Читать книгу Мир под лунами. Конец прошлого - Анастасия Владимировна Петрова - Страница 1

1.

– Самойлова! Самойлова, слышишь ты или нет?

Я обернулась. Люда качала ручку на пальцах, сочувствие на ее лице сменилось возмущением.

– Где макет для автоцентра?

– Сейчас, – я снова уткнулась в монитор. – Лови.

Скосила глаза в угол экрана. До окончания рабочего дня еще полчаса. Говорят, работа помогает забыть о личных проблемах. Как бы не так! Уже две недели я ношусь по офису как ошпаренная, уговариваю клиентов, терзаю дизайнеров, достаю корректора, часами тараторю по телефону, а в голове все равно в тысячный уже раз крутится одно и то же.

«Тебе двадцать семь лет, а переживаешь, как девочка. Сколько можно? Выдохни и забудь. Завтра будет легче. Жизнь не изменилась».

Все убеждаю, уговариваю себя, как мать маленького ребенка. Но ребенок не желает успокаиваться, он то кричит от отчаяния, то забивается в угол, закрывает рот ладошкой, испуганно таращась в темноту. Ему страшно и больно, а вокруг ничего больше нет, кроме этой пустой темноты.

«Ну вот, придумала. К чему этот пафос? Темнота, пустота… Все это ерунда! Успокойся же и выкинь из головы все мысли о нем. Позвони лучше в «Актуаль», может, разродятся на этот раз».

– Ксюша, домой не идешь? Слушай, в декабре уже не успеем, а в январе тебе гарантирована премия. Ты нам половину новогодней выручки сделала!

Еще один взгляд в угол монитора. 18.07. Люда стоит у дверей, хрупкая и изящная в своей норковой шубке, и явно хочет по пути к машине оказать мне психологическую поддержку. Нет уж, спасибо. Я сама себе помочь не могу, чего ждать от других? Я улыбнулась, покачала головой.

– Еще немного посижу, доделаю документы.

Люда ушла. Я открыла было папку с документацией и тут же закрыла, подавляя очередной приступ отвращения. Нет, работа не помогает при сердечной боли.

Складывая в сумку мелочь со стола, переобуваясь, я все пыталась найти выход. Как ни презираю я себя, но все же осознаю: депрессия конструктивна. Эту боль, вызывающие тошноту мысли об одном и том же, все две недели об одном и том же, изматывающий душу ужас перед будущим – все это нужно пережить. С их помощью мое сознание ищет выход. Однажды настанет день, когда я проснусь спокойная и обнаружу, что решение найдено и можно, наконец можно жить дальше!

Техника самоанализа оттачивается на несчастных любовях. Становится легче, если отделить эмоции от мыслей, здравый смысл от бестолковых чувств. Все эти полгода женщина во мне убеждала себя, что я что-то значу для этого мужчины. Она находила подтверждения тому в каждом его поступке, в каждом слове. А человек во мне хладнокровно ее осаживал: это не любовь, всего лишь симпатия! Казалось, чувства под контролем. И возмущает сейчас не столько то, что Юра меня бросил, сколько поразительное открытие, что это оказалось так больно. Когда же глупая женская часть меня успела свить наивные мечты в уютное гнездо? Как рассудок пропустил момент, в который я оказалась под властью фантазий на тему «Наша свадьба будет скромной, сына мы назовем Игорем, и когда мы поженимся, я быстро отучу его курить на кухне»? Только теперь, когда он ушел, обнаружилось, что будущее без него непредставимо. Я смотрю вперед – и вижу пустоту. Всего две недели назад там были годы вместе, тихие ужины вдвоем, общие друзья. И все вдребезги. Словно самолет на взлете врезался в стену, и энергия подъема разнесла его на миллион обломков. Не знаю, как дальше жить. Правда, не знаю! Человек во мне понимает, что ничего страшного не произошло, но женщина-то, оказывается, сильнее, и успокоить ее невозможно.

Пару дней назад я написала заявление на отпуск. За свой счет, с завтрашнего дня. Люде очень не хотелось меня отпускать – кто ж в рекламном агентстве уходит в отпуск в декабре, когда работы выше крыши! – но она знала, что случилось, видела, как мне плохо, и не решилась отказать. К тому же, проявив бешеную активность, я за последние две недели привлекла столько клиентов, что теперь имею на отпуск моральное право.

Вошла в маршрутку, прислонилась к поручню, закрыла глаза. Ходить по казанским улицам, по которым ходили с ним, мимо тех же домов, магазинов, кафе – невыносимо. Больно даже видеть их из окна автобуса. Тяжело общаться с людьми, которые знают о нашем расставании, и еще тяжелее с теми, кто не знает. Больно встречаться с друзьями, и быть при этом одной, и каждую минуту гадать: где сейчас он, что делает, скучает ли? Скучает, ха! Но еще больнее – видеть его. Я не поняла это сразу и после нашего официального расставания продолжала видеться с Юрой. Мы пару раз сходили в кино, он провожал меня до дома. Я была весела и вела себя как обычно. «Ты молодец, – сказал он. – Я рад, что мы можем нормально общаться». Он не знает, что, попрощавшись с ним, я каждый раз уже в подъезде начинала плакать. Слезы часами текли по моему лицу – в подъезде, в душе, за ужином, в кровати… Их невозможно было остановить, они рождались будто бы в каком-то не поддающемся контролю уголке сознания. В конце концов я плакала уже от злости, что не могу перестать плакать!

Тогда я сказала Юре, что не хочу больше его видеть. Не знаю, что он об этом подумал, но с тех пор не звонит и не пишет. Только что толку, ведь каждый день я вижу его в фейсбуке и твиттере! Один взгляд на его аватарку – и по сердцу будто ножом резанули. Пишет, что в сауну с друзьями сходил, выкладывает фотографии с вечеринки, просто о погоде пару слов скажет – а я прочту и опять давай реветь! Что же это такое, откуда ж во мне вдруг взялась эта впечатлительность?

Опять и опять, одни и те же мысли. Сколько же можно? Сложив наконец одежду и застегнув молнию на дорожной сумке, я взяла смартфон и принялась расфренживать Юру во всех соцсетях. Удалила его даже из скайпа. Только в телефоных контактах оставила – номер наизусть не помню, по незнанию отвечу, если позвонит. Вот и все. И пусть думает обо мне что хочет!

Сев в поезд, я сразу же выключила мобильник. Никого не хочу слышать – ни коллег, ни заказчиков, ни друзей. Мутит от работы, от Казани, от родных и самой себя. Умереть бы, не навсегда, а на время, как говорил Том Сойер. Отдохнуть от себя. Есть же люди, у которых стресс вызывает болезни или отсутствие аппетита, но при этом не трогает голову. Такие будут чесаться, кашлять, терять волосы, но не станут круглыми сутками выносить себе мозг. Почему же мой насилует себя уже пятнадцатый день, не останавливаясь даже во сне? Да что случилось-то? Подумаешь, мужчина бросил! Я же его не любила, мы даже не жили вместе! Представляя его в качестве мужа, я вроде бы хорошо осознавала, что это всего лишь фантазии. Отчего же так больно, отчего?..

Вагон дернулся, толстая тетка – соседка по купе приземлилась мне на колени. Я отодвинулась, буркнула что-то в ответ на извинения. Забралась на верхнюю полку, достала наушники и притворилась, что меня здесь нет.

Опять беда – в плеере одна латина! При первых же звуках кизомбы возник ком в горле. Да что со мной такое? Может, я схожу с ума? Всю жизнь обожала латиноамериканскую музыку, а теперь слышать не могу! И из-за чего? Только из-за того, что Юра бросил меня между кизомбой и сальсой! «Совсем ты спятила, старушка», – ласково сказала я себе, убрала наушники и открыла в планшете первую попавшуюся книгу.

Семья младшей бабушкиной сестры лет, наверное, тридцать собиралась переехать из деревни под Воронежем то в областной центр, то к нам в Поволжье, а то и к старшей сестре в Красноярский край. В конце концов деревню покинули выросшие дети – поселились кто в Воронеже, кто в Москве. А баба Таня с дедом Левой так и встретили пенсию в своей деревне, так и живут, копаются в огороде да зазывают в гости внуков. Я у них не бывала уже несколько лет. Пожалуй, не очень умно было приехать посреди зимы. Баба Таня так и сказала: «А чего же не в Турцию, не в Италию? У нас зимой скучно…» Но у меня не было сил покупать путевку, лететь, опять же общаться с незнакомыми людьми. А потом еще и любоваться южными красотами, угрюмо размышляя о том, что Юра, возможно, через полгода будет гулять здесь же с другой девушкой.

В деревне хотя бы никто не станет приставать со всякой чушью. Правда, я почему-то не подумала заранее, что лучше всех приставать умеют старики. Никакой рекламодатель не вынесет мозг так качественно, как родная бабушка! Но наконец на третий день расспросы о семейных делах и советы закончились. Видно, бабушка и дед что-то поняли и решили оставить меня в покое.

Я целыми днями бездельничала. Телефон так и не включила – отпуск там или не отпуск, а коллеги будут звонить каждый день, надоедать с какой-нибудь рабочей мелочью. По этой же причине я не выходила в интернет. Часами лежала в кресле у телевизора, смотрела сериалы и ток-шоу. Заставляла себя слушать музыку и пыталась танцевать. И – думала, думала, думала. Как он мог меня бросить? Почему я не поняла, что не нужна ему? И как жить дальше? Меня тошнило от мыслей, тошнило от себя. Да что ж за наваждение такое!

Нужно убедить себя, что в будущем еще много хорошего. Но это сложно. Одно дело расставаться с любовью в двадцать лет: ты знаешь, что впереди вся жизнь и в ней обязательно будут еще любовь и счастье. Но когда тебе под тридцать, пространство будущего сжимается и давит. Начинаешь думать: а вдруг это все? А вдруг больше никогда?.. И понимаешь, что еще несколько одиноких лет – и ты будешь, как Катерина в «Москва слезам не верит», по вечерам горько плакать в подушку. А Гоша не придет.

Но ведь я переживала бы точно так же, будь на месте Юрки любой другой мужчина! Все дело в том, что он появился в нужный момент, когда я внутренне созрела для серьезных отношений. Если б тогда, в июне, я начала встречаться с другим человеком, к концу 2017 года точно так же была бы настроена на свадьбу будущим летом. И потому у меня нет к нему претензий, злости, обиды. Он-то не рисовал себе фантастических картин. Надоело – ушел. Молодец, что еще скажешь.

Какая же все-таки дура эта женщина во мне! И какое счастье, что там, внутри, есть еще и другая личность, которую не возьмешь романтикой и розовыми мечтами!

За окном плывут плотные белые облака. В доме душно; пора погулять. Мне нравится, что здесь кругом поля. Выйдешь из сада – и пожалуйста, сразу за забором белый простор, только вдали темнеет полоска деревьев. Я пошла по дороге между полями, не отвечая на недоуменные взгляды редких встречных. Одета я чересчур тепло для нынешней мягкой зимы и на вкус местных слишком непривычно, слишком по-городскому. Но я мерзлячка, даже в плюс десять надеваю колготки под брюки, иначе закоченею. И сейчас обмоталась толстым красным шарфом, поплотней натянула шапку на уши. А вот для чего взяла с собой сумку, непонятно. Это городская привычка все свое носить с собой. Баба Таня просила купить хлеба, свежий привозят в магазин к одиннадцати. Надо было взять один кошелек, а теперь придется гулять по проселочной дороге с элегантной сумочкой через плечо.

В последние годы у нас постоянно, круглый год дуют сильные ветра, и оказывается, не только в Поволжье так. В поле свистит ветер, задувает в правое ухо, поднимает снег и тащит за собой вдоль дороги. Вдруг между облаками просочился солнечный луч, и светлое пятно помчалось по дороге передо мной. Впервые за бесконечные недели мрачная тьма вокруг расступилась, словно луч заглянул внутрь меня.

– Хватит! – сказала я вслух. – Все, хватит!

И побежала за светлым пятном, спеша вступить в него, чтобы взглянуть на солнце. Ветер закрутил снежный вихрь, солнечный луч накрыл его и высветил – густое, как туман, вращающееся облако рассыпчатых снежинок прямо посреди дороги, и я на бегу ворвалась в него, так что острые снежинки осыпали лицо. Остановилась, обернулась, прищурившись посмотрела на солнце. От резкой остановки потемнело в глазах, поплыли красные и зеленые пятна. Снег крутился вокруг – я в самом центре крохотного смерча! Цветные пятна мельтешили, кружили голову. Я все еще задирала лицо кверху, чтобы разглядеть солнце, которого уже не было видно в сгустившемся тумане. Внезапно меня повело назад, в глазах совсем потемнело. Я оступилась, сгорбилась и опустилась на корточки. Ветер мягко толкнул в грудь. Пришлось опереться на руки. Ох-ох, здоровье ни к черту! Вернусь домой – куплю побольше витаминов.

Мне совсем поплохело. Видно, давление резко упало. В глазах темно, в ушах гудит, мышцы стали как ватные. Так иногда бывает утром, если резко вскочить с кровати. Это проходит через несколько секунд. Я с трудом поднялась с земли, потерла лицо шерстяной перчаткой. Еще немного вело в сторону, сердце било в уши, словно колокол. Но мне было весело. Можно считать этот короткий приступ слабости тем кризисом, после которого организм начинает выздоравливать.

– Пойдем-ка, Ксюшенька, домой, – сказала я себе. Голос прозвучал издалека, будто чужой. – А завтра купим билет и поедем назад к работе и друзьям. Новый год надо встречать дома!

Отпустило; после краткого затмения глазам было все еще непривычно тускло. Я зашагала в сторону дома и не сразу поняла, что сапоги чавкают по грязи. Вместо плотно утоптанного снега дороги под ногами была земля, покрытая мокрой чахлой травой. Ничего себе меня прихватило – аж ухитрилась где-то грязь найти! Остановившись, я огляделась. Наверное, зрение еще не вернулось в норму, иначе почему белые поля кажутся пестрыми? Я растерянно озиралась в поисках деревни. Деревни не было. Дороги не было. Темной полосы леса вдали не было тоже. Сплошная бурая равнина, кое-где клочки грязного снега и лужи. Очень много луж. Бесформенные бесчисленные лужи, отражающие пасмурное небо.

Тишина. Она наконец снизошла на меня. Беспомощно озираясь, я стояла посреди плоской равнины, и в голове была долгожданная тишина. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем в мозгу снова началось подобие работы. Оно сформировалось в бессловесный вопрос. И прошло еще несколько минут, прежде чем вопрос оформился:

– Где я?!

Спокойствие, главное – спокойствие. Я еще раз посмотрела под ноги. Жидкая грязь, какая бывает по осени. Пахнет мокрой землей. Осторожно, не торопясь я поднимала взгляд выше. Одна лишь сырая земля, покрытая спутанным ковром мертвых черных трав. Очень медленно я повернулась всем телом направо. Еще, еще, чтобы ничто ни осталось не охваченным моим взглядом. Он не отметил ни одного деревца, даже самого жалкого, ни одного строения. Сплошная степь… Степь? Да, похожий ландшафт. Молодец, Самойлова, ты таки заработала воспаление мозга. Больше никаких влюбленностей, никаких фантазий. Вон к чему они приводят – степь на ровном месте мерещится!

Однако все же надо что-то делать. Галлюцинация или нет, а стоять на ветру холодно.

Я понятия не имела, что предпринять. Попыталась отыскать какую-нибудь дорогу, тропинку, но безрезультатно. Хорошо, тогда определю стороны света. Добрых пять минут я таращилась в небо и ничего не определила. Сплошная облачность скрывает солнце. Что дальше? Я почесала затылок сквозь толстую вязаную шапку. В голове было пусто, как в кастрюле. Как я сюда попала? Где деревня, где зима? Что за чертовщина?..

Здесь есть снег; можно предположить, что на пригорках он будет таять с юга быстрее, чем с севера. Осталось найти пригорок. В десятый уже раз я повернулась кругом, и наконец глаз отметил небольшую возвышенность на расстоянии пары сотен метров. Что ж, хоть какой-то ориентир.

Вдруг меня осенило: мобильник! Дрожащими руками я полезла в сумку, достала телефон. Здесь нет сети! Я подпрыгнула как можно выше, глядя на экран. Без толку, связи нет. Ладно, пойду на пригорок.

Очень скоро я прокляла и степь, и свою больную голову. До чего мокрая и противная галлюцинация! Сапоги на толстой подошве, казавшиеся такими надежными, промокли практически сразу. Как ни старалась я обходить лужи, все равно то и дело проваливалась в ледяную воду по щиколотку, а то и глубже. Грязь засасывала, ветер издевательски выл, лужи превратились в настоящие пруды. Скоро я выдохлась и совсем замерзла. Здесь не так уж холодно, наверное, около нуля, но пронзительный ветер и ледяная вода довели меня до слез. Между тем холм почти не приближался – слишком много приходилось петлять. Я постоянно лазила в сумку то за мобильником, то за носовым платком, который быстро пришел в негодность. Связи не было. В конце концов я переложила платок в карман пуховика, а телефон отключила и спрятала во внутреннем кармане сумки, чтобы не промок, после чего застегнула молнию и верхний кожаный клапан. Теперь содержимое сумки в относительной безопасности.

Мой путь пересекли многочисленные следы раздвоенных копыт. Олени? Может, пойти за ними? Животные могут вывести к человеку. Постояв в нерешительности, я зашагала к своему холму. Следы никуда не денутся, а с холма я могу увидеть что-нибудь полезное.

Прошло, наверно, около получаса, прежде чем я добралась до цели. С меня лил пот, и при этом я страшно замерзла и стучала зубами. Джинсы были заляпаны жидкой грязью до самого пуховика, в сапогах хлюпала вода. Перчатки тоже насквозь промокли – несколько раз я падала в грязь. Холм оказался никудышным, приподнимался над равниной всего метров на шесть, но мне понадобилось собрать все остатки сил, чтобы вползти на него. На самой вершине я упала на колени, негнущимися пальцами стянула перчатки и окунула грязные руки в ближайшую лужу. Руки заломило. Сквозь джинсы и колготки земля обжигала ноги. Очень хотелось лечь, но пуховик все еще было жалко. Отдышавшись и заправив под шапку выбившиеся волосы, я приподнялась на коленях и осмотрелась.

С обратной стороны холм круто обрывался вниз, под ним лежал снег. Прямо на меня по равнине шли люди. Я не заметила их раньше, потому что холм загораживал нас друг от друга. К тому же их одежда по цвету не отличалась от бурой травы, издалека их было просто не разглядеть.

В первую секунду я хотела крикнуть – но крик замер в горле. Никогда не видела своими глазами представителей народностей, живущих в степи, но они в своих традиционных одеждах наверняка выглядят записными горожанами по сравнению с этими дикарями. Нас разделяло метров сто. Можно было разглядеть меховые штаны и куртки, темные волосы, бородатые лица. Их было девятеро, и среди них не было женщин. Они шли гуськом, быстрым легким шагом, глядя перед собой и опираясь на тонкие посохи. Мне захотелось упасть на землю, слиться с ней, чтобы они не увидели меня и прошли мимо.

Один поднял голову. Остановился. Негромко что-то произнес – звук далеко разносился в холодном воздухе, – и вот уже все девятеро стоят и смотрят на меня. Что ж, все-таки это люди. Я выпрямилась во весь рост.

Они шли ко мне, и чем ближе подходили, тем меньше мне нравились. Лица смуглые и в то же время бледные, не европейские и не азиатские: сухие, большеносые, с глубоко посаженными маленькими темными глазами. Нечесаные волосы кое-как перевязаны травой. Трава же торчит в всклокоченных бородах. Куртки и штаны сшиты самым грубым способом из мохнатых, свалявшихся шкур. А на концах посохов – острые наконечники из камня. У нескольких за спиной что-то вроде меховых рюкзаков, видно, что тяжелых.

Разделились, обошли холм с обеих сторон. Все девять пар глаз не отрывались от меня, пока они поднимались наверх. Я и не думала убегать, только отошла подальше от обрыва. Мне не хватит сил даже чтобы спуститься с холма. Поднявшись, они окружили меня кольцом, молча стоят и смотрят. Самый высокий не выше меня, зато крепкие, жилистые. Дышат неслышно, как звери, а вот я до сих пор не могу отдышаться.

– Приветствую, – дрожащими губами произнесла я. Голос сорвался в хрип. Я откашлялась и повторила: – Здравствуйте, друзья. А я уж не знала, где искать помощь.

На всякий случай подняла руки, показывая пустые ладони. Дикари же, надо сразу дать им понять, что у меня нет оружия. А может, нужно, наоборот, оскалиться и зарычать? Но агрессию необходимо поддерживать действием, а я ни на что не гожусь…

Самый маленький – метр пятьдесят пять, не больше, против моих метра шестидесяти двух – передал копье соседу и подошел ко мне. От него пахло кислой шкурой, в морщинах на щеках засохла земля. Грязные пальцы ощупали мой пуховик, джинсы, сапоги, дернули ремень сумки. Он стащил с моей головы шапку и понюхал ее. Отошел, не отрывая от меня глаз, будто я была диким зверем, который может кинуться в любой момент, и медленно протянул шапку тому человеку, которому до того передал копье. Красная вязаная шапочка передавалась из рук в руки. Каждый аккуратно брал ее, внимательно осматривал, нюхал и передавал другому осторожно, как гранату. Они заговорили негромко и быстро на неизвестном языке, подошли ближе, и вот уже все девятеро деликатно, почти нежно прикасаются к моей одежде. Но кожи и волос ни коснулся никто, а когда один протянул руку к моему лицу, маленький рявкнул на него так зло, что я сама отскочила. Он тут же заговорил, обращаясь ко мне. Интонации были незнакомыми, но я решила, что он меня успокаивает. Что ж, не так все плохо. По крайней мере не похоже, чтоб они хотели меня изнасиловать или убить. Я так изнервничалась, что больше не могла бояться. Просто снова опустилась на колени и уставилась перед собой.

Один из дикарей остался рядом со мной, остальные спустились с холма и заговорили, то и дело оглядываясь в нашу сторону. Мой сторож стащил со спины меховой рюкзак и аккуратно положил на землю. Посопел, неуверенно глядя на меня, и присел на его край. Тут же отодвинулся, похлопал рукой по меху. Я поняла, села на эту шкуру, сложила руки лодочкой у груди и благодарно поклонилась. Мужчина подумал, приоткрыв рот, ухмыльнулся и повторил мой жест. Ему явно понравилось, и в следующие несколько минут он то и дело кланялся в разные стороны, держа сомкнутые ладони у горла.

Маленький дикарь бегом поднялся на холм и заговорил со мной. Я честно пыталась понять, чего он хочет, но это было дело нереальное. Он постоял с открытым ртом, глядя на меня сверху вниз, потом потянул за рукав. Пришлось спуститься с холма. Начинало смеркаться. Ветер стих, зато заметно похолодало. Увидев, что я дрожу, один из дикарей отдал мне свою куртку. Под ней на нем ничего не было. Тело казалось вырезанным из дерева, настолько оно было твердое. Они могли бы и голышом ходить, явно холода не чувствуют! Маленький главарь дал мне кусок плохо пропеченного холодного мяса и уселся на землю смотреть, как я ем. Пришлось сжевать эту гадость, хотя пару раз меня чуть не вырвало. Из оружия у них, похоже, одни копья, животных вокруг не видно, так что на другую пищу рассчитывать не приходится. И костер развести не удастся – дерева нет. Как же я доживу до утра?

Остальные тоже поели, запивая мясо водой из ближайших луж. Вода казалась чистой. Кто ее знает, может, в ней полно паразитов и вредоносных бактерий, но другой-то нет, так что и я пила. После еды четверо мужчин поднялись и, ничего не сказав, пошли прочь, в ту сторону, куда уводили оленьи следы. Остальные сидели вокруг меня, негромко переговариваясь. Я разулась, отжала носки и помахала сапогами в воздухе, чтобы хоть чуть-чуть просохли внутри. Ступни тут же потеряли чувствительность. Пришлось обуться и попрыгать, чтобы хоть как-то согреться. Мои товарищи смотрели на все это, как на интереснейший спектакль.

Скоро ничего не стало видно – темно, как ночью в туалете. Мужчины подвинулись ближе ко мне. Я была не против: от них шло хоть какое-то тепло. И когда я улеглась прямо на землю, подложив под голову вместо подушки сумочку, двое из них тут же легли рядом, окутав меня запахом плохо выделанной шкуры. Я было напряглась, но они тут же заснули, мерно задышали. Я собиралась обдумать создавшееся положение и попытаться понять, что же произошло, но усталость и волнение были так велики, что меня сразу сморил сон.

Проснулась от шума. Пятеро моих спутников с пронзительными криками носились туда-сюда. Я в ужасе вскочила, тараща глаза в темноту. Ночь уже не была непроглядной, различались тускло блестевшие лужи и светлые островки снега. Я сразу поняла, в чем дело: со всех сторон к нашему маленькому лагерю подбирались черные тени. С перепугу мне показалось, что их штук двадцать. По глухому рычанию ясно – волки или кто-то еще из собачьих. Маленький главарь толкнул меня на землю и в следующую секунду ткнул копьем тварь, что подобралась слишком близко. Раздался визг, зверь повис на копье, и человеку пришлось отпихивать его ногой. Копье застряло в горле волка, а другой зверь уже прыгнул главарю на спину. Я не успела ничего сообразить – руки сами схватили с земли тяжелый рюкзак и со всей силы ударили зверюгу в бок. Тут же в другой бок ей прилетело копье. Дикарь, которому нравилось кланяться, вырвал свое оружие и повернулся к следующему врагу. Маленький главарь снова сбил меня с ног, встал рядом, сжимая копье обеими руками. Остальные продолжали отбиваться. Пять или шесть черных пятен неподвижно распластались на земле. Еще несколько ударов, визг – и все стихло. Мужчины молча похватали свои сумы, главарь взял меня за рукав и потащил прочь. Мы убегали с места побоища так быстро, будто потерпели поражение и враги в любую минуту могли начать преследование. Возможно, в этом есть смысл, думала я, скача по лужам и не чувствуя больше холода. На шум боя и запах крови придут еще волки. Еды здесь мало; если рядом будут люди – людям не поздоровится.

Мы бежали в ту же сторону, куда с вечера ушли четверо остальных. Через пару сотен метров я начала запинаться и задыхаться. В боку закололо так, что я сгибалась пополам, промокшие насквозь сапоги стали втрое тяжелее, сумка елозила по спине. Текло из носа, шапка сбилась на макушку, дыхание вырывалось из груди с хрипом. Но остановиться мне не дали. Дружелюбие дикарей пропало, они оглядывались на меня с рычанием, а главарь тянул и тянул вперед, железной хваткой сжимая запястье. Я упала в воду, глотнула грязи, закашлялась. Жесткие руки подняли, толкнули – и вот мы снова бежим по черной степи, разбрызгивая воду, оскальзываясь на снегу. Никто из мужчин ни разу не оглянулся на оставленный холм, и по сторонам они не смотрели, но казалось, что уши под нечесаными шевелюрами слышат в степи каждый звук. Их мягкие короткие сапожки на кожаной подошве были бесшумны, даже по воде они проходили тихо, и только я топала среди них, как глупая корова.

Понятия не имею, сколько километров я пропыхтела, прежде чем они позволили остановиться. Один тут же сделал шаг в сторону и спустил штаны, даже не повернувшись к остальным спиной. Идея хорошая. Жаль только, что нет кустов. Я отошла на несколько шагов от своих проводников. Они восприняли это спокойно, смотрели в другую сторону и переговаривались – наверное, обсуждали дальнейший маршрут. Главное не думать, как я буду делать это в следующий раз при свете дня.

Скоро мы пошли дальше. Пошли, а не побежали, хотя и быстрым шагом. У меня давно уже открылось второе дыхание, в существование которого я прежде не верила. Никогда не приходилось столько бегать! Да, много же интересного я узнала о себе за последние часы! Оказывается, я намного смелее, чем можно было предположить. Стукнула волка рюкзаком! Впрочем, это ведь всегда так: страшно представлять себе непривычную ситуацию, а когда ты в нее попадаешь, бояться просто некогда. Но даже во сне я не могла предположить, что окажусь в степи с первобытными людьми! Где же я все-таки нахожусь, а?

Сегодня эта мысль волнует меня куда меньше, чем вчера вечером. Хочется одного: чтобы мы остановились и поели. Чего угодно, хоть того мерзкого холодного жирного мяса! При мысли о мясе захотелось пить. Я наклонилась над ближайшей лужей. Маленький главарь оглянулся, издал предостерегающий крик. Протянул руку – проследив за его взглядом, я увидела в нескольких метрах в воде расплывшиеся экскременты, наверное, оленьи. Он махнул рукой в сторону: пей там! Вообще-то мне давно хотелось возмутиться – кто они такие, чтобы командовать! – но тут дикарь был прав.

Земля под ногами чавкала и качалась. Идти становилось все труднее. В обманном утреннем голубом свете лужи впереди сливались, множились, превращались в озера. Мой друг, полюбивший поклоны, вдруг пронзительно крикнул. Издалека донесся такой же крик. Четверо ушедших вчера дикарей ждали нас на последней перед болотом сопке. Холмы в степи называются сопками, так ведь? Удивительно, что я еще могу это вспомнить. Поднявшись на склон, я упала на землю, наплевав на пуховик, – все равно в нем не осталось ни одной сухой нитки. Еды, какой угодно!

Самый старый из дикарей, с изрезанным тонкими морщинами лицом и отвислым подбородком, возился с чем-то, лежащим на земле. Я пригляделась и от неожиданности оторопела. Это был олень, маленький – детеныш или самка. На шее ниже уха была рана, шерсть вокруг нее слиплась от черной крови. У оленя что-то не то было с передними ногами. Охотники их перебили, поняла я через несколько мгновений, чтобы животное осталось живо, но не убежало. Когда мы поднялись на сопку, старый дикарь перерезал оленю горло маленьким каменным ножиком. Прибалдев, я смотрела, как он точными движениями вскрывает грудную клетку и вырезает сердце, как толчками выплескивается на землю темно-красная кровь. Олень все еще сучил ногами, и даже какой-то звук доносился из разрезанного горла.

Пару лет назад по приглашению коллег я пришла на открытие новой мечети. В нескольких метрах от меня зарезали овцу; но тогда это нисколько не испугало и вообще не тронуло. Я беседовала с одним из участников церемонии, в то время как овца с перерезанным горлом шевелилась рядом. Я не обращала внимания, некогда было за ней следить – следовало произвести впечатление на собеседника, руководителя крупного завода, чтобы заполучить его в число своих клиентов. А теперь я не могла отвести глаз от кровавого зрелища. Даже не было страшно. Просто онемела вся, и телом, и мыслями. Но прошла минута, вторая… я сглотнула, вытерла мокрый нос, оторвала взгляд от туши и хрипло спросила:

– Как вы будете его готовить?

Старик передал сердце маленькому главарю, а сам принялся вырезать печень. Ну да, это печень, бордовая, дымящаяся, трепещущая в его заскорузлых ладонях. Почти не запачкав кровью рук, он отрезал от нее кусок и протянул мне.

Мне всегда нравились телепередачи и книги о диких народах. Я знаю, что печень только что убитого животного – большой деликатес и достается, как правило, вождю или тем, кому он разрешит. И мне всегда казалось, что я смогу съесть такое угощение. Хотя бы попробовать. Потому что это статусно, полезно, а может быть, даже и вкусно.

И я протянула руки и взяла этот дымящийся, живой кусок мяса, с которого сквозь мои пальцы капала на джинсы теплая кровь. Я еще не решила, отбросить его с визгом или рассмотреть повнимательней, как подал голос желудок. Это был очень громкий голос! Желудку не было дела до сантиментов. Он требовал пищи. Так что я съела этот кусок печени почти целиком и нашла его вполне вкусным. Потом, правда, меня долго тошнило и едва не вырвало.

Надеюсь, в моем завтраке не было гельминтов.

Ела я отвернувшись и не видела, как охотники освежевали тушу и разрезали на куски. Они слопали оленя сырым и здорово раздражали меня, когда скребли маленькими костяными палочками по черепу, вытаскивая мозг. Чтобы не слышать отвратительных звуков, от которых еще сильней тошнило, я прогулялась вокруг сопки, сходила в туалет и умылась. С холодом и грязью я к этому моменту уже свыклась – верьте или нет, но с ними можно свыкнуться. Надо было думать, но думать оказалось очень тяжело – мысли просто не желали рождаться в отупевшей голове. Куда мы идем? В их стойбище, наверное, других вариантов предположить не могу. Там будут женщины, и дети, и огонь, и чумы… Или эти… вигвамы. Можно будет высушить сапоги, поесть горячего, может быть, даже помыться. Почему-то мысль о мытье была неприятна. Ничего себе, такими темпами завтра я сама оленя завалю и освежую!

Мужчины поднялись на ноги. Мы повернули под углом налево к прошлому направлению и весь день шли болотом по едва заметной тропе. Смотреть по сторонам было некогда – чуть оступишься и упадешь в черную воду, так что через несколько часов я совсем перестала соображать и тупо плелась за маленьким главарем. Он снова подобрел, даже улыбался, показывая желтые сточенные зубы, часто оборачивался ко мне и все посматривал на мою шапку – видно, очень она ему понравилась. Равновесие у него было удивительное: короткие мускулистые ноги будто обладали собственными глазами и вели куда надо, пока он смотрел на меня. Остальные восемь обращались со мною так, будто я – их почетная гостья. А вдруг в стойбище они принесут меня в жертву? Какому только божеству? Ну, там будет видно. Если что, достану зажигалку и покажу им маленькое чудо. Только бы она работала! В сумку я не заглядывала, опасаясь обнаружить там море воды, – это бы очень меня расстроило.

Еще одно происшествие окончательно лишило меня способности соображать. Идущий впереди охотник молча поднял левую руку со сжатыми в кулак пальцами. Один за другим его жест повторили остальные. «Что, что?» – шепотом закричала я. Маленький главарь сделал большие глаза, ударил себя по губам и указующе вытянул руку влево. Смотреть по сторонам было непросто, поскольку я мерным шагом двигалась по петляющей линии кочек между черными водяными провалами и не могла остановиться – это значило бы уронить в воду кого-то из шедших за мной. И пока мы в молчании, пригнувшись, словно призраки скользили по болоту, я смогла бросить лишь несколько коротких взглядов влево. Но и этого было достаточно. Потому что там, на островке твердой земли посреди серо-черного болота, под низким сумрачным небом, стояли, бродили и лежали огромные звери. С хоботами, которыми они рвали траву, и двухметровыми загнутыми вверх бивнями. Они были больше слонов. Они молчали, будто тоже притворялись призраками, эти мохнатые гиганты ледниковой эпохи, и мои спутники спешили незаметно пройти мимо, потому что с их тоненькими копьями ловить тут было нечего. По моему лицу текли слезы, и я их не вытирала. Перчатки и рукава были мокрые. И шапка, и джинсы. Ступни, похоже, уже начали гнить в сапогах. Я наверняка заработала простуду и цистит, застудила почки, подцепила неведомую заразу из воды и мяса. Скоро меня принесут в жертву, а если даже нет, я все равно тут не выживу. И неважно, что это за проклятое место, неважно, что тут бродят мамонты и дикие люди, – это все бред. Я умру в бреду. Мои кости кинут в болото, и через тысячи лет археологи раскопают их, чтобы составить краткий отчет, что-нибудь вроде: «Неполный скелет женщины, около тридцати лет, рост 162 см, европеоидного типа. Череп проломлен ударом тупого предмета, предположительно ставшим причиной смерти. На костях следы орудий и зубов».

Стало жарко. Я расстегнула пуховик, сунула шапку в карман. Усилился насморк, заболели глаза. Простуда, само собой. Жалкое же зрелище я сейчас представляю! Ксения Самойлова, юрист, менеджер по продажам рекламных услуг, педантка, не выносящая малейшего грязного пятнышка на обуви, бредет навстречу смерти по болоту, вся вымазанная землей, в соплях и слезах, с гудящей головой и кровью под ногтями!

Мне было очень жалко себя. Так жалко, что я даже не могла нормально плакать – тихонько всхлипывала, подвывала и мечтала умереть прямо сейчас, чтобы больше не мучиться. А болото между тем кончилось, и даже более того – появились деревья, сначала низкие и чахлые, затем все более крепкие, и вот наша дикарская компания уже идет по настоящему лесу. Так себе лес, жиденький, реденький, но здесь хотя бы можно не смотреть ежесекундно, куда ставишь ногу, и земля под тобой не качается. Породу деревьев я не знала, и по полусгнившей траве не понять, знакома она мне или нет.

Провожатые остановились, взяли меня в кольцо. Их зоркие глаза настороженно оглядывали тихий лес. Наступал вечер, и темнота, казалось, опускалась на нас с неба; с каждой минутой вокруг все больше появлялось темных уголков и угрожающих теней.

– Нан-на! – крикнул маленький главарь. – Нан-на!

Звук «н» был не совсем «н», и «а» не очень похожа на «а». Но я надолго запомнила это слово. Иногда мне снова снится этот сумеречный лес и люди в звериных шкурах, призывающие первых в мире жрецов: «Нан-на, нан-на!»

– Нан-на, нан-на! – кричали остальные и все оглядывались, выставив перед собой копья, будто боялись появления тех, кого звали.

И те, кого они звали, пришли. Отбросив упавшие на лицо волосы, я смотрела, как они подходят: точно такие же мужчины, в таких же грубых одеждах. Угрожающе скалятся желтые зубы. На шеях болтаются ожерелья из звериных клыков. Руки крепко сжимают древки копий. Копья у них заметно длиней и толще, чем у моих дикарей.

– Нан-на, нан-на! – повторил маленький главарь и вытолкнул меня перед собой.

Остальные отошли за его спину, и я осталась одна перед незнакомцами. Один подошел, останавливаясь и замирая на каждом шагу, потрогал меня концом копья. Вдруг подпрыгнул вплотную, запустил руку мне в волосы и притянул лицом к своему лицу.

– Э-э-э, руки! – прохрипела я с как можно более хамской интонацией.

Только на это меня и хватило. Да еще на то, чтобы остаться стоять, хотя уставшие ноги и спина молили об отдыхе. Дикарь обнюхал мое лицо, макушку, затылок, повторил слово «нан-на» и взял за рукав, чтобы отвести к своим. Но маленький главарь проворно дернул за второй рукав. Он заговорил быстро, то и дело оскаливая зубы и потрясая копьем. Другие присоединились к беседе сразу на повышенных тонах. Я уже отвыкла от громких звуков, а голова болела все сильнее. Гортанные голоса сливались друг с другом, то басовито гудели, то переходили в визг. Обессилев, я повисла на мужчине в ожерелье. Он придержал меня за талию, сильно отклонившись назад – был ниже меня ростом, – и что-то велел своим людям. Двое, ворча, отдали моим дикарям толстые копья. Да они же торгуются, остатками разума поняла я. Они привели меня сюда, чтобы обменять на более совершенное оружие!

Новый провожатый что-то буркнул и пошел в лес, держа меня за рукав, будто собачку на поводке. Я сделала несколько шагов, оглянулась на своих. Восьмеро уже шли обратно к болоту. А маленький главарь смотрел на меня. На его лице эмоций было не больше, чем у полена, но я уже знала, что у этих людей открытый рот означает высокую степень возбуждения. И, повинуясь внезапному порыву, я вытащила из кармана свою красную вязаную шапку и кинула ему. Он бросился на нее, как охотник на добычу, сжал обеими руками и прижал к лицу. Таким я и запомнила первого друга в своей второй жизни: грязная рука, прижимающая к носу красную шапку, и над ней горящие черные глаза.

Казалось бы, пора мне упасть в обморок от истощения и стрессов. Но вместо этого, следуя за взбудораженным простудой воображением, я заговорила со своими новыми спутниками.

– Буду благодарна, если вы разведете костер и накормите меня горячей едой. И вообще, я так устала, будьте же гостеприимными хозяевами, дайте отдохнуть!

Я говорила и говорила, а мы все шли и шли, и уже настала ночь. Среди деревьев замаячило что-то осмысленное, формы, в которых была система. Я замолчала и зашагала быстрее. Мы вышли на поляну. Дикари сразу же переместились за мою спину, чтобы перехватить, если вздумаю убежать. А старший повел меня дальше, в круг из вертикально поставленных серых камней. Это было что-то вроде Стоунхенджа, только меньшего размера. Камни высотой метра под три образовывали круг диаметром около тридцати метров. Посередине лежал камень размером с сарай, и в нем были грубо вырублены ступени. Мужчина помог мне подняться. Толкнул в вырубленную на вершине яму глубиной с полметра. Ловко ударил копьем под колени. Я грохнулась вниз как подкошенная, и второй удар по спине заставил меня упасть ничком. Какой-то выступ оцарапал щеку. Я тут же пружиной взлетела на ноги. Хотите меня убить? Попробуйте! Столько злости, столько упрямства вдруг поднялось! С диким рычанием я бросилась на своего мучителя, чтобы схватить его за горло, задушить, перегрызть ему глотку.

Он даже не шелохнулся. Вскинулось копье, стукнуло меня в лоб. Я ударилась затылком о камень и на какое-то время потеряла сознание.

2.

Ненадолго, на несколько минут. Или дольше – то, что я чувствовала, вполне может быть бредом. Я лежала в камне, раскинув руки, неудобно подвернув ногу, и глядела в черное небо. Отсюда ничего не было видно, кроме низко бегущих надо мною туч. Они начали светлеть. Наступило утро, день, потом сразу снова ночь и опять день. В голове гудело, меня покачивало и потряхивало, как в троллейбусе. Облака спустились к самому лицу, оставили на нем росу и поднялись высоко-высоко в синее-пресинее небо, в котором растворились без остатка. Появилось солнце и высушило росу. Потом все стало темно-красным с зелеными кругами – это я, оказывается, крепко зажмурилась, потому что уж очень назойливым было солнце. Прошло еще какое-то время, и я опять почувствовала свое тело. Затекла подвернутая нога. Застонав, я повернулась на бок, подтянула ноги к животу. Больше ничего не происходило, и я начала оживать. Рискнула приподнять голову, ожидая услышать грубый окрик. Но было тихо. Кое-как, опираясь на дрожащие руки, я встала на четвереньки, потом на колени. Осторожно приоткрыла один глаз, потом второй.

Очень светло, солнечный день. Солнце стоит прямо над головой, моя тень короткая-прекороткая. Стеная и шмыгая носом, я выбралась из ямы и еще немножко полежала рядом с ней на теплом камне. Сколько же прошло времени, что наступило лето? И как же хочется пить! Вспомнилось ощущение росы на лице. Я облизнула шершавые губы и принялась на четырех конечностях сползать по ступеням на землю.

А на земле была желтая сухая, душистая трава. Чувства возвращались ко мне, и стало слышно, как где-то неподалеку журчит вода. Ничего кругом не замечая, то шагом, то ползком я тащилась на этот звук. Траву сменил мелкий песок. Я доковыляла до ручья и села прямо в воду, зачерпнула ее дрожащими руками, а потом просто опустилась на локоть, так что вода оказалась прямо у губ, и пила, пила, пила.

Прекрасная вода, в меру прохладная, совсем не ледяная, чистейшая! Никогда не пила ничего вкуснее! Сразу захотелось жить, появились силы, и я вдруг обнаружила, что стою на ногах. Покачиваюсь, но стою и, мало того, стягиваю с себя пуховик. Отшвырнув его в сторону, – он упал на песок прямо у моих ног – я огляделась. Прощай, лес, прощай, степь! Камень-то был волшебный, он перенес меня в новое место. Солнце стоит очень высоко. Если сейчас полдень, значит, юг – за ручьем, текущим с северо-востока на юго-запад. Вдоль ручья раскинулись выгоревшие, как в конце лета, лужайки и рощицы кудрявых деревьев. Одно дерево растет в паре десятков шагов справа от меня, склонив к воде густую крону. А на севере, в сотне метров, стоит здание. Сложенное из огромных обтесанных камней, оно имеет всего один этаж и один вход. В узких горизонтальных оконных нишах блестят стекла. Оно не выглядит гостеприимным, но я хочу в него заглянуть.

Я выбралась из воды и зашагала к дому – сначала пошатываясь, но с каждым шагом все более уверенно. Шагов получилось тридцать или сорок, а потом меня стукнуло током. Я не поняла, потупила несколько секунд и решила обойти странное место. Меня уже ничем нельзя было удивить. Прошла немного вправо и снова повернула к дому. И опять – несильный, но неприятный удар, как если бы я повесила на металлический крючок только что снятую с плеч шубу или зимним днем, выходя из автомобиля, прикоснулась к его двери. Стукнуло током, короче, – но не в руку, а по всему телу. Я отошла от опасного места и попыталась думать. Наконец догадалась посмотреть вниз. По бледно-желтому, выгоревшему на солнце лугу шла узкая полоса обуглившейся, черной травы. Больше ничего не было – удерживающая меня преграда была невидимой, и только трава ее выдавала. Я прошлась вдоль этой линии. Она описывала правильный полукруг и уходила концами в ручей. Ручей неширокий и неглубокий, и за ним линия замыкается, а в центре этого круга – дерево у воды.

Опять я пленница, и опять меня бьют.

Когда я увидела в небе НЛО, это уже нисколько не впечатлило. После мамонтов, знаете ли, так себе зрелище! Хотя корабль был очень большой, пожалуй, даже огромный. Это было то, что описывают как сигарообразный НЛО, – только не размытый, не сияющий белым светом и не скачущий по небу туда-сюда. Он был виден очень отчетливо: неподвижный, песочно-желтый с металлическим отливом. Парил он, навскидку, в километре над землей, дальше к северу за зданием, и был длиной метров сто, не меньше. А может, и больше – очень сложно определять расстояние и размеры, когда объект у тебя над головой. Корабль был виден так же четко, как летящий на небольшой высоте самолет, и сверкал в солнечном свете боковой поверхностью, демонстрируя многоуровневые выступы. В общем, отличный инопланетный корабль, висит и не двигается, так что ну его. У меня полно дел.

В тени под деревом обнаружилось каменное блюдо с мелкими сладкими фруктами. Ну что ж, по крайней мере о пленниках здесь заботятся. Что это за фрукты, я не поняла, никогда таких не видела. Одни ярко-розовые, как редис, с белой рассыпчатой сладкой мякотью, полной мелких черных зерен; другие покрыты плотной темной кожицей, точь-в-точь как баклажаны, только маленькие и круглые. Под кожицей они оказались зелеными, сочными и очень ароматными.

Я как следует наелась и еще раз напилась. Потом разделась, прикинула, где выше и ниже по течению проходит невидимая преграда, чтобы на нее не напороться. И, набрав полные руки травы, которую можно было использовать вместо мочалки, смело отправилась купаться. Воду не назовешь теплой, но после всех преодоленных луж меня низкой температурой не испугать! Наверное, целый час я плескалась, плавала, промывала волосы и терла себя травой. Наконец, чистая и счастливая, принялась стирать одежду. Было очень жарко. Белье и джинсы высохли почти сразу после того, как были разложены на траве. Я постирала колготки, носки, перчатки и шарф, вывернула голенища сапог и вымыла изнутри грязь. Сколько же на мне было одежды – на очереди еще водолазка и кофта! Больше всего времени отнял пуховик, к которому я испытывала дружескую жалость. Что ни говори, а он, как мог, защищал меня в странствии и потому был старательно выстиран и отправлен сушиться на солнышке. Конечно, кровь и грязь почти не отстирались, но все же одежду можно будет использовать. Пока же я продолжала ходить голышом, не переживая о том, что кто-нибудь может наблюдать за мной из дома или с корабля. В конце концов, мне нечего стыдиться своего тела, хотя за два дня испытаний оно заметно отощало. И вообще вряд ли меня теперь можно чем-то смутить. Степь так степь, тропики так тропики. Но все же я старалась не смотреть в сторону камня, который меня сюда доставил. А он смотрел на меня, смотрел во все свои каменные глаза, лежа неподалеку в окружении менгиров. Или кромлехов? Всегда их путаю.

Тут я сообразила, что потеряла сумочку. Она точно была при мне, когда я поднималась на камень, – когда дикарь меня толкнул, я упала на нее. До сих пор бок болит. Пришлось все же подойти к камню и поискать вокруг. К счастью, сумка нашлась почти сразу. Видно, соскользнула с плеча, когда я ползла к ручью. Собравшись с духом, я решилась ее открыть. И, о чудо, она была внутри почти сухая! И даже телефон еще работал! Сети, конечно, не было. Я снова выключила его, нашла зажигалку и убедилась, что она действует. Открыла пудреницу, которая тоже оказалась сухой. Словами не передать, как это меня обрадовало. Для женщины сумочка – самое дорогое, что только может быть! Здесь же пилочка для ногтей, и зеркало, и расческа, и бальзам для губ, не говоря уж о гаджетах, деньгах и прочем. В каком-то примитивном смысле сумка – это моя душа. Так что я сидела на мягкой травке, обнимала свою маленькую отважную душу и улыбалась во весь рот. Подумать только, в своем безумном путешествии я лишилась всего лишь носового платка и шапки! Невероятно! На радостях захотелось курить. Но сигарет я с собой не ношу – на работе стреляю у коллег, а еще сигареты всегда были у Юры.

У Юры. Я хмыкнула, усмехнулась, а потом и расхохоталась. И из-за этого я столько времени страдала?! Из-за Юры?! Теперь-то мне известна истинная цена любовным переживаниям – ведь забыла о них, как только появилось из-за чего беспокоиться по-настоящему. Интересно, а Юра смог бы пройти невесть сколько километров по воде и холоду? Смог бы есть сырое мясо? Смог бы по-доброму проститься с маленьким главарем? У Юрки главарь точно не взял бы шапку!

Я все хихикала и хихикала, а тем временем из дома вышел человек и направился в мою сторону. Я тут же вскочила, натянула трусы, джинсы, водолазку. Стояла и смотрела, как он идет: белокожий – по такой-то жаре! – мужчина, одетый в одну лишь полосатую, неопределенного покроя юбку до колен. Что-то с ним было не так. Только когда он достиг заградительной полосы, поняла, что именно: он был ненормально высок. Аномально высок – на три головы выше меня. Не долговязый, нет. Этот мужчина был сложен пропорционально. Назвала бы его писаным красавцем, если б он не был в прямом смысле слова великаном. Два пятьдесят, не меньше! И голова странная – череп вытянутый, у людей таких не бывает.

У электрической преграды он остановился, сделал руками какие-то пассы и поманил меня к себе. Я не стала сомневаться. Быстро похватала в охапку свои вещи, забросила на плечо сумку и побежала к нему. У полосы остановилась. Поняв мои колебания, великан протянул руку над линией черной травы. Я закинула кофту и пуховик на левое плечо, взяла в левую руку сапоги и обхватила правой ладонью его большой палец. Действительно большой, толщиной почти с мое запястье.

На пути к дому наша пара представляла собой уморительное зрелище. На шаг гиганта приходилось пять моих. Я задирала голову, чтобы заглянуть в его лицо. А он улыбался. Да, улыбался точно так же, как я несколько минут назад, явно находя ситуацию забавной. Я не удержалась и тоже фыркнула. Он тут же наклонился, чтобы увидеть выражение моего лица. Казалось, это веселье его озадачило. Остановился, провел огромной рукой по моим волосам, внимательно рассмотрел лоб, глаза, нос, подбородок, потом ощупал мягкими, осторожными пальцами всю голову и даже, взяв за руку, заставил меня повернуться туда-сюда. На безмятежно красивом, как у фараона Хефрена, лице появилось выражение недоумения: приподнялась бровь, напряглись ноздри, губы что-то прошептали. Я смирно стояла, не сводя с великана глаз, и совершенно не боялась. Поверить в реальность происходящего было невозможно.

Постояв несколько минут в глубокой задумчивости, он как-то странно вздохнул и повел меня дальше.

Внутри здание не было ни оштукатурено, ни украшено. Голый камень даже в жару сохранил прохладу в помещениях. Я щурилась: после ослепительного блеска дня глаза не сразу приспособились к полумраку, пронизанному тонкими лучами света из узких окон. Пройдя через несколько почти пустых помещений, мы остановились в круглом зале, ярко освещенном сверху через стеклянный потолок. Здесь было очень мало мебели, но имеющаяся оказалась подстать обитателям. В каменных стенах вырезаны ниши, в которых стоит аппаратура: щиты с кнопками и крохотными экранами, что-то ровно гудящее, как компьютерные системники, многочисленные разноцветные мониторы и какие-то совсем неописуемые штуковины из светлого матового металла. От одного из мониторов, стоящего на каменном пьедестале, к нам обернулся еще один великан. Бросил на меня равнодушный взгляд и вернулся к экрану, на котором бежали вверх-вниз черные кривые. Он сидел на деревянном табурете, который я вполне могла бы использовать в качестве стола.

Я решила для себя, что это место – лаборатория. Ведь мой проводник не может быть человеком! И его внешность, и корабль, и невидимая преграда убедили меня в том, что он скорее всего инопланетянин. Возможно, я попала на другую планету. Не то чтобы это сформулировалось словами – пока я вообще не способна была что-либо формулировать, – однако было совершенно ясно, что он не человек. Из этого автоматически следовало, что он превосходит меня в интеллектуальном и техническом плане. И так же ясно из этого следовало (хотя я ни за что не прослежу за собственной логикой), что помещение, в которое привел меня великан, должно иметь научное предназначение.

Посреди комнаты, прямо под центром стеклянного купола, лежал высокий и широкий четырехугольный каменный блок. В его углы были вделаны светлые металлические цепи с браслетами, которые подошли бы обычным людям. Вокруг с высоких штативов на стол целились осветительные приборы, а какие-то круглые штуки парили над ним в воздухе. Кажется, мне даже померещились пятна крови на серой гладкой поверхности. Только сейчас я заметила, что в зале пахнет чем-то нехорошим, как будто медицинским.

И вот тут я испугалась.

Ой-ой-ой. Все ясно, все ясно! Сейчас меня уложат на стол и препарируют. Люди для этих гигантов – как лягушки или мыши, подходящий объект для опытов! Не умом, а обострившимся, почти что животным чутьем я поняла: нужно немедленно, сию секунду показать великанам, что я не дикарка вроде тех, которые меня сюда прислали, что меня нельзя резать!

Отцепившись от огромного пальца, я сунула великану в руку свой пуховик, шагнула к ближайшему каменному пьедесталу и принялась выкладывать из сумки вещи. Кто его знает, что это за место и кто эти странные существа, но, раз здесь ничто не напоминает привычные мне приборы и предметы обстановки, тем интереснее будет хозяевам посмотреть на то, что я им принесла. Дрожащими руками я включила телефон. Лишь бы аккумулятора хватило хотя бы на пять минут! Нашла папку с музыкой, прибавила громкость. Потрясла перед хозяином разряженным плеером с наушниками, пластмассовой расческой, самой сумкой наконец – она же из искусственной кожи!

Вроде получилось. Великаны не спешили тащить жертву к операционному столу. Приведший меня мужчина внимательно изучал влажный еще пуховик, который в его руках казался детской распашонкой. Телефон произвел фурор: второй великан поднялся со своего массивного деревянного стула и пересек комнату, чтобы взять странную вещицу, поющую человеческим голосом. Оба склонили головы, разглядывая лежащий на огромной ладони аппарат. Посмотрели друг на друга, будто собирались что-то сказать, однако не произнесли ни слова. Может, они телепаты? Мой очнувшийся мозг тут же сделал вывод: нужно говорить с ними! Конечно же, требуется песня или стихотворение. Поэзия – достояние культуры; дикари стихов не сочиняют. Я начала декламировать первое, что всплыло в памяти:

– Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на бурном небе мгла носилась, луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела, а нынче – погляди в окно! Под голубыми небесами великолепными коврами…

Никогда я так не старалась произвести впечатление! Нажимала на конец каждой строки, гримасничала и жестикулировала изо всех сил! И – опять победа: оба смотрят на меня не отрывая глаз. Значит, я угадала, они не встречали еще таких как я! Но страшный стол близко, надо закрепить успех.

– Ксения, – сказала я, ткнув себя пальцем в грудь. – Я – Ксения. Ты?

Тот, что привел меня, неуверенно приподнял руку. Я повторила:

– Ксения!

– Ксенья? – повторил он и направил на меня палец.

Я закивала.

– Ксения, Ксения! А ты?

Он произнес что-то совершенно невоспроизводимое. С третьей попытки мне удалось выговорить:

– Тьейрийвагэ. Териваг.

Такой вариант его удовлетворил. Я огляделась в поисках чего-нибудь вроде бумаги – для окончательного триумфа надо им показать пифагоровы штаны или пиэр-квадрат. На второго великана я временно перестала обращать внимание, а зря. Потому что он вдруг шагнул ко мне, осторожно приподнял и посадил на ближайший стул. Согнувшись, встал сзади, взял за плечи. Я замерла, боясь шелохнуться, – раздавит же, кости переломает! Териваг отошел к одному из столов и вернулся с длинной тонкой иглой в страшных пальцах. Взял мою руку, примеряясь, совсем как медсестра в поликлинике. Ткнул иглой в палец. Замерев, не дыша и с каждой секундой все больше холодея, я смотрела на него, ожидая удара, пыток, вскрытия заживо. А Териваг стоял на коленях, посапывая от напряжения, и неподвижно держал иглу. Он был очень красив. Голова огромная, как котел, но черты лица мягкие, благородные, дивно очерченный профиль – один в один как у известной статуи Хефрена! – прямой нос, длинные светлые брови, белые волосы коротко острижены… Громадные темно-карие глаза повернулись в орбитах, взглянули прямо мне в душу. Ресницы длиной сантиметра два. У меня таких никогда не будет. И глаза у меня не карие, хотя я всегда хотела, чтобы были именно карие. Но уродилась с глазами, что называется, смешанного цвета: вся радужка в желтых, серых и коричневых пятнах. Кто-то великодушно называл их зелеными, а одноклассница как-то выдала: «У тебя глаза цвета крапивного супа!» Сейчас положат меня эти изверги на стол, вырежут мои крапивного цвета глаза и сильно удивятся форме сетчатки. А я уже не смогу им объяснить, что это результат лазерной коррекции зрения…

Я не сразу поняла, что свободна. Меня отпустили. Териваг что-то делал с иглой у настенного щита. Второй гигант вернулся за свой монитор. Так, не расслабляемся. Взяли кровь на анализ. Сейчас определят группу, еще какие-нибудь исследования проведут. Ну-ну. Мне и самой интересно, что из этого выйдет.

Технологии у них отменные! И минуты не прошло, как на экране появился первый результат в виде нескольких разноцветных кривых линий, бегущих справа налево, а потом пошли незнакомые символы. Оба уставились в монитор, и очень скоро их лица приобрели то же выражение, что было на лице прощавшегося со мной маленького главаря. Задумчиво поглядев на меня, Териваг покопался в стенном шкафу и достал прибор вроде… вроде… Не смогу объяснить, на что он был похож.

– Ксенья! – сказал он, поднося прибор к моему лицу. Сказал что-то еще, округло разводя руками.

– Не понимаю…

Он улыбнулся, поднял брови, сделал знак рукой – продолжай!

– Ты хочешь, чтобы я говорила? Так, сейчас… Еще стих, да? Это… Белая береза под моим окном… Нет, слишком просто. Давай все же Пушкина. Спой мне песню, как синица тихо за морем жила…

Териваг слушал, улыбался, поднимал брови – наверное, это означает согласие или одобрение. Наконец выпрямился и терпеливо переминался с ноги на ногу, глядя на прибор в своей руке. Монитор опять показал разноцветные линии и значки, похожие не столько на буквы или цифры, сколько на пиктограммы. Великаны смотрели на них, смотрели на меня. Будь они русскими, чесали бы в затылках. Териваг пошел к дальнему столу, на что-то взглянул сверху вниз, и через пару минут в комнате зазвучал женский голос. Все понятно, громкая связь. Глядя в стол, он заговорил с невидимой собеседницей. Язык оказался удивительно красив: мелодичный, звучный. Диалог струился как песня, был подобен дивному узору, нежному перебору струн арфы. А я внезапно почувствовала сильную усталость. Когда же я в последний раз спала?

Через пару минут Териваг замолчал, вытащил откуда-то кожаную сумку размером с мешок для картошки, покидал в нее мои вещи, одежду и оглянулся на меня. Я спрыгнула со стула, помахала рукой второму великану, кинула последний (надеюсь) взгляд на страшный стол и пошла за Теривагом.

Мы вышли из здания с другой стороны. Здесь был просторный двор, огороженный каменным забором, и стояла маленькая летающая тарелка. Неожиданно, безо всяких действий со стороны Теривага часть ее купола исчезла и появились две ступени. Он взошел по ним первым, сел в левое кресло, кивнул мне на правое. Я села спокойно, как в автомобиль. Очень похоже на авто, только куда круче. Устройство салона, как говорится, интуитивно понятное, кресла сделаны из какого-то искусственного серого материала, не слишком приятного на ощупь – рассчитан, видно, на великанов, а для меня грубоват. Панели управления, руля, педалей не видно. Тарелка бесшумно поднялась в воздух, устремилась к огромному кораблю, левитирующему высоко над землей. Я была в восторге. Никакой самолет с ней не сравнится! Обзор триста шестьдесят градусов, ни рева двигателей, ни болтанки! Вот только летели мы слишком быстро. Я подергала Теривага за юбку.

– А ты можешь полетать немножко подольше? Облететь эту штуку кругом?

Нарисовала рукой круг, посмотрела умоляюще. Он улыбнулся шире, поднял брови. Наш чудесный катер мгновенно и безо всякой инерции повернул вправо. Мы облетели большой корабль по широкому кругу, заложив пару виражей. Я хлопала в ладоши и смеялась. Один раз живем, сегодня меня все равно убьют! То снизу, то сверху мелькали желто-зеленая земля и синяя полоса моря, но внутри катера действовала своя гравитация, и его кульбиты не отражались на самочувствии пилотов. Потом Териваг снова принял серьезный вид, и катер пошел на посадку. В последний раз мелькнула внизу земля. Я поразилась, как она далека. Нет, не километр – корабль висит на высоте не менее четырех тысяч метров! Он оказался намного больше, чем я думала, метров триста длиной. Как я ни старалась рассмотреть по возможности больше, почти ничего не увидела: мимо промелькнули палубы, постройки из золотистого материала, узкие пилоны, сверкающие стекла и глубокие темные ниши. Мы опустились на крохотной площадке, покинули катер и вошли в открывшийся в стене проем. Поднялись на два или три уровня на лифте. В просторном округлом помещении лифта стены были зеркальные. В зеркале я увидела незнакомку. У молодой женщины с моими рыжими волосами было никогда мною не виданное выражение лица. На левой щеке ссадина, на лбу синяк, бледные губы все в корках и трещинах, под глазами мешки, а в глазах этих – дьявольская смесь отчаяния и вызова. Джинсы в пятнах и дырах, водолазка мятая, грудь под ней стоит торчком. Одним словом, урод. Я сразу сникла и понурившись поплелась за своим провожатым.

Териваг ввел меня в зал без окон, освещаемый с потолка и стен белыми шарами. Нас ждали двое, тоже великаны. Пожилой мужчина, одетый в элегантное светло-серое платье без рукавов, сидел в кресле с золотым кубком в одной руке и с какой-то плоской круглой штукой вроде резного блюда в другой. Женщина стояла у золотистой стены, глядя на него с таким видом, будто что-то говорила. При нашем появлении она круто обернулась, уставилась на меня и не спускала глаз, пока мы не подошли ближе. Тоже аномально крупная, длинноголовая и белокожая аж до синевы, с прекрасным гордым лицом королевы и платиново-белыми волосами, уложенными в сложную высокую прическу. Нежно-розовое тончайшее платье облегает фигуру, не скрывая даже фактуры кожи под ним. Ни украшений, ни обуви – минимализм, прекрасней которого я ничего не видела на свете.

Териваг наклонил голову, словно хотел что-то сказать, но промолчал. Я остановилась далеко позади него и с трудом заставила себя смотреть на этих людей. Их присутствие так взволновало, что внезапно я ощутила сильную слабость. Сердце стукнуло о ребра и заколотилось в испуге, заложило уши, желудок сжался, и к горлу подкатила тошнота.

Они не люди, нет. Они выше, умнее и лучше людей. Такие красивые, благородные, чистые! В их глазах светится интеллект, которого человеку никогда не достичь. Меня охватил восторг. Я ощутила желание упасть на колени и поклониться им. Это боги, которым я должна преданно служить. Они настолько прекрасны и недоступны, что могут приказать мне сейчас умереть – и я умру. Я уже хочу умереть! Нельзя смотреть на них, я этого не достойна!

Я закрыла глаза, вздрогнула всем телом, судорожно вздохнула. Ну уж нет! Это великанша мне внушает – вон как глаза горят! Будь вы хоть богами, но я – человек, и это, черт возьми, звучит гордо! Я решительно подошла к Теривагу, по очереди взглянула в лица незнакомцев. Поклонилась, прижав руку к сердцу.

– Приветствую вас, хозяева этой земли. Я не стремилась попасть к вам в гости, но раз уж так вышло, надеюсь на добрый разговор.

И встала с независимым и спокойным видом, хотя сердце бешено билось, по спине потек холодный пот и в висках заломило.

Териваг протянул женщине мою сумку и какой-то крохотный предмет. Она взяла его. На большом стенном экране тут же вспыхнули уже знакомые графики. Я с нетерпением ждала, когда она заговорит. Мне так хотелось услышать ее голос! Но она все молчала. Бегло проглядела привезенные Теривагом данные, повернулась ко второму мужчине. Кинула мимолетный взгляд на Теривага, и все так же молча тот пошел к двери. Я едва не побежала следом. Было страшно оставаться без него. Голова болела все сильнее. Воздуха не хватало, тишина оглушала, и я вдруг поняла, что громко дышу, открыв рот. Женщина посмотрела на меня. Ее глаза что-то говорили, но я не понимала. Мужчина тем временем выложил на столик между креслами мои вещи и перебирал их пальцами, которые можно было бы назвать тонкими, если б они не были так велики. Вот они снова переглянулись… О чем же они говорят, пока я их не слышу?

Женщина направилась к выходу, поманила меня за собой. Мы прошли по светлому коридору вдоль ряда дверей и открытых проемов трехметровой высоты. Спустились по узкой лестнице, повернули, и тут мне стало совсем невмоготу. Ноги заплетались, руки сами протянулись к стене, но не смогли за нее удержаться, и я сползла на теплый пол, показавшийся мягким. Удары сердца гулко отдавались в голове. Из последних сил я сдерживала тошноту. Женщина склонилась надо мной, огромные карие глаза приблизились – будто кадр из фантастического фильма. На секунду я потеряла вес. И вот она несет меня на руках, как маленького ребенка. Тошнота отступила, но липкий холодный пот стекал с меня, насквозь промочил одежду. Женщина зашла в лифт, вышла, повернула в полутемную комнату, где у стены стоял каменный ящик со стеклянной начинкой, вроде солярия весом в несколько тонн. Она уложила меня в него, с любопытством провела теплой, непривычно пахнущей рукой по лицу и положила на лоб, виски, затылок маленькие холодные кружки, тут же прилипшие к коже. Шагнув к щиту на стене, принялась взглядом зажигать крохотные экраны. Я лежала спокойно. Что бы она сейчас ни делала – я в ее власти. Нужно довериться.

Веки отяжелели. Как же хочется спать! До чего я устала! Пусть эта красавица-великанша делает со мной что хочет, лишь бы выспаться! Последней мыслью было воспоминание о зубной щетке. Чистят ли великаны зубы по утрам?

***

С этой же мыслью и я проснулась и, еще не открыв глаз, провела языком по зубам. Бррр. Сколько ж дней они не видели щетки? Так и кариес недолго получить! Я открыла глаза и села на кровати. И не сразу поняла, где нахожусь.

Жилая комната. Стены уходят ввысь, окон нет, но в углах гроздьями висят очень милые неяркие белые шары-светильники. Кровать непривычно высокая. Есть здесь и стол, мне будет удобно на него облокачиваться, и стул, на который придется запрыгивать. На одной из стен видна вертикальная полоска – наверное, там встроенный шкаф.

Прошло, наверное, минут десять, а я все не могла двинуться с места. Отупение, недоумение отступали слишком медленно. Я даже не вздрогнула, когда справа открылась дверь и в комнату шагнула великанша.

– Поднимайся медленно. Не спеши.

Она присела рядом; кровать прогнулась под нею, и мне пришлось отодвинуться, чтобы не упасть на нее.

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Да, – сказала я, оглянулась в поисках одежды, которую кто-то с меня снял.

– Головная боль? Тошнота?

– Нет. Зубы… Скрести зубы, – мой голос оказался очень высоким и совсем чужим.

– Что ты говоришь?

Я снизу вверх взглянула в большое белое лицо и наконец осознала, что отвечаю ей не по-русски.

– Ой, – сказала я. – Я… вы… – сосредоточившись, я медленно произнесла: – Ты дала мне свой голос.

– Язык, – поправила она. – Не бойся. Не спеши. Нужно несколько дней, чтобы ты заговорила. Мозг должен привыкнуть.

– Благородно. Правильно. Нет… Говорю, согласна.

– Хорошо. Вставай.

Я спрыгнула с кровати и пошла за ней в соседнюю комнату, отделенную от спальни матовой полупрозрачной перегородкой. Это была ванная. Сантехника непонятной системы. Женщина объяснила, где на что нажимать, и была удивлена тем, что я сразу все поняла. Унитаз оказался непривычной формы – ни за что бы не догадалась, что это за штука! – и размером почти с бассейн. Я утону в нем, если случайно потеряю равновесие.

– Зубы! – все повторяла я, это стало навязчивой идеей. – Скрести зубы!

– Чистить зубы, – улыбаясь, повторила она, и я почувствовала, как это выражение отпечаталось в памяти. Следующие ее слова означали примерно: – Мы этого не делаем. Придется тебе потерпеть пока.

Пока я мылась, женщина не сводила с меня задумчивого взгляда.

– Вот платье. Шили без мерки, но должно прийтись впору.

Голубая ткань похожа на шелк. Они сшили и что-то вроде коротких панталон на завязках. Интересно, где сейчас мои трусики и лифчик? Наверное, Териваг разрезал их на лоскутки и изучает под микроскопом. Я оделась, нашла у зеркала огромную расческу, сделанную, похоже, из чистого золота. С трудом смогла ее поднять – слабость все еще держалась в мышцах. Отражение в зеркале было почти удовлетворительным. Ссадина на щеке зажила, осталась лишь пара тонких царапин. Зато мешки под глазами стали еще больше. Все мышцы и суставы до сих пор болят, синяки на локтях и коленях пожелтели. Радует, что хотя бы сердце бьется ровно и не тошнит.

– Я не ношу голубое, – сказала хозяйка, указывая на стол, где лежали в золотой вазе фрукты. – С нашим цветом кожи это некрасиво. Но тебе можно. Вот еда.

Странно, вчера она казалась мне суровой, даже злой. А теперь была добра и печальна.

– Мое имя Ксения, – сказала я, жуя крохотное яблоко, а может, вовсе и не яблоко. – Твое имя?

– Теи, – ответила она.

Я повторила это слово несколько раз. Это было обозначение какого-го чувства или ощущения. Странно, они дали мне свой словарь, но не грамматику. В голове роились тысячи новых слов, я знала их значение, но не знала, какое слово в какой ситуации употреблять, не понимала, как спрягать глаголы и склонять существительные. Для многих новых слов не могла найти определений: были существительные, имеющие значение прилагательного, и наречия, которые, похоже, употребляются вместо приставок и суффиксов… А произношение! Попытавшись для тренировки назвать окружающие меня предметы мебели, я едва не сорвала голос. Нескольких звуков нет не только в русском, но и, пожалуй, ни в одном языке из тех, с которыми я более-менее знакома.

С трудом находя нужные слова и стараясь не впадать в панику, я произнесла:

– Я очень… благодарна тебе, Теи. Ты… добрая.

Она усмехнулась, провела пальцами по моей щеке.

– Не … . Не думай так. Мы … скорее узнать, кто ты.

Смысл произнесенной фразы был понятен, но я не смогла бы дословно перевести ее на русский.

– Я человек, – прошептала я по-русски. – А вы кто?

– Мы нанья.

Это слово на их языке означало «новые настоящие люди». Были другие, много других, и среди них то единственное, что означало людей моего вида, но я еще не знала его.

Тем временем Теи еще раз внимательно оглядела меня и решила:

– Ты быстро учишься. Полагаю, уже можешь ответить на вопросы. Пойдем.

Я адаптирую ее речь. В реальности это звучало примерно так: «У тебя быстрая учеба. В этот момент я думающая (все это одно слово), ты в состоянии отвечания на вопросы (одно слово). Мы сейчас будем шагающие отсюда (одно слово)». Ну и ну. Глаголы Теи почти не использует. Почти все слова изменяются по нескольким временам и по лицам. Я каким-то образом понимаю то, что слышу, но самой говорить так – шарики за ролики заедут!

Мы вернулись во вчерашнюю большую комнату. Я чувствовала себя гномом в эльфийских чертогах. Пространство было неправильным – его искажали переходящие в круглый потолок вогнутые стены, рассчитанные на габариты здешних обитателей и безжалостные ко мне. Многочисленные темные матовые экраны открывались будто порталы – то ли в виртуальный мир, то ли в другую реальность. Скорей всего, не туда и не туда. Мне и представить невозможно, что за ними на самом деле! Зал залит утренним солнечным светом, а окон нет. И почему-то я живо ощущала, что он, этот зал, и вся эта гигантская машина парят на высоте нескольких километров. Дышалось легко, и я с недоумением вспомнила, как задыхалась вчера. Вчера ли это было?..

И эта мебель, сочетающая монументальность и эргономичность! Простые чистые линии столов, кресел, настенных экранов будто отражаются друг в друге и растворяются, исчезают из поля зрения. Выделяется один лишь изящный овальный стол, у которого сидит вчерашний мужчина, – стол, заставленный вычурными сосудами на трех ногах, ведерными вазами, полными фруктов, и плоскими золотыми блюдами, в центре которых в окружении сложных узоров темнеет что-то вроде тех же таинственных экранов. Прямо на моих глазах одно из блюд дрогнуло, приподняло узорчатые края и свернулось в тугой рулон.

Мужчина сидел в кресле, будто и не уходил отсюда. Только сменил прежнее светлое платье на другое, красное. Из-за цветового контраста я при первом взгляде едва не приняла его за покойника, уж очень не сочетается одежда с болезненно-голубоватой кожей. Он стар, заметила я, ему по меньшей мере за семьдесят. И оттенок кожи – следствие не болезни, а возраста, обычная старческая пигментация, только у нас она уходит в желто-коричневую гамму, а у этих великанов – в синюю.

Был здесь и еще один человек, в длинном черном одеянии, – скромно присел в дальнем углу на простом табурете и едва поднял глаза над большим золотым блюдом, которое он держал вертикально, глядя в него, как Кощей Бессмертный в золотое блюдечко с наливным яблочком. Он был здесь главным. Не знаю, как объяснить, но развившимся за последние дни чутьем я поняла, что остальные будут делать то, что решит он. Он был еще старше первого, выше и крупнее остальных. На гладком черепе некрасиво выделялись огромные тонкие уши. В отличие от других, его морщинистое лицо отражало эмоции. Черные глаза будто выстрелом из ружья пробили меня насквозь и спрятались за синими веками.

Меня усадили за столом у большого экрана, положили передо мной вещи из сумки. Теи взяла телефон.

– Расскажи, что это. Бьоле, спрашивай. Она не слышит нас, но говорит неплохо.

– Это телефон, – начала я. – Мобильный телефон. Аппарат для бесед с людьми, у которых есть такие же аппараты.

– Принцип действия?

– Я понимаю только общий принцип. Он превращает звук в волну другой длины и отправляет ее на… базу. Там другой аппарат определяет, на какой телефон направлена волна, и передает ее туда. Мобильник нужного человека издает звук, человек жмет на эту кнопку и слышит первого.

Мне понадобилось не менее пяти минут, чтобы сказать это с помощью Теи, которая поправляла каждое слово. Когда-то я читала фантастическую повесть, главный герой которой прилетел на планету, где разумным видом были насекомые. Проводник, знающий язык землян, рассказывал ему о местных обычаях. Меня раздражало, что этот жук то и дело называл слова – существительные, глаголы, прилагательные – вместе с одним, двумя, а то и тремя синонимами. Это затрудняло чтение, отвлекало, злило. Но теперь мне стало понятно, почему автор применил этот прием. Я делала то же самое – а что еще остается, когда для каждого слова в составляемой фразе из нового лексикона всплывают по пять-шесть чужих слов и неизвестно, какое из них верно в данном контексте! При этом половину звуков я произносила неправильно и строила фразы по-русски, поскольку ничего, кроме словарного запаса, Теи мне не дала. Бьоле моя речь, похоже, веселила – он вроде потихоньку оттаивал. Другой мужчина тоже улыбался, но как-то по-другому, больше своим мыслям, чем моей глупости.

– На какой энергии он работает?

– На электричестве. Видите, вот отверстие, дыра. Сюда вставляется… эээ… веревка, шнур, провод, да? А другой его конец вставляется в розетку, в которой электричество. Это… ну… как вам объяснить? – ох ты господи, я же сразу после одиннадцатого класса забыла физику напрочь! Мало того, что приходится мешать два языка, в это же время надо извлекать из памяти знания десятилетней давности! – Движение самых маленьких… частей материи, вещества.

Теи указала на флешку.

– А это что?

– Флеш-карта. Вместилище знаний… несуществующих… виртуальных объектов… информации. На ней хранятся… тексты, изображения… недвигающиеся и двигающиеся, звуки, музыка.

– Сколько информации она может хранить?

Как им объяснить, что такое шестнадцать гигабайт?

– Покажите какой-нибудь список… текст.

Старший мужчина повернул блюдо, что держал в руках. Я всмотрелась: это было нечто вроде планшета, четырехугольный экран в круглом резном корпусе. По экрану бежали ровные ряды знаков. Я прищурилась, определяя их размер и количество строк.

– Думаю, на эту флешку поместится около миллиона таких списков. Или… ну… около восьми часов движущегося изображения.

– Что такое час?

– День и ночь – двадцать четыре часа.

Они переглянулись. Позже я узнала, что нанья делят сутки точно так же: 24 часа по 60 минут по 60 секунд.

Еще долгое время Теи расспрашивала о моих вещах. Я говорила все свободнее: она то и дело поправляла меня, и правильные варианты словосочетаний мгновенно впечатывались в мозг. Я немного расслабилась и подумывала начать задавать свои вопросы. Но тут Бьоле спросил:

– Откуда ты пришла?

– Из Воронежа. Это поселение на закате, западе моего края, который называется Россия.

– Где он находится?

– Видите ли, я думаю, что моей страны в вашем мире нет. Расскажу вам, как это со мной произошло, случилось. Я живу в большом поселении, в нем живет больше миллиона человек. У нас есть электричество, и телефоны, и компьютеры, много всего, не такое как здесь. Мы перемещаемся по поселению в повозках, которые двигаются на… – нет, не туда, не время объяснять про бензин, – на энергии, которой у вас, может быть, нет. А между поселениями мы летаем на других повозках, много больше той, на которой меня привез Териваг, и ездим на огромных повозках по металлическим дорогам. Такое поселение называется город, не знаю, как это на языке нанья. Я была недалеко от города, в маленьком поселении, у родных людей. Я шла по дороге, и вдруг что-то произошло, случилось, у меня закружилась голова, стало темно в глазах, а когда я опять смогла видеть, то находилась в другом месте. Была другая погода, другая земля и… часть года. В России есть такие земли, их очень много, но они очень, очень далеко от Воронежа! И там были люди, которых в моем мире нет, – они дикие, они убивают животных острыми палками и едят сырое мясо. Мои далекие отцы так делали, много тысяч лет назад. Но не мои ровесники, понимаете? И эти люди два дня вели меня по степи, вы не знаете этого слова, им мы называем такую землю, ровную, без гор и деревьев. Они отдали меня другим людям, и один человек велел мне лечь наверху камня, и опять что-то случилось, и я пришла сюда.

Я робко смотрела по очереди на каждого из них. Они были бесстрастны. Старший спросил:

– Ты видела туман?

Я не сразу поняла. От его низкого голоса бросило в дрожь. Изумительно красивый язык, прекрасный голос. Я говорю, как нанья, и с каждой минутой все лучше – это восхитительно!

– Туман? Дым, облако, туман… Да, ветер поднял снег, получилось белое облако, я вошла внутрь него. И когда лежала в камне, облака упали, спустились низко.

Он будто бы не услышал, медленно поворачивал в руках свое блюдо. Теи спросила мягко:

– Если мы покажем тебе карту планеты, ты сможешь определить, твой это мир или нет?

– Конечно!

Она посмотрела куда-то за мою спину. Я обернулась. Несколько черных порталов в стене расширились, слились и появилось изображение размером с магистральный щит. Четырехугольное, как обычная карта мира, и в то же время слегка выпуклое, в непривычной проекции. Это была Земля… или нет? Я слезла со стула, подошла ближе. Очертания континентов не спутать – вот Евразия, Африка… Америки справа, а не слева от Евразии. С географией у меня получше, чем с физикой, и я сразу заметила, что береговая линия непривычна: все континенты как будто больше, чем надо, Чукотка соединена с Аляской, Сахалин с Японией, Британия с Европой, крупные острова расположены рядом с Флоридой, так что Мексиканский залив превратился во внутреннее море, между Мадагаскаром и Индостаном тоже множество островов. Гренландия и северное побережье Европы и Аляски белые. Это не рисунок, а фотоизображение, значит, белое – это снег. Его чуть больше, чем на привычных мне картах. Черного моря нет – так, озеро, на Средиземное тоже без слез не взглянешь. И все это наклонено под непривычным углом, так что Африка протянулась по оси северо-восток – юго-запад.

Меня осенила догадка. Это невозможно, нелепо… Вопросы вряд ли помогут определить, верна ли она. Такое обилие суши было на земле в период оледенения, двенадцать и больше тысяч лет назад. Но ледника-то на карте нет!..

– Теи, скажи, вот здесь, – я указала на Юкатан и Южную Америку, – здесь есть ваши постройки? Такие, треугольные? Где-то тут, не помню точно, должны быть ступенчатые здания.

– Да… – ответила она недоуменно.

Я показала на среднее течение Нила.

– А здесь?

– Здесь? Нет, здесь они не нужны.

Больше я ничего подходящего для опознания эпохи не смогла вспомнить. Странно, что эти воспоминания вообще всплыли на поверхность моего кипящего мозга. Похоже, Теи не только дала мне новые знания, но и что-то подправила в голове, которая теперь похожа на Солнце: снаружи раскалена и кипит, зато внутри все работает быстро и четко, как компьютер в НАСА.

Альтернативная история – не моя тема, и увлеклась я ею только потому, что Юра был заядлым альтернативщиком, читал специальную литературу, сидел на сайтах, где взрослые мужчины и женщины на полном серьезе пытаются определить истинное предназначение пирамид и доказать существование в древности высокоразвитой цивилизации инопланетян или атлантов. Меня все это не интересовало, но ради Юры я ознакомилась с несколькими работами, посмотрела три-четыре фильма о мегалитических постройках Египта, Ближнего Востока, Южной и Центральной Америки. Что-то в них было, но меня не зацепило. Я согласна, что Баальбек не построить даже ста тысячам рабов. Ну и что? Двадцать первый век на дворе, и лично мне абсолютно все равно, существовала ли Атлантида на самом деле.

Альтернативщики полагают, что американские пирамиды намного старше египетских, возведенных… не помню точно когда, но точно раньше, чем утверждает официальная история, то есть раньше третьего тысячелетия до нашей эры. Никогда не думала, что эти сведения мне понадобятся, но, раз видишь перед собой карту мира с северным полюсом в Гренландии, лучше их вспомнить!

Что касается смещенной береговой линии, тут я знаю чуть больше. Всегда любила научно-популярные фильмы и статьи об истории континентов, о климате и смене геологических эпох. У меня есть две зацепки. Во-первых, люди, которые вели меня к волшебному камню, были настоящими людьми. Не неандертальцы, не питекантропы какие-то. Обычные хомо сапиенс сапиенс, только невысокие и грязные. Значит, нижняя планка – около ста тысяч лет от настоящего. А если я встретила их на территории Европы, то планку можно поднять до сорока – сорока пяти тысяч лет¹. Второе – сухопутный мост между Евразией и Северной Америкой. Не уверена точно, но, кажется, мост этот перестал существовать около двенадцати тысяч лет назад. Или двенадцать тысяч лет до нашей эры? Число помню, точку отсчета нет. Правда, в школе меня учили, что в те далекие времена чуть не половина Америки и Сибири и почти вся Европа были скрыты под ледником².

– У меня есть предположение, версия, теория, – произнес мой высокий, ломающийся голос. Я откашлялась и поняла, что краснею, – произносить такое вслух стыдно даже перед самой собой. – Точнее, три варианта. Первый: я сошла с ума, и вы мне кажетесь, чудитесь. Вас не существует. Второй: я попала в другой, иной мир… Как это… находящийся рядом с нашим… параллельный. И есть еще один вариант: между вами и мной лежат двенадцать или больше тысяч лет. Я пришла из будущего. Я в очень глубоком, далеком прошлом своей планеты.

Нанья молчат. Взгляды двоих сошлись на старике, сидевшем в дальнем углу. Он мягко произнес:

– Что заставляет тебя так думать?

– В моем мире континенты выглядят не так. Воды больше, береговая линия выше. Суши между этими материками нет, здесь вода шириной, если правильно помню, около восьмидесяти километров. И я знаю, что так на планете было много тысяч лет назад. Уровень океана начал подниматься около двенадцати тысяч лет назад от моего времени.

Немая сцена. Потом старший мужчина растянул губы в неестественной улыбке. Его бледное лицо посинело еще больше.

– Териваг посчитал, что столько мутаций в ее генах могло накопиться примерно за сорок тысяч лет. Если даже она и дочь Аэля, Теи, то через тысячи поколений. Ее забросило к нам через туман из будущего. Понимаешь ли ты, какая это удача?

Его речь осталась бы мною не понятой, если бы не удивительно эффективная работа мозга, какой я прежде за собой не замечала. Со мной нанья говорили примитивным способом, стараясь употреблять самые простые сочетания существительных и глаголов. Между собой же они общались на ином языке, который мне так и не суждено было понять до конца. Чаще всего звуковая речь им просто не требовалась – они телепаты, а в мысленной беседе синтаксис не имеет значения, хватает образов. Если их разговорный язык и был некогда подобен нашему, то со временем под влиянием телепатии изменился. Синтаксис упростился, отпала необходимость в глаголах и одновременно появилась надобность в полусотне времен. Да и вообще, они на полмиллиона лет старше нашего вида, их эволюция ушла так далеко, что нам и представить невозможно. В их мозгу сформировались отделы, которых у нас нет и функции которых мы не в состоянии понять.

Однажды Юра дал мне прочесть научно-популярную книгу об эволюции человека. В ней многое объяснялось на примере обезьян. Оказывается, если шимпанзе может с легкостью манипулировать тремя предметами, к примеру, орехом, камнем-молотом и камнем-наковальней, то более примитивная обезьяна, какая-нибудь макака, на это не способна. Ее мозг просто не в состоянии держать в зоне внимания три объекта сразу. И ничего тут не поделаешь, она не видит дополнительных возможностей и никогда не увидит. Так вот я рядом с нанья – как макака рядом с академиком. Но есть в этом и положительный момент. В ту минуту, когда пожилой нанья произносил что-то про накопление и сорок тысяч лет, я своей примитивной интуицией поняла очень важную вещь: обезьянка им нравилась. Они находили, что обезьянка умна и мила. И мне надо на этом сыграть, это мой единственный шанс выжить, потому что академики в любой момент не задумываясь разложат меня на столе, разрежут живот и будут с исследовательским интересом рассуждать, почему у столь развитой макаки до сих пор не атрофировался аппендикс.

И, кстати, я не так уж примитивна, а прочитанные с подачи Юры книги, оказывается, могут помочь сохранить жизнь.

– Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите. Прошу простить, что не знаю, как к вам обращаться, уважаемый нанья, – сказала я как можно тверже. – Думаю, вы имеете в виду изменения в тех частицах моего тела, которые передают информацию от родителей к детям. Не знаю, как это будет на вашем языке. Столько маленьких изменений может накопиться в них за сорок тысяч лет.

Он шевельнул седыми бровями. Тихо произнес:

– Она совершенна. Вы видели ее мозг – он близок к идеалу. Как быстро она соображает, сколько знаний! А мы ведь ждали, что лулу вымрут через двадцать поколений!

– Великий Анту, нужно забрать ее воспоминания и исследовать мозг и тело, – сказал Бьоле.

Главный нанья медленно перевел на него взгляд.

– Ты ждешь, что я позволю умертвить доказательство моего триумфа? Живая она полезнее. Много ли ты получишь от беззвучных визуальных образов? У нее есть аналитические способности. И дело даже не в том, что она – далекий потомок лулу. Она знает наше будущее, об этом нужно думать!

Он поманил меня к себе. Я пересекла комнату и встала перед ним, сидящим: так мы были одного роста, смотрели друг другу в глаза, и я изо всех сил боролась с желанием упасть перед ним на колени. Он будто почувствовал (Не будто! Он действительно почувствовал!) и похлопал себя по бедру. Я уселась на пол у его ног, счастливая, как обезьянка, которую похвалил хозяин.

– Ты расскажешь нам о своем мире, Ксенья. Ответишь на наши вопросы.

– Вначале я расскажу вам одну историю, – пропела я. Думаете, что имеете дело с милым питомцем? А слышали ли вы о Шехерезаде? – Теи, подскажи, пожалуйста, как нанья называют искусство письменной речи? Литература, спасибо. В нашей литературе есть направление, которое называется научная фантастика. Это истории о будущем, которое придет, если наука и техника будут быстро развиваться. У нас есть история о человеке, который поехал убивать зверей. На охоту, спасибо, Теи. Он много работал, помогал своему другу стать правителем страны. Потом решил отдохнуть. Он отправился в далекое прошлое, на сто миллионов лет назад, чтобы убить огромного зверя, которые тогда жили на планете. Как вы их называете? Огромный зверь… динозавр. Человек, который заведовал охотой, показал ему тропу в лесу и сказал стрелять в тех животных, на которых он укажет. Охотник может убить в прошлом только то существо, которое и без него должно в этот час умереть. Нельзя трогать животных, на которых не покажет этот человек. Нельзя сходить с тропы. Наш охотник убил динозавра. Если бы не он, этого зверя скоро съел бы другой динозавр. Но когда охотник шел по тропе обратно, он наступил на крохотное животное с большими красивыми крыльями, как цветок. На бабочку. Ведущий его человек очень испугался. Охотник не понимал почему. Но когда он вернулся домой, оказалось, что его страной правит другой человек, не его друг. И даже их язык стал иным.

Я перевела дух и поставила себе пять за вольный пересказ. Отчаянно не хватало глаголов, я путалась во временах, но суть передать удалось.

– Хочу сказать, что мое появление – это случайность, которой, наверное, не должно быть. Если вы узнаете будущее, вы будете вести себя по-другому, не так, как если бы я не пришла. Вы измените будущее, и оно не наступит – такое, каким я его знаю. А если тогда вся тысячелетняя история моих родителей пойдет по-другому? И я не рожусь? И не появлюсь здесь?

– Парадокс, – сказал великий Анту. – Это остроумно, милая лулу, но такой парадокс неосуществим. Реальность нельзя изменить. Ты впервые появилась на этой планете сегодня. Через какое-то время ты исчезнешь, чтобы родиться много тысяч лет спустя, проживешь… сколько тебе лет?

– Двадцать семь.

– Они еще и живут в два раза дольше! Проживешь двадцать семь лет и исчезнешь вновь. Другого варианта реальности не будет.

– Навсегда? – переспросила я. – Я не смогу вернуться домой?

Он погладил меня по голове. Я схватила огромную руку, прижалась к ней щекой. В носу защекотало от непривычного запаха.

– Вероятность этого ничтожно мала. Но… все возможно. А теперь смирись с тем, что тебе придется рассказать нам все.

Я преданно смотрела на него, подняв голову.

– Я расскажу, великий Анту. Но и вы пообещайте, что ответите на все мои вопросы. У меня их не меньше, чем у вас! Вам нечего бояться – я в ваших руках и никогда не вернусь к своим…

– Будет так.

Он осторожно высвободил руку. Прошелестел, коснувшись меня, шелк его длинного платья. Великий Анту ушел. Я осталась сидеть, борясь с подступающими слезами. Только что я провела лучшие в своей жизни переговоры. И потеряла свое настоящее.

– Ксенья, хочешь выйти на солнце? – спросила Теи.

Безучастно я шла за ней, не глядя по сторонам. Мы вышли на палубу, и Теи подвела меня к самому краю. Только теперь, глянув вниз и потеряв равновесие под порывом холодного ветра, я поняла, отчего мне вчера было так плохо. Несколько тысяч метров над землей! Меня свалила горная болезнь. Почему же сейчас я ею не страдаю? Неужели вместе с мозгом Теи поправила еще и… Что там нужно изменить, чтобы организму хватало кислорода в подобных условиях? Объем легких? Состав крови? Я в ужасе поднесла к глазам руку, ожидая увидеть снежно-белую кожу и голубые ногти. Но нет, рука обычная, обгоревшая под вчерашним солнцем.

Всхлипнув, я прислонилась к перилам и расплакалась навзрыд. Великанша молча смотрела на меня, потом присела на корточки и что-то говорила, пыталась утешить. А я все рыдала, не могла и не хотела остановиться. Наступила реакция: психика не выдержала напряжения последних часов.

Теи села на ближайшую скамью, посадила меня себе на колени, как ребенка, и запела. В этой песне почти не было смысла. Слова переплетались, сливались, разлетались, кружились и сплетались вновь, и вместе с ними я то воспаряла к облакам, то плавно опускалась до самой земли, чтобы тут же взлететь на вершину блаженства. Слезы высохли; в душу снизошло спокойствие. Я прижалась лицом к огромной мягкой груди и, едва не засыпая, вдыхала ее нежнейший, тончайший аромат. Удивительно, такие большие люди – и такие безупречно прекрасные! В голове стало чисто и свежо, печаль ушла. Теи осторожно ссадила меня с колен. Я поерзала, устраиваясь поудобнее на скамье из металлических прутьев, рассчитанной совсем на другие ягодицы. Она положила руку мне на голову, защищая от солнца, что било в затылок. Я вновь могла думать и принялась закидывать Теи вопросами, на которые она без удовольствия, но обстоятельно отвечала.

3.

Так я поселилась в Высоком доме. Обезьянка выиграла эту битву, заслужила место подле нанья. Испугайся я при виде Теривага, будь скромнее, и он со своим напарником если не убил бы меня на каменном столе, то уж точно успел бы вскрыть заживо прежде, чем взял анализ крови. Со всех континентов кромлехи доставляют им людей, которые чем-либо отличаются от остальных. Нашедшие меня жители степи сами не имели дела с нанья, только слышали о живущих на небе больших белокожих существах. Меня они сочли одной из них – я же была выше их, светлее лицом и одета по-другому – и решили доставить к ближайшему месту телепортации, чтобы я вернулась к своим, тем более, что служители кромлеха могли щедро им заплатить.

Я называю этот способ перемещения телепортацией, поскольку наньянское слово, его обозначающее, не поддается переводу. Возможно, оно и не наньянское даже. Либо нанья позаимствовали его у какой-то иной цивилизации, либо оно просто настолько древнее, что первоначальное значение забылось.

Охраняющие кромлех люди в ожерельях из клыков выполняют приказ нанья и регулярно поставляют в лабораторию младенцев с необычными болезнями и взрослых, которые чем-либо выделяются из общей массы: слишком долго живут, слишком быстро выздоравливают, чересчур умны или непроходимо тупы. Сами они, конечно, не имеют понятия о том, какому делу служат. Может быть, именно из этой работы, преследующей исключительно научную цель и оставшейся загадочной для тех, кто ее выполняет, и родится позже ритуал жертвоприношения.

Для чего Териваг убивает людей и исследует их тела? Кем являются нанья, что считают себя вправе относиться к людям как к подопытным мышам? Я не успела спросить об этом Теи до того, как мне снова стало плохо. Однако, случайно или нет, мне уже удалось угадать истину.

…Сейчас, полутора годами позднее, лежа под внушающим ужас небом Европы, я осознаю, какими светлыми были месяцы, проведенные рядом с нанья. Остались в прошлом растерянность, и страх, и тоска по дому. Со слезами и смехом вспоминаю, как едва не сошла с ума, стараясь осознать жуткую правду: что я и есть продукт экспериментов древних богов. Тогда меня почти не удивило инопланетное происхождение нанья, намного сложнее было свыкнуться с тем, что я попала в собственное, совсем незнакомое прошлое. Постепенно, на протяжении всех этих месяцев, передо мною вырисовывалась величественная картина реальности, о которой большинство людей двадцать первого века (увижу ли я их когда-нибудь?) даже не догадывается. Что тут творится, в прошлом! Мимо самого интересного я, к счастью, пролетела в тумане, и мне нравится думать о тех неприятностях, которые в будущем ожидают Бероэса. А неприятности ему обеспечены, он сам об этом постарается! Я смеюсь, глядя сквозь кроны деревьев в небо, где знакомые созвездия еще не похожи на самих себя. Аэль просыпается, поворачивается ко мне. «Все спокойно, спи!» – шепчу я, и он тут же уходит в сон…

Это очень страшно, когда сказка становится реальностью. Излюбленный сюжет желтых телеканалов оказался правдой. Но еще долгое время я, рыжеволосая лулу, любимица великого Анту, не могла поверить, что живу среди богов – тех самых, что были повелителями Земли задолго до того, как люди научились писать. Это не может быть правдой, это не может быть на самом деле! Честное слово, пару раз я собиралась кинуться вниз головой с парапета Высокого дома и этим доказать, что он лишь галлюцинация. Остановил меня не столько страх смерти, сколько любопытство. Если нанья действительно существуют, то я единственная из семи миллиардов своих современников знаю всю правду о прошлом!

В этом месте рассуждений у меня каждый раз возникало, да и до сих пор возникает сомнение: а наше ли это прошлое? Вдруг это параллельный мир, не настоящая Земля? Отец Анту однажды обронил, что живых миров множество и есть по меньшей мере две планеты – копии Земли не только по основным показателям: размерам, массе, удаленности от звезды, составу атмосферы, – но и по формам жизни. И все же я видела карту планеты, над которой парит Высокий дом, и, если принять, что выводы некоторых современных мне исследователей верны, то сомнений быть не может никаких. Я на Земле. За сорок или даже больше тысяч лет до собственного рождения.

В первый же день я заболела. Волшебная песня Теи помогла лишь на пару часов. Она поспешила. Мне следовало постепенно привыкать к новому языку и к новым возможностям мозга. Ей действительно пришлось, уж не знаю каким образом, изменить его структуру, иначе я просто не смогла бы понимать язык нанья, не смогла бы связать двух слов на нем. Увидев, что я на удивление хорошо справляюсь, она решила сразу провести допрос. Что будет дальше, ее не волновало. Предполагалось, что после допроса меня заберет Териваг. А вместо этого великий Анту, правитель Высокого дома, взял меня под свою защиту. Жаль, ему не хватило чуткости, чтобы вовремя остановить беседу. Мой подстегиваемый стрессом перенапрягшийся мозг вскипел, и на несколько дней я погрузилась в пучину бреда. Впрочем, чему удивляться! Сколько попугайчиков и морских свинок гибнет у нас от внезапного испуга, переохлаждения или голода! Я для нанья – как редкий экземпляр того же попугайчика: ценное животное, но животное же!

Однако теперь Теи прекрасно обо мне заботилась. Как бы далеко ни ушли от нас нанья, их женщины сохранили остатки материнского инстинкта и способность к сочувствию. Ведь Теи вовсе не обязательно было искать платье для лулу, которая скоро должна умереть. Выдала бы какую-нибудь простыню, и сойдет на несколько часов. А она слетала на землю, в поселок работников-лулу, и велела сшить одежду.

В бреду я все порывалась встать и почистить зубы. Мозг отчего-то зацепился за этот пунктик и рождал безумные образы, которые мучили и мучили меня: то я обнаруживала у себя бивни мамонта, то с ужасом ощущала, как из верхней челюсти со скрипом вырастают клыки саблезубого тигра. Снизойдя к моим стенаниям, Теи еще раз спустилась в поселок лулу и привезла оттуда набор тонких расщепленных палочек, которыми местные люди выковыривают остатки еды из зубов. Сами нанья давным-давно избавились от всех стоматологических проблем. Они вообще, кажется, ничем не болеют. И моются они раз в месяц, и едят раз в несколько суток. Зато сколько едят! Фрукты и овощи поглощают за обедом сотнями штук (впрочем, учитывая размеры плодов местных культурных растений, это неудивительно), жареную и вареную рыбу, моллюсков – килограммами и запивают все это кувшинами кислого вина, подслащенного медом. Несколько племен лулу живут в лесах только для того, чтобы собирать орехи к столу нанья. Зато мяса на столе почти не встретишь. Специально для меня запекают какую-нибудь лесную птицу или поросенка, да и то не чаще раза в месяц. Первое время Теи пыталась приучить меня есть насекомых (нанья их очень любят), но в конце концов смирилась с тем, что для меня это неприемлемо.

Четыре дня я провела в забытьи и еще неделю потом пролежала в огромной кровати. Сражение со стрессом окончилось моей победой: мозг адаптировался, не только ничего не потерял, но и приобрел новые качества, о которых прежде я не могла и мечтать. Отныне все, что я видела и слышала, запоминалось с первого раза, укладывалось на специальные полочки в голове и извлекалось по первому требованию. Книги нанья, впрочем, так и остались для меня загадкой. Мне позволялось читать все что захочу, вот только разобраться в них я чаще всего не могла. У нанья столько понятий, о которых мы не имеем представления! Платон вряд ли понял бы что-нибудь в аэродинамике или там, не знаю, в теории струн; местным лулу никогда не объяснишь, что такое гуманизм; как ни увеличивай емкость мозга, мне не понять философию нанья. Для этого надо прожить среди них хотя бы десяток лет, да и то многое останется тайной за семью печатями. Вместе с тем у меня часто возникает ощущение, что и боги не способны разобраться в истории, которую я им рассказываю. Они хорошо знакомы с физиологией лулу, а психология до сего дня, кажется, мало их интересовала. Тем более что я веду речь о том, что только будет, и в их больших головах это будущее укладывается с трудом.

Но все это было еще впереди, а пока наступил день, когда я сползла с кровати, набросила на плечи накидку из коричневых шкурок зверька, наверняка вымершего задолго до моего рождения, и вышла на палубу. Буду называть эти открытые площадки палубами, раз уж Высокий дом в каком-то смысле корабль. Их тут девять, самая широкая – на восьмом уровне, где, как объяснила Теи, живут она, Бьоле и кто-то еще. Верхний, девятый уровень – покои великого Анту. Никому не разрешено подниматься туда без предупреждения.

Не знаю, из чего построено это чудо инопланетной мысли и какая энергия вот уже пятьдесят тысяч лет позволяет ему жить. Высокий дом с самого начала не пришелся мне по душе. Приятно ли карлику оказаться в жилище великана? Все очень большое, громоздкое, любое бытовое действие становится испытанием, и постоянно опасаешься, что кто-нибудь между делом придавит тебя как букашку. Не нравится мне и любовь нанья к цветным металлам. Все, что можно, у них сделано из золота, серебра или меди: посуда, сантехника, даже их супернавороченные гаджеты. Мебель и стены тоже позолочены или инкрустированы золотом. В общем, все блестит и сверкает, и все очень тяжелое и неудобное для маленькой Ксеньи.

Но ходить босиком по полу Высокого дома приятно. Он теплый и мягкий, как линолеум. Двери открываются бесшумно. Первые дни меня это смущало, ведь в голове накрепко засела созданная фантастическими фильмами убежденность, что технологии будущего немыслимы без звуковых эффектов. Я подсознательно ожидала, чтобы двери будут отодвигаться передо мною с шипением, при включении света раздастся звон, а бортовой компьютер заговорит женским голосом. Ничего этого нет, и никакого бортового компьютера не видно. Здесь очень тихо, спокойно. При этом нанья не бывает скучно. Судя по рассказам Теи, они постоянно чем-то заняты, две трети года бодрствуют, а потом на несколько месяцев ложатся спать.

Я вышла на палубу, приблизилась к парапету. Было раннее утро, солнце только показалось из-за моря, прочертило в нем короткую красную линию. Я положила руки на перила, осторожно заглянула вниз. На земле была еще ночь, и была эта земля очень-очень далеко. Как на карте, лежало подо мной юго-восточное побережье Индостана, дугой уходящее за горизонт. Светились узкие полоски пляжей между серым океаном и черными многоугольниками лесов. Извивистые реки прятались в ночи, и выдавали их лишь светлые пятна песчаных отмелей. Под кораблем плыло серебристое облако, на несколько минут закрыло землю дымкой. На какой же мы высоте? Километров семь-восемь, наверно, из иллюминатора самолета я видела точно такую же картину. То-то опять не хватает воздуха! Хозяева совсем обо мне не думают! Что было толку адаптировать меня к небольшой высоте, если при очередном подъеме низкое атмосферное давление меня прикончит?

Я побежала к двери. С каждым шагом дышать становилось все труднее. Корабль будто бы постепенно сбрасывал с себя защитную оболочку, позволяя проникать на палубу ледяному разреженному воздуху многокилометровой высоты, которого человеку долго не выдержать. Задыхаясь, дрожа в потоке жестокого ветра, я преодолела большую часть пространства, отделяющего парапет от закрытых помещений, как вдруг тусклый оранжево-розовый блеск привлек мое внимание. Справа, у сияющей в лучах рассвета желтой стены стояло несколько каменных саркофагов, украшенных узорами из золотых пластин. Никогда не видела, как рассвет играет на золоте. Это было настолько красиво, что я сбилась с курса и подошла к ближайшему саркофагу, приподнялась на цыпочки, положила руки на холодный борт, а подбородок на руки и заглянула внутрь. В темном отполированном камне лежал великан. Лежал уверенно, как фараон, вытянув руки вдоль могучего тела. Крупный нос с царственным высокомерием смотрел в небо. Шевелились глаза под синими веками, мощная грудь едва заметно поднималась и опускалась. Великан спал, с наслаждением вдыхая пустой воздух. Кислородное голодание ему явно не грозило.

В несколько отчаянных прыжков я добралась до двери и влетела внутрь. Легкие сжались в комок, волосы на всем теле встали дыбом. Согнувшись пополам, я захлебывалась густым теплым воздухом и цеплялась за стену. Откуда-то выбежала Теи, налетела как наседка, запутав меня в подоле платья. Присела на корточки, схватила за плечи.

– Ксенья! Ты ушла не спросив! Тебе нельзя наружу, там спит Льесте!

Я прохрипела:

– Знаю уже, видела!

– Долго ты там пробыла?

– Минут семь.

– Именно сейчас, когда Высокий дом поднялся и упало давление!

– Не переживай так, со мной все в порядке. И я не разбудила его.

Она дернула рукой:

– Конечно, нет. Нелегко разбудить заснувшего нанья.

Когда мы шли в ее комнаты, я спросила:

– А почему на палубе давление ниже, чем в помещениях?

– На палубе сейчас идеальное давление для сна. Оно было идеальным и для бодрствования наших родителей. Но великий Анту считает, что нам полезнее жить в естественных условиях этой планеты.

В языке нанья как минимум пять слов, обозначающих сон, и сейчас Теи употребила то из них, что не имеет прямого отношения к состоянию, которое называем сном мы. Оно означает «истинная жизнь» или «с той стороны от черты реальности»… Ну, очень мало у них понятий, которые можно перевести одним словом!

– На вашей планете другое давление? Тогда понятно, почему вы такие крупные. А ваша планета больше Земли или меньше?

– Давай договоримся так, – сказала Теи, садясь в деревянное кресло, – шесть дней я спрашиваю тебя, шесть дней ты меня. Сегодня мой день.

Ее комнаты – как келья монашки. Пустые светлые стены, ни ковров, ни картин, ни женских безделушек. Три массивных деревянных кресла, сделанных с большим искусством, стол из неизвестного материала, на столе два загадочных прибора и круглый золотой планшет-свиток. Интересно, а аналог интернета у них имеется?

Я ответила:

– Согласна. Но одно все-таки спрошу сегодня: почему именно ты меня расспрашиваешь? Не сам великий Анту, ни кто-то другой?

– Я его ученица и преемница в каком-то смысле. Отец великого Анту создал лулу, и с тех пор мы следим за эволюцией вида. Я с детства помогаю ему. Кому же, как не мне, беседовать с потомком нашего человека?

Как всегда, мне понадобилось время, чтобы переварить услышанное.

– Что значит – создал лулу? Нас никто не создавал, мы произошли от обезьяны без посторонней помощи. Так меня учили.

– Вот как? Вы, значит, забыли своих отцов. Постараемся выяснить, как это произошло.

Она вызвала видеокамеру (в жизни бы не догадалась, что это спустившееся с потолка изысканное серебряное украшение – на самом деле сложный механизм) и села у стола. Указала мне на другое кресло. Я забралась в него, поджала ноги.

Прежде чем начать расспросы, Теи обложила мою голову разноцветными каменными присосками, выглядевшими как изящные камеи. Никаких проводов не было, но она сказала, что работа моего мозга теперь будет регистрироваться. Мой рассказ и поведение фиксируются несколькими способами, постоянно отслеживаются электрическая и гормональная активность мозга и множество других параметров.

Я уже собралась продолжить креационистский спор, но оказалось, у Теи разработан план занятий, и первое посвящено было истории человечества. Вернее, той версии истории, которой придерживаются мои современники.

Я плохо представляла себе и до сих пор не представляю, как вообще возможно одному человеку передать кому-то полную информацию о своей культуре. Мои видение собственного мира крайне отрывочно и субъективно. Я не ученый, юридическое образование в этом деле не помощник, тем более, что и студенткой я была нерадивой. В моем сознании некоторое количество фактов перемешано с кашей из противоречивых преданий, предрассудков, идеологий, научных и псевдонаучных гипотез. Причем даже те убеждения, в которых я уверена, могут на самом деле не иметь отношения к реальности. Реальность мне неведома; как и все семь миллиардов землян, я витаю в облаках воображения, в центре своего собственного мирка, который почти не соприкасается с настоящей Землей.

С рефлексией у лулу Теи столкнулась впервые и была вынуждена внести коррективы в свой план. Она уже нарисовала некую приблизительную модель мира, из которого я пришла, и на первом же занятии оказалось, что эта модель никуда не годится. После того, как я поделилась с нею несколькими версиями происхождения жизни, ей пришлось значительно расширить список вопросов, которые требовалось задать. А передо мною впервые раскрылась многослойная глубина собственных представлений о мире, в котором я живу, и я поразилась, почему ни меня, ни других она никогда не волновала. Удивительно, как много всего я знаю, и удивительно, до чего неточно! Ни в одном своем ответе на вопросы нанья я не могу быть уверена на сто процентов. Даже об известных со школы константах ничего внятного не могу рассказать. Число пи приблизительно равно 3,14, но что такое пи и откуда взялось? Есть астрономическая единица, и есть парсек – это одно и то же или нет? Подобная информация простому человеку не нужна. Если вдруг понадобится, он заглянет в Википедию. И зачем ему знать, как появилась планета, как возник он сам? Я-то думала, что мне эти темы интересны, читала об этом книги, смотрела фильмы. Вот результат – ничего не помню, а Википедии еще не существует.

Мы живем иллюзиями, думала я, рассказывая Теи о вымирании динозавров. Способы документальной фиксации событий появились лишь недавно, и даже они не мешают нашей фантазии создавать мифы вокруг самого недавнего прошлого. Если же временно забыть об истории, то становится еще страшнее. Физика и астрофизика – сплошные вопросы. Биология – нате вам теорию эволюции, которую сами биологи считают полностью доказанной и которую тем не менее миллиарды людей не признают. Культура – боязно начинать о ней разговор. Человек палеолита рисует бизонов в пещерах и вешает раковины на шнурок из бизоньей жилы, а через сорок тысяч лет одних только жанров живописи будет под сотню. Нет ничего незыблемого, на что я могу опереться. Вся моя жизнь ничем не лучше сна.

Теи чувствовала мою растерянность, но не поддавалась ей. Обилие информации ее только радовало, а степень достоверности будто и не имела значения. Предаваясь в душе унынию, я тем не менее успела рассказать официальную версию истории от Большого взрыва до средневековья. Это заняло четырнадцать часов, притом что мы не углублялись в религию и лишь однажды коснулись библейской версии происхождения мира. Помимо автоматической фиксации мой речи Теи использовала для заметок и обычное письмо: не выпускала из рук инструмент вроде карандаша, а записи вела на пальмовых листьях. Я тоже взяла лист и карандаш и по ходу беседы записывала возникающие у меня вопросы. К ночи их накопилось около пятидесяти. Да, я любопытна. Мне хочется знать даже то, что никогда не пригодится. Только поэтому я и дотянула в институте до диплома: все преподаватели знали и по-своему ценили настырную Самойлову, которая на каждой лекции задает кучу нужных и ненужных вопросов и, даже защищая слабенькую курсовую, ухитряется больше спрашивать, чем отвечать. При этом лишь совсем недавно, год-два назад, я научилась анализировать получаемую информацию, делать выводы и использовать их в своих интересах. И все равно мне до сих пор не важно зачем – мне важно как. Отец Анту говорит, любопытство скорее всего и есть то качество, которое позволило лулу подняться так высоко.

А в тот день Теи оставила меня в покое только тогда, когда я в десятый раз зевнула.

– Бедняжка! Вы же спите каждые сутки, никак не могу к этому привыкнуть, – сочувственно пропела она и отпустила меня.

Так оно и шло. День сменялся ночью, следующий день – следующей ночью. Постепенно и у Теи, и у меня вырисовывались смутные силуэты чужих миров – расплывчатые, неустойчивые и невероятные. И, как ни странно, ей было легче поверить. Нанья живут тысячелетия. Это учит их доверять себе, своим ощущениям. Для них не существует чудес, поэтому они легче нас принимают необъяснимое, зная, что обязательно найдут разгадку. Наша наука делает первые шаги и многое пока не может объяснить; знания нанья о Вселенной максимально полны. Большинство людей – мистики. Не в состоянии понять многих явлений природы, они готовы поверить в их непознаваемость либо объясняют все божественным вмешательством. Нанья материалисты, однако их представления о мире, в котором они живут, настолько отличны от человеческих, что их-то как раз с непривычки легко принять за настоящих мистиков. И дело не только в интеллекте и эрудиции! Даже физиология позволяет им знать больше, чем когда-либо сможет человек. К примеру, их глаза воспринимают более широкий диапазон волн. Нанья видят плывущих на большой глубине китов, не щурясь глядят на солнце, невооруженным глазом наблюдают работу огромных машин на Луне. Могут взглядом призвать к себе птицу, мысленным приказом заставить меня подойти или отправить прочь, испугать или обворожить. Тут уже разгадка не в глазах. Подозреваю, что на телепатию работает целый специальный отдел головного мозга – не зря же у них такие вытянутые черепа, в них все устроено куда сложней, чем у нас!

А у новорожденных нанья голова круглая! Помня, что онтогенез повторяет филогенез, рискну предположить: способность к телепатии появилась у моих хозяев не очень давно – по их собственным меркам, конечно. И вот кстати еще интересное соображение. По словам Теи, нанья как вид возникли на полмиллиона земных лет раньше человека. Но ведь если они живут по десять тысяч лет и новое поколение сменяет старое не чаще, чем через девять тысяч, то по числу поколений человечество, пожалуй, их опередило. В таком случае, при условии, что течение нашей эволюции хотя бы в общих чертах совпадает с эволюцией нанья, стремительный прогресс Нового времени – вовсе не аномалия, как полагает Теи, а переход на новый уровень, приближение к опередившим нас братьям по разуму, повторное воплощение того же сценария.

Надо будет поделиться этой мыслью с Теи. Только стоит уточнить сначала, кого она называет «видом нанья». Потому что ведь люди на Земле существовали и до появления вида «человек разумный», и вообще это деление на «разумный» и «не совсем разумный» более чем условно, – так, может, и на родине моих хозяев успешная цивилизация возникла задолго до того, как ее представители обрели мощный мозг, телепатию и долголетие? Может, гордое имя нанья совсем еще молодо?

Думаю об этом и сама себе поражаюсь. Ведь я не верю в нанья, в Высокий дом и в Теи. Я-то как раз законченная рационалистка и вынуждена признать: сумасшествие – наиболее простое объяснение тому, что со мной произошло.

Ну, может, не совсем сумасшествие. Может, это сон. Галлюцинация. Может, я умираю, и все эти две с лишним недели, проведенные якобы в прошлом, на самом деле умещаются в последней секунде жизни моего коллапсирующего сознания. На эту версию косвенным образом работает и то, что я теперь совершенно не представляю себе настоящее. То есть, предположим, все правда и я действительно попала в далекое прошлое. А что тогда произошло с настоящим? Как ни пытаюсь разогнать воображение, могу себе представить только один вариант строения времени: реален лишь миг настоящего, а прошлое и будущее существуют исключительно в нашем сознании. Теория относительности вроде утверждает другое, но я никогда ее не понимала, и вообще – теории теориями, а я живу, опираясь на собственный опыт, который знает одно: вот он, момент настоящего, когда я могу ощущать тепло солнца, вкус еды, могу ущипнуть себя или говорить с другим живым существом. Нельзя протянуть руку и вытащить вещь из прошлого, например, забрать любимую куклу из мая 1993 года, за день до того, как я ее забыла в поезде на пути в Нижневартовск. Не получится заглянуть в будущее и увидеть, какую новую девушку нашел себе Юрка. В материальном мире их нет. Мир там, где я. Мир – это я. И если я, Ксюша Самойлова, каким-то образом провалилась в прошлое, то теперь оно и является настоящим. Истинное же настоящее застыло в том самом моменте восьмого декабря 2017 года, когда я вошла в туман, а сместившееся по оси времени будущее теперь возможно тоже только до этого момента. А дальше…

Дальше ничего нет. Это – возраст моей Вселенной. Возраст, которого я даже не знаю точно: то ли сорок, то ли больше, а может, и меньше тысяч лет.

Если же мир вовсе не замер из-за того, что я из него ушла, если прошлое объективно существует, как доказывают мне все органы чувств, то, ясное дело, будущее существует тоже и постепенно воплощается в настоящем. Воронеж и Казань, баба Таня, дядя Лева, Юра, Люда – все они встретили новый 2014-й год. Работают, смотрят телевизор, читают газеты. Мои родители каждый день звонят в полицию Воронежской области с вопросом, нет ли сведений о пропавшей без вести дочери. Расплачиваются за мою квартиру…

О господи, ипотека!.. Ну, до чего же мне не повезло! Какую тяжесть я повесила на папу с мамой! Они же не справятся! Невыносимо об этом думать. Уж лучше бы я действительно умерла… Хотя нет, та же фигня получается. Сумасшествие или летаргический сон точно так же вешают тяжкий груз на плечи родителей…

В общем, если я еще не спятила, то спячу сейчас, от этих мыслей! Снова страшно – теперь не за себя, за близких. Эта боль еще пронзительней и еще безнадежней, чем та, после расставания с Юрой. И ничего не сделаешь, никуда не уйдешь, даже смерть не станет выходом.

Ничего не изменится от переживаний, а значит, переживать не стоит. Применю ту же технику, что тогда, после расставания с Юрой: разделю чуства и мысли. Нанья дали мне способность быстрее думать и лучше запоминать, вот и использую ее себе во благо. А эмоции – бесполезны. Нужно научиться не тратить на них энергию моего усовершенствованного мозга. Остается одно: терпеть и надеяться. Надеяться вопреки всему: здравому смыслу, моей невезучести, неспособности поверить в чудо. Надеяться и жить в раздражающе неправильном и невыносимо реальном настоящем, где над моей планетой висят чужие космические корабли, а на месте родного города ничего нет. В настоящем, где нет хлеба, чая, шоколада, мартини. Где люди дики, животные огромны и воздух незнакомо пахнет. Все это настолько странно, что я изумляюсь на каждом шагу и с каждым днем все меньше тоскую по прошлому… то есть будущему… то есть… Совсем запуталась. По своей прошлой жизни тоскую все меньше! Она же никуда не делась, остановилась и ждет, когда я вернусь из этого абсурда и можно будет снова играть вечерними электрическими огнями, подмигивать скайпом, танцевать дразнящую сальсу… Она будет ждать сколько понадобится, хоть сорок тысяч лет! А значит, я могу спокойно есть незнакомые фрукты и вести беседы с белокожими инопланетянами.

Великий Анту, когда призвал меня к себе через несколько дней, сразу сказал, что моя история лулу – лучшее из всего, что он только мог себе вообразить. Впрочем, достижения человечества его интересовали мало – в этом он полагался на Теи. Он расспрашивал меня о богах, желая выяснить, что ожидает нанья.

– Я попрошу тебя, Ксенья, ничего не рассказывать о будущем Льесте, Бьоле и другим нанья, живущим вместе с нами. Только я и Теи должны знать. Можешь также отвечать на вопросы Теривага, если он спросит. Ты поняла?

– Поняла, великий Анту. Не скажу им ничего.

– Так ты говоришь, что у вас один бог, которого никто не видел и который настолько велик, что повелевает всей Вселенной?

– Это бог христиан и мусульман. Есть еще Будда, о котором я мало знаю. Кажется, он был когда-то человеком, пока ему не открылась божественная истина. Не знаю, где он живет и насколько широки его полномочия.

Слов «бог», «божественный», «религия» я в своем новом лексиконе не нашла. Великому Анту пришлось учить меня им. Эти понятия он позаимствовал из какого-то другого языка, поскольку у нанья их не существует, либо были, да сплыли.

– Еще есть индуизм. Эта религия возникнет на земле, на которой мы находимся. В ней, говорят, пятьдесят тысяч богов, полубогов и других сверхъестественных существ. Это четыре основные религии, у каждой сотни миллионов последователей, которые верят в свое и не признают чужого. И, конечно, у многих народов до сих пор сохранились их древние верования со своими обрядами.

– Сотни миллионов… – задумчиво повторил великий Анту. – В это трудно поверить. Мы тоже некогда через такое проходили, но до сего дня мне не приходилось смотреть на это, как на живую реальность. Как планета способна прокормить столько людей?

– Но ведь мы же не охотимся. У нас есть земледелие и скотоводство. Мы специально разводим крупных животных, птицу, рыбу и растим… как это по-вашему… траву, злаки, из которых делаем хлеб – питательную пищу.

Великий Анту сделал пометку на листе – напомнить Теи уточнить данные о еде лулу.

– Ты рассказывала Теи о древних богах, которые мало походят на вашего современного бога. Они ближе к людям?

– Ближе. Пожалуй, древние верили, что в еще более далеком прошлом эти боги жили среди них.

– И что же с ними случилось? Куда они пропали?

– Они не пропадали. Люди верили, что боги некогда правили и сражались на земле, а потом переселились на далекую гору, или на небо, или под землю, и с тех пор смотрят на людей со стороны и лишь время от времени посещают их, чтобы оказать помощь или наказать. Мне сложно сказать о них что-то однозначное. Сохранились мифы разных времен. Несколько вариантов одной и той же истории наглядно демонстрируют, как менялись человеческие представления о богах, как народы заимствовали друг у друга персонажей, как страх перед непонятными природными стихиями преображался в восхищение стройностью и порядком, царящими во Вселенной. Я не верю, что старые мифы описывают события, которые действительно некогда происходили. Скорее они лишь отражение человеческого духовного опыта.

– Есть ли письменные свидетельства, что боги действительно появлялись среди людей?

– Всего несколько, и их подлинность многими оспаривается. Некоторые из них относятся уже к моему времени, но я не знаю, прибавляет ли это им достоверности. В исторических хрониках упоминаются также необычные явления в небе: появление светящихся шаров, крестов, ангелов.

– На этой планете и без нас хватает светящихся шаров, – проговорил он. – Что такое ангелы?

– Это посланники бога. У них обличье людей, но они бестелесны, состоят из света. Иногда их изображают с крыльями. Они приходили к некоторым героям библейских и более поздних историй, чтобы по воле бога предупредить о чем-то или что-то приказать.

– А ваш христианский бог к вам собственной персоной не являлся?

– Древним евреям являлся, и то не в человеческом обличье, а в виде огненного столба, или горящего куста, или голоса… Библию я читала давно и многого не помню, а что помню, то могу перепутать. Был там такой писатель по имени Иоанн, который создал Апокалипсис – предсказание о конце света. Что-то там было о том, как ангелы явились к нему на огненной колеснице, взяли на небо и показали, каким будет конец мира³. Подробностей не помню, но нарисованная им картина вполне могла быть рождена во сне. То есть нельзя определить, действительно ли он общался с какими-то сверхъестественными существами, была ли огненная колесница инопланетным кораблем. Официальная наука не считает Библию источником, заслуживающим доверия. Она вообще отрицает бога.

Великий Анту долго молчал, рисовал на листе квадраты. Сказал:

– Расскажи, как вы представляете себе сегодняшний день. Что было за сорок тысяч лет до вашего двадцать первого века?

– Примерно сейчас или на несколько тысяч лет раньше человек двинулся из северо-восточной Африки вдоль побережья на восток, чтобы заселить Евразию, Океанию и Австралию. Возможно, как раз сегодня племена из Передней Азии идут на север и северо-запад, обживают Европу. За океан, в Америку люди проникнут только через двадцать пять тысяч лет. Сегодня существуют и другие виды человека помимо хомо сапиенс сапиенс. Мы зовем их неандертальцами и денисовцами по названиям местностей, где были впервые найдены их останки. А где-то на островах к востоку от Индостана живет особый карликовый вид человека⁴. Все они исчезнут за двадцать пять – тридцать тысяч лет до моего настоящего. Современный человек расселится по всему миру, кроме Антарктиды. От сегодняшних людей остались каменные и костяные наконечники стрел и копий, рисунки в пещерах – кстати, прекрасные картины, восхищающие моих современников, – каменные и деревянные статуэтки, как правило, изображающие зверей и полных женщин. Наши ученые говорят, это свидетельствует о существовании у них сложных ритуалов, объектов поклонения, представлений о жизни после смерти. Но никаких нанья, никаких богов не существует. Люди верят в бесплотных могущественных духов, поклоняются душам своих предков или тотемам – животным, от которых, как они думают, ведут свой род. Еще нет культуры, не созданы даже самые примитивные мифы и сказки. Сознание только-только зарождается, и человечество схоже с младенцем – ни ума, ни знаний.

Между Высоким домом и океаном с криками носятся чайки. Солнечный свет отражается от стен и пола. Здесь зима, но солнце очень активно. Мне не хватает темных очков, приходится щуриться и перемещаться вместе с табуретом следом за жалкой тенью стены. Великий Анту опять задумался, устремил взгляд вдаль, на сверкающую поверхность океана. Его интересуют мои знания и мысли, зато к потребностям моим он совершенно равнодушен. Это отрешение ученого, который за большим не видит малого. Сегодня он хотя бы ясно формулирует вопросы, а вчера и позавчера я не могла понять, о чем он спрашивает. Мышление нанья не похоже на наше. Мы мыслим шаблонами, видим мир в отдельных деталях и не умеем составить о нем полной, многомерной картины. Нанья, напротив, существуют в подлинной реальности – бесконечно сложной, полной явлений и энергий, о которых мы не догадываемся. Я – червяк, ползающий в двух измерениях и не способный преодолеть вертикальную стену; великий Анту – птица, для которой и Гималаи не преграда. Ему приходится делать усилие, чтобы снизойти до моего уровня. Он по многу часов держит меня при себе, не отпуская в туалет, не разрешая есть и раз за разом заставляя рассказывать одно и то же. Его раздражает, что я пьянею от прозрачного сухого вина, которое на нанья не оказывает веселящего эффекта, хотя они пьют его круглыми сутками. Иногда он смотрит на меня как на какую-нибудь гусеницу, и на его выразительном лице читается: «Почему я разговариваю с этой дурочкой?» И все же я люблю его. Если бы мне нужен был бог, я бы выбрала великого Анту. Он добр и благороден, милосерден и справедлив. Никто не говорил мне об этом, но разве может быть иначе? Разве может существо с таким взглядом, с таким голосом быть злым? В нем есть поистине божественное величие, которого я прежде не могла себе вообразить в живом человеке. В моем мире нет непререкаемых авторитетов, и мне просто невозможно представить, каким должен быть тот, перед кем другие могли бы встать на колени. Перед великим Анту я встану. Сделаю все, что он велит. Буду ему верной рабыней, если захочет, лишь бы он был мною доволен!

Он не хочет. Он задумчиво смотрит на меня, подперев подбородок голубоватой ладонью, и сухо спрашивает:

– Где ты видела эти статуэтки, наконечники и прочие древние вещи?

– По телевизору и в музеях, – отвечаю я.

– Они переходили у вас от родителей к детям?

– Это невозможно. За такое время ничего не сохранится. Их находят в земле. Есть такие люди – археологи, они раскапывают остатки древних сооружений, старые могилы, ищут все, что осталось от прежних эпох. У них разработаны точные методы датировки найденных вещей – такие вещи по-нашему называются артефакты.

– Что за методы?

Понятия не имею, как объяснять про радиоуглеродное датирование, совсем в этом не разбираюсь. Но он смотрит на меня. Я должна отвечать. Запинаясь, путаясь в словах, то и дело начиная сначала, говорю:

– В живой материи содержится вещество, которое сохраняется и после смерти в течение примерно сорока тысяч лет. По количеству оставшегося вещества можно с большой точностью определить время, когда это существо или растение жило.

– Но как определить возраст постройки из камня или глины?

– По тем же живым остаткам, найденным рядом, углям костра, костям. Я плохо знакома с этой темой, великий Анту. Нам с тобой повезло, что я вообще об этом знаю! История интересует далеко не всех моих современников.

Под его взглядом я съеживаюсь и опускаю голову. Не понять, о чем он думает, что за странное выражение на его лице. Может быть, его коробят слова «нам с тобой»? Где я, и где он! Однако я сказала так специально. Это моя тактика: не дать им понять, как я перед ними благоговею. Я стараюсь быть настолько независимой, насколько это возможно. Мне кажется, это единственный способ сохранить себя, свое крохотное глупое «я».

Тень прижалась к стене. Настал полдень. Еще час на палубе, и индийское солнце сожжет меня до волдырей. Моему собеседнику свет и жара нипочем, он принимает какие-то ферменты для защиты от ультрафиолета. Мне их не дают, они рассчитаны на физиологию нанья. Прежде чем великий Анту задал следующий вопрос, я взмолилась:

– Пожалуйста, дай мне отдохнуть! Я устала, здесь очень жарко! Сегодня шестой день, как вы меня мучаете, и у меня не осталось сил. Прошу тебя, позволь мне побывать внизу. Я так хочу походить по земле!

Появился Териваг с кожаной сумкой в руке, направился к маленькому лифту, но, сделав несколько шагов, передумал и подошел к нам. Великий Анту сказал вслух:

– Возьми ее с собой вниз. Погуляйте, отдохните в тени.

– Надо что-то на нее накинуть, – Териваг сразу обратил внимание на мою покрасневшую кожу. – А в твоем времени, Ксенья, как ты защищаешься от солнца?

Я покосилась на великого Анту. Он согласно дернул бровями.

– Я живу на севере, там солнце не такое злое. И у нас есть много разных мазей для защиты.

– Из чего эти мази? Может, сделаем такую?

– Самое простое – взять… ой, я не знаю этого слова! Жидкость, которой самки животных кормят детенышей?

– Молоко.

– Да, взять молоко, дать ему свернуться, взбить как следует и мазать им кожу. Хорошо помогает от солнечных ожогов. Но здешние лулу наверняка не умеют еще разводить животных.

– Об этом я хотел бы расспросить ее подробней, великий Анту, – сказал Териваг. – Ее микрофлора удивительно бедна и при этом специфична, я просто понять не могу, как Ксенья с ней уживается⁵. Она способна усваивать молоко в любом виде, а также множество продуктов, которые я даже не могу себе вообразить. У меня сложилось впечатление, что лулу ее времени абсолютно всеядны, в том числе питаются и искусственно созданными практически несъедобными веществами, дышат опасной грязью и отравляют себя крепчайшим алкоголем, который, кстати, неплохо усваивается. Любой сегодняшний лулу на такой диете умер бы максимум через полгода.

– Когда же, Ксенья, люди научатся разводить животных для своих нужд? – спросил великий Анту, одновременно что-то сигнализируя Теривагу.

– Как минимум через тридцать тысяч лет. Тогда же, когда примутся растить злаки и делать хлеб.

– Кстати о злаках, – заметил он. – Слетайте в сады, … – он произнес имя, которое я не смогла ни повторить, ни запомнить, – еще не вернулся, и это к лучшему. Не нужно, чтобы Ксенью кто-то еще видел.

Териваг согласно поднял брови. Ох, как бы мне не подхватить эту привычку! Прекрасные лица нанья никакой мимикой не испортишь, но я с поднятыми бровями выгляжу дура дурой.

Я вприпрыжку побежала за Теривагом в ангар, запрыгнула в катер.

– В лабораторию, а потом в сады, – сказал он.

В лабораторию мне нисколько не хотелось – до сих пор при воспоминании о том столе кожа покрывается мурашками. И ведь, судя по словам Теривага, я на него все-таки попала, хоть и не помню этого! Наверняка в то время, что я была в бреду, Териваг и провел свои исследования, взял у меня образцы кишечной микрофлоры, может быть, сделал какую-нибудь пункцию и биопсию и, уж конечно, провел гинекологический осмотр. Думать об этом было неприятно, но я промолчала, не желая, чтобы кто-то из нанья догадался о моем страхе.

Катер в две минуты домчал нас до лаборатории. Териваг отнес в здание сумку и сразу вернулся. Протянул кусок светлой шелковой ткани, который я повязала на голову. Платье мое открывало плечи и ноги ниже колен – придется сегодня ими пожертвовать, а вечером попросить у Теи шелка и попробовать самой сшить что-то вроде кофты с рукавами и брюк. Солнце не оставляет выбора: загорать здесь нельзя.

Мы взлетели и понеслись сначала вдоль ручья, потом свернули, и внизу замелькали заросли ядовито-зеленого кустарника. Еще через несколько километров начался лес. Я прилипла к прозрачному куполу катера, стараясь рассмотреть все детали: незнакомые белоствольные деревья, что не раскидывали ветви в стороны, а тянули их вертикально вверх, продолговатые озера, реки, свившиеся клубком, так что виднелись только их сверкающие белым песком повороты, желтые пустыри, узкую светлую линию дороги меж зеленых полей…

Да, это была дорога, вернее, тропа, а в полях по обе ее стороны работали люди.

– Что они делают? – спросила я у Теривага.

Он глянул вниз.

– Помнишь, ты говорила о злаках? Это опытные поля, здесь …, – он опять произнес то же сложное имя, – выращивает несколько наиболее перспективных для нас видов растений.

– Как его зовут?

Териваг сказал имя еще раз, поправил меня, когда я попыталась повторить.

– Сейчас он в Африке, гостит у наших братьев, что добывают там золото. Поля и сады остались без присмотра, поэтому мне нужно убедиться, что лулу работают, а не разбежались охотиться по лесам.

Если записать это имя русскими буквами, то за пропуском половины звуков, для которых букв не существует, оно будет выглядеть вот так: Бероэс. Кажется, был такой исторический персонаж, не то ассирийский жрец, не то вавилонский врач⁶.

Мы приземлились на краю поля, где низкий кудрявый кустарник отделял посевы от сада с ровными рядами деревьев. Когда Териваг вышел из катера, работавшие в поле люди упали на колени, уткнули лица в землю – маленькие сухопарые смуглые мужчины и женщины с неровно остриженными черными волосами. На индусов они нисколько не похожи. Вообще ни на кого не похожи, какой-то совсем отдельный народ. Правильно, откуда взяться индусам в Индии сорокового тысячелетия до настоящего?

Я подергала Теривага за подол хламиды:

– Скажи, люди в разных уголках планеты отличаются друг от друга?

– Как они должны отличаться?

– Ну там, я не знаю… речью, одеждой, узорами на посуде. Ведь если небольшое число людей живет отдельно от других, у них появляются свои обычаи, отличные от остальных.

– Отличаются, но не настолько, чтобы я не понимал, о чем они говорят. Для этого их слишком мало. Их психологией занимаются в Морском доме, а я изучаю физиологию. Ксенья, сиди тихо, жди меня. Тебя не должны здесь видеть.

Он пошел в поле. Едва я успела вдохнуть незнакомо пахнущий воздух, как купол бесшумно вернулся на место, заперев меня в машине. Я прижалась к нему носом. Окружив нанья, мужчины удалялись вместе с ним. Дождавшись, пока господин отойдет подальше, женщины поднялись с колен и вновь склонились над рядами трав, мерно поднимая и опуская инструменты, похожие на огородные тяпки. Окучивают они их, что ли? Или полют?

Я недовольно поерзала на сиденье, встала на него коленями, постучала по куполу. Это жестоко, в конце концов! Мог бы и не запирать, ясно же, что я никуда не убегу!

Что, если попробовать поднять купол мысленным приказанием, как это делает Териваг?

– Откройся! – беззвучно велела я. – Открывайся! Поднимись! Убрать!

Перепробовав пару десятков синонимов и интонаций, я сдалась и сердито стукнула кулаком по прозрачному материалу, не похожему ни на стекло, ни на пластик. Чтобы успокоиться, принялась разглядывать сад, отгороженный от полей живой изгородью. Аккуратно подстриженный густой кустарник был весь покрыт розовыми цветами. Мне так хотелось их понюхать! За изгородью росли невысокие деревья со светлой корой и округлой кроной. В листве виднелись крохотные желто-зеленые плоды.

Вдруг я заметила, что из кустарника выглядывают пухлые темно-коричневые личики детишек лулу. Они не сводили с меня глаз, но вылезти из своего убежища боялись. Да и я боюсь их не меньше! Нельзя исключать, что они – мои прямые предки. Эта мысль не вызывает энтузиазма. Я чувствую себя ближе к нанья, чем к этим диковатым, грязным человечкам.

Я немного сползла по сиденью, улеглась поудобней и приготовилась к длительному ожиданию. Из упрямства послала еще один сигнал, представив на краткое мгновенье, как купол надо мной сдвигается назад. И не сразу поняла, что ветер шевелит мне волосы.

Получилось! У меня получилось! Убедившись, что это сделал не Териваг – его огромная фигура едва виднелась в поле, – я продолжила экспериментировать. В подробностях представила, как купол закрывается. Ноль реакции. Сказала: «Закрыться!» Ноль реакции. Только с десятого, наверное, раза я добилась успеха. Оказывается, не надо ничего произносить, как не надо подробно объяснять машине, что ей делать. Нужно всего лишь послать короткий, секундный сигнал-образ.

После того, как спустя еще десять минут мне удалось снова поднять купол и заставить катер выпустить ступени, я решила, что заслужила прогулку. Отходить от катера не буду, просто постою рядом с ним, подышу воздухом.

Как же хорошо! Я с наслаждением прошлась босиком по прохладной траве, сорвала и понюхала крохотный цветочек. Все вокруг было незнакомым, но родным: легкий ветерок, сладкий аромат цветка, птичий щебет. Прищурившись, я проследила за крупной птицей, что парила в вышине, неподвижно расправив крылья. Небо было ярко-голубым, земля – теплой. Это моя земля. Я могу дышать ее воздухом, пить ее воду. Все остальное неважно…

Тем временем дети лулу осмелели, выбрались из кустов и обступили меня. У них необычный разрез глаз и ступни плоские как утиные лапы, но в остальном они ничем не отличаются от детишек диких африканских или каких-нибудь полинезийских племен. И мальчики, и девочки голые, очень смуглые, с пыльными спутанными волосами. У самого мелкого сопля свисает чуть не до пупка. Старшему лет двенадцать (хотя кто их знает, как быстро они взрослеют?), в силу возраста он самый смелый. Настолько храбрый, что протянул руку и дернул меня за подол. Я скорчила зверскую рожу и зарычала. Знаю я их, хулиганов: дай палец – откусят руку! Вся орава завизжала и кинулась врассыпную; мелкий принялся с ревом петлять по полю, и уже две сопли путались у него в коленках. Я расхохоталась. Грешно смеяться над детишками, но уж очень они забавные.

Рискнула отойти от катера, чтобы, перегнувшись через изгородь, дотянуться до ближайшего дерева. На тенистой тропе сада было почти прохладно, глянцевитая темно-зеленая листва так свежо пахла! Я сорвала бледно-желтый плод, потерла морщинистую кожицу. Это что-то вроде лайма или лимона, только размером с мячик для пинг-понга и такое же твердое. Есть его не хотелось. Что ж, все понятно. Культурных растений еще практически не существует, а этот сад – своего рода опытная делянка нанья. Они превращают растения, дающие кислые мелкие плоды, в более полезные. Выводят новые сорта. В двадцать первом веке это занимает несколько лет, но там-то работают не с дикой растительностью, а с фруктами и овощами, которые до того культивировались тысячелетиями, а здесь эта работа, похоже, только начата.

Между деревьями в саду кто-то двигался. Я всмотрелась в игру листьев. На тропе появился нанья. Наверное, это и есть Бероэс? Первым моим побуждением было вернуться к катеру – вспомнились слова великого Анту про то, что меня никто больше не должен видеть, – но любопытство оказалось сильнее. Замерев с лимоном в поднятой руке, я во все глаза рассматривала незнакомца. Впервые я увидела мужчину-нанья не в шелковом платье или юбке, а в коротких штанах из плотной коричневой ткани. Бероэс красив той же чеканной красотой, что и все нанья: белая кожа, голубоватые веки, губы, ладони и ногти, светлые волосы, идеально правильные черты лица, гармонично развитое тело. Уши у него маленькие, как у всех молодых нанья, – у Теи, Теривага и его напарника Парьеге. Вот у Бьоле уши так уши! Сразу видно, что всю жизнь росли! А у великого Анту еще больше, но когда смотришь в его мудрое лицо, огромных ушей совсем не замечаешь.

И все же этот нанья отличается от обитателей Высокого дома. Дело не в более низком росте и не в движениях, которые у него резки и порывисты, а скорее в выражении лица. Это лицо с короткими бровями и широким носом очень капризно, меняет выражения каждую секунду. Подвижные губы то улыбаются, то кривятся, ноздри нервно дергаются.

Он тоже заметил меня издалека. Свернул с тропы, прошел между деревьями и, одним прыжком преодолев разделявший нас кустарник, резко заговорил со мной на языке лулу, которого я почти не знала. Голос высокий и ломкий, как у подростка, не сравнить с голосами Теривага или Бьоле.

– Здравствуй, – сказала я. – Ты Бероэс? Териваг говорил, ты на юге. Он там, в поле, – я махнула рукой.

Бероэс подошел ко мне вплотную, взял за плечо и повертел туда-сюда, внимательно разглядывая.

– Кто ты такая? Из какого племени? Ты … Теривага?

– Что? Кто?

Он вдруг наклонился и шлепнул меня по заду. Я с криком бросилась в сторону, а он засмеялся:

– Ай да Териваг! Какую лулу себе заимел!

Вдруг его лицо изменилось. Он сделал резкое хищное движение, желая схватить меня за руку. Одним прыжком я отскочила от него как можно дальше.

– Не догадался сразу. Ты дочь Аэля, – проговорил Бероэс так тихо, что я едва расслышала. – Вот что, значит… Интересно было бы знать, много ли у него дочерей. Таких Териваг в своей лаборатории клепает? Подойди! – велел он, и я против воли сделала шаг навстречу.

Как себя вести? За две недели в Высоком доме я уже привыкла к более вежливому обращению! И пока я растерянно раскрывала рот и поглаживала гудящую попу, Бероэс продолжил командовать:

– Снимай платье. Хочу на тебя посмотреть.

Я закричала:

– Не смей так со мной разговаривать! Я не лулу! Меня нельзя трогать!

Он замысловато выругался и с довольной улыбкой пошел на меня, растопырив руки.

Не знаю, чем бы это закончилось, если б на дороге не появился Териваг. Сразу оценив обстановку, он крикнул Бероэсу, чтобы тот остановился. И пока он шел к нам, Бероэс кричал ему:

– Ну ты и молодчик! Такую красотку нашел! Оставь ее мне, я быстро научу эту … хорошим манерам!

Мне очень не понравилось, как Териваг загородил меня собой. Да и то, что они заговорили вслух, показывает, насколько оба взволнованы.

– Она не …, Бероэс, не надо с ней так разговаривать. Ее нельзя трогать. Она под защитой великого Анту.

Тот дернул тонко вырезанными ноздрями и вдруг оглушительно расхохотался, заложив большие пальцы за пояс бриджей.

– Подумать только, старик-то тоже, оказывается, подвержен слабостям! Но я его понимаю. Ты только посмотри на нее. Какой рост, какая кожа! Волосы – красные! А грудь!.. Ради таких женщин стоило оставить Аэля в живых! И ты посмел скрыть ее от меня!

Териваг обернулся ко мне. Ни один мускул на его лице не шевельнулся, но ноги сами собой понесли меня к катеру. Нанья перешли на телепатию. Забравшись в кресло и сжавшись в комок, я ждала, вся дрожа, когда Териваг закончит разговор. Наконец он поднял руку, прощаясь, и пошел к катеру. Бероэс за его спиной белозубо улыбался и показывал мне неприличные жесты. Я вздрогнула, отвернулась.

– Что означает это слово? Я его не знаю, – спросила я, когда мы поднялись в воздух.

– И не можешь знать. Не повторяй его больше, это слово мужчин. Тебе дали классическую лексику, а оно появилось уже здесь, на Земле, когда нанья поняли, что женщины лулу не так уж некрасивы.

В языке нанья есть аналог понятия «секс», и я немедленно возмутилась:

– Хочешь сказать, вы занимаетесь сексом с нашими женщинами?!

Вместо ответа Териваг просто дернул бровями. Действительно, намеки Бероэса были абсолютно прозрачными.

– Домой нам пока рано. Давай сядем где-нибудь на лесной полянке, поедим в тени.

Когда он опустил катер посреди леса, я все еще разевала рот в удивлении и уже не замечала ни пения птиц, ни дивных цветов, ни деревьев с причудливо искривленными стволами.

– Не понимаю, Териваг! Как это может быть? Вы же в два раз крупнее нас! Что нормальная женщина может с таким сделать? Разве что в руках подержать!

Ему явно хотелось улыбнуться.

– Может, если постарается.

– Но это… это… невероятно, – бормотала я, спускаясь из катера на травку. – Может, у них тут размеры другие? Или у вас?..

Он опять промолчал.

– Тогда без травм не обойдется, – заключила я, принимая у него корзину с едой. – И потом, если вы бодрствуете по году и столько же спите, то сколько у вас длится половой акт?

– Чаще всего без травм и не обходится. Многие женщины потом умирают от кровотечения. Бероэс пару сотен уже в землю уложил.

Я возмущенно воззрилась на Теривага. Руки затряслись от злости. Мне-то уже начало казаться, что он добрый и понимающий, хоть и режет лулу! Несмотря на жару, по коже пробежал озноб.

– А ты сколько уложил, а? – вместо голоса из горла вырвалось шипение.

Он остановился посреди поляны, помолчал немного, подбирая слова, и махнул рукой.

– Не надо так переживать, Ксенья. Это же лулу.

– Вот именно. Это люди! Такие же, как вы! Наши законы запрещают истязать даже мелких животных, а вы убиваете людей ради удовольствия. Не понимаю… – я села на землю, спрятала лицо в ладонях. – Не понимаю…

– Они же обязаны нам своим существованием. Разве родители не имеют права решать судьбу детей?

– У нас не имеют! И вообще, почему это мы ваши дети?

– Я думал, Теи или великий Анту тебе рассказали. Ведь это его отец создал лулу.

Я вздохнула, покачала головой.

– Ну как он мог создать лулу, если человек живет на планете больше миллиона лет? Да, человек современного типа появился всего около шестидесяти тысяч лет назад, но вы-то тут причем?

– Тридцать пять тысяч. Мы его создали. После большого извержения вулкана людей осталось совсем немного. Тогда великий Тавкарон усовершенствовал один из видов. Лулу с их развитой речью, высоким интеллектом, с их ловкостью и смелостью – это братья великого Анту.

Я не нашла что ответить. За едой мы молчали, и за это время превратились в пыль остатки того, во что я еще верила.

– Пусть так, – сказала я наконец. – Пускай вы нас создали. Но по-моему, это вовсе не причина считать, что мы из благодарности должны выполнять все ваши капризы. Если вам не хватает секса, создайте еще один вид, покрупнее, и развлекайтесь на здоровье.

И тут Териваг засмеялся. Заливистый хохот разнесся на весь лес.

– Это я не понимаю, Ксенья, – простонал он, вытирая слезы, – почему ты себя к ним относишь? Лулу до тебя дальше, чем тебе до нас. Ты прекрасна!

Он протянул руки.

– Но-но! – воскликнула я, отодвигаясь. – Не смей меня трогать, чудовище!

Жаль, не знаю, как на языке нанья назвать Теривага извращенцем!

Он тут же убрал руки.

– Ты напрасно меня боишься. Я ведь уже объяснял Бероэсу: ты под защитой великого Анту, к тебе никто и пальцем не притронется!

– То есть тебя только это останавливает?

– Послушай, ну хватит, – сказал он. – Лулу прекрасные работники, ими легко управлять, и при этом они умеют выживать без нашей помощи. А женщины их – ну, что ж, мы ведь тоже живые.