Читать книгу Земля пела свои песни - Анастасия Александровна Бауэр - Страница 1

– Я тебя люблю, Полина.

– А это твои проблемы.

– Тост в честь Дмитрия Владимировича и новобрачной!

В нормальных обстоятельствах этот призыв к свадебному поцелую заставил бы разодетую невесту и жениха в строгом наспех улыбнуться многочисленным гостям и броситься друг к другу в объятья с плохо скрываемой страстью. В привычных обстоятельствах молодые целовались бы взахлеб, мило сплющивая носы о щеки друг друга, радостно вытягивая шеи друг другу навстречу. Целовались бы долго и пылко, со многими перебоями, в то время как гости постепенно краснея начинают напоминать томаты на грядках и про себя решают никому не говорить об увиденном, разве что шепотом. И так далее, пока у невесты окончательно не смажется макияж и не отработает гонорар фотовспышка в руках фотографа. Но не сегодня. Не на этой свадьбе.

Тише тихого, еле слышно:

– Я тебя люблю, Полина. Ты даже бессильного сделаешь сильным. Принимай это как хочешь. Королева.

– Давай встанем для всех. Давай ближе. Целуй меня хорошо. Не хочу тащить за собой вонючий шлейф из сплетен.

Голос из толпы:

– Просим! Просим! Горько! Зал помогает аплодировать!

На этой свадьбе никто кроме гостей не хотел поцелуев. На этой богатой свадьбе от невесты ненавязчиво веяло фруктовыми духами – ее любимыми и сильно воняло страхом. Первобытным, с бисеринками пота на абрикосовых лопатках, голых по замыслу дизайнера, создавшего для нее подвенечное платье. На глазах мрачнеющий жених, чьей величавой осанке казалось подчинялась сама природа, уже давно разрывался между желанием расхохотаться и более настойчивым импульсом со всей силы врезать кулаком о стену. Или разнести в щепки бесконечный и белоснежный свадебный стол. Его просили – он встал. Так он и стоял, спрятав от гостей жгущую его ярость за легкой учтивостью, с которой помог новобрачной подняться за ним следом. О нет, по скромности он не трудился запечатлеть в памяти гостей свой гнев. Зачем? Зачем чтобы все они застыли по подоконникам и косякам? Зачем им знать, что в эти трогательные торжественные минуты у жениха пыл, способный сделать из любого человека отбивную. Гости не заметят этого, для гостей это должно быть не заметно. Лучше пусть и дальше жрут и наслаждаются хреновой игрой в нежности. Спустя секунду, звеневшую каким-то всеобщим ожиданием, он разве что позволил себе оттолкнуть ногой цеплявшийся за юбки невесты стул. Сделав это слегка страшно, согласно вековым традициям неся в грубоватом жесте обещание каждому присутствующему, что совсем скоро новобрачная узнает то, о чем ей раньше неприлично было знать.

Тише тихого, крики были ни к чему:

– Полина, я тебя люблю. Сам не знаю кто я без тебя, то ли монах, то ли труп. Ты центр красоты всей моей жизни.

– Давай целуй. Вот так, вот так, милый. Слаще, ну! Ненавижу.

Голос из толпы:

– Друзья, громче! Горько, горько! Один, два, три…

Под взмах наполненных шампанским бокалов, наступившее веселье и сдержанный кураж, воцарившейся среди могущественных и влиятельных друзей со стороны жениха их губы недоверчиво соединились. Взбешенная, испуганная, готовая взбунтоваться невеста действовала легко. Уверенная что в их с женихом тяжелом случае почти невесомого показательного касания будет вполне достаточно, в то время как гости дружно отсчитывают количество лет, которые супруги проживут вместе согласно еще одной давней традиции. Всерьез рискуя быть отброшенной женихом прочь в любую секунду и с такой силой, что ей непременно придется рухнуть на груду салатов, а то и ниже, на четвереньки под самый стол, невеста сияла глазами, радуясь, что снова оказалась в эпицентре людского внимания. Сияла фальшиво. Для всех в шутку ударяя жениха кулаком в плечо под слаженный хлест бесчисленных ладоней, отбивающих счет. И только для себя – целясь в конкретное известное ей место на его теле.

Что же касалось самого жениха, предварительно гордо усмехнувшегося всем на его празднике, а после с каким-то зловещим спокойствием ставшего отыскивать сильно трясущиеся губы в розовой помаде, то он стиснул свои зубы и просто терпел. Пытался перетерпеть разраставшийся жар боли в плече, стараясь меньше обращать на эту боль внимания. Где-то в самых темных уголках своего сознания отчетливо понимая, что если он еще сильнее их стиснет, то зубы его точно раскрошатся. Да, он послушно сливался дыханием с невестой, утверждая коллег и друзей в иллюзии того, что свадебный поцелуй в первую очередь доказательство любви и нежности между новоиспеченными супругами. Со смешенным чувством восхищения смелостью Полины и сочувствия к ее последующей незавидной участи, он уже давно успел проделать ловкое и незаметное движение, словно бы намериваясь посильнее обнять свою невесту под нарастающий гул восклицаний. И прежде чем она успела что-либо сообразить, поймал ее за второе запястье и сжал под столом до той степени хруста, что лицо невесты заметно порозовело и вытянулось.

Больно. Двоим в зале очень больно, они плачут позами – но тихо, тихо. Не смущаясь, они продолжают говорить рот в рот. Лично он делает вид, что ему все нипочем, но голос его становится злее, тверже:

– Ты дура или что, вообще? Так случилось, я тебя полюбил. Так случилось, ты сама приложила к этому немало сил. А я предпочитаю отдаваться целиком. Я твой. Все. Это все! Нет, Полина, слезы теперь тебе не помогут.

Пьяный голос из толпы:

– А вот и торт! Пышно. Конечно спасибо за работу поварам и официантам, но мы не отвлекаемся! Друзья, громче аплодисменты!

Запястье ныло от жесткой хватки. Но изящный кулак со свежим камнем таких размеров и блеска, что был под стать самой королеве, легонько взметался и взметался наверх. Потому как вся боль Полины легко гибла в огне обиды к ее жениху. Продолжая тыкать суррогатами поцелуя в рот человека, который погубил ее родственников, похитил ее девственность, отнял у нее последнее – любимую собаку, Полина наносила очень меткие удары, слегка задыхаясь, слегка хохоча, кривя от шока свободные пальцы в стильном маникюре. Учитывая ту кошмарную действительность, в которую она угодила в результате своей великолепной глупости, Полина с удовольствием закрыла глаза и попробовала мысленно перенестись в один летний день, одетый в груши и выспевшую вишню, с горячим воздухом, запутавшемся в пыли сухого придорожного бурьяна. Мысленно девушка подошла к ласковой пропасти, до нее оттуда донеслось хаотичное сочетание звуков и образов, ставших подниматься как пар над лесистыми громадами, особняками, улицами и змеистой рекой, до боли знакомой.

Ее новоиспеченный супруг еще был. Но для всех гостей он уже был каким-то далеким, холодно-изысканным, больше заинтересованным не в самой свадьбе, а в ее смысле. С пульсирующей на шее жилкой, продолжал шептать в беспощадно резких аплодисментах:

– Я люблю тебя! Между нами был бриллиант, не превращай его в уголь. Не предавай моего расположения. Полина, не начинай войну. Зная, что я в ней выиграю.

И ему совсем не мешали рулады других голосов:

– Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать!

Главное сейчас куда подальше от полупьяных призывов, разносолов, оплаченных убийцей, подарочных конвертов, явно грешивших показной толщиной. Мышцы жениха непроизвольно сократились в ожидании следующей атаки. Правильно. Она уже напирала кулаком по отвороту его пиджака. Меткость – нет большего благословения! Перенеся удар, жених еще шептал о любви как толкал девушку с парапета – словами навзничь. Она сильнее зажмурила глаза в потекшей подводке. Судорожно переведя дыхание, Полина вспомнила о ласковом рокоте шмелей над цветами, монотонном поскрипывании велосипеда и зеленых далях июльского поля, где и начался весь этот кошмар их знакомства.

Тот денек, она назвала его тропическим. Тот денек выдался необыкновенно погожим, с прозрачным небом и легчайшими полосками света, ненавязчиво бившими по оконным стеклам. С рядами клубники в полном соку, красными корабликами маков на лужайке, пьяными птицами, рекой, сильно блестевшей неподалеку и всем другим, что положено действительно жаркому дню. Она бесцельно болтала ногой и наслаждалась хоть какой-то прохладой, шедшей от шелковой комбинации. Без энтузиазма поглядывала в листы, исписанные ее переводами с английского. Все больше обшаривала взглядом газон с розами и участки глинистой почвы в удивительных разводах эрозии, далее пионы и зацветшие пучки укропа под стеблями отталкивающе усыпанные тлей. Ухая сердцем, неторопливо исследовала двор. Затем перевела взгляд вниз, прямо под окошко, на разные клумбы, а после на павлиньи хвосты шиповника. Потом на веранду, ища хоть какие-нибудь следы безобразий любимой, но все же пакостливой собаки. Если Токио и был во дворе, то следы его и по большей части разрушительные последствия от его прогулки тоже обязательно должны были где-то быть.

Полина не глядя перевернула следующую страницу. Еще одну. Перестала болтать ногой в носке. Подняв глаза выше, понаблюдала за садовником, неусыпно отдраивающим зону бассейна. За тетушкой, всерьез разговаривающей с кустом крыжовника о причинах его нежелания плодоносить на самой макушке лета. На громаду забора, щедро поросшую зигзагами вьюнов. Глазами, враз приобретшими влагу, натолкнулась на калитку, что бессильно болталась нараспашку в монолитах того самого забора.

–Ванна с чередой и солью готова, обед готов. Могу ли я отпроситься в парикмахерскую? – заглянувшая в комнату домработница умолкла на полуслове, заметив, как Полина отвела взгляд от окна и обернулась на нее с каким-то странным паническим выражением лица.

– Садовник забыл затворить за собой калитку, вот он и дал деру как тогда весной. Токио сбежал, слышишь! Опять будет кидаться на все подряд, пока его не отловят. Я не смирюсь, если его собьет каким-нибудь грузовиком! – торопливо озвучив причину своей нервозности, Полина подскочила к шкафу, стянула носки, быстренько огляделась и схватила первую попавшуюся тряпку. Одеваясь, она старалась не замечать гула редких машин, раздававшегося за периметром ее сада.

Комично всплеснув руками, после скомкано махнув какими-то бумагами, случайно подвернувшимися ей на столе, домработница поскорее посторонилась от двери к косяку. Без труда дав ход высокой и гибкой как микрофон девушке, впопыхах пряча в кармане коробочку с краской, обещавшей сделать из нее жгучую брюнетку и искренне сопереживая Полине. Несмотря на ком повседневных хлопот, домработница как никто успевала замечать насколько хозяйка привязана к своей собаке породы акита-ину, ставшей такой популярной после выхода фильма Хатико, привезенной ей отцом из командировки по Японии. Впрочем, не только домработница, все в доме видели и знали, что это была подлинная любовь человека и собаки.

Она впопыхах оделась. Тут же Полина повернулась и побежала.

Солнечная комната, коридоры, местами забитые антиквариатом, остались позади. Теперь под ногами, вернее под велосипедными спицами благородно шуршал гравий. Она всегда была основательной, решительной, грусть – это было вовсе не про нее. Но сейчас девушке никак не удавалось справиться с тревожными мыслями о собаке. Спокойствие ей не давалось, несмотря на то, что Полина не хотела прослыть в собственных глазах трусихой.

Большие дома, дома поменьше, еще дома…

Дав круг по уютной улочке, с пышным ковром пыли на дороге, Полина резко осадила руль. Молчание. Тишь. И непременно заборы – великаны, как реликвии эры дорого загородного жилья. От раскаленных на солнце качелей и лавочек веяло некоторой загадочностью, как бы намекая на простые и понятные радости человеческой сиесты. В обед улица была пустой – в том-то и беда.

– Здравствуйте! Вы нашу собаку не встречали? – вопрошала она у подслеповатой соседки, вдовы генерала, неосторожно взрыхлив колесом декоративный дерн на ее газоне и надеясь, что шуметь та не станет.

– Вы не видели нашу собаку? – сбивчиво интересовалась она у азиатского дворника, едва-едва говорившего по-русски, беспомощно сжимая пальцами руль.

Но нет. Работа по поиску Токио была далеко не легкой. Под сильным солнцем лицо ее горело как после очищающей маски, от нервов скорость велосипеда стала невыносимо медленной – жалкая прогулка. Никчемное незапланированное приключение.

Сильно взволнованная Полина вздыхала и тяжелела мыслями. Бороздя колесами не совсем типичную поселковую дорогу, отремонтированную в расчете на низкие и спортивные машины, она невольно оглянулась на высокую башню местной часовенки. Затем на золотую маковку купола, в нем тоже поселилось солнышко и тоже горело сквозными желтыми красками с переливами в золотой, а затем и белый. И тут надежда сковала грудь Полины при одном только взгляде на отца Паисия, крутившегося на каблуках с определенным намерением во что бы то не стало покрасить скамейки в церковном сквере. Вхожий в их дом еще задолго до ее рождения, как большинство людей добрых, отец Паисий глубоко уважал собак. По настроению их кормил бывая всюду в поселке, в общем-то не требуя от животных взамен никакой нежности. Между прочим, угощал Токио блинами на недавних именинах тетушки, сгорбившись под столом в три погибели и бесконечно вздыхая от собственной доброты и тучности, пока папа не шепнул ему, что он белобородый дурак. Это воспоминание вселило надежду в нежное сердце девушки. Незачем говорить, что собаки запоминают руки тех, кто их кормил.

Затормозив около часовни, Полина оставила велосипед, женственно ступая по церковному двору, уверенно ступая в прошлом не раз здесь бывавшая. Одновременно она улыбалась. Улыбался и Паисий, сохраняя благочестивое спокойствие, но заметно грустнея глазами и постепенно вникая в суть безрадостного повода, приведшего девушку на самую окраину из окраин. Выслушивая взволнованный шепоток, предвещавший не хилые драматические события, батюшка кивал с чрезвычайным достоинством и спокойствием, благоприятствующим всем духовным людям, но выражение его лица уже ответило на вопрос Полины. Собаку отец Паисий не видел.

Бедная Полина и без того тихо паниковавшая совсем потеряла голову. Неужели уже успел добежать до трассы? Так и есть, большой, но глупый пес. Наверное, устроил себе целое представление, гоняясь за грязными колесами пролетавших мимо автомобилей. Водители которых далеко не всегда готовы неожиданно сбросить скорость, выбрав второе между автодорожным происшествием и мимолетной драмой в семье хозяина собаки.

Не в силах больше спокойно выносить шум, доносившийся с дороги и мало обращая внимание на слабые протесты священника, Полина привычно сунула руку в карман. После сунула свою руку Паисию. Испустила тяжкий вздох, повернулась и бросилась обратно к велосипеду, чтобы абсолютно несчастливо доехать до трассы и самой проверить там ли собака. Оседлав велосипед, Полина наскоро простилась, уняв истерические интонации в голосе до более подобающих, помянутая про святость места в котором ненадолго очутилась, а затем понеслась вперед на немыслимо дикой скорости.

Между тем, довольно довольный священник помахал ей рукой на прощание и, не зная куда смотреть, опустил глаза. То выражение невиданной щедрости от девицы, которое теперь хрустело в складках его рясы, полностью решало проблему с покраской лавок на следующие сезона два-три и не только проблему с покраской. Столько забот, столько хлопот у священника, столько работы впереди, однако его молитва задалась с самого начала. Плюхнувшись на тусклую облупленную лавку, отец Паисий отважно перекрестился. Собрался с мыслью, после чего хорошенько помолился, с нежностью глядя на маковку купола в привычной тишине церковного двора. Помолившись о том, что искренне считал самым важным для Полины Андреевны Борисовой, самолично крещеной им в месячном возрасте, он махнул рукой, встал и направился к тяжелым кованым дверям церкви. Теперь ему и самому было интересно узнать, когда и какого для этой щедрой и светлой души небеса уготовят мужа.

Слепящий желток солнца, накаленные трещины асфальта вдоль обочины и никакой воды. Полупустая широкая трасса сонно спускалась через лес к горизонту. Она была длинной, а лес, что обсыпал соснами пригорки, подступал к трассе с самого бока, был огромным. Но поле, что правее раскинуло свои зеленые крылья, было еще больше. Обычное непаханое поле, богатое на сорные травы, обладавшие несокрушимым упрямством во всем том, что касалось их роста. Бесконечное зеленое море только из травы. Часто озиравшаяся Полина отпустила педали, когда велосипед стал крутиться по инерции под горку. В груди ее было то жарко, то очень морозно при мысли о горящих скоростью моторах и ее собаке. Какое скотство. Именно в тот день, когда ей следовало во что бы то ни стало покончить с переводами для одной торговой фирмы, как она не рада была оказаться на залитой ультрафиолетом дороге, украшенной тут и там плоскими камнями и мусором, с вспотевшей головой, в сарафане, надетом прямо на старомодную шелковую комбинацию.

Ты чересчур много думаешь, этого становится много. В какой-то момент она решила больше не думать о беде, скользнув вдаль немного слезившимися глазами. И увидела странную для этих гостеприимных мест картину. Как странно. Странный вид. Цветные машины, черные машины, разные машины так торопились по своим делам, словно специально отказывались замечать съехавший с дороги, полулежавший на самом дне кювета внедорожник. Диковинная штука – никто не считал нужным оказать помощь. Наоборот, внимательные водители пытались поскорее проскочить то самый кювет, куда съехала машина, может быть уверенные, что с минуты на минуту сюда приедут специальные службы чинить стильный автомобиль какого-нибудь очередного блатного. Но было что-то еще. Что-то очень похожее на боязнь ввязываться в проблемы богатых людей, летавших под куполом совершенно иной жизни, со всеми ее неписаными законами иногда так напоминавшими звериные. А случайные водители – не детективы, они всего лишь на всего случайные проезжие водители. Красивые слегка выгоревшие брови Полины сошлись на переносице, когда она сопроводила взглядом крайне эффектные номера на автомобиле, видневшиеся посреди бардака осколков заднего стекла, поражаясь, как она быстро начинает привыкать к зыбкости паники.

Токио нигде не было. Как и все, она проехала мимо подозрительной машины, редко испытывая такие терзания и все же в последний момент испугавшись хотя бы одним глазком заглянуть внутрь, сквозь осколки стекол. Порядочный кусок дороги ей пришлось прочесать, прежде чем Полина наткнулась на чреду собачьих следов в грязи обочины. Замятую траву. Что-то красное с примесью едкой дорожной пыли, заставившее ее быть очень далекой в тех выводах, за которыми девушка предпочитала не последовать.

Воодушевленная первым успехом в поисках, не теряя времени, она пригнулась, лучше вцепилась в руль, также обнаружила несколько очень перспективных цветков клевера, местами сломленных, местами сильно замятых и рассеяно уставилась на пестрый пейзаж. Прямо на заманчивую дикую местность позаброшенного питомника, забитую тихими полевками и громкими кузнечиками, увенчанную блестящим небом с белыми розами и саночками облаков. Перед ногами волнами ходили изумрудные травы, кусты дикой малины как рубины, виднелись в тени этих трав. Дикие заросли ростом в пояс, кое-где среди них пульсировали жилки вьюнов, и никто не знал, откуда вьется их хитрый хвостик. Трепетала колючая крапива, героями ее романа были сгнившие пеньки, чью кору она щедро окаймила. Бесконечные побеги, песок и глина – Полина поежилась. Сдуреть можно, но ей надо было именно туда, внутрь всей этой славной флоры. Неуверенно разглядывая сочную растительность вокруг себя, она аккуратно сложила в траву велосипед. Довольно предусмотрительно скрыла его от посторонних глаз, не оставила на обочине для воров, если они тут были. И помчалась через кочки в самый ромашковый снег, как бы сама с собой споря, что она больше никогда отсюда не выйдет.

Вперед в джунгли, где нежился клевер, моргая большими розовыми ресницами, и незабудки периодически вспыхивали полосками словно лужи. Прямо туда, где из глины щедро торчала полынь, не брезговавшая соседством с пушистым дымом кашки и скелетами молодых елок. Соцветия куриной слепоты трескались от зноя, их пыльца воняла невыносимо. Через ямки, через бугры, минуя прохладный подорожник. Караваны мышиного горошка застегнули поле на все тропки, сделав его поистине непроходимым. Вполне ожидаемо, что спустя какую-то четверть часа босоножки Полины были полны песка и грязи, точно корзины. Многочисленные маленькие царапины украшали ее голые колени, а гигантские лопухи то и дело ловили «ладонями» Полины лодыжки. Прелестные ушки в сережках за миллион, устали слышать гул мошкары под ногами и за спиной. Усилием воли она двигалась наугад через кустарник строго вдоль трассы, сильной глубины она боялась. С испуганным отвращением обнаружила еще парочку подсохших красных капелек в ярких цветах вонючей куриной слепоты.

– Токио! Токио! Токио!!! – завопила она запнувшись об ветку, и среди девственно-нелюдимых зарослей настолько отчаянно это имя прозвучало впервые. – Гудбай, так гудбай! Подумаешь, сбежать решил и без тебя проживу спокойно. Токио! Ну, пожалуйста, вернись!

Тишь. Шалили нервы, зудело под коленками. Несмотря на то, что с каждым пройденным метром становилось все тяжелее и тяжелей идти, Полине все-таки удалось выволочь себя из кустарника на относительную полянку. И теперь весьма запущенная полянка гнула перед ней свою негибкую спину; красиво колыхала крупными васильками, неухоженная, неподвижная, гордилась заплатками из рыжеющей глины. Полина перестала шагать, чуть не угодив в очередной капкан очередного репейника. Наконец-то почувствовала легкость от небольшой передышки. Нащупала особенно длинную царапину на коленке, осторожно потрогала большим пальцем, вспоминая, где на кухне храниться йод. Пока травы взволнованно колтыхаясь, отходили после ее вторжения, Полина решила по-хорошему оглядеться. Повернулась, рассеяно почесала локоть и остолбенела. Мельком подумав, что глазам-то можно и не верить, но себе-то всегда веришь. А после она задохнулась от неожиданности, с сердцем, заколотившимся где-то в гортани из-за подступившего ужаса.

Он притаился в дебрях, под вешалкой молодой рябины. Он не загорал, не пировал на травке, много пить не имел привычки, это сразу было видно, он не фотографировался с одуванчиками, не доставал колючку, неудачно впившуюся в пятку, не спал под музыку. Он просто сидел. Превосходной заставкой к тишине. Новооткрытой вселенной с отсутствием мимики, знавшей толк в спокойствии как никто другой. Красивый, неподвижный, окаменелый – мечта всех мам и бабушек для своих внучек и секрет всех диет. Несмотря на свежий загар, он был бледен как клумба с лилиями, цветущими у нее под окнами. Смерив взглядом его легкий пиджак, что называется «на нож», что называется «с иголочки», Полина невзначай вдохнула резкий запах железа исходивший возможно от того самого пиджака – мужчина весь был в крови.

Для нее их встреча как вилкой провести по стеклу, как землетрясение на людной танцплощадке, как лезвие подбросить и поймать голой рукой, ну или как лед за шиворот. Ее вдох перешел в визг – неэстетичный невнятный, как и само чувство сильной неожиданности, обычно сопровождающееся дерганой грацией и перекошенным в кривой судороге лицом. Вскрикнув, Полина закончила дышать. Стояла, разинув рот, бессмысленно глядя то на кривой ствол рябины то на человека в пиджаке.

Далекий дом, близкий дом… Полина вдруг поняла, что ее родственники сейчас дальше от нее, чем когда либо. И практически поддалась соблазну испустить еще один громкий крик, повернуться и как безумная броситься бежать обратно к шоссе; не переставая вопить от страха улепетывать через людную трассу и вскоре скрыться. Тем более остолбенела она хлипко – дунешь, упадет. Ей пришло в голову спросить, не мешает ли она ему. Промолчала. Подумала если резко побежит, вдруг он бросится за ней в погоню. И догонит. По итогу спутанного дерганья собственных мыслей, перепуганная девушка стояла и во все глаза смотрела на незнакомца и все ее тело несла тревога уже не за собаку, больше за себя.

В отличие от Полины, мужчина совсем ее не боялся и поэтому первым пришел в себя. Образно говоря, первым ожил, в контакте с ней преобразился хоть какими-то эмоциями. Пригладил рукой волосы, что были темнее воронежского чернозема. Спросил кто она. Узнал, что она Полина. Слегка сощурился, когда ветер послал ему в лицо веер одуванчиковых пушинок вместе с невнятной трескотней ее испуганных всхлипов. Весь в крови и зелени, он спугнул щелчком пальца кузнечика, не сводя с нее взгляда. Сам не представился ей и не будет – всхлипы его раздражали, факт. Меньше эмоций. Сейчас как можно меньше эмоций, Полина. Когда она осторожно спросила, что случилось, он ей подал условный знак – помолчи. Не умножай расспросами свой ужас. Почти бесстрастно процедил, что гулять одной по заброшенному питомнику очень плохо, скривив рот в безрадостной ухмылке. А потом его лицо помрачнело, голова опустилась.

Полина беспомощно обхватила себя руками. Итак, она пошла в поле и вместо собаки отыскала самое ненужное из сокровищ, итак ее угораздило. Раненый. Главное, очень не любит девчонок, мешающих ему болеть. Можно было и не спрашивать, чья это машина побитая спеет в кювете. Хорошая сломанная и его машина. Девушка прибывала в смятении, отлично понимая, что нужно поскорее запрыгнуть на велосипед и убираться куда подальше от чужих разборок, не ввязываться. Ума понять ей это хватило. Но прошло еще несколько бесконечных секунд, прежде чем Полина поняла, что и незнакомец жаждет чтобы она поскорей убиралась восвояси. Перестала искать себе лишних проблем. Требовать от себя храбрости. Бестолково прикидывать за чью кровь, потребовали его кровь. Тяжелое хмурое молчание – это был его единственный способ вести диалог с ней, пока у них не возникло налаженного контакта. Мужчина больше не смотрел на нее – не зачем, в нем бурлило ожидание ее ухода.

Тем не менее, Полина стояла. Их столкновение из нее просто все соки высосало, и ей хотелась думать, что она защищена. Сидит у себя в комнате с запертой дверью. Ключ в тумбочке.

– Ты заблудилась, красавица? Отомри. Тебе пора.

Что ж, он не страшный психопат и в отношении нее вроде бы совсем не похож на предтечу зла. Но услышав его низкий голос, Полина захлопала ресницами. И затем, устрашенная гораздо сильнее, чем можно было бы судить по ее внешнему виду, очень медленно развернулась и быстро побежала куда подальше. Помнила, что хорошо слышала, как он стал валиться на землю сразу же, как по траве зашуршали ее первые шаги, как если бы от жары у него сильно кружилась голова, как если бы он умирал под рябиной. Уже чуяла бензин, которым воняют все большие дороги. Продолжая стучать зубами уже пробовала радоваться, что так вляпалась и так легко выпуталась. Наспех вытерла первым попавшимся лопухом подмышки, чей влажный жар ее раздражал и привлекал много мошек. Ей нужен был душ, в котором она сейчас сильно нуждалась. Ведь до сих пор ей не приходилось нос к носу встречаться в поле с одиноко умирающими мужчинами. Тем более с глазами, такими серыми. Тем более с плечами. Такими, что хотелось воспеть славу нашим физкультурникам.

Однако чем дальше Полина удалялась от поляны, тем сильнее внутренне сердилась и металась. Совесть говорила ей, что надо было броситься незнакомцу навстречу, а не наутек. И бандиты носят пиджаки и посещают стилистов. Так кому была нужна ее помощь? Отчужденному, возможно, мерзавцу, который по самым скромным прикидкам даже раненый был сильнее ее раз в шесть? Но все его движения были настолько замедленными, а на лице периодически застывало настолько пугающее бессмысленное выражение, что сердце Полины не выдержало. Такая ситуация – такой выбор. Неохотно вспомнив про самое неприятное, про кровь, которая текла из него так, что у незнакомца в ботинках хлюпало, Полина подавила стыдливый вздох и побежала обратно.

Она потратила немного времени на дурные травы, куда было больно и вообще не принято совать ноги. Теперь Полина стояла под деревом – лысым, совсем без красных костяшек ягод, в первый раз она не обратила на это внимания. Сзади сарафан мокрый, с белыми потеками пота формой напоминающими гвоздику. Юбка на ней не раздувалась, скорее липла. Да, очень жарко. Занеся руку к ветке, она и от нее почувствовала жар – так раскалившаяся днем, древесина и ночью будет хранить тепло.

Она бережет свои нервы. Но как бы их не оберегала, все равно глянула сверху вниз на композицию в рябине, – теперь будет о чем вспоминать в старости или в особенно мрачные ночи. Мужчина спал, может быть был без сознания, голова лежала на корнях, лицо в тени. Он загорелый – темнее, чем она. Она зажмурилась вполоборота к нему – так она никогда не боялась. Затем Полина поднесла руку ко рту. Перестав грызть ноготь, убрала руку ото рта. И так несколько раз, пока не убедила себя в мысли, что если от взрослого мужского тела как-то сама собой не исходит угроза, значит это тело вообще не мужское, а чье-то другое. Это такое правило, придуманное природой, и спорить здесь было не с кем. Когда Полина посоветовала себе думать так, тогда нашла в себе силы опуститься на землю рядом с незнакомцем.

– А-ха-ха, это снова я! Не спать! Не спать, говорю! Нельзя спать! – она попыталась разбудить его, слегка касаясь симпатичного рельефного плеча пальцами, думая будь она сильнее – смогла бы его приподнять.

Медленно нерешительно и неохотно Хромцов повалился на спину под деревом на его выступающем корне, приготовившись к взрыву боли, которая, как ему хорошо было известно, возвращается вместе с сознанием. И боль пришла.

Птицы чирикали, сверчки по-прежнему тикали в канавках, листва слабо шелестела; вечер близился, но еще очень долго, был и шум. Был шум в затылке, был.

– Реагирует – лучшего ожидать нельзя. Так, я за вами вернулась, но предупреждаю – я с принципами.

– Я тоже, – оправившись от первоначального изумления, неумолимо прошептал он пересохшими губами. Еще хотел сказать, что эта ошибается насчет него, насчет его грязной одежды и отсыпания под кустами, но нет. Ему не хватало сил все это выразить, слабее обычного мысли почему-то постоянно убегали от него как окурок по ручью. Несобранный, не сосредоточенный, да и губы слишком пересохли. Сейчас он был в таком шоке, что просто выбросил претензию о субординации с ним из головы.

– Брюки слишком в пыли. Пиджак порванный, вот где у вас ранка. Мама! Да у вас же в руке дырка! Ой, мамочки, это как в дурном кино!

Он кивнул, не зная, что сказать. Потер шею, медленно протер лоб рукой. Говорить ему было слишком жарко, говорить было лень, как и было лень разгадывать эту и ее хитрости. Затем он слегка сжал кулаки. Ценивший чужую заботу, но толком не понимавший, что воистину за такой заботой скрывается, Хромцов нахмурился. Да так что и с закрытыми глазами смог ощутить, что на эту вдобавок к печали опять нахлынула паника. Не важно. Что она сжалась в комочек, наверное, представляя их встречу минуту назад, она думала, что он поблагодарит ее или хотя бы поздоровается. Он не симпатизировал с первого взгляда ничему в своей жизни. В этом не было анализа, симпатия для него всегда виделась наживаемым чувством. И вместо мук сметания за свою грязную одежду, перед его мысленным образом предстала пуля, которая в него летит. Затем лицо человека, который чуть его не угробил, наняв убийцу.

– Жуткий тип. Знаете, а я когда вас в кустах заметила, так сильно испугалась. В общем закричала смешно, а ситуация все равно страшная.

По доносившемуся с трассы шуму Хромцов рассудил, что движение еще сильное, лениво думал куда подевался телефон и тут вдруг сообразил, что его кто-то держит за левую руку. Повернув голову, он приоткрыл один глаз и на мгновение подумал, что бредит. Над ним склонялась эта, окруженная ослепительно яркой аркой солнечного света, льющегося через откинутую позади нее ветку дерева. Она улыбалась ему с такой грустью в прекрасных глазах, что он содрогнулся. Откуда издалека прозвучал ее резвый голос:

– Ирке расскажу! Нет, не буду. Нет, расскажу. Клянусь, не буду! И никто никогда не узнает, что я в поле увидела.

Хромцов высвободил свой драный, но отуженный рукав из ее ладони. Он так славно ей улыбнулся – одними губами. Все остальное в нем было по-прежнему серьезным, точно дом сейчас обрушится, точно радио еще бормочет, но вскоре стихнет. Он отомстит. Непростое решение, обозначенное присутствием в нем ярости, по силе не сравнимой ни с чем другим, испытанным им когда либо. Только с виду мальчишеская, именно поэтому сейчас его улыбка выглядела пугающе пустой. Подобные улыбки, вернее сказать оскалы на лицах, вроде бы и сияющие, но все же гранитные мог распознать лишь тот, кому по требованию времен пришлось стать очень умным, не эта.

Устав клониться над ним Полина покачала головой и тихонько присела рядом.

– Главное, что вы не померли, я так считаю. А вы сейчас ну прямо этот… ну прямо этот… официальное лицо радио Шансон. И взгляд такой холодный, прямо ледяной. Прямо ледяной взгляд. Вы что, бандит? Простите, простите меня, это все потому что я раньше про пули только в криминальных сериалах видела.

Нет, он не помер, хотя почти погиб. Именно по этой причине ему с завидным постоянством мерещатся в поле дебилки. Дмитрий Владимирович Хромцов медленно и нерешительно открыл свои глаза, совсем не желая открывать их, но выбора у него не было. Эти самые глаза он протер здоровой рукой и даже тряхнул подбородком, чтобы спугнуть дурное видение. Но оно ему снова улыбнулось и с такой осторожностью, что он снова вздрогнул от того, какой он должно быть сейчас страшный.

Эта. Она смотрела на него сверху вниз. Склонив голову, прислушиваясь к его дыханию и честно стараясь быть смелой. Хромцов определенно чувствовал прикосновение ее острой коленки к себе, запах ее шампуня вперемешку с потом и мятной зубной пастой.

– Добро пожаловать в нашу глушь, – сказала она, когда прекратила разглядывать его ранение.

Хмыкнув Хромцов взглянул на бесстрашную повнимательней. На корону ее прически льняную, золотую, в общем, на волосы, в которых из-за яркого солнца запуталась целая радуга. На нервные пальцы. Шею. Румянец юности на посеревшем лице от страха. Ее сережки ему скорее понравились, чем не понравились. По инерции приобрел, но быстро утратил всяческий интерес к ее лодыжкам. Более забавляясь, чем сердясь на Полину, пришел к выводу, что она всего лишь девчонка, чье очарование еще было лишено чопорных условностей взрослого мира. И кто придумал таких блондинок? Без ужимок, без косметики, без чего бы то ни было. Чтобы больше не пристывала к стволу от ужаса с широко раскрытыми слезящимися глазами, Хромцов по-настоящему и покорно ей улыбнулся. Той простой девочке на фоне простых пейзажей. По его мнению, непуганой жизнью простушке. Образцу ужасной дуры. В платье, хорошо просвечивающем весь полосатый мир ее комбинации.

К его удивлению дружелюбный жест этот смутил ее.

– Меня всю трясет от головы до пяток. В пору нарвать цветов и выложить на поляне слово «Караул» ну или какое-нибудь другое слово, – страдальчески вымолвила она. И сделала лучшее, что могла сделать – вежливо от него отодвинулась.

Через некоторое время, понизив голос, девушка хрипло проговорила: – Не надо. Я ни в чем не виновата. Я смешная? Смешу вас? Почему вы на меня так смотрите?

Смешинка вспыхнула в израненном Хромцове. Ибо эта девчонка говорила с ним прямодушно и смело, даже величественно, но глядела ему в лицо крайне испуганными блуждающими глазами, в которых читалось ужасное смятение. Забавное смятение. Руки ее по-прежнему дрожали мелкой тряской. И не из-за вопроса о бандитах, который очень сильно ему не понравился. Прямо сейчас девушка думала о том, что он думает про нее. В этом была ее истерика.

Брови поднялись над ироничными серыми глазами.

Хромцов с усилием усмехнулся и теперь сам потрепал Полину по рукаву. Это и называется: королева красоты без почитателя. Маленькая богиня, неудобно присевшая на кочку, не на травку, потому что ее форме ног так больше идет.

Нагнувшись, Полина откинула с его лба прядь черных волос и тоже рассмеялась, но как-то нервно и длинные ресницы ее были слипшимися от слез.

На ее щеках поблескивают соленые ручейки, по его виску упорно течет пот. Птиц они не слушают больше, все изучают друг на друга. В упор, но смутно, словно в окопе или через что-то плотное, может быть платок. У него слишком расправлены плечи для раненого. У нее слишком вздернут подбородок для испуганной. Он с большим уважением к ней за то, что она ласковая. С уважением к ней за то, что она молоденькая. Странно, но она никогда не была так счастлива. Все словно ново, все только случиться. Рябина шелестит. Она смотрит на небо, затем на его часы.

– Мне жарко, – проговорила Полина. – И я опаздываю. Вот что… Вот что, я сейчас добегу до трассы и каким-нибудь образом вызову скорую.

– Только попробуй, – сказал он и сел. Наглядно убедившись в том, что сейчас даже малейшее движение причиняет ему страдания. Но Хромцов оставил на какой-то момент свои страдания без внимания и уничижительно глянул на девушку. Недовольство ее наивной глупостью только подтолкнуло его к тому, чтобы он наконец-то вспомнил имя, которым она представилась. – Приятно познакомиться, Полина. Я – мистер неудавшееся заказное убийство. Таким нельзя просто так взять и вызвать скорую, глупая ты девочка.

Полина, кивая, мысленно спросила себя как без врача вылечить обильно кровоточащее отверстие с рваными краями, которые, по всей видимости, вообще трудно подлежали сопоставлению. Затем она мысленно спросила себя о человеке, на которого случайно натолкнулась в поле, уж не придурок ли он? Сердце заработало в режиме недоуменного испуга. Она часто заморгала, пытаясь сдержать его бешеное биение и свой совет для незнакомца жить максимально деятельно, потому как деятельность его должна была прекратиться в течение нескольких минут, часа максимум. Полина опустила глаза на траву, подумывая о том, что выяснился, наконец, характер раны и обстоятельства ее нанесения. Приоткрыв для девушки если не двери, то форточку в далекий преступный мир, вся жизнь которого только и делала что сводилась к череде насильственных шаблонов, тщательно фиксируемых городской криминальной хроникой.

Потом она внимательно рассматривала комок грязи и приставляла его к другому как лото. В целом Полине хотелось кричать, бежать в полицию или к папочке, требовать, умолять, что бы он ее успокоил, в то время как незнакомец, при первой давшейся ему возможности, кусал свои губы, пробуя сжимать и разжимать больную руку. Глядя на это зрелище, она стала раскачиваться, слегка трястись и говорить с ним только бодрым голосом – так ей стало его жалко.

– Бедный, вы, бедный и я несчастная из-за вас. Главное пройди я какими-то пятью метрами выше, ничего бы этого не было. Чересчур страшного. Разошлись бы в кустах, никогда бы не встретились. Что у вас?

– У меня победа. Могу двигать всеми пальцами, значит кость не повреждена.

– С носом что?

– Скорость была высокая, я не пристегнутый. Ударился о переднее сиденье. Так мне и надо, оборзевшему, я был таким не всегда.

– С щекой как же такое вышло?

– Оцарапался. Когда стреляли, когда водитель в кювет угодил. Хромцов пожал плечами: – Это же как сыпь, день-два и не вспомнишь. Не бойся, не бойся. Ну, не плачь, Поля. Что еще… пуля вышла, если бы была повреждена плечевая артерия, я бы уже давно был в отключ…

– Постойте, я вам хоть грязь со лба смахну. И комарика. Надо же, присосался… Замрите. Шлеп.

Сегодня он весел, хоть и задумчивее. Заново родился в тридцать четыре. Той, что сидит напротив – он дает ей взгляд, он дает ей бровь.

– Вот как. Спасибо, милая. Тебе кто-нибудь уже говорил, что для девушки у тебя необычайно тяжелая рука?

Только она ничего не ответила, бросила глину, подтянула к себе ноги и играющими зелеными глазами смотрела на него. Хромцов сказал, указывая на один из ее карманов:

– Хочешь мне помочь – дай телефон. Я свой позабыл в машине, когда меня расстреливали.

– Нет у меня телефона. Я свой забыла дома, – сказала девушка и повернулась к свету, к сильным теплым лопухам.

Сидела тише мыши, прикидывая, сколько еще будет здесь сидеть, когда домой. Когда ей и это надоело, то она затеяла нервную возню с его пиджаком.

Эта. Любительница выйти в поле и крикнуть от души. Наверно нормально, учитывая разудалые чары славянской ментальности. Предельно странно, учитывая, что орешь про японскую столицу в русском поле. Эта. Рассудку Хромцова трудно было удержать ее поведение в каком-либо логическом узле. Особенно то, зачем она вернулась, когда и убежать было совсем не грех. Вообще говоря, правильным было бежать, особенно для молодой девушки. Строго говоря, ей уже давно следовало затеряться в пышных зарослях, а не тыкать в его пиджак энергичной рукой, как бы скрепляя их дружбу, которой не было.

– Все эти паузы просто наркоз, – спустя какое-то время не выдержала и вскрикнула она, завернутая в угол тени, так удачно исходивший от рябины.

– Согласен, – сказал он. – Да не волнуйся ты так, посиди. Или приляг.

Полина испугалась: – Зачем мне это? С чего вдруг?

– Тебе же самой хочется. А я хочу быть уверен, что с тобой все в порядке, – прибавил Хромцов, хотя дело было вовсе не в этом.

Цветочные запахи богом забытого уголка; безжалостная топография их знакомства. Скука и любопытство. Огромное обоюдное любопытство – и больше никаких подробностей.

Она тяжело подсела.

– Это местечко когда-нибудь обустроят, – говорила она. – Пока все только и стараются от него отделаться. А оно просто нуждается в человеческих руках. Это все, что ему надо.

– С землей вечно так, – твердо произнес он. – Одни называют ее жизнью, другие называют ее грязью.

– Вам надо попасть к хирургу. Так чтобы не брать талончик и не стоять в очереди. Ненавижу жару, – устало добавила она.

– Глупо что либо ненавидеть, – сказал он, бросив бесцельно мять ромашку, посягать на девственную белизну ее лепестков. Сорвал цветок и кинул его Полине. – В совершенстве нуждается не сам мир, а наш способ виденья. Лично для меня нет плохой погоды, я дружен со всеми ее состояниями. И в жаре нет ничего плохого, она необходима многим растениям и животным.

– Так, так, – закивала Полина, скрывая тревогу за незнакомца. – В вас есть что-то хитрое, мужчина… Это хорошо…

– А на самом деле я до смешного простой. Хотел сказать, какая бы ситуация не была – это все золото, если ты настроен не на жару, а на золото, тогда у тебя нет внутреннего конфликта. Дай, – сказал он, – я твой платочек достану, и слезки вытрем, не плачь!

– Вот так получше, – признала она, но из гордости и щепетильности не стала совать платок обратно в карман. Выкинула повлажневший кусок ткани за дерево вне пределов досягаемости и через несколько минут их непринужденного молчания испытала легкость и относительное спокойствие. Девушке так и не пришло в голову, что чувства эти возникли благодаря целенаправленным усилиям Хромцова внушить, что не следует опасаться его попыток к перемирию, что довольно нет-нет да клацать челюстью.

Хромцов прекрасно осознавал, что делает и зачем, но уверял себя, что если ему неким чудом удастся остаться неузнанным и дружить с этой, пока она не убежит обратно к папе и маме, усилия не пропадут втуне, так как ему все же выпадет приятнейшим образом и подольше посидеть на симпатичной полянке.

– Перестань, – через некоторое время сказал он. – Скажи, когда ты перестанешь ерзать?

– Еще не знаю. Здесь страшновато, – ответила Полина и посмотрела через плечо, оглядывая поле.

– Никого здесь нет, – сказал Хромцов. – К сожалению, никакой воды тоже.

– Кто знает, когда кто-нибудь появиться, – возразила Полина.

Он рассмеялся.

– Чтобы прислушаться к своим страхам и желаниям, логичнее было бы затихнуть, а не дергаться. Надо всего лишь на всего затихнуть. А гармония в себе не возможна, если ты не рассмотришь что создало дисгармонию. Дальше свобода.

– Весьма интересные рассуждения, – пробормотала Полина тихим серьезным голосом военврача; торопливым, будто шаги к операционному столу. – Мне жаль, что эта беседа совпала со столь деликатным периодом.

– Период сложный, – ласково и насмешливо повернулся к девушке Хромцов, подумывая как бы ее спровадить. – Но если сложными станут наши мысли, тогда мы превратимся в часть проблемы. Если все усложнить в уме, то усилиться и ощущение проблемы – это не решение, для пика эволюции уж точно. А мы, люди, на самом пике интеллекта, восприятия, если верить ученым.

Словно выгадывая время, она опустила голову на колени. Помолчав минуту, сказала:

– Не спешите раскрывать мне секреты всех планет, все они наверняка уже описаны в книжках. Ваша бледность… Это не стряхивается, не отпадет.

– Книжки для остальных, – сказал он. – Сюда – слушай прямо сюда. Ум всего лишь сервисная программа, контролируется действием. Через правильно подобранное действие ум со всеми его страхами затихает. Поэтому ты сейчас…

Полина приподнялась и стала устраиваться поудобнее.

– А вот это необязательно, – сказал Хромцов. – Лучше бы ты сейчас…

– Не в этом дело, – сказала Полина. – Что я буду делать, если вы здесь помрете?

Хромцов посмотрел себе под ноги и с любопытством спросил:

– Что мы знаем про смерть? А может она сладкая, как шоколад.

Полина вдруг дернулась и медленно повернула к нему лицо. В последний раз окинув незнакомца и поляну взглядом, она с шумом побежала отсюда.

– Дурак какой-то… – пробормотала она. – К черту его. О чем это я так хорошо думала сейчас… Ах, да… ванна с травами, переводы, собака.

– Ну вот и отлично, – спокойно подхватил Хромцов. – А я не собираюсь тут сидеть и трястись как зайка. Если ясно на все это посмотреть, то получается не логично, получается, даже не знаешь чего боишься в самом конце. А жизнь – да, волшебная и красивая штука, она сама по себе повод для празднования.

«Житья от этих мошек нет, – злобно подумала Полина. – Не буду сегодня дома обедать. Опоздаю». Погодя немного она вошла на поляну и села обратно.

– Не стоит меня идеализировать, – сказал он, сознательно избегая блесток восхищения вспыхнувших в ее глазах. – Я не единственный у кого есть яйца в этом мире. Когда-нибудь поймешь.

– Поговорим о чем-нибудь другом, – попросила она. Открыла кулак и выбросила в траву смятую ромашку.

Блестки восхищения однозначно были лишними. Хромцов вновь обрел серьезность, сжалившись над чужой впечатлительностью, побудившей его повеселиться, мимоходом проклясть всех белокурых женщин и особенно любопытных белокурых женщин. А также возжелать одиночества еще сильнее, чем когда эта прибежала в первый раз.

– Так на чем я остановился? – спросил он, потирая лоб.

– Сложно сказать. Мне печет голову. А от наших разговоров мне вдвойне печет голову.

– Да. Понимаю, – сказал он, в упор смотря на нее. – Все упирается в силу концентрации. Каждому хочется открыть то, что открывается концентрацией, неподвижностью, сидением. Вытащить все страхи, пересмотреть все радости. Но это должно припереть. Когда остальное не так важно.

Помолчали. Просто подышали вместе, наблюдая друг за другом и стараясь не обращать внимания на бегущие облака, разогретую зелень. И минутки тишины шли впрок ее настроению, пока вдруг Полину не осенило:

– Ну а вы, вы-то собаку мою не видели? – проговорила она с надеждой, но вяло. По большей части оттого что заметила, как исследовав ее шею и скулы, мужчина, против воли вскинув бровь, уставился в летний вырез ее платья. – Ох уж этот Токио… дурная псина. Почему он убежал я не знаю, но я очень хочу знать, куда он исчез.

Жара незаметно придавила ее щеку сбоку и стала греть не хуже печки. Отвернувшись от рябины, отвернувшись от мужчины, Полина продолжила с ним переговариваться, искренне обрадовавшись той легкости, с которой незнакомец подавил в себе мысли, за которыми обычно прячутся дети. Словно совершил самую большую ошибку, которая не должна больше повториться и больше не искал возможности взглянуть на платье девушки.

– Он ведь щенок, а щенки как-то умеют взаимодействовать с людьми.

Она не стала говорить ему, что помимо переводов с английского, она еще дочка министра. Решила этот козырь удержать на случай явной проблемы. Другого повода играть королей Полина не видела. Не глядя больше в серые глаза, в которых похоже могла затеряться на долгие часы, она нервно разгладила складки на юбке. Надо же, началось все с пустяка: хлопоты, ромашки, кровь. А теперь, она вынуждена коротать день под деревом с неким человеком, периодически сотрясаясь от беззвучного плача, потому что нормальный плач его нервирует. Потому что без нее, без их языкастой беседы он еще быстрее приблизится к обмороку от травматического шока. И потому что ей нравилось дышать с ним одним воздухом. Такая вот щедрость от нее для него. Тем не менее, она осторожна.

– Токио. Так зовут мою собаку. Так вы его не видели?

Не сводя с нее глаз, незнакомец слегка поменялся в лице, словно бы боялся испортить сегодняшний день, который уже ничем было невозможно испортить. Тишина между ними продолжалась, даже несмотря на то, что какая-то птичка села в грязь прямо у его ног и стала заливаться смешным чириканьем. От его молчания ей почему-то опять стало не по себе. Спустя минуту, Полина взвилась. Щурясь, и с трудом повернула голову, заодно смахнув травинку, щекотавшую ей висок.

– А вы думали, что я как всегда здесь в обед? А может вы подумали, что это я от санитаров по полю в Токио сбежала? Ага, в самый солнцепек, в самую глину, по репьям, прямо во все эту… жару, которая так необходима многим растениям и животным!

Подобных слов Хромцов ожидал больше всего. И то, что для Полины было приступом возмущения, для него стало плюсом и небольшой радостью. Но он не стеснялся пропускать ее возмущенные излияния мимо ушей, он вообще мало стеснялся. В том числе и того, чтобы оставить без ответа однажды заданный вопрос о собаке.

Опять. Опять молчали.

Мухи жужжа висели над раной. Одна из них попробовала пролезть под пиджак. Хромцов отшвырнул ее ударом ладони и, знал, что она больше не взлетит.

Затем, избегая пугать, он слегка потянулся к Полине, ухмыляясь, между прочим, изумительными зубами.

– Повернись, – Хромцов вынул из ее волос листик и живую гусеницу. – Вдруг укусит, – засмеялся он шепотом, прощая ей то, что она мало смеется. Чуть-чуть, не в ущерб себе приосанился, глядя за тем, как она опять глядит на него. Быстрым движением вынул коричневый бумажник. Сунул ей. – До чего же ты хорошая девчонка, иди домой. Кончились наши минуты, знаешь.

Полина застыла, потом неловко усмехнулась, глядя на протянутый кошелек.

– Ой, смотрите шерстка! Смотрите-ка, там, в малине! – сказала она и помчалась в кусты.

– Да, что же это… – наблюдая за тем, как она вскинула голову, затем ошеломленно вскинула бровки, чего бы это ему не стоило, Хромцов молча встал с травы. Удачно ухватился за ствол ближайшей рябины, только чтобы переждать пока неожиданные фонарики будут гаснуть и вспыхивать, ритмично взрываясь в его затылке. Зная, что сейчас его ждет детский садик, очевидный и неизбежный. Как и зная то, что против этой очаровательной девчонки применит только одну защиту – терпение. Она ему понравилась, сделала достойный ход, сбежав и быстро-быстро вернувшись, чтобы предложить помощь нуждавшемуся. Сам он, будучи человеком рискованным, любил смелых. Но во всем должна быть пропорция из разума и этой блондинке, этой кукле со слипшимися от слез ресницами, лишним было подолгу любезничать с ним, тем более отказываться от кошелька, который он ей предлагает.

До малины Полина протопала походкой солдатки, которую только что вытащили спросонья на мороз. Он спешил за ней, – теплая трава шуршала под его неровным шагом. Жирная сорока долетела туда раньше, попрыгала на короткой ветке, размахивая сильными крыльями. Как и девушку, птицу заинтересовало неподвижное пятно мясистого цвета посреди ягод. Тревожный, предупредительный вопль вырвался из груди Хромцова, когда он вгляделся в кусты и понял, что там, внизу, плохо прикрытая листьями, как вишенка на торте торчала собачья кость.

– Не смотри, я сказал! – крикнул он, но она не послушалась предупреждения.

Прижав пальцы ко рту, и наконец, начав по-настоящему плакать, Полина убеждала себя, что на собаках заживает все быстро, постепенно разгоняясь от тихого плача, которым уже привыкла давиться до неприятно громкого плача. Но, несмотря на все убеждения, собака ее лежала поодаль в неестественной позе, со свернутой шеей, без всяких признаков жизни.

Хромцов не хотел смотреть как она ревет, но все же наблюдал. Он устал и злился на своих врагов. Ощущал, что у него начался жар, вернее сказать, пока он бегал вокруг чувства высокой температуры, себя для жара пренебрегая на потом, может быть дома. Может быть, у себя в спальне, если ему повезет. Вся зелень, все картинки – все плыло перед глазами. И даже незначительная смена положения принесла очень печальные результаты, он начал мучиться. Впрочем, девчонка тоже страдала. Она ожидаемо сильно ревела, как-то совсем по-детски шмыгая. Еще рот, в целом очень милый рот, сейчас был смешно раздутым от звуков истерики. Некрасиво выброшенные руки. Больше ей нечем было его удивить. Из последних сил Хромцов сжал кулаки и умудрился понежнеть к Поле, что есть мочи расточая сдержанность. Ведь это он убил ее собаку.

– Сама видишь, что бывает с лапами, если на них наедет машина. Ливер. Пес заслуживал лучшего, но я мог дать ему лишь покой, – произнес он нежным спокойным тоном, несколько не совместимым с жесткостью момента. Он не спеша явился за Полиной в малину, однако терзаемый головокружением тяжело запнулся о какой-то побег, ботинком взмахнув желтую пыль глиняных искр.

Полина нерешительно выпрямилась и, глядя на свою собаку, громко крикнула: – Скотина!

– Тем более, – Хромцов махнул рукой, поправил кривую гроздь ягод и тихо пошел обратно из кустов. Но поразмыслив над услышанным был вынужден встать, откашляться и снова вернутся на то же место. Рассеяно положить руку на шею и массируя ноющие мышцы думать, что будь на месте девчонки какой-нибудь из его подчиненных, за такое он бы дал ему нагоняй, который бы тот не скоро позабыл.

Пошатываясь, Полина стояла в малине, и не думая выбираться из веток. Еще один грязный протестующий вопль так и замер у нее в горле, а эмоции тонули у нее на лице как в апрельской жиже.

В последний раз Хромцов оглядел ее затылок, тонкую шею, как солнце золотит светлые пряди, обрамляющие мягкие симметричные черты – то единственное на чем ему хотелось фокусироваться, теряя сознание в зарослях. Конечно, хотелось чтобы девчонка и дальше, раскинувшись под деревом, помогала ему в его глубокомысленных рассуждениях – разве это не блаженство? Блаженство. Но эту эгоистическую занозу следовало удалить сразу, лишив себя глупых мыслей. Что Хромцов и сделал, вырвав занозу с корнем, замышляя скорое прощание с блондинкой и заодно лишая себя риска в своих же глазах прослыть жалким самцом. Он не имел права дальше комкать ей психику своими проблемами. Движимый ужасной головной болью, он оказался как раз позади нее. Исподтишка лаская взглядом вид со спины, Хромцов надеялся что девушка его поймет, быстро возьмет кошелек и они навсегда расстанутся.

– У твоего пса шейка-то… как у тебя. Быстро грохнул, как и не было его. Хрясть и все, ты это понимаешь?

Ей стало дурно, но постепенно она примирилась с этим высказыванием. Снова кивнула, подметив, что с незнакомцем она почему-то всегда кивает. Сначала Полина думала по причине того, что он старше нее, но это было не совсем так. Вот так случилось, сейчас к ней пришло острое как бритва понимание, что этот мужчина повидал и пережил такое, чего ей лучше было не видеть и не знать. Полностью разбитая, она кошкой пробежала по тем воспоминаниям, где Токио был совсем маленьким. Воспоминаний было много как картин на стенах, для нее они слились в один удивительный букет почти сразу ставший тускнеть. О трупе лучше не думать. Дальше Полина брезговала уютом в меру красивых кустов малины и благоразумно захотела ее покинуть.

Как только Полина шевельнулась, незнакомец тут же дернулся в ее сторону. Она побледнела, когда он схватил ее за плечи, даже больной и слабый он был внушительным противником.

Непривычная и не совсем готовая к возможным жизненным невзгодам в виде удара или оплеухи с очень богатым послевкусием, Полина постепенно включила дуру, хорошо чувствуя пятерню, схватившую и задержавшую ее локоть на дольше чем это положено между двумя незнакомцами. С десятками страшных идей, пришедших и разрушавшихся в ее голове за одну минуту, она смотрела как прекрасны, например, васильки. Мужчина ослабил хватку, когда она уже мельком начала вспоминать про детство.

– Эти дела с псиной. После наезда он метался. Я убил его, потому что посчитал нужным.

– Отпусти меня!

– Что я слышу, обними меня. Обнимаю, обнял.

– Ааа! До чего же ты сволочь! Прочь руки!

– В самом деле? Да неужели я так плох, Поля?

Мужской подбородок напомнил девушке наждачную бумагу ее домработницы, которую та использовала для полировки лестничных проемов. Лестницы в доме, где она жила были деревянными, как и сама Полина во всем том, что касалось случайной интимности. Она пыталась отстраниться, но он лишь сжимал руки и, когда Полина прекратила сопротивляться, прижал ее лицом к своей груди. Она тяжело дышала, незнакомец, словно успокаивая сущего ребенка начал гладить ее по голове, но Полина продолжала рыдать скорее от бессильной ярости, чем от страха.

– Брякнешь кому-нибудь про нашу встречу – я найду, – прошипел он ей в ухо с такой непомерной злобой, что она съежилась, – и эти прощальные объятья тебе покажутся цветочками. Ты меня поняла? – Он подчеркнул вопрос, резко усилив голос.

– Да! – выдохнула Полина, и он медленно отпустил сдавившую грудную клетку руку.

И словно бы не в силах больше ручаться за себя, Хромцов отшвырнул ее и ее руки, напоследок прекрасно ей дав понять насколько она, Поля, хрупкая. Заставил попятиться, обошел, бросил на нее обращать внимание как немного золота на пол.

Оба замолкли. Усталый и недовольный собой, горячий как кипяток в своем легком пиджаке, Хромцов медленно побрел, желая куда-нибудь уйти, только бы не под рябину. У меня агония, но сердце сильное, думал он. Шел как шел, больше не осталось сил на скаканье через крапиву как через резиночку. Он в шутку вспомнил, как утром завязал чистое полотенце вокруг пояса и ни о чем плохом не подозревая, взял любимые часы, лежавшие на карнизе белого мрамора, тянувшегося по всей окружности его ванной. В меру дикие зленные декорации успокаивали, давали чувство покоя, лишить которого его чуть не умудрилась какая-то блондинка с лицом из рекламы сливок. Он практически скрылся от нежелательной свидетельницы. Обещая себе, что это продлиться до вечера, Хромцов выбрал очередные густые кусты, чтобы вздремнуть уткнувшись в гладкие складки листьев.

***

– В другой раз заберешься в кусты.

Измученный Хромцов пошатнулся и схватился за какие-то растения ушам своим не веря.

– Вдруг убийца вас ищет. У него оружие, вы другое дело. Понятное дело, что вы в проигрыше, каким бы вы не были… трудно подобрать слово. К полному удивлению мужчины, Полина рассмеялась, коротко, чуть задыхаясь. Угроза, по-видимому, ее потрясла, но она осталась легкой, без каких либо определенных обид и обобщений той лихой истории в которую влипла. – Незачем ждать сумерек. Выше есть одна дорога, о которой известно только местным. Вы знаете, что я хочу этим сказать. Почему? Иначе спать не смогу.

А он ее недооценил. Благородная. Можно выбрать между ней и полем, не желаешь – лежи в грязи. Вообще то просто в пыли, правда раскаленной, с кучей насекомых норовивших упасть на спину и плечи. Увлекая за собой ветку, Хромцов на минуту задумался, параллельно спугнув пару шмелей запутавшихся в траве. В конечном счете, в его голову пришла надежда, рожденная отчаяньем импровизация, но может и сработает.

На неверных ногах он обернулся к ней, скривив твердые губы в лихорадочной усмешке. Прищурившись, разглядел в лучах солнца выражение ее лица и быстро сообразил, что девчонка не сознательно помогает, больше из-за каких-то там романтических представлений на его счет. На миг вспыхнувшее раздражение быстро уступило место невольной заинтересованности в дальнейшем. Как не крути, его телу была необходима забота. Хромцову стало интересно, что Полина знает о ней. И он пошел за ней: в конце концов лучше быть рядом, когда девчонка передумает, прибежит к взрослым и будет на него жаловаться. Приняв решение отдаться на ее волю, Хромцов теперь старался меньше думать о своей любовнице, ждавшей его к вечеру. Впрочем, не о такой уж любовнице, невесте больше.

Да, она сделала это. Она сумела прервать диалог между здравым смыслом и своим головным мозгом, с чем и может себя поздравить. Ее нижняя губа задрожала. Главное теперь чтобы не узнал папочка, что она решила укрыть одного мистера Неудавшееся Заказное Убийство у них гараже. Совершеннолетнего, в отличие от нее.

И вот под облаками, принимавшими разные причудливые очертания на небосклоне и похожими на парящие слитки золота из-за лучей, Полина заговорила онемевшим ртом, периодически стеснительно прикрывая этот предательский роток рукой так, как будто у нее пошла кровь носом. Как будто влюбилась или как после удара. Отчего-то больше всего на свете боясь, что с недоумением на нее глянув, мужчина не то чтобы откажется пойти вместе с ней, а вообще в дальнейшем с ней разговаривать. Но незнакомец Полину понял, словно умел читать летописи несколько спутанных женских жестов. Просто знал, как на ее эмоциональность реагировать, как будто этому ремеслу его давно-давно обучили некие славные учительницы, любительницы великих моментов и всего того, что полагается действительно красивым женщинам. Что-то жесткое, что-то в повадках – несмотря на боли, он продолжал держать себя свободно и уверенно, пожалуй, даже властно и двигался также. Вникнув в то, что именно она ему предлагает, спешно перекрыл себе все дороги к желанию уединения, обещал хорошо отблагодарить, если она его полечит. Но приоткрыл ей о своем самочувствии только то, что хотел сам приоткрыть, заставив Полину с ее насмешливым благодушием, задуматься насколько странно в характере этого человека сочетается скупость и щедрость.

– Обопритесь на меня. У вас в самом деле жар. Да вы весь горите!

– Ты только посмотри, она думает, что если человеку помогает, мама с папой ее не накажут. Лично я бы выпорол – сесть не смогла бы. Поля! Поля. Поля… у меня достаточно забот, чтобы еще из-за тебя переживать.

– Да… Сухой репей опасен для брюк даже больше чем для голых коленей, видели бы вы себя. Значит так, соберите последние силы и дойдем до велосипеда, – сказала она и разрыдалась. Он повис на ней и засопел ей в плечо. – Послушайте, во что бы то ни стало вам нужно дойти со мной до велосипеда, иначе будет сложнее, иначе все пойдет наперекосяк. Кстати, мамы у меня нет, а отец ничего не узнает. У него сегодня гости.

И вот опять он легонечко ей улыбнулся. Оторвав задумчивый взгляд от ее пальчиков у себя на груди, сухо обронил, что с ней он поймал свой самый удачный случай. Сделал шаг, второй и с полузакрытыми глазами снова свалился на нее, облокотился, воспользовавшись ее растерянностью, пока мало что соображавшая Полина пыталась нащупать его пульс. О чем-то тихо шутил, пока она лихорадочно трясла его запястье, учась этот пульс нащупывать. И в результате обнаружила бившуюся вену с таким страхом, что едва не вскрикнула от облегчения, но не смогла перебить своим беспомощным стоном неиссякаемый поток чужого героического юмора.

– Блондинки – всегда загадка. То ли крашенная, то ли родилась дурой. Разговаривают две блондинки: хочешь мороженого? Нет, я нормального хочу. Или вот еще… Как добиться, чтобы у блондинки загорелись глаза? Посветить фонариком в ухо.

– Слушайте, не смейте! Не смейте терять сознание!

– Сама прекрати, – шепнул он, – прекрати трясти меня, черт возьми! Когда это было нужно, мужчина был очень несерьезным, обворожительным. Когда ему это было нужно. Для Полины решающим аргументом и стал его упертый оптимизм, когда она с грехом пополам тащила его через поле обратно к дороге. Ну не смогла она не помочь человеку, оказавшемуся в беде. Она разглядела за мрачной внешностью благородное сердце, и уже взвалив незнакомца на багажник велосипеда, задалась вопросом: а это ей точно не показалось?

Полина уселась впереди него, пришлепнула проворную муху на своем бедре, потом, энергично гоняя по рту какую-то карамельку, добытую из кармана и быстро осматривая колеса, припустила вниз сиденье и выпрямилась. Велосипед под седоками немедленно отозвался на дрожащий нажим хозяйских пяток и сразу же поехал вперед. Через пару секунд они уже неслись сквозь зыбкие пятнистые кусты.

Хромцов молча наблюдал как развиваются по ветру ее выгоревшие волосы, наконец, он не выдержал и выдохнул:

– Ну и задница…

Полина обернулась и уставилась на него:

– Вы это про фигуру мою или про положение дел?

Он широко распахнул глаза.

– Виноват, – пробормотал он. – Слушай, а где у вас тут река?

–Я вас к ней и везу, к нашей синеглазой красавице. Ну, держитесь – же.

Они поехали дальше. Мимо проплывали поляны иван-чая, ветерок дул в лицо. С левой стороны виднелись громады вишен, сидящие сидмя в зеленом круглом бархате, последняя полоса жгучей малины, кочки, груши-дички. Запоздало припомнив хорошие манеры, Хромцов незаметно от девушки оправил зад ее загнувшейся юбки, чтобы та кончалась на понятном ему уровне. Как бы ему не хотелось продлить это зрелище со всеми его мелочами и роковыми подробностями, Хромцов объяснил себе, что узоры из сердечек на белом хлопковом квадрате и выше след от резинки – такой розовый-розовый, вовсе не его головная боль, а кого-то другого и потому отпрянул от Полины со снисходительной прытью.

А дальше была дорога. Они безмолвно прокатили через выгоревшую или вымерзшую группу вишен. Повстречали еще один малинник, еще крапиву, внезапно появившуюся при повороте в лес.

– А ты взрослый, – произнесла она очень раздельно и без иронии.

– Ну во-первых не ты, а вы, – ответил он, постоянно норовя увернуться от ее волос.

– Можно вас называть на ты и старший друг? – поинтересовалась Полина, при этом прищурилась глядя на дорогу.

– Нельзя, – сказал он и крепко ругнулся, когда понял, что у него не получится увернуться.

– Фуу, – сказала она, наградила его через плечо милейшей из своих улыбок и произвела крутой поворот в ельник.

– Я не фуу. Я – Дмитрий Владимирович, – сказал он и сорвал галстук стоимостью в велосипед, на котором ехал.

В диалоге наступила неясная пауза, заполненная художественной окрестностью леса – наконец их велосипед до туда добрался.

Прощай, безымянное поле, живописная пыточная! Прощай засухой пораженная равнина, прощай безызвестный мальчик-дуло, друг Макаров! Хромцов глотнул воздуха, свободного от женских волос, смял галстук и зашвырнул им в ближайший овражек, метясь по муравейнику и точно попав в цель – надо же им было как-то развлекаться.

Довольно раскованно, подумала Полина, но не стала возражать. От возмущения она вообще мало что могла членораздельно вымолвить.

– Трасса! Там на трассе! Нет! Нет, вы видели этих троих в стареньком Мерседесе? Люди, которые подло себя ведут, обычно стайные.

– Трусы потому что в одиночку говнить. Вперед смотри!

Лес отсалютовал им пятнами берез, изумительным мхом и буграми под ним – наверняка это были грибы, плотненькие, восковые, съедобные, поверху отвратительно кишащие какой-то белой мошкой.

Двигать ногами. Быстрее двигать долбанными ногами в педалях. Быстрее убраться подальше от хорошо просматриваемой трассы. Внутренне обмирая, внутренне ликуя, Полина смутно увидела впереди сравнительно широкую тропу и с шатанием и подпрыгиваниями съехала на дерн.

Дима. Она узнала, что его зовут Дима. Но ей можно просто Дмитрий Владимирович. На протяжении всего последующего пути Полина стоически терпела его каменное молчание, в то время как в голове у нее лихорадочно вертелись вопросы, ответить на которые мог только он. Где-то в районе опушки, придя в тупое отчаянье, она не вытерпела и заговорила сама:

– Так чем вы занимаетесь?

– Металлом.

– А чем вы увлекаетесь?

– Металлом.

– Ваш автомобиль – большая роскошь.

– Спасибо металлу.

– За что вас чуть не убили?

– За металл.

Одно слово. Все, что он произнес за всю поездку по лесу! Неудивительно, что они с рябиной были так дружны, с негодованием подумала Полина, принесла в душе клятву больше не тешить его самолюбия, вновь и вновь заводя разговоры, и вместо того сосредоточилась на мыслях о тетушке, гадая как та справляется в саду.

Через два свертка она снова не удержалась, зная, что берег должен быть уже близко и переживая нараставшую с каждой минутой тревогу перед тем, что ее там ожидает. Под колесами велосипеда наперебой трещали песок и сучья, Полина испытывала странные чувства, больше не ушами, а кожей слыша шорох пиджака прямо за своей спиной. Подавшись порыву там, на поляне, теперь она быстро крутила педали, не зная зачем и собственно что будет дальше. Страстно желая поговорить хоть о чем-нибудь, чтобы отвлечься от страха перед будущим, она оглянулась через плечо на восседающего позади нее мужчину и сказала:

– Мне просто интересно вот и все. Я беспокоюсь. Я хочу…

– Ты ко мне физически и морально не готова. Не лезь, – ответил он.

– Не так уж плохо я и держусь, – сказала она, пытаясь улыбнуться.

– Я знаю, – сказал он. – Девушки в таких сережках обычно умеют держать лицо. В бриллиантах трудно по-настоящему скиснуть.

Полина поднесла руку к щеке, словно ее ударили.

– Я не хочу, чтобы вы так говорили. Я добрая, – попыталась улыбнуться она. – Во всяком случае к вам я добра.

– Хватит об этом. Вперед смотри! – страшно сказал он.

Полина схватилась за руль, энергично кивая.

– Да, я так и думала, – сказала она. – Я знала, что ты ничего не расскажешь. Ради Бога, убери этот страшный голос, Дима! Все ясно, ты – темная лошадка.

Она ждала какого-нибудь ответа, но мужчина хранил холодное молчание. Потеряв в результате бессердечного отказа даже поговорить с ней и такт, и осторожность, Полина метнула на него бунтарский взгляд:

– Как ручка – похуже? Что это с вами, Дмитрий Владимирович? Лицо у вас как-то бледнее. Опять, что ли, мне вас потрясти придется. Ух ты, как нехорошо улыбнулся…

Насмешливые слова ударялись о глухую защитную баррикаду, которую Хромцов тщательно возвел вокруг себя, борясь с чувством, которое возникало на протяжении бесконечных минут пребывания в опасной близости с ее тесно прижатым к нему телом. Смерив девушку тяжелым нахмуренным взглядом, он прикинул велика ли опасность вступать в какую-либо беседу, и решил вступить.

– Почему не конь? – спросил он. – Собственно, почему не конь? – подумав, переспросил он.

Полина раскрыла рот, потрясенная тем, что его ничуть не сломили вызовы сегодняшнего дня, но тут же рассмеялась, ощущая, как прекрасно быть с таким человеком. Молча оценив широкие мускулистые плечи мужчины, она кивнула:

– Вот вы человек и порядочный, и скромный, а вот не умеете этого показывать.

– А у тебя такое белье свежее. Где ты так загорела?.. А здесь не загорела? – лениво улыбнулся он, и Полина, которая дала себе слово больше не смеяться, а быть посерьезнее, разразилась хохотом.

Они ехали дальше. Но Полина, в следующую минуту нетерпеливо ерзнув, прижала свой подол к ноге так крепко, что Хромцов почувствовал ее длинные острые ногти и разделил с ней печеный вкус новой царапинки на ее бедре.

– У тебя чудесный смех, – спокойно произнес он, за четверть секунды до того как велосипед поравнялся с поваленным деревом.

– Спасибо, – ответила Полина, сделав вид что полностью сосредоточенна на препятствии, но без памяти довольная комплиментом.

А свет вновь был зеленым. Дорога свободной. Хромцов никогда не видел такой езды.

Друг за другом, в просторе леса, исполинские сосны расступались перед ними, чтобы сбиться в остроконечные группки и остаться далеко за их спинами раскрытым мохнатым веером пронзающим небо, пронзающим сердце.

Звякнув жестким багажником, Хромцов покрепче вцепился в велосипед еле знакомой ему барышни, в то время как она принялась пробираться через берег к пляжу. Под монотонный скрип спиц он проходил одно небольшое испытание за другим на пути к предполагаемому месту своего отдохновения. Каждая кочка, каждая новая выходка с рукой наносила новую боль в ране, заставляя почем зря проклинать мразь, заказавшую его убийство. Будучи сам злопамятным, Хромцов почти сразу понял, кто именно пожелал ему смерти, но пока отказывался сосредотачиваться на этом человеке и даже мысленно произносить его имя. Дела с головокружением в отличие от кровотечения шли все хуже и хуже. И сейчас он больше думал не о мести, а о том, как бы ни упасть с велосипеда на песок. Девчонка… он периодически говорил с ней, велел успокоиться и смотреть на дорогу – она так и делала. Еще он ей говорил, что он совсем не злой, что он добрый, хороший и ничего плохого ей не сделает, что не прочь с ней познакомиться, раз уж представилась такая возможность – но когда-нибудь потом, позже…

Преимущественно занятому неудобствами, которые испытывал в больном плече, Хромцову не пришлось долго ехать по берегу и не смея по-настоящему пострадать. Благословенные пески разомкнули свои объятья как раз в тот момент, когда он не зная куда себя деть, приподнял плечо и осторожно терся об него шеей, прикасался к нему с горячим раскрывающимся ртом, с величайшей агонией впивал речной воздух мелкими глотками.

Пляж был слишком рассыпчатым, дышал через мелкие речные камушки, которыми был щедро усыпан. По камням разливалось солнечное сияние. Легкие волны речной воды накатывались на берег. Солнце пока не бледнело. Недолгая череда гаражных боксов гуманно спрятала их тени, пока велосипед пробуксовывал по песку к гаражному боксу номер одиннадцать.

Громковатая его девочка орала: «Держись!» и в безумном страхе преодолела заасфальтированный кусок улицы, катясь вниз по склону.

– Пить! – вскрикнул он и схватился за Полину, когда его бросило вперед, когда проклятый кабриолет перед ними, с замигавшими фарами на заду, резко притормозил у перекрестка, а потом помчался в сторону кабинок для переодевания.

И тут же подпав под относительно плавное волшебство проделанного Полиной маневра, сквозь туман боли Хромцов повернул голову и разглядел высокий забор, такие же высокие окна за площадкой сада, и вот он предстал перед ним, уютно и без прикрас – дом человека, который пожелал ему гибели.

Ярость вспыхнула в глазах Храмцова, но внешне он остался таким же бесстрастным, каким ему помогали усесться на багажник. Нескончаемая боль и понимание, что в доме, на который он прямо сейчас смотрит, мирно обедает человек обрекший его на страдания, оказались вескими причинами, вызвавшими эту ярость. Деньги, деньги, деньги – все понимая, но не принимая подлой жестокости в отношении себя, Хромцов рассудил с обычной быстротой и решительностью. Министр? Был министром. Борисов Андрей Львович, старый сучий потрох. Как он пытался и смог в итоге упросить его о разговоре в домашней обстановке дабы им не помешали журналисты. Теперь он этого Борисова в порошок сотрет. Его и всех кто им восхищается. Поломает им быт. Пытаясь сбежать от тяжких мыслей и уверяя себя, что всего-навсего отвлекается от проблем, Хромцов уткнулся носом в светлые волосы перед собой и обессилено угнездился в неожиданном уюте убежища, обретенного им в тот момент, когда перед ним маячил ужасный своей неизвестностью и жестокостью вечер. Он легонько потерся носом о висок, даже легонько провел губами по волосам вверх к ушку, несколько обеспокоенный кротостью позы девушки. Но приказал себе прекратить то, что начал и безотлагательно, когда Полина на него огрызнулась, переживая то ли приступ восторга, то ли паники, он не понял.

Полина передернула плечами, при этом сильнее пританцовывая по педалям – лишь бы больше не смотреть в направлении тихой зеленой улочки с домами, так похожими на замки. В особенности на один дом, что виднелся выше по конопатому хребту, всему в хламе из мать-и-мачехи. Взбивая клубы песчаной пыли, она чистосердечно признала вину за наличие чужака в гараже перед родственниками, ни о чем не подозревавшими, которые прямо сейчас мирно себе обедали уткой и пирожками и иногда вспоминали про нее. Только вспомнят всерьез – и уничтожена.

– В гараж никто не придет, – сказала она. – Если придут, прячьтесь за лодкой. От голода не умрете. Сказала и все; глубокий вздох, спокойствие, блеск надежды на то, что так и будет.

– Очень по матерински. Ты заботлива как тысяча матерей, – прошептал Хромцов.

– Ага, щас, – сказала она и на всякий случай ткнула его локтем в бок, чтобы больше не лез.

Заскользила сквозь желтизну пляжа…

Полина не заметила взгляда, которым мужчина сопроводил один дом, вслед за ней глянув в направлении тихой зеленой улочки. И хорошо. Иначе она обязательно бы содрогнулась при виде потемневшего от неукротимого гнева лица. Перестала орудовать рулем непринужденно быстро, скорее всего выпустив этот руль из рук, чем обеспечила бы встречу велосипеда и встречного тополя, упрямо на них надвигавшегося в место того чтобы убегать вспять.

По въезду на задворки пляжа, молча и быстро, практически не глядя друг на друга, они изобразили двух пляжных нытиков. Ленивых, нерасторопных во всем том, что касается мозговых усилий, недоумевающих где бы бросить надувной матрас, лишь бы только не подвергнуться окрикам детворы, туда-сюда гонявшей мячик по песку. Отчего нельзя? Можно. Мужчина пришел на пляж в странно мокром пиджаке как из фильма ужасов. Но он с девушкой, которая умеет разговаривать платьем. И мысленно выругав себя за слишком приметный переезд от леса до гаражей, эта девушка заявила своим платьем «Кыш, кыш». Принужденная ему, Хромцову, объяснять, что он вполне нормально выглядит. Что дети бросили мяч и убежали, потому что придумали другую игру.

Полина задохнулась, когда рука мужчины снова вдруг обвилась вокруг талии, мягким жестом легла на умело разлетевшийся подол, загораживающий его ото всех, поразив девушку и лишив дара речи. Она не успела опомниться, как мужчина приложился щекой к ее виску и сказал в ухо хриплым, до странности нежным голосом:

– Очаровательно, чудесно, я не ожидал… На самом деле я запоминаю все. На солнце мне нельзя дальше быть, вот что. Пить, – добавил он угрюмо.

Полина неожиданно почувствовала себя так, словно они стали если не родными, то близкими людьми. Отпустив педали, она чуть расслабилась, прижатая к его телу. В тот же миг его рука напряглась, стиснув ее еще крепче.

Вот она – железная дверь, обитая деревом. Знакомый замок с рыжей щетиной ржавчины.

Хромцов внутренне подобрался, инстинкт подсказывал ему как правильно держаться за раму, чтобы вконец вымотавшаяся девчонка сама не завалилась в обморок от усталости. Пока его водитель остывает в машине с головой, треснувшей как арбуз из-за угодившей в лоб пули, он будет ночевать в низеньком гараже на самом краю пляжа, ближе к лужайке, где пасутся чьи-то козы. Что за дивная участь?

– В основном отец хранит здесь все свое барахло для рыбалки. И прочую ерунду для барбекю. Барбекю – это такая еда на свежем воздухе. Ну, такая еда с тертым луком, под дымок и теплую компанию, – зачем-то добавила Полина и содрогнулась, размышляя о причинах своей неуемности. Почему-то чувствуя в присутствии мужчины унизительное стеснение.

– Вот оно что. А я думал то, что сейчас творит с нами погода, это и есть барбекю, – ответил Хромцов и невпопад кашлянул, стараясь и дальше казаться веселым. Ему было неловко. Особенно за бессилие. За грязь на щеках и грязные брюки, еще хранившие запах хорошего одеколона и память о заботливых руках горничной, всю утро их утюживших для подготовки к важной встрече.

Тряся в кармане ключами, девушка как можно более плавно затормозила у дверей. Бросив в кусты велосипед, они с грохотом вошли внутрь.

Гараж явил собой не мрачный чулан, а вполне уютное помещение с рыболовными крючками, сдутой резиновой лодкой и коробками испод разного железа.

Хромцов посмотрел на стены. Постоял, постоял, потом заметил початую колу.

– Пейте-пейте, – дружески бросила Полина, отступая. – Там моя помада чуть-чуть…

Подумав, что неплохо бы было смазать отсыревший замок, но в основном переваривая резвость, с которой мужчина толкнул здоровым плечом заедавшую дверь, Полина повернулась и бросила ключи на ящик.

Включила свет. Достала из шкафчика свечу – на случай, если отключат электричество; бросила свечу, нашла еще минералку – тетушкину, чересчур соленую, но все равно жидкость.

– А вы всегда все так делаете, как двери открываете? – в пустоту поинтересовалась Полина, щелкнув задвижкой. – Вы сильный. Если бы имела право, то гордилась бы вами.

Молчание.

– Знаете что? Такое ощущение, что я все-таки вас знаю или уже где-то видела. Мы раньше не встречались?

Молчание.

Загадочный Дмитрий Владимирович… его пугающее, но неотразимое присутствие в родных стенах ее гаража, подстегнуло Полину на минуту другую замереть у входа и наблюдать за тем как он пьет. Первым делом разделался с газировкой. Затем схватил ту, что соленая, украдкой, но пронзительно глянув на нее через плечо. Пил жадно, минутами подряд, с потемневшими глазами на окаменелом лице, в каком-то смысле заставляя ее ощущать себя волшебницей. Звездой морей и бутылок с минералкой.

Избавившиеся от жажды люди – такие люди. Непосредственные. Невинные. Радостные как дети, даже если выглядят будто только что получили сапогом в лицо. Надо найти хоть какой-нибудь плед.

– Ты куда, Поля? – проговорил Хромцов, не отнимая бутылку ото рта.

Затем помрачнел, стукнул бутылкой о стол и направился к ней.

Даже понимая свое поражение, он машина для убийства, крайне подозрительный, решила она, подавляя желание до крови прикусить губу и глядя в спокойные надвигающиеся глаза.

Хромцов качнулся, малость хватаясь за полочку. – Ты куда? – рявкнул он.

– Ничего особенного. Организовываю привал. Но сначала сниму босоножки, ноги чешутся от одного вашего взгляда.

Он стащил пиджак, прислонился спиной к стенке, после чего удовлетворенно кивнул:

– Давай снимем. Давай снимай.

Когда избавилась от обуви, Полина легко толкнула полированную дверцу. Прикусив губу и покачивая головой, склонилась над шкафом. Локоть ее сорвался опрокинув банку с крючками, смяв пластиковые стаканчики. Она ликовала от пребывания героя-красавчика у нее в гараже, но до конца не знала как ему помочь и как с ним обращаться.

– Хватить на меня пялиться. Лучше отдохните. Позже принесу вам поесть, – прибавила она, не зная как выполнить и это обещание. Плед, старый будильник, одноразовые тарелки тоже полетели на пол.

Вместо ожидаемого язвительного ответа мужчина отвел лицо и конвульсивно вцепился в полочку. К удивлению Полины, он грязно выругался чуть задыхаясь.

Она пожала плечами, встала на цыпочки и продолжила ковыряться в шкафу, исследуя средние полки, потом верхние. Периодически с тревогой изучая его побелевшее лицо.

– Кстати, папочка говорит что мужчина, который может вынести температуру выше тридцати семи и не сеять проклятьями, либо идиот, либо святой, – сказала она, отыскав надувную подушку.

– Я не идиот. И уж точно не святой, – сообщил Хромцов, сильнее опираясь о стенку. Голос его прозвучал хрипло и незнакомо даже в собственных ушах.

– Что случилось? – вскрикнула Полина. – Вам хуже?

Хромцов с неожиданной ясностью понял: либо сейчас рухнет на пол, словно беззащитный малыш, либо его вывернет прямо здесь, на ее глазах. Голова опустела, внутренности переворачивались, и он, собрав последние силы, допил остатки воды.

– Я просто искал здесь мусорку, – прошептал он, размахивая пустой бутылкой. – Я просто посплю десять минут.

– Чем я могу помочь? – охнула Полина, подбегая к нему, когда мужчина съезжая вниз по стене, прихватил с собой и полочку. С хрустом, она упала на него сверху, осыпав блесной как снегом.

Полина потянулась к нему, чтобы помочь, и Хромцов резко отстранился, но она почувствовала исходивший от него палящий жар.

– Обморок. Рано или поздно это бы с вами случилось, я знала это сердцем!

– Я в порядке. Оставь меня в покое.

– Ладно. Ладно, я буду хорошей сиделкой. Заодно научусь врать родственникам, – сказала она, пытаясь улыбнуться.

Затем она так лихорадочно освобождала его грудь от рубашки, с таким страхом смотрела, что Хромцов усилием воли на мгновение вырвался из беспамятного транса, хотя чувствовал себя настолько плохо, что не способен был даже на симпатию к ней. Главное, почему-то было лишь то, что Полина здесь, пообещала вернуться, а он отчаянно болен.

– Я тебе верю, я тебе поверил, Поля. Мне только нужно… – озвучив просьбу, он и следом его усмешка померкли.

Не куда было деваться от понимания, что в его стадии обморок не напасть, а награда. Охваченная жутким чувством неизбежности, Полина выпрямилась и в сердцах шлепнула босой пяткой по разбросанным на полу блеснам, издав губами один легкий звук:

– Дима!!!

Но мужчина уже потерял сознание, без движения он лежал на полу посреди комнаты, неаккуратно вытянув больную руку. Слишком бледный, слишком взрослый, слишком ей не понятный. И только когда он оказался в забытье, у него из глаза выкатилась слезинка.

***

Все новое, все слишком новое, только она старая. Позволив себе роскошь чертыхнуться в голос, Варвара Петровна опустила ладонь на седые волосы вспоминая прошлые времена, когда могла работать в саду с утра до позднего вечера. Затем довольно быстро дойти аж до речки. Накупаться до трясучки и сразу побежать на танцы вместе с другими бабами. Молодость живет скоростью. В старости же идея любой скорости редко переживает восход.

Сегодня днем она подолбила землю палкой на участке под бесплодным крыжовником. Пахари говорят, что подобная хитрость прибавляет земле плодородия. Трудно сказать. Но все же хотелось бы иметь крыжовниковое варенье к сентябрю. Не смогла даже вогнать палку в почву как следует – таковы были ее возрастные уроки. Отдышалась, но больше по привычке. Сегодня сердце не колотилось, вело себя смирно как цепной бульдог в любой момент способный отнять у тебя жизнь. Позже собрала груши из тех, что упали. Разложила на крыльце, съедят, как похолодает. Сад сухой, хризантемы не благоухали, да и вдыхать особо некому. Иногда солнце не только растит, но и убивает – вот в чем дело.

Она поплелась по лужайке, оставив хризантемы в покое. Думая скоро обязательно пожалеет, что сама нагибалась за грушами, а не позвала садовника. Взбираясь по крыльцу, Варвара Петровна пробежала глазами все углы и закутки ее сада, довольная тем как взбирается по крыльцу. Где же собака? Некому было отдать половину бутерброда, за утро скисшего в кармане. Где Полина? Если телефон не взяла, могла бы хоть записку оставить. Считалось, что она загулялась с собакой. Какие сказки. Наверняка тайком торчит на пляже, прихватив один из своих купальников, до которого как бы выросла, но еще не доросла мозгами. Ее Полина… ей все время приходилось себе напоминать, что племянница уже взрослая. Для окрестных дворов то точно, но неплохо было бы проверить. В самом деле, а то который час ходишь как на иголках. Впрочем, жара и артрит отобьют и это желание.

Поскучнев в отсутствии племянницы, Варвара Петровна направилась прямиком к себе. На ходу сообразила себе маленькую радость: ванну для рук с аптечной ромашкой, кожа на них стала совсем вялой. В отсутствии Полины, она как обычно уйдет к себе в комнату. Если потребуется, выключит свет и притвориться, что ее нет дома. Она бы на все пошла, чтобы не возвращаться в этот дом, понимая, тут так одиноко. Понимая, что она еще нужна Полине. Утешая себя тем, что в огромном доме всегда можно затеряться и намеренно держать прислугу в неведении о своем местонахождении. Прислуга от такого лучше работает. Из коридора Варвара Петровна поднялась на второй этаж, думая, что эти стены научили ее очень многому. Да, ей повезло – домина, в котором она жила был двухэтажным. Для полной ясности она напомнила себе о хозяине этого дома. То тоже двухэтажный был мудак.

– Потому что бешенный, блять, до всего чего не дали! Видите ли, не додали ему в детстве…

Услыхав его голос, донесшийся из дальней комнаты, в пространстве которой Андрей Львович предпочитал проводить время, именуя ее кабинетом, Варвара Петровна сонно замерла. Как обычно к обеду у нее заболели колени, хотелось лечь и больше не вставать с дивана. Вместо мыслей о диване, она вытянулась в струнку и с беспокойством глянула на дверь.

– С кем это мы воюем? Зря мы его разозли. Мне конец, Юра. Он законы знает. Ладно-ладно, он просто талантливый парень. Никогда не мыслит воображением, очень все практично воспринимает. Отсюда и репутация не как у многих. Вот видишь, его бояться.

Какая гадость, подумала Варвара Петровна, пожилая женщина подслушивает из коридора. Домработница сочтет ее совершенно бесстыжей, если увидит. Если увидит. Неторопливо Варвара Петровна вдохнула запах чистящего средства, исходивший от плинтусов. Отпустила дыхание, которое невольно затаила и прислушалась лучше.

– Собака? Да какая нахрен собака?! Бежала по обочине и в нужный момент оказалась там, где не должна была оказаться. И что? Нам всем слишком не повезло, вот что. Концерт окончен. Ну-ка перестань выть, Юра!

Незаметным переходом через плотно задернутые шторы Варвара Петровна подобралась к самой двери кабинета. Теперь беспрепятственно слыша, как он ходит взад-вперед, периодически выглядывая в окно. Стучит деснами о толстый бокал для виски, налил себе полный. Подслушиванием она наслаждалась, в прошествии лет зная, что подслушивание не приносит ничего хорошего. Но мало что могла с собой поделать. Когда Варвара Петровна бралась разгадать чей-нибудь секрет, она не унималась, пока не добивалась своего.

Старушка вдруг вздрогнула от того что в коридоре появилась Полина, включившая на ходу кондиционер. Спохватившись, она быстро притворилась, что приложила поясницу к двери и разминает уставшее колено. Но любимой племяннице было не до своей тетушки и уж тем более не до отцовских интриг, которых, сказать прямо всегда хватало – живется министрам не просто. Скрывшись на минуту в отцовской спальне, Полина снова появилась с пакетом на плече. Вскользь поприветствовав ее, племянница тут же припустила легкой рысцой к себе в комнату. Чуть не упала на углу под картинами. Чуть платье свое не порвала. Упала. Рассмеялась, но как-то испуганно. Затем скрылась из вида и медленно-медленно, чтобы не создать шума, закрыла за собой дверь.

О боги, подумала Варвара Петровна, девка растет с присвистом. Обняв дверную ручку, она повернулась обратно к Андрею Львовичу, который остановился в некотором отдалении от щели, в которую старушка глядела.

– Не стыди себя, я вообще его в гости к себе пригласил на барбекю. Такая уж история. И кто я, кто я теперь, бесстрашный клоун?! Главное, чтобы он не узнал, что у меня есть дочь. Как бы чего не вышло. Как бы чего не вышло, Юра! Она единственное, что у меня осталось.

Сквозь щель она плохо видела выражение лица Андрея Львовича, но рассмотреть лучше не пыталась – не любила дерьма. Сжав ручку, Варвара Петровна внимательно слушала и параллельно ломала голову над тем, зачем это Полине понадобилось навестить отцовскую спальню. Не то чтобы она удивилась поведению племянницы, просто Полина как-никак что-то вынесла из отцовской спальни без спроса. Что-то. Да и под платьем у нее что-то зияло – ночнушка. В использовании которой вне пределов дома Варвара Петровна как не старалась смысла не увидела.

Наверное, мода, но с этой молодежью лучше не начинать. Подумала она, также думая, что полосатые ночнушки – это минус двадцать в июле. В наши дни на подобную приманку ни один артист из-за кулис не выйдет. Ну, разве что совсем дурак какой-нибудь, лет сорока, тридцати пяти. С головой в облаках. Скорее, с головой в огне. Не такой уж старый, способный поставлять колечек больше, чем иные восемнадцатилетние конкуренты. Иногда ей за себя очень стыдно. Нервно усмехнувшись, Варвара Петровна подумала, что вряд ли сможет такое безобразие допустить, ну разве что через свой труп. Папики – это еще не хватало. Варвара Петровна высоко уважала мужчин, однако на так называемых папиков глядела с порицанием, подкрепленная стандартами социального строя к которому принадлежала. Думанье всегда вырубает – старушка боролась с самой кошмарной своей фантазией, что-то в этом роде, но только до тех пор, пока Андрей Львович не сказал за дверью голосом, от которого ей стало жутко.

– Ты же понимаешь, он недобиток. Без телефона и подстреленный, еще есть шанс с ним покончить. Прочесывайте поле. Вашу мать, Юра, до ночи чтобы поле было кругом проверенно! Да, штучки три пули всадите, чтобы наверняка. Чтобы постфактум я был спокоен.

От «недобитка» ее передернуло. Потом Андрей Львович как ни в чем не бывало взял газету, свой стакан со стола и вышел наружу. Белокурый, худой, в дизайнерской рубашке стянутой коллекционными запонками, он поглядел на нее взглядом подернутым дымкой бешенства.

– Как и ты здесь? Сделай милость, скройся в своей комнате, Барбара, – процедил он, должно быть чувствуя, что когда говорил по телефону, делал это довольно громко.

Она тихо вздохнула, замерла точно статуя с гипсовой улыбкой. Ее дело – улыбаться. И следовать его советам. Варвара Петровна отлепилась от стены и тотчас пошла, глядя на свои туфли в садовой грязи. Туфли поднимались и становились по паркету долго-долго, не так резво как ей бы этого хотелось. Мельком взглянув ей вслед, Андрей Львович пошел тоже. Уверенный, что старуха давно научилась скрывать любую свою мысль, любую критику, любую свою страсть к тайнам. Сетуя, что в Барбаре к старости наметилась какая-то стервозность в отношении него. Стервозная старушечья сухость, добытая отменной памятью прошлого. Вот только ему толку от ее отменной памяти не было – итак слишком больно. Это злило еще больше.

Быстренько свалив в пакет таблетки из косметички, Полина полностью переоделась. Тяжело вздохнув, она вышла на балкон и стряхнула со своего платья приставшую к нему траву, в том числе и нитки мужской рубашки, думая, что теперь вполне может постирать платье вместе со всем остальным бельем. Немного позже шлепнувшись на кухонный табурет рядом с кучкой пирожков, она ни слова не говоря, ухватила самый верхний и затолкала его в карман, сделав вид, что очень хочет затолкать его в рот. Притворившись, что читает инструкцию к кофемолке, проделала то же самое с куском сыра и стаканчиком йогурта. Благо сидела рядом с окном, йогурт в карман не влез, йогурт она потом по пути подберет.

Воротившаяся домработница ни о чем не подозревала, она вылетела из парикмахерской как на крыльях. И то, чем бы ее мечты связанные с краской для волос ни являлись, они были полностью исполнены. С женщиной неожиданно случился приступ самообожания, который подразумевал полный отказ от всего пустякового вроде пропажи пирожков. С тетушкой Варей следовало быть более осторожной. Она была чем-то сильно подавлена и чтобы как-то отвлечься, сидела на кухне и за всем зорко смотрела. В том числе за манерами Полины, словно догадываясь, что та что-то затевает.

В другой раз, когда почтенные дамы не стесняясь в выражениях обсуждали плохое настроение отца, Полина сунулась в аптечку за пачкой бинтов, пытаясь не думать о том, что будет если ее заметят и еще о том, почему они так сильно не любят ее любимого папу. Из-за мужчины в гараже в ее мозгах воцарилась скудность. Какое спокойствие? Какие манеры? Она даже не разработала план на случай вопросов про Токио. Одно дело врать, что тебе нужен бинт как составная для ритуала педикюра, другое – про убитую собаку. Сунув бинт за пояс шортов, Полина воспользовалась тем, что внимание женщин отвлек кухонный телевизор и, передвинулась еще на один шкафчик, поближе к кладовке. Тихо включила в ней свет, расшифровала то, что показало ей барахло из глубины полок. Ей нужно было только нащупать бутылку, провести по этикетке рукой и понять, что в бутылке есть спирт.

Так, возьму вот эту, но не слишком быстро.

Когда Полин живот ощутил леденящую тяжесть стеклянного донышка, ее тетушка высказала всеобщее мнение, заявив:

– Не разбей ничего там, давай мы тебе поможем.

– О, спасибо, сама справлюсь! А вот и тыквенный компот! Помогает при запорах. Я спать не могу! – прокричала Полина весело, слыша, что тетушка от удивления выпустила чашку из рук.

Невезучая, она не могла найти даже кулька посреди банок и запасов чая. День жаркий – полностью расстегнув блузку, Полина потихоньку увела себя в охапку с пузырем в сторону лестницы. И вот, расстояние от кухни оказалось достаточным. Раскрасневшаяся Полина только этого и ждала. Она знала – теперь уже справилась с миссией, вроде бы оставшись вне веских подозрений у домашних.

Как он этого добился?

Чего теперь она добивается? В комнате Полина не находила себе места от нетерпения. Сжавшись в комочек, сидела на балконе с видом на реку. Тревожней обычного, но более задумчивая, повзрослевшая за полдня по воле судеб. Думала, что из гаража она выбежала немного другим человеком – более сильным, но все еще трусила. Думала о том, как можно так охренеть, другого слова она не могла подобрать. С каждой минутой девушка все больше уходила в мысли, изредка поправляя сережку на аккуратной мочке уха. Мечты несли ее с требуемой силой и даже больше. Полина представляла как она и мужчина, которого она подобрала у дороги, гуляют, держась за руки по краю речки. Он всегда пытается обнять ее. Она всегда уклоняется на ее же счастье. Дальше кино. И череда хороших ресторанов, смутно мечтавшаяся ей. Пробное сближение душ через разговоры. Свежие цветы. Лига комплиментов. Как она и ожидала после всех приятных приключений, он предлагает ей прогуляться в ЗАГС.

Пакет со всем скарбом лежал под столом на всякий случай прикрытый диванной подушкой. Ближе к пяти она больше не могла терпеть и вышла с балкона. Слезла по карнизу, увитому плющом. Полина была уже на пороге гаража, когда поймала себя на том, что улыбается и быстренько поспешила придать лицу самое серьезное выражение.

– Как ты вошла? Я думал, что заперт. Хромцов приподнялся на локтях, пытаясь вспомнить когда он в последний раз засыпал в шмотках, но так и не смог.

По дороге к гаражу Полина испытывала легкое беспокойство, подумывая о той задачке с лечением, которую ей предстояло выполнить. Но когда она вновь увидела его, это беспокойство переросло в такое жуткое волнение, что дрожь пошла по телу и зашумело в ушах. Недавний дух страдания и мучений, Дима не имел ничего общего с тем, что она ожидала увидеть. Он был уже отнюдь не обморочным и гораздо моложе, чем ей показалось там, под рябиной. Умное лицо, больше упрямая, чем унылая линия челюстей, энергия в глазах – все выдавало в ее госте очевидный прилив сил. Даже сейчас, в минуту болезни, тело его излучало внушительность. Возможно поэтому широкие плечи в пиджаке, так как она их запомнила, без одежды показались Полине еще шире.

Но теперь лоска нет: стерт четырехполосным шоссе где-то в двенадцать дня. Вместо традиционных для лета сланцев и маек, с утра он был с головы до ног одет во все неброское строгое. За исключением рубашки, которая была когда-то такой белоснежной, что наверно казалось светящейся на фоне серых брюк и серого пиджака. Ныне наизнанку вывернутая, рубашка валялась рядом с полочкой на полу, скучавшая по шуму деловых переговоров. Затворив за собой дверь, Полина подумала, что Дима похож на большего серого волка, оказавшегося в распоряжении каких-то неповоротливых глупых охотников.

Стукнув пакетом о пол, девушка отпустила дыхание, которое невольно затаила, разглядывая мужчину в слабом мерцании лампочки, и этот тихий звук заставил его резко вскинуть голову. Глаза его сузились то ли от неудовольствия, то ли от нетерпения:

– Вернулась?

– Вернулась.

– Не боишься?

– Боюсь.

– Не пожалеешь?

– Не пожалею.

Хромцов вздернул бровь:

– Ты принесла то, что я просил?

Чувствуя неудобство оттого, что прячется в тени двери, подсматривая за ним, Полина выпалила первое, что пришло в голову:

– Первый раз ворую для мужчины водку. Э-э… у меня нет такого призвания.

Более тупой фразы невозможно было придумать, подумала она. Лучше не вызывать разговоров – но как же ей тогда было его узнать?

– Нашла меня в том капкане. Теперь нашла водку. – Хромцов встал, пряча улыбку, говоря да ее аккуратному носику и да ее острым худым коленкам. – Умница. Я знал, что ты справишься. Дитя практичное и отважное.

Полину поразили две вещи одновременно. Первое – его голос, после сна приобретший совершенно необычную звучность – богатую бархатистостью, глубокую, низкую. И второе – Дима считал ее подростком и потому старался держать себя отстраненно, дабы к его основным страданиям дополнительно не примешивались мучительные терзания совести. От этого сочетания она вдруг ощутила странные мурашки вдоль спины.

– Ты потом забинтуешь? – спросил он, заканчивая распечатывать бутылку.

– Забинтуешь? – тупо повторила она.

– Я имею в виду бинт и мою руку, – сухо сказал он.

– О… да, я не возражаю, – выйдя из задумчивости, торопливо заверила она. У Полины сложилось впечатление, что Дима ждал ее здесь в надежде спокойно насладиться алкоголем. Согласно непоколебимой мужской логике, для него весь смысл был не в девушке, вернее не только в девушке, больше в том, чтобы одним махом опрокинуть содержимое из отпотевшей бутылки, до этого почивавшей в морозной кладовке. И если бы она сказала, что у нее слишком слабый желудок для обработки всяких ран, он скоро бы повернулся и ушел, чем стал бы ее уговаривать, оттягивая себе это удовольствие.

Прямо за дверью, в паре метров от раскладного столика, рядом с которым они стояли, раздался чей-то смех, затем удаляющаяся болтовня и Полина непроизвольно повернулась, выхватив взглядом в круге света кровь, еще сочившуюся из раны. И неожиданно мысль о том, что Дима уйдет и ничего не оставит в памяти об этом дне кроме пережитой боли и унижений, показалась Полине совершенно немыслимой.

– Сколько боли они тебе причинили… Выздоровеешь. Обязательно выздоровеешь. Еще позовешь сыграть в волейбол. Выжмем из мячика что можно… Неприлично громкое поведение отдельных обитателей пляжа вызвало небольшую краску стыда у нее на щеках, и когда Полина снова повернулась к нему, то увидела, что он внимательно изучает ее – руки в карманах, полный невозмутимости; уже поднял рубашку, готовый зажать ее зубами, такими же белыми.

– А ты не слишком маленькая чтобы гулять со мной? Бедный папаша, – подразнил Хромцов, имея в виду неведомого отца Полины. Едва заметным наклоном головы указал на стол, где стояла бутылка. – Хватит этой ерунды. Просто плесни.

В ее семье считалось хорошим тоном слушаться старших. И она послушалась. Обхватила бутылку за длинную шею, приподняла над раскрытой раной, скользнула по плечу жидкостью. Легонько пробежалась пальчиками по мгновенно вздувшимся на плече мускулам, в качестве поддержки погладила сжатые в кулак пальцы, на котором от напряжения проступили вены. Когда же она перестала лить, ей показалось, что Дима сейчас снова упадет, что их встреча должна была произойти в иных обстоятельствах, без дикости и против воли почувствовала себя ужасно виноватой. Полина хотела было придумать какую-нибудь шуточку, отвлекающий от шока маневр, но фантазировать не любила и тем более не могла сейчас – от беззвучной агонии, свидетелем которой она только что стала, слегка кружилась голова.

Для первого раза она неплохо промыла рану.

Юные девушки теперь напористее чем когда-то. Чем когда либо.

Если она не права и наглеет, поправьте.

– Между прочим, я не такой уж ребенок. Мне семнадцать. И десять месяцев, – с трудом выговорила она.

И сказала это с такой искренней обидой, что приходивший в себя Хромцов не смог сдержать улыбку. Он вынул рубашку из зубов, уже уверенный, что не издаст вопля на который сбежится пол пляжа. Мотнул головой и невольно оглянулся на девушку. Суставами пальцев его рука прилегла к ее нежной коже – он посмел погладить ее по щеке.

Ее растерянность.

Его объяснение. С отблесками чего-то пережитого. Обшарпанного. Сложного.

Нет, им вряд ли гулять вместе – слишком невероятно.

Она кинулась было к дверям, но он перехватил ее на бегу.

Позже Дима выглядел еще более умиротворенным. И разговаривал с такой добродушной снисходительностью, что Полина с трудом верила в эпизод с погоней за ней в слабом сиянии гаражного освещения. В темноте она еще ни от кого не убегала. Тем более, молча. И следующая мысль: почему он медлил? Не поймал сразу же? Так интересней? Притягательнее?

– Я выиграл, – сказал он.

– Волосы, – проговорила она, затягивая на нем повязку, – никогда на них не было и не будет скидки.

Отбросила за плечо потрепанную косу.

– Прости, – сказал он, сунув руки в карманы. – Наше знакомство могло быть и получше. Никогда не видел таких изумительных глаз.

От его внимания всегда попахивает скукой, бессмысленными минутами, бесцельностью, бесформенными перспективами и мимолетным потаканием. Словно бы вдыхаешь шанс – один на миллион. Полина сделала длинный ровный вдох. Со стороны услышав свой голос. Только это был не ее голос, слишком прерывистый:

– А как насчет рослых блондинок? Я тебе нравлюсь?

– Нет, – соврал он.

Самозащита. Подумал он. – Разве что косы, они толстые как морковки. Никогда не режь их.

Почему его вранье звучит точно ее выигрыш? Будто бальзам на душу. Полина подумала, что хочет зажать ему рукой рот.

Она видела. Она же не слепая и не наивная, хоть и жила с родителями.

Что-то в задумчивом взгляде, что-то в телодвижениях Димы – и ей показалось невозможной выдумкой, диким бредом, что сейчас, вот в этот миг, всей своей позой, он шутит сам с собою, убеждая себя в том, что размечтался. Эти сигналы и тот факт, что он не покинул незнакомое место сразу как проснулся, пошатнули убеждение Полины в том, что для Димы было не так уж важно вернется она или нет. Эта мысль стрельнула в девушке еще прежде, чем избавившись от клубка лишних бинтов, она повнимательней взглянула на стол. У Полины перевернулось сердце, когда она увидела, сколько хлопот ему стоило отыскать чайник. И пару стаканов. В ее жизни чаепитие организовывали всегда женщины или прислуга. Но не такие красивые и интересные мужчины. Во всяком случае, она признала, что бешеный интерес к нему существует. Интерес был для нее ключевым, как для любой семнадцатилетней девушки.

Спина мужчины внезапно напряглась, словно он почувствовал ход ее мыслей. Он обернулся, и на лице его появилась кривая ухмылка:

– Потребовалось мужество, чтобы отыскать чайник в коробке с шампунями. Стиснуть зубы и так далее.

– Неподалеку есть баня, в которую мы с тетей… – Полина потрясла головой, стараясь обойтись без подробностей и не поддаваться притяжению улыбки расплывшейся на суровом привлекательном лице. И только со второй попытки сумела выговорить: – Я не собиралась пить чай. Меня вообще не должно здесь быть.

– Верно подмечено, – саркастически признал Хромцов, почти не давая себе труда скрыть, что считает полной глупостью ее подвиг, однако очень ей за него благодарен.

– Я также понимаю, что мне необходимо уйти. Необходимо! – она на мгновенье закрыла глаза. – Ясно дело -я дура, вы-то знаете меня. А я вас совсем не знаю!

– Опять верно, – сухо подтвердил он, больше не сердясь на Полину, скорее поражаясь ее прямолинейности. После недолгой внутренней борьбы также отметив для себя некую живость ее повадок, за которую ярые поборники условностей могли посчитать Полину нахальной. Не Хромцов. Ему приятно было думать, что он чего-то ей стоит.

Полина знала, что ей пора уйти, но была не в силах – и не в силах вспоминать, как он поймал ее за волосы, осторожно оттащил от входа, чтобы никто их не услышал. Не то чтобы она нервничала, как дочь высокопоставленного чиновника она редко нервничала. Скорее ощущала затылком шум за дверью, указывающий на то, что к закату солнца все пляжные полотенца будут свернуты, и они останутся на пляже одни.

Заметив, что она подтолкнула к нему пакет и скользит вдоль мебели обратно к двери опасливо на него глядя, Хромцов убрал ногу с ящика. Подошел к ней. Полина словно приросла к полу, разом вспомнив, что вблизи гаражей с красивыми девушками постоянно случатся всякие ужасные вещи.

– Поля, – заговорил Хромцов ровным, спокойным голосом, – я задушил собаку, но я никогда не участвую в унижениях. Оставь в покое дверь. Мне кажется, меня вырвет если я сегодня посмотрю на еще одного комара.

– Я останусь, – решила Полина, после еще одного секундного размышления и увидела, как мужчина удовлетворено кивнул. Перестала карябать ухоженным маникюром по дверному косяку. Косяку не слишком красивому, но косяк был ни в чем не виноват.

Коротко мелькнув мощным разворотом торса под самой лампочкой, Хромцов направился к столу.

– Предлагаю похерить игру в гляделки и выпить чаю, – скорее приказал, чем предложил он, подходя к столику и проверяя чайник. – В этом гараже, как в погребе. До костей пробирает.

Она послушно поплелась за ним. Думая, что сейчас не станет щупать ему лоб. Сейчас не станет.

От жары, стоявшей в этих стенах, у нее взмокла прикрытая волосами шея, и, вытащив заколку, Полина подняла их повыше. Не подозревая, как обворожительно при этом выглядит, она подняла руки и начала собирать волосы выше, бегая пальцами.

Хромцов отставил чайник и два раза прошелся по гаражу.

Закрепив заколку, Полина посмотрела на него и увидела, что он остановился совершенно неподвижно и изучает ее. В глазах проглядывала черствость, однако он сам мог быть поразительно нежным. И с той же нежностью смотреть на нее. В порыве искренних дружеских чувств, возникших в поле и укоренившихся между ними во время их путешествия к гаражу, Полина ответила ему улыбкой нормального женского счастья. Ведь на нее смотрели, ведь она нравилась.

Бомба, вошедшая в ее кровь под его спокойным изучающим взглядом, взорвалась и разлетелась по телу мелкими осколками. Он вручил ей стакан с чаем, затем дал ей отпить из горлышка – пусть не нервничает.

– Пока ты гуляла, чай остыл. Я заварил новый. Но он успел остыть тоже.

– Ага, холодный чай перед неминуемой разлукой. И парящие над рекой чайки.

– Ладно, – проговорил он, обозначив в себе хоть что- то уязвимое, – лично я не верил, что ты вернешься.

Другое воспитание. Но хватит об этом.

В горле до сих пор взрывались пылающие снежинки. Полина мысленно настроилась, что глоток, может два глотка водки не принесут большого вреда, зато скроют ее волнение.

Он тебе ничего не сделал. Он тебе ничего не сделает.

Дыхнув на Диму горькой, согласно этикетке очищенной серебром, она скрестила ноги в шортах. Согласившись остаться, позволила случайному знакомому усыпить ее недоверие и стала воспринимать его как ровню, то есть строго воспитанного мужчину, на порядочность которого можно положиться и расслабилась.

Беспечность, с которой Полина тратила время на него, объяснялась жалостливой любознательностью, почти всегда свойственной несведущему отрочеству. Как было уйти, когда в воздухе зноем вибрировала чужая боль? Как было уйти, когда даже воздух вокруг Димы был каким-то раненым?

– Я принесла тебе одежду, – сказала она, болтая чаем в чашке.

– Переодевание. Это срочно? – спросил он.

– Да. Да нет. Нет, – выпалила она.

Сыр и пирожок. Он дальше продолжил нарезать их ножом. Тоже его нашел.

Это маленькое открытие значительно Полину ободрило. Она спокойно сказала ему, что дело тут не в красоте, а в гигиене, что брюки у него… смотреть страшно, все в кровищи; и она была абсолютно права, поэтому решила закрепить выигрышное преимущество и проводить впредь время в хмуром и дипломатичном отчуждении, прихлебывая чай или хотя бы притворяясь, что пьет.

– Не сиди в углу. Там слишком холодно.

– Здесь жарко, Дима. – Ее глаза заслезились. Ей захотелось положить его на нормальную простынь, исцелить, защитить, отвести к себе домой и дальше поить чаем до самозабвения. Будто это ему поможет. Глотая слезы, Полина тупо кивнула и пересела.

– Не сиди на ящике – так мне тебя не видно, – он мрачно усмехнулся. – Ты слишком далеко так.

Полина прошла обратно. Под ее спиной заскрипели доски, локтям тоже досталось от жесткого пола.

– Опять на земле. Вот же, задница! Скоро у меня войдет в привычку растягиваться везде, где бы ты ни был!

Он ничего ей не ответил.

Только тряхнул головой, словно пытаясь отделаться от прилипчивых мыслей. Тем временем девушка непонимающе посмотрела на Диму. А потом щеки ее чуть порозовели, и, опустив взгляд, она принялась тупо втыкать ноготь в трещину на полу, оставленную чем-то тяжелым.

До сих пор считая себя не способным съесть такую гадость как йогурт, Хромцов положил здоровую руку на стол и поддел пальцем крышечку. Их игра сейчас казалась ему приятным разнообразием в сравнении с буднями, когда всем и каждому хотелось получить больше выгоды из общения с ним. Хотелось настолько явно, что он уже давно впал в скуку. Скуку важного человека.

– Понятно. Передо мной невозможная розовая слизь, – прогрохотал он голосом – хладнокровным самоцветом тирана на четвертом десятке. Голосом, поставленным за долгие годы главенства в преимущественно мужском рабочем коллективе. И губы его чуть задрожали, удерживая пластиковую ложечку и последовавший далее вопрос: – Ты только скажи мне, Поля, – вкрадчиво спросил он, – с каких это пор, школьницы рискуют здоровьем, чтобы спасти жизнь и здоровье совершенно незнакомого им человека?

– Ах, это… – вымолвила Полина, поразмыслив. – Ну… назовем это моим обостренным чувством справедливости.

Страшно черствый, Хромцов на секунду смолк.

Гордость за Полину клином впилась в его сердце.

И снова бездна циничных реальностей жизни втянула его.

– Она сделала это из чувства справедливости… Какая ты дура, я даже куском клубники подавился, – прошептал он ближе к концу стаканчика. Затем вздохнул, посмотрел на часы и, решив, что еще все равно не стемнело, медленно на нее оглянулся. Хромцов тщательно играл ленивой дразнящей улыбкой, чтобы девчонка не поняла, что он попался. Почти убит в самое сердце. В который раз за сегодня.

– Кроме того, я не школьница. Студентка, – прибавила Полина, списав его внезапную грубость на неважное самочувствие. До нее вдруг дошло, что и Дима в свою очередь мало чего про нее знает. И поскольку рядом никого не было, кто бы должным образом их друг другу представил, она решилась исправить это дело сама: – Я – второкурсница, скажем так, новоиспеченная. Поздравь меня, на днях я сдала экзамены на пятерки. Прямо хоть корону надевай да к английской королеве в гости. А ты-то кто такой, мать твою?

– Очень рад, – сказал Хромцов. – Когда же ты едешь?

Полина фыркнула и все.

Между тем он со второй попытки проглотил шершавую таблетку из пакета, зато допил водку. Прошелся, подобрал с пола полку. Хмуря лоб и всю дорогу покачиваясь, долго глядел на нее. В итоге повесил, сильными пальцами сделал ровно. Все это молча. С молчанием, от которого не только волосы шевелятся, но и в душе.

Полина мало ожидала ответа и не получила его. Она прикусила язык. Утешало, что и другие на ее месте сделали бы также.

– Ладно. Сдаюсь. Лезть к тебе в душу, еще и при твоем состоянии – отвратительно.

– … и довольно утомительно, – слабо прошептал он и тихо охнул, пряча для нее в звуках страдание. Начало фразы Полина так и не расслышала.

– Что ты делаешь, когда тебе плохо? – спросила она.

– Сплю. – Хромцов спрятал нож в карман. Рывком стянул подушку, бросил ее к плечам девушки, а затем опустился рядом с ней на свой пиджак. – Но сейчас я буду думать.

От Димы исходило щедрое тепло: как только он вытянулся рядом, Полине стало казаться, что в гараже жарко натоплено, но когда, наглядевшись и отведя взгляд от этой большой жаркой печи, Полина с изумлением поняла, что он на редкость привлекателен, ей стало холодно, холодно до отвращения.

В самом деле, была в нем какая-то мрачная притягательность – твердые резкие очертания скул и подбородка выражали неизменную решимость и оформившуюся властность, но все вместе взятое являло образ страстный до жути. Красивый в своей отчужденности. Верно с распростертыми объятьями встречаемый в любом доме, где есть дочка на выданье.

Если зверь, то обязательно благородный. Дико ревнив, но если только дать повод. А может он перед тем как в кювет угодить, шлепал людьми об пол как шваброй? Полина в который раз напомнила себе, что находится в гараже вместе с человеком, нуждающимся в помощи. И уже в который раз поймала себя на том, что может быть Дима и нуждался в помощи, но сейчас совершенно не походил на премилого дяденьку. В полумраке Полине нелегко было его рассмотреть, но ей было достаточно того что она видела периодически поднимая голову. Девушке вдруг снова стало страшно: всякий раз, когда он переставал разыгрывать из себя галантного собеседника, то превращался в загадочного незнакомца, с роскошным ярлыком чужой ненависти на плече.

И вновь пренебрежение опасностью, с которой было связано ее пребывание здесь, заставило сердце Полины заколотиться от страха. Она совершенно не знала Диму, вернее они познакомились всего несколько часов назад. Идея запереться в тихом местечке наедине с ним, определенно не входила в список развлечений допустимых для юной девушки.

Зажигалка чиркнула. Раскуривая сигарету, он наклонил свою темную голову к рукам, сложив их лодочкой. Затем отсутствующим взглядом посмотрел на стол, на нее. Глаза мужчины сузились.

– Бесстрашие – это слабоумие. У любого адекватного человека должны быть страхи, – проговорил он, глядя ей в лицо. – Вопрос только в том, как ты к этим страхам относишься. К примеру, сейчас ты впустую тратишь энергию, ступаешь по воздуху, когда под тобой лишь цветущий луг с ручейком.

Возможно, в общении с взрослыми так часто бывает, что постоянно приходится показывать, что нечем не смутилась. Но подобная вежливость не приносит утешения. Отрицательный образ гостя, создаваемый Полиной, было трудно соединить с обликом человека, который ей так мало и скупо уделял внимание. И вместе с тем, Полине было чрезвычайно неприятно думать, что, может быть, это вовсе не ее основательное воображение, и действительно сейчас в гараже, почуяв разоблачение, заблестит глазами, заскрипит зубами и сильно задышит через нос коварный изверг.

Он закурил. Все еще глядя на нее, откинулся плечами на стену, вытянул перед собой длинные ноги. Шепнул ей телом – двигайся. Думая, что ей все же легче наталкиваться на его молчаливую мрачность, чем на открытое предложение мира, Полина рухнула поближе, сгорая от любопытства и нечаянно задев его своими шортами.

Он не обиделся? Судя по виду вроде нет. Даже рад.

Где то там листва порывисто шелестит.

Воздух наполнился клубящимся гулом от шлепок и грохотом складных зонтиков.

Перешептывание о туманном будущем. Они обойдутся без него. Секрет их идиллии тщательно охраняется.

Его теплое дыхание пошевелило ей волосы.

– Сигарету?

Она покачала головой: нет, мне нельзя.

– Зря, я бы мог научить тебя курить, – сказал он, подумывая о своих врагах. – С другой стороны, слепая отцовская любовь мало чего дозволяет. Положим, если бы я был твоим отцом, тебе не позволялось даже близко подходить одной к реке.

– А вот об этом ты не должен говорить. Папа не знает где я, – она упрекнула его с притворной скоростью. Сбитая столку, потрясенная, разгневанная на него и на себя за ту непонятную бурю чувств, которую их знакомство в ней вызвало.

Хромцов откинул голову к стене. Посмотрел в потолок отсутствующим взглядом, но от этого взглядом не менее зловещим – все думал о своих врагах.

Его мрачность, его внезапную отчужденность она приняла за молчаливое пожелание взять сигарету. Полина взяла.

Ей были интересны не сигареты, а Дима. Он все еще здесь. Это так прекрасно. Пусть он останется. Пусть он навеки останется. Он когда-нибудь уйдет. С ней неожиданно случился приступ типичного юношеского пессимизма. Впрочем, она решила не реагировать. Сунула сигарету в рот.

Он наклонился к ней – в его глазах блеск. Краткая красная вспышка между ладонями.

Дым заполонил ей нос.

Долгое молчание. Потом голос мужчины, – так близко, что она с опаской покосилась на световую щель под дверьми. «… Главное, вдыхай так, словно ставишь свои условия. Это главное. Не знаю, мне этот табак нравится».

Опять молчание. «Хорошо, я так и сделаю», – сказала девушка. Брякнуло что-то, упала, что ли, чашка, и снова длинная пауза.

«Посмотри на пачку», – сказала девушка и усмехнулась. «Что это, из Испании?» – спросила она и усмехнулась опять. «Не знаю», – ответил он.

Погодя она зевнула еще уютнее, чем раненый.

«Планета стала», – подумал вскользь Хромцов.

И все. Сидели еще довольно долго, чем-то звякала, цокала чашка и со стуком катилась по доскам. Сильнее сблизились их фигуры, но разговоров больше не было. А чай вытереть они забыли.

– Блин, крепкая. – Полина вытерла под носом кулаком и надула щеки. – Еще эта водка… кружит.

Затем она беспричинно вздохнула пару раз, покуривая почти что в его объятьях. Небритая щека приникла к шее. Дима бежал от плохих ребят. Она бежала от хорошего папы. Все так перепуталось. Но они вместе и в безопасности, хоть на мгновение.

– Легче. Легче. Полегче. Полегче, – сказал он, ведя счет ее затяжкам. – Милая… ну тебя же забалаганит. И этот его ровный интерес так на нее действовал, что Полина странно держала на отлете сигарету, словно не впервые курила, и все роняла пепел к себе на шорты. И тогда его задумчивый взгляд внимательно переходил с ее дрожащей руки на серенькую, уже размазанную по шелковому подкладку пиджака пыльцу.

Как по ней, так стало спокойней. Но ведь это же чудовищно, подумала она, механически куря и все рассуждая про себя кто этот гость. Но ведь это же красиво, думала она дальше, смутно перебирая знакомые профили, знакомые голоса, – их было, увы, множество, – остановилась почему-то на новостях экономики. Небогатый на встречи, ее недавний контакт с телевизором, хранил эти разноцветные экономические графики как сокровище. Разные другие мысли приходили на ум и наоборот покидали его. Полина крутила сигаретой зажатой в тонком запястье, то отнимая красиво, то вновь поднося сигарету ко рту. Наслаждаясь тем, что она теперь как взрослая. Пытаясь сообразить, как стоически вытерпеть каменное молчание Димы. Но он привычно сунул руку в карман. Поиграл с ножиком и зачем-то неосознанно проверил кошелек, наблюдая за тем, как она курит.

Она не поняла, зачем ему сейчас деньги. Достала телефон, чувствуя, что ее легкие вот-вот взорвутся.

– Чем тебя развлечь, инвалид? Посмотри-ка сюда. Вот это – я. Это – тоже я, только в походе. А это – горы. Вот мы с Токио – наша последняя фотография. Это папа и тетя. У меня есть семья, знаешь? Правда, здесь они не очень, не буду показывать.

Сейчас было самое время сообщить ему, что ее папа – большая шишка, но запретное, абсолютно запретное действие с сигаретой и зажигалкой, слишком сильно повлияло на нее, чтобы Полина побеспокоилась об этой детали.

– Ладно. Один раз попробовала и просто не желаю совершать это больше когда либо. Но мне было больше неинтересно оставаться кроткой глупышкой. Той, что испугано неслась к гаражам, слушая советы на каждой кочке, каждом повороте. Ведь кое-кто не собирался ехать на велосипеде как попало, правда?

Одним махом Хромцов отшвырнул плед.

Полина не сразу сообразила, что рука его без предупреждения сомкнулась у нее на запястье и твердо потянула на себя.

– Мама! – нервно выдохнула она.

– Все это очень интересно. Но, Полина, милая…

– Что? – дрожа выпалила она, знакомясь с доселе незнакомым ощущением физического насилия. Она хотела соскочить с пола – не получилось, только выронила телефон и сигарету. Шарахнулась от мужчины, но оказалась припертой к стенке.

– Мне горячо от твоей сигареты. Обещаю, что через пару секунд и тебе будет жарко.

– Ты что такое несешь, придурок?! Я сказала тебе, только посмей меня тронуть и я устрою такой шум, что все соседи сбегутся! – предупредила она, пытаясь вырваться. Мысленно упрекнув себя за наивность и одновременно за веселую бесбашенность, которую себе позволила.

– Хватит, Поля. Довольно! Я имел в виду пепел, – проговорил Хромцов, легко отпуская ее руку и лихорадочно стряхивая с пледа пепел. – Послушай совет, – весело продолжал он. – Сигарете нужна пепельница, а иначе конец. И еще… – начал было он, но резко оборвал фразу, разразившись неудержимым смехом. Прижавшись спиной к прохладной стене, он пытался внушить себе, что нельзя так бурно реагировать на обычные глупости какой-то пигалицы.

Да она спятила, не иначе. В этом гараже стала психованная как в тюрьме. Задохнувшись от стыда, она упала на одеяло, чтобы понять, куда бросила окурок. Подобрала телефон. Шарила вокруг, сбивая последние искры. Все это Полина делала молча, откидывая волосы и прикусив губу – перед глазами стоял охваченный огнем гараж, в ушах – Димин смех.

Он предпочел оставаться у стены.

Он естественно, довольный. Разгадал ход ее мыслей. Тайны между ними больше нет.

Полина поняла это без слов. Потому что среди прочих достоинств у Димы имелся дар сохранять внешнее спокойствие, когда он внутренне округлял глаза.

Невероятно. Он достал новую сигарету. Красивый рот расслабился, скрыл ухмылку.

Она встала. Села. Снова встала. У нее возникла мысль. Как мысль, порыв больше. Полина ей стала сопротивляться, затем слегка уступила.

– Просто показалось. Я не знаю, что случилось, – проговорила она уверенно– поскольку ею всегда, начиная с раннего детства восхищались и женщины и мужчины.

Зато Хромцов знал что случилось.

Теперь да.

Насколько ему помнилось, пожар в гараже все-таки случился и в живых остался только он один. Он отложил сигарету, посмотрел на девушку – зеленая юность. Его кости превратились в крем-брюле. В голове роились сомнения, но он успел вытащить кошелек, бросить перед ней на пол. Другое какое-то вознаграждение он не придумал.

Задышала, теперь смотрела на него как животное, оставшееся без леса, и вся логика его мыслей кричала ему: не смей. Сначала он думал, что она будет медлить на каждом шагу, но это было не совсем так. Очарованный ею, как бы на границе с порабощением, он спокойно смотрел, как она побежала по нежно черной комнате – угловатая и волшебная. В синих джинсовых шортах, какая-то молодая безбожно, с манящим вырезом мальчишеской блузки.

Он даже не успел спросить, имеет ли Полина хоть малейшее представление о том, как прекрасна. Велеть ей не нервничать, как она уже нависла сверху обхватив его лицо ладонями.

Опять смеется вместо того чтобы дрожать от страха. Совсем хрупкая – но вся струится любопытством. Нежные изгибы под одеждой. Соски – переводчики с языка инстинктивного на вздымающейся и опадающей груди.

– Думаешь, я лезу чтобы узнать сколько ты стоишь? Мне по фиг. Просто так влю…

Вскинув голову, он настолько восхищенно сверкнул глазами, что Полина сбилась на полуслове.

Смогла бы окончить фразу, но разве что к ночи. Не важно, есть еще один путь к откровенным признаниям. Только надо выбрать – щека или рот. Она слегка наклонилась, слегка подалась вперед, прицениваясь к первородному глухому желанию, вспыхнувшему в глазах Димы.

– Иди. Иди же сюда, – проговорил Хромцов, как только понял, что она намеривается сделать.

Ей вдруг показалось, что это он хозяин, что это она пришла в гости. Получается абсурд. Полина неуверенно остановилась.

– Оставь их всех. Оставь мысли. Брось пугаться. Иди ко мне, – чуть слышно повторил Хромцов, в любовной истоме не отрывая глаз от ее приближающихся губ. И пока он говорил, ладонь его легла ей на локоть, обхватила руку, непреклонно повлекла к себе, медленно, сантиметр за сантиметром, и наконец, его теплое дыхание смешалось с ее вздохом. Напористые понимающие серые глаза поймали неуверенный блуждающий взгляд зеленых и приковали к себе. Потом Хромцов вздрогнул, плечами чувствуя, как она к нему рванула. Каждый нерв Полины содрогнулся как от разряда, глаза закрылись и по ее губам принялись скользить его губы, неудержимо и требовательно исследуя нежные изгибы и робеющие контуры рта.

Дымные от сигарет поцелуи тоже бывают сладкими. Особенно если они случаются впервые в жизни для кого-то из двоих. Нет, она не умеет. Нет, чтобы она сразу умела слишком похоже на сказку. Неуверенное соприкосновение и сотни тысяч комплексов в поведении, пальцы – сквозняки – не уловишь, беспомощный всхлип. Он усердно старался быть сдержанным. Дав себе труд разобраться в чем дело, Хромцов забыл про себя и начал все спасать. Показал, например, путь к губам – путь в них. Медленно поднес руку к вздымающейся груди девушки. Стиснуть слишком слабо – не хватит выдержки. Слишком сильно – ее чайник разобьет тебе голову.

Но вдруг Хромцов ощутил, как рот ее непроизвольно смягчился, напор трепещущих отталкивающих его ладоней стих. Он встал перед Полиной на колени, прижался, поцеловал крепче, быстро коснулся плеч и шеи. Приоткрыл кончиком языка сомкнутые губы, желая проникнуть внутрь, и когда они наконец распахнулись, испробовал нежность ее рта и вновь принялся без обиняков описывать действие, которого уже желал с самоубийственной готовностью. Полина дрожала от возбуждения, вернее не только от него. Точно кровь пульсировала у нее в висках: влюбила, влюбила, влюбила. Вот и поплатишься. Совершенно незнакомая с той грубой стороной его страсти, которую не нарочно, но умело возбудила в Диме, она искала опоры от невыразимого смятения, чувствуя, что вот-вот закричит или убежит.

Губы Хромцова становились все настойчивее, язык – пытливым, жалящим, руки его неустанно двигались, ласкали талию, то, что расположено выше и ниже.

Девушка застонала от невыразимого смятения, и пальцы его покорно переместились чуть выше, расстегнули молнию, пробрались под блузку. За полдня Дима умудрился стать для нее целым миром, в котором она чувствовала себя достойно. Даже на полпути к двери. Но ощущение тепла и безопасности, исходившие от его тела стали постепенно исчезать. На их место приходило притяжение, которое влекло ее к нему независимо от ее воли. Кутаться в стыд необязательно – приласкал, пока об этом не шло спора. Но потом стал жечь безудержной прямолинейностью своей страсти.

Не увиливай. Сделала шаг первой. Потом он все изменил.

Он слишком щедрый на урожай чудесных вспышек, наверное, озарений. Наверное, молний – чувственных жертв закружившегося вокруг мира. Он слишком сильный – сольешься с фоном стенки, если не учтешь эту штуку в его мозгах.

Придется учесть – Полина взялась за его плечи, учась в тоже время ими пользоваться во имя своего удовольствия. Разница в возрасте, в статусах больше не имела значения. Можно многое, с ним можно все, можно достать руками звезды. Тело плотное, сводит ноги, адреналин.

Удивленный мучительной страстностью ее ответа, Хромцов медленно оторвал руку от вздымающейся груди девушки, убеждая себя бросить ее, уйти, прервать то, что начал и безотлагательно. Завтра он наверняка пожалеет, что так далеко зашел с Полиной, и это было ему заранее известно. С другой стороны, если уж все равно раскаянья неизбежны, так пусть они будут о чем-то посерьезнее, решил он. И с некой безотчетной решимостью желая вернуть наслаждение, которое она ему дарила, Хромцов оторвал губы, взглянул в пылающее лицо девушки, распахнул блузку. Взгляд его опустился и замер, прикованный прелестной роскошью, открывшейся под одеждой. Великолепные груди, тугие, полные, с коричневатыми сосками, сжавшимися в бесстыдные бугорки, – мир закружился перед его взором; проворное загорелое тело с персиковой кожей, поблескивало в отсветах лампочки как нетронутые, надутые ветром дюны.

Испустив сдержанный вздох, он перевел взгляд с груди на губы, заглянул в растерянные глаза, а пальцы уже пытались по инерции развязать галстук, сорвать рубашку, чтобы припасть голой грудью к мягким покатым холмикам. Погодя Хромцов вспомнил, что вместо галстука на нем сегодня грязный влажный бинт.

Усилием воли он выкинул тяжелые мысли из головы и ткнулся девушке в щеку, снова возобновил поцелуй и принялся медленно исследовать чувственные впадинки, что Полина не удержалась и издала гортанный стон. Доведенная почти до обморока страстными ласками, она почувствовала, как Дима вовлек ее язычок, затем дал ей упиться своим, а когда Полина освоилась и поняла правила игры, их поцелуй стал воистину бешеным.

Колокола, бубны, трубы, медные флейты…

Земля забудь, не вспоминай – она тебя променяла на Диму, на его поцелуй.

Так нежно от губ к уху, так быстро в них. Рукоплескания. В том числе за то, что он небритый. Пока подружки сидели в своих домах, в своих кроватях, жизнь нагло баловала ее этим мужчиной. Он –суперприз. Спина ее выгнулась, он – самый долгожданный.

Тем лучше. Подумала Полина, сомкнув руки в крепком объятии, словно пытаясь запечатлеть в памяти все его очертания. Как легко далеко улетели мысли, оставили там пустоту от потерянного времени. Впрочем, ей надо было вырасти, чтобы уметь делать только губы и груди своей одеждой. Точно также и с интуицией. Она еще извивалась под требовательным нажимом его ладоней, но уже ждала, когда они снова увидятся. Одинаковые дни – одинаковые переживания, одинаковые ночи – без Димы все было всерьез, а в итоге бессмыслица. Нет, она не хотела больше слышать страхи. Она чем-то заслужила этого мужчину, с ним деньги, выигрыши, время превратились в пустяки.

Полина ниже склонилась, сама того не сознавая, прижала к себе его голову. Она же благоволила перед ним, если вдуматься. Хромцов повеселел и меньше придерживал ее, потрясенный любовью, которую она ему дарила. Пока она привыкала, он по-настоящему трудился, желая доставить обоим чуть больше удовольствия, которое они, кажется, обрели друг с другом нынче днем. Затем он позволил всем ее ощущениям проявиться в вскрике.

Мысли о родственниках стукнули ее в грудь, когда Полина выдохнула свое новое «О!»

Что волноваться из-за обычного чувства паники, подумала она и дала прикусить сосок посильнее. А там он уже взял ее за худые плечи, стиснул их на другом языке, менее ласковом, однако с пламенем чистого мужского восторга – словом Дима как мог способствовал восхитительному беспамятству девушки. Не отрывался от нее. Но ум, будь он неладен, лихорадочно заработал – ей не нравилось думать, что среди мужчин встречаются и людоеды. Их удел довольно убогий – делать из женщин неоспоримых пессимисток.

Не принято. Вычеркиваем. Или…

Дима же лучший – удерживает ее от расплывчатости, истерики, по сути. В случае чего выправит или простит. Для Полины стало очевидным, что нет ничего такого, чего бы Дима не смог понять. Понимание входило в схему их отношений, если у их отношений успела возникнуть хоть какая-то схема. Полина судорожно глотнула воздух, но стояла и держала блузку, как он сказал. Все ее тело несла нега и подступающий ужас. Уловив эту перемену, он прижался к ней всем телом – его близость частично ввела ее в восхитительное беспамятство. В ответ она пробежалась пальцами по его спине, не осознавая, как ловко Хромцов отвлек ее от тревог. Когда его руки спустились вниз по ее бедрам – ей стало нужно задержать дыхание.

Целоваться с таким, как кататься на американских горках. Дух захватывает – вечная история.

Но охи с американских горок остались позади.

Потому что он самый лучший. Но сразу после папы.

Папа будет оскорблен.

Чары были разрушены. Руки ее упали. Полина очнулась, вырвалась и обратилась в бегство.

Дима успел расстегнуть на ней молнию почти во всю длину. На ходу заправляя блузку, Полина на секунду обернулась, пытаясь не думать о том, что происходит у стены. Толкнула дверь. Тяжело прижалась к ручке.

– Сильно не броди по пляжу. Могут увидеть наши соседи!

Было мучительно вспоминать его без рубашки, поникшего плечами, уткнувшегося носом в подушку. Схватившегося за голову. И невыносимо думать, почему так.

***

В кухне – здоровая изобильная атмосфера. На плите сам собой побулькивает грибной суп. У холодильника еще стоит кудрявый запах салата, оставшийся после наевшегося петрушки садовника. Перцы на нитке свисают с подоконника, острые, им бы мотаться на ветру. Полная мокрая раковина просела от горя. Екатерина расстегивает ворот сарафана, оперившись боком о плиту. Тетушка Варя вся залитая охлаждающим кремом с алоэ. Носки спущены – ноги повыше от отеков, черный халатик жмет в грудях. Зато заколка!.. Четыре сезона – снегирь, подснежники, земляника, тыква – переплелись на пластиковом леком кубике, пришпиленном к остаткам волос мощной застежкой. Все это привычные Полине обстоятельства места, времени и образа действия.

За помывкой кружек домработница вспомнила полдюжины их соседей. Что слышно об их жизни. Что слышно от них самих об их жизни. С одной соседкой она встретилась в булочной, потом та купила маковый рулет, рогалики с сыром и курник – и все это для одной себя! Муж ушел от нее к другой, рассказывала по секрету Екатерина, так чего же от женщины теперь можно ждать?

– Сбитый летчик, – говорила она. – И никаких диет.

Барбара кивнула, словно поняла всю совокупность обстоятельств.

– Седина в бороду и так далее, – отвечала она. – В командировки большинство из мужей любит ездить – хотя бы раз, чтобы узнать, что это такое. Думаю, она просто застала его на месте преступления. Но если голубок упорхнул, что толку закрывать голубятню. Преждевременно жиреть? Так ведь Катенька?

– Причем тут командировки? Случилось преступление? Какая еще голубятня? – спросила Полина.

– Думаю, проблемы у них начались с той самой гремучей особи из его отдела, пригодной только для слюнявых утех, – сказала Екатерина. – А теперь что… беда пришла – наедай бока.

– Что такое гремучая особь? – шепнула Полина тетушке. – Что за беда пришла? – Но Барбара сделала вид, что ее не расслышала.

Чайник вскипел. Заварили с мелиссой. Несложная игра в чаепитие на чайном ситечке: кипяток, настой, ложечки, слова; кипяток, настой, ложечки, много слов. Длинен путь назад по лестнице с пачкой печенья и двумя сосисками, рассованными по карманам. Две женщины за кухонной дверью прислушиваются: не выпадет ли у нее одна из сосисок на их чистый пол? Не выпадет, не волнуйтесь, они хорошо припрятаны. В свою комнату и обратно. Осторожно отворила деревянную дверь. Вроде бы не вечность отсутствовала, но Барбара и Екатерина словно чуют ее чудное вранье.

Вечером и папа нашелся, и опять чай пили. Только папа пил другое.

– А я тебе скажу, – отозвалась Варвара Петровна, поправляя кисти на скатерти цвета увядшей розы, – просто чудо, что твой отец еще не упал с лестницы. Впрочем, это его дело. У пьяниц нет страха.

– Если бы мама это видела…

– Думай о хорошем, – сказала она, припевая чай. – Юра опять прислал цветы, – продолжала тише тетушка.

Но тут Полина заинтересовалась зеркалом, встроенным в кухонный буфет и, нахмурившись, вгляделась в свое отражение. Глаза – песок. Черты лица словно бы остались без электричества, теплились каким-то странным ноющим счастьем, природу которого она не совсем могла себе объяснить. То, что с ней творилось – это было прекрасно, но не имело отношения собственно к тетушке и затянувшемуся ужину.

– Что, прости?

Варвара Петровна вдруг обиделась.

– В какой ты дурацкой задумчивости с самого обеда! – воскликнула она и нежно ущипнула Полину за щеку. А потом Полина вспомнила тетушку Варю из своего детства. Это она лечила ее ангины и царапины, кормила вкусненьким, играла с ней на улице. Папа работал и где-то творил великие дела, но тетушка всегда была рядом. Обнимала ее и усаживала прямо на свой любимый диванчик по соседству с косметической маской, которую готовила или чайком, который она потягивала или книгой, которую она почитывала, а чтоб разговорить, давала конфету либо ложку меда. Расскажи что случилось, спрашивала Барбара. Перестань-ка быть себе на уме и расскажи что случилось. А затем тетушка деликатно, но настойчиво глядела ей в лицо, насилу сдерживая желание знать обо всем, что происходит в их доме.

Но иногда не можешь перестать быть себе на уме. Не можешь рассказать. Даже понять что случилось не можешь.

– Прямо не вериться, – вымолвила Полина, как только смекнула что тетушка считает себя вправе изучать ее словно бактерию под микроскопом, – прямо не вериться что меня окружили ухажеры.

– Юрия знаю, а кто второй?

Почему я скорее должна бежать отсюда? Мысленно Полина задала себе этот вопрос. Потому что тетушка похожа на ищейку – живой Шерлок Холмс, здание КГБ – вот кого она напоминает. Тетушке бы порыться в ней словно в коробке с мелочью, поискать шерстяные нитки, свежий бисер, универсальный клей, схемы выкроек, чудные потерянные пуговицы, иглу для штопки. Если бы Барбара знала, что она там прячет, сбила бы крышку, переворошила содержимое и, шарахнув по боку, спрятала под замок в чуланчик, считая что поступает верно.

Задумчивость сразу же прошла. В повисшей тишине Полине почудилось что-то нестерпимо угрожающее, и она прикинула риски от их с Барбарой дальнейшего совместного чаепития.

– Уже поздно, знаешь. Пойду к себе.

Варвара Петровна покорно закивала.

– Ах, помилуй, чтобы пойти поспать моего разрешения не требуется.

Полина с удивлением поняла, что тетушка вовсе не против остаться в одиночестве. Раскинувшись на диванчике, всем своим видом она давала понять – ей повезло, в ее распоряжении целая гостиная. Дежурно пожелав Барбаре крепких снов, Полина пересекла комнату. Остановилась, с осторожностью обернулась, не смотрит ли та ей в след. Смотрела. Вернее тут-то и стала смотреть.

Что-то в выражении морщинистого лица заставляло Полину умирать от желания вернуться и обо всем рассказать, спросить совета в предчувствии того, что ее спокойное будущее висит на волоске. То и дело перед глазами всплывали ужасные образы разгневанного отца и домработницы, исподтишка бросавшей на нее укоризненные взгляды. Завтра она весь день просидит дома. Может, доедет на велосипеде до булочной, а по возвращению добавит несколько убедительных деталей о том, как случилось что Токио неподалеку от булочной раздавило автобусом. Если повезет никто и проверять не станет. А сегодня… домой не несли ноги. Дома сегодня как-то плохо будет сидеться.

Лунный свет лился на берег. Полина как во сне преодолела пригорок и подошла к пляжу, ища Диму. Рванув дверь, она распахнула гараж, чуть не наступив на аккуратно расстеленный пиджак, лежавший перед входом. Взгляд натолкнулся не на теплую плоть, а на холодные стены. Опыт, накопленный за день, который прошел в опасности, в мгновенье ока взбодрил Полину, вернув от стыдливых терзаний к полному осознанию действительности. Она закрыла дверь, вышла наружу и оглядела пляж, скользя взглядом по повисшим на камнях росинкам. Спустив ноги с порожка, Полина побрела между гаражами. Необычайно интересно, подумала она, и столь же пугающе неудачно, если учесть что в столь поздний час они остались на пляже один на один.

Сжав по привычке пакет с едой, она пылала недовольством на саму себя, удравшую отсюда в приятной уверенности, что Дима по состоянию здоровья не сможет выбраться из гаража и хладнокровно бросить ее. Оставалось лишь радоваться, что он избавился от окурков, прежде чем убежать! Зайдя за угол, Полина перепрыгнула крапиву, чуть не угодив в липкую паутину, крест-накрест свитую под низкой крышей.

Какое-то неуловимое движение, что-то, мелькнувшее за сосчитанными и пронумерованными строениями, привлекло взгляд девушки.

– Поля… – произнес сбоку Хромцов.

Она резко обернулась, прилагая большие усилия скрыть, как при звуках его низкого голоса у нее бешено заколотилось сердце. Почему, в отчаянии гадала Полина, почему я неслась к нему сюда как сумасшедшая? Почему перестала бояться боли, неопределенности и грусти, которую придется вынести по возвращению домой?

– Прекрасный вечер, – сообщил он. – Встань куда-нибудь, здесь гвозди.

– Я… Тебе очень идет папин спортивный костюм. Тебе не предлагали быть моделью? – спросила она, с облегчением услышав, что голос его ровен. Обидами там и не пахло.

Поглядев на бриллианты в ее ушках, Хромцов подумал, что не предлагали. Предлагали быть с моделями.

– Я собирался идти тебя разыскивать, – ответил он, выходя из тени.

Паническая атака совсем необязательно бывает атакой, она может наступить так, что тихо и спокойно погружаешься в ступор, сродни невозмутимости. Покосившись на мерцающий в его руке нож, Полина поинтересовалась:

– И что ты планировал сделать, отыскав меня?

– Я нарезал тебе цветов, – сказал он, засовывая нож в карман. – Думал, ухитрюсь выскользнуть из гаража пока ты ушла по делам.

– Они чудные. Чудные. Чудные, – на силу прошептала Полина, наблюдая за тем, как Дима вытаскивает откуда-то из темноты охапку оборчатых белых ромашек.

– Лишенные престижа. Как ромашки должно быть сейчас непопулярны у девушек, – иронически признал Хромцов.

– Неправда, – многозначительно заметила Полина. Потом у нее сжалось сердце.

– В таком случае, – сказал он, послав ей кривую улыбку, – сосны, елки, сраные лютики, местная ряска со всеми ее лягушками тоже тебе.

– Что же, можно, – протянула Полина, удивляясь своей недогадливости, когда кинулась ругать себя, не проверив сначала вблизи гаража и за гаражами.

Теперь, когда девчонка его нашла, ему хотелось лишь одного – чтобы она снова его оставила. Ее присутствие нарушило умиротворенность, которую он так отчаянно жаждал. Подстрекаемый ее млеющей юностью и захваченный в атмосферу пионерского лагеря, в которой оказался благодаря Полине, Хромцов не смог забыть о ее существовании даже во сне. В который провалился сразу же, как только она выбежала не тратя много времени на одевание. Полина обладала завораживающей особенностью в один и тот же момент быть невинным ребенком, белокурой леди с налетом старомодного шарма и отважной героиней, спасающей собачью жизнь, человеческую жизнь, просто жизнь, несмотря на реальную угрозу страха. Цельная, но переменчивая, много женщин в одной, живая матрешка, именно поэтому она нашла в нем отклик.

Девушка рассматривала букет и пребывала в раздумье. Хромцов слегка нахмурил брови и несколько пересмотрел свое прежнее заключение о том, что ей их первый поцелуй понравился с той же силой.

– О чем ты думала несколько минут назад, когда искала меня?

Полина чуть-чуть напряглась, услышав вопрос. Ее занимали две сложности. Одну из них – замечательный замысел Димы предложить ей вместо своей биографии свое тело – она, естественно, никогда не посмела обсуждать.

– Ни о чем особенном, – уклонилась она.

– Все равно, расскажи, – настаивал он.

Полина оглянулась, и в груди еще раз предательски стрельнуло при виде крепких плеч поблизости и привлекательного серьезного лица, залитого лунным светом. Расположенная – и с желанием – говорить о чем угодно, чтобы отвлечься от мыслей о Диме, Полина бросила взгляд на реку и, уступая, сказала со вздохом:

– Я думала о том, что сегодня отошла от правил: просто и спокойно. Мне только хочется, чтобы меня по-прежнему понимали родственники и все те, кто их знает. Чтобы меня по-прежнему любили, чтобы я была нужна.

– Одобрение родственников – это все что тебе требуется? – спросил Хромцов удивлено и облегченно, поскольку мысли ее оказались дружелюбного характера. Она закивала, и блуза на молнии скользнула сверху вниз, а он резко подавил порыв коснуться выставленной напоказ ключицы и нежно поцеловать ее. – Отсутствует понимание с семьей?

– Вот именно, я боюсь остаться одна. Непонятой. – Полина вздохнула, чувствуя себя наивной девочкой. Одновременно подумав, что Дима похож на луковицу – много-много слоев, стебель за стеблем, и если бы они назавтра встретились, она продолжила пытаться сдирать эти слои, чтобы заглянуть под очередной и увидеть что представляет собой донце. – Еще я думаю, что мне делать: накормить тебя сосисками или полюбить навеки.

– Точно. Да. Трудный выбор, – поддразнил он, имея в виду пакет с едой. – Выбор – это опыт. А опыт – лотерея, как говорят каскадеры.

Полина послала ему унылую улыбку, а в голосе зазвучали решительные нотки:

– Мой номер телефона. Думаю, не стоит спрашивать, зачем я его оставляю. Ну… учитывая все обстоятельства. После секундного размышления, она выудила из шортов готовую записку.

Записочки, с улыбкой подумал Хромцов, где я и где записочки.

– Поверь, я и сам предпочел бы оставить этот вопрос открытым. Ну… учитывая все обстоятельства.

Он молча убрал записку в карман.

Полина не могла не приметить странного жадного блеска в оглядевших ее серых глазах, которого раньше и в помине не было. Но на мгновение отвлеклась, с тревогой представив, как были бы шокированы все домашние, если бы она выложила для них историю этого дня и скудные сведения о своем новом знакомом. Затем представила им своего нового знакомого. Она уже ясно видела истовый отцовский гнев и глубокий тетушкин обморок. Конечно постановочный, но исполненный искусно.

Взглянув на реку, в ту же сторону, куда недавно смотрела Полина, Хромцов вдруг тихо признался:

– Прости меня. Меня занесло. Я не животное, мне не только бы поскорее, поскорее…

– Тут мало о чем просить прощения, – отвечала она.

– Вот оно что? Можешь считать себя невиновной в случившемся, потому что вроде как покорилась мне против своей воли.

– Не правда! – вырвалось у нее со смущением и отчаяньем и сотней других переживаний, которые Хромцов не смог распознать. Отчего усилилась его заинтересованность в продолжении беседы.

– Не правда? – переспросил он с фантастическим ощущением легкости. – В чем же я не прав? – тихо, но настойчиво допрашивал он. – Объясни мне, в чем я не прав?

Не настойчивый тон заставлял ее отвечать, нет, напротив нежданные воспоминания о том, как он прикладывался к ее губам, воспоминания о немыслимой нежности, о страстности, о мучительной чуткости с которой учил ее целоваться, об испытанном чувстве ликования, о тяжелом дыхании в попытках сдержать влечение. С Юрой все обстояло совершено иначе. Возможно, причина заключалась в том, что папа сам ей его выбрал. И их вынужденная дружба была совершенно не похожа на те энергичные порывы души, которым Полина подчинилась, имея дело с Димой. Юрий Михайлович просто о ней пекся, в свое время ожидая от нее безусловного повиновения. Впрочем, как и папа пекся о своем протеже. В связи с чем, она ценила, а не сторонилась того, что случилось между ними, не могла заставить себя сфальшивить и вместо того чтобы врать, вымолвила сдавленным шепотом:

– Я по своему желанию спрятала тебя ото всех, укрыв в гараже. Я по своему желанию с тобой целовалась. – И, отводя стыдливый взгляд от его потемневших глаз, добавила: – Это было прекрасно.

Полина глядела в сторону и не заметила совсем новой странной улыбки медленно расплывшейся на губах Хромцова. Но даже не успела поблагодарить судьбу за тот прекрасный пережитый опыт, как он вмял ее в стену. Дима целовал ее, обхватив ее лицо ладонями. Однажды он уже заставил ее пережить восхитительное, ужасающее, пронзительное чувство, но сейчас заставил ощутить и дал ей понять что она нужна, интересна, обожаема, именно этого она не получала с Юрой. Именно этого ей хотелось получить всю жизнь.

Проведя руками по его груди, Полина обвила шею, откинулась на доски, разделяя его желание, еще более возбуждая его; ориентировалась животом, слушала грудями при этом испытывая и полное успокоение и абсолютную пьянящую радость. Измученное, но отдохнувшее тело Хромцова не смогло выдержать этого невинного порыва. Его охватило пламя, когда руки смогли пробраться за пояс джинсовых шортов и сомкнулись на голых бедрах. Одним простым движением он приподнял Полину и сильнее прислонил к стенке. Крепко прижался к ней чреслами, безмолвно требуя чтобы тела их слились.

Света мало, только от луны где-то наверху. Лишенный возможности говорить, а потом и дышать, Хромцов отстранился. Просунул пальцы между досок рядом с ее лицом. Нащупал углы, между ними провалы. Болтик. Ржавый острый болтик. Он накрыл его рукой, в последний момент пожалев девчонку, предотвратив большую неприятность, в которую она могла бы вляпаться.

Руки, ноги на бедре, крик «О, Дима!». Жаркая тьма. Опытные пальцы. И все- таки подбородок у него как наждачная бумага. Спустя минуту, это уже был тот поцелуй, который девственница имела право прекратить в любой момент.

Дрожа, задыхаясь, Полина спрятала лицо в его спортивной кофте отказывая в волнующем предложении и в этот же миг его мышцы, напрягшись, послали повелительный приказ. Не в силах более спорить, Полина медленно вскинула голову и попыталась посмотреть на мужчину.

– Нет! Ты же понимаешь, что нет! Тебе придется покинуть пляж, ты должен будешь немедленно уйти. В конце концов, мне есть что терять, в отличие от тебя! – пролепетала, крикнула Полина в угол его рта.

Она кинулась было к реке, но Хромцов не пустил ее. При виде столь явного свидетельства его настойчивого желания Полина растерялась. Страсть еще не угасла в затуманенных серых глазах. Ровно и негромко он произнес:

– Такое ощущение, что мы знакомы всю жизнь.

На сей раз смысл этого признания не оставлял никаких сомнений, и она прошептала словно слова были внезапно рождены ее сердцем, а не головой:

– Несмотря на это ты упорно отказываешься рассказать хоть что-нибудь о себе. Мне надоело наталкиваться на тщательно возведенную ограду! Догадываюсь, многие женщины с радостью согласились на то, что ты мне предлагаешь, но загвоздка в том, что, по-моему, ты нечто гораздо большее, чем пресс, рост и личико.

– Я не люблю говорить о себе. Также не вижу никого смысла в том, чтобы делиться с тобой своими проблемами.

Он произнес это спокойно, без раздражения, без пренебрежения и даже без сожаления, отказался от дальнейших разговоров с той же легкостью, будто наткнулся на яму и обошел.

С этими словами у нее точно пелена с глаз спала. Полина отшатнулась, и он отпустил ее. Отвернувшись и явно дав этим понять, что он может делать что хочет, она направилась к воде.

Хромцов поколебался, зная, что должен сейчас же убраться отсюда, но не желал уходить. Он говорил себе, что нежелание это вызвано попросту не самым лучшим самочувствием, а вовсе не озабоченностью странным настроением Полины и удовольствием, которое доставляло ему ее общество. Не спуская глаз с ее удалявшейся фигурки, здоровым плечом он привалился к доскам, которыми был обит чей-то гараж. Хромцов не чувствовал больше озноба, зато пиджак на котором он спал весь вымок от пота. Пришлось переодеться. Вдобавок с утра он толком ничего не ел, и в жилах его бродила водка, будоражившая ум и тело. Знакомый со всеми ее эффектами, Хромцов все-таки связал череду посетивших его образов Полины над ним и Полины под ним с банальной похмельной похотью. Затем пытаясь как-то объяснить себе растущее восхищение спасшей его девушкой, он с неохотой признал, что это была не похоть, а нечто другое. Возникшее в поле и укрепившееся в нем во время их путешествия к гаражу.

Внушая себе, что он взрослый мужчина, почти женатый взрослый мужчина и просто пребывает в воодушевлении, выкарабкавшись из еще одной переделки коих в его жизни было немало, Хромцов отшвырнул листву и откинулся затылком на стену.

Успокаивающий ласковый холодок, шедший от отсыревших досок, помог прийти в себя, но даже сейчас казалось, что весь мир перевернулся нынешним днем, и причиной этому отчасти стала Полина. Она и министр экологии, набитый дурень, вынудили Хромцова принести в неблагодарную жертву собственное спокойствие. Он до сих пор пребывал в ярости, плюсом в нем пробудилось желание. За которое он не испытывал никакого чувства вины. И даже если бы и был женат, все равно не считал бы себя провинившимся. Новое сделанное открытие поразило его.

Следовало что-нибудь с собой сделать. Следовало что-нибудь сделать с пакетом, который Полина ему оставила, – он повернул голову, и опять невпопад трепыхнулось в груди.

Возьми себя в руки, напутственно велел себе Хромцов и, кашлянув, отыскал, затем стал грызть какое-то печенье.

Закат, напоминавший пожар на реке, давно померк и ушел со всеми своими красками. Он ел, потому что надо было есть, слушал природные звуки, птиц и спокойную воду. Задумчиво глядел на песок у воды. На стоявшую у воды красавицу.

В ближайших к речке кустах луна на мгновение высветила крупную фигуру. В любой другой момент он обратил бы внимание на тень и легкую возню, донесшуюся сбоку. Однако сейчас, когда Хромцов был увлечен желанием заполучить Полину на глазах обретавшим несокрушимую решимость, то разум его остался глух к шуму.

Как это было не во время все, думал Хромцов. Он влюбился в девчонку без памяти в душный обморочный вечер, с рукой, бессильной, отечной и болтавшей как плеть, повстречав эту девчонку отнюдь не на веранде комфортабельного теннисного клуба. И девчонка эта села на корточки и возилась в реке, словно в луже, только ведерка ей не хватало. И ни о чем не жалея, но много чего желая, Хромцов благодарно улыбнулся жизни – бегущей, неравнодушной, изобильной, изменчивой, непостижимой и – чудной, чудной, чудной…

Покончив с ужином, он вышел на песок.

– Привет.

– Привет. – Она пожала плечами.

– Скажи, Полина, – заговорил Хромцов, когда она окончила разглядывать ракушку, – куда тебя обычно водят поужинать?

– Не так, – ответила она, покраснев. – Спрашивай не так. Я ни разу не была на свидании, не с чем сравнивать.

– Ни разу? – переспросил он, отвлекаясь на ее колени, и дальше на гладко-золотистые щиколотки.

– Я жду любовь, для остального у меня есть кино и книги, – прошептала Полина немного виновато, хорошо понимая, что ее посчитают Синим чулком.

Хромцов ничего не сказал.

Присел рядом, прихватил с песка, на котором стоял клевер, мелкие одуванчики – то красивое, что здесь было, и осыпал всем этим Полину. Все потому, что она казалась ему самой прелестной и очаровательной девушкой, которую он когда-либо встречал.

Полина отряхнулась, Полина рассмеялась, Полина вставила в волосы цветок – играй, играй дядя Дима! Нежданный гость, припозднившейся посетитель пляжа, таинственный Дмитрий Владимирович, кто дал тебе власть осыпать меня цветами и власть надо мной? Выпил ли ты болеутоляющее из пакета на ночь?

– Я бы сейчас много отдал за возможность выбраться с пляжа, – почти болезненно выдохнул Хромцов, пряча чувства. – Вкусно поужинать, побыть вместе, потанцевать, выбрать гостиницу к полночи, выбрать в ней лучший номер. И при желании остаться или не остаться в нем на ночь.

– Тесный шумный город? – переспросила девушка, когда вышла из воды и очистила от песка стройные ноги. И перехватив его взгляд со своих коленок, добавила: – Ну, уж нет, Дима. Сегодня я приверженка природы.

Покатый берег сонно тянулся вдоль реки. Он повел их недалекой кружной дорогой, избавив от необходимости гадать, где бы пройтись. Жирная чайка взлетела с вод, метнувшись в небо сразу за их спинами. А после кусты вдоль дороги раздвинулись, из них высунулась востроносая хитрая физиономия, тайком задыхавшаяся от своей старческой птичьей одышки. Заинтригованный взгляд повторил путь чайки и теперь медленно перемещался вправо… вдоль дорожки…прямо за узкими бедрами в спортивных штанах – штанах, показавшихся до боли знакомыми. Потом переместился на несколько сантиметров выше…взгляд старческих глаз встревожено приковал гранитный профиль, небритый, но весьма шикарный. С интересом старушка также отметила, что левая рука мужчины слаба или травмирована. Испустив долгий тревожный вздох, старушка припомнила телефонный разговор, который недавно подслушала и чуть не завопила с перепугу, наткнувшись на бинт, топорщившийся под кофтой и украшенный устрашающими бурыми пятнами. Матово-черные волосы небрежно взъерошенные; легкий ловкий наклон к идущей совсем рядом справа девушке. И тут, словно молния ударила в мозг, да с такой страшной силой, что у Варвары Петровны ноги подкосились от догадки.

У нее губы зачесались от злости. От злости на судьбу втянув голову в плечи, Варвара Петровна сидела в кустах, прикрывшись тяжелыми листьями. Он. Старушка, вхожая в высшие круги, сразу узнала эту живость, эту суровость, ставшую фирменным подчерком человека по фамилии Хромцов. Бессменного председателя совета директоров электрометаллургического комбината. Бизнесмена, чье имя с завидной регулярностью лидировало в рейтинге богатейших людей области. Воспоминания всегда под рукой – она вспомнила, как несколько лет назад впервые его увидела. Сила и твердость были вставлены в молодого человека, как кирпич в кладку фундамента. Светские сплетни и заголовки газет пестрой чередой промелькнувшие перед глазами, подвигли ее с уверенностью судить, что с годами насчет силы и твердости мало что изменилось. Только про его подружку в желтой газетке недавно писали, что она понятия не имеет что такое бюджет.

В ресторан зайдешь, лицом к лицу с таким столкнешься, улыбнешься ему, а потом, вернувшись домой, можешь отправляться ко сну считая себя успешным человеком. Главное забыть, что Дмитрий Владимирович так и не понял, с кем поздоровался. Много она перевидала таких. С трясущимися от страха и волнения руками старушка забралась глубже в кусты и замерла в нерешительности, пытаясь припомнить все слышанные слухи о Хромцове. Один из них гласил, что тот безотцовщина, с медалью окончил школу. Работал слесарем-сборщиком, смог защитить диплом инженера. Реальные невзгоды юности серьезно оградили его от мира блаженного, красивого, изнеженного, от холеных женщин. Но ненадолго, пока он не вырос. Сердце бешено билось, пока Варвара Петровна ярко себе представляла, какими путями ему достался завод. Впрочем, она не знала, никто не знал. Она натянула рукава ниже локтя – не прохлада с речки, скорее нервное.

Неподалеку мелодичный смех Полины оборвался внезапным порывом ветра, и Хромцов с усмешкой смотрел, как она беспомощно хохоча, опустилась на ствол поваленной березы перед ним.

– Я… я не верю тебе. Это чудовищное вранье! – задыхаясь, пробормотала девушка, вытирая со щек выступившие от смеха слезы. – Фитнесс-тренер, покерный шулер, наемный убийца – ты не похож на человека, который работает на заводе.

– Возможно, – согласился Хромцов, не стараясь анализировать ее прелестный смех и искорку восторга, которую он в нем вызвал. – Тем не менее, я работаю на заводе.

У него и орден есть. За развитие черной металлургии в России. Отметила старушка из кустов, скрючившаяся от страха быть им пойманной.

– Ты наверное считаешь меня совсем безмозглой, если думаешь что я поверю в подобную чушь! – проговорила девушка, безуспешно пытаясь обрести серьезность. – Не могу я себе представить тебя в пыхтящем цеху в рабочей каске, глядящим как металл…как металл…

– Разливается на конвейерных машинах или в плоские изложницы, – улыбнувшись, пришел он Полине на выручку, в шутку прикидывая их совместный викенд в Австрии.

– Еще скажи, что прибегаешь на завод по зорьке, чтобы не пропустить как металл…как металл…

– После остывания дробиться. Сортируется и отгружается потребителям. – Хромцов улыбнулся еще шире и пояснил: – Все верно. Вот только я уже не в тех сапогах, чтобы бегать.

Полина ожидала, что он назовет свою должность или объяснит в чем заключается его работа. Но поскольку Дима молчал, она предположила, что он намеренно избегает финансовых тем. Это не показалось ей странным. Несмотря на беспечную атмосферу вечера, девушка безошибочно ощущала мины на некоторых отрезках территории – человека пытались убить. И скорее всего из-за денег. И поскольку Полина итак его побаивалась, она не хотела совать нос не в свое дело, но не могла с легкостью переключиться на другую тему и поэтому все же спросила:

– Это правда, что обрезки разных железяк долго кипятят в огромном ковше как курицу в супе? А потом получается что-то наподобие куриных кубиков только из стали?

С трясущимися от безмолвного нежданного хохота плечами, Хромцов замотал головой, насмешливо моля о пощаде.

– Куриные кубики? – повторил он. – Это лучшее, что я за сегодня слышал. До сих пор я мечтал о сталеваре, который в двух предложениях сможет объяснить мне принцип работы завода. А это смогла сделать блондинка с потрясающими длинными ногами и…

– И с потрясающими длинными волосами, и с потрясающими длинными ресницами, и с потрясающим длинным… – Полина так разъярилась от понимания, что в его мире она иностранка, даже инопланетянина, что и на самом деле уже было поднесла палец к языку, прежде чем сообразила, что собирается сделать нечто развязное.

– Я слушаю, – поддразнивая, подтолкнул Хромцов. – С потрясающим длинным…

– Носом! – в негодовании бросила она. – Извини, вот тебе мой, я сую его во все твои дела!

Не в силах более сдерживаться ни секунды, Хромцов наклонился и ткнулся своим носом ей в шею.

– Я нашел решение, – шепнул он, целуя выступ ее ключицы. – Как только выздоровею, свожу тебя туда на экскурсию. Считай, что билеты уже заказаны.

«Вот она победа! Это победа!» – шепнуло ее сердце. Придя к подобному выводу, Полина взглянула на Диму, вздернула подбородок и непреднамеренно быстрым кивком согласилась.

Он любил вид кипящей стали. Часто приходил посмотреть как металл прошедший чудовищную плавку, в жидком виде распределялся на потоки и сталевары присматривают за каждым «ручейком». А особенно он любил наблюдать за тем, как бесконечные металлические слитки плавно вытекают из кристаллизатора и разрезаются газовой кислородной горелкой на мерные длинны. Также Хромцов допускал, что далеко не всех людей и особенно далеко не всех женщин лишило сна главное богатство их края – многочисленные месторождения высококачественных железных руд. Завод как завод, по производству ферросплавов, до которых никому нет дела, подумал он. Смирившись с необходимостью, прежде чем затащить Полину в гараж, назвать свое место работы, возраст и несколько языков, которыми владел.

Зрелость, однако, не позволила ему хоть как-нибудь проявить подобный умысел. Совершенно не представляя, как Полина решилась пойти с ним в лесок ночью и какие ощущения должна при этом испытывать, он остался на месте и, согнув руку в локте, стал молча смотреть на нее. Когда его задумчивое молчание вывело наконец девушку из себя и она стала оглядываться по сторонам в поисках людей, Хромцов заметил:

– Красивое место. Дремучее, с ельником. Сделаешь глубже вдох – все включается.

– Мы что замерли и м-медитируем? – восхитилась Полина, озираясь и нервно стуча кулаком по колену. – Фантастика. Ну прямо как эти загиботины на паласе под музон и…

– Поля, – перебил Хромцов, пряча улыбку, – У тебя шило в заднице, какая медитация? Ахаха! Это же как жечь костер без дров.

Полина бросила на него забавный негодующий взгляд, требующий разъяснить комментарий, но Хромцов не пояснил, только снял свою кофту и набросил ей на плечи.

Вот, кобелина чернявый! Подумала Варвара Петровна из кустов. Знает баб, как зайцы еблю. Подумала, но вслух не сказала – неприлично забываться.

– Я тебе нисколечко не соврал и не думаю, чтобы кто-нибудь мог тебя легко обмануть. – Он помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, с ухмылкой сказал: – Дура ты конечно, правда, не такая безнадежная, как мне показалось в начале.

– Вот тебе раз, – удивленно проговорила Полина и неуверенно добавила: – Ну, спасибо.

– А это не похвала. Похвала – это желание понравиться. Мне не надо, – уточнил Хромцов. Следом сунув руку в карман, сунув таблетку в рот. Оставляя легкий шлейф от нурофена.

Сообразив, что ему все еще очень больно, Полина пошла книзу как пружина. С ней произошла странная вещь – теперь ей было трудно думать, тем более шутить.

– И все равно спасибо, – страдальчески шепнула она. – Я, собственно говоря, не знаю почему мне Юрий Михайлович никогда слова доброго не скажет.

От ветерка кое-где попадали шишки. У шишек есть аромат. Посидишь – и он переходит на тебя.

– На то ведь и нужны мужчины, – продолжила она с натужным смехом, наблюдая за тем, как Дима бросил заниматься фантиком от таблетки и теперь молча смотрит на нее.

Коричневые чешуйки, хвостик острый и в смоле. Скорей, скорей, смахнуть шишку пока смола не запачкала!

– Нет, не в комплиментах дело, – переглотнула и засмеялась девушка. – Конечно я… чувствую, то есть знаю, что ему нравлюсь. – Шишка полетела на землю. Она смутилась окончательно.

Не смей! Не смей ему рассказывать про себя. Семью. Про отцовских прихвастней! Подумала старушка с ужасом. Иначе будет драма. Пара звонков и он превратит этот поселок в барбекю. В конце концов, барбекю ему сегодня обещали.

– Я всего лишь сказала: мне мучительно скучно с Юрой, – словно выгадывая как перевести разговор в более легковесное русло, Полина обхватила колени руками и взглянула Хромцову в лицо сияющими зелеными глазами. – По правде сказать, он никак от меня не отлепится. Однако, выше голову! Слышишь, побудь еще! Еще расскажи мне про завод, слышишь?

Не удержавшись, она со страху даже всплакнула. Правда, по-стариковски скупо, сухо. Что плакала, что не плакала – разницы никакой. Поля, думала она, и, услышав это слово, скукожилась от ужаса за племянницу как гадюка после укуса. Поля, лишь бы тебе хватило мозгов связать свой язык в узел и начать прямо с этой березы. Встать с нее. Это опасно. Но говорить еще опасней.

Хромцов почувствовал, что вот теперь уж точно пора уходить, но его словно околдовали заразительный смех девушки и прелестное личико, на котором любопытство сменилось грустью. Кроме того, перспектива возвращения к невесте нисколько не вдохновляла его. Стараясь не выказывать потрясения, Хромцов, следя за Полиной краем глаза, вынул из кармана последнюю из пачки взятых с собой крепких сигарет – Кстати, о мужчинах… – осторожно спросил он, наклонив голову и зажигая сигарету, – кто, собственно говоря, такой Юра?

– Папин приятель, он склоняется в пользу нашего брака, – прямодушно сказала Полина, глядя как он прикрыл рукой маленький огонек, и попыталась получше рассмотреть его лицо – То есть папочка считает, что решение с кем мне встречаться целиком зависит от него, объяснила она. – Короче говоря, мой властный отец искренне полагает, что от моего желания тут мало что зависит. Смешной. Он просто не знает ничего лучше.

Вместо ответа Хромцов поставил ногу на березу, на которой она сидела, рядом с ее бедром и воззрился на девушку в задумчивом молчании, зажав в ровных белых зубах тонкую сигарету.

– Думаю… я… не смогла бы объяснить тебе это более ясно, – с волнением сказала она.

– Да, мне тоже так кажется.

Полина придвинулась ближе к его ноге и запрокинула голову, всматриваясь в его непроницаемое лицо, между тем как Хромцов отвел глаза и уставился в темноту.

– Мне не хочется для него краситься, обвешивать себя побрякушками, отрабатывать походку. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Нетрудно понять.

В его голосе не было особого трепета, поэтому она выпалила первое, что ей пришло в голову:

– Мир большой, прейдет время – я сбегу от них всех. Куда-нибудь в Канаду!

И на этот раз Хромцову удалось скрыть свое изумление – он только улыбнулся Полиной способности преподносить сюрпризы.

– Вот так сразу и в Канаду, – пробормотал он, – можно действовать несколько приземленней.

Не то чтобы он испытал неприязнь к ее отцу, Хромцов вдруг поймал себя на том, что едва ли не с ревностью думает о Юре. Конечно, можно на все махнуть рукой и самому жениться на Полине. Хромцов знал, что со своими деньгами пришелся бы по душе ее родственникам, как и знал, что безумием было даже подумать о подобном.

– Мне плевать на Юру. Лучше расскажи мне про своего отца. Кто он?

– Тебе дано будет понять моего отца, потому что ты такой же крутой. Ох, я уверена, что вы могли бы подружиться. Дима, он великий человек! Добрейший. И так считаю не только я, но и все его… – И тут Полина подумала, что либо сошла с ума, либо надышалась сигаретного дыма, так как из-за деревьев, приложив палец к губам и призывая к молчанию, на нее глядела тетушка. – … все его подчиненные, – выдохнула она, однако Хромцов не заметил внезапной перемены тона. Остаться холостяком. Пока не заводить детей. Уйти от Розы, думал он. Как можно? Можно. Можно, но не сейчас. Еще нет… Еще как можно. Он боролся с желанием бросить сигарету и исцеловать ее поврежденные коленки. Нежно трогать губами каждую царапинку, нанесенную Полине стеблями. Бесконечно любоваться ее коленками как жемчужинами на нитках. Как двумя жемчужинами на очень длинных нитках. И кое-как заставил себя заметить паузу и притвориться что слушает.

Крепко зажмурившись, девушка снова раскрыла глаза и вгляделась получше. Показательно зажав ладонью рот, тетушка нырнула в тень деревьев. Но Полина все еще видела воротничок ее желтой блузы. Барбара здесь! Она пришла забрать меня, сообразила Полина, чувствуя в душе протестующий взрыв и сопротивление.

– Поля… – Голос Димы звучал ровно и собранно, и девушка оторвала взгляд от той сосны, за которой исчезла Барбара.

– Д-да… – запнулась она, ожидая, что тетушка в любую минуту выскочит из кустов, утащит ее домой и сдаст папочке. Все расскажет ему! При этой мысли к горлу подкатил комок, и Полина вскочила на ноги, охваченная желанием раньше времени не волновать Диму, ведь ему только-только стало помогать обезболивающее.

Хромцов нахмурился, взглянув на ее потускневшее лицо:

– Что с тобой? Ты, кажется…

– Все в порядке. Тебе кажется.

– Может твой отец и уважаемый человек, но в отношении судьбы дочери рассуждает как собственник. Так кем он работает? – Спустя секунду, он добавил заботливей, чем намеривался: – Да, что с тобой, милая? Ты, кажется…

– Я замерзла! – выпалила Полина. – Точно. Мне надо пройтись.

Хромцов встал на ноги и собрался выяснить причины подобного страха Полины перед собственным отцом, но когда заметил что она быстро покинула лес и уже спускается к пляжу, то бросился за ней вдогонку.

Мешали ветки, старушке удалось лишь мельком взглянуть на то, как Дмитрий Владимирович бросил сигарету и кинулся за племянницей вдогонку. Твердая мужская поступь. Струйка дорого дыма. Медленно расплывающаяся на лице улыбка. Вдруг старушке подумалось, что она давно не видала ничего красивее и эротичней, но Варвара Петровна молча скривилась: не хотела вспоминать как пахнет молодость, как пахнет лето.

Ей было не до счастья влюбленных, сейчас она решала что с ними делать. Что ей делать? Можно оправиться домой прямиком к главе семейства. Вместе с Андреем Львовичем укрыться за дверью его кабинета – поговорить. А уже потом повыть у себя на кровати, в то время как на пляж придет специально обученный человек с оружием, чтобы докончить работу, за которую ему заплатили. Ближе к гробу старики должны быть добрыми – ей так поступать не хотелось. Либо можно остаться сидеть в кустах и дожидаться, пока Хромцов окончательно войдет в раж, совсем оглохнет ко всему окружающему и изнасилует Полину. Песок ни песок, просто повалит племянницу наземь, как это делают бравые солдаты. Но такое хорошо воспитанное смирение запятнает честь всех кровных тетушек мира – их касты, если угодно.

Чтобы поганая ситуация разрешилось быстро, можно просто выйти из кустов – кусты растут впритык к парочке. Подойти – он помолчит, наверное, примет за приставалу. После присмотрится – и, увы, обязательно признает старую взъерошенную бочку в изумрудах, ту самую, с влиятельным родственничком в правительстве. Регулярно посещавшую те же богемные гулянки, которые он сам регулярно посещает. Дальше вместе со свежестью с речки на Дмитрия Владимировича пахнет и пониманием. А дальше может быть по-разному. Например, у него есть нож, нож лежит в его кармане – месть ослепляет. Старушка боялась ножа, особенно этого кухонного, с длинным лезвием и ничего не могла с собою поделать. Жертва ревматизма и одышки, она даже приподнялась из листвы за большим глотком воздуха. Также вспомнив, будто бы люди поговаривали, что по молодости лет Хромцов чуть не загремел в тюрьму за нанесение тяжких телесных повреждений, но по итогу загремел в армию.

– Поля, – догнал он ее и проговорил с мягкой решимостью: – не знаю, как обстоят дела между тобой и твоим отцом, но ты спасла мне жизнь и теперь этого ничего не изменит.

– Я… прости, – сдавленным голосом пробормотала она, охваченная противоречивым желанием остаться с ним на берегу и не разругаться в пух и прах с Барбарой.

– Я сказал, – повторил Хромцов, безнадежно пытаясь привлечь ее внимание, – что я твой должник. И не хочу, чтобы ты вообразила, будто в случае опасности за тебя некому будет заступиться.

Полина кивнула и судорожно перевела дыхание.

– Да, спасибо. А еще ты мой любовник, правда? – шепнула она, выдавая переполнявшие ее чувства. Не понимая, почему Барбара медлит.

Несколько обеспокоенный ее смятением, Хромцов лениво улыбнулся:

– Ну, во-первых прекрати кривляться. А во-вторых… – он ненадолго смолк, а затем заговорил с новой силой: – А во-вторых, придет час, милая Поля, когда ты поймешь многие чувства и пересмотришь формулировки, как, например, гармонию и глубину сложного понятия «любовник».

Непонимание между старухами и девушками всегда трудно поддавалось осмыслению и преодолению. Взгляд Полины в последний раз упал на верхушки кустов, на Барбару, положившую себе ладонь на губы, и так показывающую что следует молчать. Видно так тетушка призывала помалкивать и поскорее покинуть берег одну юную леди, уже принесшую репутации своего благородного дома столько тревог и волнений. Полина знала, как будет противно и болезненно когда Барбара выберется из кустов показать ей ее место. Какое? Ясно какое. Дитя малого.

Побаиваясь, как бы Дима чего не увидел, не услышал, и не стал приглядываться к листве, Полина сделала первое что пришло в голову. Закинув руки ему на шею, она поцеловала его с отчаянной страстью; поцелуй этот был отчасти прощальным, отчасти объявлявшим бунт Барбаре. Ее руки заскользили по могучим мышцам спины, бессознательно запоминая их очертания. Полина находилась в возрасте, когда все случается впервые: выбор друзей, конфликты с родственниками, первый поцелуй с широко открытыми глазами.

Сейчас девчонка его использует – вот она, правда! А этот вот не скупиться, все свои оставшиеся силенки на нее тратит, да что там тратит, прямо качает ее своей силой. Варвара Петровна мотнула головой и представила себе, что все кончится хорошо – кардиолог ей часто советовал этим заниматься. Однако по спине пробежал холодок, когда старушка вспомнила, где уже видела эти рысьи зеленые глаза, воскресила в памяти похожий лик, горящий требованием свободы. Возмутительно похожа на свою мать, аж мурашки по коже. Зачем рассудок подкидывает такие фокусы? Нападает, запускает в мозг когти, рвет. Надо действовать – надо уходить, а племянницу авось нелегкая выведет.

В свете луны старушка встала так, чтобы целовавшаяся Полина хорошо ее видела. Мужчина сейчас не мешал им – к его изумлению и восторгу, ему не пришлось особенно никого уговаривать – из-за этого он весь встал на дыбы и бродил руками по женским плечам и рубашке, все это очень его поглощало. Теперь старушка могла засучить рукава и приступить. Барбара покинула заросли. «Ты думаешь твое стремление к самостоятельности не найдет у меня отклика? Ты думаешь, мы будем вынуждены отдалиться друг от друга как расходящиеся трещины на асфальте? Детка, я не мясник, у которого он выпросил твои кости. Рост, вес – по-моему, он парень что надо. Хотя почему парень? Ему ведь уже за тридцать. Закончил школу примерно когда ты родилась. Уже-уже, сейчас я уйду. А потом мы будем вместе исправлять глупости, которые ты натворила».

Введенный в заблуждение ее горячностью, Хромцов поднял голову, посмотрел на Полину сверху вниз все еще удерживая в объятьях.

– Ты нужна мне. Сейчас… – прошептал он и вновь стал клониться. Но остановился, заметив, что девушка сузив глаза изучает пригорок, ведущий к поселку.