Читать книгу Небоскребы в траве. Часть 1. Новый человек - Амолинг Амолинг Амолинг - Страница 1

АМОЛIНГ

■

НЕБОСКРӘБЫ В ТРАВЕ

неопоэма

ɪ

НОВЫЙ

ЧЕЛОВЕК

Ураган будет в городе с часу на час:

Соберутся народы в воронке последней,

Я останусь один, наблюдая вослед ей, –

В урагане смешается множество рас.

Ни культуры, ни взгляды, ни кожа, ни кровь

Разобщить не способны известные расы.

Я не белый, не чёрный, не жёлтый, не красный,

Потому что я верю в большую любовь.

Освещая высокое в мире родство,

Языков единенье, одухотворённость,

Говорю: нерушимая в мире сплочённость –

Между мной и тобой – для неё, для него.

Так с низов, мы – бок о бок – шагнём в новый мир

Сквозь года, сквозь печалей промёрзшие стены;

Ради наших детей, к поколенью почтенно,

Мы пройдём этот путь без штыков и секир.

Да начнётся, о Жизнь, величайший рассказ

О природе, любви и людей единеньи.

Соберутся народы в воронке последней,

Ураган будет в городе с часу на час.

Эпизод 1: Конец живого – начало неживого

1. Монолог отца

А столетья прошли – ошарашили земли:

Переделка понятий, засилье глупцов;

Отдалились от пращуров новые семьи,

Что гордятся богатством убийц и воров.

И жарок расцветает в стеклянной траве,

И звенят за рекою стальные стрекозы:

Знать, органика слилась с железом навек,

Как сливаются с небом метели и грозы.

Волочусь по Тула́ну, по пояс в железе…

Чистоту родника я признаю?

Попью?

О зернистом и хлебном мечтая и грезя,

Я природу сильнее железа люблю.

И храню в стебле сердца одно предсказанье,

Что когда-то сказал мне твой дед, мой отец:

«Коль погибнет Тула́н, то придёт наказанье, –

И деревьям, и зверю, и птице – конец».

2

Сто́ги, у асфальта сто́ги

Синие, всегда в пыли.

В дёрн крестьянки хромоногой

Провалились костыли.

Помогаю бабке древней,

Выйти с поля – нелегко!

В городе я, как в деревне

Современной, но глухой.

3

В городе нашем Лони́нго растёт –

Дерево, соединённое с травами,

Мхами, цветами поблекшими, алыми, –

Здесь целлюлозно-бумажный завод.

Дерево жизни нельзя вырубать…

Как мне рассказывал дед мой по матери:

«Если не станет Лони́нго, утратим мы

Лоно землицы и водную гладь».

Листья Лони́нго парят над землёй,

Словно воробушки – сине-зелёные,

Ветви врываются в рамы оконные,

Падая на́ пол мечом и стрелой –

Знак приближенья трагедий и войн.

Скоро столкнёмся мы с новыми буйствами?

Мир, разобщённый с природными чувствами,

В руки ладонь не берёт…

Телефон.

4

Стыдно смотреть, что – предания предков?

Бесится люд, сумасшедший и злой,

Новая поросль – врозь с головой,

Старые пни не рождают ростков.

Хлещут природу и рубят, и жгут

Леса останки.

И денежек ждут.

Смок, как в Гонконге, стоит над Тула́ном,

Катится дым по лугам и кварталам.

5. Плач леса

(Из книги Николая Зарубина «Осенние песни»)

Я – синичка, синичка, синичка.

Я – бельчёнок, зайчёнок, грачёнок.

Погорели гнездовья от спички,

Кем-то брошенной, незагашённой.

Мор и смрад опустились на землю,

Мы бездомные стали навеки.

И какого опились вы зелья –

Обезумели вы, человеки.

Я – кукушка, кукушка, кукушка.

Я лисёнок, а я – медвежонок.

Прислони своё ухо и слушай –

Ветер воет и он обожженный.

Обгорели от края до края

Неба синь и глубокие реки.

Что ты делаешь, видно, не знаешь –

Обезумели вы, человеки.

Я – букашка, букашка, букашка.

Я – листочек, травинка, кузнечик.

Погибать от огня очень страшно,

От небрежности человечьей.

Мы – живые, гонимые страхом,

Как же ты, человек, не заметил,

Что ступаешь дорогою праха?

Это – пепел…

И там тоже –

Пепел…

6. Монолог деда

Погорели гнездовья от спички,

Не поют подпалённые птички,

И леса не рождают росточков,

Не набухли весенние почки.

Что ж незваный прогресс технократий

Рвётся в хаты соседей да братий?

Мой внучок, расскажи, что в деревне

Жизнь – не жизнь, без картохи и ревня!

Расскажи, что блага́ технократий

Не заменят руки и объятий.

Напоследок скажи, чтоб травинки

Не топтали на нашей заимке!

7. Где моя Родина?

«Где моя Родина? Я вопрошаю…»

Николай Зарубин

– Где моя Родина?

Я вопрошаю

Поле, заросшее буйным жабреем.

– Там, мой отец, где преступник жиреет,

Там, где любовь, как крупа, дорожает.

– Где моя Родина?

Я вопрошаю

Голые пни от сведённого леса.

– Там, где честнейший писатель зарезан,

Там, где теперь не собрать урожая.

– Где моя Родина?

Я вопрошаю

Кроны берёзок – до вен обожженных.

– Там, где ребёнок, в железе рождённый,

Слово природы не слышит ушами.

– Где моя Родина?

Я вопрошаю

Небо и землю и сердце и душу.

– Станет планета светлее и лучше.

Я обещаю.

8

Пусть дождь размоет берега,

И ветер разбросает лодки,

И дом родной снесёт река,

А мне оставит лишь обломки.

Пускай в тумане пылких чувств

Любовь моя меня покинет,

И там, где душу я лечу,

Я никогда не буду принят.

Пускай со всех сторон – гроза,

Пускай я в землю врос ногами,

Не видят многое глаза,

Слова не смогут стать

стихами.

Другие захлестнут дела,

Поэт умрёт во мне для жизни.

Я буду знать, что жизнь прошла,

Но не пройдёт любовь к Отчизне.

9

В пламени северных сдавленных трав

Городом в эту осеннюю сонность,

Птице и зверю я жаждою прав-

диво сказать:

Впереди – безысходность…

Век небоскрёбов уж прибыл в Тула́н –

Чёрною мглою, осевшей на город,

Соединив железяки и план-

тации ржи, не спасающей в голод.

Мне же учиться уж срок подошёл

Ехать в незнаемый мной Лаксона́лис –

Город, в котором заблудшими пол-

ками России цветы приживались.

Так же и мне, как и этим цветам,

К почве другой и в другой атмосфере

Вскоре прижиться – прибиться и лам-

падами глаз засветиться на сквере.

Формулы слов, как строение трав,

Трудно постигнуть.

В осеннюю сонность

Птице и зверю я жаждою прав-

диво сказать:

Впереди – безысходность.

10

Заалей, о природное слово,

Меж простых, узнаваемых слов,

Меж людей и стеклянных домов

Заалей.

И потухни.

И снова

Заалей, заживи тех, кто ранены,

Воспали молодые сердца,

Успокой пожилого отца,

Помири континенты и страны.

Заалей, схоронись в океанах,

Не пускай на войну сыновей.

Затаись меж кедровых ветвей,

Пережди в развороченных скалах.

Сохрани и природу, и славу

Человечества,

Мудрых мужей.

Ослепляй, зазывай, хорошей,

Переплавь в украшения лаву.

Заалей, о природное слово!

Меж одних и других – пламеней.

Меж ракет, катапульт и камней

Заалей.

И потухни.

И снова

11. В аэропорту

Темным-темно, луна дымится,

Встречаю нужный самолёт –

Коль Бог не дал мне крылья птицы,

Мне птицу даст аэрофлот.

Лететь, лететь, лететь отсюда

На юг, на север – хоть куда! –

Прину́дить к ласке города,

Где нет людей и слишком людно.

Тула́н, ты в сердце навсегда!

Я расскажу твои просторы,

С природой вечное родство.

Встречай, технократичный город,

Ромашку сердца моего!

Пускай она не вянет в холод

И не теряет лепестков.

Встречай, технократичный город,

Плоды неведомых стихов.

Эпизод 2: Новые город и люди

1. Лаксона́лис

Лучами цветок на аллее измят,

Вокруг – суетливость, и – редко, местами –

Ломаются формы растений и зданий,

Людей неоформы бездушно молчат.

2

Вибрации подземок, вибрации вулканов.

Мне страшно непривычно бояться и молчать:

Стараюсь перепрыгать, стараюсь перемчать

Метро локомотивы, воронки ураганов.

Не звуки пианино, не шёпот тополиный

Скребутся у порога поэзии моей,

А стаи вертолётов, как рой пчелосемей,

А станции, заводы – в сетях электролиний.

3

А сколько несчастных людей здесь живёт!

В Тула́не родимом таких не встречал я,

Любимый нещадной и детской печалью.

Не трогай меня, невесёлый народ!

4. Разведка

Избе́гал все тропы и все магистрали,

Бурьянами кожу изрезал по грудь.

Вы столько кроссовок за жизнь не стоптали,

Спортсмен не стоптал и ещё кто-нибудь.

Вы столько зверей и бездомных животных

Не видели днём у осенней реки,

Военных не видели, сильных и потных,

Портретов природы, в заводах станки.

В асфальтовом холоде, грязный, заблудший,

Все надписи вслух прочитав под мостом,

Написанных краской – о страшном минувшем

И нежном, что вспомнишь в поту, перед сном.

Я видел, средь ночи тащился ворюга,

Неся телевизор подмышкой, и как

За кудри тянули – то ль ветер, то ль вьюга? –

За кражу его в глубочайший овраг

С названьем большим для людей «Справедливость»,

И луч его щёки, глумясь, обжигал.

Я видел.

Я видел.

Мне это не снилось.

Я всё здесь избегал, я всё исшагал.

5

В тумане печалей и юности грёз,

Живу я среди загазованных звёзд,

Живу средь бомжей, не стыдящихся слёз…

Ах, город, в котором поэтом я рос!

Здесь было живое, сегодня – мертво:

Как мир ни прекрасен, людишки его

С природою чуткой не ценят родство.

Иду:

Дом,

Дом –

Двор.

А я не из робких, пусть знает народ!

Смотрю: пролетел надо мной самолёт!

Смотрю, как деревья сплелись в хоровод!

Отец, наш Тула́н никогда не умрёт!

Эпизод 3: Ла

*. Моя идеология – из моего сердца

Мои годы в университете в этой книге и последующих (если будет нужно) я – если и стану – затрону вскользь. Почему: кто бы чего ни говорил, но университет должен был стать манифестом личности, а не психбольницей, где все твои убеждения и идеалы берут в смирительную рубашку однобокой трактовки литературы, – чаще всего бездарной, где узколобый национализм и псеводомораль преподавателей преподносятся фразами – цитирую: «Ты не должен говорить, что ты – русский», «Горький отразил крестьянство с его вечным хамством», «Никому не говори о Боге», ««Заратустра» не похож на Библию», «Творчество нельзя объективно оценивать» и многое другое. Я был тогда ещё дитём, но уже понимал, что мне навязывают что-то, чему не дают название, но к чему я обязан прийти, – это похоже на работу, где тебя сначала ограничивают во времени на личную жизнь, затем запрещают говорить, что ты думаешь – дабы не внести разлад в коллектив и в конце концов из тебя творят раба чужих мыслей, чужих идей и мнимых подвигов на благо предприятия, где ключевое звено даже не ты, а твои время и силы, – в том числе и сердечные. Оказавших в этой социальной психбольнице, у тебя пропадает голос, формируются комплексы и опускаются руки; ты понимаешь, что твои лучшие годы идут не на твое развитие, как личности, а на достижение чьего-то превосходства в мире над всеми, кто рождался, родился и будет рождён, поэтому моё повествование продолжится в русле моей истории – из глубины моего сердца.

1

Мы познакомились с Лой

На журналистике злой,

Где говорили о силе

Преподаватели «синие».

Где говорили о лире,

Но забывали о мире,

Где говорили о том,

Как заживём мы потом.

Первый рассказ о любви –

Первые губы твои.

2

Странная радость –

Сидеть с тобой рядом.

Молчание сада.

Ночь.

Автострада.

Странная радость –

Одним оставаться.

Неба громада.

Забытая станция.

Странная радость –

Не чувствовать время.

Неба громада –

Небесные сени.

Ночь.

Автострада.

3. У искусственного озера

В белом озере тонут плечи

Алюминиевых быстрых лодок.

Ты спокойна, как этот вечер,

Ты прекрасна, как наши годы.

И в тебе – понимаю, вижу –

Всё бурлит, всё – как пламя – огненно;

Я надеюсь, никто не выжил,

Кем была до меня наполнена.

От плечей алюминиевых лодок

На воде серебрятся кольца.

Для тебя я, как небо, кроток, –

Доверяй мне, люби, не бойся.

Знаю, косы путей запутает

И судьба, и печали золото,

И окажутся встречи – минутами,

Станут волосы белым холодом.

И на землю ногою слабою

Ты не ступишь с былой надеждою.

Я тогда, моя Ла, про тебя спою:

«Ты была, как тот вечер, нежная».

4. Минималистическое предчувствие

Белая комната, спящая Ла,

Окна открыты, а двери закрыты.

Смуглое тело, как тканью, укрыто

Гаснущей тенью от крышки стола.

Пряди волос по цветной простыне

На́ пол стекают косыми ручьями.

Есть, что не тронуть умом и руками, –

Дикое, нежное – нужное мне…

Ла улыбается: видно, ко сну

Доброму скромно ланитой прильнула.

Сильно устала и быстро уснула.

Нет, ни за что я её не коснусь…

Слышу – стучит за окошком капель,

Чувствую – та же капель между нами…

Белая комната пахнет цветами,

Дождь проникает в оконную щель.

5

Спи, придуманное чудо,

Затерявшийся котёнок, спи.

Ночь катает луноблюдо

По костяшкам горных спин.

Отражаются созвездья

На нетронутой воде.

Так бы прожил я лет двести

В этой ясной немоте.

6

Ла собиралась к себе, в Гуанчжоу;

Мыльца, крема, духи.

Взгляды, слова – глухи, –

Всё мне казалась заморской княжною.

Автомобиль у подъезда стоит.

Что-то предчувствует горе-пиит…

7

Что таят молчаливые руки?

Что сказать не сумели глаза?

Мы в кафе на бульваре разлуки

Молча ждём то, что я заказал.

На столе – треугольник салфетки,

На паркете – квадраты теней;

На стекле отражаются ветки,

Словно руки любимой моей.

И она – неподдельное чудо –

То моя (это точно) вина –

Наблюдает в окно луноблюдо,

Вроде – рядом, а в общем – одна…

Вот последний уж заняли столик,

Ну а я – будто всё позабыл –

Не могу накопить в себе сил,

Чтоб признаться – её не достоин.

Превратилась в комочек салфетка

И расплылись квадраты теней;

Луноблюдо запуталось в ветках,

Словно в пальцах любимой моей.

Заалело печальное слово:

«Нам пора… нам пора на вокзал».

Я прощаюсь с тобой, чтобы снова

Слушать руки твои и глаза.

8

Из балкона берёзка росла –

Ствол широкий, а корень ослаб.

Обрубили ей ветки, макушку:

Застилала собою однушку.

Тополя и высотки и мы –

В предвкушении скорой зимы –

Говорим и молчим у дороги.

Самолёты парят, как сороки.

Воспарил: я обрушивал мысль

На богатых, на бедных и жизнь,

Говорил, что в Тулане не счесть

Тополей и берёзы там есть,

Что – за далью громад-технократий –

Есть места, что вовек не узнать ей.