Читать книгу Штаны-кормильцы и байки про царя Петра - Анатолий Борисович Самсонов - Страница 1

Шум отвлекал и не давал сосредоточиться. Царь Петр в сердцах бросил на стол перо, обернулся к чуть приоткрытой двери кабинета и громко крикнул: – Данилыч, что там?

Послышались скорые дробные шаги, в дверь кабинета просунулось лицо Меншикова: – Мин херц, фельдегерь с депешей! Говорит приказано передать государю лично в руки! Мне не отдает, бузит, ничего слышать не хочет!

– Зови, – бросил царь.

Меншиков распахнул дверь и махнул рукой, по полу грохотнули сапоги и, наклонив голову, чтобы не удариться о притолоку, в кабинет вошел усатый и кудрявый гвардейских статей молодец в пропыленном мундире. Увидев царя, молодец вытянулся во фрунт и отрапортовал: – Подпоручик егерской службы Ружевский с депешей от графа Шереметева. – Заученным движением поручик повел плечом и скинул со спины кожаный ранец, из него извлек пакет, деревянным шагом приблизился к царю и с наклоном головы почтительно протянул руку с пакетом. Государь принял его, вскрыл, быстро пробежал глазами текст короткого письма и на обороте быстро начиркал ответ. Складывая письмо в тот же пакет, бросил взгляд на подпоручика и спросил: – Как в егерскую службу попал?

– По разнарядке, государь! Службу не выбирал! – прямо глядя в царские глаза быстро ответил молодец.

– К преображенцам хочешь попасть? – спросил царь.

– Почту за милость, государь! – подпоручик припал на колено и истово перекрестился. Его глаза горели надеждой. Петр Алексеевич улыбнулся, придвинул к себе чистый лист бумаги, быстро написал несколько слов и передал лист вместе с пакетом Ружевскому. На листе царской скорописью было начертано: «Шереметеву. Подателя сего зачислить в Преображенский полк. Петр»

– Иди, иди, – махнул рукой государь.

Счастливый подпоручик с пакетом и бесценным листком в одной руке и ранцем в другой лихо развернулся и опрометью, грохоча ботфортами, выскочил из кабинета и унесся вон с такой скоростью словно опасался, что за ним бросятся, догонят и отберут его счастье.

Меншиков посмотрел на Петра Алексеевича и недоуменно пожал плечами, государь же рассмеялся, махнул рукой, мол, пусть бежит, посерьезнел вдруг и сказал: – Шереметев сообщил, что король Карл с армией свернул со смоленской дороги и ушел на юг в Малороссию! Сие означает, что и нам пора! Пора!

Государь и Меншиков скорым шагом покинули помещение.

Тот же кабинет три года спустя.

«Три года я здесь не был, да, три года!» – Петр Алексеевич зашел кабинет, подошел к столу, взял со стола недописанное три года тому назад письмо и вслух зачитал: «…дабы нанести чрезвычайный урон неприятелю…»

Листок выскользнул из царской руки и опустился на столешницу.

Петр Алексеевич подошел к окну, задумчиво смотрел вдаль и медленно, и чуть слышно, но с чувством повторил: – Нанести урон неприятелю! А ведь нанесли! Король Карл разгромлен и коль так, то милостию божией мир будет установлен, будет! Но как еще много дел впереди!

Послышались шаги и в кабинет вошел Меншиков с большим пакетом в руках. Государь отошел от окна и бросил на друга Александра вопросительный взгляд.

– Мин херц, тебе пакет от Ромодановского. Только что доставлен, – Меншиков подошел и отдал пакет. Петр Алексеевич, словно взвешивая, покачал его в руке и, вскрывая, пробормотал: – Талмуд что ли?

В пакете оказались две книги, одна, что потоньше, с печатным иноземным текстом, вторая – рукописная – на русском, и короткое сопроводительное письмо. Государь вслух прочитал его: – Сию книгу с названием «О русском царе Петре сказания» приобрел в Голландии посол Матвеев Андрей и с переводом отправил мне. Я же, государь, отправляю книги тебе, дабы ты мог составить собственное суждение о писаниях оных.

Царь чуть подумал, передал русский текст Меншикову, удобно устроился в кресле и сказал: – Садись и ты, Данилыч! Садись и читай, а я послушаю!

И читать, и писать «друг сердешный» не любил и даже можно сказать терпеть не мог, но не перечить же своенравному и вспыльчивому царю. Меншиков сел, с отвращением на лице открыл рукописную книгу и, пробегая глазами, пролистал несколько страниц. И чем дальше он листал, тем быстрее выражение отвращения на его лице сменялось выражением вроде «ага! раз так, ну, я те щас дам, щас удивлю!»

Меншиков теперь с хитрой миной на лице громко и многозначительно откашлялся и начал:

– О том годе государь наш Петр Алексеевич несколько раз ездил к немцам в Кенигсберг. По каким делам ездил о том нам – простым смертным – знать не надобно, но судить и рядить втихую, коль голова и глаза есть, нам способно, как и положить, что дела эти были сердечные и причины амурные.

В очередной раз – летом дело было – возвращаясь из неметчины не успел наш царь-батюшка засветло добраться до Нарвы, и посему пришлось заночевать на чухонском хуторе. А недалече раскинулось большое чухонское село. И надо же, какой-то праздник выпал на тот день у чухонцев, и праздновали они его по ночному времени разводя костры в поле, водя хороводы вокруг и прыгая через них и бросая поленья в кострища так, что искры до небес взлетали. Считается, что в эту ночь девица чухонская, если будет борзо сигать через костер и петь призывно сладким голосом, то непременно встретит суженого, а молодица – вдовица или бобылица – обретут желанного возлюбленного во снах приходящего. Суженые и возлюбленные, вестимо, все разные, но имя у них по преданию одно: Котла или Колта, господи прости!

Тем временем царь Петр, притомившись в дороге, наладился, было, спать. В самом большом помещении дома, если по-нашему, то в зале или горнице, соорудили ему постель, смежную с залой небольшую комнатенку, переднюю по-нашему, занял Меншиков, в сенях обосновался командир преображенцев майор Кутасов, преображенцы же накидали во дворе сена и расположились под звездной крышей. Вокруг дома поставили спаренные караулы.

Отошедший ко сну государь по полуночи был разбужен шумом, сотворившимся поблизости его пристанища. Посланный узнать о причине шума Меншиков прибежал и в крайнем изумлении сообщил о том, что дом окружен веселыми чухонками, многие под изрядным хмельком, а иные под легкой мухой.

– Чего же им надобно об эту пору? – подавляя нервическую зевоту и дергая в раздражении щекой, удивленно спросил Петр Алексеевич.

– Колту требуют!

– Чего? Какую такую колту? А ты сам-то, Светлейший, не хлебнул ли случаем?

– Что ты, что ты, мин херц! А Колта – это мужское имя, – и далее быстро рассказал Петру Алексеевичу всё, что только что сам узнал о чухонском празднике, местных поверьях и ожиданиях. Затем рассмеялся и закончил так: – А еще кто-то пустил слух, что ты, мин херц, и есть Колта!

– Да? Так чего же им надобно? – выслушав повторил вопрос царь.

– Да, вестимо чего, – Меншиков плутовато отвел глаза в сторону.

– Гм! А бабёнки – то хороши?

– Разные, но есть и красотки! – с жаром ответил Меншиков, – а есть м-м-м и истинно красавицы! Хороши, заразы!

Царь покрутил ус и бросил: – Ладно, приведи ту, что покраше.

Меншиков бросился вон, но уже скоро стоял перед царской опочивальней, держа под руку высокую, стройную молодицу с толстой пшеничного цвета красивой косой и огромными голубыми глазами. Девица без всякого стеснения смотрела на царя, облизывая розовым язычком красиво очерченные яркие губы. Государь окинул ее взглядом, протянул ей руку, она подала свою и решительно шагнула вперед. Дверь за ними закрылась. Меншиков сел на лавку и подпер голову руками. Из – за двери доносилась приглушенная царёва бубня и томное женское лопотанье, перемежаемое восклицаниями и смешками. «Сладили» – подумал Меншиков. Голоса за дверью стихли, теперь из – за двери доносились звуки царской забавы.

Долго ли, коротко ли, но вот за дверью снова послышались голоса, сначала тихие, потом всё громче и громче. Мужская бубня скоро почти сошла на нет, а женское лопотанье становилось всё выше и требовательней. Наконец, дверь распахнулась и в переднюю вышел царь с вцепившейся в его руку и трещащей как сорока распаренной и слегка расхристанной молодицей.

– Данилыч, – обратился он, – не пойму никак что ей еще надобно, какого рожна?

Меншиков подхватился: – Сию секунду, мин херц, там есть одна, которая по – русскому разумеет, сейчас приведу ее. – Данилыч шмыгнул к сеням и очень скоро вернулся, ведя за руку невысокую, тонкую и очень ладненькую девицу в платке, из – под которого на плечи волнами падали светлые мягкие как шелк волосы. На прелестном лице девицы играл румянец, глаза блестели шаловливым и задорным блеском.

«Ахти! Поди тоже с Ивашкой Хмельницким дружила!» – глянув на нее подумал царь.

Меншиков ткнул пальцем в сторону прилипшей к государю женщины и сказал: – Спроси, чего ей надобно? – Маленькая девица что-то быстро спросила на своем языке, выслушала ответ и пояснила: – Она говорит, что никому не отдаст Котлу, только своей подружке, а то счастья ей не будет! – Петр Алексеевич и Меншиков переглянулись. Что делать? Царь усмехнулся: – Скажи, пусть приведёт подружку. Чай не крокодил подружка-то?

Маленькая переводчица подбоченилась: – Нет, не крокодил! Эт-то я!

Петр Алексеевич и Меншиков снова переглянулись, глубоко вдохнули и грохнули смехом. Ржали оба что та кобыла на сносях. Отсмеялись, царь смахнул слезу с глаза и сказал: – Ну, заходи!

Дверь за парой захлопнулась. Светлейший снова устроился на лавке и для собственного спокойствия заткнул пальцами уши.

Ближе к утру, выставляя очередную «подружку», государь рукой смахнул пот со лба и обессиленно пробормотал: – Всё! Прием окончен! С остальными как хочешь разбирайся сам! – Меншиков сверкнул глазами: – Мин херц! Не могу я тебя оставить! Дозволь …э… разбираться здесь?

Государь устало махнул рукой и захлопнул дверь.

Заснул государь мгновенно, но выспаться как следует ему так и не удалось. Через некоторое время слух спящего стал улавливать повторяющиеся негромкие звуки как будто кто-то чем-то костяным постукивает по деревянному полу. Какой тут сон? Царь Петр соскочил с постели, подошел к двери и чуть приоткрыл ее. В слабом свете свечи он увидел распластанную на полу молодицу с задранной по грудь юбкой и зависшего над ней, упирающегося руками в пол Светлейшего, который на шумном вдохе как бы замахивался, а на выдохе делал резкое движение. Девица то зажимала руками рот, чтобы не кричать, то обвивала ими шею друга сердечного и впивалась губами в его уста, отчего он мотал головой, а ее руки томно ослабевали, и она опускалась спиной на пол, при этом легонько стукаясь головой о доски пола.

– Алексашка, черт непоротый, ну что прям под дверью-то? Тебе что? Места мало?

– Мин херц, мин херц, я щас! – Светлейший вскочил с пола и нимало не смущаясь перед царем своим голым мужским естеством, схватил девицу за ноги и под ее верещание утащил в дальний угол. Затем сообразил, заглянул в сени, убедился, что там нет майора и переместился с подругой туда.

Наконец, царь крепко уснул. Но опять же ненадолго. Летние ночи коротки.

Ни свет, ни заря собрались, перекусили чем бог послал и двинулись в путь. Путь пролегал через чухонское село. Село уже проснулось, женщины выгоняли коров и коз на выпас, многие уже копались в огородах. Некоторые женщины, увидев царский поезд, улыбались, иные даже приветственно махали ручками, были и те, кто смущенно отводил глаза. Петр Алексеевич из царского возка наблюдал эти картины и с довольным лицом иногда тоже махал рукой. Едущий верхом рядом с царской повозкой Меншиков увидел это, подъехал поближе, наклонился к царю и с хитрецой в глазах сказал: – Преображенцы, мин херц, сильны не только в бою!

Государь замер, затем поперхнулся смехом и еле выдавил из себя: – Ах, шель – ме – цы! – откинулся на спинку сиденья и рассмеялся во весь голос. Под смех государя царский поезд выехал на тракт.

Меншиков закончил чтение и поднял глаза на Петра Алексеевича. Тот немного помолчал и задумчиво спросил: – А как ты мыслишь, Данилыч, сиё писание, сказка сия противу имени царёва сложена или … или к вящей славе его?

– Мин херц, дай подумать! Ага, ага! В любом деле, в любом событии важно с какой стороны на него смотреть. В нашем случае с одной стороны можно сказать, что царь чухонками попользовался, с другой стороны можно сказать, что чухонки царя как пирог делили…

– Но, но, – сверкнул глазами государь, – не зарывайся! Пирог!!! О царе чай говоришь!

–Мин херц, мин херц, это же я для красного словца! Да, так вот как посмотреть на дело. Скажем, работные мужики в кабаке на Кузнецком мосту, зачитай им эту сказку, все как один, если не скажут, то подумают: «А царь – батюшка – то у нас орел! Орел!» И посему непременно кликнут здравицу, поднимут чарки и выпьют за твое здоровье раз, другой и третий, поскольку Бог Троицу любит, а потом будут кричать «виват государю»! Что, я полагаю, хорошо для царского имени.

Иное дело крестьяне в кабаке в ярмарочный день. Те шуметь не будут, а хитро переглянутся, перемигнутся, спрячут в бородищах улыбки и, конечно, тоже за тебя выпьют. Что тоже неплохо!

И совсем, совсем иное дело, мин херц, бояре твои – народ, известно, в большинстве подлый и двуличный. Эти будут скрести ногтями щетину на мордах на месте бритых бород, качать головами, крутить носами, тобой не раз битыми, цыкать зубом и колыхая жирным пузом и брылями, нудить будут и гундеть, что, мол, как же так: помазанник Божий, а путался с чухонками как беглый мужик, охреневший от безбабья и долгого сидения в долговой яме. А наедине с самим собой каждый, ей-ей, зуб даю, каждый будет помышлять: «А какие они – эти чухонки в виде природном и … и ощутительном?»