как к слабым ничтожествам, не понимая, почему нельзя взять себя в руки. И вот жизнь ответила на его вопрос. Потому что больно. Больно и худо, и боль, как незалеченная рана, гниет. И непонятно, где взять лекарство от нее, чем помочь.

Марк впервые чувствовал себя полностью беспомощным, с каждым днем начиная, как и Валя, скатываться в отчаяние от мысли, что он ничего не может сделать, что никакие слова не помогают, все связи, деньги, положение в обществе, образование, все оказалось бесполезным, будто Марк нем, а Валя глух. Марк уже все испробовал: и хвалебные, вдохновляющие речи, и уговоры, и обещания, и просьбы, но все впустую. Вальку не отпускало. Валя слушал, кивал, со всем соглашался, а потом просился погулять или находил другую причину, чтобы улизнуть из дома, и снова пил, заставляя издерганного от беспокойства Марка вместе с собакой, которую он натаскал на Валин запах, искать его по дворам и подворотням. А дальше хуже: Марк решил, что сам лучше нальет, чем так, и с этого момента беспомощность сменилась на чувство вины палача, который собственноручно, сдаваясь, приводил в исполнение приговор.

Обещанный Петровичу вторник две недели как прошел, а Валька лишь худел и спивался. Все осложняло Валино желание избавить Марка от непосильной ноши, то есть сбежать. Валя собирал вещи, просил отпустить, говорил, что ему стыдно перед Марком, что дома он сам с этим справится и вернется, но Марк знал, что ничего он сам не справится, и даже сама мысль предоставить парня самому себе в таком состоянии казалось бредовой.

Марк измотался и устал, никогда раньше он не думал, что столкнется с подобным. С не самой красивой попыткой «сбежать», с горечью, разочарованием и безнадежностью. В какой-то момент Марк усомнился в собственных силах вытащить свою увязающую в боли половину, в которой открылись давно заржавевшие, казалось бы, забытые шлюзы, удерживающие океан боли и обид.

– Почему она меня бросила?

– Кто?

– Мама…

Марк, нормально не спавший уже несколько дней, взглянул на свою измученную болью половину, подползшую к его ногам и уткнувшуюся бледным лицом в бедро.

Этот «взрыв» вытащил все: и боль от потери пациентов, и не только этих, обиду на мать за то, что бросила, за то, что не приехала, за то, что недолюбила, променяла, злость на нее, на свое обесценивание, незначительность в ее глазах, на собственное бессилие в желании помочь тем, кому нельзя помочь, в вынужденности признать собственное бессилие перед пациентами, смотрящими на него с самой большой надеждой на свете.

– Марк, ну почему, почему он?! – в который раз начинал Валька. – Ты знаешь, я его когда на каталке увидел…такая каталка огромная, и он, такой маленький, пухленький и расслабленный, будто спит… такие маленькие ладошки и круглые щечки… и мама его… она бы его никогда не бросила. – Марк запрокинул голову, уставившись в свое отражение на глянцевом потолке, приготовившись пережить с Валькой новую волну раздирающих воспоминаний. – Я понимаю… ты, наверное, устал от меня…

– Нет, родной… я устал от твоей боли. – Марк почувствовал, как Валька обхватил его ногу руками и плотнее прижался, положив светловолосую голову на колено.

– Роман его завез… и я, знаешь, как понял, что он мертв?

– Знаю…

– Я по Ромкиным рукам понял, – будто не слыша ответа, продолжал Валька. – У него пальцы так мелко дрожали, и он руки в карман спрятал. Он говорил: «Не мог! Не мог я ей сказать! Она с собой что-нибудь сделает!» Мы ее успокоительным накачали, и я сказал… и все равно ни хрена оно не помогло… – Валька тихонько заскулил.

Марк гладил спутавшиеся волосы и думал, что вот оно, настоящее единение… прирастание к друг другу… оказывается, оно наступает через вот такое дерьмо, когда даже вонь от перегара и блевотины не вызывает желания бросить, а слабость не вызывает презрения, снисхождения и жалости, лишь сочувствие и желание вытащить, помочь, пораниться вместе, но спастись вдвоем… удивительная этикетка отношений, которую никто не видит вначале.

– Валь…

– Ммм…

– Валь, а помнишь прошлый май?

– Ммм… угу…

– Помнишь, как ты взял у меня машину на часок? – Марк улыбнулся, вспомнив первый день Валькиного отпуска.

– Да.

– Господи, я, когда мчался к тебе, думал, прибью тебя… Серьезно! – Марк нервно засмеялся, поежившись от воспоминаний.

– Да уж, физиономия у тебя была зачетная. – Валька оторвал голову от колена и улыбнулся.

– Еще бы! Я-то не знал, что ты в моей машине роды принимаешь!

– Я этого вообще-то не планировал.

– Еще бы ты это запланировал!

– Не переживай, я никому не скажу, как ты блевал за капотом. – Валька поднял на Марка опухшие от слез, но полные смешинок глаза.

– Ты видел?!

– Я слышал. Так-то я занят был.

– Я… всего разок… – Марк чувствовал, как от Валькиной улыбки вместо стыда и смущения в груди затеплился огонек надежды.

– Ага, я сначала думал, это «папаша» впечатлился, но когда он у меня ребенка из рук попытался забрать, я понял, что это ты опростоволосился… – Валька засмеялся, но потом его смех тихо угас.

– Валюш… – Марк обхватил ладонями дорогое лицо. – Я не знаю, как забрать у тебя эту боль… Если бы я только мог… я бы забрал, но не могу… я могу лишь болеть вместе с тобой. Ты мне так нужен… мне, калекам своим…

– Они не калеки, – по привычке вставил Валька. Марк отмахнулся.

– Бабке этой ошалелой с первого, толпе котов, которую ты прикормил у нашего дома, мне уже принесли жалобу на тебя, и той толпе твоих пациентов, которая все растет. Они ведь еще живые, им помощь нужна, а ты тут бездельничаешь.

– Ого, что я слышу! Не ты ли призывал меня к отдыху?

– Ты чувствуешь себя отдохнувшим от этого «отпуска»?

Валька сфокусировал взгляд на лице Марка и будто впервые за всё это время его разглядел. Ненадолго спавшая пелена боли показала растерянного, напуганного Марка, уставшего и даже слегка похудевшего, не такого, как всегда: холеного, циничного, самоуверенного, важного… А нового… постаревшего, растерянного, неуверенного.

– Валь, там, кажется, кто-то в дверь звонит. – Марк перевел расфокусированный взгляд на коридор, из которого доносился перезвон.

– Эээ… скажи, меня нет, если это ко мне. – Валька перевел взгляд на кипенно-белые когда-то шорты, замызганную черную футболку Марка, которая и раньше была Вальке велика, а теперь так вообще как на швабре висела.

– Вот еще! – Марк решительно встал с бортика ванны и, высвободив свое колено из Валькиного захвата, решительно направился в прихожую.

– Ты сдурел?! – Ошалевший от испуга и подступающего стыда за собственный вид, Валька почти на четвереньках направился следом, но замер, так и не решившись выйти из ванной. – Марк! Нет!

– Зайди в ванную, я принесу тебе свежую одежду! – Марк, скрывая улыбку ликования, чуть не подпрыгивал от радости, увидев надоедливую бабку с первого этажа.

– Марк, я так не могу! Марк!!! – Валька пытался кричать шипя, стучал ладонью по паркету, стараясь привлечь к себе внимание, но все тщетно.

– Нина Иосифовна! Как я рад, что вы к нам зашли! – Бодрый голос Марка лишил Вальку последней надежды.

Он захлопнул дверь и, скинув с себя все вещи, оперативно забрался в душевую кабину. В спешке нажав подрагивающими пальцами не туда, врубил ледяной душ и, перейдя на фальцет, взбодрился и ожил, пока одичало шлепал вслепую ладонями по панели управления.

– Конечно, конечно! Несите всех своих кошечек, мы вас подождем. – Дверь в ванную приоткрылась, впуская Марка со стопкой вещей.

– Какого черта, ты, бл*дь, творишь?! Какие прививки?! – Злой из-за того, что облился ледяной водой, Валька высунулся из душевой.

– Мне показалось или кто-то несколько секунд назад тут визжал не хуже девчонки?! – На лице Марка растянулась улыбка чеширского кота.

– Иди ты! – Валька вновь спрятался за стеклянной дверцей. – Зачем ты ее позвал?! У меня нет никаких прививок для ее котов!

– Ничего страшного, физрастворчик им вколешь или витаминчиков, что ты там обычно делаешь.

– Я не смогу сейчас укол сделать… – Валька смущенно потупился. – У меня руки трясутся…

Марк раскрыл створки душевой и, распахнув объятия, большим полотенцем укутал чистенького доктора.

– Ничего страшного… этих котиков благодаря вам и так расплодилось будь здоров! Одним меньше, одним больше!

– Марк, как ты можешь так говорить?! – Валька, так и стоящий в объятиях Марка, с возмущением взглянул в любимое лицо. – Тебе их не жалко?

– А тебе?

– Мне жалко!

– Раз тебе жалко, так чего ж ты их не кормишь уже неделю? – Марк припечатал Вальку самым укоризненным взглядом из своего арсенала. – Больницу свою забросил, Петрович за тебя твои смены работает! А у него, между прочим, молодая жена с ребенком. По твоей милости, кстати, это ж ты ей тогда позвонил.

Пристыженный Валька повесил голову, спрятав горящие щеки.

– Прости, мне жаль… не знаю, что на меня нашло.

– Я не злюсь на тебя, но тебе нужно возвращаться, Валь. Ты ведь и сам понимаешь, что это дорога в никуда.

– Да, я понимаю, я завтра Петровичу позвоню…

– Нет, Валь, я уже позвонил, у тебя сегодня ночная смена. – Валька вскинул на него округлившиеся от шока глаза. – Так что делай физраствор ее котам, дай слабительное ей самой, чтобы она от*балась от нас еще на неделю, и вечером я отвезу тебя на работу.

– Остановите планету, я сойду… Ты кто? Где мой Марк?!

– Твой Марк поумнел.

Марк помог ошеломленному Вальке одеться и вытолкнул из ванной.