Читать книгу Невероятный М. - Анастасия Лыжневская - Страница 1

Невероятный М.

Пасмурное утро. Как и каждое мое утро: в узком проулке, куда выходят окна, в которые никогда не смотрят, утро всегда пасмурно. Вялые, замедленные движения. Глаза наполовину закрыты. Ненавистное состояние.

Так я собираюсь на работу. Очень важную работу курьера. Сажусь за стол, гипнотизирую его серенькую поверхность «под искусственный мрамор». Чтобы позавтракать, одного созерцания мало. Нужно разыскать тарелку, хлопья, молоко, может, и еще что-то, и соединить все это в правильной последовательности. Но до того – столько закрытых дверей, косо завернутых стеклянных банок. И еще вчера я установил мышеловку, а сегодня уже понятия не умел, куда. В голове не укладывается.

По утрам я мог думать только наборами простейших действий, только о них и только с их помощью. Временами я задумывался, а можно ли разложить на простейшие составляющие всю жизнь? Было бы проще учиться полезным вещам, писать картины, к примеру. Также, как… кто-нибудь из известных, из великих, несомненно. Всего-то: раз – обмакнуть кисть в краску, два – сделать мазок, широкий, изогнутый, три – обмакнуть другую кисть, четыре – сделать рядом такой же мазок, немного заходя на первый, позволяя краскам встретиться и смешаться. Выглядит просто, даже изобличительно просто.

Однако стоит мне окунуться в мир гудящих жестянок, стремящихся протиснуться между таких же жестянок и не обращающих внимания на мой допотопный скутер, зажатый в плотном потоке, в мир недовольных или отсутствующих в оговоренное заранее по несколько раз время адресатов, в мир срочных и самых срочных и наипервейших по срочности заказов, как голова отключается. А вечером, вваливаясь в крошечный коридор пыльной квартирки, я хочу одного – забыться. В голове мелькают улицы, светофоры, фары, дорожная разметка, и все это непрестанно гудит. Мне не до того, чтобы раскладывать на составляющие свои действия. И тем более не до того, чтобы остановиться и отвлечься на что-то, возможно, более нужное и важное.

Я потянулся к дверце холодильника, чтобы открыть ее и достать молоко, но рука встретила неожиданное препятствие. И вот уже банка с хлопьями летит на пол, медленно, с наслаждением, оттягивая момент, когда разлетится во все стороны стеклянным фонтаном. Ее падение не подчинялось законам физики: склянка падала слишком медленно. Я стремительно отклонился назад, да так, что мое тело оказалось почти параллельным полу, и поймал банку. Потрясающее чувство! Я ощутил себя супергероем с отменной реакцией, метким глазом и отличной координацией. Мгновения триумфа, пусть и крошечного, сугубо домашнего, бытового, случались нечасто. Это был как раз такой момент. Надеюсь, что мышь, которой предназначалась заготовленная вчера ловушка, видела мой звездный час: мышеловка так и не сработала.

Блаженство быстро исчезло вслед за тем, как секундой спустя я врезался лбом в открытую дверцу шкафа. Кадры из фильма, не иначе, только не из супергеройского боевика, а из дешевого, незамысловатого ситкома. До чего ты нелеп, несчастный, – удрученно подумал я, но спустя мгновение отвлекся на поиски парных носок.

Новый я не отступал.

Всегда, то есть, раз в год или даже два, я мечтал съехать со своего пятого этажа вниз по перилам. И вот, сегодня, ничуть не думая о последствиях, хотя стоило бы, я запрыгнул на перила и с удовлетворением и некоторым смущением скатился вниз. Если быть откровенным, радость от этого события не вполне компенсировала физическое неудобство.

На улице я легко перемахнул через несколько тротуарных ограждений и даже улыбнулся в ответ на неодобрительные взгляды пары неспешно прогуливающихся пожилых леди, которых задело созданным мной холодным воздушным потоком. Мысленно улыбнулся. Скутер завелся с первого раза, что в холода с ним бывает гораздо реже, чем хотелось бы, и бодро, почти не дребезжа, помчался по улицам, удивительно мягко лавируя в автомобильном потоке. Я преуспевал в течение всего дня и даже наркоманы, пристроившиеся обсудить свою нелегкую жизнь или просто подремать у моей двери, перегородив дорогу, почти не испортили мне настроение.

Ночью я был в горах, несся на лыжах между заснеженных елей, парил над землей, совершал кульбиты в воздухе, покорял высочайшие трамплины, развивал невероятные скорости. Такие сны давно меня не посещали, наверное, с самого детства. Попытки заняться спортом вне сновидений проваливались, принося только разочарование и стыд. Для чего-то я был слишком долговяз, для чего-то – слишком медлителен, для другого – слишком неуклюж. На лыжах же я и вовсе ни разу не стоял, они внушали мне ужас, сравнимый только со страхом перед скейтбордом.

Звук бьющегося стекла, вой сирены и крики бесцеремонно сняли меня с дистанции.

Я аккуратно, не включая свет и стараясь не шевелить шторы, выглянул в окно. У музыкального магазинчика напротив шевелилось и кричало нечто темное, бесформенное – свалка из тел. Рядом нервно крутилась мигалка автомобиля гарды.

Выстрел. Это полицейский, худенький, маленький, выстрелил в воздух. Гвалт тут же прекратился, и полицейские смогли быстро скрутить оторопевших грабителей и затолкать их в машину.

Такие мелкие магазинчики как этот страдали от грабителей больше всего: располагаясь в нелюдных проулках, где аренда была подешевле, они так и манили любителей легкой наживы.

Полиция редко оказывалась поблизости в нужный момент. Произошедшее сегодня – счастливое исключение. Но помимо полиции есть и другие. Я, например, мог бы спугнуть грабителей.

Возможно, даже стоило попробовать. Я мог бы стать героем. Под покровом ночи творил бы добро. Или предотвращал зло. Пытался бы предотвратить зло. Человек-попытка-не-пытка, Тот-над-кем-нельзя-громко-смеяться-в-его-присутствии. До дикости наивные фантазии, но они были хороши уже самим своим существованием. Я давно не мечтал и остался собой доволен.

Осознавая свою ничтожность, а также, весьма кстати, – ничтожность бытия, я решил попробовать и, вооружившись газовым баллончиком, организовал вахту у магазина игрушек.

Я просидел за мусорными баками две ночи, а на третью в проулок осторожно втиснулась машина гарды. Двое направились в мою сторону. Тот, что что был покрепче и поусатее, ослепил меня фонариком.

– От жильцов поступил звонок. Нам сообщили, что третью ночь кто-то прячется рядом с магазином. Сэр, скажите, Вы бывали здесь раньше?

Я никогда не умел врать и оказался в полицейском участке. Объяснился, как смог. После долгих совещаний меня отпустили. Так я не стал героем.

Я даже себе не могу помочь, не говоря уже о тех, кого я совсем не знаю. Не помню, чтобы я вообще кому-то помогал. Просто так, по доброй воле, просто потому, что был внимателен и не смог пройти мимо. Я не испытывал особенных чувств на этот счет, но решил, что задуматься стоит, как только выдастся свободная минутка.

Нет, был случай… Несколько месяцев назад я в пятый раз, – это точная цифра, учитывающая сложную систему всех «но», «если бы» и «почти», – оказался на вечеринке. Коллега с работы, с которым мы иногда перекидываемся парой слов, пригласил меня, полагаю, из исключительной вежливости: я просто был рядом, когда он приглашал кого-то другого. Мы оба понимали, что я, отвечая взаимной вежливостью, не должен приходить. Но я проигнорировал приличия.

Вечеринка выдалась из разряда «лучше, чем ничего». Весь вечер я сидел на неудобной скамейке, вероятно, не предназначенной для сидения, и наблюдал, наблюдал, наблюдал. Вот девушка, кажется, ищет, с кем бы поговорить, симпатичная, кстати. Вот она идет в мою сторону, вот я начинаю таращиться на нее, стараясь скрыть немигающий взгляд в тени обильных бровей. Невероятно, слишком невероятно: она резко меняет направление и подходит к другому одиноко сидящему. Что ж, пожалуй, я помог тому парню. Они очень мило общались, хотя я и не слышал, о чем шла речь. Как старые знакомые – с таким сдержанным интересом. Может быть, я помог сразу обоим, в чем, если быть откровенным, нет моей заслуги. Но я не всегда хочу быть с собой полностью откровенным.

Спустя несколько дней после освобождения из полицейского участка я ехал вдоль набережной, доставляя очередной сверхсрочный заказ. Все шло, как обычно: однообразные дни, наполненные лишь усталостью и гулом в ушах. Был канун Рождества, но это меня не занимало. Я был пуст, как никогда. Все, чем было наполнено сейчас пространство моей черепной коробки – это дорога. От края до края, от уха до уха – все было дорогой, голым асфальтом в белых и желтых полосах, влажно поблескивающим в свете фонарей.

Я не заметил его. Справа прямо под колеса моего скутера выскочил парень. Я его не видел, никак не ожидал, что из потока машин кто-то на меня выпрыгнет. Я рванул скутер вправо, в сторону, противоположную той, куда устремился парень, и, не сбавляя скорость, проскочил перед носом с визгом затормозившего такси. Скутер меня подвел: тормоз не сработал. Вот я уже на тротуаре, и передо мной ничего, кроме красной кирпичной стены. Не помня себя, я спрыгнул со скутера. Уже в полете, таком же замедленном, как полет склянки с хлопьями в один из самых счастливых дней моей жизни, я видел сплющиваемое об стену единственное свое транспортное средство. Увлеченный трагедией ржавого труженика, я не увидел, куда лечу, и спустя мгновение приземлился ровно в центр цветочного киоска.

Меня завалило цветами и залило ледяной водой из опрокинувшихся пластиковых ваз и ведер. Рядом в цветочной куче кто-то пошевелился и сел, беспощадно сбрасывая с себя яркие герберы. Очевидно, то была девушка, продававшая погубленные мной цветы, а иначе у нее попросту не было бы повода так возмущаться. Она раскраснелась и начала захлебываться от гнева, который только усиливался из-за липших к лицу мокрых волос. Я был напуган и одновременно страшно рад, что выжил сам и что тот парень, виновник произошедшего, тоже остался жив – краем глаза я видел, как он со всех ног бежал по мосту через Лиффи. Я на него не злился, даже при том, что скутер мой погиб, а это означало только одно – конец курьерской карьеры. Если подумать, она и не начиналась, курьерская карьера – это же смешно. Я был даже счастлив, что моей работе пришел конец. Сам бы я никогда ее не бросил.

Я был, в лучшем случае, пятым хозяином этого облезлого недоразумения. Он обеспечивал мне пропитание и крышу над головой, но я его не любил. Мы были как полицейские-напарники из боевиков, с трудом находящие общий язык, за тем лишь исключением, что к концу истории мы так и не стали лучшими друзьями.

Тем временем меня кто-то ухватил за воротник куртки и принялся трясти. Я вынырнул из своих глубоких и не очень мыслей и увидел все ту же разъяренную девушку. Лицо ее перекосило от гнева, но она не находила нужных слов, лишь повторяя "Ты..!", "Тыы!!" и раздувая ноздри. Я не хотел спорить, да и о чем, собственно: я не заслужил ни похвалы, ни снисхождения, ни жалости. На глаза попался уцелевший, хотя и немного помятый и подмерзший, подсолнух, и я протянул его девушке, виновато улыбаясь. Ничего глупее нельзя было придумать, но это чудесным образом сработало.

– Я Джул, – сообщила она, все еще сердитая, но чуть более расположенная к диалогу. – И нам нужно серьезно поговорить.

Я был рад поговорить, пусть и о возмещении убытков за испорченные цветы. Впрочем, это была не единственное, о чем мы разговаривали в тот день, сидя на тротуаре среди сломанных цветов на шумном берегу Лиффи.

***

Когда позвонил Майк, я в прострации сидела на унитазе. Боясь пропустить судьбоносный звонок, я повсюду таскала с собой телефон. Мне было неловко, хоть Майк и никак не мог узнать, где я в этот момент нахожусь. Даже не поздоровавшись, он затараторил.

– В семь, у Кевина, ты знаешь, серый, четыре этажа, дверь в краске, ну сто раз же, дослушай, лучше в восемь, копуша, я уже точно буду там. Ну?

Я отреагировала, как всегда реагирую в таких случаях.

– Да, эээ, наверное, хотя я не уверена. Но идея отличная. Я перезвоню, – ответила я нарочито сдержанно.

– Ты что там, на толчке сидишь?

– Я перезвоню!

Люди, много людей, очень много людей в одном помещении. Заняться особенно нечем, а когда заняться нечем, люди начинают заговаривать друг с другом. Со мной такое тоже может случиться. Это веский аргумент против того, чтобы вообще куда-то ходить. Но выбираться время от времени нужно, так? Повеселюсь, развеюсь, а Майк обеспечит мое отступление, если запаникую. Да, решено. Или нет? Мне это не нужно. Или нужно?

Я готова задушить себя за нерешительность. Не скажу, что это по-настоящему портит жизнь, но отнимает слишком много времени. Когда делаешь выбор быстро и он оказывается неверным, можешь отмахнуться: а, я даже не подумала. Но если думаешь, долго, усердно, и ошибаешься – это конец, провал, это еще одно море времени, осушенное без всякой на то необходимости. Почему я это не предусмотрела? Ну что за идиотка? И не забыть вспомнить, сколько времени потрачено на то, чтобы сделать неправильный выбор. И еще немного – на то, чтобы предположить, как все могло бы обернуться, подумай ты получше. И еще несколько минут – на обнадеживающие мысли о том, что все могло обернуться еще хуже. Думай я обо всем этом поменьше, реже бы впадала в уныние и больше бы успевала.

Иду. Выгуляю новую водолазку. Она быстро пропитается запахом сигарет и чужого парфюма и приобретет чуть большую теплоту. Майк обещал прийти? Ох, отчего-то я ему не верю: он редко держит обещания, а потом заявляет, что это для моего же блага. Но сегодня такого не случилось, а значит, шанс остается. Куда он любил являться, по известным причинам – без приглашения, так это в кинотеатр. Я не просто так называю причины известными. У всех есть такой приятель: он прочитал все о новом фильме, о режиссере, продюсере, актерах, дублерах, монтажерах, замечает все нестыковки сюжета и незамедлительно о них рассказывает. Что он еще любит делать, так это восклицать: я бы никогда не сделал такую глупость! Все сразу было понятно! Я так и знал! Ха! И нескончаемое: я-я-я всезнайка, я самый умный! Не буквально, но это именно то, что все слышат. Скажите ему, что он вас отвлекает, наживите себе смертельного врага.

Я слишком много думаю. Пора бы заткнуться. М-ммм-м-ммм-м-мм-м, м-мм…отличная песня. Интересно, в ней имеется в виду как раз то, о чем я думаю? Да заткнись уже и иди работать! Нужно найти перевод, я ведь ни слова не понимаю по-немецки, а песня как раз на немецком. Иду и работаю.

Итак, семь тридцать, я на месте. Кажется, никого здесь не знаю, хотя несколько человек приветственно помахали рукой, когда я вошла. Я растерялась, как обычно это делаю, а делаю я это мастерски. Сомнительный повод для гордости.

Время, отведенное для того, чтобы ответить тем же, истекало. Уж лучше отвернуться и сделать вид, что я ничего не заметила в полумраке, чем таращиться на человека и пытаться по-крабьи отклониться в сторону. В последний момент я догадалась, что ответное приветствие ни к чему не обязывает. Взмах получился резкий, судорожный и, очевидно, в сочетании с остекленевшими глазами, весьма комичный. Отчего-то мне все, что делаю, кажется комичным. На этот счет у меня смешанные чувства, обдумывание которых заняло бы добрый час, но на этом – все, останавливаюсь.

Количество одежды удручало: обшарпанная деревянная вешалка походила на дерево. Многочисленные пальто, плащи, пиджаки, шарфы и кляксы шапок образовывали ее густую крону. Очень большое, старое, раскидистое дерево, по цветовой гамме – осенний клен. Я зацепила свой плащ за свободный кончик крючка, молясь, чтобы вешалка не рухнула.

Люди от двадцати пяти и до бесконечности были везде: на подоконниках, немногочисленных стульях, еще менее многочисленных барных стульях, на диване, креслах и подлокотниках, на лестничных ступенях и друг у друга на головах. Над дверным проемом висела самодельная растяжка: "Поздравляем непутевого папашу! Держись, новичок, и присматривай за своим отцом!". Ох, все верно! Этот парень, Колин, недавно стал отцом. Во второй или третий раз. Я разговаривала с ним пару раз, не более, и то потому, что он приносил для Майка какие-то редкие книги, а я попросту жила ближе. Очевидно, с Майком они были куда более дружны, вот только Майка тут не было. Сейчас Кевин был занят: имитировал смех после чьей-то неудачной шутки, похлопывая себя по выпуклости над брюками. На свете мало шуток, способных вызвать такую истерику, и вряд ли хоть одна из них звучала в этих стенах.

Играла музыка, не навязчивая, без особенной мелодии. К люстре был подцеплен зеркальный шар. Пока я смотрела не него, несколько зеркальных стеклышек отвалились, упав прямо под ноги гостям. Я подобрала их и сунула в карман. Стеклышки были нарезаны небрежно, если не наколоты, и сохранили очень острые края. Когда буду уходить, оставлю на видном месте, вдруг о них позаботятся и вернут на место. У всех должно быть свое место, даже у стеклышек.

Предполагались танцы, но об этом никого не предупредили. Как и всегда на вечеринках (я доподлинно знала об этом из кино) все сбивались стайками и занимались откровенным трепом. Я пробежалась глазами по гостям, но никого знакомого не увидела. Майка все еще не было. Или уже не было? Этого следовало ожидать. Я давала себе новогоднее обещание в прошлом году – не верить Майку на слово и не поддаваться на его уговоры, и вот уже почти год я это обещание не выполняю. Он не предлагает ничего опасного из разряда "каждый должен попробовать это хотя бы раз в жизни, даже если этот раз будет последним", поэтому я не особенно беспокоилась насчет неисполненного обещания. А вот насчет остальных неисполненных обещаний…подумаю об этом позже. До декабря еще есть время.

Поговорить мне было не с кем. И присесть было некуда. Стоять в одиночестве куда глупее, чем сидеть в одиночестве. Я раздобыла пластиковый стакан колы, которая по частоте употребления приблизилась вплотную к алкоголю: раз в несколько месяцев. Ммм, теплая кола – высшее наслаждение. Правда: я очень люблю теплую колу.

Со стороны кухни, где располагался импровизированный бар, состоящий, на первый взгляд, в основном из газировки и пива, гостиную было видно лучше всего. Я заметила два свободных места: краешек скамейки для обуви, остальную часть которой занял долговязый хмурый парень, и широкий кусок подоконника, опять же, рядом с хмурым парнем. О, муки выбора, любимые и ненавистные.

Оба потенциальных соседа выглядели не особенно настроенными на разговоры. Один-один. На скамейке для обуви было очень мало место, пришлось бы сидеть вплотную. Два-один. Тот, что на подоконнике, гораздо симпатичнее. Два-два или три-один? Посижу на скамейке. Я устремилась на посадку, но почти на подходе заметила, что мой будущий сосед исподлобья, надеясь, что я не замечу, посматривает на меня. Мне не нужны были знакомства. Я не питаю на свой счет иллюзий, но точно знаю, что произойдет. Не хочу, тем более с таким малосимпатичным субъектом. Я не малодушничаю, но всегда пугаюсь, когда на меня так смотрят.

Я резко развернулась и направилась к подоконнику. Мой новый сосед не обращал на мое приближение внимания. Он отчаянно жевал соломинку и рассматривал пространство. Он выглядел испуганным и напряженным, точно ждал, что кто-то из гостей сейчас накинется на него с ножом, или готовился напасть первым. Я посмотрела в ту же сторону, что и он, но ничего особенного не увидела.

Я села, максимально далеко, на такое расстояние, которое говорит: я сижу здесь сама по себе, никак не с тобой, нет никаких причин завязывать разговор. Сквозь деревянные рамы проскальзывал холодный ветер. Вот почему сюда никто не садился. Возможно, мой сосед просто до костей промерз и пытается сдержать дрожь, или и вовсе заледенел и не может пошевелиться. Последнее мне нравилось больше всего. Для приличия я также целеустремленно принялась рассматривать воздух.

На мою беду, сосед по холодному и незавидному положению меня заметил. Он очень удивился и, кажется, силился понять, давно ли я тут нахожусь. Он отвернулся, потом повернулся ко мне, неуверенно кивнув и, как будто сработала пружина, вернулся к исходному положению. Я кивнула тоже, окончательно обнаруживая себя. Еще мгновение, и я почувствую себя неловко, если не начну разговор немедленно, сию же секунду. Лучше начать и закончить его, хорошо или плохо, чем не начинать вовсе. Меня сочтут страшной букой, а я не хочу, не хочу этого. Время шло, а я все думала. Тик-так, тик-так. Сейчас вылетит кукушка и клюнет меня в лоб. Ну и поделом бы.

– Привет, – как можно более небрежно сказала я.

Мой сосед не ответил, только резко и немного запоздало кивнул.

– Высматриваешь, кого бы подцепить? – спросила я. Очень удачно: если повезет, я разозлю его и разговор завершится сам собой.

Мой сосед не сразу понял, откуда идет звук. Надеялся ли он, что я промолчу? Скорее всего. Он посмотрел на меня, не моргая, продолжая пить из пластикового стакана или просто делать вид, дернул плечом и поднял брови.

– Ну, подцепить. На одну ночь, или как это бывает на вечеринках? – уточнила я.

Мой сосед сделал глоток, поморщился, принял неуместно важный вид, вдохнул поглубже и заговорил профессорским тоном:

– По-моему, люди, которые любят друг друга, нравятся друг другу или те, кому это просто очень нужно в данный момент, имеют одинаковое право заниматься сексом. Ничего предосудительного в таком поведении я не вижу, если вопрос…

Почему не просто «да»? Почему не «конечно, нет!»? Почему просто не уйти, испугавшись библиотекарши-нимфоманки, на которую я сейчас, наверное, была очень похожа и с которой, как всем известно, лучше не связываться?

– А что нужно тебе? – перебила я. Подобная навязчивость – достаточно ли раздражающий фактор?

– Это важно? Или пустая болтовня?

– Нельзя отвечать вопросом на вопрос. И уж тем более нельзя отвечать двумя вопросами на один, – замечание "нельзя отвечать вопросом на вопрос", эта грязная манера уходить от ответа, очень раздражает, даже больше, чем ответ вопросом на вопрос.

Мой сосед нахмурился и продолжил все тем же тоном, одновременно пытаясь поймать соломинку. Соломинка не давалась, и он с досадой поставил стакан на подоконник.

– Ответ "нельзя отвечать вопросом на вопрос" на вопрос, заданный в ответ на вопрос, сам по себе является…

Он замолчал, глядя в одну точку. Взрыв был неминуем. Я подняла брови, показывая, что жду продолжения.

– Где-то там должна была быть точка, – произнес он, неуверенно косясь на меня.

– Не исключено. Но так что же тебе нужно? – не отставала я.

Он снова уставился в пространство. Надувал и сдувал щеки, издавая "пуф-пуф-пуф". Улыбнулся, но тут же передумал и сделался серьезным.

– Друг, наверное.

Вот и взрыв. Моя стратегия разлетелась пенными хлопьями. Личные темы, сочувствие, «у нас столько общего», «мы слишком разные», «но мы не можем быть вместе», подмена настоящих чувств жалостью, тяжелое расставание, и снова жалость, случайная встреча… А можно было быстро отшить того долговязого парня со скамейки для обуви и ограничиться несколькими часами упреков за грубость.

Я решила остаться мелодраматически-непробиваемой.

– Ищешь на вечеринках друзей? Или все-таки девушку?

– В основном теряю на вечеринках друзей. И девушек, – будничным тоном ответил он.

Знакомая музыка. Ох, это же мой телефон.

Я почти не удивилась, когда на экране загорелся номер начальницы моего отдела. Урезать сроки и напоминать о наших прямых обязанностях среди ночи было в ее стиле.

– Здравствуйте, миссис Андерсен.

– Здравствуй, Робин. Ты помнишь, что материал нужно сдать до вторника? – повезло, что поздоровалась, приму за извинение.

– Да, помню.

– Но вчера ты почему-то об этом забыла, не так ли, и занималась другим материалом?

– Нет, вчера я тоже помнила об этом.

– Очень сомневаюсь. Ты должна была сдать мне его для предварительной корректировки. Чтобы в понедельник утром был у меня на столе, тебе присутствовать не обязательно.

– Да, конечно.

Гудки. Вот и компенсация за вежливость.

– Доброй ночи, миссис Андерсен, – сказала я в уже замолчавший телефон.

Внутри вновь вспыхнуло раздражение на эту странную, занимающуюся явно не своим делом женщину. Профессия тюремного надзирателя куда больше отвечала ее способностям, чем работа редактора. Я подождала, пока утихнут гнев и желание разбить об пол телефон, и вернулась в реальность. Мой сосед искоса посматривал на меня, пытаясь скрыть это за частым морганием.

– Сегодня тем же развлекаешься – раздаешь друзей и девушек?

Мой сосед, кажется, улыбнулся. С чего бы? Я вовсе не пыталась шутить.

– Нет, они закончились.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Хочу увидеть, как происходят знакомства. Может быть, научусь чему-то.

– Я сейчас.

– Устроишь мастер-класс по новым знакомствам? – спросил мой сосед.

Вообще, я собиралась поискать туалет, но брошенный вызов, как это часто со мной бывает, оказался принят без раздумий.

– Вроде того, – самоуверенно сообщила я, и выбрала смешанную компанию парней и девушек, показавшихся мне наиболее безобидными, у противоположной стены. Подошла, встала так, как будто стояла тут и раньше, слегка опершись на дверной косяк – очень органично вписалась в интерьер. Одна из девушек удивленно на меня посмотрела, прерывая свою речь.

– Точно-точно, продолжайте, – подбодрила я.

Девушка не была уверена, знает меня или нет, впрочем, как и все остальные. Но, как, очевидно, было принято на подобных мероприятиях, все воспринимали всех как должное. Я вставила еще несколько ничего не значащих фраз и прежде, чем вернуться на свой холодный подоконник, все-таки спросила, где здесь туалет.

Мне кивком указали куда-то в сторону лестницы, и я зачем-то округлила глаза и кивнула, словно услышала шокирующую новость. Возвращаясь к своему подоконнику, я краем глаза заметила отделившуюся от компании фигуру. Заметив, что я двигаюсь совсем не в сторону туалета, фигура влилась обратно.

– Что скажешь? Я подхожу на роль наглядного пособия?

– Не знаю, я ничего не слышал.

– А я почти ничего и не сказала. Просто постояла рядом и пару раз поддакнула, как старая знакомая. И спросила, где туалет.

– Так ты никого никогда не "подцепишь", – хмыкнул сосед.

– О, я знаю, – отмахнулась я.

– Тогда зачем ты это сделала?

У меня не было адекватного объяснения.

– Чтобы показать, как это легко.

– А это было легко? – сухо спросил мой сосед.

Какой грубый, неприятный парень. Переиграл меня в мою же игру.

– Не важно, мне пора. Майк все равно не пришел.

– Кто он, Майк?

– Друг.

– То же самое, – вздохнул мой сосед.

– Что?

– Меня тоже позвал сюда друг и тоже не пришел. И его тоже зовут Майк.

Ушам своим не верю. Неужели я была права, и Майк всех своих знакомых так вот дурит?

– Такой высокий, носит огромные вытянутые майки?

– Да, он самый. Наверное, он всех этих людей так сюда заманил.

– Значит, это ловушка, нас перетравят и продадут на органы, – подытожила я.

Мой сосед пожал плечами и потянулся за стаканом с колой, на мгновение отвернувшись. Этого времени мне хватило, чтобы скрыться в холле.

Дома я долго лежала в ванне, повторяя: больше никаких вечеринок, глупая, наивная Робин.

***

– Ну, пойдем, пойдем, пойдем же!

– Я уже сказал, что не возражаю.

– Сейчас ты не возражаешь, а потом отгрызешь себе ногу. Застрянешь в лифте. Потеряешь память. Я знаю тебя, твои отговорки и траекторию, по которой ты обычно бежишь в кусты!

– Знаешь, что?

– Что?

– Тебе бы в мыльных операх сниматься.

– Что ты имеешь в виду?

– Столько пафоса, а звучит все равно неубедительно.

– Хочешь сказать, что я плохой актер?

– Ты вообще не актер, у тебя проблема с жестикуляцией.

– Ничего подобного.

– Ты чуть глаз мне не выколол, когда показывал "траекторию, по которой я убегаю в кусты"!

– Ну извини, что я слишком эмоционален.

– Вот-вот, да, слишком.

– Так ты идешь?

– Не знаю. Что мне там делать?

– Пообщаешься с людьми, познакомишься с кем-нибудь, повеселишься.

– Знаешь, Майк, я в день общаюсь с таким количеством людей, что к вечеру меня от них тошнит.

– Ты целый день сидишь и читаешь рукописи!

– У меня полный офис коллег!

– И от них тошнит? И от меня? Теперь понятно, зачем ты так часто бегаешь в туалет.

– Очень смешно. Ты вообще не человек.

– Я предпочитаю «нелюдь», меня так называла бывшая.

– Твоя вымышленная бывшая?

– Одна из множества моих не вымышленных бывших.

– И ни с одной ты меня не познакомил. Все это говорит только об одном…

– Что я, как верный друг, не втягиваю тебя в свои, как ты знаешь, весьма краткосрочные отношения. Представь только: мы расстаемся, и она начинает звонить тебе. Майк ничего обо мне не говорил? У него кто-нибудь есть? Что не так со мной?

– Уж с этим я бы справился.

– И точно – побыл бы жилеткой, а там, как знать…

– Мне не нужны ненастоящие подружки.

– Да пфф! Короче, буду тебя ждать.

– Не будешь: ты не придешь.

– Ты меня очень обидел сейчас, очень! Нельзя так с людьми, нельзя!

– Ты не человек, ты – назойливая мартышка. И не тыкай в меня пальцем. И я вижу, что ты засунул в карман мой плеер.

– Ну свежак же, свежак, свежак!

– Только не сегодня: утром мне надо перелопатить тонну бульварных романов, так что без плеера просто не выжить. И в субботу я буду занят тем же!

– А мне все равно. Я хочу, чтобы ты пришел. Колину будет очень приятно.

– Ему все равно, мы даже не приятели.

– Ты себя загрызешь, если не придешь. А когда он спросит тебя об этом, каково, а?

– Хорошо, хорошо, я приду! Доволен?

– Да, очень. До встречи, приятель!

Я проводил Майка, или, точнее, выпроводил. Майк – настоящая катастрофа и, как ни печально, мой единственный друг. Его любимое занятие – втягивать людей в сомнительные авантюры. Ничего противозаконного, насколько мне известно. Сегодня он добился своего – уговорил меня пойти на вечеринку. Что я там забыл? Ровным счетом ничего. Я домосед в абсолюте. По авторитетному (как он сам считает) мнению Майка без его содействия я буду пребывать в одиночестве до конца своих дней. Из-за своей необщительности и пассивности я растерял всех друзей, кроме него. По тем же причинам у меня нет девушки.

Я вижу это иначе, само собой. Мне нравится находиться в одиночестве. Я не умею поддерживать разговоры "ни о чем". Все попадали в такую ситуацию: вас в общем-то ни о чем не спрашивают, диалога как такового нет, как и нет предмета разговора. Собеседник излагает некую ситуацию или набор ситуаций из своей жизни: поход в кино, в магазин, в паб или к доктору. Что угодно, в общем – этот список бесконечен, как и те телодвижения, что мы совершаем в течение дня: переходим дорогу, звоним в дверь, нажимаем кнопку лифта или встаем с постели. Ничего примечательного. Зачем пересказывать мало знакомым людям свой день? Я не знаю. Поэтому не нахожусь, что ответить, потому что отвечать не на что. Лучшее – хмыкнуть одобрительно или отрицательно, или покачать головой. Но я и этого не делаю, за что имею репутацию высокомерного, заносчивого и черствого типа. И, вдобавок, зануды.

Отчасти я с Майком согласен, о чем ему знать вовсе не обязательно. Майк – очень проницательный болван. Он действительно болван – прямолинейный, откровенный иногда до неприличия, еще и порядочный врун, чего не скрывает. Он редко сам ввязывается в предприятия, в которые по его милости оказываюсь втянут я и, уверен, еще десятки несчастных. Он весьма и весьма умен, но все это скрывается за поведением полного придурка. То, что он из себя представляет внешне, прекрасно венчает общую картину. Вытянутые во всех местах штаны и майки, словно не с его плеча, завязанные в хвост непослушные волосы и, неожиданно – бесконечно импозантные пальто и шарфы. Долговязый, нелепый, но неизменно довольный собой. Ну а я – зануда.

Майку прекрасно известно, что любое общение я воспринимаю как нечто неприятное и вынужденное, как поход к врачу. Мной овладевает ужас каждый раз, когда нужно заговорить с человеком. От того, наверное, я начинаю говорить длинно и занудно, рассчитывая, что собеседнику все это скоро наскучит. Еще я изо всех сил стараюсь держать дистанцию, так, что могу показаться грубым.

Я не черствый, вовсе нет, и способен искренне сопереживать, но разговаривать об этом – выше моих сил.

Если верить Майку, то мне просто необходимо с кем-то поговорить. С кем-то кроме него. Самый простой способ – пойти на чертову вечеринку. Пожалуй, человек, с которым можно просто, без особенных на то причин, поговорить, и правда не помешал бы. Не такой, как Майк, не предвзятый. И мне страшно до холодного пота. Нет ничего притягательнее и страшнее людей, и я пока не знаю, как это разрешить.

Назначенный день. Я пришел с опозданием, чтобы внимание хозяина праздника уже было занято. Нашел самый темный угол, оказавшийся еще и самым холодным. Из развлечений нашлась только кола и подозрительного, бледного цвета пиво. Я замешкался, и меня заметил Кевин, вынудив перекинуться парой фраз. Я старался вести себя как можно более непринужденно, но, судя по странно настороженному взгляду Кевина, вряд ли преуспел в этом.

Непременно с кем-нибудь заговорю, но чуть позже. Пока же буду сидеть и наблюдать, как это делают остальные. Как только кто-то покажется мне симпатичным, я сразу подойду и заговорю. Я даже заготовил фразы для такого случая, но, кажется, все их позабыл, кроме: прекрасная погода в этом августе, не так ли? Как будто ледяной ветер и застающий врасплох дождь – это и правда прекрасная погода, как будто никто бы не догадался, что речь идет об августе, и тем более, что просто немыслимо – об этом августе, а не об августе 1867 года.

Впрочем, через пару часов (я терпелив) я понял, что даже самая располагающая к себе фраза на свете мне бы не пригодилась. Я решительно не видел никого, к кому бы искренне хотел или просто был не против подойти и заговорить. Как это делают остальные, я тоже не понял – слишком быстро это происходит. Я впал в ступор. Просто сидел и таращился, не мигая, из своего темного угла, полностью потеряв связь с происходящим.

Ко мне приклеилось странное чувство, словно рядом кто-то есть. Ощущение не отпускало, отчего я инстинктивно осмотрелся. Что-то было не так, слева от меня кто-то был, кто-то сидел рядом, но, осматриваясь, я посмотрел сквозь него.

Придется оборачиваться еще раз. На моем холодном подоконнике, вжавшись в противоположный угол, сидела девушка. Рыжая, кудрявая, подчеркнуто тощая в своей огромной водолазке-коконе. Интересно, давно она тут сидит? Как я мог ее не заметить? Насколько невоспитанным она меня считает и почему меня все это волнует?

Кажется, мое соседство было девушке неприятно: она отчаянно смотрела вперед, пытаясь меня не замечать. Когда Вы пытаетесь сделать вид, что в упор кого-то не видите, это очень заметно. Надо бы с ней заговорить, из вежливости или потому, что она кажется вполне безобидной для бессмысленной болтовни. С другой стороны, она не выглядит как человек, способный к такой болтовне. Я так и не решил, что нужно сделать. Сейчас я покраснею, и тогда самым разумным будет выпрыгнуть в окно. Как незаметно проверить, легко ли оно открывается?

– Привет, – спокойно сказала она.

О, нет, она со мной заговорила. А выглядела так, словно ни в коем случае делать этого не собирается.

Я почти готов был сказать что-то в ответ, но она срезала меня своим вопросом.

– Высматриваешь, кого бы подцепить? – спросила девушка.

Я не знал, что ответить, только выкатывал, что есть сил, глаза.

– Ну, подцепить. На одну ночь, или как это бывает на вечеринках? – повторила она вопрос.

Неужели она из тех девушек, которые пытаются с первых слов поразить своей откровенностью, оригинальностью, в общем, показать себя как можно более необычной и интересной? Задают странные вопросы, делают выводы о тебе, для которых нет ни одной посылки? Такие разговоры пугают своей непредсказуемостью и тем, что набор оригинальных заготовок быстро заканчивается.

Я начал долго и мучительно разъяснять свою, только что сформировавшуюся, позицию, но девушка прервала меня как раз в тот момент, когда логика рассуждений приказала долго жить.

– А что нужно тебе?

Я не понимал. Было несколько версий, в том числе: она на самом деле пришла, по ее меткому выражению, "подцепить" парня; она хочет смутить меня, просто так, потому что ей нравится так делать; она не очень хорошо воспитана; она пьяна; она относится к типу, который я уже описал, и теперь пытается удивить меня своими откровенными вопросами, заинтересовать и вовлечь в какие-нибудь непонятные, недолгие и трагичные отношения.

Мне не нравился ни одна из них, равно как ни одна не казалась правдоподобной. Это интуиция, в которую я не верю, подала голос. Она, как правило, не докучала мне, но и не мирилась до конца с моим нежеланием ей доверять. Но если уж я пришел на вечеринку и разговариваю с незнакомым человеком, то терять мне уже нечего.

– Это важно? Или пустая болтовня? – я пошел напролом.

Девушка слегка нахмурилась.

– Нельзя отвечать вопросом на вопрос. И уж тем более нельзя отвечать двумя вопросами на один.

У меня над головой непрерывно пополнялся счетчик растерянности, как счетчик жизней в видео-игре. Она так странно это произнесла, как будто специально меня злила. Действительно, отвечать вопросом на вопрос – показатель не лучших манер, о чем я сразу не подумал. Но указывать на это – еще хуже. Я пытался придать себе уверенный и спокойный вид, не глядя ловя соломинку. Непростая задача, но я справился, однако быстро понял, что с соломинкой во рту моя речь больше будет похожа на чавканье. Да и сдалась она мне? Стакан пришлось отставить подальше.

– Ответ "нельзя отвечать вопросом на вопрос" на вопрос, заданный в ответ на вопрос, сам по себе является…

Является уходом от ответа? Да, безусловно, как и вопрос, заданный в ответ на вопрос. Отчего мне кажется, что я сейчас совсем не о том думаю? Момент был упущен, и надо хотя бы не сильно ударить в грязь лицом, шлепнуться не в самую глубокую и не самую вонючую лужу.

– Где-то там должна была быть точка.

– Не исключено. Но так что же тебе нужно?

Да что она делает? Надо подышать, успокоиться. Незаметно сделать это не получилось, я только набирал в щеки воздух и издавал странные пыхтящие звуки. Как паровозик, только не тот "паровозик, который смог". Это смешно – бояться признаться незнакомому человеку в причинах, которые привели тебя в скопище людей, которым нечем больше занять вечер, чем стоять и обсуждать то, что и так всем известно. Я улыбнулся. На самом деле, ничего смешного, улыбка тут явно ни к чему. Пришлось ее экстренно убрать.

– Друг, наверное, – выдохнул я. Сердце сумасшедше заколотилось.

– Ищешь на вечеринках друзей? Или все-таки девушку? – не сдавалась моя соседка.

Нет, не ищу, даже сегодня, если быть честным – не ищу. Обычно все наоборот: друзья, приходящие со мной на вечеринки, находили более сговорчивых и веселых товарищей. Так себе были друзья, пожалуй. С девушками то же самое. В один прекрасный момент слышишь ее хорошо знакомые вздохи из туалета или спальни, и голос одного из "так себе друзей". Так было дважды. С тех пор я завязал с друзьями, вечеринкам и девушками.

– В основном теряю на вечеринках друзей. И девушек, – подытожил я невеселые мысли.

Девушка не успела ответить: из ее сумки заиграла тихая мелодия. Девушка торопливо достала телефон и взглянула на монитор. Увиденное ей не слишком понравилось.

– Здравствуйте, миссис Андерсен.

Девушка надолго замолчала, слушая, что говорит некая миссис Андерсен. Несмотря на музыку вокруг, я различал резкие, визгливые искры, летящие из динамика.

– Да, помню. Нет, вчера я тоже помнила об этом. Да, конечно. Доброй ночи, миссис Андерсен.

Моя соседка глубоко и шумно задышала, все еще сжимая в руке телефон, да так, что побелели костяшки пальцев.

– Сегодня тем же развлекаешься – раздаешь друзей и девушек? – повернулась она ко мне, как ни в чем ни бывало.

Я не выдержал и улыбнулся, представив, как это могло бы выглядеть.

Добрый день, леди и джентльмены. Предлагаю вашему вниманию нескольких друзей мужского пола и прекрасную девушку. Друзья, уровень верности средний, чувство юмора – ниже среднего, но не раздражает. Хорошо адаптируются к незнакомой среде, к посторонним дружелюбны. В быту практически бесполезны. Девушка, внешние данные – выше среднего, прекрасно адаптируется, быстро располагает к себе окружающих. Оставляю их здесь, прошу, пользуйтесь.

Гадкие мысли. Не от того ли, что я все-таки немного зол на этих людей?

– Нет, они закончились, – сказал я, и признание далось мне неожиданно легко.

– Тогда что ты здесь делаешь?

Непробиваемая леди.

– Хочу увидеть, как происходят знакомства. Может быть, научусь чему-то.

– Я сейчас, – сказала соседка и спрыгнула с подоконника.

– Устроишь мастер-класс по новым знакомствам? – спросил я.

– Вроде того, – нехотя ответила она и отправилась к компании у противоположной стены. Со стороны казалось, что эти люди ей давно знакомы. Через несколько минут девушка вернулась.

– Что скажешь? Я подхожу на роль наглядного пособия?

Не понимаю, что она имеет в виду.

– Не знаю, я ничего не слышал.

– А я почти ничего и не сказала. Просто постояла рядом и пару раз поддакнула, как старая знакомая. И спросила, где туалет, – сообщила она, стыдливо отвернувшись.

Пожалуй, она провалила показательные выступления.

– Так ты никого никогда не "подцепишь".

– О, я знаю, – отмахнулась она.

– Тогда зачем ты это сделала?

– Чтобы показать, как это легко.

– А это было легко? – удивился я.

Девушка вздохнула.

Плохой, очень плохой вопрос, я не имел права использовать ее же прием. Но если мне действительно было интересно, зачем она это сделала, как иначе я мог это выяснить?

– Не важно, мне пора. Майк все равно не пришел.

Она вновь спрыгнула с подоконника и уже успела накинуть на плечо ремень сумки. Я испытывал облегчение от одной только мысли, что она сейчас уйдет, но при этом чувствовал себя виноватым и не хотел, чтобы она, кем бы ни была, уходила на такой ноте.

– Кто он, Майк?

– Друг.

– То же самое, – вздохнул я, отчего-то ни капли не сомневаясь в том, что этот тот же Майк.

– Что?

Девушка уже сделала шаг к выходу, но остановилась.

– Меня тоже позвал сюда друг и тоже не пришел. И его тоже зовут Майк.

Девушка развернулась в мою сторону.

– Такой высокий, носит огромные вытянутые майки? – осторожно спросила она.

– Да, он самый. Наверное, он всех этих людей так сюда заманил.

– Значит, это ловушка, нас перетравят и продадут на органы, – уверенно сообщила она.

Я отвернулся, чтобы взять свой стакан колы и сообразить, как лучше попрощаться. Мое движение заняло всего мгновение, но спустя это мгновение девушки уже не было рядом. Она исчезла также тихо, как и появилась.

Первое, что пришло в голову – догнать ее, чтобы…Чтобы что? И я остался на месте.

На полпути меня настигла неприятная мысль. Майк, чертов сводник! Не исключено, что он все это подстроил, подговорил эту любительницу водолазок познакомиться со мной. Мысль саднила, как свезенная коленка, и я почти задыхался от возмущения.

***

Семь утра очередного дня. Каждый день – это семь утра очередного дня очередной недели очередного месяца очередного года. Будний или выходной, солнечный или пасмурный – все одно. Когда потеплеет, когда станет больше света, когда будет больше времени – все это отговорки, я их не признаю, как и любую человеческую слабость. Оттого мне так тошно наблюдать за тем, во что я превратился.

Лишь один день недели был особенным, даже не весь день, а один важный момент – пятница, восемь вечера, когда приходила Робин. Прекрасная квартира, в которой я сейчас живу, принадлежала не так давно, всего три года назад, ее родителям. Я называю ее не иначе как "дом". Светлый, просторный. Я влюбился в него, как только увидел, пусть для меня одного он и великоват: я один, вещей у меня не много. С возрастом я не приобрел ничего, в том числе страсти к накопительству.

На втором этаже до их пор есть комната, которую я не использую. Это старая комната Робин – она приходит туда каждую пятницу в восемь вечера и остается на пару часов, а то и до самого утра. Я не знаю, что она там делает, и выяснять не намерен – это глубоко личное дело, если через несколько месяцев после продажи дома она пришла ко мне с такой просьбой.

Я прекрасно помню тот день: пятница, восемь вечера. В дверь постучали, хотя имелся работающий звонок. Ко мне редко наведывались гости, в основной своей массе это были почтальоны, курьеры и религиозные фанатики. В такой день и час делать им тут было нечего. К тому же, если пришли по срочному делу, в дверь обычно звонят, настойчиво и долго.

Я открыл. На пороге стояла Робин, я ее узнал, разумеется. Тонкая, как соломинка, она даже пошатывалась на ветру. Рыжие кудри сбились на одну сторону, превратив голову в колышущийся огонек. Она была так смущена, что слова давались с трудом.

– Добрый вечер, мистер Махоуни. Вы, наверное, меня помните – я продала Вам эту квартиру не так давно, – выпалила она и резко замолчала.

– Здравствуй, Робин. Разумеется, я помню, – одобрительно улыбнулся я, хотя ее визит очень меня насторожил.

– Можно мне войти? Очень нужно с Вами поговорить, если Вы не заняты, конечно. Нет, не в том порядке, подождите, не отвечайте! – затараторила она и вцепилась руками в волосы. Те несколько раз, когда я видел ее в связи с покупкой квартиры, она вела себя сдержанно и отстраненно. Тогда я в эти игры не поверил, и не ошибся.

– Сперва, мистер Махоуни, не найдется ли у Вас минутки, чтобы поговорить со мной?

– Да, Робин, найдется.

– Не будете ли Вы против со мной поговорить?

– Если бы я был против, у меня не нашлось бы минутки, – улыбнулся я. – Конечно, проходи.

– О, Вы предвосхитили мой вопрос, – растерялась она.

– Какой же?

– Вопрос…можно ли мне войти? – смутилась Робин.

– Тогда я предвосхищу также вопросы: можно ли тебе повесить пальто вон на ту вешалку и не угощу ли я тебя чашечкой чая.

– Я не собиралась об этом спрашивать, – поспешила заверить меня Робин.

– Нет, я настаиваю. Проходи, располагайся. Я заварю чай и выслушаю тебя.

Робин повесила пальто туда, куда я показал, и прошла на кухню. Она оглядывалась так, словно не узнавала свое прежнее жилище. Ей понравился мягкий стул у высокого барного стола: видимо, когда сидишь на таком, можно болтать ногами. Я проверил после ее ухода – действительно, болтать ногами очень приятно.

– Как твои дела, Робин?

– Хорошо, мистер Махоуни.

– Ты нашла квартиру?

– Да, не беспокойтесь, мне есть, где жить. И работа у меня есть. Все хорошо, в общем и в частности. А как Ваши дела? Я случайно узнала, что Вы художник. Выставляетесь где-нибудь?

– Прекрасно, прекрасно. Я был художником, у себя, в Штатах, но это в прошлом, я больше не пишу картин. Вдохновения нет, знаешь, так бывает.

– Да, так бывает, – грустно согласилась она.

Я заварил Робин ромашковый чай, сел напротив и приготовился слушать.

– Так что же привело тебя сюда, дорогая?

Робин дернулась, словно успела позабыть, зачем пришла.

– Да. Я не ненормальная и не преследую Вас, не подумайте. Так получилось, что несколько раз…то есть, почти каждый день после того, как Вы купили эту квартиру, я прогуливалась под Вашими окнами. Я заметила, что Вы никогда вечерами не зажигаете свет в маленькой спальне на втором этаже, – она покраснела, как редис.

– И подолгу ты прогуливаешься под этими окнами?

Робин долго, не моргая, смотрела мне в глаза. Я боялся, что она сейчас расплачется – нет ничего непонятнее рыдающей женщины. Но ее глаза остались сухими.

– Подолгу, – сообщила она. – И я пришла, чтобы спросить: заняли ли Вы уже эту комнату.

– Ты хочешь снять комнату здесь? – не понял я.

– Нет, не совсем, но если понадобится, то да. Я хотела бы попросить Вас позволить мне иногда приходить сюда и проводить некоторое время в той комнате. Можете расценивать это как аренду, как угодно, но мне очень это нужно.

Я не знал, что ответить. Я попытался оценить странность возможного положения вещей, но, как ни крутил, странности не обнаружил.

– Тебе очень тяжело расстаться с этим местом?

Она ничего не ответила, только медленно моргнула. Это было и так ясно, а я полез с глупыми вопросами. Повисло молчание, одно из самых тягостных в моей жизни.

– Думаю, ты можешь приходить сюда иногда. Я не занял твою комнату, и пока там все остается таким, каким было при тебе. Ни о какой аренде и речи быть не может. Можешь начать хоть сегодня.

– Тогда по пятницам, в восемь?

– Да, Робин, по пятницам, в восемь. Буду рад тебя видеть.

– Спасибо, огромное спасибо, мистер Махоуни! Можно, я пойду?

Я кивнул. Робин сорвалась с места и в несколько широких шагов добралась до своей комнаты.

Она не стала рассыпаться в благодарностях, предлагать деньги или помощь по дому: как знала, что это поставит меня в неудобное положение. Не тем, что будет проводить время у меня в доме, а именно благодарностями и всяческими предложениями. Во-первых, я ничего особенного не сделал, во-вторых, если и сделал, то это помощь, а помощь – не товар.

Так началось наше странное взаимодействие, продолжающееся до сих пор. Робин приходит каждую пятницу. Иногда мы разговариваем, иногда она приносит кексы. В те дни, когда она задерживается до утра, я нахожу на столе завтрак. Увидев это впервые, проплакал добрый час. Я был один – от того, что слишком поздно вспомнил, как нужны близкие люди. И мне очень давно никто не готовил завтраки, вот уже лет пятьдесят.

***

Майк не уследил за своим длинным языком и проболтался, что знает ту девушку. Её звали Робин.

Это все, что мне дозволено знать. Подговорить девушку познакомиться со мной и исчезнуть, кормить недомолвками, подогревая интерес, – в стиле Майка.

То, что она ушла, ничего не значило – я не мог и предположить, на что Майк готов пойти ради воплощения очередной своей гениальной затеи, и тем более не мог предположить, в чем на самом деле она заключалась.

Майк – один из тех людей, которые, узнав, что вы считаете его другом, а если вы хоть где-то обмолвились об этом, он точно узнает, – получают безлимитный доступ в вашу жизнь. Менее агрессивная, но более въедливая версия "Кабельщика".

Я понимаю, хоть и с неким ужасом, что Майк именно такой. При этом он гораздо лучше большинства друзей, которые у меня были. И, тем не менее, он бывает настолько несносным, что ставит свою тонкую шеенку под удар.

– Очевидно же, что ты попросил Робин познакомиться со мной, все сходится.

Майк полез в бутылку, походя затолкав в нее и меня.

– Так тебе не нужна моя помощь? – холодно спросил он.

– Мне просто не нужна помощь…в такой форме, от кого бы то ни было, – завелся я.

Молчание. Раздутые ноздри, презрительный взгляд, театральная поза – в этом весь Майк.

– Ты уверен? – медленно и угрожающе процедил он.

– Да, я уверен. Но это не значит, что мне не нужен друг. Я хочу общаться со своим другом, мне не нужно подсовывать кого-то еще, – объяснял я, со стыдом понимая, что попросту оправдываюсь вместо того, чтобы поставить Майка на место.

Майка мои слова только распалили.

– Давай я кое-что тебе расскажу. Ты утверждаешь, что не способен общаться с людьми, ты не можешь общаться с людьми, не хочешь общаться с людьми и бла-бла, что ты там обычно говоришь. Будь твоя воля, ты безвылазно сидел бы дома, не вступая в переговоры иначе как по почте. Я считаю это лицемерием, поэтому пытаюсь тебя растрясти, но, видимо, ты готов сидеть дома жалеть себя, пока не превратишься в растение. Я хочу помочь, но ты ведешь себя как идиот. Я – помогаю, ты – идиот.

Майк говорил непривычно жестко, яростно жестикулируя и непрестанно тыкая в меня пальцем, и я почти во всем был с ним согласен, кроме главного.

– А ты не задавался вопросом, нужно ли мне это? Что, если моя жизнь меня полностью устраивает? Даже не так: что, если только такая жизнь меня устраивает?

– Устраивает? Тогда скажи мне, что ты счастлив, и я со спокойным сердцем отвалю, – прибавил громкости Майк.

– Еще как счастлив! – огрызнулся я.

– Ты трус, чувак, а трусы не бывают счастливы. Ты носишься со своими страхами, думаешь о них днем и ночью, каждый день, без выходных и перерывов на обед. Это не только эгоизм, но и порядочное свинство по отношению к самому себе. Хочешь быть одиноким, злобным и несчастным? Валяй! А я умываю руки.

– Да что с тобой сегодня? Чего ты взъелся?!

Майк хотел что-то ответить, но только зарычал с досадой, которой хватило бы и на сотню, и, не глядя на меня, ушел.

Майк был зол на меня, остервенело зол. Должно быть, он действительно подговорил Робин со мной познакомиться, и то, что она ушла, могло значить одно: я отвратительно себя вел. Либо она сама подошла ко мне, но сбежала, и это могло значить одно: я отвратительно…

Я сел и надавил ладонями на глаза. Майк прав, тысячу раз прав. Я трус. Я столько себе обещаю, но сдаюсь, оказываясь за порогом квартиры. Стараюсь быть незаметным, не смотрю ни на кого, чтобы со мной было как можно меньше поводов заговорить. Я жалок и слаб. Но разве я делаю что-то плохое? Нет. Нежелание выходить из зоны комфорта не является тем, что заслуживает порицания. Я могу жить так, как хочу, я имею на это право. Но так ли на самом деле выглядит моя зона комфорта, так ли я хочу жить? У меня не было ответа. Я хотел, чтобы все было иначе, часами мечтал об этом, и, чем дольше мечтал, тем сильнее страшился.

Тяжелые мысли приковали меня к месту. Я прогонял через сознание все самое плохое, что только мог о себе вспомнить, и не мог остановиться и только больше ненавидел себя.

Нужно почитать что-нибудь на этот счет, какую-нибудь психологическую дребедень. Майк рассказывал, что неподалеку есть хороший книжный магазин. Майк, чтоб его…

На полке у входной двери, под ключами, я обнаружил записку. "Робин" – было написано на ней. И номер телефона.

Очевидно, что Майк навязывает нас друг другу, и это было отвратительно. Я скомкал записку и положил в карман, к массе ничего не значащих бумажек – чеков и билетов, надеясь однажды выбросить ее вместе с остальными, чтобы она сама зацепилась за весь этот хлам.

Особо не раздумывая, я отправился в книжный. Мне стало очень горько от того, что мое собственное мнение на мой собственный счет не имело надо мной никакой власти. Еще хуже – я не имел определенного мнения на свой счет.

Я шел, интуитивно сворачивая то вправо, то влево, и скоро вышел к крошечной книжной лавке на углу трехэтажного дома, затянутого плющом. Именно это я и ожидал увидеть.

Характерная для меня предусмотрительность: на случай, если мне предложат помощь, я заранее приготовил ответ. Так куда спокойнее заходить в незнакомое место.

Дверь легко распахнулась, и колокольчик над ней отозвался приветливым звоном. Я, однако, воспринял его как сущее зло, обращающее внимание посетителей на вновь вошедшего.

Женщина весьма преклонных лет за прилавком на мгновение подняла на меня глаза, не фокусируя взгляд, и вновь занялась своими делами; мужчина в дальнем углу был увлечен поисками, энергично вытаскивал книгу за книгой, бормоча что-то себе под нос. Кроме них в магазине был всего один посетитель. У одной из полок, в профиль ко мне, стояла девушка. Лицо ее было закрыто рыжими кудрями, так что я видел только кончик носа, но это несомненно была она. Тоненькая, взлохмаченная, укутанная в водолазку. Робин.

Книжные полки поплыли, от лица отхлынула кровь. Вот и доказательство. У Майка был на нас долгосрочный план. У Майка и Робин был план. А я ощущал себя лабораторной крысой. Куда же он побежит?

Нужно было убираться, пока она меня не заметила, если это уже не произошло, если она не притворяется и не тянет время, наслаждаясь моим замешательством. Нужно было незаметно отступить, но ноги не слушались. Я вздохнул, чтобы собраться с силами, и сделал это с таким свистом, словно у меня было пробито легкое.

Я резко развернулся, чуть не запнувшись за собственные ноги, выскочил из магазина и скрылся за ближайшим углом. В голове стучало: все подстроено, все подстроено, все подстроено! Не исключено, что это эксперимент претендующего на оригинальность режиссера, и все наши якобы случайные встречи сняты на скрытую камеру. Я видел нечто подобное в кино и даже вспомнил бы, в каком, если бы не "интересные" факты, которыми весь сеанс отвлекал меня Майк.

«Майк!!!» – хотел закричать я, упасть на колени, расставив руки, запрокинув голову, но ничего подобного, разумеется, не сделал и не сделаю никогда.

Спустя час я оказался в глубине Феникс парка, где нашел наиболее безлюдное место и упал на траву. Я дрожал, как загнанный кролик. Только кролик боится смерти, его можно понять, а чего боюсь я? Вряд ли Майк и Робин сговорились, чтобы убить меня, расчленить и рассовать по банкам останки, а потом, в старости, смотреть на них и с нежностью вспоминать своего чудаковатого знакомого.

Лежать на траве оказалось очень удобно, лучше даже, чем в собственной постели. Я давно не испытывал чувства, которому положено возникать, когда вечером, уставший, ложишься спать, или утром в выходной день наслаждаешься тем, что можно подольше поваляться в кровати – того самого чувства, когда перестаешь чувствовать абсолютно расслабленное и довольное тело.

Я лежал и думал, бесконечно долго, о том, что же происходит. Я копался в прошлом, возвращался в детство, но не находил причин быть таким, какой я сейчас. Не так, наверное: я был таким всегда. Совсем не хотел общаться с окружающими. Сначала не хотел, а теперь – не умею.

Не хотел и все тут, безо всяких причин, как не хочу до сих пор. У меня были друзья: школьные, университетские, но нас кроме учебы ничто не объединяло, поэтому мы быстро позабыли друг о друге. Никто не в обиде.

Я легко сошелся с Майком: он неплохо натренировался на своих многочисленных друзьях и приятелях. Майк был приветлив, открыт и не назойлив во всем, что не касалось кинематографа и решения чужих проблем. И, к несчастью, он был прав – нельзя в каждом встречном видеть врага. Правда, только если ты Майк и окружаешь себя людьми, в которых уверен. Но это только догадки. Возможно, Майк все время врет, или ему попросту все равно. Или, и этот вариант кажется мне все менее и менее фантастическим, Майк – пришелец, посланный на Землю изучить местную неразумную фауну.

Вот почему я расставался с девушками, появлявшимися в моей жизни. Не из-за того, что они были пришельцами. Все они были жутко скрытными в самых простых вещах, знание которых нисколько не изменило бы мое к ним отношение. Привычка постоянно врать превращала их в пародию на человека – неплохую, но напрочь лишенную главного – человечности.

И даже после того, как застаешь их с поличным с собственным так называемым "другом" в позе, затрудняющей непринужденную беседу, они продолжали врать. "Да что ты несешь, я тебя даже не слушаю!" – вспылил я, когда в последний раз проходил курс неудачных отношений. Стоит ли рассказывать, каким количеством отборной грязи я был полит, и что отмываться от нее пришлось в одиночку.

***

Суббота, раннее утро. Я проснулась резко, словно ужаленная. Мне снилась злополучная вечеринка и этот парень. Отчего-то у него были очень тонкие и длинные руки и пальцы и огромная голова, формой напоминающая перевернутую каплю. Я с досадой вспомнила, что нам обоим знаком Майк, что означало повышенный риск встречи – случайной или нет, одной или нескольких…знать не желаю ничего о затеях Майка на мой счет.

Поразмыслив, я заключила, что Майк никак не мог устроить наше знакомство, хотя мое глупое поведение предвидеть было несложно. Никогда не считала себя хорошим собеседником и действительно не была им, а на той вечеринке, ко всему прочему, старалась вести себя как можно неприветливее. Но он все равно со мной разговаривал, как и многие другие – такое случалось постоянно. Не понимаю, зачем люди со мной разговаривают. Я бы сама с собой не общалась, если бы могла, но внутренний голос, к сожалению, нельзя изолировать. Можно заткнуть его, навязав глупую песенку, но тогда уже к середине дня хочется отрубить себе голову.

Я отвлеклась. Нужно найти упражнения на концентрацию внимания, если будет время. Но с таким расшатанным вниманием его никогда не будет. Очередной замкнутый круг, у меня их много, как колец у женщины падаунг, только гордиться нечем.

Вчерашний вечер запоздало смущал меня. Если эти двое, то есть Майк и мой новый, пока безымянный, знакомый (хотя «эти двое» звучит более презрительно, и это важно, даже если они меня никак не могут сейчас услышать), что-то задумали, придется принимать крайние меры. Какие именно, я еще не знаю, но они непременно должны быть крайними.

Временами, ведя долгие разговоры ни с кем, я представляю, как мои мысли складываются в осязаемые строчки. Временами, когда это происходит, я понимаю, что любая моя мысль сопровождается множеством уточнений и еще большим множеством «но», вынесенными в скобки или даже в сноски. Временами это меня раздражает, и я начинаю рисовать таблицы, которые всегда оказываются слишком велики, чтобы долго держать их в голове.

– Аааааалллоооооо, – недовольно протянул Майк.

– Привет.

– Привет, детка.

– Это Робин, – зачем-то уточнила я.

– А это Майк, – весело сообщил он. Я невольно улыбнулась.

– Ты называешь меня "деткой", только если хочешь сообщить что-то неприятное или о чем-то попросить.

– Раньше это было так, но перед тобой новый Майк! Новый Майк решил называть тебя так всегда и не просить пожертвовать свою почку.

– Я скажу тебе, наверное, что против "детки".

– Так скажешь или нет?

– Я не хочу, чтобы ты меня так называл. Заявляю свое категорическое "нет".

– Окей, не буду. Что-то случилось?

– Вчера была вечеринка у Кевина…

– Здорово, как прошло?

– …и ты не пришел.

– А, это…у меня появилась срочная работенка, – после чуть более долгой паузы, чем положена человеку кристальной честности, сказал Майк.

– И многих ты туда пригласил?

– Не я, а Кевин.

– Но меня позвал ты, а не Кевин.

– А Кевин разрешил мне позвать парочку друзей.

– И ты…позвал кого-то кроме меня?

– Что я слышу? Это ревность?

Я проигнорировала выпад.

– Так что?

– Только тебя.

– Только?

Майк с минуту молчал.

– Майк?

– Только тебя и… еще одного своего приятеля, но его все равно пригласил бы Кевин, поэтому я ни в чем не виноват.

– И в чем же ты можешь быть виноват?

– Что ты имеешь в виду? Я уже сказал, что ни в чем не виноват. Ни-в-чем.

– И ты ничего не хочешь мне рассказать про этого своего приятеля?

– Да не особенно, но если ты настаиваешь, то расскажу. Что тебя интересует?

– Это ты просил его познакомиться со мной?

– Он познакомился с тобой!? Серьезно?

– Так просил или нет? – упиралась я.

– Вы сговорились?! Он спрашивал меня о том же!

– Да или нет, Майк?

– На подобные вопросы никогда нет однозначного ответа! Но, как пожелаешь: разумеется, нет! И, вообще-то, именно ты с ним заговорила, отчего ответ на твой вопрос был бы заранее известен, подумай ты чуть дольше. Стоит ли мне доверять ему, или ты сможешь изложить другую версию событий?

Майк начинал раздражаться.

– Нет, ответ мне не был бы известен. Я заговорила только из вежливости, потому что сидела слишком близко и он меня заметил, а он перешел черту!

– Какую черту, Робин? – устало спросил Майк.

– Черту личных разговоров.

– И о чем же таком он тебя спросил?

– Не спросил, а ответил. Я могла бы простить любопытство, но люди, откровенничающие с первыми встречными – это что-то невиданное. Только ты мог это устроить.

– Люди, откровенничающие с первым встречным – это совершенно нормальное явление. Я бы сам только тем и занимался! Если ты понимаешь, что никогда в жизни больше не увидишь этого человека, и что он ничего о тебе не знает, даже имени, чтобы распускать потом сплетни, ты расскажешь ему что угодно. И вообще, по-твоему, мне больше нечем заняться, как подрабатывать сводней? Ты меня огорчаешь, Робин.

– Себя я тоже огорчаю.

Я замолчала. Майк тоже.

– Прости, я запаниковала и раздула из ничего…

– Не бери в голову. Но, впредь, я настаиваю…да просто забей. Откуда паника, детка?

– Майк! – неожиданно пронзительно взвизгнула я.

– Робин! – издевательски взвизгнул он в ответ.

– Я что-то не то делаю.

– Что именно?

– Я не знаю. Надо подумать.

– Ты только не увлекайся и выходи иногда на связь.

– Хорошо.

– Надо сходить в кино, мне это всегда помогает.

– Пожалуй. То есть: тебе, пожалуй, помогает. Хочешь, чтобы я сходила с тобой?

– А у тебя нет выбора. Позже уточню время.

– Идет.

Майк издал пукающий звук и повесил трубку.

Да, я скисла, как недельное молоко, и теперь ощущала себя рыхлой массой. Поникли плечи, глаза прилипли к полу, словно гравитация стала куда сильнее, чем ей положено, сильнее настолько, что сегодня ни один самолет не покинет аэропорт. Но что же будет с теми самолетами, что сейчас в полете? Что я наделала?!

"Гравитация, бессердечная ты сука" – эта фраза всегда меня веселила, но сейчас я оказалась ей не по плечу. Глаза никуда больше не хотели смотреть. Опустились уголки рта, и все лицо следом за ними, превратив меня в бассет хаунда. Я могла рассмотреть только одно: знакомую дорожку, что вела к волшебной стране физической и моральной апатии. Апатии во всем, кроме самокопания, разумеется. Нужно было срочно вытаскивать себя, хотя бы из дома, хотя бы с этих нескольких квадратных сантиметров ковра, на которых я стояла, не шевелясь, уже несколько минут. Я так и поступила, но лишь спустя несколько часов: в стране апатии любые действия занимают в разы больше времени, чем обычно. Паршивое чувство, становящееся еще более паршивым от того, что не имело очевидных оснований. На причину можно злиться, играть со своим отношением к ней, но мерзостное чувство без всякой причины непобедимо: слепота была его опорой.

Следуя обычному депрессивному расписанию, вслед за апатией пробудилась необузданная фантазия: если я сделаю то-то и то-то, непременно случится что-то хорошее. Хуже неоправданного беспокойства могут быть только неоправданные надежды. Такие захватывающие, такие теплые… Они победили, я решила, что если отправиться в одно место, которое очень мной любимо, то случится нечто хорошее, нечто, что непременно поможет разобраться в себе, с собой и со всем на свете.

Этим местом был книжный магазин Уиклоу. Маленький, уютный, домашний. В солнечную погоду пространство превращалось в золотистое медовое вино, обволакивающее и ароматное. Время замирало, и я замирала следом. Мысли переставали скакать, как лабораторные мартышки, шелуха рассуждений, которые мучили меня ежедневно, облетала, обнажая то, что действительно было важно. Конечно, так бывало не всегда, но я все равно надеялась.

За прилавком магазинчика всегда стояла сама миссис Уиклоу. Мистера Уиклоу я ни разу не видела за те несколько лет, что прихожу сюда. Я предполагала самое плохое, я отчего-то всегда предполагаю самое плохое. Мистера Уиклоу, вероятнее всего, уже нет в живых. От того, наверное, его супруга проводит здесь каждый день, не зная усталости. Хочется думать, что она очень любила своего мужа. Она приветлива, но ровно настолько, чтобы не отпугивать посетителей. Однажды я изменила себе и зашла в крупный сетевой книжный магазин, такой, в котором множество консультантов, рвущихся тебе помочь. Девушка-консультант преследовала меня от полки к полке, предлагая книги, к которым я и близко бы не подошла, не говоря уж о том, чтобы их читать. Я сбежала оттуда, то есть ушла чуть более поспешно, чем принято выходить откуда-либо, даже если очень торопишься.

Миссис Уиклоу производила впечатление человека, который знает каждого, кто переступает порог ее магазина. Возможно, мое мнение было предвзятым: она вряд ли могла не заметить, что один и тот же человек заходит к ней по несколько раз в неделю, хотя я изо всех сил стараюсь быть незаметной. Безмятежность и спокойствие, царившие у нее, были мне не свойственны и очень притягивали. Признаться, я не всегда уходила от миссис Уиклоу с книгами, потому что приходила вовсе не за ними. Когда в голове случался бардак, я спешила сюда, чтобы впитать каждый атом спокойствия. Я осматривала полку за полкой, стеллаж за стеллажом, не пропуская ни одного книжного корешка. Это как медитация. В общем, каждый справляется, как может, и в своем способе я не находила ничего предосудительного, хотя одной из моих сверхъестественных способностей была способность найти подвох даже в стакане воды. Я вывела особый вид таких вещей – отрицательные суперспособности, разрушительные для их владельцев.

Я должна была спросить миссис Уиклоу насчет ее отношения к таким, бесполезным для ее коммерческого предприятия, визитам, и боялась услышать, что она против, или прочесть это в ее сдержанном "все в порядке, милая". Но я непременно спрошу, только не сегодня. Сегодня мне нужно как следует подумать. Меня преследовало тошнотворное беспокойство. Оно всегда было со мной, но после той вечеринки обострилось стократно. Поэтому сегодня я должна была решить что-то с собой, и только затем получить право приставать к окружающим.

Чего мне искренне хотелось, так это что есть сил стукнуться лбом о книжную полку. Возможно, это смогло бы выбить из моей головы все лишнее. Я слишком много думаю, и, очевидно, совсем не о том, о чем следовало бы. Не конструктивно. Не продуктивно. Не (здесь должно быть много внушительных слов из пособий по успешному менеджменту). Я знаю, что есть проблема, пока мне неведомая, но на этом нужно закончить. Если не развернуть взгляд наружу, никогда не удастся выяснить, в чем ее суть. Просто не думать, просто не думать. И не думать о том, что нужно поменьше думать. Как же я себя бешу, чудовищно бешу! Как при этом меня терпят окружающие? Ума не приложу. Я несносна, абсолютно невыносима.

Я представила, как моя голова движется к деревянной полке, но не более. Ничто не выдавало мои членовредительские наклонности, в основном ввиду их отсутствия. Я никогда не считала смерть достойным решением проблемы. Несколько лет назад погибли мои родители, но я не заламывала руки, не кричала, что хотела бы погибнуть вместе с ними. Я не терзала окружающих скорбной маской, требующей непременного участия и сопереживания. Одна мысль, которую мне следовало бы повторять себе почаще и сейчас – жизнь одна, и она не так уж длинна, как оказалось. Мои родители успели пожить, насыщенно и ярко, и это немного ослабляло боль, хотя и не более, чем если подуть на свезенную коленку. К чему я веду? К тому, что жизнь – самая удивительная вещь, которой мы обладаем, и добровольно лишаться ее означает обобрать самого себя. Я представляла, сколько удивительного могу не увидеть, не услышать, не почувствовать, и вот это действительно внушало ужас.

Нет, все это не имеет никакой ценности. Я имею в виду свои мысли. Они не делают меня счастливее ни на одну улыбку, ни на одно теплое прикосновение. Я не несчастна. По крайней мере, задай мне кто такой вопрос, пришлось бы хорошенько задуматься. Но есть в то же время что-то, что мне мешает, и есть то, чего мне не хватает. Вот только что именно здесь лишнее, а чего недостает… Догадки дразнят и мгновенно исчезают, и, может случиться, что озарение не наступит никогда.

Мелко, глупо и эгоистично? Тем не менее, сколько человек каждый день задаются одним вопросом: как мне жить здесь? Помимо насущных проблем, которые, как я считаю, в большинстве случаев, приложив в два, три раза больше усилий, чем мы привыкли, можно решить, есть простой вопрос, сладить с которым по силам не каждому: как мне жить здесь? Каждый день, каждый час приходится переваливать через новые ступени, подниматься вверх по эскалатору в то время, как он едет вниз, о чем вас, разумеется, никто не предупредил.

Каждый день приходится преодолевать (или нет) испытания моралью, людьми, своими комплексами, которых ну просто не может не быть совсем. Внутри каждой привычки живет комплекс – ее основа и созидатель. Внутри каждой моей привычки – точно. Не думаю, что чем-то отличаюсь от остальных людей, хотя и стараюсь отличаться от некоторых из них более, нежели от других. У всех то же самое, я уверена, но не все обращают внимание на причинно-следственные связи.

Что-то промелькнуло, но я уже была далеко. Идти и найти это, сейчас же! Только возьму фонарик и карту. И дождевик. И батарейки.

Я стояла, не моргая, неотрывно глядя на корешок книги, чье название не могла прочесть – глаза высохли и заслезились. Мне нужно – выследить и истребить свои комплексы. Не то, чтобы это было озарением, но звучало вполне разумно. И я непременно этим займусь, если не струшу.

Это было замечательным решением, но оно ничуть не ослабило беспокойство. Я была неприятно удивлена. Ну что еще? Что еще мне от себя нужно? Если бы у меня были подруги, они сказали бы, что я влюбилась. Только это было не так. Во-первых, у меня не было подруг, во-вторых, я не влюбилась. Я знаю, каково это, и уверена тверже, чем в том, как меня зовут, что это не так. Я вполне охотно признавалась себе, что влюбилась, но сейчас все иначе. Это ощущение беспокойства сродни тем ужасам, что испытывают герои триллера.

Я не оставляю мысли, что тот парень – психопат, хотя Майк наверняка предупредил бы меня. Я верю, что он хорошо разбирается в людях. Нужно поговорить с ним с глазу на глаз, вдруг он и во мне хорошо разбирается, я же, какой ни есть, но человек.

Кажется, я простояла около одной полки слишком долго: миссис Уиклоу издала кашляюще-чихающий звук, в общем, тот звук, имитирующий кашель, который непременно получается комичными пугающе-однозначным. Я очнулась и медленно переместилась к соседнему стеллажу.

Ожил колокольчик над входной дверью, но я не обернулась – его звук стал мне привычен настолько, что потерял способность обращать на себя внимание. К тому же я знаю, как неприятно чувствовать на себе посторонний взгляд, когда заходишь куда-то. С этой точки зрения я не любила дверные колокольчики. То есть, я не любила все, что могло бы привлечь ко мне внимание. Было спокойнее, когда меня не замечают, и мне это очень нравилось. Колокольчик зазвонил еще раз, резко и отрывисто, как будильник.

Он окончательно привел меня в чувство. Я стояла одна у стеллажа с путеводителями, среди которых, уверена, не было ни одного путеводителя, как улететь в путешествие автостопом по Галактике, и чуда не произошло, несмотря на медовый туман и теплые солнечные лучи. Я поспешила уйти. Остаток дня я провела в отрешенном бездействии. В последний раз, – пообещала я себе, и даже записала маркером на холодильнике: не смей останавливаться. Морской узел завязался сам собой: мне нужно остановиться и успокоиться, но при этом нельзя останавливаться, проваливаясь в себя. И еще сотня мыслей и правил между этими двумя, но ни одного ответа, как же мне жить здесь?

***

Я наматывал круги, овалы, треугольники и прочие фигуры по Феникс парку до полного изнеможения. Несколько раз принимался лить дождь, за ним неизменно следовал ледяной ветер, заставляя почувствовать себя больным и разбитым. Когда дождь принялся вновь, с усердием, заливать дорожки, я сдался. Домой идти я не собирался, поэтому позвонил Майку и предложил встретиться в ближайшем пабе. Тот все еще был не в духе, долго хмыкал в трубку, щелкал "так-так-так" и демонстративно шуршал бумагой.

Проверяет свою занятость – должен был подумать я, но не подумал.

– У меня есть немного времени сегодня, – сообщил он, выдержав холодную, тяжелую паузу.

Я предвидел такой ответ, но все равно очень обрадовался. Майк спасал меня одновременно и от посещения паба в одиночку, которое я предпринимал редко и с большой неохотой, и от неблизкого пути домой, который я мог и не пережить. Продрогший, сырой и голодный, я припустил в паб почти бегом.

Уже стемнело, и желтый свет фонарей превратил улицы в декорации. Я вообразил себя героем фильма, должно быть, мелодрамы: я иду после расставания с любовью всей своей жизни заливать тоску-печаль. Неконтролируемая дрожь, сотрясающая тело крупными волнами, сбивающая дыхание, отвлекла меня от этих мыслей. Я сунул руки под мышки, втянул голову поглубже в плечи и ускорил шаг.

Наконец – дверь, выкрашенная черной краской. Я налег плечом и, не вынимая рук, протиснулся внутрь. В пабе царил теплый полумрак, раздавались нестройные звонкие голоса. Я был спокоен, это место мне нравилось: до меня никому не было дела. Посетители и персонал выглядели такими дружелюбными, что мне захотелось срочно с кем-нибудь из них заговорить. Я выбрал высокий столик и неуклюже, все еще не вынимая замерзшие руки, как будто под мокрой курткой им могло стать теплее, вскарабкался на высокий стул. Ко мне незамедлительно подбежала официантка: слишком улыбчивая и симпатичная, чтобы я смог вымолвить хоть слово. Я готов был заказать первое, что увижу в меню, но буквы беззаботно плясали по заламинированной странице. Девушка продолжала улыбаться, но глаза ее нервно бегали, взывая о помощи. Спустя несколько минут я все-таки сделал заказ.

Я так замерз, что первым делом в один глоток прикончил порцию виски. Он мгновенно согрел, но следом принялся творить вещи, о которых его никто не просил. В пабе не было больше прямых углов и прямых линий, картинка подернулась туманом, голоса стали далекими и глухими, я стал меньше, стены – выше, потолок таял в затянутом тучами, темном небе. Я прикрыл глаза, чтобы стряхнуть наваждение, и чуть не провалился в самый сладкий сон в своей жизни. Я был готов свернуться на жестком деревянном стуле и уснуть, но подоспел Майк. Алкоголь как средство приведения растрепанных чувств в порядок совсем мне не подходил.

– Когда ты успел так надраться? – удивился Майк, усаживаясь напротив меня.

– Я только что пришел.

– Тогда тем более объясни: когда ты успел?

Я молчал: говорить и тем более объяснять что-то было лень. Я забыл, зачем позвал Майка, отвлекая от очень важных дел, но умолчал об этом. Он смотрел на меня, не моргая.

– Я долго думал…– начал я, но Майк меня прервал. Он подозвал официантку и заказал две порции жареной рыбы с картошкой.

– Еще виски? – спросила она, заметив, что мой стакан пуст.

Я энергично кивнул, но Майк вновь вмешался:

– Нет, спасибо, достаточно.

Он скрестил руки и молча уставился на меня. Только я попытался открыть рот, как он вновь меня оборвал:

– Сначала придешь в себя, а потом будем разговаривать

– Но у тебя же совсем немного времени сегодня, – невнятно произнес я. Майк не отреагировал. Я поднял руки, признавая поражение.

Угол наклона стола заметно сократился после того, как я расправился со своей порцией, не заметив вовремя, какой она была огромной.

– Давай, рассказывай, – велел Майк.

– Эммм…я много думал сегодня…

– Нет, расскажи, как ты оказался в пабе, да еще и в таком жалком виде.

Я хотел ответить, что это не имеет значения, но, в таком случае, мне нечего было сказать Майку.

– Сегодня я пошел в расхваленный тобой книжный и увидел там Робин.

– О, как она? Мы собираемся в кино на днях, не хочешь с нами?

– Могу сказать только, что она жива.

Мы еще помолчали.

– Я сбежал.

Глаза Майка округлились, и он привстал со стула.

– То есть я зашел, увидел ее и вышел. Не беспокойся, она меня не видела, – аргумент слабый, но этого хватило, чтобы вернуть Майка на его место.

– И как ты мне это собирался объяснить?

– Объяснить? Я не собирался тебе ничего объяснять.

– А должен бы.

Голос Майка звучал так, словно кто-то с наслаждением царапал камнем стекло.

– Что ты хочешь услышать? Как я не стал разговаривать с кем-то, с кем разговаривать не хотел? Ну прости.

– Что такого она тебе сделала?

– Кто? Робин? Ничего. То есть, понятия не имею, вот что я хочу сказать.

– Робин заслуживает кого-то получше, – пробормотал Майк, но я хорошо расслышал его слова.

– Значит, твоих рук дело. Что ты так печешься о Робин?

– Ты совсем ничего не понимаешь?

– Например?

– Ты все придумал. Все из-за того, что ты трус и ничтожество. А Робин, помимо того, что она мой друг – еще и лучшее, что могло с тобой случиться, но не случилось.

– Девушку я и сам могу себе найти.

– Я не говорю, что она могла бы стать твоей девушкой, – резко ответил Майк. – И это только к слову. Главное – что ты придумываешь себе проблемы вместо того, чтобы…чтобы просто жить, в конце концов, и быть нормальным парнем, которым ты можешь быть, если перестанешь себя оплакивать.

– Ты опять репетируешь роль?

Майк не реагировал, только сверлил меня глазами и недовольно сопел. То есть реагировал.

– Ты думаешь, от тебя ждут чего-то сверхъествественного в ответ на обычное "Как жизнь, приятель?" Боишься, что не можешь сразу выдать остроумный ответ? В этом твоя проблема? Не знаешь? Зато я знаю: ты ничтожество, эгоистичное, беспомощное существо!

Мое лицо вспыхнуло. Я не задумывался о смысле его слов, лишь чувствовал себя глубоко оскорбленным.

– Если я веду себя не так, как ты того хочешь, это еще не делает меня худшим человеком на планете! – повысил я голос. Я не думал, что говорю. Конечно, Майк был прав, и я сам пришел к тем же выводам всего час назад, но гнев говорил за меня, гнев подсказывал, что я ни за что не должен соглашаться с Майком.

– Ну да! Тебе ведь понравилась Робин, но навязчивые идеи мешают вести себя по-человечески! Ты действительно во все это веришь?

– Во что? В себя, что ли, в свои мысли? Я что, не настоящий? А как я общаюсь с тобой тогда? Ты что, гребаный телепат? Или просто крыша поехала?

– А действительно, как? Используешь в качестве жилетки, вот как! Мне это осточертело. Не веришь – обратись к специалисту.

Я вскочил со своего места, спровоцировав еще один шторм, но вовремя оперся о стол.

– Считаешь меня психом? – угрожающе выдавил я.

– Ты умеешь убеждать.

В висках стучало. Не помня себя, я крикнул проходящей мимо официантке прямо на ухо, так, что она чуть не выронила поднос:

– Мисс, скажите, здесь часто бывают драки?

***

Последние недели Робин беспокоила меня больше, чем обычно. Она была молчалива и проводила у себя в комнате совсем немного времени. Однажды утром я проснулся в страхе, что она больше не придет. Что мне давали ее визиты? Практически ничего, но, в то же время – все, что у меня осталось, было связано с Робин. Я не питал иллюзий на свой счет: она не ходит ко мне в гости, она ходит в гости к своему старому дому и воспоминаниям о счастливых днях, что провела здесь.

Мои чувства к ней не были отцовскими или дедовскими, я не мучился желанием опекать ее, хотя, пожалуй, стоило бы: она казалась очень одинокой. Я хотел быть ее другом, хотя мы очень мало общались во время ее визитов. А в последнее время и того меньше.

Я тоже был очень одинок. Я не делал различий между буднями и выходными, не обращал внимания на праздники, но только чтобы не думать, как семьи гуляют в парке или собираются за праздничным столом в Рождество.

Когда-то я не смог удержать любимую женщину, и все из-за того, что проводил больше времени, потакая своим слабостям, а про нее забывал, не смог заниматься тем, что действительно люблю, зарыл свой талант под грудой афиш и ресторанных меню, хотя мечтал о большом искусстве. Одинокий старик в чужой стране.

До встречи с Робин я в основном занимался тем, что жалел себя и скорбел по прошлому, но теперь появилось что-то еще. Угрызения совести? Очень похоже. Я нашел виновника своего нынешнего состояния, чтобы ненавидеть его и стыдиться. Думаю, это уже неплохо, хотя и не отменяет тот факт, что жизнь моя застыла навсегда.

В то же время мне казалось, что если кто-то и сможет помочь, то только Робин. Некрасиво возлагать ответственность за свою жизнь на кого-то еще, но я и не собирался этого делать. Мне просто нужен был друг, который выслушает, поймет и, возможно, даст дельный совет. Или просто улыбнется, пусть даже из-за того, что ты впадаешь в маразм и несешь несусветную чушь. В общем, я был намерен поговорить с ней. Кроме того, мне важно было знать, все ли у нее в порядке.

В дверь позвонили. Во мне мгновенно поднялась волна паники. Кроме Робин, ко мне никто не приходил, тем более в воскресенье днем. Я был бесцеремонно выдернут из своих мыслей и порядком удивился, найдя себя посреди кухни с чашкой остывшего кофе в руках.

Дрожащей рукой я открыл дверь. На пороге стояла женщина, невысокая, с длинными темными кучерявыми волосами, и смущенно улыбалась. В первое мгновение она показалась мне настолько прекрасной, что из глаз чуть не полились слезы, но я быстро понял, что давно не видел женщин, тем более таких симпатичных и таких молоденьких (молоденькими для меня были все, кто на десять-пятнадцать лет младше меня).

– Добрый день, мистер Махоуни, если не ошибаюсь?

– Да, здравствуйте. Можете называть меня Стивеном.

– Здравствуйте, Стивен. Я Розамунд Стоун, Ваша новая соседка. Можно просто Розамунд. Прошу прощения, что вламываюсь без предупреждения…

– Нет-нет, все в порядке. Я могу чем-то помочь?

– Очень на это надеюсь. У меня дома не работает ни одна розетка. Кроме Вас, никого из соседей нет дома, – она несколько беспомощно развела руками.

– Заходите, я как раз собирался варить кофе. Расскажете подробнее, что у Вас случилось.

– Спасибо. А.., – она замешкалась, глядя на чашку у меня в руках.

– О, это…я отвлекся и он остыл. Придется варить заново.

Розамунд улыбнулась и приняла приглашение. Я проводил ее на кухню, а сам принялся за новую порцию кофе.

– Так что у Вас случилось?

– Ах, да. У меня не работают розетки. Я думаю, что предыдущие жильцы перебили проводку – у них все стены были увешаны полками. Вот я и подумала: вдруг у кого-то есть схема проводки.

– Вам повезло: у меня не только есть схема. В юности я работал электриком.

Чистейшая и очень вовремя подвернувшаяся правда. Я вырос в приюте и до того, как стать более-менее известным художником, освоил то, что мне давалось легче всего – работу электрика. Я работал днями и ночами и неплохо держался на плаву. Розамунд выглядела так, словно вот-вот спросит: неужели Вы все помните?

– Это замечательно, мне действительно повезло. Кстати, я и не думала спрашивать, помните ли Вы что-то из своей предыдущей работы. Я уверена: помните. А чем Вы занимаетесь сейчас?

– Никогда не встречал людей, способных читать мысли. Чем Вы занимаетесь?

Я действительно был удивлен и немного сбит с толку. Розамунд, напротив, излучала уверенность и спокойствие. Она, редко и неспешно моргая, смотрела мне в глаза своими огромными темными…Что за мальчишеские мысли?

– Я психотерапевт, – коротко сообщила она.

– Я слышал, ирландцы не поддаются психоанализу.

– Да, распространенное мнение, хотя моя работа – немного по другой части. Тем не менее, они искренне пытаются себя в этом переубедить.

– Не легко, наверное?

– О, еще как, – улыбнулась она. – И все же, как насчет Вас?

– Ах, да. Я художник. Точнее, оформитель или иллюстратор, как будет угодно. В общем, картин давно не пишу.

– Это очень интересно, – ее голос излучал живой интерес. – Я могла где-то видеть Ваши работы?

– Нет, не думаю. У меня было несколько неплохих полотен, когда я жил в Нью-Йорке, и они разошлись по частным коллекциям. Звучит красиво, но на самом деле они, скорее всего, украшают подсобные помещения.

– Жаль. Насчет схемы…я могу взять ее у Вас на некоторое время?

– Можете взять ее хоть прямо сейчас, она висит на стене, в холле.

Розамунд, немного помедлив и поморгав, уже чаще, все с тем же интересом и некоторым недоумением, ушла в холл. У меня на стене, в рамке под стеклом, действительно висела схема электропроводки. Я вручную скопировал ее с настоящей схемы, просто от нечего делать, добавил обрамление с завитками, искусственно состарил бумагу и вставил в рамку. Схема, имеющая исключительно утилитарное назначение, выглядела завораживающе.

– Ого, это Вы сделали? – Розамунд вошла в кухню со схемой в руках. – Похоже на послание внеземного разума.

– Вы проверяете, не сумасшедший ли я? – попытался я пошутить.

Розамунд широко улыбнулась, от уха до уха. Вот уж не думал, что человек ее профессии может так спокойно и искренне улыбаться.

– О, нет, люди мне сами об этом рассказывают. Все эти схемы…я ничего не смыслю в электрике, они действительно кажутся мне внеземными посланиями.

– Не беспокойтесь, я все объясню. Но только за чашечкой кофе, он почти готов.

Розамунд оказалась прекрасным собеседником. Может быть, она и не разбиралась в схемах, но была умна и, в силу ли природной проницательности или профессии, была тактична и очень точна в своих суждениях.

Я был очень увлечен беседой, но все это время меня не отпускали мысли о Робин и нашем предстоящем разговоре. Я решил предпринять отчаянный шаг, рискуя, однако, навсегда испортить отношения со своей новой знакомой.

– Послушайте, Розамунд, я хотел бы кое-о чем с Вами поговорить, если Вы никуда не спешите.

– Что ж, давайте выясним, о чем, а потом посмотрим, спешу я или нет.

– Думаю, Вас часто донимают подобными разговорами…он касается Вашей профессиональной деятельности.

– О, ясно. В таком случае я спешу, но вот моя визитка, можете записаться на прием, – ее голос изменился на полтона. На полтона раздражения и разочарования.

– Нет-нет, речь не обо мне.

– То есть?

И я рассказал ей о Робин.

– Вы не знаете ничего о ее жизни, возможно, паниковать рано. Но, полагаю, вам стоит поговорить, – Розамунд немного оттаяла после моего рассказа. – Расспросите ее, а потом пригласите меня на чашечку кофе. А я верну Вам схему.

– У Вас ко всему деловой подход?

– Да, так проще. Раньше меня не просили о заочных консультациях, так что мои выводы могут быть не вполне объективными.

– Тогда, может быть, Вам поговорить с ней лично? Она приходит по пятницам в восемь. Я могу не рассказывать ей, чем Вы занимаетесь.

– Думаю, это неэтично. Я понимаю, что у Вас самые благие намерения, не обижайтесь. Все же для начала Вам стоит с ней поговорить, возможно, моя помощь и не потребуется.

– Спасибо вам, Розамунд.

– Это Вам спасибо, за схему и за кофе. И за украшение моего жилища, пусть и временное, – она кивнула в сторону моего творения, имеющего сомнительную художественную ценность.

Розамунд ушла. Оказывается, мы проговорили два часа. Это был самый счастливый день моей жизни в Дублине.

***

Снова утро? Серьезно, опять? Я была ему не рада, я хотела бы, чтобы оно никогда не наступило, чтобы мне не пришлось просыпаться и вспоминать вчерашний день. Мне не удалось удержать себя в руках. У миссис Уиклоу было принято единственно верное решение – остановиться, то есть успокоиться, дать себе передышку, но вместо этого остаток дня я только и делала, что игнорировала свое решение, а оно неотступно следовало за мной укоризненным призраком.

Из магазина я, ни на секунду не задумываясь, отправилась на ближайшую станцию и разочаровывающе скоро оказалась в продуваемом всеми ветрами Хоуте. В любую погоду, в любое время года он оставался моим любимым местом на этой планете. Конечно, я не была во многих замечательных местах и, тем более – на других, чудесных планетах, но в Хоуте была уверена. Он всегда будет лучшим.

Наши чувства не всегда бывают взаимными. Сегодня в Хоуте было холодно, холодно настолько, что организм онемел и не в силах оказался даже дрожать. Лил дождь, временами превращаясь в глухую стену. Меня это не беспокоило: я шла вперед, самым длинным пешеходным маршрутом. Ветер нападал, как дикое животное, и стремился во что бы то ни стало сбросить меня в море. Я хотела переждать дождь в одной давно примеченной мной пещерке на пляже, но место было занято: кто-то дремал там в спальном мешке, не беспокоясь о накатывающих на рыжий песок волнах. По обыкновению, если я могу кого-то не тревожить – я этого кого-то не тревожу. Не всегда удобно, но от этого всегда становится чуточку спокойнее.

Спустя пару часов (а, возможно, все четыре или пять – я потеряла счет времени) я вернулась туда, откуда пришла: сырая, замерзшая, с обветренным лицом и руками. Щеки и губы горели и пульсировали, я надеялась только, что внешне все было не так ужасно. Я осторожно потрогала волосы – они были мокрыми, холодными и жесткими.

Снова станция, снова электричка, и я почти дома. Только я до него так и не дошла. Вспомнив, почему так получилось, я похолодела от ужаса. Первым делом обшарила кровать вокруг себя – никого. Прислушалась – ни из ванной, ни с кухни не доносилось ни звука. Я вскочила и принялась обыскивать каждый угол, заглянула под кровать, на балкон и в мусорное ведро, и еще раз на балкон, но, кроме меня, в квартире никого не было.

Я вернулась в спальню, присела на край кровати, закрыла покрепче глаза, прикрыла уши ладонями и нырнула в темноту. События вчерашнего дня нехотя приобретали очертания. Память предлагала мне несколько версий, учтиво позволяя выбрать наиболее приемлемую.

Итак, вернувшись из Хоута, я собиралась пойти домой. На полпути меня окликнули. К удивлению и некоторому, возможно, деланному неудовольствию это был мой бывший парень, Брайан. Высокий, красивый, талантливый. Не могу сказать, как так вышло, что мы начали встречаться, потому что просто не понимаю этого.

Время от времени он делал фото для журнала, где я работала, и снимал крошечную студию в этом же здании. Помимо возможности часто видеться я получила возможность еще чаще наблюдать, как на него вешаются девицы разной степени привлекательности. Он не стремился скрывать повышенное внимание к своей персоне. Я старалась ему доверять. Нет, не просто старалась, но действительно доверяла. Все, казалось, шло хорошо.

В итоге, мои сомнения оказались сильнее, я просто не смогла каждый день проходить это испытание: думать, насколько та или иная весело щебечущая девица лучше меня и как скоро он меня бросит. Тупость невообразимая. Если называть вещи своими именами, я смалодушничала.

Превентивный удар, как я и предполагала, не стал для него потрясением.

– Ты умница. Если считаешь, что так лучше, пусть будет по-твоему.

Никакого сарказма. Никаких насмешек. Я ненавидела его за эти слова.

Я не ждала, что он попросит меня остаться, не хотела этого и, по правде, очень боялась. Боялась, что не смогу второй раз озвучить свое решение. Почему нельзя было сказать что-то противное, почему он не дал мне повода по-настоящему злиться на него? Почему позволил мне сомневаться в правильности своего решения? За это его точно можно было возненавидеть. Нет, нельзя, конечно. Это же я дала слабину, я не смогла примириться с его работой, которая, в общем-то, к моменту нашего расставания никаких реальных проблем не создавала. Я очень слабая, и я, вот так новость, ненавижу себя за это.

Кажется, это было два года назад или около того. Вскоре дела его пошли в гору, он смог арендовать студию поприличнее. И подальше от меня. Близкое соседство, как бы мы себя ни убеждали в обратном, приводило к постоянным неловким столкновениям, и это, что самое ужасное, было заметно абсолютно всем. Работа в нашем журнале была ему больше не нужна, и он исчез.

С тех пор я почти позабыла о Брайане и наивно полагала, что никогда его больше не увижу.

Мы могли встретится в любой другой день, но нет, это случилось именно тогда, когда я выглядела отвратительно после пройденных десяти километров под дождем и ветром, и ощущала себя так мерзко, словно прошла десять километров под дождем и ветром.

– Робин, здравствуй! Сколько лет! А ты ничуть не изменилась, – он приветливо улыбнулся и спрятал меня под огромным зонтом. Он всегда был вежлив и внимателен и не утруждал себя вопросом, необходима ли кому-то его вежливость и внимательность. Быть таким милым – это очень подло с его стороны.

– Привет! Хочешь сказать, я и раньше была похожа на драную мокрую кошку?

Он засмеялся и обнял меня.

– Рад тебя видеть.

– Да, я тоже рада. Как твои дела?

– О, прекрасно, спасибо. А что с тобой случилось? Без обид, но выглядишь действительно потрепанной. Так недолго и простудиться.

– Все отлично, просто забыла зонт. Слышала, ты уехал в Лондон.

Ни о чем подобном я не слышала.

– Эээ, нет, даже не собирался. Кто тебе сказал такое?

– Не помню, это было давно.

Пауза. Как неловко, как же неловко. Он все такой же красавчик, но я совсем на него не таращусь. Во все глаза не таращусь.

Я посмотрела в сторону улицы, на которой располагался мой дом. Надеюсь, это выглядело недвусмысленно.

– Ты знаешь, к сожалению, мне по…

– Нет, – жестко отрезал Брайан.

– Что?

– Нет, тебе не пора. Ты разбила мне сердце, так что…должна мне один разговор по душам.

– Кто это установил такие правила?

– Я…присылал тебе письмо с подробными инструкциями. Хочешь сказать, что ты ничего не выполнила?! – он говорил чуть медленнее, чем обычно – придумывал на ходу. Тем не менее, я слегка занервничала.

– Не было никакого письма, – обиделась я.

– Может быть, не было. Или оно потерялось. Только это не отменяет правил. – Всего один задушевный разговор, – улыбнулся Брайан.

Он был слишком мил, непростительно мил, но я оставалась холодна. В прямом смысле – от холода почти не чувствовала пальцы ног.

– Прости, Брайан, но мне действительно нужно идти домой, и пригласить тебя я не могу.

– У тебя дома кто-то есть?

– Да, у меня плесень завелась, очень опасная. Возможно, все придется сжечь.

– Тебя тоже?

Я неопределенно пожала плечами. Не смей улыбаться, Робин, не смей! Я сдержала подступающую улыбку. Не очень удачно – могло показаться, что меня тошнит.

– Значит, тебе опасно возвращаться домой.

– Ничего, у меня в кладовке есть огнемет.

– Серьезно, Робин, если ты сейчас не пойдешь со мной, я затравлю тебя сопливыми сообщениями, буду звонить по ночам и молчать в трубку, а ты не будешь знать, кто это, и еще буду рассказывать всем общим знакомым, какая ты жестокая, подлая…

– Хорошо, хорошо! – я сдалась. Всего один разговор. Я буду очень осторожна. Я намерена осторожно молчать и очень осторожно улыбаться.

– Идем, я знаю отличное место.

Место и правда было замечательным – небольшая пиццерия, светлая и теплая, резко контрастирующая с разыгравшейся под конец августа промозглостью. Я ощущала эту промозглость каждой клеточкой, она была повсюду: в ботинках, в волосах, между ребер… В пику ей на входе стоял шкаф с аккуратно сложенными мягкими алыми пледами. Брайан снял с меня плащ, потяжелевший от воды, усадил в мягкое кресло и снабдил пледом и кружкой ароматного, успокаивающего горячего вина. Я вежливо улыбалась, стараясь не показывать, как горячий напиток разливается по телу и лишает его всяко способности осознанно шевелиться.

– О чем ты хотел поговорить?

– Да ни о чем серьезном, в общем.

И это оказалось правдой. Он рассказал множество смешных историй из своих рабочих будней, рассказал, как и чем живет, расспросил меня, впрочем, не очень настойчиво. Я нехотя призналась себе, что скучала по его беззаботной болтовне. Скучала, как скучают по хорошему фильму. Его невозможно смотреть каждый вечер на протяжении всей своей жизни. Приятное мгновение, но не более. Так было и с Брайаном. И именно поэтому мне оказалось легко с ним: все было знакомо.

Я должна была сказать ему кое-что, но не могла и слова вставить. Подступало волнение, переходящее в нервную дрожь, резкую и непредсказуемую, и выглядело это не очень здоровым.

– Брайан! – я повысила тон и зажмурилась, испугавшись собственного голоса.

– В чем дело? Я что-то не то сказал?

– Нет, нет! – я не могла открыть глаза и посмотреть на него. Молчала и хлюпала. – Брайан, я должна попросить прощения за то, как повела себя…тогда.

– Робин, брось, это было давно, я ни в чем…

– Зато я виню. Нужно было хотя бы поговорить, но я все решила сама. В твоей работе не было проблемы, проблема была во мне, и она до сих пор со мной. Я, наверное, хотела, чтобы ты чувствовал себя виноватым, но это неправильно. Это неправда. Сейчас это точно неправда. Я хочу попросить прощения. Прости, что все так вышло.

Брайан долго смотрел на меня такими глазами, словно видит в первый раз. Потом улыбнулся, но как-то грустно, и протянул руку, чтобы потрепать меня по плечу.

– Я не стал думать о тебе хуже после нашего последнего разговора.

– Да не важно. Я не хочу, чтобы ты о себе думал хуже…после того разговора.

– Я тебя услышал.

Он всегда был спокоен. Он мог показаться бесчувственным, но те, кто хоть сколько-то знал Брайана вне работы, могли уловить его эмоции, проплывавшие по лицу, или даже мимо него, и бывшие прозрачнее и бледнее, чем сигаретный дым. И все же его самообладание оставалось для меня загадкой и предметом белой зависти. Возможно, вечерами в одиночестве он крушит кулаками стены, но до тех пор, пока об этом никому не было известно, Брайан оставался беспрецедентно непоколебим.

Мы поговорили еще немного, и еще немного, и еще. Без каких бы то ни было задних мыслей.

Я не помню, о чем шла речь и что случилось после: как мы ушли из пиццерии и как я оказалась дома. И, главное, – куда исчез Брайан. Помню только, что мне стало очень плохо: на любое движение тело отзывалось ноющей, тягучей болью, голова стократно потяжелела и мечтала только об опоре более надежной, чем шея.

Сейчас я чувствовала себя гораздо лучше, хотя голова все еще казалась тяжелой, и что-то мешало дышать полной грудью. На часах было одиннадцать утра. Я никогда не позволяла себе так долго валяться в постели. На мониторе телефона светилось сообщение, отправленное с неизвестного мне номера.

"Вчера тебе стало плохо, и ты чуть не отключилась прямо в кафе. Я отвел тебя домой и заставил выпить жаропонижающее. Ты вела себя очень плохо: говорила, что с тобой все в порядке, а сразу после этого пыталась потерять сознание. Еще ты обещала лечь спать сразу же после моего ухода, надеюсь, так оно и было. Напиши, как ты, когда проснешься. Брайан".

Я должна была ответить, но так, чтобы не стать заложником непринужденной переписки. Единственное, что мне нужно от этой переписки – ее конец. Никаких эмоций. Впрочем, их и не было. Этим хороши люди, которые не меняются – они как теплые воспоминания. Что-то нехорошее было в моем отношении к Брайану. Впрочем, это лишь очередная паранойя. Очень вредно каждое мгновение стараться быть хорошей, даже если это происходит только в собственной голове. Нет, нет так: тем более, если это происходит только в собственной голове.

Сегодня я отстранила саму себя от руля. Отключила все анализаторы поведения, все датчики и маячки. Забралась с книгой под одеяло и провела так весь день, занятая исключительно сюжетом. И, к слову, осталась вполне довольна и сюжетом, и собой.

***

Больше никогда не буду пить, ни с горя, ни за компанию, ни от радости. Никогда, ни капли. Я пьянел после первого же глотка, причем пьянел безобразно: с драками, словесным поносом, провалами в памяти и неизменным тяжелым похмельем.

Я с трудом разлепил глаза: потолок моей спальни, выкрашенный когда-то в ярко-желтый цвет, закручивался спиралью, а черная люстра-канделябр в его центре превратилась в огромного паука и плавно покачивалась, жадно глядя на меня круглыми матовыми глазами-лампочками.

Голова, тяжелая, как пушечное ядро, глубоко ушла в подушку. Мной овладела уверенность, что, стоит мне попытаться привести тело в вертикальное положение, шея попросту сломается. Я предпринял метод "переворот-падение-упор лежа", чтобы исключить подобные риски, но удались лишь первые два пункта. В итоге я растянулся на полу в таком же глупом положении, что и до того, но уже на животе и без подушки и одеяла. На полу оказалось жестко и холодно. Детские капризы, но в жутком похмельном состоянии температура и жесткость окружающих предметов имели принципиальное значение.

Я собрал все свои силы, в большинстве своем моральные – тело отказывалось повиноваться, и отправился принимать холодный душ. То, что ждало меня в ванной, сработало эффективнее любого душа. Это было зеркало, а в нем – отражение моего бледного лица с синяками под обоими глазами и разбитым носом. Я подрался с Майком?! Не стоит даже пытаться вспомнить, кто победил – ответ очевиден. Интересно было бы узнать, как я добрался до дома, но знать это мог только Майк, который вряд ли хочет меня сейчас видеть или слышать. Хотя увидеть работу своего проворного кулака он, пожалуй, не отказался бы. Я не знал, как идти завтра на работу, как объясняться с шефом, как выслушивать тупые шуточки на предмет, какой потрясный костюм панды я прикупил себе на Хэллоуин…и как отважиться поговорить в Майком.

Я долго стоял под струями холодной воды. Вчерашнего дождя мне оказалось мало. Голова прояснилась, я, по крайней мере, перестал паниковать и принял несколько важных решений. Первое – пойти в аптеку и найти что-нибудь от безобразных лиловых мешков под глазами, затем – осмелиться зайти в магазин косметики и купить что-то, чем их можно будет замаскировать, если такое вообще возможно. Второе – позвонить Майку, извиниться и, если извинения будут приняты, попытаться выяснить, что же вчера произошло. Нет, неправильно: сначала выяснить, что произошло, а затем уже просить прощения. Нельзя просить прощения, если не помнишь, за что тебе его нужно попросить: за этим, как правило, следует агрессивная, портящая все дело реакция. Третье будет зависеть от того, что я узнаю от Майка.

День был пасмурным, но я был вынужден пойти на улицу в солнцезащитных очках – жутких зеркальных "авиаторах", неведомо как уцелевших во время моих ежеквартальных и беспощадных рейдов по очистке квартиры от хлама. Билеты, открытки, бессмысленные сувениры, записные книжки – все это находило приют в мусорной корзине. Я давно избавился от любых сантиментов по отношению к подобным вещам.

В аптеке мне настойчиво предлагали разогревающую мазь от ушибов, вынудив в конце концов снять очки.

– О! – только и ответили мне и выдали какую-то мазь.

В магазине косметики я долго топтался у входа, чем привлек внимание девушки-консультанта.

– Добрый день! Я могу Вам помочь? – широко заулыбалась она.

Выбора не было. Я немного приподнял очки.

– Можно это чем-нибудь замаскировать?

Девушку мои синяки очень развеселили. Она повела меня к нужной полке, непрестанно оглядываясь и хихикая. Она подобрала кое-какие средства, но не обещала особенных улучшений.

– Если что-то здесь и поможет, то только театральный грим, – сочувственно пояснила она.

На поиски театрального грима я не пошел, посчитав, что лучше остаться с синяками, чем выглядеть, как восковая фигура.

Дома я толстым слоем нанес пахучую желтоватую мазь. Глаза мгновенно заслезились от едкого запаха, вынудив позабыть обо всем на свете. Придя в себя и немного привыкнув к ощущениям, я набрал номер Майка. Я набирал его раз за разом в течение, пожалуй, целого часа, но ответа так и не последовало. Так прошел остаток дня – в попытках дозвониться до Майка и в мучительных размышлениях. И в слезах из-за раздражающего запаха, отчего я не мог ни читать, ни писать, ни даже смотреть телевизор. Так и мотался по квартире из угла в угол, растерянный и одинокий. А я не хотел таким быть, что отчетливо понимал только сейчас, после всего, что натворил или не натворил вчера.

Я так и заснул – с телефоном в руке, с наушниками, в которых кто-то отчаянно рвал гитарные струны. В моем сне была музыка – та же, что в плеере. Был подоконник, и я, и зеркальный шар, и ко мне подошла Робин, очень грустная, бледная, в сырой одежде. Здесь должна была быть вечеринка, но никого кроме нас не было. Везде были разбросаны пластиковые стаканы, так, словно те, кто держали их в руках, внезапно испарились. Робин смотрела на меня каким-то невидящим взглядом.

– Не получается? – спросила она, даже не поздоровавшись.

– Что не получается? – не понял я. Робин не ответила, только пожала плечами.

Я посмотрел на улицу сквозь пыльное окно и дернулся от испуга – за окном маячил Майк, бледный, как облачко дыма. От пожал плечами в точности также, как Робин мгновением раньше, развернулся и пошел прочь. Я обернулся к Робин, но она успела бесшумно соскользнуть с подоконника и теперь стояла спиной ко мне, остановившись на полпути к выходу. Я рванул за ней.

– Постой! Я хочу поговорить!

Но Робин не реагировала. Она выглядела, как голограмма, и по ее телу пробегали помехи, от вида которых меня охватил ужас. Я хотел тронуть ее за плечо, чтобы привлечь внимание, но мою руку ничто не задержало. Я обежал вокруг нее, но, с какой бы стороны ни подходил, передо мной была только ее спина, опущенная голова и безвольно повисшие руки.

Я выбежал на улицу в надежде догнать Майка, но улицы не было. Были лишь темнота и светящийся дверной проем за моей спиной. Я позвал Майка, но звук потонул в густой тьме, не успев вылететь из горла. Я, пятясь, вернулся в дом. Робин стояла на том же самом месте, спиной ко мне, и… таяла? Стекала каплями на ковер. Рыжая капля волос, серая капля свитера, и снова рыжая…

– Робин! – заорал я, что есть сил, и проснулся. 4:30 утра. Плеер давно затих, в ушах раздавалось лишь быстрое, тяжелое биение сердца. Было темно, примерно также, как на улице в моем сне, и я подумал на секунду, не сплю ли до сих пор.

– Бу! – произнес я.

Звук лениво разлетелся по комнате, и никакая тьма его не поглотила. Некоторое время я сидел, вспоминая свой сон в деталях, потом подскочил к письменному столу, включил лампу и начала спешно, опасаясь, что память вот-вот мне откажет, записывать его. Получилось весьма многословно.

Наутро я перечитал написанное и сверился с ощущениями. Голову посетила удивительная ясность.

В обеденный перерыв я выскользнул из офиса и укрылся в более или менее безлюдном переулке, набрал номер и, чуть помедлив, нажал "вызов". Мне ответил тонкий, вежливый голос:

– Приемная доктора Стоун, здравствуйте, чем могу помочь?

– Здравствуйте, я хотел бы записаться на прием.

– Вы ранее уже обращались к доктору Стоун?

– Нет, еще нет…

– Хорошо. Какое время вас утроит? Будний или выходной день, первая или вторая половина дня? По вторникам и…

– Как можно скорее, на выходной день, время не имеет значения.

– Могу предложить только конец месяца, у доктора Стоун очень насыщенный график. В субботу, двадцать седьмого сентября, в четыре, Вам подходит?

– Да, замечательно, спасибо!

– Как Вас записать?

– Роберт МакГэри.

– Вы записаны на субботу, двадцать седьмое сентября, четыре часа по полудни. Оставьте мне адрес Вашей электронной почты, на нее я отправлю анкету, которую необходимо будет заполнить и отправить нам как минимум за день до назначенного приема.

Я продиктовал свой адрес.

– Спасибо, что обратились к нам, всего доброго, мистер МакГэри.

– Всего доброго.

У меня тряслись коленки от ужаса, но в то же время я испытывал невероятное облегчение. Итог последних дней был однозначен: мне нужна помощь специалиста. В назначенное время я, даже если меня переедет грузовик или чайки унесут в открытое море, отправлюсь к психотерапевту.

***

Новая квартира – новая жизнь. Как бы ни были подобные рассуждения далеки от действительности, смена обстановки нисколько не повредит. Итак, старая мебель распродана, старый муж отдан на попечение какой-то девице с нечесаными патлами. Если быть точной – распродана вся старая мебель, вплоть до последнего стула. Я не пощадила даже скамейку для обуви. Вероятно, это выглядело по-детски, особенно для женщины сорока восьми лет, но меня это не волновало. Я сделала первое, что пришло в голову. Я была отомщена.

В общем, формально дела у меня обстояли немногим лучше, чем у него, с той только разницей, что я была этим довольна. Теперь у меня есть шикарная развалюха, отвратительно скрипящий надувной диван, превращающийся в большую, но не менее отвратительно скрипящую кровать, передвижная открытая вешалка и барная стойка – она произрастает прямо из стены, покоится на ее части, поэтому предыдущие владельцы квартиры попросту не смогли ее увезти, хотя, судя по отбитому углу, пытались.