Читать книгу Университет имени Конкордии Непобедимой. Маскарад - Анастасия Олеговна Юрасова - Страница 1

ПРОЛОГ.

Ангор стоял у окна и с задумчивостью глядел из окна на раскинувшийся внизу студенческий городок, полнящийся шумом и красками, будто картинка из детской книги сказок. Молодежь сновала туда-сюда, и ее радостные крики доносились даже до окон ректората. Теперь, когда он был новым эрусом этого маленького мира, входить в покои покойной Кунктии и ее супруга можно было беспрепятственно – более того, он уже успел навести здесь относительный порядок и сложить в полупустые шкафы весь тот магический хлам, что Пситтакус разбрасывал по углам грудами безликого мусора.

Свою лампу он хотел было поставить на стол или водрузить на одну из полок, однако не решился: вместе они проделали слишком длинный и тяжкий путь, чтобы впоследствии расставаться, а потому злосчастная, но столь близкая сердцу железяка по-прежнему блестела у него на поясе вечном напоминанием о тюрьме и победе, что Ангор некогда одержал над этим жестоким и несправедливым миром.

Он был не простым эвитианцем – его кожа, покрытая золотыми блестками, самую малость отливала синевой, а насыщенные желтые глаза смотрели с излишней внимательностью, подмечая каждую мелочь. Ничто, присходящее за окном, не ускользало от них: вон, например, хрупкая девушка-фамильяр в бежевом одеянии либрис-скриптурия, чьи волосы украшены множеством переливчатых шпилек, виснет на плече своего хозяина, который, задрав нос, беседует с однокурсником, будто тот – всего лишь жалкий слуга, нуждающийся в указаниях.

«Такие люди, как он, никогда не живут долго – а если и живут, то ценою чужого разума, ибо свой у них слишком занят самолюбованием, чтобы видеть дальше собственного припудренного носа».

Рядом с ними – двое друзей, один из которых, облаченный в зеленые одежды, слабо улыбается, стараясь сохранять самообладание.

«Один из терпил, что смеются над чужими обидными шутками, а затем глядят на других как на врагов, ибо те не тешат их невероятное самолюбие. Жаль, но даже телепат не станет лезть в чужие мысли, чтобы понять, понравилась ли человеку очередная острота. Неумение говорить, что ты чувствуешь, напрямик, приводит к ужасающим последствиям».

Наблюдать за юными душами было интересно и забавно – интересно потому, что они лежали перед ним как на ладони, а забавно… что ж, все эти мелкие житейские проблемы перестанут интересовать их, когда закончится Первый Маскарад. Ведь во время шикарного празднества, что поселит в души юных аристократов надежду на счастливое будущее, неведомые силы нанесут свой удар, а их лидер, дочь Конкордии, предпримет отчаянную попытку стать новой верховной богиней надменного языческого пантеона. Война была близко, и она несла в своих окровавленных руках раннюю зрелость и черствость сердец.

«Она и Корвус наверняка хотят, чтобы декурсии согнали людей в стада, заперли в огромных домах и стали разводить, подобно скоту. В конце концов, разве может эгрегиус, не убивший в себе изначальную кровожадность, любить человека за что-либо, кроме пьянящего вкуса его души?»

Ангор сглотнул, отвернулся от окна и медленно опустился за стол, где еще совсем недавно восседала дайра Кунктия, доверчивость и мягкосердечие которой свели ее в могилу. Однако Ангор был не таков: в отличие от старухи, он доверял исключительно самому себе, а в собственных союзниках видел лишь полезные для достижения цели инструменты, которые, тем не менее, однажды могут быть использованы против него же самого.

Разложенные перед ним книги Аминия – древние рукописи, изданные под твердыми обложками – заставляли его скрежетать зубами от бессилия. Написанные на всех древних языках Двенадцати Держав, давно забытых и отвергнутых за ненадобностью, они повествовали о преступлениях и клятвах, об исторических событиях и чьих-то случайных мыслях, о снах и реальности, об ужасах и счастье… Это были древние романы, исторические хроники и многочисленные автобиографии канувших в лету знаменитых людей.

«Почему же он дал мне именно эти книги? Где здесь смысл, в чем заключается шифр?»

Он раз за разом читал выделенные библиотекарем слова на случайных страницах, вглядывался, вслушивался в собственную интуицию, даже активировал все чакры по очереди, надеясь, что это откроет ему нечто важное – но так и не смог понять скрытого смысла, так и остался в дураках. Буквы плясали перед его воспаленными глазами, руки подрагивали, чувство беспомощности и гнева выводило из себя.

Где-то вдалеке раздались тяжелые шаги, будто по коридору шагала монолитная статуя. Ангор закрыл глаза и выдохнул. Нужно было досчитать до десяти – тогда станет легче, и гнев пройдет. Главное, не показывать виду, что ты весь на нервах.

– Дайр ректор?

Дверь распахнулась, и внутрь без стука влетела Децедера, еще более суровая и недовольная, чем обычно. Ангор открыл глаза и обратил к женщине сияющий золотистым взор – он знал, что выглядит не менее раздраженным, но ничего не мог с собою поделать. Книги Аминия так и остались лежать перед ним, открывая взору преподавательницы выделенные слова. Та изобразила, что не обратила на них никакого внимания, однако Ангор видел ее насквозь: глаза у этой женщины были везде, а чакры, находившиеся в вечно напряженном состоянии, слабо пульсировали в теле, поддерживая практическую функциональность прозрачных астральных рук.

– Вы разглядываете меня так, словно я пришла к Вам голой, – рявкнула Децедера.

– В некотором смысле, это так и есть, – ответил Ангор. – Я чувствую, как от Вас исходит ужас, и знаю, что Вы напуганы. Случилось нечто ужасное. Нечто такое, что заставило даже Вас, прожженую войной и смертями, почувствовать себя беззащитной. Разве я неправ?

Децедера не выглядела впечатленной его проницательностью. Недовольно фыркнув, она осела в кресло по другую сторону ректорского стола и закрыла глаза. Ее веки слабо трепетали, все ее существо дышало ужасной усталостью.

– Студенты сходят с ума, – выдохнула она. – И это безумие не скрыть даже нарочито веселой подготовкой к Маскараду первокурсников.

– Ноги, как я понимаю, растут из убийства дайры Кунктии и ее заместителя? – осведомился Ангор. – Об этом по-прежнему много говорят; такого рода ужасов не происходило в стенах Университета с момента его создания Демиургами.

– Убийца все еще не найден, – вздохнула Децедера. – Когда я думала, что успокоила всех паникеров, появился треклятый Инсектум – его хозяйка была одной из тех знаменитых самоубийц, возглавляемых Долусом Малусом – и развел вокруг себя бурную деятельность. Никогда бы не подумала, что скажу такое, но вот бы Дайра Смерть поторопилась и поскорее обеспечила ему мирное воссоединение с хозяйкой в иных мирах, далеких от нашего.

– Этот Ваш Инсектум… Он что, пытается копать под кого-то? – прищурился Ангор. – Неужели пришел-таки к выводу, что виновница – Вы?

– Еще чего! – рявкнула Децедера, напрягаясь. – Если бы такое произошло… Погодите-ка, не считаете ли Вы…

– Нет-нет, что Вы! Разумеется, нет, Вы не имеете к случившемуся никакого отношения. – Ректор слабо улыбнулся, пытаясь казаться вежливым, но внутри у него все так и бурлило. – Я знаю, кто совершил все эти злодеяния, и знаю, что грядет.

Повисла короткая пауза.

– В таком случае, я очень жду подробностей.

– А я очень жду, когда же Вы, в конце-то концов, поймете, что пришли на собственный суд. Знаете, я действительно откладывал его до лучших времен, однако теперь, когда жертва сама изволила прийти в лапы зверя…

Женщина вскочила со своего места, активировав Манипуру: ее живот загорелся золотым, словно внутри него внезапно загорелся крохотный Златолик, а комнату наполнили жуткие двойники – клоны, что обступили Децедеру со всех сторон, готовясь к атаке.

Ангор наблюдал за этим, сдвинув брови.

– Не притворяйтесь, что играете на стороне людей. Может быть, Аминий и считает нормальным издеваться, наслаждаясь моей неосведомленностью в разгадывании дурацких ребусов – ему простительно. Но чтобы Вы, и так открыто сновать у меня перед самым носом, надеясь, что я ничего не замечу? Считая меня слепцом и глупцом?

– Как Вы узнали? – рявкнула Децедера, медленно активируя алую Муладхару и поднимаясь в воздух вместе со всеми своими двойниками, что медленно пульсировали в воздухе, тараня Ангора пронзительными и пустыми глазами. – Я ничем себя не выдала.

– Разумеется, ничем. – Ангор развел руками, оставаясь демонстративно спокойным. – Любой профессионал, годами сражавшийся с тварями, будет знать, как они устроены. Любой великий чародей сможет создать астральные руки и пользоваться ими, как своими, если достаточно потренироваться. Вот только – как насчет родственных уз?

Он похлопал ладонью по лампе, болтающейся у него за поясом, и зрачки Децедеры расширились. Она тяжело сглотнула, готовясь к атаке.

Ангор слабо усмехнулся, чувствуя, как гнев растекается внутри, а энергия джинна – врожденная, могучая, непоколебимая – подступает к горлу, готовясь излиться лавой и песком прямо из глотки. Он знал, что глаза его теперь горят алым, по щекам текут кровавые слезы, а зубы заостряются и удлинняются, готовые рвать всякого, кто встанет на пути.

– Декурсия декурсию видит издалека, дайра Децедера. Мы ведь, в конце концов – дети одного поколения.

Глава первая, в которой мы перенесемся чуть назад во времени, дабы лицезреть Священную Ночь.

Пуэлла сидела на огромном троне из человеческих костей, чувствуя, как сердце неистово бьется в грудной клетке, а в глазах стоят тяжелые слезы. Комната, в которой она пребывала, находилась все в тех же катакомбах под кьярта-ваддским храмом, однако ее мрачная красота выглядела скорее по-премерски: черные аркатуры, что обыкновенно помещают на фасадах, смотрелись странно и жутко в сочетании с тощими каменными статуями, что, расположенные по всему периметру, тянули к трону свои длинные когтистые руки.

Девушка всматривалась в таинственные надписи на их обнаженных бюстах: должно быть, то были древние имена, высеченные на неизвестном витиеватом языке.

«Особом языке декурсий, должно быть, – поправила она себя. – Эти статуи изображают именно их».

Ее руки украшали роскошные наручники, сверкающие, начищенные до зеркального блеска. Коротенькая цепочка, натянутая между ними, лишь смотрелась изящной и хрупкой: Пуэлла чувствовала, как она пульсировала, полнилась неведомой магией, и от этого становилось еще больше не по себе.

Никогда прежде девушка не видела предмета, столь яростно излучающего волшебство, и, признаться, было в этом что-то до отвратительного неестественное.

– Ну что, дочь богини? О чем задумалась? – спросил Вин. – Выглядишь так, словно строишь планы относительно дальнейшего правления.

Он сидел на полу рядом, прикованный за шею к треклятому трону. Его руки и ноги сдавливали отвратительные позвякивающие кандалы, которые дребезжали всякий раз, когда юноша пытался хотя бы немного пошевелиться. Пуэлла закрыла глаза, собираясь с силами и глотая слезы. Ей нужно было что-нибудь придумать, нужно было спасти своих друзей и уйти отсюда как можно скорее, чтобы предупредить всех в Университете.

«Впрочем, разве это поможет? Декурсии могущественны, и теперь, когда я отказалась пожертвовать свою душу Антарсу, все пойдет по наихудшему из возможных сценариев».

– Ну, меня хотя бы накормили, – снова подал голос Вин. – И нарядили. И даже глаза подкрасили, представляешь? Теперь я выгляжу как ками из религиозной книжки, только маски не хватает.

– А ты пытаешься держаться молодцом, – слабо улыбнулась Пуэлла. – Знаешь, я восхищаюсь тобой.

Ее голос снова дрогнул, и девушка, чувствуя гнетущую беспомощность, опустила голову на грудь. Как и Вин, она была нарядна и разукрашена, словно подарочная фарфоровая кукла из роскошного премерского магазина: длинные серьги свисают до плеч, широкие штаны, расшитые узорами, настолько жесткие и неудобные, что натирают кожу. Широкая рубаха, явно предназначенная для ритуала и расписанная странными рунами, была ей настолько не с плеча, что одной из декурсий, трудившихся над процессом облачения Пуэллы в праздничный наряд, пришлось ушивать ее, пока девушка, обнаженная до пояса, унизительно стояла в окружении молчаливых почитателей и ждала. Ждала своей судьбы.

Сейчас все декурсии разом куда-то подевались, и в катакомбах стало тихо: ни шагов, ни голосов, только гулкая и отвратительная тишина. Корвуса Пуэлла так и не увидела: возможно, он снова впал в забытье и потерял сознание. Она закрыла глаза, сконцентрировалась на Печати Согласия, вспомнила Корвуса – его горбатый нос, его надменный оскал, его сияющую золотую серьгу, которую тот никогда не снимал – и потянулась навстречу.

Ничего.

– Они не могут быть сильнее тебя, – мягко сказал Вин. – Пока Священная Ночь не наступила, мы должны придумать, как бежать. Вдруг у нас еще есть шанс?

– Ты уже пытался выбраться из кандалов с помощью чакр, – выдохнула Пуэлла. – Пытался взывать к Рин-Тадд. Все тщетно, ровно как и мои дурацкие попытки. Думаю, все, что нам остается, это принять судьбу.

Юноша сглотнул и уставился перед собой. Пуэлла чувствовала повисшее между ними напряжение недосказанности, что ощущалось еще тяжелее в этом сыром воздухе катакомб, в этой отвратительной и гнетущей тишине. Один из эгрегиусов упомянул, что Вин станет жертвой – значит ли это, что при имеющемся раскладе он даже не доживет до утра?

«И Рин-Тадд умрет. И я никогда не привезу свою компанию в Шикк, чтобы угостить их вкусными булочками с шиккской белошейкой. Все мои мечты были такими глупыми и тщетными».

Девушка зажмурилась в последней отчаянной попытке достучаться до Оракула.

«Я знаю, что Антарс дарует своему обладателю легендарную силу! – мысленно вопила она. – Я знаю, что потеряю душу и контроль над собой! Пожалуйста, я готова пожертвовать всем, что имею, только бы не стать эрусой для декурсий и основной причиной, по которой все мои близкие перестанут существовать!»

Она была эгоисткой, и сейчас понимала это в полной мере. Должно быть, та, прошлая Пуэлла, что была дочерью богини Конкордии и несла хаос и разрушение всюду, где ступала ее нога, не канула в лету, а по-прежнему была здесь, поступая не по совести, а по собственному разумению, так, чтобы выгодно и комфортно было исключительно ей.

Богиня, повелевавшая всем живым, способная выкачивать жизнь и вдыхать ее даже в смертельно больных. Богиня-разрушительница и богиня-созидательница, чьи волосы были чернее самой ночи…

Хозяйка.

Пуэлла почувствовала Корвуса, и впервые в жизни его голос, звучащий в ее голове, стал приятным сюрпризом. Она ухватилась за дрожащую ниточку их связи, мысленно прижалась к нему, всеми силами удерживая контакт – и слабо улыбнулась сквозь слезы.

Корвус, ты цел? Где ты сейчас?

Наступила короткая пауза, и Пуэлла почувствовала, как ее фамильяр слабо усмехнулся где-то совсем неподалеку.

Там же, где и обычно. В заточении. Скажи, мне везет на тюремщиков, а?

Это было совсем не смешно, но отчего-то уголки рта девушки слабо поползли вверх. Он все еще мог шутить – это было хорошим показателем. Да и, в конце концов, разве близнецы не говорили, что сохранят ему жизнь? Должно быть, его тоже нарядили и готовят к празднеству. К ритуалу, который, вероятно, не повернуть вспять.

Мне сказали, что я должна буду выпить кровь декурсий, и это будет частью своеобразного посвящения в богини.

Корвус как-то странно усмехнулся по ту сторону – Пуэлла вздрогнула. То, что он чувствовал себя совершенно спокойно и не испытывал ни малейшей тревоги, слегка напрягало.

«А вдруг это один из близнецов снова пытается меня обмануть? – подумалось ей. – В таком случае, я говорю с собственным врагом».

Не тревожься, это действительно я. Знаешь, когда сидишь в заточении с полным желудком, поневоле задумываешься – а что плохого в том, чтобы стать супругом верховной богини декурсий?

– Что?! – выкрикнула Пуэлла уже вслух, и Вин, вздрогнув, снова зазвенел кандалами. – Да ты с ума сошел, не иначе!

Тише-тише, не стоит волноваться! Я на полном серьезе. Война с декурсиями неизбежна, а Конкордия, ровно как и другие боги, слишком ослабла от непрекращающейся медитации, направленной на защиту Двенадцати Держав от вторжений. Совсем скоро барьер будет полностью уничтожен, а Демиурги, истощенные и беспомощные, вряд ли смогут противостоять агрессивным эгрегиусам, даже если соберут целую армию из Совета и обученных латерна-мантов.

Не лучше ли сразу встать на сторону победителя?

Слова фамильяра так и скользили заранее продуманной ложью, однако сейчас это не имело особенного значения.

Растерянная и отчаявшаяся, Пуэлла до крови закусила губу, вытянула вперед руки, посмотрела на наручники, что сковывали ее, затем – на цепи, натянутые меж лодыжками, что громко звенели, мешая уйти. Здесь вряд ли собирались считаться с ее волей – а значит, и богиней она должна была стать подставной. Чего добивался ее таинственный отец? Почему он решил вовлечь ее в свои темные дела?

Она вспомнила его кукольные глаза, смотрящие перед собою безо всякого выражения. Вспомнила его ласковое прикосновение, его белые руки, его золотистые волосы. Дилектус выглядел ее ровесником, однако прожил на этом свете в разы больше и застал времена, когда Конкордия еще ходила среди смертных.

Корвус, ты сошел с ума или находишься под чарами. Мы не можем просто переждать Священную Ночь и надеяться, что все пройдет само собою! Вин в опасности, его могут убить! Что же до меня, то… – Пуэлла сглотнула. – Я вряд ли останусь самой собою после Слияния.

Связь оборвалась, и девушка сильно вздрогнула, чувствуя, как внимание Корвуса, всецело обращенное к ней, вдруг исчезает, оставляя после себя лишь слабое ощущение приятного щекочущего тепла. Вне всякого сомнения, это был он, а не один из злобных близнецов – так отчего же вдруг ему пришло в голову покориться, отказаться от всякой идеи побега?

Прохладная тень коснулась щеки, заскользила по комнате, танцуя на узорчатых плитах. Пуэлла попыталась сконцентрироваться на мелькающем сером силуэте, но узнала его лишь тогда, когда мрачные мазки собрались воедино, и перед нею предстал молодой длинноволосый мужчина кьярта-ваддской внешности с хищными глазами и тонкими ниточками выразительных бровей.

– Сонмус! – выдохнула она с облегчением, чувствуя, как слезы, вернувшись, снова мчатся по щекам к подбородку; счастье захлестнуло ее с головой, надежда на спасение наконец вернулась. – Ты нашел нас! Какое счастье!

Тот манерно поклонился, выставив вперед сложенные руки. Несколько тонких черных прядей упали на вытянутое лицо.

– К счастью, дайра, я вас и не терял. Я обыскиваю каждое помещение катакомб по приказу дайра Дилектуса, чтобы убедиться в полном отсутствии вражеских сил – и всеобщей безопасности.

– Какого-какого дайра? – подал голос Вин.

– Так ты был с Дилектусом с самого начала?! – выкрикнула Пуэлла гораздо громче, чем следовало бы. Зала наполнилась гулким эхом; лица статуй, искаженные, уродливые, заплясали в жутких тенях. – Н-но ведь… Корвус создал тебя!

– Именно, – деловито кивнул Сомнус. Он начал обход залы, принюхиваясь и воровато оглядываясь по сторонам. Его ноги легко и беззвучно двигались по полу, словно он парил, а не шел. – И по его же воле мы здесь.

– Да, но… декурсии – наши враги! – воскликнула Пуэлла. – Ты же не хочешь сказать, что Корвус обманом заманил меня в это логово, притворился побежденным, а затем подарил меня эгрегиусам, дабы предать людей и примкнуть к этим проклятым чудовищам?

– Чудовищам? – усмехнулся Сомнус. – Так ты называешь отвергнутых детей, дайра Пуэлла? К тому же, человечество давно показало себя как жалкий институт, строящийся на унижении себе подобных. Среди декурсий царит взаимопонимание и поддержка, они всегда добиваются своего совместными усилиями. Примкнув к ним, Задымье только выиграет.

Вин пробормотал что-то бессвязное, но Пуэлла его уже не слышала. Стеклянными глазами она наблюдала, как сон изящно выскальзывает прочь, растворяясь в тяжелом воздухе, превращаясь в невидимую дымку, что вскоре и вовсе сгинула. Издалека начали доноситься призрачные голоса, и среди них она сумела уловить нотки знакомого смеха: это был Корвус. Он направлялся сюда в компании тварей, что пожирают человеческие души, лишая их права на реинкарнацию.

«Я выбрала сторону зла, – подумала она. – Дайра Кунктия была абсолютно права. Долус и его друзья были абсолютно правы. Все, чего они хотели – это избавиться от чудовищ раз и навсегда, спасти других людей, обезопасить их. Мне стоило бы согласиться на самопожертвование: одна спасенная душа не стоит тысяч и тысяч других, навечно канувших в бездонных желудках нечистых».

Ее взгляд метался, перед глазами то темнело, то снова прояснялось. Дыхание углубилось, сделалось прерывистым и резким, как после бега; Пуэлла обратила взгляд внутрь себя, туда, куда всегда боялась заглядывать, зная, что увидит нечто ужасное.

Корвус с самого начала просил ее вспомнить. И она должна была послушаться, переступить природную мягкотелость, что останавливала ее. Ведь в глубине души Пуэлла с самого начала знала, что единственная сила, удерживающая ее – страх перед самой же собой.

Ни разу в жизни она не работала с чакрами напрямую, и никто так по-нормальному и не научил ее, как их активировать. Однако знания из прошлого, далекие, но все же доступные, твердили ей, что все необходимые знания исходят из души. Такой, как она – дочери Конкордии и могущественнейшего из ее созданий – достаточно действовать по наитию, чтобы совершать настоящие чудеса.

Необходимо перестать бояться. Вспомнить себя – ту самую себя, которую отвергала и презирала – и принять, чтобы слиться в гармоничный тандем, где не будет места провалам в памяти, неловкости, незнанию.

Бабушка всегда верила в нее. Верила, что она станет могущественной чародейкой, что научится находить выход из любой ситуации сама. Корвус не был ее хозяином, не был направляющей ее силой, а значит, цепляться за него было верхом неблагоразумия. Что-то обжигающее пробудилось в душе Пуэллы, разлилось по телу, задействуя все чакры сразу.

– Не хочу отвлекать… – завороженно проговорил Вин. – Но ты, кажется, горишь всеми цветами радуги.

Пуэлла попыталась ответить ему, но разум, направленный внутрь собственного эго, был слишком занят воспоминаниями, чтобы позволить девушке даже разомкнуть губы. Вспоминать оказалось так просто, как и дышать: картинки сами вставали перед слезящимися глазами, наполняясь смыслом и цветом, а затем разлетаясь на кусочки, будто разбитые зеркала.

Она чувствует, как холодная и прозрачная жидкость бежит по запястьям. Слышит крик, такой ужасный и гнетущий, что даже земля подрагивает под ногами от презрения и страха.

– Флос! – кричит матушка, оказываясь рядом, нежно обнимая ее за плечи. – Что это ты делаешь?

В ее голосе звучит страх, спрятанный под маской деловитой заинтересованности; матушка знает слишком многое, а потому скрывать от нее истинные желания нет никакого смысла.

– Я хотела посмотреть, что внутри у этого создания. Посмотри, мама! Это же кристаллы!

На траве перед нею растянулось существо, которое она уже видела раньше.

«Прекрасный Гость, – напомнила себе Пуэлла, слегка отстраняясь от прошлого «я» и глядя на все как бы со стороны. – Дайра Децедера рассказывала нам об этой декурсии совсем недавно…»

Оно слабо стенало, дрожащие руки с острыми когтями тянулись к обнажившимся внутренностям, представлявшим из себя странно сросшиеся блестящие камни, граненые и прозрачные. Та часть Пуэллы, что носила имя Флос, дернулась вперед и запустила руку внутрь беспомощного тела… Конкордия сжала ее плечо, распахнула губы, чтобы сказать что-нибудь, но в воздухе повисла звенящая тишина. Ни одного поучительного слова так и не было произнесено.

Резкий, глубокий вдох. Голос Вина звучит так близко, но при этом так далеко. Пуэлла не может оторваться от старой себя и самозабвенно упивается странной болью – теперь она изменилась, стала другой, однако прежнее эго все еще тяготело над нею, все еще доставляло неприятности. Старая Пуэлла, жестокая, своенравная богиня плодородия и жизни, чьи руки жонглировали чужими телами и судьбами, возвращалась к жизни, сливаясь с мягкой и добросердечной девушкой, что больше всего на свете желала мира, добра и процветания в каждый дом Двенадцати Держав.

Она смотрит на водную гладь, и та подается вперед, складываясь двумя изящными руками, что мягко танцуют в ароматном свежем воздухе. Это так приятно – опустить голову на пружинистую прозрачную поверхность и закрыть глаза, чувствуя, как кожи касаются мягкие водные пальцы, готовые распасться на тысячи острых брызг по одному лишь ее велению. Под веками расцветают алые огоньки, блики Златолика кажутся обжигающими, но при этом восхитительно приятнми.

Недавно Флос узнала, как устроены цветы. Она сделала из них множество венков – несчастные создания, чьи души пребывали в легкой созерцательной бессознательности, испытывали легкую боль, смешанную со страхом, и медленно, мучительно погибали. Делать венки было так приятно и весело.

Рывок назад! – и руки опадают, рассыпаются, обращаясь обыкновенным озерцом и покрываясь легкой тиной. Неподалеку квакает лягушка, и Флос лениво оборачивает к ней свою белокурую головку. Ей не хочется истязать несчастное создание: в конце концов, она уже знает, как оно устроено (да и вообще, эти лягушки такие отвратительные! Как можно было их придумать?) – пусть себе живет и квакает, только от нее подальше.

Флос напрягает разум и закрывает глаза. Она чувствует лягушку, ее конечности, ее глаза, ее хищническую внимательность – а затем цепляется за создание Сахасрарой и на мгновение ощущает себя внутри крохотного и ничтожного тельца. Чакра сосредотачивается на лапках, и лягушка спешно упрыгивает против своей воли.

Смеясь, Флос запрокидывает голову. Ей так нравится управлять, так нравится чувствовать себя важной и нужной. В конце концов, только так на нее по-настоящему обращает внимание мама. Стоит ей что-нибудь натворить, и Конкордия тут как тут: забывает о Модестусе, который глядит на нее свысока, и об отце, что теперь прячется в добровольном заточении.

Ему не понравилось, когда Флос украла его глаза.

«Но почему? – думала она, опять склоняясь над водой. – Он ведь жестоко обидел меня и должен был поплатиться!»

– Пуэлла, ты в порядке?

Девушка приоткрыла губы, силясь вымолвить хоть слово, но Флос уже овладела ею, проталкивая в голову все больше и больше воспоминаний. Даже если бы Пуэлле захотелось остановиться, было слишком поздно. Она медленно, но верно срасталась сущностями с Флос, объединялась с нею в одно большое и гармоничное целое.

– Что это?!

Она видит свое отражение. Кричит, будто безумная, впивается ногтями в землю, и та засыхает под воздействием чакр. Водная поверхность трясется от страха, но не перестает издеваться над нею: из озера на Флос глядит девочка с уродливой черной прядью, спадающей на глаза.

– Мама, я взываю к тебе! Услышь меня, приди ко мне!

Она валится на землю, дрыгает ногами в воздухе и впервые в жизни ощущает страх – подумать только, некая сила оказалась сильнее, отбилась от рук, решила наказать ее! Руки Конкордии сжимают плечи, приподнимают тело, и Флос утыкается личиком в родную материнскую грудь. Ей так хочется, чтобы мама приходила просто так. Чтобы она обнимала ее, когда все хорошо, когда она просто нуждается во внимании и поддержке.

Одинокая слезинка скатывается по щеке. Флос нравится канючить, но сегодня ее ужас неподделен.

– Почему у меня появилась черная прядь в волосах, мама? Что это значит? Ты можешь остановить того, кто мне вредит?

Конкордия отстраняет ее, смотрит с легкой надменностью, которую так просто спутать с милосердием. Флос слегка сжимается под ее взором, но все равно чувствует горькую радость: даже такие глаза, обращенные к ней, гораздо лучше, чем вовсе никакого внимания.

– Я не могу остановить высшие силы, малышка, – говорит она. – На свете существуют безымянные абстрактные сущности, дающие власть богам. Иногда они бывают милосердны, а иногда – жестоки.

– Так значит, ты не самая сильная на свете? – спрашивает Флос. – Но ведь ты создала целый мир!

– Однако при этом некто создал и меня тоже, – мягко кивает Конкордия. – Этот же некто, я полагаю, прислал мне однажды Корвуса, решив зло пошутить.

– И он же наградил меня этой уродливой прядкой! – вопит Флос. – Ну почему он такая сволочь?!

Рядом скользят неведомые фигуры. Пуэлла видит Формидота и Вермиса, которые, склонившись над троном, отчего-то держатся за руки. У них странный вид: они не то встревожены, не то удивлены. Сфокусировать взгляд на одном лице мучительно сложно, все они размываются, теряются в потоке бесконечного сознания.

Чтобы не видеть два идентичных отвратительных лица, Пуэлла дергает головой, и та легко поворачивается, словно дверь на смазанных петлях.

«Какое странное сравнение».

Внизу стоят разряженные декурсии, облаченные в роскошные одеяния. Уродливые и прекрасные по человеческим меркам, они выглядят так, словно собрались на бал. Впрочем, сейчас ведь и есть празднество – в некотором смысле, прямо сейчас Пуэллу коронуют. Будет принесена жертва, ее заставят выпить кровь эгрегиусов, дабы стать их предводительницей.

Корвус стоит среди них. На нем новенькое лунпао, широкое, золотое, расшитое; белые волосы украшены золотой фероньеркой, на каждом пальце красуется по кольцу. Он ведет себя легко и развязно, от прежней напускной сонливости, от усталости и растерянности не осталось и следа. Сомнус крутится вокруг него, подносит напитки.

Пуэлла вглядывается в толпу, стелющуюся перед нею: слуги носятся туда-сюда с подносами, кажется, звучит некое подобие легкой музыки. У каждого из присутствующих – жуткая фибула на груди. Человеческий череп, окаймленный золотыми волосами.

«Череп Конкордии, бессловестное проклятие в ее сторону».

Мужчина в изящной сюркотте касается своей щекою щеки Корвуса, по-братски весело обнимает его за плечо и громко хохочет. Альбинос приподнимает бровь, усмехается краешком губ и отстраняется; это выглядит так гармонично, так правильно, так естественно, что Пуэлла удивляется: и как она могла считать, что ее фамильяр, одно из древнейших существ Двенадцати Держав, даст так легко себя обмануть?

Он ведь, в конце концов, не восемнадцатилетнее создание, едва познавшее жестокость реальности. За его спиною долгие и долгие столетия, тягучие, как жвачка.

«И снова – такое странное сравнение!»

Два разума – разум Флос, спавший, забытый, отчужденный – и жаждущий знаний разум Пуэллы схлестнулись вместе. Ее чакры давно не горели, однако воспоминания все еще лились рекою, наслаивались на реальность. Их было не остановить – и не сказать, чтобы Пуэлле так уж сильно хотелось препятствовать этому безумному потоку.

Они чернеют по волоскам, складываются в целые пряди. Это уже не остановить, однако паника сменяется интересом: всякий раз, прикончив очередное невинное существо, Флос бежит к зеркалу и любуется собою, выискивает отличия.

Теперь всем известно, что происходит.

Один черный волосок – одно убийство.

Высшие сущности будто предупреждают ее о чем-то, однако Флос веселится, чувствуя нарастающую тревогу матери. Теперь Конкордия подолгу сидит с нею, уделяет ей внимание, беседует. Флос ощущает себя нужной, и ей так приятно, так весело, так легко. Мир вокруг удивительно красивый, ажурный и сказочный, а из окошка покоев открывается чудесный вид на личный сад и неописуемо воздушную Премеру: лучшее место во всех Двенадцати Державах, а возможно, и в целой Мультивселенной.

Она по-прежнему увлечена венками и носит их почти всегда. Мама создает для нее все новые и новые цветы по словесным описаниям – розовые, красные, с острыми шипами, способными поранить человека, и ядовитым соком – а Флос изучает, препарирует, экспериментирует. Цветы и растения для нее интереснее эгрегиусов, животных и птиц: они не будут кричать или молить о пощаде, не будут вопить или каркать, царапаться, кусаться и вырываться.

Если раньше она просила маму создавать для нее все новых и новых существ, которые впоследствии отправлялись за пределы миров (их доставляли в сад или личные покои для экспериментов, а затем уводили или выносили прочь), то теперь Флос интересовала исключительно флора.

– Вот бы на свете существовал кто-то, способный сносить боль так же легко, как цветок, – вздыхала она. – Возможно, такое твое создание я бы искренне полюбила.

Формидот приблизился к ней и слабо затормошил, его пальцы неприятно впились в кожу, слово крохотные иголки. Пуэлла дернулась на троне и выпрямилась, чувствуя странный восторг: эти создания вокруг следили за каждым ее словом и жестом, жаждали впитать любой взгляд. Это было так уморительно, что девушка на мгновение позволила себе удивиться: а чего она, собственно, боялась раньше? Помнится, сидела здесь, на этом троне, плакала в три ручья…

«Ах, точно. Я ведь скована по рукам и ногам, да еще и заперта!»

Но разве это имело хоть какое-нибудь значение? Пуэлла коснулась сознанием своей Сахасрары, и та засияла насыщенным фиолетовым цветом; это было давно забытое, но знакомое и приятное чувство. Внутри оказалось спрятано столько энергии, что захотелось смеяться – теперь-то она могла сделать все, что придет в голову!

Наручники, звеня, упали на пол, цепи на ногах расслабились и осели, с громким щелчком выпустив щиколотки на свободу. Пуэлла склонила голову набок, будто оценивая результаты своей работы, а затем с исследовательским интересом воззрилась на собравшихся. Эгрегиусы стояли, будто истуканы. Никто не вымолвил и слова. Даже Сомнус, презрительный, холодный, забился куда-то в угол, исходясь сильнейшей энергией страха.

– Здравствуйте, декурсии! – воскликнула Пуэлла. Голос выходил странным, визглявым, слишком громким и уверенным; его звучание непривычно звенело в ушах. – Вот и настала Священная Ночь, которую мы все так долго ждали! Эй, Формидот, скажи-ка: что у нас в планах?

Черноволосый юноша со странной спешкой схватил близнеца за горло и едва заметно зашевелил губами. Вермис неуверенно забормотал.

– Х-хозяин говорит, что сейчас начнется Ритуал Слияния. Эгрегиусы и все, кто предпочел оказаться на стороне победителя, сейчас находятся здесь. Мы с радостью примем твое к-командование…

– «Твое»? – изумленно спросила Пуэлла. – Почему не «Ваше»? Разве вы мне фамильяры или друзья, чтобы обращаться так снисходительно?

Вермис побледнел еще сильнее, и даже с лица Формидота слезло то злобное и самодовольное выражение, что красовалось там всегда, еще со дня их первой встречи. Кажется, они начинали понимать, с кем имеют дело – а они имели дело с Пуэллой Лакрим, дочерью Миросоздательницы и Первой из Демиургов, которая не слишком-то любила, когда ее используют или сковывают по рукам и ногам.

– Хозяин говорит… – Юноша сглотнул; его губы дрожали. – Он г-говорит мне, что обращение на «ты» является знаком высшего уважения среди эгрегиусов. К тем, кто неуважаем, эгрегиус не будет взывать вовсе.

– Как интересно! – Девушка хлопнула в ладоши, словно ребенок, услышавший смешную шутку. – Ну хорошо. Давайте начинать!

Те трое, что встретили ее по пробуждении, находились в зале и стояли поодаль, с презрением косясь на Корвуса. Первый – мужчина средних лет с торчащими во все стороны красными волосами – поправлял на носу круглые очки и супился, второй – уродливый толстячок со свиным пятачком (его звали Поркус – Пуэлла это помнила) – чесал лысину и бормотал что-то себе под нос, а третий – миниатюрный и низкорослый юноша с витыми рогами, узкими щелочками глаз и огромным зубастым ртом – жутковато косился на Корвуса, который, в свою очередь, глядел на хозяйку, задержав дыхание.

Пуэлла знала, что тот худой эгрегиус с рогами жаждет занять место ее фамильяра; он ведь с такой эмоциональностью говорил об этом, считая, что девушка спит и ничего не слышит! Помимо восхитительных рогов, с которых свисали переливчатые золотистые украшения, у создания были красивые белые зубы, большие, острые.

«Из них получилось бы отличное ожерелье».

– Хозяин говорит: гляди на то, как происходит поклонение!

Пуэлла кивнула. Ей хотелось, чтобы ей поклонялись; пока она была главной, пока на нее обращали внимание, все шло хорошо, и ее кровожадность сменялась праздным спокойствием. Она ощущала себя правильной, уместной, нужной. Вот как сейчас: в темную залу под храмом элегантно вошел молодой мужчина с острыми ушами, свисающими изо рта клыками и длинным хвостом с кисточкой на конце. В когтистых руках он нес пустой чан, начищенный до зеркального блеска.

– Что будет происходить? – спросила Пуэлла, подавшись вперед на своем троне.

Формидот и Вермис переглянулись, и глаза их наполнились тягучим волнением. Должно быть, они не ожидали от своей хозяйки столь разительных перемен. Наблюдать за ними было настолько забавно, что девушка зажала рот рукою, дабы не рассмеяться и не прервать торжественной тишины. Не хотелось портить, понимаете ли, прекрасную и таинственную атмосферу.

– Хозяин говорит… – выдавил из себя Вермис; смотрел он в пол, и слова срывались с уст измученными, дисгармоничными нотами расстроенного фортепиано. – Сейчас Воины Истины прольют свою кровь в чан, и ты выпьешь его содержимое. Они передадут тебе частицы своей силы, которую специально накапливали ради этого дня.

– Накапливали? Это как? – капризно потребовала разъяснений Пуэлла.

– Хозяин говорит: они не нападали, когда в этом не было нужды. Не охотились ради развлечений, действовали осторожно.

Какая-то струна души дернулась, затрепетала внутри. Нечто давно забытое (бессмысленное сочувствие? Слабохарактерная боль?) зашевелилось, дало о себе знать, но Пуэлла задушила эмоцию в зародыше. Она не любила грустить или переживать, особенно безо всякой причины.

– Так выходит, Демиурги никогда не защищали Двенадцать Держав своими медитациями? Это декурсии просто не охотились в полную силу, копя лишнюю энергию для меня на протяжении веков?

– Хозяин говорит: ты не совсем права. Да, мы не слишком тревожили людей, однако лишь Воины Истины, сильнейшие из нас, могли пройти сквозь защитный барьер Жнецов прежде, и мы же чествуем тебя сегодня. Поверь, хозяйка – у нас есть достаточно сил, чтобы сделать тебя новой богиней, да такой могущественной, что Конкордии и не приснится. Когда же ты наконец станешь тем, кем должна быть… – Вермис невольно вздрогнул. – …мы выпустим остальных. Тех, кто так и не научился противиться медитациям Дайры Смерть и ее приспешников.

– Так значит, барьер ставила не Конкордия? Как здорово, я и не знала! – Пуэлла расцвела. Ей нравилось, когда вокруг толпилось много почитателей и приспешников, работавших над ее просвещением. – А почему именно я удостоюсь чести стать вашей эрусой?

– Потому что, дочь моя, – вымолвил Дилектус, внезапно появляясь на ступенях у трона, – только ты способна нанести смертельный удар Конкордии не дрогнув, и только у твоей души для этого достаточно сил. Именно потому я и мой друг Корвус так сильно стремились отыскать тебя – ведь твои силы воистину незаменимы.

Слова отца были приятными, но какими-то солеными на вкус. Пуэлла произнесла их про себя несколько раз, стараясь осознать, что же не так.

«Только ты способна нанести смертельный удар Конкордии не дрогнув…»

Корвус стоял поодаль и глядел на нее с каким-то странным, осоловелым выражением лица. В сумрачной зале, по периметру которой тянули свои руки к собравшимся жуткие статуи, а стены украшала аркатура, молчаливые Воины Истины – древние твари, зовущиеся декурсиями в кругах человеческих аристократов – делали надрезы на своих ладонях ритуальным ножичком, и кровь капала в чан.

«Только у твоей души для этого достаточно сил…»

Пуэлла закрыла глаза и поняла, что способна увидеть любую комнату этого громадного подземного замка, даже не выходя за пределы несовершенного физического тела. Она видела залу, напичканную безвкусными гермами (и каменные лица были искажены отчаянием да болью), она видела крохотные комнатки, уставленные магическими шарами, небольшие залы с липкими порталами и крутящимися воронками, засасывающими в себя пыль.

Все комнаты были мертвы, в них не было никакой энергии, никакой сути – и только одна из них словно звала Пуэллу, манила взглянуть на себя.

Могучее сознание легко скользнуло за запертую и заколоченную досками дверь, где, прижавшись к поросшей мхом и паутинами стене, замерла древняя эдикула. Девушка скользнула ей навстречу, чтобы рассмотреть, и ощутила на себе пристальный взгляд двух пар пустых каменных глазниц: мускулистая молодая женщина с округлыми щеками и коротко стриженными волосами да медведь, чья голова выглядывала из-за ее плеча, выглядели такими реалистичными и живыми, что захватывало дух.

Пуэлла обратила к ним свое сознание, и эдикула слегка покачнулась; по одной из декоративных колонн пошла глубокая трещина. Она продолжала и продолжала звать женщину и медведицу (скорее из интереса, чем из сочувствия), но затем вдруг вспомнила, что думала о чем-то еще – и покинула странную запертую забегаловку.

Вздрогнув, открыла глаза. Медленное, торжественное ритуальное действо продолжалось.

«О чем же я думала? Ах да, о Корвусе и отце».

Альбинос стоял неподалеку, осклабившись, и вид у него был испуганный и напряженный. Пуэлла видела его насквозь, как облупленного. Отец, скрестив руки на груди, наблюдал недвижными кукольными глазами за тем, как Воины Истины отдают накопленные силы в жертву новой верховной богине.

«Именно потому я и мой друг Корвус так сильно стремились отыскать тебя – ведь твои силы воистину незаменимы».

Да, так он и сказал.

Девушка почувствовала, как к глазам подступили слезы, как беспомощный крик замер в глотке. Так значит, они собирались использовать ее как орудие мести против Конкордии? Никто здесь не любил ее, никто не хотел уделять искреннее внимание?

Она вспомнила мать, вспомнила ее редкие объятия, ради которых было не жалко даже совершить преступление. Вспомнила, как жертвовала своей безопасностью, только бы вечно занятая богиня с сияющей улыбкой и мягкими руками посмотрела на нее, прижала к груди, сказала пару ласковых слов.

«Эгрегиусы с самого начала были такими же, как мама. Они только притворяются, что уважают меня. На самом же деле…»

Чан был полон. Гордо подняв его над головой, остроухий юноша направлялся к трону, пытаясь улыбаться через силу. В его глазах плескался страх.

«…я для них оружие».

Чувство вседозволенности и абсолютной власти захлестнуло ее с головой, едва девушка коснулась губами влажной крови декурсий. Юноша придерживал чан обеими руками, однако Пуэлла так крепко впилась в его край своими зубами, что в этом, казалось, не было никакой нужды. С каждой каплей этого восхитительного эликсира девушка ощущала себя все лучше; ее зубы становились крепче и прочнее любого металла, зоркость делалась болезненной, ногти твердели и удлиннялись, по телу разливалась изумительная легкость, что всегда свойственна физически сильным существам на пике своей мощи.

Пуэлла глотала громко и жадно, кровь стекала по ее подбородку и капала на грудь, а вместе с нею внутри все росла и росла безумная обида, возрожденная случайно сказанными отцом словами.

В зале активно шептались, и, хотя делалось это изумительно тихо, девушка, обретя совершенный слух, могла разобрать каждое слово. Она вслушивалась в речь декурсий, в ее чудесные переливы – и вдруг поняла, что способна говорить на любом языке, когда-либо созданном в Двенадцати Державах.

Ее сознание расширилось, сделалось невесомым и могучим, как сам воздух.

– Я добавил туда своей крови, моя дайра, – скромно сказал Сомнус, не то скловнишись над ее ухом, не то оставаясь в своем сумрачном углу. Он говорил у нее в голове с такой же легкостью и быстротой, как это, бывало, делал Корвус, когда передавал хозяйке ментальные сообщения. У Пуэллы не было сил, чтобы противостоять напитку, и она не могла отвести глаз от расплывающейся бордовой субстанции перед носом. – Думаю, способности сна тебе не повредят.

«Ну разумеется».

Девушка расслабилась лишь тогда, когда последние капли были жадно слизаны со стенок чана. Откинувшись назад, она облокотилась о спинку своего трона и снова закрыла глаза. Теперь гнев не был болезненным – он отрезвлял, напоминал Пуэлле, что она не нужна никому в этом мире, что ее пригласили сюда лишь для того, чтобы быть полезной.

Где-то на задворках сознания слабо мелькнули чужеродные мыслеобразы: светлые занавески, аромат булочек, морщинистые руки и рыжие волосы, что отчего-то вызвали ассоциацию со вкусным и рассыпчатым печеньем. Пуэлла не помнила, откуда взялись эти странные обрывки чужого восприятия, как они оказались в ее сознании. Должно быть, они принадлежали кому-то из декурсий, чья кровь была пожертвована для распития во время Ритуала.

– Как чувствуешь себя? – спросил Корвус, протягивая руку. Все это время он находился рядом, стоял подле, проницательно разглядывая Пуэллу. Оскал давно сошел с его лица, которое теперь выглядело белым холстом с двумя розовыми пятнами испуганных глаз. – Ощущаешь прилив силы?

Он коснулся костлявыми белыми пальцами ее запястья, запачканного в крови: кажется, она утерла им рот, не заметив. Это прикосновение заставило сердце забиться чаще; сначала – от легкого, как сон, воспоминания о койке в лазарете и витражах, падавших на белые волосы и мягкую мраморную кожу, затем – от яростного презрения.

– Ты изобрел Антарс, чтобы сделать меня полноценным Демиургом, – процедила Пуэлла. – Но вовсе не из-за любви ко мне ты отказался скармливать ему мою душу.

Корвус испуганно свел брови к переносице. Кажется, Пуэлла уже видела его таким беспомощным и жалким – вот только когда? По-моему, это было очень и очень давно, во времена, когда волосы у нее были чернее обсидиана, а душа – темнее беззвездной ночи.

– Ты с самого начала служил декурсиям. Посадив меня на трон, ты хотел отомстить Конкордии, которая отвергла тебя и унизила, заставив страдать бессчетное множество веков кряду!

Альбинос отпрянул назад с непритворным удивлением, так ничего и не сказав, но Пуэлла продолжала, и, пока она говорила, чакры сами собой зажигались в ее теле, излучая ослепительный свет и грея кожу изнутри. Она ощущала себя факелом, поднесенным к вражескому лицу – и ликовала, сливаясь с энергией собственной боли.

– Годами ты пытался создать ту, что противостояла бы Конкордии, ту, что вознесла бы тебя на то место, к которому ты стремился с самого начала, но раз за разом терпел неудачу – какая печаль! Хорошо, что твоя настойчивость убедила мою матушку продать меня тебе, словно рабыню, в проклятое Задымье! Она всегда решала проблемы путем наименьшего сопротивления – запиралась, прятала, в ужасе отказывалась от собственных детищ. Может быть, таинственные высшие силы просто смеются над нами, делая всех подряд глупцов избранными да Демиургами?

Она горела ослепительным сиянием – переливался каждый участок ее тела, включая даже те из них, где в принципе не должны были располагаться чакры. Тело, легкое, как перышко, поднялось в воздух, к пыльному сводчатому потолку, и Пуэлла яростно закричала, разинув рот – наружу вырвался отчаянный писк, высокий настолько, что декурсии, прижав ладони к ушам, повалились на пол.

Она множилась, стреляла шаровыми молниями из глазниц, настигала бегущих и добивала их, отрывая фибулы от роскошных одежд, крича неведомые проклятия на давно забытых языках. Эти существа, сковавшие ее по рукам и ногам, посадившие на трон ради собственной выгоды и наивной детской мести – разве заслуживали они хоть какого-нибудь прощения?

«Заслуживает ли прощения хоть кто-нибудь в этом отвратительном и насквозь прогнившем мире?»

Поркус упал, перевернулся на спину и выставил руки перед собою, бессвязно что-то вопя, однако через мгновение его глаза уже безвольно таращились прямо перед собою; Пуэлла чувствовала, как гнев спадает, и тяжелая усталость закономерно встает на его место. Она несла бремя своего могущества одна, окруженная лизоблюдами и лицемерами, что никогда не интересовались ею по-настоящему. И так, наверное, будет всегда.

Она пришла в себя, когда зала была пуста, и лишь тела усеивали пол. Покачнувшись на усталых ногах, обернулась назад – и увидела черноволосого юношу, прижавшегося к боковой части трона, будто к щиту. Сурьма была размазана и стекала по щекам, смешиваясь со слезами, узкие темные глаза глядели на нее со страхом и неверием.

«Я знаю его?»

От юноши исходили приятные воспоминания; он был полон знаний и энтузиазма, хотел учиться, но обладал озорным нравом человека, все еще любящего отступаться от общепринятых норм и плевать на правила. Он любил неуместно шутить, пугать свою возлюбленную и подкалывать остальных, когда они этого не хотели.

Но в опасный момент он оставался рядом до последнего и даже был готов пожертвовать собой во имя справедливости – во имя того, что считал правильным.

– Кто ты такой? – спросила девушка, приближаясь к нему и опускаясь на колени. Юноша глядел на нее затравленными глазами маленького зверька. – Мы виделись раньше?

– П-пуэлла… – прошептал тот, всхлипывая. – Пуэлла, что ты натворила…

Она слабо поднялась на ноги, опираясь о трон из костей, и обернулась назад. Дилектус лежал на ступенях и таращился перед собою двумя кукольными глазами – глазами, которые она подарила ему когда-то, вырвав старые. По телу пробежала дрожь, жуткое осознание накатило тошнотворной волною.

Корвус лежал рядом, свернувшись калачиком у ног. Он не пытался укрыться от ударов и даже не решился бежать: просто принял удар хозяйки, словно нечто заслуженное. Девушка опустилась перед ним на колени, не сделав больше ни шага. Ее трясло, руки отчаянно дрожали, а из глаз наконец потекли слезы.

Старые воспоминания, старые чувства, старое видение мира – все это вернулось вместе с новой порцией отчаянной боли, и Пуэлла согнулась в три погибели, силясь не завопить снова. Кажется, она слегка посадила голос. Дышать получалось только с хрипом.

Как же она могла забыть всех своих друзей и решить, что никому не нужна?!

Лица бабушки и Амики, Авроры и Ангуиса, Вина и Рин-Тадд заскользили перед глазами, такие знакомые, родные и любимые. Пуэлла ухватилась за них в отчаянном страхе снова потерять.

– Эй, Эл, – тихо позвал Вин, поглаживая ее по спине. – Что произошло? Ты в порядке?

Девушка покачала головой. Она ненавидела себя – ненавидела за то, что только что совершила.

– Я стала Флос…

– Стала Флос? В каком это смысле?

– Воспоминания из прошлой жизни… Они настигли меня, и на время я стала…

«Стала тем, кем была изначально. Кровожадной убийцей и преступницей, истеричной сумасбродкой, что истязала все живое лишь из собственного эгоизма и жажды внимания».

– Кем ты стала, Эл?

– Своим прошлым воплощением.

Пуэлла обернулась к Вину, надеясь не увидеть в его глазах презрения, но нашла там животный страх и ощутила себя еще хуже. Она потянулась к нему, пытаясь обнять, но юноша слабо отполз назад, прижимая к груди скованные кандалами запястья.

– Да, я действительно была такой. Я мучила живых существ, мучила сны, мучила самого Корвуса, потому что получала от этого удовольствие. Но я изменилась, посмотри!

Вин взглянул на замерший за ее спиною хаос. Девушка опустила голову на грудь, чувствуя, как сердце разбивается на тысячу осколков, которые впиваются в кожу изнутри, ранят, заставляют задыхаться от печали.

«Нужно было сразу рассказать им все и не слушать Корвуса, – подумала она. – Возможно, честность спасла бы нашу дружбу».

А потом легла на холодный пол и беззвучно заплакала, глядя на неподвижного Корвуса, чьи белые волосы падали на худое мраморное лицо. Ей так хотелось обнять его, так хотелось напомнить о том прекрасном дне в тени навесов, когда всюду носились студенты, а в воздухе пахло специями и духами.

Она была равнодушной к успеху и славе особой, которая училась ради гордости бабушки и подруги.

Она любила булочки, теплые объятия и посиделки до утра, сопровождающиеся веселыми историями или страшными байками, придуманными на ходу.

Она хотела на Первый Маскарад со своим парнем, хотела обнять Аврору, сказать, что дорожит ею, и увидеть, как Ангуис закатывает глаза в приступе притворного недовольства.

«Почему все это происходит именно со мной? Почему кошмары преследуют меня?»

Когда Пуэлла закрыла глаза, она ощущала бурление силы внутри. И все, чего желала эта сила – разрушение в любом возможном виде.

Глава вторая, в которой Пуэлла видит чужое прошлое.

– Эл? Ты там жива?

Все ее члены – руки, ноги, каждый пальчик – сводило от ноющей боли. Магия чакр, потраченная впустую, оставила после себя энергетическую рану: Пуэлла тяжело села на полу и часто заморгала, пытаясь согнать черные точки, мечущиеся туда-сюда перед глазами. Сколько она пролежала здесь? Минуту, час – а может быть, несколько лет?

Рядом по-прежнему находился Вин. Кандалы успели натереть его запястья – вокруг сияющих браслетов образовались красноватые разводы. Девушка закрыла глаза, наугад взывая к случайной чакре, и в то же мгновение ее друг освободился, а отвратительные цепи с громким лязгом отлетели в сторону, ударившись о стену.

Кандалы были зачарованы особым образом – Пуэлла помнила это, однако сейчас такие глупости имели мало значения. Она была сильнее, чем Флос, ибо теперь совмещала в себе божественную энергию матери и многовековое могущество декурсий. Так могли ли жалкие железяки сковывать ее теперь?

Вин тяжело поднялся; девушка слышала, как тяжело он дышал, как сдерживал всхлипы. Должно быть, зрелище, как она разбрасывает Воинов Истины, словно жалких марионеток после неудачного театрального представления, сильно его напугало.

– Слушай, Вин, – сказала Пуэлла, приближаясь к нему и помогая опереться на свое плечо; тело по-прежнему ныло, однако изможденность проходила необычайно быстро, словно нападение на декурсий состоялось несколько дней, а то и недель назад. – Я и сама себя боюсь.

Юноша взглянул на нее: пристально, изучающе, как делал всегда, когда хотел в чем-нибудь разобрался. Однажды Пуэлла доверилась ему, показав кьярта-ваддскую надпись на своей руке, и тот привел их в это место, расшифровав замаскированные координаты. Однажды Пуэлла доверилась ему, и он помог ее друзьям сбежать, взяв удар на себя и Рин-Тадд.

– Вин, я очень сильно тобой дорожу. Пожалуйста, не отворачивайся от меня сейчас.

Это звучало как-то странно и наигранно, однако Пуэлла не находила слова лучше: начиналась война, где у нее не было ни врагов, ни сторонников, где обе стороны казались одинаково жуткими и опасными, а полагаться оставалось только на себя и своих друзей.

«У нас будет свой тыл, – подумала она, – и я сделаю все возможное, чтобы защитить вас. Защитить от мира, от декурсий, от Оракула – возможно, даже от Флос».

Вин игриво сощурился. И расхохотался, утирая слезы.

– Ну и видон у тебя, черная богиня смерти, – выдал он. – Давай-ка убираться отсюда. В Университете нас наверняка обыскались.

– И как, по-твоему, нам туда попасть? В прошлый раз мгновенное перемещение в пространстве нам обеспечил Корвус.

Вин многозначительно посмотрел на разбросанных по полу эгрегиусов, большинство из которых – если не все – были мертвы.

– Прошу прощения, Эл. Ты у нас такая хрупкая и беспомощная, что с ума сойти можно, куда уж тебе перемещаться в пространстве.

– Ох… – Пуэлла вздохнула. – Знаешь, ты прав, я действительно должна попробовать. Возможно, мои способности откроют мне двери, найти ключ к которым я даже не рассчитывала.

Они медленно спустились со ступеней, в шоке и растерянности прижимаясь друг к другу. Дыхание Вина было поверхностным и частым; Пуэлла тревожилась за него. В конце концов, пережить такой кошмар в столь юном возрасте – значит, перенести страшнейший удар. Даже она сама, будучи причиной этого кровавого хаоса, чувствовала себя просто ужасно. Не сказать, чтобы ей было так уж стыдно за убийство декурсий и близнецов, однако…

– Не могу поверить, что Корвус подстроил все это.

– Выходит, он руководил близнецами и Аминием, – ответил Вин, слабо дернув плечами. – Это и неудивительно: по словам Корвуса, паук-библиотекарь был одним из его же созданий. К тому же, что может быть удобнее позиции пленника в библиотеке, когда рядом с тобою на регулярной основе находятся почитатели? Ты защищен со всех сторон.

– Даже дайра Кунктия вряд ли подозревала, что ее драгоценный паучок, студенты факультета косте-знания и их пленник заодно, – выдохнула Пуэлла. – А я, выходит, повелась на элементарную провокацию и устроила самый настоящий цирк с пафосным освобождением и беготней туда-сюда.

Они вышли в длинный темный коридор, не освещенный ни единой свечой; Пуэлла легко активировала Манипуру, и та осветила его ярким золотым свечением.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу, как чакру используют в качестве фонарика, – дрожащим голосом пошутил Вин, и Пуэлла попыталась улыбнуться (из вежливости). – Ты имеешь хоть какое-то представление о том, куда мы идем?

Девушка кивнула.

– Есть одна комнатка, в которую я хочу попасть, прежде чем мы покинем это место. Какая-то странная внутренняя сила манит меня к спрятанному там предмету, и мне кажется, что это неспроста.

– В прошлый раз, когда мы слышали это от тебя, речь шла о Боне Фидес, – поддел Вин, и на этот раз Пуэлла рассмеялась уже искренне, хоть и слегка нервно; тело ее тряслось от напряжения. – Знаешь, я бы не советовал такой дайре, как ты, следовать своей интуиции. Это как совет всем главным героям кьярта-ваддских сказок, только наоборот: не «следуй за своим сердцем», а «забей на него».

С каждой секундой Вин выдыхался все сильнее; на него было больно смотреть. Пуэлла, чувствуя, как его тело повисает на ней, наконец остановилась и крепко сжала друга за плечи, прижавшись губами к его горячему лбу. Все, что происходило дальше, она делала по наитию – будто сама Флос шептала за нее эти странные, неведомые слова на давно забытом (или никогда не существовавшем?) языке. Манипура продолжала слабо сиять внутри живота, будто проглоченная звезда, однако Пуэлла знала, что чакра не имеет никакого отношения к той магии, что происходит сейчас.

Это была врожденная сила Флос – сила богини природы и всего живого, что ее населяет. Энергия, по крошечным капелькам взятая у растений, животных и людей, бродящих наверху и вне храма, собралась в невидимый сгусток и скользнула прямо в переносицу Вина, туда, где губы Пуэллы касались его соленой от пота кожи. Юноша вздрогнул и попятился: вид у него был здоровый и бодрый, как обычно, глаза загорелись и посветлели, на коже снова выступил легчайший румянец.

– А знаешь, – проговорил он завороженно, – такой ты даже начинаешь мне нравиться.

– Может быть, тебе следует вернуться в Университет прямо сейчас? – спросила Пуэлла. – Скажи ректору, что мы отлучились по желанию Тринадцатого Демиурга. Возможно, он не станет задавать лишних вопросов – к богам в Двенадцати Державах до сих пор относятся с уважением. Даже к тем из них, что долгое время считались проклятыми.

– Главное, ни слова про декурсий и эту резню, да? – улыбнулся Вин. – Не думаю, что кому-либо стоит знать про Флос и ее божественные силы.

Пуэлла кивнула.

– Им и без того известно слишком многое – один лишь тот факт, что моим фамильяром является Корвус, делает мое имя заглавной строкой всех университетских газет.

– Да уж, с фамильяром тебе повезло.

Девушка посмотрела на Вина, запомнила его улыбающееся бодрое лицо, посмотрела в глаза, все еще влажные от недавно пролитых слез ужаса, а затем сжала его предплечья. Ее зрение и слух обострились до предела, странное чувство власти захлестнуло разум; легким мыслеобразом она коснулась Университета, его хрустальных и блестящих стен, парящих в воздухе башенок, нервюрных сводов в Зале Тринадцати Лучей, полигона в закрытом внутреннем дворе и, наконец, длинных коридоров, ведущих в спальни студентов.

– Пуэлла, мне точно не стоит о тебе беспокоиться? – спросил Вин.

– Точно, – ответила девушка. – Я скоро вернусь. Просто предупреди преподавателей, ладно? И передай Авроре с Ангуисом, что я в порядке.

– Что насчет Флос?

Девушка сглотнула. Она знала, что ее подруга ненавидит, когда лукавят и недоговаривают, а потому не сможет простить очередной скрытности и наверняка серьезно обидится, когда все раскроется. Сейчас им нужно было держаться вместе и доверять друг другу – в конце концов, они были третьей стороной, отдельным тылом, который и сам не знает, к кому примыкать и за кого воевать.

– Расскажи ребятам все, что случилось здесь, под храмом, – решилась она. – И передай привет. Я уверена, они меня поймут.

– Мы вроде как друзья, – ответил Вин. – Конечно, знаем мы друг друга без году неделя, но в таких экстремальных условиях породнишься даже со случайным знакомым.

Они слабо посмеялись, и Пуэлла наконец поняла, что готова. Все чакры на ее теле хаотично замигали, она закрыла глаза, а когда открыла, кьярта-ваддского юноши уже не было рядом. Она стояла одна в черном коридоре, что полнился тенями и ужасом недавно случившейся здесь бойни.

Манипура разом потухла: девушка поняла, что может видеть в абсолютной тьме без каких-либо проблем – а при желании и с закрытыми глазами. Новообретенные способности были странными и чужеродными, однако с каждой секундой Пуэлла все больше примирялась со своей судьбой. В конце концов, будем честны с собою: быть изрядно могущественной, пусть даже в страшнейшие из времен, гораздо лучше, чем оставаться беспомощной и слабой, доверяя свою жизнь другим.

«Девушка и медведь».

Она сказала это тихо, одними губами, концентрируясь на образах, что видела недавно: мускулистая дайра с короткими волосами и серьезным лицом, что глядит перед собою, готовясь пуститься в таку; могущественный зверь, громадный, с разинутой пастью – то была не кьярта-ваддская белогрудая порода со светлыми кругами вокруг выразительных глаз, но есмьянское чудовище, издревна считавшееся одним из наиболее опасных представителей дикой фауны.

Кажется, есмьяне звали этого медведя бурым – у него была темная коричневая шерсть и черные глаза, отражавшие саму ночь. А эти когти… о, они были просто огромными! Казалось, будто животное из последних сил вырывалось, пытаясь атаковать таинственного лиходея, решившего стать у него на пути.

Пуэлла ускорила шаг. Мыслеобраз вел ее тело вперед, туда, где, скромная и почти незаметная, поджидала заколоченная дверь. Картинка оживала у нее перед глазами, становилась все четче и яснее, обретала смысл и форму. Теперь Пуэлла видела, как волосы незнакомой дайры развеваются по ветру, как горят ее зеленые глаза, как она улыбается – на округлых щеках непременно возникают ямочки! – или ругается (кустистые, красивые брови сходятся к переносице).

Вытянутая вперед рука уперлась в сырую заговоренную древесину, и девушка открыла глаза. Она стояла прямо перед заветной дверью, и тишину прерывали лишь медленные капли, что падали с потолка в лужицу на полу. Это нервировало, и Пуэлла, сконцентрировавшись на Сахасраре, направила свой внутренний взор на очередную капельку, стала ею, обратилась единым целым с самой стихией, после чего, презрев все правила логики и физики, велела ей перестать.

Тишина стала абсолютной.

«Девушка и медведь».

Теперь Пуэлла направила мыслеобраз за дверь, силясь мысленно достучаться до двоих несчастных пленников, запертых в камне – насчет того, что два этих создания живые, она даже не сомневалась. Никто не ответил: ни энергетической вибрации, ни даже ощущения чьего-либо присутствия не возникло.

«Что ж, – подумала она, собираясь с силами. – Я смогла уничтожить Воинов Истины – или хотя бы вырубить их на время. Во мне – сила Флос, накопленная за много веков мощь декурсий и таланты, присущие сну. Кем я буду, если не воспользуюсь подарками судьбы во имя блага и отвернусь от интуиции? Разве не она – ведущий компонент и главное звено любого магического действа?»

Девушка закрыла глаза и сконцентрировалась на зачарованной древесине, на металлических пластинах, расположенных под нею, и множестве замков, одно лишь прикосновение к которым грозило смертью нерадивому искателю приключений. Она знала, что сама дверь являет собою ловушку, и снимать ее с петель нет никакого смысла: коснувшись пола, она разлетится в щепки, ибо энергия, вплетенная в нее еще при создании, опасна и ждет нужного момента, чтобы атаковать.

Пуэлла знала, что сумеет одержать над ней победу, но не желала подвергать опасности дайру и медведя, ослабленных годами (или веками?) пребывания в этих стенах. Девушка сосредоточилась на Аджне так, словно делала это множество раз, и ее переносица зажглась темно-синим; на мгновение ей даже показалось, словно огромный нечеловеческий глаз, слепой и уродливый, захлопал пышными ресницами прямо на лбу, однако через мгновение наваждение сошло, а физическое тело так же легко, как астральное, скользнуло внутрь, в крошечную пыльную комнату, где не было ничего, кроме занимавшей всю стену эдикулы.

Пуэлла читала много книг и знала, что в древние времена эдикулы служили чем-то вроде аналога алтарным статуям или иконам Демиургов, и изображали там обыкновенно Конкордию – та стояла, раскинув руки, и золотые волосы с вплетенными в них чайными розами развевались на несуществующем ветру.

«Быть может, дайра и медведь – забытые идолы прошлого, к которым относились как к богам?»

Девушка протянула руку и коснулась огромной пасти, из которой наружу выглядывали огромные клыки; ласкоко погладила руку дайры, замершую в непритворном напряжении. От эдикулы исходила странная энергия, которой Пуэлла не находила слов: что-то живое, трепетное, но равнодушное ко всем увещеваниям. Словно там находился некто, давно утративший всякую надежду на спасение.

Трещина по-прежнему рассекала одну из колонн, и Пуэлла преисполнилась надежды: отойдя от грозной парочки на приличное расстояние, она закрыла глаза и попыталась сконцентрироваться на эдикуле, на ее хрупкой натуре, на несовершенном камне, что, несмотря на прочность, способен крошиться, будто песок.

Камни также слушались Флос, подчинялись ее жестокой природе, а потому девушка воззвала к своей изначальной силе, чувствуя, как энергия, переполняющая тело, с отчаянным рвением метнулась вперед, силясь высвободить наружу двух несчастных пленников.

Удар! Еще один!

Чужие воспоминания и мысли вырвались наружу, заметались туда-сюда, словно потерянные дети, а затем эдикула громоздко рухнула, рассыпавшись в прах. Открыв глаза, Пуэлла обнаружила, что стоит, окруженная белесым пеплом. То, что показалось ей двумя полноценными личностями, на самом деле оказалось заключенными внутрь сосуда мыслеобразами, наверняка принадлежавшим своим давно почившим обладателям. Так что же это было? Алтарь для поклонения? Живое напоминание потомкам о чужих ошибках? Странный экспонат личной коллекции какого-нибудь колдуна и убийцы?

Воспоминания кружились тут и там, взывая к Пуэлле, умоляя ее погрузиться в них с неестественной настойчивостью; они были невидимы глазу, призрачны и легки, словно бабочки, но девушка ощущала их так же живо, как порывы хлесткого ветра или горячий шепот на ухо.

Она увидела слишком многое за эту ночь, но останавливаться было нельзя – и, раз уж внутренний голос велел ей прийти к эдикуле и выслушать ее, она не могла ослушаться.

Силуэты закружились перед глазами, серая комнатушка окрасилась в ярко-рыжий и золотой. Откуда-то издалека, из призрачного прошлого, раздались голоса, вещающие на древнем есмьянском, и Пуэлла поняла, что различает каждое слово, понимает все, о чем говорят незнакомцы: беседа шла о временном мирном договоре с Кьярта-Ваддом, напитки лились рекой, ароматы мяса и овощей, специй и чая хлынули в ноздри – девушка слабо закашлялась, а потом, закрыв глаза, открыла их уже в далеком прошлом. Внутри терема было светло, по стенам, расписанным цветочными мотивами, скользили пляшущие тени…

Развлекать есмьян вызвали кьярта-ваддского певца, прекрасного Шау-Нирра, что славился на своей родине сказочным голосом, равным которому не было ни у кого на целом свете. Мужчины и женщины, сидевшие за длинным столом – среди них были и есмьяне, и послы из далекой Седьмой Державы с узкими, пронзительными, рыщущими глазами – радостно обсуждали грядущее представление, глядя на пустое возвышение, стилизованное не то под полог царской постели, не то под ажурный киворий – ужасная смелость со стороны юной царицы, которая славилась необузданным и диковатым нравом.

Слово «царица» обладало необычным, ни на что не похожим вкусом и перекатывалось на языке, раня его; Пуэлла, привыкшая к слову «эруса», на мгновение выпала за пределы воспоминания, пытаясь вспомнить, где находится и кем является, но гармония была быстро восстановлена, и ее взор вновь обратился в прошлое, туда, где терем полнился разряженными людьми, а две Державы праздновали свое политическое перемирие.

И вот он вышел – тонкий, изящный, как тростинка, с длинными вьющимися волосами, выкрашенными в золотой, и вытянутым лицом; темные глаза смотрели на собравшихся с надменным вожделением, крохотные мимические морщинки залегли в уголках губ, длинное голубое одеяние шлейфом тянулось по полу, а рукава спускались до самых щиколоток, будто два сложенных крыла птицы.

Красно-золотое сияние залы отвергало его, тени расходились, потрясываясь, в разные стороны от облаченного в лазурь силуэта – а затем он, приоткрыв мягкие уста, пламенно запел, негромко, проникновенно, на кьярта-ваддском. Однако нужны ли были слова в этой песне, где смешалось столько чувств, выдернутых прямо из души?

Молодая женщина, на вид – поденщица, в простой холщовой рубахе, расшитой по вороту и рукавам, разносила тяжелые подносы и лишь изредка косилась на певца, чтобы полюбоваться его невероятной красотой. Косы женщины были острижены, что намекало на низкий социальный статус, плотно сжатые губы рассекал крошечный шрамик.

По сравнению с царицей, чьи колты, украшенные зернью, поблескивали по обеим сторонам нарумяненного лица, женщина выглядела почти уродливой, однако, присмотревшись к ней ближе, Пуэлла заметила странную притягательность – лицо у незнакомки было суровым, проницательным, чуть заветренным, взор из-под густых шелковых бровей горел янтарным.

Она смотрела на Шау-Нирра, будто на величайшую драгоценность, и читалась в ней такая искренняя и чистая страсть, что на мгновение это чувство, передавшись Пуэлле, заставило ощутить горечь и ее саму.

Женщина думала, что такой человек, как он, ни за что не обратит внимание на жалкую служанку с тяжелым прошлым, уносящую объедки с чужих столов и радостно несущую новые блюда, с которых не съест ни куска. Он был великим певцом, легендой своего времени, с талантом и красотой которой мог сравниться разве что Обэ-Этт, фамильяр великой богини Сунн.

Где-то вдалеке послышались шаги, и Пуэлла вздрогнула. Видения закрутились перед глазами, будто смущенные тем, что кто-либо, кроме нее, сумеет их увидеть. Замелькали чьи-то длинные юбки, взметнулись в воздухе золотистые локоны, уложенные в сложную прическу, пряди которой развевались на ночном ветерке, засвистел в ушах отчаянный эол, влетевший в распахнутые ставни…

– Ты знаешь, что ему никогда не стать твоим супругом, – звучит в тишине насмешливый мужской голос, и тощий альбинос появляется в сумраке; его фигура, призрачная да прозрачная, будто мираж или сон, колышется, как отражение в водной глади. – Взгляни ту жалкую комнатушку, в которой тебе приходится спать! Посмотри на собственные руки и попытайся сказать, где на твоих ладонях врожденные линии, нарисованные судьбой, а где – шрамы?

Женщина трет глаза и сурово глядит на него. Ее массивные плечи подрагивают, по щекам катятся безмолвные слезы. Тени пляшут по стенам, на этот раз – облупленным и уродливым, с редкими кровоподтеками, будто прежде это место было оплотом какого-нибудь безумного мясника.

В углу навалены странные инструменты – поблескивают шипы на загрубелой и дурно обработанной коже, воздух соленый и зловонный, наполненный гниением и потом. Женщина снова трет глаза, будто боясь, что все происходящее – всего лишь сон, а затем собирается с силами и спрашивает:

– Что тебе нужно?

Альбинос склоняет голову набок, его губы медленно расплываются в ужасающем оскале.

– Твой гнев, – отвечает он. – Все, что у тебя есть. Просто представь, как приятно будет избавиться от этого тяжелого груза, давящего на плечи, от мыслей о том, что ты никогда не будешь счастлива, а прекрасные и талантливые юноши предпочтут не менее красивых и знатных барышень, что смогут составить им компанию за светской беседой о политике и моде.

Есмьянка издала странный звук, похожий на нетерпеливое лошадиное фырчание, и бросила на мужчину гневный взгляд, исполненный сомнения.

– Зачем тебе это?

Шаги приближались. Пуэлла почувствовала, как ее астральное тело разрывается между двумя реальностями, и упала на колени, постанывая от боли. Воспоминания, вылетевшие из разбитого сосуда, не хотели оставлять ее, будто желая рассказать свою историю до конца, однако здравый смысл подсказывал, что необходимо встретить потенциального врага во всеоружии: ей следовало бы подготовить все чакры и проверить наличие свободной энергии для возможной атаки.

Через силу активировав Аджну и Сахасрару, Пуэлла принялась отмахиваться от навязчивых образов, что, незримые, но надоедливые, цеплялись к ней, будто мухи – к меду. Астральное тело протестовало, третий глаз снова распахнулся на переносице и слепо заморгал.

«Что же за сила у этой эдикулы? – невольно пронеслось в голове у Пуэллы. – Кто и зачем создал столь могущественный артефакт?»

– Я дам тебе магические таланты, которые вознесут тебя к самой вершине социальной лестницы. Я помогу тебе найти фамильяра – верного слугу, что будет следовать за тобою, подобно тени, и исполнять любую прихоть. Вместе вы свернете горы, и – возможно! – настанет день, когда ты сядешь на место есмьянской царицы, и румяна нанесут уже на твои щеки.

Женщина непонятливо хмурится.

– Зачем тебе мой гнев? – спрашивает она во второй раз, бессмысленно уставившись в одну точку. – Разве тебе, глупец, мало своего?

– Видишь ли, дорогая, сила твоих эмоций столь велика, что я просто не мог пройти мимо.

Белая фигура скользнула внутрь, длинные подола, крошась, словно пыль, осели в воздухе крохотными блестками, руки прошли сквозь стоячий воздух с отчаянным свистом, разгоняя его, вплетая в вонь ледяные ветерки. Золотая серьга сверкнула в ухе альбиноса, когда он поправил сальные белые волосы и сощурил светло-розовые глаза:

– Не задавай лишних вопросов. Ты ведь не хочешь всю свою жизнь провести в этой жалкой конуре, всеми отвергнутая и поруганная, будто дворовая шавка? Просто позволь своему разуму слиться с моей чакрой и избавься от тяжкого бремени, что обернется наивысшей радостью для нас обоих.

Пуэлла отшатнулась назад, собралась с силами и, пока эдикула не продолжила навязывать ей свои мыслеобразы, ринулась назад, легко пролетев сквозь дверь, будто той никогда и не было. Таинственные шаги замерли на пороге разгромленной залы; даже отсюда девушка отчетливо слышала глубокий рык, вырывающийся из глотки твари с каждым вдохом и выдохом.

– КТО ЗДЕСЬ?! – заревело создание, да так, что стены катакомб заходили ходуном.

Голос, как ни странно, показался Пуэлле до ужаса знакомым, и она, удивившись этому, осторожно направилась навстречу. Ее энергия, недавно истраченная на борьбу с навязчивыми воспоминаниями, теперь снова переполняла все тело – от столь быстрой магической регенерации Пуэлла начинала ощущать себя едва ли не всесильной. Ее шаги тихим, едва слышным эхом разлетались по полу, дыхание скользило изо рта облачками глубокого пара.

«Странно, – подумала девушка. – Здесь не так уж и холодно».

А потом она увидела ее – страшную, до безобразного вытянутую фигуру, что одним прыжком преодолела громадное расстояние и предстала перед нею во всей своей уродливой красе. В темноте коридора особенно ярко сверкали ее золотые глаза, хищные, как у дикой кошки. Мощные и жилистые руки, прозрачные от локтей, слабо пульсировали в воздухе, знакомые жидкие волосы едва прикрывали белый череп, по коже струились причудливые узоры шрамов.

Увидев Пуэллу, жуткая тварь начала быстро преображаться и уменьшаться в размерах – а через несколько мгновений перед девушкой уже стояла полностью обнаженная дайра Децедера, что, ни капельки не смущаясь неловкого положения, таранила свою студентку проницательным взглядом, от которого так и хотелось зардеться до опустить глаза долу. Пуэлла, в общем-то, так и сделала бы, не будь она удивлена и обескуражена.

– Вы… – только и сумела вымолвить она. – Вы декурсия.

– Нет, ты ошиблась, я треклятая макака! – рявкнула дайра Децедера. – Ты сообщаешь мне это с таким видом, словно для меня это новость.

– Но…

Пуэлла вспомнила, как пристально эта женщина следила за своими учениками, каким нечеловечески тонким был ее слух, как странно дребезжал холодный, будто острие клинка, голос. В дайре Децедере действительно было нечто самую малость нечеловеческое – возможно, она понимала это с самого начала, просто боялась себе признаться.

– Так и будешь стоять да пялиться на меня, Пуэлла? – спросила женщина, скрестив руки на груди. – Ректор послал меня сюда, чтобы помочь тебе сбежать от Воинов Истины в Университет, однако, как я вижу, с миссией по собственному освобождению ты неплохо справилась сама. Скоро сюда прибудут маги из Круга Аристократов, вооруженные до зубов и готовые доблестно уничтожить всех декурсий разом – может быть, не будем мешаться у них под ногами?

Пуэлла взглянула в диковато горящие глаза Децедеры и молча кивнула. На нее навалилась такая внезапная и такая странная усталость, что она даже не подумала о том, кого оставляет в зале среди недвижных тел – Корвус, ее фамильяр, которого девушка совсем недавно обнимала за талию, прижавшись щекой к медленно вздымающейся груди, находился там, покинутый собственной хозяйкой, и не подавал никаких признаков жизни.

В коридоре повисла неловкая, тягучая, отвратительная тишина.

– Я и сама могу перенестись в Университет, – зачем-то сказала Пуэлла. – До этого я уже телепортировала Вина. Все будет хорошо, честное слово.

Децедера ничего не ответила – лишь коротко кивнула, словно не была удивлена. Между ней и Пуэллой возникла странная неловкость, однако ни одна, ни вторая не предприняла и единой попытки возобновить разговор.

«Любопытно, сколько существует декурсий, сражающихся на человеческой стороне? – вот и все, что подумала Пуэлла, прежде чем активировать чакры и поддаться силе интуиции. – Много ли созданий нашли в своем сердце достаточно милосердия, чтобы простить мою маму и попытаться подружиться с ее новыми и любимыми детищами?»

Яркая вспышка; звездочки, мельтешащие перед взором, заслонили темный коридор; веки Пуэллы затрепетали, сердце пропустило удар, и через короткое мгновение девушка уже находилась в родной университетской комнате, счастливая настолько, что хотелось плакать. Теперь, когда за ней числилось некоторое превосходство, для нее и Корвуса выделили отдельную спальню с роскошной двуспальной кроватью, широкой прикроватной тумбочкой и зачарованным гербом на двери: грифон, словно завидев ее, синхронно зашевелился, закачался взад-вперед, и его единственный глаз медленно завращался по часовой стрелке, будто разыскивая в комнате потенциального врага.

Череп, с помощью которого к студентам обращался Пситтакус, молчал, однако под одеялом, по-хозяйски отбросив бант на бордовую подушку, растянулась самодовольная миниатюрная барышня с тонкими линиями черных бровей.

– Аврора! – завопила Пуэлла, с разбега бросаясь подруге на шею. Та осторожно сомкнула хрупкие костлявые руки у нее за спиной. – О Конкордия, как же сильно я по тебе соскучилась!

– Бр-р-р, Конкордия, – фыркнула Аврора, слабо отстраняясь. В глазах девушки заблестели озорные огоньки. – Только ее не упоминай.

Подруги слабо засмеялись; Пуэлла, скинув обувь, юркнула под одеяло и устроилась там, скрестив руки за спиною. За окнами иллюзорная ночь медленно, но верно перетекала в рассвет. Несколько своевольных студентов, не дожидаясь официального подъема, уже бродили по городку и громко что-то обсуждали. В воздухе витала сказочная атмосфера Маскарада – того самого, на который Пуэлла так сильно рвалась попасть.

В тот миг она и вспомнила о том, кого упустила. Странное чувство одиночества нахлынуло на девушку с новой силой, перед глазами потемнело. Долгие годы она пыталась понять, что за злой рок преследует ее, чего он хочет, и вот, стоило ей во всем разобраться (или хотя бы подумать, что разобралась), как новые проблемы упали на голову, делая ее отношения с вороном еще более проблематичными.

– Ты видела Вина? – спросила Пуэлла наконец. Голос ее дрожал. – Мы были в катакомбах вместе. Ему, как и мне, многое довелось повидать.

– Говоришь как старуха, прошедшая все войны, – угрюмо заметила Аврора. – Вас с Вином и Корвусом искали весь день, Университет снова встал на уши, и тревоги среди студентов прибавилось в разы. Меня послали в твою комнату: проконтролировать, вдруг ты появишься, и немедленно сообщить ректору.

– Дамнацию? Его утвердили на должность?

– А знаешь, тебе удивительно везет: даже пропадая на несколько часов, ты умудряешься пропустить все самое интересное. Учитывая, что это происходит не впервые, можно предположить, что матушка мстит тебе за что-то, ибо иначе такое невезение я объяснить просто не могу.

Пуэлла слабо засмеялась и закатила глаза:

– Ну же, не томи, рассказывай!

– А что мне рассказать? У нас новый ректор. Прибыл намедни, успел освоиться на новом месте, а вчера официально вступил на пост. Никакой красивой речи и прочей пафосной ерунды, правда, от него не дождались – да и видели его пока не все. Сидит себе в своем кабинете, редко выходит, чтобы поздороваться с кем-нибудь или наведаться в столовую, как это время от времени делала дайра Кунктия.

– Не люблю закрытых и нелюдимых типов, – фыркнула Пуэлла. – Вечно они что-то скрывают.

Аврора бросила на нее многозначительный взгляд, сочащийся ядом, и девушка запоздало залепетала какие-то невнятные извинения.

– Вообще-то, дайр Ангор не так и плох, как может показаться. Знаешь, он вызвал нас с Ангуисом и Рин-Тадд, едва узнал, что мы дружим вшестером. Всех успокоил, всем раздал указания, пообещал, что проблема уже решена, а о твоем местонахождении обязательно должен знать кое-кто из педагогического состава.

– Дайра Кунктия, – кивнула Пуэлла. – Она пришла за мною в катакомбы.

Аврора повела плечами.

– Знаешь, я даже не удивлена. Учитывая ее феноменальный слух и уникальное зрение, вполне вероятно, что эта женщина способна видеть на тысячи километров сквозь стены и даже Дым, не напрягаясь.

– Не исключаю и этого. В конце концов, она же декурсия.

– Что?

Пуэлла сделала глубокий вдох. Собралась с силами.

И все рассказала.

Глава третья, в которой Пуэлла встречается с членами Круга.

– Так значит, все это время у магов был засланный шпион, который выведывал информацию, а затем просто сливал ее своим? – протянул Ангуис, флегматично жуя засахаренные премерские фрукты. – Вы, люди, действительно умеете вести грязную игру и втягивать в нее окружающих.

– Честно говоря, я до сих пор не могу поверить в то, что наша преподавательница – декурсия, – ответила Пуэлла. – Если поглядеть, с каким энтузиазмом она вещала нам об убийстве ей же подобных, становится страшно…

– А я ее понимаю. – Аврора фыркнула. – Она через многое прошла, возможно, была предана своими же. В конце концов, ее не слишком ждали на Священной Ночи, раз никто в зале даже не обеспокоился ее отсутствием.

– Что за ерунда! – вставил свое веское слово Вин-Сунн; теперь, когда его глаза снова горели, а сурьма огибала их аккуратной толстой полоской, юноша выглядел рутинно беззаботным и юным, словно все произошедшее недавно было всего лишь дурным сном. – Даже если бы по залу носились бешеные мартышки-акробаты и свистели безумные песни, никто не обратил бы на это внимание!

– Что, ты всех затмила своим жутким выражением лица? – спросила Аврора, скептично вздернув бровь. – Странно: обычно этим занимаюсь я.

– Даже близнецы испугались, – призналась Пуэлла. – Знаете, я была сама не своя. Во мне было столько гнева, столько ненависти и… столько печали. Мама никогда не уделяла мне достаточно внимания, когда я находилась в теле Флос, а потому мне приходилось совершать различные злодеяния и вредить себе, дабы получить порцию увещеваний или объятий с ее стороны.

Аврора сочувственно коснулась холодными пальцами запястья Пуэллы.

– Я представляю, как тяжело тебе приходится, Эл. Главное, не зацикливайся на этом и не предавайся нытью, хорошо? Этим делу не поможешь.

– Угу. – Девушка расплылась в довольной улыбке. – Просто это так странно… Понимать, что твоя мама не всегда была нежной и ласковой Верис, для которой страшным преступлением было даже прихлопнуть муху. Она ведь была именно такой, понимаете? Та Конкордия, которая жила со мною под одной крышей.

– Ты не можешь помнить ее достаточно хорошо, ведь твоя матушка инсценировала собственную смерть и, возможно, убила своего смертного супруга, когда ты была еще ребенком, – заметила Аврора.

– А возможно, годы просто сделали ее умнее и научили любить, – с надеждой пробормотала Рин-Тадд.

– Обычно годы так не делают, – тихо буркнул Ангуис. – Впрочем, откуда мне, младенцу, знать устройство этой чудной Вселенной во всех ее нелицеприятных подробностях? Давайте просто не будем надеяться на лучшее и посмотрим на ситуацию глазами реалистов: у нас есть сведения, которые можно…

– Доброго дня, юные дайры!

Двери крошечной студенческой кафешки распахнулись настежь, внутрь хлынули яркие лучи иллюзорного Златолика, и за порог, перебив громким стуком каблуков даже звон колокольчиков над полукруглой дверью с разноцветными витражами, ступила представительного вида женщина с зачесанными назад седыми волосами. Золотой плащ с белоснежным подбоем, уппеланд с гротескно широкими и несуразными рукавами, высокие сапоги с блестящими пряжками, отражавшими столики и изумленных ребят – все это роскошное многоцветие говорило о принадлежности к высшим слоям общества или хотя бы состоятельной прослойке населения.

Фибула на груди изображала миниатюрную карту Двенадцати Держав, огражденную толстым золотым кругом, символизировавшим, должно быть, знаменитую Золотую Стену.

«Она из Круга Аристократов, – запоздало сообразила Пуэлла, часто хлопая глазами. – Подумать только – прямо передо мною стоит столь важный человек, а я даже не чувствую удивления!»

И все же она приподнялась со своего места, чтобы выразить искреннее уважение. Все студенты в кафешке, поначалу замешкавшиеся от изумления, разом последовали ее примеру. Даже Ангуис встал, хотя отрываться от вкусных фруктов ему явно не хотелось.

– Учебный год начался не самым лучшим образом, – сказала незнакомка без каких-либо вступлений, – однако я хотела бы поблагодарить вас за выдержку и терпение от лица всего Совета Эрусов и Круга Аристократов в частности. Вчера нами, людьми, была одержана сокрушительная победа над декурсиями, – стайки студентов восторженно зашептались, кто-то даже зажал рот рукою, чтобы не разрыдаться от счастья. – Мы обнаружили место, где те собирались для проведения страшного и бессердечного ритуала, после чего героически обезвредили тварей, пытавшихся забрать жизнь у одной из присутствующих здесь студенток.

– Какие храбрые воины. Всех декурсий перебили, – язвительно прошептал Ангуис.

Аврора бросила на него предостерегающий взгляд, и юноша, умолкнув, быстрым движением запустил очередную порцию долек премерского красного банана себе в рот.

– Там же, в тылу врага, мы обнаружили жуткое создание, что, притворяясь Тринадцатым Демиургом – вернее, Тринадцатой, что еще более отвратительно и оскорбительно по отношению к дайру Корвусу и его хозяйке – совершало преступные действия, убивало несчастных людей и веками держало их в страхе. Безумец с кукольными глазами в глазницах, что наверняка желал сделать всех людей подобными декурсиям, уже находится под стражей Круга. Скоро он сознается во всех совершенных им грехах.

«Так значит, отец выжил».

Пуэлла вздрогнула; краска отлила от ее лица, пальцы задрожали. Она впилась ими в свою юбку и истерически смяла ткань, чтобы хоть как-то заглушить странную душевную боль. Девушка знала, что вовсе не Дилектус занимался этими отвратительными экспериментами. Каким-то непостижимым образом это увлечение принадлежало ей, Флос, еще до реинкарнации, однако…

«Учитывая, что Бона Фидес обнаружила на своем трупе кукольные глаза вместо настоящих, кто-то продолжил странную традицию за меня, дабы ухудшить репутацию Тринадцатого Демиурга и заставить людей навечно отвернуться от него. Вот только зачем? Сколько жертв, принадлежавших не моей руке, успели приписать Флос или Корвусу?»

– К несчастью, во время атаки на логово мы обнаружили в плену декурсий двоих студентов нашего Университета, – продолжала женщина. – Юноши находятся в лазарете, с ними неотрывно пребывает сиделка. Пока что их состояние обещает желать лучшего, однако нам следует верить в удачу и улыбаться навстречу будущему, ведь самое дурное уже позади.

«Близнецы с факультета косте-знания, – подумала Пуэлла. – Формидот и Вермис, которые заправляют эгрегиусами, тоже выжили. Значит, война еще не закончена. А может быть, она и не начиналась вовсе?»

– А сейчас мне хотелось бы забрать с собою в ректорат удивительную студентку, настоящую героиню, которая не только сумела выжить после встречи с чудовищным врагом, но и приняла на себя основной удар, завладев всем его извращенным вниманием! – Женщина пафосно указала рукой куда-то в потолок, будто позировала для собственной триумфальной статуи. – Прошу Вас, дайра Пуэлла Лакрим!

Девушка вздохнула и неловко поежилась; ей отчаянно захотелось забиться в какой-нибудь уголочек и зажмуриться, пока всеобщее внимание не спадет, и студенты не разойдутся, не сгинут, не направятся по своим делам. Она просто ненавидела, когда на нее таращатся, когда ей уделяет внимание целая восхищенная толпа. Не то чтобы она сильно терялась, просто куча глаз, направленная на нее, отдавала чем-то опасным, некомфортным, выделяющим ее из толпы других молодых людей и их фамильяров.

– Ну да, все ясно, – чуть слышно проговорил Вин, склоняясь к Рин-Тадд. – Я вообще ни при чем и ни капельки не герой.

– Кое-кто хочет попасть на обложку университетской газеты? – язвительно спросила Аврора. – Да брось, ребенок дома Сунн, ты еще устать от этого успеешь!

– Я пойду, ребята, – бросила Пуэлла, поднимаясь на ватных ногах. В помещении повисла такая тишина, что даже негромкие голоса ее друзей эхом разлетались по кафешке. – Пожелайте удачи.

– Ты справишься, Эл, – подмигнул ей Вин. – Я в тебя верю.

– Не знаю, вернешься ли ты после разговора со старой женщиной и ректором, – с набитым ртом проговорил Ангуис, не отрываясь от фруктов, – но, если тебя задушат объятиями и заглушат вспышками камер, я буду вечно тебя помнить.

Пуэлла не выдержала и слабо рассмеялась. Когда она в компании гордо шагающей дамы выходила из студенческой кафешки, ее провожали взглядами, словно ожившее божество.

Городок по-прежнему дышал грядущим праздником, в воздухе летали крошечные создания Корвуса, украденные из Задымья, стены украшали декоративные граффити, студенты болтали или пожирали аппетитную сдобу, облокотившись о стены. Яркие шарфы, ирокезы, длинные волосы, заплетенные в косички, накладные пряди – от всего этого у Пуэллы темнело в глазах. Хоть она и убеждала себя, что привыкла к этой нелепой моде больших городов, ее внутренний деревенский консерватор неистово вопил в приступе абсолютного шока.

– Вы отнюдь не похожи на остальных студентов Вашего возраста, – сказала наконец женщина, плавно поворачивая к ней голову. У нее был профиль аристократки, внимательные глаза типичной эрусы с картины пафосно, но внимательно разглядывали ее кудряшки и округлые румяные щеки. – Никогда не задумывались об этом?

– Ну… Я из Шикка, а это маленький городок, – смутилась Пуэлла. – Раньше он был деревней, а до деревень, как известно, все доходит неспеша…

– Я не об этом. – Женщина схватила ее за локоть и прижала к себе, пропуская дико несущихся вперед хозяина и девушку-фамильяра, которые, радостно вопя, скрылись за ближайшим поворотом. Пуэлла облегченно выдохнула: если бы не аристократка, она уже лежала бы, распластавшись, на дорожных камнях. – Видите ли, Вы крайне опасны и противоречивы – и тем страшнее мне осознавать это, когда я понимаю, что остальные никогда не воспринимали Вас всерьез.

Пуэлла слегка насупилась – она всегда так делала, когда пыталась скрыть удивление и смущение. Краска прилила к щекам, сердце забилось сильнее. Слова аристократки едва ли звучали как комплимент, однако тон, которым жензина говорила это, был довольно приятным и располагающим. Она будто хвалила Пуэллу, делая это осторожно и метко, пытаясь показать ей, что осведомлена обо всех ее тайных способностях и уважает их.

– Вы выглядите такой очаровательной и добродушной, – продолжала та. – Встретив Вас на улице, я прошла бы мимо, подумав: «Какая милая девчушка. Наверняка она сущий зайчонок, требующий внимания, любви и защиты».

– Эм-м… – неловко протянула Пуэлла.

– Однако эта розовощекая дайра с детским голубоглазым личиком умудрилась уничтожить или опасно ранить целый взвод сильнейших декурсий, собравшихся в одном месте. В одиночку. – Аристократка по-птичьи склонила голову набок и внимательно посмотрела на Пуэллу, словно запоминая каждую черту ее лица, каждую морщинку, каждый волосок на ресницах. – Не пытайтесь отрицать свою причастность к этой бойне и не прикидывайтесь дурочкой. Когда мы прибыли на место, сражаться было уже не с кем.

– Я и не отрицаю, – выдохнула Пуэлла. – В конце концов, мое положение объясняет ситуацию в полной мере. Всем в Университете известно, что я не вполне обычная девушка. И знаете… мне не хотелось бы снова говорить на эту тему.

Иногда Пуэлла стыдилась того, что презирает судьбу за такую расстановку сил. Ей никогда не нравилось быть в центре внимания, быть особенной, каким-то образом выделяться. Всю свою жизнь она старалась быть самой лучшей для других: для бабушки, которая мечтала видеть ее отличницей, для Амики, которая хотела списывать и получать хотя бы удовлетворительные оценки, для умерших родителей, чтобы не подводить их доброе имя. Теперь она должна была стать лучшей в глазах аристократии, чтобы оправдать свой титул хозяйки Корвуса и не стать всеобщим посмешищем.

Вселенная нарочно вела ее по чуждой дорожке, мешая скользнуть в толпу, раствориться в тумане, стать одной из многих. Пуэлла ненавидела людей, которые манерно жалуются на слишком хорошую жизнь, на свою удачу, на чрезмерное количество почитателей и изнуряюще навязчивых фанатов – а теперь внезапно сама сделалась одной из них, направляясь к Университету по каменистой дорожке и глядя себе под ноги.

«Я такая жалкая, – подумала она обреченно. – Ну почему я не могу радоваться тому, что обрела столько могущества?»

В какой-то момент эти силы даже радовали ее: она сумела спасти Вина, бежала из плена декурсий, решивших сделать ее своей эрусой. Возможно, ей даже удастся достучаться до Оракула и отдать ей свою душу – правда, имеет ли активация Антарса какое-либо значение сейчас, когда сильнейшие из врагов, желавшие открыть дорогу для тех, кто послабее, повержены и в большинстве своем убиты?

«Значит ли это, что я победила и теперь могу насладиться студенческой жизнью со всеми ее хлопотами и рутиной?»

– Недавно дайр Ангор, новый ректор Университета, обнаружил шпионку декурсий среди членов Круга Аристократов, – продолжала женщина, не обращая внимания на то, что Пуэлла явно не была настроена слушать и уж тем более вести диалог с едва знакомым человеком. – Думаю, Вы подозреваете, о ком я говорю.

Девушка вздрогнула и отрешенно посмотрела на седовласую дайру, будто увидела ее впервые.

– Что?..

– Что? – грубовато поддразнила та, на секунду позабыв о своем пафосном и благостном облике. – Я говорю о дайре Децедере, разумеется. Мне сообщили, что теперь она является нашим шпионом у декурсий и ведет сложную игру, разыскивая уцелевших и готовясь привести их в наши руки. Так как враг по-прежнему считает ее своим агентом и не догадывается о Слове, которое та дала дайру Ангору взамен на сохранение собственной жизни, мы можем быть уверены, что совсем скоро последние из сильнейших декурсий окажутся в нашей власти. Уйдет страшнейшая эпоха борьбы, и наступит мир.

Пуэлла закусила губу.

«Так значит, Децедера встала на сторону людей совсем недавно, и то под страхом смерти. Все это время она учила латерна-мантов сражаться, знала все о технике их боя и слабостях. Невероятно выгодная позиция для шпионки, докладывающей истинным союзникам обо всех недостатках соперника».

– Я… – пробормотала она. – Я очень рада, что люди одерживают победу. Мне приятно считать себя одной из причин скорого конца этой многолетней распри.

«И все же…»

Она вспомнила эти искаженные страхом лица, вспомнила, как дрожал рогатый юноша с завитыми волосами, длинными клыками и подведенными глазами – живой, по-своему прекрасный, разряженный в шелка – когда она заносила над ним руки. Она впомнила, как быстро поднималась и опускалась его грудь под абсурдными бантами, как по его впалым щекам бежали кристаллики слез.

Кто-то пытался бежать, размахивал руками и неистово вопил, кто-то, преданный воле своей жестокой богини, отдал ей жизнь без колебаний. Декурсии были ее пленителями, но при этом – как бы странно это ни звучало – она жалела их. Ведь они были такими же детьми Конкордии, как люди. Вот только их первая из Демиургов выбросила, будто скомканные черновики. Отказалась от них, испугавшись могущества и долголетия раннего поколения своих детищ.

А ее отец? Она все еще не знала, кем был тот очаровательный пухлый мужчина с фотографий, откуда у нее взялась бабушка (впрочем, и не совсем хотела знать, ведь неведение давалось ей куда проще), однако закрыть глаза на судьбу создания, породившего тебя, было невыносимо сложно. Ей хотелось спросить, как он чувствует себя, хотелось вымолить для него более мягкой казни или даже пощады.

Тогда, в сумрачной зале, когда телом Пуэллы отчасти завладела сущность Флос, она не щадила никого. Сейчас же ей было совестно – совестно и грустно.

– Я надеюсь, мне не нужно будет давать интервью? – спросила она безо всякой причины.

Вопрос вышел странным, каким-то неловким и неуместным. В целом, Пуэлла была уверена, что никакие репортеры не поджидают ее в ректорате с кучей сверкающих камер, пульсирующих в воздухе, и зачарованных ручек – это было бы странно и нелогично, учитывая, что войну с декурсиями держат втайне от простого народа, читающего газеты.

– Никаких интервью, – утвердительно кивнула аристократка. – Только разговор по душам, который пройдет в мирной и неофициальной обстановке.

Пуэлла поежилась; по ее спине пробежал неприятный холодок.

«Значит, все-таки интервью».

Когда они скользнули в Зал Тринадцати Лучей, стражницы с интересом оборнулись, а затем принялись активно перешептываться; студенты глядели на них, будто на экзотических животных, некоторые даже зажимали рты руками, будто видели ожившую Конкордию, а не Пуэллу, спокойно поднимавшуюся по лестнице с отрешенным видом. Эта слава, которая, как и пророчил Корвус, с каждым днем становилась все сильнее, довольно утомляла. Пуэлле хотелось спрятаться, стать кем-нибудь другим.

Ну, или почувствовать ободряющие взгляды друзей, с которыми она всегда забывала о своем странном предназначении.

Дверь ректората была открыта; изнутри лился теплый свет и слышались приглушенные голоса, одно лишь звучание которых заставило желудок Пуэллы скрутиться в тугой узел. Она различила выразительное контральто – незнакомка вещала так, будто говорила со сцены для небольшой аудитории избранных – и мелодичный тенор, вторящий ей.

– Дайрам уже не терпится наконец познакомиться с Вами.

– Ой… Спасибо. – Пуэлла сглотнула. – Мне тоже не терпится.

На пороге она замерла, опустив голову в пол. Собралась с силами. Нацепила самую искреннюю из возможных улыбок и шагнула навстречу свету, после чего осмелилась осмотреться по сторонам.

«Ничего себе…»

Теперь ректорат походил на осколок дворцовой роскоши, случайно оказавшийся в неправильной реальности; вокруг царила идеальная чистота, стекло шкафчиков, прежде прозрачное, сделалось разноцветным и матовым, и иногда, призрачно танцуя, по нему проскальзывали красивые зачарованные силуэты; гобелен с изображением Тринадцатой – вернее, Флос – теперь не выглядывал из-за угла, а был спрятан в надежном месте, наверняка недоступном даже для сна или призрака.

Пуэлла осторожно посмотрела в проем, чтобы оценить перемены в других комнатах: ковры были убраны, пол вымыт до блеска и абсолютно свободен от наваленных по углам драгоценностей и артефактов Пситтакуса. Теперь это было презентабельное место, лишенное таинственности и вполе подходящее для заседаний очень важных персон, которые, собственно, и восседали в широких креслах вокруг ректорского стола.

Обладательница контральто оказалась невысокой дородной женщиной, облаченной в простое синее платье. Ее острый взгляд, темный и влажный, обратился к Пуэлле и замер на ней, изучая. Девушка попыталась улыбнуться, однако из-за неискренности чувств на ее лице нарисовался какой-то неестественный звериный оскал. Аристократка осклабилась в ответ – с не меньшей напряженностью – и скрестила красивые белые руки на пышной груди. На каждом пальце сверкнули неизысканные, но дорогие кольца. Она явно принадлежала к числу тех богачей, что любили демонстрировать свое финансовое состояние через простое изящество, а не цветастый лоск, глядящий изо всех щелей.

Чего, впрочем, нельзя было сказать об обладателе тенора. Несмотря на преклонные годы, он был, несомненно, крайне привлекателен – и, разумеется, очень этим кичился. Обладая глянцевой красотой, берущей свое начало в женских романтических фантазиях, он заигрывал со всеми представительницами прекрасного пола, которых только встречал на своем пути – и заставлял тех сомневаться в том, что их пол такой уж прекрасный.

Завитые седые волосы были перехвачены черной лентой, серебряное одеяние расшито дорогим бисером, играющим с лучами Златолика, квадратное лицо с очерченными скулами натерто новомодными блестками, а густые брови – слегка приподняты в притворном удивлении.

Увидев Пуэллу, он мигом поднялся со своего места и ринулся к ней, чтобы пожать руку, пристально взглянуть ей в глаза, а затем склониться к уху и странно выдохнуть, едва сдерживая приступ наигранного восхищения. Должно быть, в светском обществе это считалось изысканным флиртом, однако в Шикке, откуда Пуэлла была родом, это назвали бы неуместным приставанием к девушке – в конце концов, она не позволяла незнакомцу нарушать свое личное пространство.

Женщина в темном закатила глаза. Она явно привыкла к своеобразным выходкам своего любвеобильного коллеги – у которого наверняка была фамильяр, если уж на то пошло.

– Доброго дня, мой хозяин, – сказала пожилая женщина в плаще, провожавшая Пуэллу от кафешки до ректората. – Надеюсь, боли в спине прошли.

Пуэлла отскочила в сторону так быстро, как только могла, и чуть не выругалась от неловкости. Подумать только, этот ловелас умудрялся флиртовать с молодыми студентками прямо на глазах своей магической помощницы и супруги!

– Разумеется, прошли, Суперара. Единственная болезнь, от которой я страдаю всегда – моя безграничная любовь к тебе.

Девушка поежилась и опустила глаза долу, чтобы не видеть, как пожилой красавец целует возлюбленную в лоб. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и ее выпустили из ректората, позволив отправиться по своим делам.

– Дайр Фатуитас, дайра Суперара! Прошу, сядьте наконец и позвольте мне начать.

Голос прозвучал настолько сурово, что парочка мигом прекратила свои некультурные лобызания и вернулась на предназначенные им места. Теперь Пуэлла была единственной, кто стоял – она чувствовала себя обвиняемой на суде и краснела под тяжестью четырех пронзительных взглядов.

Ректор оказался смуглым эвитианцем: натертая блестками кожа, длинные дреды, необычный наряд песочного цвета, многослойные бусы с изображениями Скарабайи на больших декоративных монетах. Его золотые кошачьи глаза отличались необычайной внимательностью, массивные руки с черными кудрявыми волосами были украшены многочисленными плетеными браслетами-оберегами, на пальцах поблескивали крохотные колечки из бусин.

– Мы не зря позвали Вас сюда, дайра Пуэлла Лакрим, – сказал он серьезно. – Должно быть, дайра Суперара уже обмолвилась, что такой талант должен находиться под контролем – если же нет, то это говорю Вам я.

– Совершенно верно, – изящно кивнув седой головой, вставил дайр Фатуитас. – Вы просто сняли эти слова с моего языка, дражайший Ангор!

– Контроль – единственное, что имеет значение, когда речь заходит о людях вроде Вас, дайра, – грубовато отрезала женщина в платье, имени которой Пуэлле не сказали. – Собственно, по этой причине мы здесь. Нам необходимо увидеть Ваши силы в действии и принять решение относительно дальнейшей их судьбы.

– Дальнейшей судьбы? – удивленно спросила девушка, позабыв про всякое стеснение. – Что вы имеете в виду?

– Могущество Демиурга и родственные связи с Конкордией делают Вас уникальной личностью – и это мы еще не упоминаем связь с Корвусом, – неумолимо продолжал Ангор. – Мы, Клан Аристократов, знаем больше, чем кто-либо, но Ваша история действительно невероятна. С каждым днем она становится все полнее и все больше шокирует. Возможно, мы стоим перед будущим божеством.

– Речь идет о Вашей канонизации как Демиурга, – объяснила дородная женщина, плавно кивнув крупной головой; в ее волосах слабо поблескивало несколько шпилек. – А также о том, чтобы взять Ваши силы под полный контроль со стороны аристократии и Совета Эрусов, поскольку пускать ситуацию на самотек совершенно не в наших интересах.

– Буду предельно честен с Вами, дайра Пуэлла, – поднял руку Ангор, и все трое членов Круга воззрились на него с благоговейным почтением. – Мы находимся в состоянии ужаса и шока – не сказать, чтобы последний был таким уж приятным. Несомненно, Ваши силы поразительны, однако тот факт, что принадлежат они столь юной дайре, заставляют меня тревожиться – созданиям Вашего возраста свойственно…

– Я не стану совершать глупостей, дайр Ангор. – Пуэлла посмотрела в его желтые кошачьи глаза, но тут же отвела взгляд: их взор был пронзительным, холодным, подмечающим – ректор словно видел ее насквозь, чего совершенно не скрывал. – Мои способности уже стали причиной победы над декурсиями однажды. Думаю, это хорошо доказывает, что я планирую использовать их и впредь исключительно в целях защиты людей Двенадцати Держав.

– Как… патриотично, – задумчиво бросил дайр Фатуитас. – Мне нравится эта девушка! Она такая… такая искорка, – закончил он.

Полная дайра бросила на него предупреждающий взгляд, однако пожилому ловеласу, кажется, не было до нее ровным счетом никакого дела.

«Какие же они все-таки неприятные, – подумалось Пуэлле. – Ни одной искренней улыбки, ни одного теплого слова поддержки. Они будто пытаются уничтожить меня, сломить. Возможно, именно это им и нужно – заставить меня почувствовать себя маленькой и уязвимой? Но я ведь гораздо могущественнее, гораздо значимее каждого из них! Я не имею морального права об этом забывать».

Она всегда была милой, доброй и неконфликтной – во всяком случае, столько, сколько себя помнила. В Шикке ее знали как заучку, которая давала списывать, с любовью относилась к старикам и детям, уступала место на лавочке, помогала донести сумки с продуктами, была выгодной, правильной, веселой, как дитя… Всю жизнь бабушка говорила ей, что взрослых надо слушаться и почитать, потому что тот, кто старше, знает лучше.

Что ж, возможно, в условиях Шикка это было чистой правдой. Однако здесь, когда взрослые оказывались предателями, лизоблюдами, лжецами да стервятниками, норовящими клюнуть, обидеть, оторвать кусок твоих сил, следовало отстаивать свою точку зрения.

– Что же Вы молчите, дайра Пуэлла? – спросил Ангор. – Разве Вы сами не находите свою самоуверенность забавной? Вам не исполнилось и двух десятков лет, однако самодовольства хватит на целую армию латерна-мантов!

Фатуитас довольно хмыкнул и подмигнул ей; полная дайра придирчиво сощурилась. Суперара скрестила руки на груди, будто готовясь вынести ей приговор.

– Я сказала все, что считаю нужным, – ответила Пуэлла. – Полагаю, если бы я не умела сдерживать свои силы или обладала чрезмерной агрессивностью, от ректората уже остался бы один лишь пепел. Ведь вы здесь…

Она вспомнила Аврору: прямая осанка, презрительный взгляд, пронзающий насквозь, сложенные на груди руки, слегка сморщенный нос. Пуэлла редко грубила людям по-настоящему и не умела выглядеть убедительно, а потому попыталась скопировать боевую стойку подруги, дабы произвести наиболее внушительное впечатление. Правда вот, вряд ли у нее получилось.

– …вы здесь пытаетесь манипулировать мной, – гордо завершила она.

Справедливости ради стоит упомянуть, что голос ее даже не дрогнул.

Дайр Фатуитас удивленно взвизгнул, манерно сложив руки на груди. Повторно осмотрев аристократа с головы до ног, Пуэлла подумала, что в молодости этот его жест наверняка выглядел довольно эффектно. Жаль, что Фатуитас не вполне понимает, что состарился и выглядит скорее забавно, чем очаровательно.

– Вы раните мое сердце, дайра Пуэлла! – воскликнул он. – Воистину, случилось ужаснейшее недопонимание!

– Никакого недопонимания, – покачал головою Ангор. – Вы поняли абсолютно верно: Круг собирается следить за Вами и контролировать эти невероятные силы, поскольку в противном случае они уйдут на сотворение истинного хаоса, который впоследствии придется разгребать более взрослым, но менее сильным чародеям.

– Я не… – начала было Пуэлла, но ректор снова поднял руку, и она мигом захлопнула рот.

В начале этого года – прямо перед процессом отбора – дайр Дамнаций заставил студентов замолчать, направив им повелительный мыслеобраз, и в зале воцарилась полная тишина. Сейчас же Пуэлла не почувствовала никакого принуждения, и лишь спустя мгновение поняла, что замолчала не из-за магии, а оттого, что дайр Ангор обладал удивительным талантом контролировать людей с помощью одних лишь слов и жестов.

Кажется, в миру этот дар зовется харизмой.

– Я, несомненно, верю, что Вы считаете себя стрессоустойчивой и сильной, – продолжал эвитианец; золотые блестки, рассыпавшиеся по темной коже, переливались в лучах проникающего сквозь приоткрытые шторы Златолика. – Однако юность есть юность. Ей свойственны ошибки, душевные треволнения и метания, желание выделиться и быть лучше остальных – а иногда скрыться, стать невидимой, провалиться под землю. Скажите мне на милость, дайра, разве я не прав?!

Пуэлла и сама не заметила, как быстро закивала.

– Вам уже сказали, что, вероятно, в ближайшем будущем Вас канонизируют как Демиурга новых времен. Может статься, однажды Вы даже возглавите Круг Аристократов, однако – поверьте мне на слово! – любой воительнице, даже такой, как Вы, нужно время, чтобы стать достаточно дисциплинированной и подготовленной для столь громадной ответственности.

– Какие мудрые слова – мудрее и не скажешь! – радостно закивал Фатуитас, и Пуэлла, как ни странно, была абсолютна с ним согласна.

– Мы не собираемся лишать тебя возможности обучаться в этом Университете, – продолжил Ангор, и девушка выдохнула с облегчением: этого она, пожалуй, боялась больше всего. – Однако не могу обещать, что Ваше личное пространство никогда не будет нарушено. Круг Аристократов оставит на Вас магические метки для слежения, которыми мы клеймим государственных преступников, по какой-либо причине недостойных быть казненными с помощью погружения в Дым. Ваше местоположение будет известно представителям премерской аристократии, ровно как и уровень затрачиваемой магии, а также – использованных чакр.

– С Вашего позволения, я подключусь к Вашей Сахасраре, – подала голос Суперера, все это время молчавшая. – С помощью однобокой чакральной сцепки я смогу отслеживать любое проявление энергетической активности с Вашей стороны, как допустимой в условиях обучения, так и непомерно громадной.

– Надеюсь, Вы понимаете, что отказом лишь подтвердите свою незрелость, – серьезно продолжил дайр Ангор. – Все это делается не только во имя Вашего блага, но и ради всех Двенадцати Держав, которые мы, Круг, должны защищать от любой силы, способной представлять теоретическую угрозу.

Пуэлла слабо кивнула.

– Я понимаю.

– Славно! – Ангор просиял. – Приятно иметь дело с человеком, разделяющим твои убеждения и взгляды на учебу, знания, а также их последующее применение. Вы поступаете правильно, раз позволяете зрелым людям направлять и контролировать эти способности. Однажды – я надеюсь! – мы пожнем плоды этих трудов.

– Да, – улыбнулась девушка; несмотря на легкое чувство подавленности, она все же признавала правоту ректора и бранила себя за то, что решилась так глупо и бессмысленно бодаться с представителями Круга. – К слову, дайр ректор: могу я задать Вам один маленький вопросик относительно отслеживающих меток?

Тот мастерски сохранил равнодушное выражение лица:

– Ну разумеется.

– Бывали ли случаи, когда пожизненно заключенные пытались бежать из Двенадцати Держав в Задымье? Возможно, люди, которым были суждены вечные кандалы, желали поскорее закончить свои мучения или просто надеялись, что там, за серой стеной клубящегося тумана, есть какая-то жизнь, пусть и совсем другая…

Ангор выглядел искренне удивленным и растерянным.

– Не понимаю, зачем Вы спрашиваете, дайра Пуэлла, но – да, однажды наш заключенный сбежал прямо перед допросом, после чего умудрился перемахнуть через Стену и скрыться среди Дыма, унеся с собою все темные секреты.

– Я это к тому, что деятельность помеченного можно отслеживать, – сказала Пуэлла. – Разве Вам никогда не приходило в голову отправить заранее подготовленного человека в Задымье и велеть ему использовать магию там, по другую сторону? Это могло бы открыть глаза на многие тайны иного мира.

– Думаете, мы не жертвовали своими ради крупицы знаний? – рявкнул Ангор, не сдержавшись; глаза его сверкнули. – Всякий, кто ступает в Дым, теряет любую связь со внешним миром, а его метки деактивируются, сколь сильный чародей их бы ни поставил. Так что – да, нам по-прежнему неизвестно, что скрывает таинственная темная субстанция и какие твари прячутся за нею. Быть может, декурсии – лишь вершина айсберга, и, стоит нам копнуть еще глубже, как на нас обрушится сила… – Он напряженно сглотнул. – …необычайная и неописуемая.

«Так значит, Корвус не заявлял во всеуслышанье о том, что Задымье – его владения. Круг находится в блаженном неведении, а Децедера либо лжет, либо умело жонглирует известной ей правдой, выставляя все в выгодном для нее – и других эгрегиусов – свете…».

Учитывая, что Корвус оказался сторонником декурсий, такое положение дел было неудивительно. Пуэлла невольно поникла.

«Вот только, – подумала она невольно, – кто и как доставил Антарсу Главный Элемент, если аристократы все еще неосведомлены о Задымье?».

– Я Вас поняла, – вздохнула она уже вслух, пытаясь не выглядеть слишком удивленной и занять чем-то затянувшуюся паузу. – Мне очень жаль.

– И все же – благодарю за идею. – Ангор снова оглядел ее, в самый последний раз, и удрученно хмыкнул. – Подумать только: такая юная! Кудрявая, скромная, с цветными заколками у висков и яркими крашеными прядками… – «С крашеными прядками?» – Типичная провинциальная студентка, не смеющая поверить в свое счастье – а какой потенциал! Право, некоторые книги никогда не рассудишь по обложке, как ни анализируй название.

Полная женщина фыркнула и закатила глаза. Видимо, пребывание здесь серьезно ее нервировало.

– Пожалуй, нам стоило бы сжалиться и перейти к делу, дайра Пуэлла, – сказала Суперера наконец. – Однако, прежде чем приступить к нанесению меток и однобокой сцепке с помощью Сахасрары, хотелось бы попросить Вас еще кое о чем.

– Ах, да! Точно. Благодарю, что напомнили, дайра Суперера. – Ангор сверкнул кошачьими глазами и слабо тряхнул головой; крошечные эвитианские бусины на ленточках, украшающих его дреды, угрожающе заблестели. – Я прошу Вас согласиться уделить мне немного внимания – на полигоне, в полночь. Сегодня же. Если не затруднит.

Последнее предложение прозвучало с легкой властной издевкой – и глупцу станет понятно, что возражения не принимаются. Пуэлла слабо кивнула, не смея спорить: она чувствовала, что в этой ситуации лучше всего всецело довериться знающим взрослым людям, однако все равно ощущала странную тревогу, будто все вот-вот пойдет наперекосяк, и ситуация сделается еще хуже, чем была прежде.

«Чего же ты боишься? – спросила она себя. – Ты победила декурсий. Ты убила большинство из них и впитала мощь сильнейших, сделавшись почти непобедимой. Разве может что-нибудь пойти не так?»

Разум все отрицал, но сердце говорило: да, могло. Более того, все шло не так прямо сейчас, а Пуэлла была слишком растерянной, мягкой и слабой, чтобы посмотреть в глаза жестокой правде, скрытой за моралью и ярлыками.

– Пока что мы не хотим шокировать студентов еще сильнее, – сказал Ангор. – Слишком многое произошло за последнее время: Корвус освобожден, Кунктия и Пситтакус убиты, несколько студентов покончили с собою, страшнейшие из декурсий больше не представляют опасности. Для юных сердец этого слишком много, а потому на подробную информацию о Вашем могуществе, и без того легендарном, обучающиеся могут среагировать самым безумным образом.

– Молодежь, – авторитетно кивнул дайр Фатуитас.

Женщины промолчали.

– Не стоит выходить из комнаты и лишний раз тревожить соседей, побуждая тех плодить сплетни и домыслы, – продолжал ректор. – Я сам явлюсь к Вам в назначенный час и помогу с телепортацией: не сомневаюсь, что Вы, дайра Пуэлла, сможете переместиться и сами, однако мне не хотелось бы рисковать и отстраивать Университет заново после неудачно вложенной в чакры энергии. Хорошо?

Его вопрос звучал как утверждение, и Пуэлла молча кивнула, покоряясь этому приказу.

«Возможно, так даже правильно, – решила она. – Я нахожусь в опытных руках».

Глава четвертая, в которой Пуэлла проникает в Штаб Круга.

Она смотрела в крохотное зеркальце, что протягивала ей Аврора, и глубоко дышала, пытаясь не закричать. Да, в ее золотистых кудряшках действительно обнаружилась парочка черных прядок, которых не было до Ритуала Слияния – вернее, до того момента, пока Пуэлла не убила огромное количество собравшихся в зале декурсий.

Каждый волосок значил одну смерть. Смерть создания, которое хотело поклоняться ей, пусть и удерживая на троне насильно – смерть создания, добровольно отдавшего ей свою силу, как истинной богине. Пуэлла чувствовала себя худшим человеком на свете, и то, с каким искренним сочувствием глядел на нее Вин, только ухудшало ситуацию.

– Я… не могу в это поверить… – пробормотала она наконец, отводя взгляд от зеркальца. Аврора принялась запихивать его за обложку своего учебника.

– Во что? В то, что у тебя теперь стильная прическа? – спросил Ангуис. – В то, что ты убила целую толпу во время приступа непонятости и одиночества?