Читать книгу Моя милая Софи - Анастасия Александровна Колдарева - Страница 1

Художественный салон был впечатляющим – одним из тех магазинов, откуда попросту невозможно уйти без принуждения. Цены в нем были космическими, а товары недостижимыми, как соседняя галактика, и оттого тоскливо желанными. В Академии этот салон шутливо прозвали «смертью художника», ибо позволить себе покупку здесь могли разве только отпрыски олигархов или профессионалы, уже заработавшие репутацию и гонорары; а студентам нищебродам, вроде Софи, приходилось довольствоваться лишь голодным созерцанием витрин. Здесь продавалось все: от канцелярских скрепок до масла, акрила и акварели лучших мировых производителей. Софи заглядывала сюда время от времени, предаваясь мечтам о несбыточном, словно жадные взгляды на вожделенную краску или хлопковую бумагу могли совершить чудо и прибавить денег в пустых карманах.

Сегодня возле витрины с акварелью у нее перехватило дыхание: на самом видном месте появилась роскошная деревянная коробка «Рембрандт» от Ройал Тэлэнс: сорок восемь кюветов волшебства. От ценника, прикрепленного к откинутой крышке, у Софи помутилось перед глазами, а в горле запершило. Видимо, коробка с акварелью представляла собой какой-то особо ценный музейный экспонат, и он был очень дорог хозяевам магазина: не дай бог купят. Переводя дух, Софи на миг зажмурилась. Что ж, ей было к чему стремиться и куда расти. И все же – боги милосердные! – откуда брались эти астрономические цифры о трех знаках до запятой? С потолка? Софи зачарованно застыла перед запертым застекленным шкафом, потерявшись в палитрах, гаммах и магических названиях: Ройал Тэленс, Мэймери, Винзор и Ньютон, Гольбейн… Рядом находилась полка поскромнее – труба пониже, дым пожиже. «Белые Ночи» от Невской Палитры – тоже ничего себе краски; впрочем, чуть грязноватые, чуть грубоватые, с проблемной светостойкостью в красно-фиолетовой гамме и мешаниной пигментов в коричневой… Ну а куда деваться? Надо же чем-то рисовать. Можно было бы за пару недель сэкономить на обедах и купить один тюбик «Рембрандта», миллилитров пять. Церулеум, например, или землю зеленую. Он как раз стоил как полкоробки «Белых Ночей».

Краем глаза Софи заметила, как разглядывают ее молоденькие продавщицы: оценивающе и чуть насмешливо, с головы до пят, – и ощутила, как деревенеет тело, а щеки заливает горячий румянец. Она мигом представила себя со стороны: стоптанные кроссовки, джинсовая юбка и поношенная куртка с капюшоном, а через плечо – кожаная сумка, вытертая и вылинявшая за годы до зеленовато-серого оттенка. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, какие мысли посещали продавщиц при взгляде на очередную студентку Академии, сиротливо топтавшуюся у витрины и вымучивавшую на лице выражение сомнения. Раздосадованная, Софи собралась гордо двинуться к выходу, как вдруг тренькнул дверной колокольчик. Внимание продавщиц мигом переключилось на вошедшего, скучающие лица просветлели и исполнились благоговейного восторга – не иначе как пожаловал Клиент с большой буквы. Софи подавила желание высунуться из-за витрины и тоже поглазеть на посетителя. По крайней мере, теперь она могла покинуть магазин, не теряя достоинства, – проще говоря, улизнуть под шумок. Однако радость ее улетучилась, едва лишь раздался спокойный низкий голос с легким французским акцентом:

– Сколько ты предлагаешь? Пять машин в год? Это смешно, я сам могу приобрести пять машин для собственного гаража. Двести пятьдесят тысяч за авто? Все равно смешно. У меня на сегодня уже четверо клиентов, готовых платить и по двести пятьдесят, и по триста тысяч евро за эту машину, а до конца года…

Софи вдруг сообразила, что задержала дыхание и не в состоянии сдвинуться с места.

– А вот это их проблемы, не наши!..

Откуда он здесь? Зачем он здесь?

– Хорошо, пусть будет десять для начала. Согласен. К завтрашнему дню жду документы. И держи меня в курсе насчет Альмир. Так… – судя по всему, разговор завершился. – Добрый день, мадемуазель, – обладатель бархатного голоса обратился к одной из продавщиц – та расцвела в улыбке.

Софи обреченно дождалась, пока говоривший приблизится к витрине, за которой она притаилась.

Александр Аверонский. Гремучая смесь дьявольски привлекательной внешности, утонченных манер и опыта, накопленного без малого пятью сотнями прожитых лет. Ее семейное проклятие. Вампир, не боящийся солнечного света. С тех самых пор, как ее много раз «пра» прадед поклялся очистить мир от этого кровососа, началась охота, сменившая с течением веков не одно поколение ее предков. Отец от семейного «дела» самоустранился, еще в конце девяностых, сразу после ее рождения переехав в Москву и прихватив с собой маму, а вот дядя Андрей Васильевич счел долгом чести поддержать традицию. Он и сына своего воспитывал соответственно: первый осиновый кол парнишка смастерил в четыре года. Софи пошла по стопам дяди. Портативные вампиропротыкатели, конечно, не мастерила, но ей не раз доводилось вытаскивать из цепких лап Аверонского того же Макса – мальчишка прямо-таки бредил желанием испытать на Аверонском свои безумные изобретения. Что бы он без нее делал, глупый ребенок, торопящийся вырасти… или умереть.

Ноги по-прежнему ее не слушались, тело обмякло. Так бывало всякий раз, когда ей доводилось встречаться с этим… человеком. Холод заструился по жилам. Только бы он ее не заметил, только бы увлекся общением с продавщицами и не обратил внимания на серую мышку в углу. Обмениваться приторно-светскими улыбками и двусмысленными фразами, за каждой из которых вырастало обещание могильной плиты, осинового кола или клыков в вене, не возникало ни малейшего желания.

Но как бы не так! Естественно, Аверонский ее увидел. Улыбнулся, чуть глумливо подняв брови, и направился прямо к ней. Софи вздохнула, отворачиваясь обратно к витрине с красками, и сосредоточилась на своем блеклом отражении в стекле. Когда он встал рядом, заложив руки за спину, его отражения, разумеется, не появилось.

– Софи?

– Александр? Вас теперь можно встретить всегда и везде.

– В затворе тяжко, в склепе холодно.

Плоская шутка. Одна из привычного арсенала.

– Ну зачем же в склепе. Вам положено сидеть в офисе и строить планы по завоеванию мира.

– Скука, Софи. На свежем воздухе думается легче и планы, соответственно, получаются удачнее. А тебя можно поздравить с совершеннолетием?

Софи вскинула на него удивленный взгляд. Он демонстративно ответил тем же.

– Неужели я ошибся? У тебя не день рождения? Или тебе еще нет восемнадцати?

– Не ошиблись.

– Вот видишь, – Аверонский удовлетворенно улыбнулся, сверкнув безупречной полоской зубов. – Тогда поздравляю! Пусть сбудутся твои самые заветные мечты, – он многозначительно выдержал паузу и понизил голос, – кроме одной. Хотя сомневаюсь, что мечту вогнать меня в гроб можно назвать заветной. В столь юном возрасте мечтать полагается о более романтичных вещах.

– Действительно, – согласилась Софи. – Вы – не единственная моя забота.

– Есть еще искусство. И учеба.

Софи снова кивнула. Ох, поскорее бы он вспомнил, за чем явился, и переключился на ассортимент товаров.

– Мадемуазель! – позвал Аверонский, обернувшись к ближайшей девушке за прилавком.

Софи мысленно отметила, что латышское обращение kundze в его устах прозвучало бы не просто нелепо – смешно. Как издевка.

– Чем могу помочь? – пропела девушка, лучезарно улыбаясь.

– Можно посмотреть поближе… скажем, вот на эту коробку?

– Да, конечно, замечательный выбор, – ошеломленно выдохнула барышня и поспешила за ключом от шкафчика.

Щелкнул замочек, и стеклянные дверцы распахнулись.

– Тебя ведь интересует «Ребмрандт»? Выбирай.

До Софи не сразу дошло, что слова обращены к ней. Выбирай. Она испуганно уперлась взглядом в его лицо. Может, ослышалась? Нет, денег-то у него не меряно, он с легкостью мог бы скупить все в этом художественном раю вместе с помещением, самим зданием и даже целым районом. Но предлагать ей выбрать? Чтобы она воспользовалась его деньгами, его властью, его…

– Это не подкуп, дорогая, – спокойно произнес Аверонский, разглядывая деревянный пенал с акварелью. – Не означает примирения и вообще ничего не меняет.

– Мне… не нужно, – выдавила Софи, силясь проглотить ком, заткнувший горло. Вожделенная коробка с красками могла принадлежать ей… В ушах шумело, звенело, гремело. Руки отнялись. Губы задрожали.

В чем дело, Софи? Он не впервые над тобой издевается, дай уже ему сдачи! Не продавайся за коробку красок!

– Ну конечно, – Аверонский хмыкнул. – Тебе ничего не нужно. – Он вручил «Рембрандт» продавщице: – Я возьму. Еще подберите набор кистей, пенал, бумагу… Ну, вам виднее.

– Кисти белка? – промурлыкала девушка, чрезвычайно довольная общением с приятным клиентом – что ни говори, а «музейные экспонаты», бывало, пылились на полке и по году.

Аверонский вопросительно взглянул на Софи, но у той отнялся язык.

– Разумеется, – согласился он.

– Нам недавно завезли замечательную немецкую хлопковую бумагу, – защебетала вторая продавщица, сдергивая откуда-то с верхней полки за прилавком пару огромных альбомов нестандартного формата.

– Я же сказал: на ваше усмотрение, – с нажимом произнес Аверонский.

– Что-нибудь еще? – уточнила первая.

«И полцарства в придачу!» – едва не вырвалось у Софи.

– Достаточно для начала, – сказал Аверонский.

«Для какого такого начала»? – мелькнула тревожная мысль, однако вежливый жест Аверонского уже приглашал к кассе, и Софи на нетвердых ногах поплелась вдоль прилавка. В голове назойливо крутились цифры, складываясь в нечто фантастическое, и все происходящее казалось нереальным. «Сколько же я буду ему должна? И когда наступит время платить? Ведь это не может быть подарком, не может быть бескорыстно. Нельзя ничего брать… Или нет, возьму – и швырну в его самодовольную физиономию! Пусть подавится своими подачками, путь увидит, что я неподкупна и не заключаю сделок с врагами, как и все в моем роду! Я не опозорю предков, я себе заработаю и на краски, и на жизнь, вот только закончу учиться и устроюсь на работу… Когда-нибудь, лет через пять».

Однако тонкий голосок здравого смысла надорвался от визга и издох, едва лишь пакет с покупками очутился в дрожащих руках. Стеклянные двери магазина открылись, в лицо дохнула городская осень, и Софи сама не поняла, как оказалась на крыльце.

– Тебя подвезти? – заботливо осведомился Аверонский. Его черная «шестерка» BMW красовалась напротив входа. Софи тупо уставилась на хищную морду машины, и ее вновь захлестнуло страхом.

– В другой раз, – пробормотала она, отступая, понимая, что не в силах воплотить в жизнь красочную картину, нарисованную воображением: не в силах не только ли швырнуть в лицо Аверонскому, но даже просто уронить на мостовую содержимое пакета.

Аверонский пожал плечами и открыл дверцу. Вот сейчас он сядет за руль, скроется за тонированными стеклами, и она никогда не разгадает загадку, откуда взялась эта неслыханная щедрость. И зачем он вообще заходил в этот салон: ведь не ради того, чтобы преподнести ей подарок, ей-богу. Однако прежде, чем сесть в машину, Аверонский оглянулся.

– Все равно ты будешь моей, – вдруг произнес он тихо, но так отчетливо, словно голос прошелестел в голове. Глубоко, с наслаждением вдохнул влажный октябрьский воздух, прищурившись и окидывая каменные громадины старинных домов мечтательным взором. – Рано или поздно.

И исчез за дверцей. Софи проводила его автомобиль растерянным взглядом.

– Как-то… двусмысленно, – прошептала она, бессознательно прижимая ладонь к груди. Там, под шерстяным свитером, под блузкой на цепочке висел тонкий серебряный крестик.

***

Тем же вечером, прикопав новоприобретенные сокровища в недрах книжного шкафа и старательно давя в груди восторг и сладостную дрожь предвкушения, Софи отправилась в библиотеку.

Неприметная табличка над огромной дверью, просторный вестибюль, широкая винтовая лестница, вьющаяся вокруг решетки лифтовой шахты, арочные ниши в стенах – столетие назад в них стояли чугунные подсвечники, а теперь были встроены прикрытые запыленными плафонами светильники. Побелка на стенах давно не обновлялась, поэтому зажелтела и покрылась темными пятнами, а лестница тянулась бесконечно, каждый пролет вмещал по двадцать ступенек. Но Софи нравилось приходить в это здание. Полутемные пролеты и гулкий стук подметок об пол вызывали в душе смутную тревогу, словно память крепко держала в своих глубинах какие-то события, связанные с этим местом, словно это она, София Хелмс, когда-то жила в этом огромном старинном доме, разъезжала по балам и вот так же, как сейчас, поднималась по нескончаемым ступенькам. Тогда еще не существовало лифта, зато были шелка, муар, жемчуга, шляпки со страусовыми перьями и веера.

Лифт здесь не работал никогда, и наверх приходилось подниматься пешком. Библиотека занимала третий этаж целиком. Внизу, кажется, кто-то жил, на втором расположилась то ли туристическая фирма, то ли агентство, занимающееся проблемами эмигрантов, но сейчас дневная суета потихоньку сходила на «нет», и Софи удалось расслабиться.

Она не любила читальные залы: чье-то сдерживаемое, будто извиняющееся покашливание, шелест страниц, ерзанье на стульях и громоподобный звук шагов в напряженной, неестественной тишине. Ей нравилось забраться поглубже в одну из тесных, длинных комнат, где вдоль стен тянулись стеллажи, расставленные вдоль и поперек. И где не было света. Только лампы в каждом закутке. Захочешь – включай, устраивайся на потертом табурете и погружайся в чужую реальность. В мир чьих-то фантазий.

Но сегодня были не фантазии. Сегодня была странная, на взгляд сухой, тощей, пропахшей книжной пылью библиотекарши, подборка книг. Оборотни и вампиры. Вампиры и оборотни. «Трактат о вампиризме» Аннет Боже, «Мадьярские легенды и сказания» венгерского автора-составителя с непроизносимой фамилией, славянская мифология, средневековые суеверия, кое-что из художественной литературы. Зажав в зубах карандаш и воткнув блокнот между томами классики, Софи листала предложенные книги, то скептически хмурясь, то вздрагивая, то с замиранием вчитываясь в текст.

Описания вампиров разительно отличались между собой. Бегло пролистав по паре глав, Софи не стала трогать стокеровского «Дракулу» и «Упыря» Толстого. Все это – далеко не объективное восприятие авторами языческих суеверий. Все это – красочные и далеко не оригинальные фальшивки. Хотя кое в чем они перекликались с псевдонаучными трудами. А именно – и речи быть не могло о задатках человечности в вампирах. Алчные, порабощенные плотоядным голодом, одержимые демонами разврата и похоти покойники, богомерзкие твари, умертвия. Умерщвленные, но не мертвые. Nosferatu. Никакой души, одна оболочка, не способная ни печалиться, ни радоваться, ни любить, ни сострадать. Какая же гадость!

Софи с отвращением захлопнула «Трактат» и помахала перед носом рукой, разгоняя пыль.

До чего же люди консервативны, когда дело касалось мифологии! Откуда только бралось это слепое стремление сохранить в первозданном виде горстку языческих поверий? Получается, человечество веками менялось, создавая и разрушая один социальный, религиозный, политический строй за другим, из пещер перебираясь в замки, из замков – в пентхаусы, стремясь нырнуть все глубже, взлететь все выше, подчинить себе стихии. Все менялось. А вампиры – малочисленное, но все же общество, группа, организация, тайное сословие – да как угодно! – так и прозябали в могилах на старых кладбищах? И ни один не догадался выбраться, помыться, почиститься? Ну, Аннет Боже, это уж слишком!

Существовали, конечно, примеры такого парадокса – скажем, аборигены Новой Зеландии. Ну так их просто цивилизация не коснулась. Вампиры же, насколько известно, предпочитали густо населенные территории, где миллион возможностей затеряться в толпе, утолить свою гнусную жажду и не быть при этом прибитым к воротам серебряными гвоздями. Старые кладбища были хороши для простаков и романтичных идиотов. Любопытно, что бы сказала госпожа Боже, встретив Александра Аверонского? Принялись бы кричать «Изыди!» и осеняться крестным знамением? Или развернула очередной монолог на тему вампирского «бездушия»? Даже когда он галантно поцелует ей руку, пригласит станцевать под Венский вальс и заслушается Шопеном, прикрыв от наслаждения глаза? Бездушный? Пустой? Мертвый?

Софи поежилась, сдавив пальцами виски. Она пришла сюда найти ответ. Доказать, что у вампиров нет и не было этой необъяснимой, абстрактной составляющей человеческого естества – души. Что они мертвы – мертвее не бывает! И вся эта макулатура, разложенная у нее на коленях, на полках поверх слипшихся томов Байрона не просто доказывала, а кричала: нет, не было, не будет! Отчего же сердце отказывалось соглашаться? Отчего базарный «трактат» Боже представлялся ей диким, омерзительным фарсом? Не оттого ли, что просто хотелось совсем иной «правды»? «Правды» о душе в отравленном теле? Не потому ли, что сегодня что-то шевельнулось в груди: сомнение, подозрение, надежда?

Подарок на день рождения – это еще не человечность. Подачка, взятка, самолюбование. Жест скучающего фермера, кормящего свинью из руки перед забоем. Он мог быть чем угодно! Достаточно вспомнить те случаи, когда она видела торжествующую злобу в демонических глазах Аверонского. Бывало, клыки успевали клацнуть в сантиметре от ее горла за миг до того, как Макс или Андрей Васильевич приходили на помощь. А сколько раз Аверонский предрекал ей посмертное блаженство в вампирском обличии фразой: «Присоединяйся ко мне, София»!

Но еще ни разу с его губ не срывалось: «Ты будешь моей». Ни единого разу.

Так не потому ли теперь хотелось надеяться, хотелось верить, хотелось разглядеть прекрасного принца под личиной чудовища? Чего уж душой кривить, Аверонский нравился ей всегда, сколько себя помнила. Андрей Васильевич высек бы ее ремнем, если бы только заподозрил, а Макс – тот вообще замкнулся бы в презрительном молчании лет на двести. Да и что вообще значит «нравиться»? Найти симпатичным красивое лицо, даже зная о кровавой природе его обладателя? Ведь тем ее «нравится» и ограничивалось, она бы в жизни не рискнула даже помыслить о большем. Еще не сошла с ума. Сожаление – вот максимум, на который мог рассчитывать Аверонский, если бы задался целью очаровать ее. На который мог рассчитывать вампир. А человек? Или даже вампир, если у него вдруг окажется душа?

Да нет, глупости. Дело не в авторах-теоретиках, мастерски оперирующих лишь собственными догадками, в жизни не видевших ни одного вампира и, скорее всего даже не верящих в их существование. Дело в том, что убийство – это всегда бездушие. И вот на это возразить было нечего. Пусть убийца из «Леона» боготворил свою ктенанту и пил исключительно молоко, от этого он не переставал быть убийцей. Пусть Аверонский божественно играл на фортепьяно и разбирался в мировой живописи. Душа к этому отношения не имела.

Долго еще Софи могла сидеть вот так, ведя мысленные дебаты в попытке разобраться, если бы не раздались тяжелые шаги и скрипучий, как заржавленные дверные петли, голос не вспорол полумрак зала:

– Есть кто? Библиотека закрывается.

Софи испуганно глянула на часы. Ну беда! Без десяти восемь! Торопливо схватив книги, она выскочила на свет.

– Простите, Ирина Анатольевна! Зачиталась. Куда убрать?

Библиотекарша смерила ее неприязненным взглядом поверх толстых стекол очков:

– Иди уж. Оставь здесь.

Наспех поблагодарив, Софи натянула на себя куртку, убрала блокнот с карандашом в сумку и выскочила в коридор, а оттуда – на лестничную площадку. Она давно должна была вернуться домой: пробежать несколько кварталов, обогнуть Бастионную горку и нырнуть в Старую Ригу. В центре города всегда было светло: горели огни кинотеатров, сияли витрины магазинов, светились окна бесчисленных кафе и баров. Плохо только, что дома наверняка волновались, аккумулятор в телефоне некстати разрядился. А еще у нее сегодня был день рождения…

Идти по вечернему городу и впрямь было легко, пока Старая Рига с ее мощеной мостовой и узкими переулками не приняла Софи в свои мрачные средневековые объятия. Тут Софи ускорила шаг, сердце в груди забилось быстрее. Осталась позади бесформенная крошечная площадь, куда выходили двери сразу трех банков, скрылись из виду жуткие красные тенты и столики с надписями «Coca-Cola». Неприятное предчувствие мурашками поползло по коже…

– Вечность без любви не стоит того, чтобы ее прожить, – меланхолично протянул скучающим голосом кто-то, притаившийся во мраке подворотни.

Софи вздрогнула, озираясь. Из густого ночного мрака в тесном переулке вынырнул субтильный юноша: темноволосый, напомаженный, бледный как смерть, с налитыми кровью бычьими глазами, ужасно контрастировавшими с рокерским прикидом.

– София, как же я по тебе скучал, – тяжко вздохнув, изрек он.

– Не подходи, Виктор, – Софи попятилась, нащупывая дрожащей рукой цепочку на шее и вытягивая из-за воротника крестик.

– Почему? – юноша склонил голову на бок, и внушительный залитый лаком начес на его темени скособочился. – О, драгоценная София, сколько вдохновенных стихов я посвятил тебе за время нашей разлуки! Я прочитаю, хочешь?

Софи покосилась по сторонам: не убежать, не спрятаться. Догонит. До дома рукой подать, но она не успеет. Пусть уж лучше он читает свои стихи, пусть тянет время.

Картинно разведя руки в стороны, Виктор с выражением прочел:

– Над безмолвием снега потерянный взгляд.

Вроде, снова весна, но не стало теплей:

Тот же холод, и ветер, и вновь наугад

Ты идешь в темноте по жизни своей…

      Не дослушав, Софи рванулась прочь. Бесполезно. Он уже стоял на пути с распахнутыми объятиями.

– Почему же не в радость, почему лишь тоска?

Почему идет снег за окном и внутри?

И с трудом подбираются в строки слова,

И отравою грусти пропитаны дни?

Стиснув холодными пальцами запястья, он оттолкнул ее от себя. Софи чудом удержалась на ногах и попятилась, не сводя взгляда с кошмарной маски, в которую превратилось лицо ее бывшего одноклассника. Тот ухмыльнулся, и его губы разомкнулись, обнажая растущие клыки.

– Нравится? – спросил Виктор.

– Нет. Ты можешь лучше.

Заговорить его во что бы то ни стало! Не дать ему напасть! Кто-нибудь обязательно высунется из окна или выйдет из подъезда, а может, Андрей Васильевич уже отправился на ее поиски, и Макс где-нибудь рядом заряжает свой портативный метатель осиновых кольев.

– Твоя холодность повергает меня в уныние, София. Твоя душа покрыта коркой льда, но я знаю: внутри огонь! Пламя, пожирающее меня при одном только взгляде на твое прекрасное лицо, поистине невыносимо, – сообщил Виктор, продолжая томно вздыхать.

– Не надо, – окоченевшей ладонью Софи нащупала позади себя ручку двери.

– Мы были бы чудесной парой! – драматично взвыл вампир, неожиданно впадая в бешенство. Он и при жизни не отличался уравновешенностью, но после того, как некто из прихвостней Аверонского закусил им на ужин, превратился в конченного неврастеника. – И будем еще не одно столетие.

Дверь оказалась заперта. Уже не таясь, Софи в отчаянии подергала за ручку – куда там! Кинув затравленный взгляд на Виктора, она рванулась прочь.

– От меня не скроешься! – ей в спину ударил взрыв сатанинского хохота. Мимолетный шелест крыльев – и вампир грянулся перед ней оземь, наслаждаясь собственной силой – и ее страхом. Софи ударилась в его худосочную грудь и отскочила, готовясь метнуться обратно.

Однако прежде, чем ей выпала возможность снова испытать везение – или, точнее, невезение, – кто-то схватил Виктора сзади. Софи остолбенела, глядя на то, как эффектно вырисовывается из тьмы Александр Аверонский, придерживая Виктора за шиворот.

– Это ты угнал машину из моего салона? – вежливо осведомился он, не обращая на Софи внимания.

Ноги Виктора оторвались от земли, и он захрипел и задергался, суча руками.

– Ответ не верный. Повторяю вопрос: куда ты дел Феррари 488 GTB две тысячи пятнадцатого года? Если не скажешь и на сей раз, конец твой будет печален.

Выпучив глаза, Виктор уставился на аккуратно отесанный, круглый деревянный колышек с резным набалдашником на конце рукояти – для пущей острастки Аверонский неторопливо продемонстрировал его во всех ракурсах. Виктор снова издал задушенный, утробный рокот. Воротник застегнутой куртки пережал ему горло, и даже если чистосердечное признание вкупе с раскаянием рвалось наружу, выдавить из себя членораздельного слова он попросту не мог.

Аверонский с сожалением хмыкнул:

– Ну, тебя предупреждали.

И не потрудившись даже замахнуться, точным движением вогнал кол в хилую грудь по самое основание. Дерево вспыхнуло, вокруг него тугим узлом завязался жгут белого пламени и расползся по дергающемуся телу, сдирая кожу, мышцы, сухожилия и кровеносные сосуды и перетирая в пыль кости. Спустя мгновение о существовании Виктора напоминал лишь осыпавшийся на мостовую пепел.

Аверонский брезгливо отряхнул руки, затем повернулся к Софи. Та застыла, ни живая ни мертвая, холодной ладонью тщетно охлопывая себя по карманам, бессознательно ища хоть какое-нибудь оружие.

– А, Софи, добрый вечер. Прошу прощения, я, кажется, помешал вашему общению.

– Ничего, – выдавила она. – Виктор уже… собирался уходить.

– Да, я заметил, – с ноткой иронии согласился Аверонский и стряхнул с рукава пальто несуществующие пылинки. – Надеюсь, вы успели выяснить отношения? А то я несколько погорячился.

Софи сглотнула – лишь воздух покатился по пересохшему горлу – и констатировала:

– Вы спасли меня.

– Ну разумеется, я тебя спас. Для себя.

О, нет.

– Не дрожи, моя милая. Я уже ужинал сегодня и тебя не трону. День рождения – это святое.

– А… – Софи покосилась на пепел у ног Аверонского.

– Ах, это, – тот отступил, стряхивая хлопья с ботинок. – Поганец возомнил себя всесильным и умыкнул машину прямо из автосалона. Ума не приложу, кто позарился на это не обремененное интеллектом ничтожество и обратил в вампира – я-то здесь точно ни при чем. Дурной наряд, дурные манеры и дурной апломб – не стоит о нем жалеть: днем раньше, днем позже он все равно сыграл бы в ящик. Иди домой, Софи, сделай выкраску «Рембрандта». Некоторые, кстати, считают эту акварель лучшей в мире, знаешь? Или сыграй Бетховена. Наслаждайся жизнью.

Софи показалось, ночной мрак дохнул на нее потусторонним, могильным холодом, и все тело покрылось инеем, когда Аверонский приблизился к ней и аккуратно заправил за ухо прядь волос. Софи моргнула: спустя мгновение перед ней простиралась лишь пустынная ночная улочка.

– Софи! – раздался окрик Макса, а вскоре и он сам выскочил из-за поворота, размахивая карманным фонариком и деревянным колом. – Ну слава богу! Где тебя носит?! Мы с отцом уже с ног сбились. Почему у тебя телефон отключен?

Мальчишка подбежал к ней и остановился, задыхаясь и уперев руки в бока.

– Эй, что стряслось? Ты увидела привидение? Или он был здесь? Кто-нибудь из них? – Макс понизил голос до заговорщицкого шепота. Как любой десятилетний пацан он бесконечно обожал игры в конспирацию, а также шифры, ребусы, погони, слежки и картинные угрозы муляжу Аверонского, наспех вырезанному из картона. До реальных угроз тоже частенько доходило, и Софи это сильно напрягало: кузен всерьез рассчитывал угробить вампира собственноручно и прилагал максимум усилий, чтобы это случилось как можно скорее.

– Так и есть, привидение, – буркнула она, обнимая его за плечи и разворачивая в обратную сторону. – Виктор приходил. В последний раз.

– Проклятье! Сама с ним разобралась, да? Присвоила себе все лавры? Нечестно, Соф! Я же предупреждал, что собираюсь испробовать на нем свой новый колострел на автономном питании! Модифицированная модель опытного образца номер пятнадцать, рабочее название «Зубы на полку», работает от шести пальчиковых батареек, потребляемая мощность в сравнении с прошлой моделью уменьшена в одну целую две сотых раза, плюс добавлены всякие мелочи вроде встроенного патронажа с кольями, емкости для святой воды и резака для крестовой заточки пуль. Ну почему ты такая вредина, а? – Макс разочарованно вздохнул.

– Идем уже, я с голоду умираю. А за этих не волнуйся, их на всех хватит. К сожалению.

Подтолкнув Макса вперед, Софи осторожно перешагнула прах Виктора и подумала, что завтра его смоет осенним дождем, и от бывшего одноклассника не останется ничего: ни пепла, ни стихов, ни воспоминаний.

***

Александр Аверонский задумчиво брел по улицам Старой Риги. Тьма неотступно следовала за ним: тьма боли, смерти и одиночества. Странное дело, сегодня ему не хотелось играть в охотника и жертву. Легкой добычи тоже не хотелось. Он мог получить любого из редких прохожих, встречавшихся на пути: усталую женщину, высунувшуюся из подъезда и зовущую загулявшую кошку; долговязого подростка, прячущегося от отца под окнами квартиры с сигаретой в руках, или старика-астматика, возвращавшегося с прогулки по набережной. Мог, но не хотел.

Люди! Слабые, трусливые, слепые. Кончина одного никогда не вразумит остальных: в погоне за деньгами, силой и властью остальные так и продолжат слетаться на огонь, словно мотыльки на свет уличного фонаря. И от чужого горя открестятся, как от проказы: не я в гробу, и слава богу. Люди…

А ведь когда-то и он был человеком. Много веков назад. Из памяти давно изгладились те – человеческие – воспоминания: тепло и холод, страхи и сомнения, привязанности… Теперь ему принадлежали эти улицы, эта ночь, эти люди, и он ни за что на свете не променял бы обретенное могущество на яркость былых впечатлений. Разве только… Странное, извращенное удовольствие видеть в чьих-то глазах искреннюю благодарность. Сквозь смятение, изумление, недоверие и напряженное ожидание подвоха – все равно благодарность! Не взирая на годы вражды – благодарность! Как мало, оказывается, человеку требовалось для счастья: всего лишь кинуть кость, как голодной собаке.

Александр наморщил лоб и поднял глаза от залитой мертвенным светом единственного фонаря мостовой. Навстречу шла женщина. Цыганка. Нечесаные волосы сколоты на затылке в неряшливый пучок, черные как смоль брови, острые, грубые скулы, изможденное тело под старым цветастым отрепьем. Рваная шаль ее не грела, а босые ступни привычно ступали по холодным камням.

Александр остановился.

– Возьмите, – произнес он, подходя ближе и снимая пальто.

– Не нужно, – женщина отшатнулась от него, словно от чумы. – Сам носи свои французские тряпки.

Почему эти слова его не насторожили?

– Вы же замерзли. Берите, мне ничего не надо взамен.

А ведь это почти правда, вдруг подумал Александр. Не ради фарса он завел эту беседу. Неужели лишний раз захотелось прочесть благодарность в человеческих глазах?

– Твои чары на меня не действуют. Думаешь, я обычная поганая нищенка? Но я знаю, – она посмотрела на него в упор. – Ты исчадие ада, вампир.

– Надо же! – усмехнулся Александр, перекинув пальто через руку и внимательнее приглядываясь к собеседнице. – Бедная леди видит меня насквозь? Будьте осторожнее, пока не накликали беду на свою прозорливую голову.

– И ты тоже, чудовище. Будь осторожен.

Александр расхохотался.

– Только не говорите, что заколдуете меня! Дорогая моя, ваша красота уже сделала это.

– Как и твоя, – с отвращением выплюнула цыганка. – Но я не поддамся.

– Почему нет?

– Потому что ты – смерть, глумящаяся над жизнью. Скажи, вампир, что ты думаешь о жизни?

– О жизни? – зачем-то переспросил он.

– О жизни и о людях.

– Ничего не думаю.

– Врешь. Ты их презираешь. Но презирать можно лишь тех, кого боишься. Или тех, кому страшно уподобиться. Что если ты вдруг станешь, как они: слабым, трусливым, слепым? – произнесла нищенка многозначительно, словно читая его недавние мысли.

– Вы не в себе, – заключил Александр, подавляя невесть откуда взявшуюся тревогу. Ведьм, гадалок и полоумных он встречал и раньше, ему и с телепатами доводилось иметь дело. Но никогда никто из них не вызывал в нем столь явного отвращения, а тем паче паники. Что-то смущало его сейчас, что-то толкало убраться прочь, наплевав на эту полоумную с ее хамскими речами. Ей и помогать не надо: едва ли она переживет грядущую зиму. И в то же время грубая, первобытная сила держала его, не отпуская. Нет, он не сбежит. Он выпьет из этой чаши, и тогда поглядим, кого – или чего – боится она сама.

– Я знаю, мне не сбежать от тебя, – заметила женщина с недоброй усмешкой. – Но покуда я еще в состоянии, я проклинаю тебя. Ты будешь страдать, как страдают те, кого ты презираешь. Ты испытаешь боль и страх, холод и беспомощность, твоя тьма рассеется, твое могущество рассыплется прахом, и ты умрешь, как умирают смертные, от старости и болезней, – в одиночестве, потому что не найдется человека, который смог бы полюбить такое чудовище.

Она заговорила на своем наречии, и от белиберды, срывавшейся с ее губ, Александр буквально осатанел. Бешенство овладела им, и прежде, чем проклятие могло вступить в силу, – а он не горел желанием проверять, вступит оно в силу, или нет! – он схватил женщину и вогнал клыки глубоко в ее шею.

– Моей кровью в тебе ты проклят… проклят… – прохрипела та и затихла.

Аверонский отпустил безвольное тело, вытер губы. Несколько глотков он сделать успел, пока до него не дошел смысл сказанного. Нет, он ни на секунду не поверил в глупое пророчество, но кровь оказалась горькой на вкус. Такую нельзя пить, если не хочешь отравиться.

Аверонский посмотрел на распростертое у его ног тело, на черную лужицу, расползающуюся под головой. Повернулся и пошел прочь, не оглядываясь.

Она сама выбрала свою судьбу, безумная.

***

Александр проснулся от голода. Покрутился на постели, натянув до подбородка одеяло, пытаясь найти позу, в которой сильные, почти болевые спазмы в животе могли бы притупиться. Потер друг о дружку голые ступни. Проклятье, как холодно…

И проснулся окончательно.

Холодно? Ему – холодно?!

Распахнув слипающиеся от тяжелой, мучительной усталости глаза, он резко выпрямился. И застонал. Боль отдалась в затылке и в висках размеренным тиканьем. Разбитое, продрогшее тело превратилось в сплошной комок пульсирующих болью нервов, голова как чугунная, сама против воли склонилась к подушке, и он, опершись на руку, закрыл глаза. Мир тут же покачнулся и встал на дыбы. Вдобавок ко всему, затошнило. Аверонскому в его далекой смертной жизни доводилось испытывать похмелье, и теперешнее состояние больше всего напоминало именно похмелье – самое гнусное из тех, какое он вообще мог вообразить.

И тогда он вспомнил. Вспомнил все произошедшее ночью: босую цыганку в грязных обносках, ее невразумительное бормотание, полыхнувшую в груди ярость, горький привкус крови на губах и предсмертный хрип.

Невероятно.

Сдерживая рвущиеся наружу стоны, Александр включил торшер и сполз с кровати. Боже! Пусть это окажется отравлением! Он был готов проваляться хоть сутки, хоть двое. Подождут итальянцы, подождет неразбериха с Альпинами – пусть хоть весь мир рухнет и придется восстанавливать его из руин и пепла по крупицам! Пусть! Только бы не оправдалось худшее – и сумасшедшее! – подозрение.

Держась за стену и избегая резких движений, Аверонский отодвинул дверцу встроенного в стену платяного шкафа. Та послушно отъехала, за ней открылся длинный ряд вешалок с костюмами. Аверонский развел их руками. Ничего. Голая стенка со следами креплений. Проклятье! Он же сам приказал снять с нее зеркало! Шумно выдохнув, он обвел спальню тяжелым взглядом. Нет, в его доме не было зеркал: ни одного, даже самого маленького зеркальца, даже на бритвенном станке (как, впрочем, и самого станка), даже на шариковой ручке, даже на телевизоре, музыкальном центре… Взгляд скользнул по необъятной стереосистеме, жадно потянулся дальше. И вернулся, ибо по обе стороны от проигрывателя возвышались полки с компакт-дисками – сохранил когда-то в качестве интерьерного архаизма.

Как преодолевал расстояние до этих полок, Аверонский потом вспомнить не мог. В памяти запечатлелся лишь тот миг, когда негнущиеся пальцы, буквально разломав коробку, выхватили диск, и на его радужной поверхности всплыло серое, почти покойницкое лицо. Болезненно воспаленные глаза, спутанные, торчащие в разные стороны волосы и даже на вид жесткая, как наждак, щетина.

Аверонский вернул диск на место. Следующим пунктом было лезвие, хотя теперь, когда он видел собственное отражение, какие еще требовались доказательства? И все же он перерыл обе прикроватные тумбочки. Ничего не обнаружив, снова достал первый попавшийся диск – «Орган Домского собора» – и попытался его переломить. Не тут-то было! Диск гнулся, как резиновый, а у него – у самого могущественного вампира современности! – не хватало сил его сломать. Устав бороться, Аверонский со всей скопившейся злостью полоснул острым пластмассовым ребром по руке. Проклятия сотрясли воздух. «Домский орган» вывалился из окровавленных пальцев, и следом за ним осел на пол Александр Аверонский.

Его били судороги. Обхватив голову руками и крепко зажмурившись, он отчаянно пытался проснуться. Стоит ли говорить, что безрезультатно? Потом в глубине измученного тела перегорел какой-то предохранитель, и он с ужасом осознал: он стал человеком. Обычной смертной тварью, ничем не лучше вчерашней цыганки, или Кристофа Дюруа, или малолетних выродков того же Андрея Хелмса. И сквозь впечатляющие картины краха собственной жизни особенно ярко представилось торжествующее злорадство на физиономии десятилетнего Максима Хелмса, заряжающего очередной свой «вампирострел» обычными болтами и ржавыми гайками. Больше никакой святой воды, никакой осины, теперь сгодится все. И сопливому охотнику за нежитью не придется мыть автомобили на парковках или расклеивать рекламные листовки в потугах наскрести денег на несколько граммов серебра.

Аверонский поднял голову.

Нет. Он отыщет способ вернуть былое могущество. Безусловно, отыщет. Сейчас он спустится в гостиную, откроет бар, плеснет себе коньяку, выпьет, а потом сядет и будет думать столько, сколько потребуется. Дел на сегодня не планировалось, но два-три звонка бы не помешали.

Да, и никаких накрахмаленных рубашек. Какие, к лешему, рубашки в такой зубодробительный холод?!

***

Додумался Аверонский уже через час. Теплый шерстяной свитер и рюмка элитного коньяка разом привели его в чувство и избавили от паники. Кроме того, улучшению настроения немало поспособствовал звонок из салона: менеджер сообщал, что «Аверо» может рассчитывать на двадцать машин к началу года. Новость заслуживала отдельной рюмки, после чего в голове у Аверонского даже всплыла ленивая мысль, что не так страшен черт, как его малюют. Мистицизм из его жизни испарился бесследно, однако банковские счета остались. Он по-прежнему был богат настолько, что мог в роскоши дожить до глубокой старости на одни только проценты от собственных вкладов. Он не растерял былых связей во всех концах света. Репутация по-прежнему работала на него. А о вампирской сущности и без того догадывались лишь единицы, да и те уже большей частью преставились.

      Погрузившись в глубокое кресло, Аверонский меланхолично дорабатывал в мозгу последние детали плана. В сущности, план был прост: снять наложенное проклятие. В последние годы развелось бесчисленное количество ведьм, колдунов, белых магов и прочих любителей перекинуться в карты с потусторонними силами, так что ему было из кого выбрать. Разумеется, девяносто девять процентов общей массы – шарлатаны, это данность и с ней придется смириться. Зато если просеять сквозь сито собственного опыта – и связей! – оставшийся процент, заплатить за работу, затем за молчание, а если потребуется, за похороны, все могло вернуться на круги своя. А кто лучше всех разбирался в магах и колдунах?..

Аверонский разыскал нужный контакт в памяти айфона. Абонент не отзывался долго – не иначе как испытывал его терпение.

– Луис? День добрый. Как там погода в Париже? Ах, в Марселе. А как в Марселе? Ну, отлично. Мне нужен маг, Луис, лучший в Европе, лучший в мире. Ты не понял. Черный маг. И чтобы без вопросов. Срочно. Я могу на нее рассчитывать? Ты уверен? Не подводил, но все когда-то случается впервые. Хорошо, я согласен подождать. Недолго. И тебе удачи!

Аверонский плеснул себе еще коньяку. Поднес рюмку к глазам, любуясь игрой света в коричневой жидкости.

– За здоровье всех присутствующих! – провозгласил он с ироничной усмешкой. – Буде здравы, бояре! Sante a vous tous!

Когда последние капли с позолоченной хрустальной каемки скользнули по губам бывшего вампира, тело охватила приятная теплая истома. Разогретая кровь прилила к щекам, и мир обрел почти привычные сочные краски.

Аверонский с усилием выкарабкался из гостеприимного кресла, пошатнулся, но устоял. Потер рукой подбородок. Ему срочно требовалась бритва. Плохо, что за ней придется ехать в город, но, в конце концов, человеческая еда в этом доме тоже отсутствовала. Аверонский придирчиво оглядел себя со всех сторон. Джинсы и черный свитер с высоким воротом. Сгодится. Насчет лица он уверен не был, поэтому потратил пять минут на умывание ледяной водой. Может, так нездоровые «следы вчерашнего порока» будут не столь заметны.

Отполированная до зеркального блеска «шестерка» дожидалась его в гараже в компании молоденького парнишки охранника, который бродил вокруг нее с выражением тоскливой зависти на лице. Завидев хозяина, паренек спешно ретировался в свою каморку у ворот, и Аверонский впервые почувствовал облегчение оттого, что не сделал кого-то вампиром.

***

– Бордовый цвет напоминает мне запекшуюся кровь, – с откровенной неприязнью в голосе проворчала Софи, вертясь перед зеркалом. – Макс!

– У? – из ванной высунулась заспанная физиономия с узкими щелками опухших глаз и розовой ручкой зубной щетки, торчащей из густой пены во рту.

– Как я выгляжу?

– Ак аыйно.

– Чего?

Макс выплюнул щетку, разбрызгав пасту.

– Как обычно, говорю.

– Совсем? – растерялась Софи. – Идет мне бордовый или нет?

Макс пожал плечами.

– По-моему, все супер.

И нырнул обратно в ванную.

Софи хмуро уставилась на свое отражение. Ассоциации с кровью, как назло, возникали самые отвратительные. Слишком гадкие, чтобы испытывать восторг от подаренной матерью куртки. Но она была просто обязана надеть ее, даже не взирая на то, что мать находилась за семьсот с хвостиком километров от нее, где-то в российской столице. Так уж получилось.

Беда заключалась в том, что ее лицо, не обремененное ни косметикой, ни наличием челки, ни украшениями вроде сережек или популярного ныне пирсинга, упорно не желало соответствовать навязанному бордовой кожей имиджу. Ну не шло корове седло, хоть ты тресни! Софи насуплено смотрела в зеркало, вдруг ставшее ей злейшим врагом. Потом в отчаянии подняла руку и расщелкнула заколку на затылке. Коса рухнула на спину, тугая и толстая, как канат. Софи с досадой вплела в нее растопыренные пальцы и принялась раздирать спутанные пряди волос. Наградила природа, ничего не скажешь! Кому два пера на голове, а кому два килограмма пакли, от которой расчески ломаются. А может, причесываться надо было чаще, чем два раза в неделю?

Она усмехнулась. Как ни странно, от самоиронии полегчало. Теперь стоило добавить красок. Глаза она трогать не стала, а вот губы не грех было подчеркнуть.

– Ты когда-нибудь уйдешь? – осведомился Макс, снова высовываясь в коридор. – Боже, Софи, что ты с собой сотворила?

– Нравится?

– Свят, свят!

– Дурак.

Софи сунула ноги в кроссовки, запихала шнурки внутрь и подхватила сумку и зонт.

– Сама дура, – поддразнил Макс. – Кикимора.

Софи захлопнула за собой дверь.

Пара сегодня начиналась в десять, можно было не торопиться. Прогуляться по аллеям «Эспланады». Насладиться тишиной и лиственным ковром под ногами, раздавить пару почерневших колючек от каштанов в прозрачных лужах, где отражались древесные верхушки и куда падали редкие тяжелые капли дождя, расходясь круговой рябью. Глухой шум машин, проезжавших по шоссе за зданием Академии, казался отголосками из другого мира. А здесь царили покой и умиротворение.

Виктор любил писать тут стихи. Прямо в центре города, отгороженном от окружающего всего лишь двумя домами и еще воображением. Прямо на той скамейке, растерявшей все перекладины сиденья и спинки, кроме одной. Прямо в ее присутствии. Софи нахмурилась: воспоминания нахлынули под стать ассоциациям с кровью. Странно, но она была не в силах вспомнить других моментов их недолгого и довольно прохладного романа, замешанного скорее на общих увлечениях, чем на обоюдной симпатии. Впрочем, Виктор мог думать и по-другому. Память услужливо и в подробностях воспроизводила перед мысленным взором Софи вампира, но не человека. Жестокая память.

Телефон в куртке тоненько запиликал незатейливую музыку. Софи подождала, пока включится полифония и отгрохает половину композиции, и только после этого приняла вызов.

– Софи! Чаошки!

– Привет, Инга.

– Анатомия отменяется, ты в курсе? – радостно прокричали из трубки. – Эзерс снова на больничном. Гуляем, Соф!

– Постой, точно?

– Зуб даю!

Инга в своем репертуаре.

Перекинувшись с ней еще парой ничего не значащих фраз, Софи отправила телефон обратно в карман и на минуту замедлила шаги, почти остановившись. Что теперь? Домой возвращаться? Сидеть три часа у Академии? Расположиться в парке и порисовать? Сходить к Бастионной горке? Она медленно двинулась вперед, глядя под ноги, и они сами понесли ее по давно заученному пути. Туда, куда она любила возвращаться снова и снова, чтобы уединиться, вспомнить, помечтать. Софи свернула на набережную.

Город просыпался. Проносились по мокрому от ночного дождя шоссе машины, и Софи провожала их яркие красные огни со щемящей тоской в сердце. Вантовый мост – раздвоенная внизу гигантская опора посреди реки и перекрытие на мощных тросах – был виден отсюда, как на ладони. Ее любимое место. Ее далекие детские воспоминания. Дорога в аэропорт. С неба сыпалась изморось, деревья, отражаясь в грязных лужах, царапали облака голыми черными ветками. Софи шла по гранитному берегу Даугавы, погрузившись в тревожные раздумья, глядя на хмурые тучи, распухшие от воды и грузно ползущие со стороны залива над мостом, над черепичными крышами домов, над острыми шпилями католических и лютеранских соборов. Вдалеке за спиной из серой утренней дымки выступали блеклые очертания еще двух мостов и уходящая в небо, почти бесплотная игла телебашни. Застрявший в межсезонье, вытканный из чьих-то сновидений, заколдованный город. Он существовал в своей особой реальности, будто вплавленный в лед или янтарь. Он дышал той же тревогой, что и двести, и триста лет назад. Он со своими готическими соборами был воплощенной вековой историей, и порой возникало ощущение, что все это не наяву, что это Китеж поднялся со дна Светлояра и вот-вот погрузится обратно, оставив после себя одну лишь дикую природу да отражение в воде, подернутое рябью. Кричали чайки, разрезая крыльями мутную высь, и клубились дождевые тучи над шпилями башен, и ветер приносил с реки тревожные запахи осени.

Да, это была настоящая осень: дождливая, ветреная, ржавая от прихваченных морозом листьев и пропитанная предчувствием долгих зимних холодов. Софи любила ее именно такой.

Неторопливо и размеренно билось сердце. Софи дышала полной грудью, с каждым вдохом вбирая в легкие жизненную силу, с каждым выдохом выталкивая из тела, из мыслей усталость. Это была поэзия…

А впереди ее ждала проза.

Очень странная проза.

Подозрительно знакомая черная «шестерка», прижатая к обочине полицейским Фордом. Угрюмый широкоплечий лоб в зеленой куртке что-то меланхолично втолковывал владельцу BMW, помахивая его правами. До Софи долетали обрывки скупых, свистящих фраз. Владелец стоял к ней спиной, опершись одной рукой о крышу машины и непринужденно скрестив ноги – с этаким скучающим аристократизмом можно, например, цедить из горла «Метаксу», а уж никак не дышать на дорожных полицейских густым перегаром. В том, что водитель пьян, сомнений не оставалось, вот только… пьяный Аверонский? Как мило. Софи улыбнулась, проходя рядом: ну точно, обозналась. Где костюм? Где галстук?

Мужчина тем временем извлек на свет божий телефон и на идеальном латышском посетовал кому-то на излишнее рвение подчиненных, вздумавших останавливать его машину и предъявлять идиотские претензии.

Этот голос, этот акцент…

Софи резко обернулась.

На нее в упор, не мигая, глядели серые глаза Александра Аверонского. И что-то с ними было не так. Вампиры пили и даже ели – ради собственного удовольствия! – однако никогда не пьянели, но не это тревожило Софи. Тогда что? Она не смогла заставить себя идти дальше. Остановилась. Дождалась, пока патрульные с тысячей извинений заберутся в похожий на раскрашенный обмылок Форд и спешно ретируются, и неуверенно направилась к «шестерке».

– Александр!

– Да, Софи?

Она подошла ближе, обогнув багажник.

– Хотела вас поблагодарить. Спасибо за Виктора. Только не рассчитывайте на перемирие или нечто подобное.

Что же с ним было не так?

– Сочтемся. Я не ради тебя старался.

Ну же?!

– Мне пора, извини.

Софи кивнула. И тут до нее наконец дошло.

– Александр!

Аверонский раздраженно обернулся:

– Еще благодарности? Слезы признательности и умиления? Оставь уже!

– Ваше отражение…

– Мне некогда! – отрезал он и быстро сел в машину. «Шестерка» плавно и почти бесшумно утекла по мокрому асфальту, словно спасаясь бегством. А оглушенная Софи так и осталась стоять с разинутым ртом, и никакие осенние пейзажи не могли теперь вытеснить из памяти осунувшееся лицо вчерашнего вампира, заросшее недельной щетиной.

Нет, сегодня отменялась не только анатомия.

***

Аверонский был в бешенстве. «Шестерка» рассекала по дорогам Задвинья, как ополоумевшая гончая: почти проскакивала перекрестки, но, будто в последний миг передумав, влетала в повороты, визжа шинами.

Аверонский был в панике.

Никто и никогда не прижимал его к стенке. Почему же теперь перед носом маячил ее шершавый бетон? Чей пристальный взгляд буравил затылок?

Какого дьявола его понесло в центр?! Катался бы себе по Задвинью, если уж приспичило. Что там, магазинов мало?

Дотошные выродки Андрея Хелмса теперь вцепятся в него, как черт в грешную душу, особенно этот доморощенный инженер-конструктор. Сегодня же загрузит в какой-нибудь футляр от контрабаса свою очередную противовампирскую базуку и заявится убивать бывшего вампира всех времен и народов. И не беда, что к тому определение «вампир» теперь применимо не больше, чем титул герцога или барона. Зато непогашенных счетов – целый рулон! Все в силе: и свои, и сестрины, и папашины, и тех бедолаг, что отведали его клыков.

Проклятье!

Потерявшая покой стрелка спидометра отчаянно дергалась: вверх – вниз, вверх – вниз.

Аверонский был в бешеной панике. Или в паническом бешенстве.

Девчонка непременно выложит все дядюшке, и тот как пить дать присоединится к сыну. Расскажет…

Или нет?

Какая неожиданная мысль! Он же видел ее, до ужаса нелепую в мрачной, стильной кожаной куртке. Видел ее изумленно распахнутые глазищи с единственным бредовым желанием на дне – протянуть руку и удостовериться, что щетина не нарисована и не приклеена.

Аверонский с усмешкой вывернул руль вправо, и BMW взобрался по серпантину въезда на виадук: почему бы не прокатиться до аэропорта?

Шутки у природы, однако! Отчего было не проснуться с бородой по колено? Или сразу плешивым стариком, скрюченным от радикулита, с дрожащей челюстью и зубами в стакане на тумбочке? А лучше прямо в гробу – трупом!

Семейка Хелмс, будь она неладна! Скольких ее членов он пережил на века, скольких вогнал в могилу, а уж загубленных им «великих миссий по очистке мира от скверны» так и вовсе было не счесть. Старший из семейства, отец девчонки, убрался в Москву – тем лучше для них обоих. Детей у него, кроме Софии, больше не было, и на том спасибо. Оставшийся в Риге Андрей да его чокнутый сынок – вот все, с кем Аверонский играл в кошки-мышки. Серьезных неприятностей эта парочка крестоносцев не доставляла – кишка тонка! – но вот мелкие пакости сыпались как из рога изобилия.

А еще была Софи.

Ох уж эта Софи! Как вампир он в последний год начал сходить по ней с ума. Она пахла какой-то неуловимой, упоительной цветочно-медовой сладостью с тонкими нотками цитруса, и еще чем-то пряным, соблазнительным. Она беспокоила, раздражала и злила, потому что голод в ее присутствии буквально выжигал изнутри. Сегодня голод исчез, словно свечу задуло внезапным порывом ветра, а беспокойство, к полному его смятению, лишь окрепло. Перед мысленным взором то и дело возникали ее взволнованные серые глаза, кроткие, как у лани, слишком проницательные для малолетней дурочки, слишком привлекательные, чтобы не бередить душу.

Аверонский чертыхнулся и досадливо дернул плечом, словно стряхивая невидимого беса, капающего на мозги всякой чушью. Поскольку ангелы на его втором плече никогда не водились, он вновь оказался в одиночестве и первым делом предпочел всецело сосредоточиться на дороге. Злость потихоньку отпустила, и Аверонский вдруг осознал, что не влетел в загребущие лапы дорожного патруля повторно по чистой случайности. Впрочем, если бы и влетел – не велика потеря, все давно куплено. Однако привлекать лишнее внимание в нынешнем положении никуда не годилось.

Лишь только «шестерка» съехала на обочину и облегченно заглохла, из бардачка грянул похоронный марш. Аверонский уныло покосился на зеркальце, тайно уповая на то, что в нем не возникнет отражение. Как бы не так. Из зеркала мрачно взирала все та же помятая, небритая физиономия. Он мысленно выругался и полез за айфоном.

– Луис?

– Bonjour, mon ami.

Уж лучше Луис, чем кто-нибудь из директоров со своими «неразрешимыми» проблемами. Только их деловой мути сейчас и не хватало!

– J'écoute.

– Завтра утром, в половине одиннадцатого в аэропорту, – сухо изрек француз. – Рейс из Парижа. Милен.

– Без фамилии?

– Милен Арден. Современный аналог Мессинга, если тебя это интересует. Пришлешь машину. И возьмешь на себя все ее расходы.

– Оплата?

Ощущение было такое, будто абонент на том конце брезгливо скривился:

– Вовек не расплатишься.

– А если серьезно? – Аверонский напрягся.

– Мне ничего не нужно.

– Ты говоришь о бескорыстии, Луис? Ты?

– Да, говорю. Я позвонил – назначил встречу, позвонил в аэропорт – заказал билет. И все. Никаких усилий, Алекс. Это было просто. И бесплатно, – француз усмехнулся. – Может, мне еще счет за телефон выслать?

– Я плачу не за работу.

– Ты платишь за конфиденциальность, – холодно подтвердил Луис. – А я отказываюсь брать.

Аверонский слушал, чувствуя, как в груди содрогается новый вулкан панического бешенства. Мерзкое сочетание. Неизведанное ранее. И потому из-за одного этого стоило драться за возвращение бессмертия.

– Спи спокойно, Алекс. Я и без твоих грошей буду нем, как рыба.

– Гордыня – никудышный союзник, – уже по-русски произнес Аверонский в замолчавшую трубку и откинулся на спинку сиденья. – Значит, первого ножа в спину стоит ожидать от тебя, Луис? Логично. Ты слишком много знаешь, mon cher ami, а теперь, когда у тебя развязаны руки, когда ты непостижимым образом догадался о моем проклятии, ты пустишься во все тяжкие. Гроши, говоришь? Ну да, гроши в сравнении со счетами в Швейцарии, гроши в сравнении с акциями моих компаний…

Айфон снова ожил. На сей раз из динамика полился скорбный плач «Лунной сонаты», и Аверонский непроизвольно подобрался, прежде чем «снять трубку».

Журчание воды. И тишина. Он знал, что она сдерживает дыхание.

– Вы позвонили, чтобы молчать, мадемуазель Хелмс?

– Мне нужно с вами поговорить, – выдохнула девушка.

– Запишись на прием у секретаря.

А я пока подумаю, чем тебя купить. Жаль, фокус с красками больше не пройдет: поторопился.

– У вас нет секретаря.

– Как раз подыскиваю.

– Отражение в стекле еще можно списать на обман зрения, – сказала Софи уже увереннее, – но с каких пор вы стали бриться?

Аверонский скрипнул зубами.

– С сегодняшнего утра.

– Вы действительно очень заняты, Александр?

– Видимо, придется освободиться.

– Где и когда?

Короткий взгляд на часы.

– Я подъеду к Бастионной горке часа через полтора.

– Так далеко уехали?

– Нет. Просто нужно, – усмешка, – побриться.

Айфон вернулся в бардачок, Аверонский – в хорошее расположение духа. Что же мы будем с тобой делать, София…

Мимо пропыхтел грязный Икарус, обдав «шестерку» сизым облаком выхлопного газа. Школьная экскурсия к морю? Не в аэропорт же эта дребезжащая колымага покатила. Хотя, что в такую погоду можно было делать у моря? Чаек отстреливать? Аверонский прищурился. Действительно, что можно делать у моря с красивой девушкой? С очень красивой девушкой, черт бы ее побрал!

Аверонский запустил двигатель. Что ж, Софи, ты сама напросилась.

BMW плавно развернулся, перегородив дорогу, и тихо зашелестел шинами по уже успевшему подсохнуть асфальту.

***

Софи нервничала. Отсидев пятую точку на жесткой деревянной лавке, замерзнув и истоптав Бастионную горку вдоль и поперек в попытке согреться, она давно начала жалеть о скоропалительном вызове, брошенном Аверонскому. Внутри у нее все дрожало, и мысль о трусливом бегстве все назойливее вертелась в голове.

Софи злилась на надоевший зонт, на какого-то тощего типа с серым дипломатом, таскавшегося за ней хвостом, куда бы она ни направилась, и явно набиравшегося храбрости для знакомства. На звон воды в крошечных ручейках-водопадах, стекающих по каменистому руслу. На безысходное свинцовое месиво облаков, грузно ползущих по небу. На промозглую осень. Вдобавок ко всему, в новой куртке было ужасно неудобно, а растрепанные ветром волосы напитались изморосью и отяжелели. Ей следовало забежать домой и переодеться – за полтора часа успела бы обернуться. Но она не забежала. Дома мог быть Макс, сачкующий с уроков, и уж наверняка – Андрей Васильевич, у него сегодня выходной. Смогла бы она удержаться от искушения поделиться с ними грандиозной новостью? Не уверена. А ведь она чувствовала: от ее молчания зависело слишком многое. «Величайший из вампиров» – Софи невольно улыбнулась – вдруг стал уязвимее ребенка. Напряжение и испуг явственно сквозили в его голосе. Знал ли он, что так случится, или безумная метаморфоза застигла его врасплох? Столько вопросов, столько эмоций, столько нервов.

В двадцатый раз глянув на старенькие наручные часы – опаздывает! – Софи обхватила себя руками за плечи и вдруг сквозь деревья увидела, как заворачивает к киоскам внизу, за дорогой, неизменный черный BMW. Хищный, как акула, поразительно точно отражающий темперамент своего владельца. Сердце ухнуло в глубокий, холодный колодец и там взорвалось бешеной пульсацией. Кровь прилила к лицу. Софи вскинула руки и прижала ладони к щекам. Ну вот, дождалась.

Что теперь? Спускаться? Или подождать, пока сам поднимется? Если удачно встать, снизу ее не больно-то и разглядишь.

Аверонский вышел из машины, хлопнув дверцей, и направился к киоскам. Софи наблюдала. Лохмотья мокрых октябрьских листьев на ветках деревьев почти загородили весь обзор. Что ему понадобилось у ларьков? Чебурек с «котятами»? Софи нервно хихикнула и подскочила от неожиданности. В куртке запищал телефон.

– Видишь меня? Спускайся.

Она не ответила, быстро отключив связь. Постояла, тупо уставившись на ни в чем не повинный мобильник. Вот тебе и первый ответ.

Аверонский дожидался, пока она спустится, облокотившись на машину и неторопливо доедая какой-то пирожок, завернутый в промасленный бумажный пакет. Чисто выбритый, в солцезащитных очках. Маскировался, что ли? Пытался слиться с толпой? Крайне неудачно: такую аристократическую осанку и надменно вздернутый подбородок толпа не принимала, выплевывала как чужеродный элемент.

Софи перебежала дорогу. Аверонский тем временем скомкал пакет и прицельно отправил его в ближайшую урну для мусора.

– Бумажку нужно было швырнуть на тротуар, – заметила Софи, останавливаясь.

– Зачем?

– Чтобы соответствовать новому образу. Вы же у нас теперь мажор, сын какого-нибудь столичного криминального авторитета.

Аверонский внимательно посмотрел на урну, Софи – на полоску зубов между его приоткрытыми губами.

– Для мажора уже староват, для сына тем более, – возразил Аверонский спокойно, – учитывая, что драгоценный родитель скончался в… дай бог памяти, тысяча пятьсот сорок втором.

– Ну… Все равно, – Софи неуверенно улыбнулась. Дурацкое ощущение: не видеть глаз собеседника. Аверонский тем временем распахнул перед ней дверцу машины:

– Садись.

Она не посмела ослушаться. Сама не поняла, как очутилась в «шестерке» и закинула зонт и сумку на заднее сиденье. Мысль о похищении, удушении, расчленении – полный набор леденящих кровь ужасов – лишь вскользь коснулась сознания и растворилась в ласковом, пахнущем кожей и легкой горечью мужского парфюма тепле. Сквозь ветровое стекло Софи наблюдала, как Аверонский обходит машину. Затем дверца водителя открылась, и он сел в салон. Положил руки на руль, точно раздумывая, куда поехать.

И вот тут у Софи сдали нервы. Подавшись к нему, она робко дотронулась дрожащими пальцами до его щеки и зачарованно прошептала:

– Как это возможно?

И тут же, устыдившись неуместного порыва, отпрянула.

– Как-то, – отозвался Аверонский, убирая в бардачок очки и выключенный айфон.

– Вы человек, у вас есть душа, – пробормотала Софи.

– Что ты несешь.

– А манеры улетучились вместе с черным могуществом?

– Извини. Это неожиданно. Свалилось как снег на голову и разметало все мои планы. К чертям!

– Вы всегда все планируете, Александр?

– Нет. Но такие вещи предпочел бы знать заранее и не назначать до тех пор, пока не обеспечу, самое малое, запасной аэродром. Ты любишь море?

Зачем она села в машину?! Он больше не был вампиром, а она продолжала подчиняться. Не надо про море.

– Вы хотите знать, кому я успела рассказать…

– Я хочу, – раздельно, с прорезавшимся акцентом перебил Аверонский, – провести этот день на рижском взморье в обществе милой юной девушки.

– А не слишком ли юной для… – с иронией начала Софи и смущенно запнулась под пытливым взглядом.

– Это уж тебе решать.

Ну кто ее за язык тянул! Пять веков – безумный срок, но даже если забыть о нем, отбросить, оставалось лет… тридцать шесть? Софи неуютно повела плечами: второй вариант пугал еще сильнее.

– Так значит, едем?

Софи беспомощно пожала плечами и отвела взгляд. Секунды капали в пустоту, и перед ней вдруг с необычайной ясностью начала вырисовываться ужасающая перспектива. Дикий каменистый пляж, холодные, пенистые волны и утопленница. Вооруженный до зубов своими вампирскими примочками Макс лезет в дом Аверонского, в пустой ночной квартире дядя Андрей поднимает трубку телефона. «Простите за беспокойство в столь поздний час», – произносит скорбный голос: «Однако вы должны приехать в морг для опознания тела…» Трубка падает и раскалывается, покрывается трещинами. Мама хватается за сердце, отец мчится в Ригу. А ей уже все равно: на ней белая, белая простыня…

– Александр, – Софи дернулась, схватившись за ручку двери.

Она и не уследила, как BMW аккуратно вписался в поток машин на шоссе.

– Да?

– Мне кажется, – выдохнула она, медленно откидываясь обратно на спинку сиденья и ощупью находя ремень безопасности, – я пожалею об этом.

– Постараюсь, чтобы не пожалела, – возразил Аверонский.

Софи с сомнением покосилась на него, но не дождалась больше ни слова и обреченно уткнулась в боковое стекло.

Из всех поездок на машинах у нее в памяти сохранилось лишь одно яркое, как вспышка, воспоминание из детства. У знакомых была «Волга» – роскошная по тем временам. Синяя «Волга» летела по загородной дороге, упирающейся в самое небо, от скорости кружилась голова и слабели ноги, и от глупого страха – мы вот-вот въедем в море! – детское сердечко обмирало. Софи пыталась заполнить этим воспоминанием гнетущее ожидание, только не получалось.

Тишина тяготила, но Софи была благодарна Аверонскому за то, что молчало радио, молчала магнитола, молчал в бардачке отключенный айфон. За окном сменяли друг друга фасады старинных домов, мелко накрапывал дождик, куда-то торопились люди, и улицы постепенно расцветали кляксами ярких зонтов.

– Я никому не сказала, – произнесла Софи, по-прежнему делая вид, будто ей интересно происходящее по ту сторону оконного стекла.

– Я знаю.

– Откуда? – она недоуменно оглянулась.

– Просто знаю.

– Так не бывает.

– А как бывает? Бывает, что одним ужасным утром граф Дракула просыпается с кошмарным похмельем, а хуже того – живым?

– У вас было похмелье? – Софи не сдержала улыбку. – Вы поэтому напились?

– Я не напивался, – возразил Аверонский. – Я… гм, лечился.

– Водкой.

– Коньяком, – он кинул на нее насмешливый взгляд и добавил. – Очень дорогим коньяком.

– О, у вас все самое «очень дорогое», не сомневаюсь. Я подумала, подставить вас было бы не честно, Александр… Надо же, какой идиотизм!

– Спасибо. Только почему не честно?

– В ответе ли доктор Джекил за мистера Хайда?

– Крайне неудачное сравнение. А знаешь почему? – Аверонский остановил машину на перекрестке, дожидаясь, пока загорится зеленый.

– Почему?

– Ничего не изменилось. Для человека, привыкшего идти по трупам…

– Вы убивали, чтобы выжить! – с горячностью воскликнула Софи, чувствуя себя полной дурой. Она оправдывала чудовище! Что бы сказал на это дядя Андрей?

– Я и теперь буду убивать, чтобы выжить, – мрачно ответил Аверонский. Ему вспомнился напыщенно-брезгливый голос Луиса в телефонной трубке. «Я и без твоих грошей буду нем, как рыба». Будешь, мон шер, непременно.

Автомобиль снова двинулся. Взобрался на Вантовый мост и устремился на противоположный берег Даугавы.

– Не понимаю, – в ужасе прошептала Софи. – Зачем?

– Теперь даже больше, чем раньше, – жестко произнес Аверонский. – Из-за подозрительности, из-за страха, из-за паранойи, которая неизменно развивается у любого, нажившего слишком много врагов. Милая, наивная Софи. Мировое зло, с которым твои предки так отчаянно боролись веками, надо искать не в вампирах. Встречались мне отдельные вегетарианцы-пацифисты, не способные пить кровь. Пустое убожество. Одним словом, человечность.

– Душа, – глухо сказала Софи.

Аверонский покачал головой.

– Душа есть у всех: от целителей до ведьм, от священников до прислужников сатаны, от тебя, моя милая Софи, и до меня.

– Душа – у вампиров?

– А чему ты удивляешься? Надо же чему-то потом гореть в аду, – Аверонский засмеялся. – Человечность. Во мне ее нет и никогда не было, так что вампир ли я, человек ли – какая разница?

Как он мог говорить такое? Ведь она знала, она чувствовала…

– Вчера вы спасли мне жизнь.

– И что? Я уже кого только не спасал, временами даже от себя самого. Подумаешь. Ты слишком плохо разбираешься в людях, Софи. Много ли человечности в подонках, караулящих твоего брата в переулке с бейсбольными битами? В хозяине елгавского заводика «Lare Lini», заставляющего людей пахать по двенадцать часов в ночь с понедельника по субботу? А мальчишка, швыряющий кошку о дверной косяк? А отец этого мальчишки, бросающий ту же кошку в наполненную водой ванну, чтобы сфотографировать? Каждая мелкая подлость сегодня – лишняя капля на чаше весов, Софи, потому что всегда приходит завтра, и мелкое становится крупным.

– Но ведь если вы способны осуждать…

– Я никого не осуждаю, я констатирую факт. Мне до льняного комбината дела не больше, чем его хозяину – до чесальщиц в прядильном цеху. Работают? Работают! А простыни я предпочитаю хлопковые.

– Это цинично и…

– Бесчеловечно.

Софи смолчала, опустив голову. Прав он, а потому и возразить ей было нечего.

– Можно жить, не убивая, – тихо сказала она.

– Существовать, – поправил Аверонский. – Ездить на трамваях, пить порошковый «Tokai» и часами с тоской в глазах простаивать в художественном салоне у витрины с красками.

– Зато, – пробормотала Софи, отворачивая покрасневшее лицо, – и в аду не гореть.

– Не обольщайся, – заверил Аверонский. – Сегодняшний день тебе зачтется.

– Перестаньте.

– Как скажешь, Софи.

– Вы, – она потерла лоб, – вы не понимаете…

– Понимаю. Деньгами всего не измерить. Чего будет стоить этот мир без любви, ты это хочешь сказать? И справедливости. На каждого подонка обязательно найдется камера, на каждого садиста – пуля. А на каждую продрогшую девушку за мокрым от дождя трамвайным стеклом – принц на белом коне. Или на черном BMW. Приедет однажды и вырвет ее из опротивевших будней. И сидят эти несчастные на остановках, вглядываясь в проезжающие мимо иномарки, не понимая, что в каждой из них – по хозяину «Lare Lini», по парню с фотоаппаратом и кошкой, захлебнувшейся в переполненной ванне.

– Будь я психологом, – проворчала Софи, – решила бы, что вас кто-то сильно обидел. Вы несчастны, Александр.

Аверонский пожал плечами:

– Никогда бы не подумал. Только жалеть меня не нужно.

– А я буду. Имею право. Удел всех девушек на трамвайных остановках – жалеть убитых кошек и владельцев черных BMW, которых никто никогда не любил.

Софи посмотрела на стремительно бегущие навстречу разделительные полосы дороги.

– Не зажжешь мне сигарету? – попросил вдруг Аверонский. – Там, в бардачке.

– Что? – Софи поперхнулась. – Вы курите?

– Четыреста шестьдесят три года назад бросил. А еще бросил стричь волосы, бриться и спать по ночам. Но нынче прям какой-то день воспоминаний.

Софи растерянно кивнула и полезла в бардачок. Нашла открытую пачку «Marlboro». Зажгла сигарету и подала Аверонскому, вторую сунула себе в рот. Аверонский иронично хмыкнул, увидев, как она щелкает зажигалкой.

– Я был о тебе лучшего мнения.

– Я о вас тоже, – Софи выпустила в приоткрытое окно струйку дыма. – Может, еще и напьемся? Коньяк имеется? Или он уже весь в вас?

– Не наглей. Я не собираюсь тебя спаивать и…

– …скуривать, – Софи хихикнула. – А пятьсот лет назад уже были сигареты?

– О, – Аверонский улыбнулся, затягиваясь дымом. – Пятьсот лет назад в Старом Свете чего только не было.

Он скептически сощурился, положив руку на торец опущенного стекла и поглядывая на сигарету в своих пальцах.

– Но не сигареты, конечно. Это новшество прошлого столетия. По правде сказать, мне всегда было любопытно, каковы они на вкус.

– И?

– Ты когда-нибудь пробовала кубинские сигары?

– Это риторический вопрос?

Аверонский пожал плечами:

– Тогда как я могу объяснить?

– Ну, скажите, что нельзя сравнивать балалайку с органом.

– Точно. Нельзя. Так вот, скажем, состоятельные люди курили сигары и только сигары. Каждый тюк табачных листьев переплывал через Атлантику, и так было до тех пор, пока табак не начали выращивать в Турции. Удовольствие было баснословно дорогим, но оно того стоило. А еще, – Аверонский докурил сигарету и поискал глазами пепельницу, – тогдашние просвещенные умы полагали, будто табак обладает множеством целебных свойств. Медичи, например, лечила им мигрень.

– Успешно?

– Не знаю. Не уточнял.

– Вы были знакомы?

– Шапочно. Один из ее замков, Шенонсо, произвел на меня неизгладимое впечатление. До сих пор, когда бываю во Франции, заезжаю погулять по паркам. Ностальгия, наверное. Аккуратные изгибы дорожек, влажная свежесть с реки, желтые хризантемы. Тебе нравятся желтые хризантемы?

– Тоскливые цветы.

Софи взяла из его пальцев тлеющий окурок, чью дальнейшую судьбу Аверонский все никак не мог решить, и выкинула в окошко вместе со своим. Потом подняла стекло: прохладно и ветрено.

– Заведите пепельницу.

– Зачем? В моем нынешнем состоянии, безусловно, есть свои плюсы, но вряд ли оно затянется дольше, чем на пару суток.

Софи вздрогнула.

– Расскажите, что произошло?

Аверонский долго молчал. Софи не настаивала и не торопила, терпеливо дожидаясь ответа. Его непринужденность и уверенный тон, невзирая на резкость, ощутимо раздвинули границы ее доверия, и даже если впереди действительно находился дикий пляж со скользкими каменистыми уступами берега, она ждала прогулки по нему с легким волнением, но не со страхом.

– Если я солгу, что сегодня ровно в полночь вновь обернусь страшным и ужасным, ты это почувствуешь, – это было скорее утверждение, чем вопрос. – Если притворюсь, будто приключилось временное «недомогание» и все под контролем, не поверишь. Ты удивительная, Софи, есть в тебе что-то располагающее. От меня многие требовали откровенности, но никто не предлагал ее взамен.

Софи слушала. И ждала.

– Я сохраню вашу тайну, Александр, – тихо, не поднимая головы и даже не стараясь придать голосу убедительность, заверила она.

– Не сомневаюсь. В ответ могу лишь пообещать, что верну тебя домой целой и невредимой. Знаешь, у меня было столько возможностей искалечить тебя, да и брата твоего, и дядю. Столько подходящих моментов, столько удачных стечений обстоятельств.

– Даже странно, что вы до сих пор не воспользовались.

– Это игра, а я не намерен сдаваться.

– Я почти верю, если бы…

– Если бы что? – с любопытством.

– Если бы вы не пытались укусить меня, и не единожды!

– Но тебя всегда кто-нибудь выручал, – возразил Аверонский. – Думаешь, я не чувствую, когда твой маленький герой приближается, чтобы спасти тебя? Я же чудовище, Софи, я с улицы слышу, как мыши шуршат по подвалам зданий, как тараканы возятся по грязным кухням. Макс Хелмс – ребенок, мальчишка, ему впору мяч в школьном дворе гонять, а не на монстров охотиться. Тем не менее из всех переделок победителем выходил именно он. Ах! – воскликнул Аверонский со смехом. – Какой же никчемный из меня вампир!

– Так вы развлекаетесь? – с досадой прошептала Софи. – Даже здесь и сейчас? И эта поездка – тоже всего лишь часть вашей игры?

– Нет уж, здесь и сейчас я получаю удовольствие от твоего общества. И гоняться за тобой по юрмальскому пляжу – уволь. Слабоват я стал в коленках. Ведь ты сама заговорила о честности, Софи, а что есть честность, если не соблюдение правил игры? Неужели ты думаешь, что после сегодняшней поездки я смогу хоть пальцем тебя тронуть?

– А как же бесчеловечность?

– Считай, ты меня переубедила… отчасти. Надо мной возобладала сентиментальность и чувство благодарности.

– Я польщена, Александр.

– Между прочим, мы приехали.

Машина уже давно шелестела по частному сектору. Вдоль узкой дороги тянулись домики, заключенные в кольца садов, слева за ними сквозь деревья проступали здания покрупнее, справа вздымался поросший сосняком холм – то крутой, то относительно пологий. Когда холм почти сошел на «нет», Аверонский притормозил, заворачивая на просторную, укатанную машинами площадку, огороженную редкими соснами, и заглушил мотор. Поодаль стояла одинокая «копейка» кофейного цвета, в чьем багажнике самозабвенно рылся бодрый седобородый дедок в старомодном костюме. Вокруг «копейки» носилась пара детишек – носилась скорее для порядка и от скуки, чем действительно в восторге от близости моря. С появлением иномарки ребятишки, как по команде, остановились, перестали швыряться шишками и притихли.

– Местные, – заметил Аверонский, кивая на детей и мужчину. Отстегнул ремень безопасности и выбрался из машины. Софи все не решалась последовать за ним, она уже пригрелась в удобном кресле, и покидать уютный, теплый салон как-то расхотелось. Пока она сидела так, нежась напоследок и с сожалением предвкушая пронизывающий морской ветер, Аверонский обогнул капот, открыл дверцу и подал ей руку.

– Спасибо, – смутилась Софи.

Воздух пах мокрой хвоей, смолой и раскаленным металлом. Под ногами захрустели ветки, шишки и крошечные камешки, отпечатки автомобильных шин отчетливо виднелись на раскисшей и застывшей песочной грязи. Софи одернула юбку, потерла друг о дружку щиколотки, пытаясь натянуть повыше съехавшие в гармошку носки; когда Аверонский отвернулся, быстро провела ладонями по коленям, поправляя колготки. Улыбнулась топчущимся у «Жигулей» детям, их искреннему, еще не замутненному ни осуждением, ни завистью любопытству. Слишком маленькие, неискушенные, в отличие от деда, который кинул на Софи презрительный взгляд и демонстративно велел внукам не пялиться на буржуев.

Аверонский не удостоил ворчливого старика и тенью внимания.

– Идем, – сказал он, увлекая Софи за собой по узкой тропинке между соснами.

Они направились вверх, по пологому холму, мимо покрытых кустарником оврагов. Тропинка капризно виляла, подчас ее пересекали выпирающие из земли шершавые сосновые корни. Наконец, в лицо ударил холодный ветер, Софи вдохнула его, прикрыв глаза и расправив плечи, и перед ней от края до края расплескалась серое море. Сердце в груди на мгновение замерло, и Софи невольно затаила дыхание, боясь сделать шаг навстречу этой всеобъемлющей, дремлющей вселенской пустоте, боясь шагнуть за край земли и исчезнуть, погрузившись в абсолютное ничто. Аверонский стоял рядом, Софи чувствовала его восторг, граничащий с эйфорией, каким-то шестым чувством, словно растворившись в этом ветреном просторе, выпав из времени, из пространства и став причастной всем тайнам мироздания.

– Волшебное зрелище, – произнес он.

Не сговариваясь, они начали спуск. Тропинка, куда короче той, по которой пришли, влилась в широкий пляж – настоящее царство песка и света. Солнце по-прежнему пряталось за серым пологом дождевых туч, но никакие тучи не могли удержать его свет, льющийся с распахнувшихся небес. С монотонным шумом накатывали на берег волны и разбивались о камни, рассыпанные вдоль береговой кромки, и выносили из глубины длинные зеленовато-черные волокна тины в хлопьях грязной пены.

Александр и Софи остановились у той границы, докуда дотягивались самые сильные волны. Под подошвами хрустела мокрая каша из песка, ракушек и мелких камешков, ветер дул с моря в лицо, обжигал и покусывал кожу, и щеки начали гореть. Покрасневшими, пальцами Софи подняла ворот куртки, прикрывая незащищенную шею. Тонкая сиреневая кофточка под курткой грела слабо, однако холода Софи почти не ощущала. Эта была одна из загадок моря. Можно было за пять минут простыть от оконного сквозняка, но здесь, на безграничном просторе, заболеть, казалось, нереально, как бы яростно ни хлестал по щекам ветер, как бы ни рвал он волосы и одежду.

Впрочем, границы у простора были: если приглядеться, по обе стороны залива упирались в горизонт тонкие, как карандашные линии, очертания берега.

– Итак? – Аверонский вопросительно посмотрел на Софи. – Будем стоять или все же пройдемся?

– Дождь собирается, а я забыла зонт в машине.

– Можем вернуться и забрать. Или посетить какой-нибудь местный ресторанчик, их тут полно. Не ручаюсь, что все работают, но все нам и не нужны.

Уйти? Софи перевела завороженный взгляд на волны. Уйти, не успев даже толком насладиться этим чудом?

– Лучше пройдемся, – твердо сказала она.

***

Медленно и молча, будто боясь спугнуть какое-то очень важное, очень глубокое понимание, они шли вдоль берега рука об руку. Безлюдный, по-осеннему неуютный пляж навевал щемящую грусть и тоску по ушедшему лету. Здесь, на краю земли, не существовало ни людей, ни городов, ни сверкающих салонов «Аверо» с их блестящими плиточными полами и элитными иномарками. Не существовало концерна с его миллиардами и властью, Луиса Эвиньона с его коварными замыслами и договоров на поставку шикарных итальянских машин. Не существовало промокшего от крови прошлого и неведомого будущего, загадочной Милен, прилетающей утренним рейсом из Парижа, и опостылевшего за века, смешного противостояния между Аверонским и династией Хелмс. Не существовало ничего. Исчезло даже время над почерневшей под грозовыми тучами морской водой. Зажатые в холодных тисках между небом и морем чайки испуганно метались, борясь с ветром, но даже их словно не существовало.

Была лишь девушка, бредущая рядом по мокрому берегу, стягивающая под подбородком воротник своей нелепой куртки в наивной попытке сохранить тепло. Правильные черты лица, трогательная ямочка на подбородке, тень доверчивой улыбки на нежных губах и бархатные серые глаза с легкой поволокой – изумительное сочетание девственной чистоты и лукавой, обольстительной женственности. Не требовались ни модные платья, ни модельные стрижки, ни драгоценности – она сама была драгоценностью, не ограненной, и потому еще более притягательной. Коснуться бы пальцами ямки между ключицами, прочертить незримую линию от подбородка до выреза кофточки…

Александр нахмурился.

Из каких пыльных чуланов подсознания вылезла эта романтическая чушь? И почему именно сейчас, когда привычный мир раскололся на до и после, когда кто-то – предчувствие никогда не обманывало! – готовил ему гильотину и ядовитую скупую эпитафию, в нем, оглушенном и растерянном, пробудилось это странное влечение? А главное, к кому?! К сущему ребенку!

Вспомнил же: желтые хризантемы. Она права, цветы как цветы. Цветы безысходности, умирающего лета и ушедшей безвозвратно любви. Их было так много в садах французского замка; так много, что после смерти Элен он не выдержал и уехал, увозя с собой воспоминания и непоколебимое решение не любить никогда и никого. Себе подобных – за коварство и разврат, смертных – за скоротечность жизни. Но теперь рядом с ним куталось в кусок крашенной кожи существо, способное в какой-то жалкий час обесценить все его идеалы, его богатство и власть, его драгоценное могущество, до сего дня казавшееся незыблемым и незаменимым. Ох, Софи…

Девушка вдруг остановилась и запрокинула голову, глядя ввысь. Александр невольно последовал ее примеру.

– Тучи сгустились. Видите? Вот-вот начнется дождь.

Еще бы не видеть. Они забрались уже слишком далеко: пляж одичал, позади было не разглядеть ни тропинки, ни поваленного дерева, мимо которого проходили недавно. Камни, пучки грязных белых перьев на песке, надрывно стонущие сосны и разбуянившийся ветер – тревожная картина.

– Идемте назад, – попросила Софи. – Как думаете, успеем?

Отвечать было бессмысленно. Косые фиолетово-серые полосы исчеркали небо над заливом и неумолимо надвигались на берег.

Аверонский обхватил Софи рукой за плечи и развернул в обратном направлении.

– Стоит поторопиться, – озвучил он очевидное.

Ботинки вязли в песке, порывистый ветер поднимал и закручивал песчаные вихри, волны ожесточенно ударялись о камни, и разбивающиеся в пыль брызги обдавали с головы до ног.

Софи вскрикнула, когда водная пыль окатила ее с головой.

– Обалденная была идея, Александр! – отпрыгнув, воскликнула она. – Взморье в октябре – просто прелесть!

– Все краски человеческого бытия разом, – согласился Аверонский. – Холод, похмелье и ливень.

– Да разве это все? – Софи уже почти бежала, задыхаясь. – Вы забыли о болезнях, нищете, войнах и голоде.

– Последними двумя я и без того сыт по горло.

– Ах, ну да, прошу прощения. Неужели больше не хочется?

– Кто тебе сказал?

– Мечтаете все вернуть?

– Безумно.

– И ни капельки не тянет побыть человеком?