Читать книгу Миссионер поневоле - Андрей Алексеевич Ворфоломеев - Страница 1

Любе Жуковой с любовью и признательностью.

глава 1.

После начала второй мировой войны, голландские колонии в Юго-Восточной Азии оказались в очень сложном положении. Их метрополия – Нидерланды, была оккупирована немцами ещё в мае 1940 года, а на Тихом океане всё громче и громче заявлял о себе новый, молодой и крайне агрессивный хищник – Япония. На островах Индонезийского архипелага японцев, в первую очередь, привлекали богатейшие нефтяные месторождения. Ведь недаром говорится, что горючее – это мотор современной войны. В самой Японии нефть не добывали, да и накопленных запасов, из-за объявленного США эмбарго, могло хватить лишь на ближайшие полгода. Отсюда проистекал очевидный вывод о необходимости раздобыть жизненно важное топливо где-то ещё. Потому, ближайшие соседи Империи восходящего солнца и находились в постоянном тревожном ожидании вражеского вторжения. Особенно это относилось к крайне слабо защищенной Нидерландской Индии.

Действительно, военные силы обеих держав были абсолютно несоизмеримы. Япония доминировала буквально во всем. Достаточно сказать, что в составе её флота находились два крупнейших, на тот момент, в мире линейных корабля (третий пребывал в стадии постройки). Ни Великобритания, ни США линкоров подобного класса ещё не имели. Что могли противопоставить этому Нидерланды? Да, по большому счету, ничего. Лишь четыре легких крейсера (пятый также достраивался). Вот и всё. Более того. В составе голландского флота не было ни одного авианосца, которые, как известно, в значительной мере, и решали исход крупных морских сражений.

Соответственно, военные планы Королевской Нидерландско-Индийской армии (KNIL) оставались сугубо оборонительными. Наряду с этим, разрабатывался и целый комплекс мероприятий, предусматривавший уничтожение оборудования нефтяных месторождений и нефтеперерабатывающих заводов в случае реальной угрозы захвата их противником. Предосторожность, отнюдь не являвшаяся излишней. Как правило, в «Корпус уничтожителей» (Vernielingskorps) отбирались военнообязанные и мобилизованные сотрудники самих предприятий. Зачастую, таковых на островах имелось несколько. К примеру, на Южной Суматре, в окрестностях города Палембанг, работали сразу два завода – большой нефтеперерабатывающий комплекс в Пладью, принадлежавший компании BPM (Батавское Нефтяное Товарищество) и предприятие поменьше, построенное компанией NKPM (Нидерландская Колониальная Нефтяная Компания). Оба лежали на южном берегу впадавшей в море реки Муси, отделяясь друг от друга лишь её притоком – рекой Комеринг. Соответственно, и местность вокруг была весьма заболоченной и труднопроходимой.

Это обстоятельство, разумеется, учитывали и японцы. Захватить Палембанг они намеревались путем высадки комбинированного морского и воздушного десанта. Особая роль здесь отводилась элитным парашютным соединениям. Этаким современным самураям. Предполагалось, что они, стремительным ударом, захватят неповрежденными аэродром и оба нефтеперерабатывающих завода. Но тут японцы явно переоценили свои силы и недооценили решимость противника.

В феврале 1942 года, перед началом вражеского вторжения, голландский гарнизон Палембанга насчитывал около тысячи двухсот пятидесяти человек. Однако силы эти были рассредоточены сразу по нескольким важнейшим пунктам, редко где превышая, по численности, стрелковую роту (а то и взвод). Да и качество их оставляло желать много лучшего. Наряду с солдатами регулярных войск, здесь также присутствовали отряды резервистов и местных ополченцев из милиции и «городской стражи» (Stadswacht). Слабость гарнизона Палембанга прекрасно осознавали и в штаб-квартире армии в Бандунге.

Поэтому, 5 февраля, в порту Остхавена, что на южной оконечности острова, высадился переброшенный с Явы 10-й пехотный батальон KNIL, находившийся под командованием майора де Фриза. Причем, перед самой отправкой, в его составе были произведены весьма примечательные изменения. Ранее, согласно штатному расписанию, батальон включал в себя одну пулеметную и три стрелковые роты – 1-ю Европейскую, 2-ю Менадонезийскую и 3-ю Яванскую. Так вот. Европейская рота отправке на Суматру не подлежала. Вместо неё, де Фризу временно подчинили 3-ю (также Яванскую) роту 14-го пехотного батальона. Возникает резонный вопрос, стоило ли заниматься столь мудреными перестановками, разрушая давно установившиеся связи и, фактически, дезорганизуя структуру батальона? Да ещё и перед лицом неминуемого неприятельского нашествия? Очевидно, командование KNIL считало своей главной задачей оборону именно Явы, для чего и стягивало на этот остров все надежные части, каковыми традиционно считались европейские.

В глазах жителей колоний целый пехотный батальон казался огромной, почти сверхъестественной военной силой. Не были исключением и некоторые высшие офицеры. Вот так и получилось, что когда прибывшую часть подчинили территориальному командующему Южной Суматры подполковнику Фогелесангу, то тот даже несколько растерялся и принялся раздергивать батальон поротно, внося ещё больше сумятицы в его управление. Хватало и иных трудностей. KNIL недаром называли «полицейской армией» и «армией клеванга и карабина». Техническое оснащение её оставляло желать много лучшего. К примеру, в том же 10-м пехотном батальоне начисто отсутствовала какая-либо радиосвязь. Последствия не заставили себя ждать, проявившись в одном характерном эпизоде. В голландской армии, равно, как и в любой иной армии мира, полагали, что солдата постоянно нужно чем-то занять. Оттого, практически всё время, после прибытия на Суматру, батальон и занимался всевозможными походами, учениями, физической подготовкой, стрельбами и тому подобным. А когда возникла необходимость поднять войска по тревоге, то солдат, по окрестностям, пришлось собирать при помощи автомобильных клаксонов! Но ведь и в Красной армии, в начальный период войны, танкисты передавали сообщения флажками, а летчики – покачиванием крыльев.

Для атаки на Южную Суматру, японцы, в общей сложности, сконцентрировали около десяти тысяч человек, преимущественно – из состава 38-й пехотной дивизии. Какой уж там батальон! Задача же по захвату обоих нефтеперерабатывающих комплексов возлагалась на десантников из 1-й парашютной бригады полковника Куме. Для этой цели, выделялась 1-я рота, вместе с половиной пулеметной роты и отрядом связистов. Остальные силы бригады нацеливались на занятие аэродрома Палембанг I и самого города (во взаимодействии с морским десантом). Соответственно, и 1-я рота делилась на две части. Большая – пятьдесят семь человек, намеревалась атаковать комплекс в Пладью, меньшая, состоявшая из тридцати четырех парашютистов – высаживалась в Сунгаигеронге. (Впрочем, другие источники называют иную цифру – не девяносто один, а сто тридцать военнослужащих). Для транспортировки десантников выделялись тяжелые бомбардировщики из 98-го авиаполка, сопровождаемые эскортом из истребителей.

Утром 14 февраля, около 11.30 по японскому времени, первые парашютисты показались в небе над обоими нефтеперерабатывающими заводами. Сражение за Палембанг началось. Местный гарнизон в Сунгаигеронге возглавлял резервный первый лейтенант пехоты Стеигинга. Невзирая на то, что под его началом были только три взвода, состоявшие исключительно из ополченцев и резервистов, этот офицер действовал смело и решительно. Немаловажную роль сыграло и то, что Стеигинга жил в Сунгаигеронге с 1939 года и потому смог хорошо изучить его окрестности. Территория завода представляла собой своеобразный остров. С севера и запада его окружали реки Муси и Комеринг, а с юга и востока – почти непролазная трясина. Соответственно, Стеигинга, совершенно правильно определил, что вряд ли японское нападение последует с суши. Скорее всего, его следовало ожидать именно с воздуха. С таким расчетом, лейтенант и приказал построить несколько бункеров (дзотов) вооруженных ручными и станковыми пулеметами и снабженных проводной телефонной связью. Все, имеющиеся в его распоряжении, минометы Стеигинга расположил в южной части завода, с тем, чтобы их было удобно перемещать на угрожаемые направления. Кроме того, он сформировал и своеобразный мобильный резерв, передвигающийся на велосипедах. Свой командный пункт лейтенант разместил на северной стороне, вдоль реки Муси. В общем, даже внезапное нападение не застало защитников комплекса врасплох.

Когда в небе, подобно диковинным цветам, распустились купола японских парашютов, то воздух тотчас расчертили огненные трассы голландских пулеметов системы «Виккерс» и «Мадсен». На десантников обрушился целый град пуль. В течение получаса всё было кончено. Те из японцев, кому посчастливилось уцелеть, попрятались в окрестных болотах. Стеигинга не мог поверить собственным глазам. Его военные полупенсионеры и вчерашние гражданские побили представителей элитных воздушно-десантных войск! Да, тех было заведомо меньше. Но и уровень подготовки парашютистов и ополченцев не стоило и сравнивать. Самому отряду лейтенанта, победа над вражеским десантом обошлась лишь в двух легкораненых.

Стеигинга удерживал территорию завода до полуночи. Ровно в 24.00 14 февраля он получил сообщение от территориального командующего о появлении крупных неприятельских сил в устье реки Муси. Стало окончательно ясно, что одним воздушным десантом дело не ограничится. К тому же, параллельно, уже вовсю шли бои за соседний комплекс Пладью и аэродром Палембанг I. Там высадились другие подразделения 1-й парашютной бригады. Обстановка, для нидерландской стороны, складывалась далеко не лучшим образом. Трезво оценив свои силы, Стеигинга понял, что более ожесточенного сражения его ополченцы вряд ли выдержат. Следовало подумать об уничтожении оборудования. Со своими доводами он ознакомил представителя компании NKPM, находившегося на заводе. Тот полностью согласился с лейтенантом. Уничтожение началось в 00.15 15 февраля, после того, как прозвучали два гудка, заранее определенные в качестве исходного сигнала. Все мероприятия производились в полном порядке, без паники. Одновременно, осуществлялась эвакуация гражданского населения, персонала предприятия и отряда лейтенанта. С северным берегом реки Муси Сунгаигеронг сообщался посредством одного-единственного парома. Опасаясь, что в случае японского нападения тот будет представлять собой идеальную цель для японской артиллерии, Стеигинга распорядился заблаговременно построить ещё и дополнительные переправы из пустых железных бочек. Сам он имел в своем распоряжении моторную лодку. Первыми эвакуировались гражданские, затем члены «Корпуса уничтожителей» и, наконец, в арьергарде шли ополченцы и резервисты. В 03.00 Сунгаигеронг был полностью оставлен защитниками. Во время последующего общего отступления, подавляющее их большинство, через Палембанг и Кертапати, сумело добраться до Остхавена и покинуть Суматру.

глава 2.

А вот командование гарнизона в Пладью, в отличие от своих коллег из Сунгаигеронга, оказалось явно не на высоте. Перед высадкой японского десанта здесь дислоцировались один минометный, два пулеметных и три пехотных взвода. Один состоял из солдат милиционного ополчения, второй (моторизованный) – из представителей «городской стражи» (по сути – то же ополчение, но с другим названием) и, наконец, третий ранее принадлежал гарнизонному батальону самого Палембанга. Возглавлял всё это сборное соединение капитан пехоты Розье. Власть его (по крайней мере – на бумаге) распространялась и на гарнизон Сунгаигеронга, однако, как видно из вышеописанного, ровно никакого влияния на разгоревшееся там сражение он не оказал. Местное отделение «Корпуса уничтожителей» находилось в подчинении резервного капитана инженерных войск и, по совместительству – администратора компании BPM господина Ин Бетоу ван дер Ворта. Дополнительную сложность создавало то, что оборудование завода предполагалось вывести из строя без использования взрывчатых веществ, поскольку тот производил ценную, в стратегическом отношении, продукцию – высокооктановый авиационный бензин и потому должен был работать до последней возможности. Размещение же подрывных зарядов многократно повышало риск всяческих непредвиденных случайностей. В связи с этим, для уничтожения всего комплекса заблаговременно составили подробнейшую инструкцию, включавшую в себя описание таких мероприятий, как слив нефти из резервуаров с её последующим поджогом и так далее.

Люди Розье, поднятые на ноги сигналом воздушной тревоги, заняли заранее подготовленные позиции около 09.00 (по местному времени) 14 февраля. Поначалу, их задача даже несколько облегчилась, поскольку лишь малая часть японских парашютистов приземлилась на территорию самого завода и прилегающих нефтяных «полей». Остальные попали в болота юго-западнее предприятия. Соответственно, чтобы выбраться на твердую почву и присоединиться к товарищам, десантникам потребовалось определенное время. Однако голландская сторона не сумела воспользоваться столь неожиданным подарком судьбы. Направленный на ликвидацию высадившихся японцев взвод милиционеров, состоявший из мобилизованных сотрудников всё той же компании BPM, продвигался вперед с большой опаской. Они-то прекрасно осознавали, что возвышавшиеся вокруг исполинские резервуары с нефтью представляли собой самую натуральную пороховую бочку, способную взорваться от любого выстрела! Взвод же «городской стражи», отправившийся к домам, где проживали сотрудники предприятия со своими семьями, для их эвакуации и вовсе там завяз, поскольку многие женщины и дети, услышав первую стрельбу, попрятались в погребах и кладовках, и теперь их приходилось отыскивать, успокаивать и отправлять в ближайший тыл при помощи лодок и машин.

Не лучшим образом действовал и местный командир «Корпуса уничтожителей», попросту побоявшийся взять на себя ответственность по разрушению столь ценного оборудования. Даже невзирая на сам факт вражеского вторжения! Точное время начала уничтожения комплекса должен был сообщить территориальный командующий в Палембанге подполковник Фогелесанг, но связь с ним отсутствовала. Поэтому оба капитана и препирались, перекладывая бремя по принятию окончательного решения, друг на друга. Наконец, Ин Бетоу ван дер Ворт вскочил в машину и отправился в город за дальнейшими инструкциями, а его подчиненные, оставшиеся безначальными, быстро рассосались, кто куда. Лишь некоторые из них присоединились к отряду Розье и помогли, впоследствии, вывести из строя электрическую подстанцию. По резервуарам же капитан распорядился стрелять из пулеметов и минометов (разумеется – с безопасного расстояния).

В таких условиях, стоит ли удивляться тому, что уже к 09.45 японцы заняли всю территорию завода, водрузив, в знак победы, четыре своих флага на вышках, радиомачтах и дистилляционных колоннах? Только тогда в Палембанге, наконец, осознали всю серьезность происходящего и вняли отчаянным мольбам Розье о поддержке. Для контратаки на комплекс в Пладью было решено выделить 2-ю роту 10-го пехотного батальона, до того размещавшуюся в местечке Прабумулих. И не зря. Её командир – капитан Охл мог сполна положиться на своих подчиненных. Под его началом служили уроженцы Менадо – города на острове Целебес, наряду с выходцами с Амбона, считавшиеся наиболее храбрыми и дисциплинированными солдатами колониальной армии. Единственным минусом было то, что приказ о выступлении, как водится, застал роту не в полном составе. В распоряжении Охла имелись лишь взводы первого лейтенанта Шваба и второго лейтенанта ван Бломменстейна. Третий взвод находился на учениях, и отправить за ним нарочного попросту не успели. В качестве усиления, роте придавались два пулеметных взвода (по три ручных пулемета «Мадсен», «модель 15», в каждом), минометное отделение и два десятизарядных противотанковых ружья «Солотурн S18-1000».

Подчиненные Охла, оперативно погрузившиеся в Прабумулихе в собранные местным командованием автобусы, прибыли к Пладью около 13.00. Комплекс производил впечатление целиком захваченного противником. Неподалеку от входа на территорию завода, роту встретил капитан Розье. И тут, практически сразу, возник небольшой вопрос, требующий немедленного разрешения. И Охл, и Розье находились в одинаковых званиях, однако последний считался выше по должности, поскольку возглавлял местный гарнизон. Поэтому командир роты напрямик спросил, кто будет руководить в предстоящем сражении? На что Розье, невольно потупившись, заявил, что согласно табелю о рангах, общее командование должно быть возложено на него.

– Ладно, – согласился Охл. – Тогда, прошу! – и он сделал приглашающий жест в сторону своих менадонезийцев.

– Что вы! – попытался выкрутиться Розье. – Я же сказал – «общее руководство»! А ротой, как вы командовали, так и продолжайте командовать.

– Хорошо, – усмехнулся Охл. – Тогда, разрешите приступить к выполнению своих обязанностей?

– Конечно-конечно! Приступайте!

Вытащив из кармана записную книжку, командир роты принялся наскоро набрасывать план предстоящей операции. Оба своих взвода он разделил на три примерно равные части, включавшие в себя по две бригады (в голландской колониальной армии – воинская единица, насчитывавшая от десяти до пятнадцати человек) и два ручных пулемета. Основные же средства усиления, как то – минометы и противотанковые ружья, Охл разместил на центральной огневой позиции вдоль реки Муси.

Незадолго до начала атаки, к нему подошел один из оставшихся «уничтожителей».

– Возьмите и это, господин капитан, – козырнул он, протягивая несколько листов отпечатанной на машинке бумаги, схваченных канцелярской скрепкой.

– Что это?

– Подробный план по выведению из строя оборудования комплекса в Пладью.

– Вряд ли это сейчас пригодится. Хотя – ладно. Давайте.

Взяв бумаги, Охл протянул их своему ординарцу.

– Спрячь, пока.

– Слушаюсь, господин капитан!

В 13.20 рассредоточившаяся рота начала атаку из северо-западного угла предприятия. Двигавшийся правофланговый взвод Шваба неожиданно попал под вражеский обстрел.

– Пулемет, – с ходу определил один из солдат. – Причем, иного калибра, чем наш.

– Да, это они, – кивнул лейтенант, а сам, с внезапным холодком, вдруг осознал, что слышит подлинный голос войны.

Японский пулеметчик, впрочем, стрелял не прицельно и никаких потерь взводу не принес. Дойдя до заводских построек и жилых домов персонала комплекса, люди Шваба принялись обыскивать чердаки и любые иные, удобные для засады, места. Однако, если японцы там и были, то они явно поспешно отошли.

Основная же тяжесть разразившегося боя легла на плечи левофлангового взвода второго лейтенанта пехоты ван Бломменстейна. Его менадонезийцы были впервые обстреляны на расстоянии примерно четырехсот метров от наспех оборудованных вражеских позиций, причем одна из пуль сразила выступавшего в качестве проводника австралийца. Затем, неприятельский огонь ещё больше усилился. На взвод обрушился целый град пуль и осколков. Однако подчиненные ван Бломменстейна держались крепко. К тому же, лейтенант запросил капитана Охла о дополнительной огневой поддержке. Когда до японских позиций осталось не более тридцати метров, те, очевидно осознав, что дела складываются совсем неважно, попытались контратаковать, но были отбиты. После чего, в рукопашную пошли менадонезийцы, предварительно забросав неприятеля ручными наступательными гранатами и обстреляв из карабинов и легких пулеметов. В голландской колониальной армии штыки практически не использовались, хотя и полагались по штату к широко распространенной там австрийской винтовке системы Манлихера образца 1895 года. Зато у каждого солдата на поясе висела непременная сабля-клеванг.

– Ну что, ребята, покажем, что мы не только для парадов их острим! – воскликнул лейтенант и сосредоточенно скомандовал. – Voorwaarts! (Вперед)!

Со зловеще приглушенным шелестом клеванги покинули свои ножны. Взвод, словно единое целое, бросился в атаку. Бойцовский задор горел в глазах как голландца ван Бломменстейна, так и его подчиненных из Менадо. Они уже знали, что месяцем ранее их родной остров тоже подвергся японскому нападению, и это обстоятельство только усиливало их ярость. Из вражеских десантников мало кто уцелел. Среди убитых оказался даже один офицер. Очевидно – командир неприятельского взвода. На земле, вперемешку с трупами, валялось множество брошенного оружия и амуниции. В том числе – и вполне исправная портативная рация.

В 16.30 капитан Охл прислал в расположение взвода ван Бломменстейна посыльного с приказанием сбросить вниз японские флаги, всё ещё продолжавшие развеваться над заводом. Однако для этого, противника, в очередной раз, предстояло выбить с заблаговременно занятых позиций вокруг резервуаров с бензином. Правда, задача лейтенанта облегчалась тем, что японцы были уже порядком деморализованы. Нового натиска они не выдержали и бежали в окружающие болота. Кому-то это удалось, остальных сразили голландские снайперы. После окончания атаки, ван Бломменстейн, дабы показать пример, первым полез на нефтеперегонную башню, невзирая на то, что возвышавшиеся поблизости резервуары с бензином уже начинали гореть. Три других флага сорвали пехотинец первого класса Пелеалу и стрелки Гигир и Рей.

В 19.00 практически вся территория комплекса была очищена от противника. Лишь в одном углу группа из примерно пятнадцати парашютистов смогла закрепиться и теперь яростно отстреливалась. Всё ещё охваченный упоением от недавно одержанной победы лейтенант ван Бломменстейн, вместе с шестью добровольцами, вызвался покончить и с ними. В 21.00, воспользовавшись наступившей темнотой, он попытался незаметно подобраться к позициям противника. К сожалению, ярко пылавший поблизости резервуар с бензином превратил ночь в день и те своевременно заметили приближение голландцев. Осыпаемый градом пуль ван Бломменстейн, со своими людьми, был вынужден вернуться обратно.

Капитан Охл похвалил отважного офицера за проявленную инициативу и сообщил о своем решении возобновить операцию по окончательному уничтожению остатков японского десанта на следующий день, после отдыха и соответствующей перегруппировки. Между тем, огонь от всё более и более распространявшихся пожаров заставил его перенести свой командный пункт в другое место. Оттого, наверное, Охл и не вспомнил о врученном ему плане по уничтожению оборудования завода. Всё и так горело прекрасно. И даже чересчур!

Одновременно, командир роты уведомил о проводимых мероприятиях и капитана Розье, на что тот сообщил ему о новых распоряжениях, поступивших из штаба территориального командующего. В них, Охлу, из-за общего ухудшения обстановки, связанного с высадкой японского морского десанта в устье реки Муси, предписывалось со всеми наличными силами немедленно вернуться в Прабумулих. В 06.00 15 февраля его подчиненные, со смешанными чувствами, покинули отвоеванную территорию завода. Всего, 2-й роте сражение за Пладью обошлось в одного легкораненого.

Как же можно оценивать результаты боев за оба нефтеперерабатывающих предприятия? Да, и в Сунгаигеронге, и в Пладью голландцам удалось практически полностью уничтожить вражеских парашютистов. Рота Охла, к тому же, смогла получить ещё и весомый трофей в виде японских флагов. В дни сплошных поражений это имело большое моральное значение. С другой стороны, в конечном итоге, оба завода все равно пришлось оставить. Однако и японцы не смогли захватить их неповрежденными. Даже больше. Нанесённые разрушения оказались настолько велики, что предприятия и в Пладью, и в Сунгаигеронге начали давать первую продукцию не ранее, чем через полгода. Это, наверное, и можно считать главным итогом сражения за olieraffinaderijen.

глава 3.

Впрочем, на остальной территории Южной Суматры дела голландцев складывались далеко не блестяще. Высадившаяся утром 15 февраля в устье реки Муси «боевая группа» полковника Танаки, по численности превосходила оборонявшихся примерно в десять раз, да и, к тому же, далеко не всегда защитники острова проявляли чудеса подлинного героизма. Сыграл свою роковую роль и успешный захват японцами аэродрома Палембанг I. Город погрузился в панику. Тысячи мирных жителей устремились на юг, в надежде эвакуироваться из Остхавена на Яву. Сохранившие боеспособность подразделения отступали туда же. Связь с вышестоящим командованием прервалась, поскольку все гражданские телефонные линии, по прямому приказанию штаба армии, были приведены в негодность, дабы ими не смог воспользоваться противник.

В условиях подобной неразберихи майор де Фриз решил отвести оставшиеся под его началом роты обратно в Прабумулих, где перегруппироваться и ждать дальнейших указаний. По пути, к 10-му батальону примкнуло и множество отдельных солдат из местного гарнизона. Со всеми этими силами де Фриз намеревался контролировать дорогу, ведущую через населенные пункты Батурадья, Мартапура и Котабуми. Однако вечером 16 февраля с майором, по уцелевшему служебному телефону компании BPM, связался офицер из штаба территориального командующего, сообщивший о стремительном продвижении крупного японского отряда в юго-западном направлении. Силы противника оценивались приблизительно в восемьсот человек. По всем расчетам, Мартапуры они должны были достигнуть на следующий день. Поэтому де Фриз получил немедленное приказание выступить вперед, чтобы упредить противника.

10-й батальон оставил Прабумулих заливаемый потоками самого настоящего тропического ливня. Дороги развезло. Колеса грузовиков и автобусов вязли в толстом слое грязи, достигавшем, порой, до тридцати сантиметров. К тому же, все машины были многократно перегружены, за счет присоединившихся к батальону военнослужащих. В авангарде двигалась 2-я Менадонезийская рота уже продемонстрировавшая на деле свои высокие боевые качества. Как и пару дней назад, капитану Охлу опять поручалось ответственное задание. На сей раз, ему приказывалось захватить неповрежденным мост через реку Комеринг и удерживать его до подхода основных сил. В качестве усиления роте придавались противотанковое ружье, пулеметный взвод, два «овервалвагена» (импровизированные бронеавтомобили, производившиеся на некоторых машиностроительных предприятиях Нидерландской Индии), а также взвод яванцев из роты, ранее принадлежавшей 14-му пехотному батальону.

Добравшись до Мартапуры, подчиненные Охла заняли позиции вдоль восточного берега реки, начиная от дома местного контролера, фронтом на север и восток, с таким расчетом, чтобы держать под наблюдением перекресток из трех, сходившихся сюда, дорог. Противник появился здесь около 11.00 17 февраля. По всей видимости, это были две роты из отряда полковника Танаки, ранее покинувшие Палембанг на собранном, на скорую руку, транспорте.

Первыми, передовой японский патруль заметили трое солдат из первого взвода под командованием менадонезийского рядового первого класса Пакаси, находившиеся на расположенном на восточной дороге аванпосту. Они своевременно открыли огонь, убив около семи человек, а потом отступили к позициям остальной роты, доложив о появлении неприятеля. Однако и японцы поняли, что их обнаружили. Тогда они решили пойти на хитрость. Дальше, по дороге, они пустили захваченное в Палембанге такси, внутри которого сидели переодетые в гражданскую одежду диверсанты. Но и голландцы держались настороже. Да и отличить японца от малайца, намётанному глазу, не составляло особого труда. Подпустив машину поближе, менадонезийцы Охла двумя выстрелами из противотанкового ружья подбили её, уничтожив всех, находившихся внутри. Маски оказались сброшены. Теперь японцы пошли в атаку сразу с трех сторон. 2-я рота открыла бешеный огонь, нанеся противнику большие потери и отразив его натиск. Особенно большое подспорье обороняющимся доставили «наступательные ручные гранаты KNIL», выпускавшиеся на пиротехнической фабрике в Бандунге. И хотя поражающая способность их была и невелика, однако грохоту они производили предостаточно, что, несомненно, самым негативным способом влияло на боевой дух противника.

Тем не менее, в 16.00 майор де Фриз приказал капитану Охлу выйти из сражения. Он откровенно побоялся увязнуть в бою и израсходовать все свои силы. Да и для того, чтобы попасть в Котабуми, батальону совсем не обязательно было переправляться на восточный берег реки. На следующий день, подчиненные де Фриза, без особых приключений, добрались до Остхавена, откуда и отплыли на Яву. Словно для того, чтобы повторно пережить разыгравшуюся с ними драму, включавшую в себя и отчаянные контратаки, и безнадежные бои, и горечь отступления. Только в гораздо больших масштабах.

Вступая в войну на Тихом океане, голландские колонии откровенно рассчитывали на своих могущественных союзников. Поначалу, вроде, всё так и шло. Уже 10 января 1942 года, на конференции в Батавии, было создано объединенное американско-британско-голландско-австралийское командование (ABDAcom). Однако просуществовал этот разнородный альянс весьма недолго. В скором времени, выяснилось, что «большим дядькам» было явно не до чужих забот. Хватало и своих собственных. Потерявшая Малайю, Сингапур, Гонконг и значительную часть Бирмы Британия вполне допускала вероятность японского вторжения ещё и в Индию. Похожие опасения за судьбу своих владений на Новой Гвинее выказывала и Австралия. К тому же, не следует забывать, что австралийская армия, в стратегическом отношении, целиком подчинялась английскому Генштабу. Потерпевшие чувствительное поражение на Гаваях и изгнанные с Филиппин Соединенные Штаты тоже отнюдь не горели желанием распылять оставшиеся в их распоряжении ресурсы. Поэтому, 22 февраля командование ABDA было распущено, а оборона островов Индонезийского архипелага – полностью возложена на голландскую колониальную армию. Разумеется, союзники постарались помочь ей, по мере возможности (и желания, конечно). Австралия прислала часть пехотной дивизии (хотя обещала две). Великобритания, в основном, ограничилась отправкой летчиков и зенитчиков, а США – артиллеристов.

Сама KNIL, к моменту вражеского нашествия на Яву, состояла из трех импровизированных дивизий двухполкового состава, каждая. Соединения эти были весьма рыхлыми и слабо сколоченными, в спешном порядке сформированными из пехотных батальонов, рот ополчения, кавалерийских эскадронов, береговых батарей и так далее. За исключением старых, овеянных традициями, регулярных соединений армии, на остальные части положиться было трудно. Подавляющее большинство новобранцев, навербованных из местного населения, воевать откровенно не желало. Исключение составляли лишь упомянутые выше уроженцы Менадо и не уступающие им по стойкости выходцы с Амбона. Случалось, конечно, всякое. Бывало, что и амбоинцы бежали без оглядки, а яванцы, напротив, сражались храбро и дисциплинированно. Но это, повторюсь, лишь в том случае, если речь шла о кадровых солдатах, а не вчерашних рекрутах. Среди наиболее отличившихся был и уже хорошо известный нам 10-й пехотный батальон, теперь входивший в состав 1-го пехотного полка 1-й дивизии KNIL генерал-майора Вейбранда Шиллинга.

Японцы атаковали Яву 1 марта 1942 года, одновременно с запада и с востока. К тому моменту, после падения Сингапура, Борнео, Суматры, Целебеса, Бали и Тимора, остров, фактически, оказался обложен врагом со всех сторон. Роковую роль сыграло и неудачное для союзных флотов сражение в Яванском море. Попытка остановить неприятельские транспортные конвои окончилась неудачей. Потому-то десантировавшиеся в районе Батавии и в бухте Краган силы вторжения, насчитывавшие, в общей сложности, две пехотные дивизии, усиленные одним полком и одной полковой группой, и повели стремительное наступление друг навстречу другу, сметая немногочисленные подразделения KNIL, рассредоточенные по всему побережью.

Впрочем, нельзя сказать, будто голландцы совсем уж не оказывали никакого сопротивления. В 08.10 2 марта единственная крупная моторизованная часть колониальной армии (так называемый «Mobiele Eenheid»), имевшая на вооружении бронеавтомобили и легкие танки «Мормон-Херрингтон», попыталась выбить противника из захваченного ночью Субанга. Поначалу, атака развивалась успешно, однако затем повторилось то, что неоднократно происходило и во время многочисленных контрударов советских механизированных корпусов в июне-июле сорок первого года – пехота залегла и танкистов не поддержала. Японцы же, напротив, быстро пришли в себя и принялись уничтожать прорвавшиеся на улицы города и окраину аэродрома Калиджати танки и броневики. Невзирая на это, откатившееся «мобильное соединение» предприняло ещё две атаки на Субанг, окончившиеся столь же безрезультатно.

О состоянии растерянности, невольно охватившей людей, впервые столкнувшихся с противником, ярко свидетельствует следующий, весьма характерный эпизод. 28 февраля командир расквартированного в Рембанге 4-го кавалерийского эскадрона ротмистр де Бур получил сообщение о появлении в море крупного японского конвоя. Он тут же разослал в разные точки побережья несколько разведывательных групп из трех джипов и одного бронеавтомобиля (использовался либо «Алвис Штраусслер», либо «Уайт Скотт кар»). Одной из них командовал вахмистр ван дер Гааг. В 21.00 его подчиненные заметили целый флот из тридцати транспортных судов, направлявшийся к бухте Краган, а в 06.30 следующего дня к наблюдательному пункту приблизился разведывательный патруль японских велосипедистов.

– Кто эти люди? – недоуменно спросил прильнувший к амбразуре броневика яванский солдат Бакат.

– Заткнись! – прорычал сидящий за рулем рядовой Гатсонидес, поскольку ему, со всей очевидностью, стало ясно, что «эти люди» были врагами.

Подпустив японцев поближе, кавалеристы открыли огонь из пулемета и положили всех. Однако это было не более, чем частной удачей. Равно, как и бой 6 марта в окрестностях Поронга, артиллерийского расчета под командованием сержанта Паша, сумевшего, при помощи одного противотанкового орудия калибра 47-мм и одного противотанкового ружья, подбить три японских танка. Два дня спустя, оборона голландской колониальной армии на Яве окончательно рухнула. Финальную точку в этой трагедии довелось поставить радиокомментатору компании NIROM («Радиовещание Нидерландской Индии») Берту Гартхоффу. Вечером 8 марта он закончил передачу, транслировавшуюся с аварийного передатчика в Бандунге, следующими, вошедшими в историю, словами:

– Wij sluiten nu. Vaarwel tot betere tijden. Leve de Koningin! (Теперь мы закрываемся. Прощайте, до лучших времен. Да здравствует Королева)!

После общей капитуляции, попал в плен и 10-й пехотный батальон. До этого, его военнослужащие также участвовали в безуспешных попытках отбить аэродром Калиджати, беспрерывно предпринимавшиеся со 2 по 4 марта и последних отчаянных боях в окрестностях Лембанга. Однако детального плана по уничтожению нефтеперерабатывающего завода в Пладью, впрочем, потерявшего всю свою актуальность, с ними уже не было. Ещё в Остхавене, на Суматре, капитану Охлу попался на глаза давешний сотрудник BPM, вместе с остальными членами «Корпуса уничтожителей», ожидавший отправки на Яву.

– А, это вы! Здравствуйте. Вот где довелось встретиться.

– Не то слово, господин капитан! Хотя, если признаться, я бы предпочел встречу в более благоприятной обстановке. Менее напряженной и более гостеприимной, так сказать.

– Увы, – развел руки в стороны Охл. – Ничего не попишешь. На то она и война.

– Не спорю, – согласился «уничтожитель».

– Раз так, то давайте к делу. У меня же, до сих пор, среди штабных бумаг, находится ваш «План по уничтожению». Проку от него сейчас никакого, а место занимает. Так что – забирайте, пока не выбросил. Мне он совершенно ни к чему, а вам, для отчета, может и пригодится.

– Большое вам спасибо, господин капитан! Завод-то хоть успели уничтожить?

– Не то слово! Правда, заслуга наша в том небольшая. Пожары там ещё раньше начались. Мы просто целый день не давали японцам их тушить. Ну и пробоин от пуль и осколков в резервуарах добавили преизрядно!

глава 4.

Пока части колониальной армии безуспешно пытались остановить японское вторжение, тысячи беженцев хлынули в расположенный на южном побережье Явы порт Чилачап – единственный, пригодный для приёма крупных судов и последующей эвакуации в Австралию или на Цейлон. Помимо бесконечных толп мирных жителей, сюда же стекались и остатки разбитых союзных войск. Англичан, австралийцев и американцев правительство Нидерландской Индии обязалось вывезти в первую очередь. Из своих сограждан исключение было сделано лишь для персонала военно-морской базы в Танджонг-Пераке. Поздней ночью 1 марта поезда с ними покинули Сурабаю. Из-за недостатка места, эвакуированным разрешили взять с собой лишь небольшую сумку с личными вещами. Чего уж тогда говорить о семьях? Они оставались, обреченные на вражескую неволю. Жены и дети многих пришли на перрон, чтобы проводить своих родных в полный неизвестности путь. То тут, то там, вспыхивали душераздирающие сцены, повсюду раздавались плач и крики. Безутешных отцов и мужей пытались ободрить священники, обещавшие присмотреть за их домочадцами «если Господь нам позволит». В это, конечно, хотелось верить, но – увы. Кошмарные слухи о злодеяниях, творимых японцами по отношению к мирному населению, уже успели облететь все острова архипелага.

В Чилачап около трех тысяч моряков и флотских специалистов прибыли 2 марта. Днем ранее, из здешней гавани отплыло, в общей сложности, порядка двадцати трех судов, из которых, наиболее крупными были «Зандам», «Ягерсфонтейн» и «Аббекерк». Почти все они, без особых приключений, достигли побережья Австралии. Случилось это из-за стечения целого ряда удачных обстоятельств. И, в первую очередь, на руку передовой партии сыграл тот факт, что японские авиация и флот ещё были заняты подавлением остатков голландского сопротивления. Другим повезло гораздо меньше. К примеру, из покинувших Чилачап вечером 2 марта судов, два – «Чисаруа» и «Дюймар ван Твист» были в пути перехвачены эсминцами противника и отконвоированы в Макассар. Зато их собратьям – «Слотердейку» и «Генералу Верспейку» посчастливилось дойти до Австралии. Вышедший вместе с ними в море транспорт «Кота Бару» также удачно миновал вражеские заслоны, ошвартовавшись, в конечном итоге, в гавани Коломбо. Однако с каждым прошедшим днем, риск нарваться на неприятельскую бомбу или торпеду возрастал многократно.

К вечеру 3 марта единственной надеждой, для стремившихся покинуть Яву, оставались лишь стоявшие у причалов Чилачапа два небольших голландских парохода – «Янссенс» и «Тавали». На них, с горечью и мольбой, были устремлены сотни глаз скопившихся в порту людей. Но погрузка разрешалась далеко не всем. Прежде всего, на борт пропускали представителей союзников (в том числе – и пациентов многочисленных госпиталей), затем – всё ещё остававшихся на берегу голландских военных моряков, ранее собственными руками взорвавших свою базу в окрестностях Сурабаи и уже только потом – гражданских лиц.

По идее, в число счастливчиков должен был попасть и сотрудник советского торгового представительства Николай Витковский. По крайней мере, все сопутствующие документы у него имелись. Хотя, с другой стороны, как подданный державы, с Японией пока не воевавшей, оккупантов он мог бы совершенно не опасаться. Если бы, конечно, не одно маленькое, но весьма существенное «но». Помимо своей официальной, так сказать, работы, Витковский представлял на Яве интересы и совершенно иного, гораздо более законспирированного ведомства. А именно – разведки. И боялся он не за себя лично, а за собранные в последнее время и ещё не отправленные в Москву секретные сведения. Японцы, скорее всего, гражданина Советского Союза не тронут, однако в бумагах и личных вещах не преминут покопаться. И очень настойчиво. Немцы, вон, тоже, при занятии Парижа, с персоналом советского посольства не сильно церемонились. Те еле успели секретную документацию сжечь. Да и то лишь ценой драки консула Гукасова с ворвавшимися внутрь гестаповцами. А кто даст гарантии в отношении японцев? Так что, лучше, от греха подальше, вывезти все накопленные материалы в Австралию. К методам работы союзных контрразведчиков он уже привык и знает, каким образом их можно обойти.

С подобными мыслями, Николай и приближался к трапу «Янссенса» спокойной походкой уверенного в себе человека. Однако, почти перед самым оцеплением, состоявшим из шеренги морских пехотинцев с автоматами наперевес, его неожиданно окликнули:

– Господин! Постойте!

Обернувшись, Витковский сразу увидел подбегавшего к нему мужчину лет тридцати, судя по характерной внешности, принадлежавшего к так называемым индоевропейцам (или – евразийцам) – то есть, потомкам смешанных браков белых и малайцев. Одет он был в белый полотняный костюм и, в придачу, носил очки в круглой оправе.

– Постойте, господин, – ещё раз повторил незнакомец по-английски. – У меня есть к вам буквально пара слов.

– Слушаю, – с готовностью кивнул Николай.

– Думаю, нам лучше отойти немного в сторону. Разговор у нас будет, в некотором роде, приватный.

«Что ему нужно»? – между тем, продолжал размышлять Витковский. – «На грабителя, вроде, не похож. А, черт с ним! Пять-десять минут дела, действительно, не решат».

Ещё раз кивнув в знак согласия, он отошел подальше от беспрерывно гомонившей толпы и, остановившись, снова вопросительно взглянул на своего спутника:

– Так, надеюсь, лучше?

– Да, в самый раз. Перебивать никто не будет, да и от излишне любопытных ушей далече. Суть же моего предложения заключается в следующем. Вплоть до недавнего времени я работал в компании BPM.

– Постойте. BPM, BPM… Bataafse Petroleum Maatschappij?

– Она самая, – подтвердил незнакомец. – А ещё я входил в «Корпус уничтожителей».

– Простите? А, понял! Взрывали собственное оборудование. Чтоб ни одного барреля, так сказать, врагу не досталось!

– Вот именно. Так что, в японский плен мне попадать никак нельзя. От них никакой пощады нам не будет. Заранее объявлено. А эвакуироваться мне не на чем. Рангом, видимо, не вышел. Сами видите, какая толпа «Янссенс» штурмует. Но всё тщетно. Не берут, ни за какие деньги.

– Всё это, конечно, печально, но, а я, извините, чем могу вам помочь?

– Не знаю, – честно признался сотрудник BPM. – Но очень на вас рассчитываю. Во-первых, вы гражданин Советского Союза…

– А это откуда вам известно?!

– Секрета здесь никакого нет. С год назад наша компания отправляла в СССР закупленное вами – русскими, то есть, оборудование. Я был среди обслуживающего технического персонала, поэтому вы меня, наверное, и не запомнили. Оно и понятно. Суматохи тогда было преизрядно. Да и, с другой стороны, внимание ваше, скорее всего, было целиком поглощено осуществлявшейся сделкой.

– Положим, что так. Но я по-прежнему не понимаю смысла нашего разговора.

– Минуточку терпения! Мы подошли почти к самой сути! У меня сохранились кое-какие секретные документы. Возможно, ваших товарищей в Москве они смогут заинтересовать. Вот, взгляните.

И незнакомец в светлом костюме нервным движением извлек из своего саквояжа пачку машинописных листов. Николай голландский знал гораздо хуже английского. Однако в глаза ему сразу же бросился штамп в левом верхнем углу «Geheim» («Секретно») и дата «январь 1942». Бумаги были достаточно свежими.

– И что вы предлагаете? Документы, в обмен на возможность эвакуации?

– Да. Пускай они лучше Сталину достанутся, чем в японские руки попадут.

– Ладно. Уговорили. Только знаете, что…

– Пауль, – догадавшись, подсказал работник BPM.

– Очень приятно. Так вот, Пауль, ваш саквояж – это несерьезно. Для предстоящего спектакля нужен чемодан гораздо большего объема!

– Понял! Будет исполнено!

– Да смотри, сильно не задерживайся!

Минут через десять неожиданный попутчик и впрямь приволок довольно вместительный чемодан. Впрочем, с этим проблемы, как раз, не было практически никакой. Многие беженцы, перед самой эвакуацией, бросали лишние пожитки прямо на улицах города. Удовлетворенно хмыкнув, Витковский взвесил чемодан в руке. Тот оказался неожиданно тяжелым.

– Что там? – спросил он у Пауля.

– Камни! Для веса положил!

– А ты молодец! – хлопнул Николай индоевропейца по плечу. – Парень смышленый! На лету соображаешь!

– Не без того, – скромно потупился тот.

В общем, к импровизированному пропускному пункту, располагавшемуся почти у самого трапа «Янссенса», Витковский подошел в сопровождении Пауля, натужно вздыхавшего под тяжестью собственного саквояжа и нагруженного камнями чемодана.

– Документы! – строго потребовал сидящий за столиком офицер.

– Пожалуйста, – охотно кивнул Николай, выкладывая перед ним свой дипломатический паспорт и иные сопроводительные бумаги.

– А, дипломат. Да ещё и русский! Что ж, проходите. Всё в порядке, – поднеся два пальца к фуражке, козырнул офицер и тут же перевел взгляд на Пауля. – А это ещё кто? Документы!

– Это со мной, – тотчас вмешался Витковский. – Мой слуга. Ну, бой, носильщик. Не знаю, как это звучит, по-голландски.

– Не положено, – покачал головой офицер.

– Да я сам понимаю, что нельзя. Но вы тоже войдите в мое положение, господин офицер! Как же я сам такую уйму дипломатической почты потащу? А бросить её никак нельзя. Международный скандал может приключиться! Да и, согласитесь, прошу я совсем немного. Только дополнительного места для одного человека. У него и бумаги все в порядке. Быстро, покажи свой паспорт!

– Вот, – дрожащей от волнения рукой, Пауль протянул свои документы.

– Ладно, – бегло пробежав бумаги взглядом, махнул голландец. – Проходите…

Он сидел здесь с самого утра и до смерти устал от союзников с их вечными претензиями. То привезут пятерых лежачих американских раненых, то австралийских солдат, то английских моряков с потопленных торговых судов. И всех надо как можно скорее погрузить и вывезти, оставив на берегу своих умоляющих о спасении соотечественников! И это в то самое время, когда остатки армии, вместе с частями морской пехоты бьются на подступах к Чилачапу в надежде хоть на немного задержать японское продвижение! И дать, тем самым, другим возможность эвакуироваться…

глава 5.

«Янссенс» вышел из гавани Чилачапа поздним вечером 3 марта, сразу после наступления темноты. Маленький теплоход, водоизмещением около трехсот тонн, был серьезно перегружен. Всего, на его борту, помимо членов экипажа, находилось свыше шестисот беженцев. Всматриваясь в загадочно темневшую перед глазами гладь ночного моря, они готовились к самому худшему. Однако первые серьезные неприятности судну принесли не японцы, а погода. Индийский океан встретил «Янссенс» сильнейшей грозой. Зловеще завывал ветер, по палубе и надстройкам хлестали потоки ливня. Теплоход тяжело переваливался с борта на борт и с носа на корму. Лишь к утру, непогода утихла.

Тогда же произошла и первая размолвка между капитаном «Янссенса» – лейтенантом тер зее 1 Прассом и его пассажирами. Согласно инструкции, составленной голландским Адмиралтейством, он вёл судно не на юг, а на восток – вдоль побережья Явы. И лишь по прошествии восьмисот миль намеревался переложить курс на Австралию. Мол, таким образом, снижалась вероятность встречи с вражескими подводными лодками. Но пассажиры, среди которых было много военных офицеров, считали, что поступать подобным образом, при безраздельном господстве японской авиации – сущее безумие. В самом деле. Уворачиваясь от гипотетической торпеды, вполне можно было угодить под самую натуральную авиабомбу. И не одну. Последующие события только подтвердили их правоту.

Примерно в 10.30 по палубе и крышам верхних кают неожиданно загрохотали пули. Налетевшие со стороны солнца три истребителя противника, многократно заходя на цель, поливали теплоход очередями из своих пушек и пулеметов. Среди пассажиров, особенно – гражданских, началась паника. Многие с криками бросились вниз, под защиту стальных палуб и переборок. Команда, впрочем, сохранила самообладание. Двое матросов тотчас заняли свои места у установленных на «Янссенсе» зенитных пулеметов винтовочного калибра и открыли ответный огонь. Неизвестно, сыграло ли это какую-либо роль, однако вражеский обстрел продлился недолго. Невзирая на изрешеченные пулями мостик, столовую и крыши кают, авианалет обошелся «Янссенсу» сравнительно дешево. Никто не погиб, но из числа пассажиров восемь оказались ранены, из них двое – тяжело.

Тем не менее, психологическое состояние на борту оставляло желать лучшего. Впервые столкнувшиеся с неумолимой жестокостью войны женщины и дети рыдали, умоляя вернуть их на твердую землю. Тем более, что теплоход всё ещё находился в виду побережья Явы. Идя навстречу многочисленным просьбам, капитан Прасс решил зайти в ближайшую бухту Патьитан, находившуюся на расстоянии приблизительно семидесяти миль от Чилачапа, где и отстояться на якоре до наступления темноты. Там же был собран и своеобразный «военный совет» с участием всех высших офицеров союзных войск, присутствовавших на борту. На нем твердо постановили продолжить дальнейшее плавание в Австралию, невзирая ни на какие угрозы. Одновременно, для тех, кто не отваживался пойти на подобный риск, предоставили шлюпки для схода на берег. Около ста шестидесяти человек решили воспользоваться этой возможностью. К огромному облегчению капитана Прасса, почти все люди из его экипажа предпочли остаться на своих местах.

Всё время, пока на мостике шло совещание, Николай поглядывал на Пауля, в явном волнении кусавшего губы. Наконец, он не выдержал и ободряюще хлопнул того по плечу:

– Не переживай. Думаю, что всё обойдется.

– Надеюсь. Очень уж к японцам попадать неохота!

И надо было видеть, какой радостью блеснули глаза индоевропейца, когда «военный совет» принял решение плыть дальше. Впереди, впрочем, ждал путь полный неизведанных опасностей. Не легче пришлось и тем, кто остался на берегу. Уже 4 марта восемнадцать японских бомбардировщиков, под прикрытием десяти истребителей, в первый раз атаковали Чилачап. Бомбардировка велась с большой высоты и потому дислоцировавшаяся в районе порта британская батарея зенитной артиллерии открыла огонь только в самом конце налета. Материальный ущерб был огромным. Пошли ко дну или получили повреждения несколько мелких судов, из числа всё ещё остававшихся у причала. Количество жертв среди мирного населения составило около шестидесяти человек. Эта бомбежка послужила своеобразным сигналом для жителей Чилачапа. Многие из них предпочли немедленно покинуть свои дома и бежать в окрестности. И не зря.

На следующий день, в 10.30, на город обрушился ещё более сокрушительный удар, в котором приняли участие уже двадцать семь бомбардировщиков и двадцать истребителей. Выстроившись дьявольским хороводом, они раз за разом сбрасывали свой смертоносный груз на гавань. Напрасно захлебывались отчаянным лаем британские зенитки. Им даже удалось подбить несколько самолетов, но что толку? Японскими бомбами были потоплены плавучий док, танкер и голландский сторожевик «Канопус». В отличие от первого налета, теперь жертвы исчислялись не десятками, а сотнями. По разным источникам, они составили от трехсот пятидесяти до четырехсот человек. Сам портовый комплекс тоже порядком пострадал. Как с горькой иронией заметил командир голландской артиллерийской батареи резервный капитан инженерных войск Деккер: «В планомерном уничтожении оборудования больше не было никакой нужды, поскольку бомбардировки и вызванные ими пожары и так всё основательно уничтожили».

Какая-либо общественная жизнь в городе полностью расстроилась. Большинство населения руководствовалось принципом: «Каждый сам за себя и Бог за всех». К вечеру 5 марта, в Чилачапе, на своих постах, остались только регент, ассистент-резидент, контролер и полицейский комиссар, вместе с полицейским инспектором. В это время «Янссенс» удалялся всё дальше и дальше в океан, ползя с поистине черепашьей скоростью в семь узлов. Тем не менее, на третий день плавания ему удалось пройти около пятисот миль в южном направлении, не встретив больше ни японских самолетов, ни подводных лодок. И тут, как назло, из строя вышло рулевое управление. Свыше двух томительных часов маленький теплоход описывал циркуляцию, пока его команда тщетно пыталась устранить возникшую неисправность. К сожалению, сделать это так и не удалось. Пришлось перейти на управление машинами.

11 марта матросы и пассажиры «Янссенса» неожиданно заметили в небе то, чего они так опасались, а именно – приближающийся силуэт неизвестного самолета. Однако вскоре, к всеобщей радости, выяснилось, что тревога была ложной. Таинственный незнакомец оказался американским гидросамолетом PBY «Каталина». Сделав над теплоходом несколько кругов, он, в знак приветствия, помахал крыльями и улетел прочь. Очевидно, американец сообщил о беженцах вышестоящему начальству. По крайней мере, дальнейшие события косвенно это подтверждают.

На следующий день изрядного переполоха на палубе «Янссенса» наделала неизвестная субмарина, с шумом всплывшая в полумиле за его кормой. Вот здесь с опознанием возникли определенные проблемы. Никто не мог твердо сказать, своя ли это подводная лодка или чужая. Напряжение столпившихся на корме людей достигло наивысшего предела. Казалось, были уже на пороге спасения и тут, на тебе! Но это, разумеется, лишь в том случае, если лодка окажется вражеской. Наконец, нервы капитана Прасса не выдержали. Будучи не в силах больше пребывать в столь неопределенном положении, он твердо вознамерился узнать намерения экипажа субмарины, для чего приказал забрать ещё южнее. Подводная же лодка своего курса не изменила. Более того. Она даже не стала погружаться, когда над ней вскоре пролетел легкий австралийский бомбардировщик. А значит, определенно была своей.

В порт Фримантла «Янссенс» зашел 13 марта. Да ещё и в пятницу! Однако для ликующих пассажиров и членов команды данное число вряд ли являлось несчастливым. Во всеобщей радостной суматохе, Николай не сразу заметил подошедшего сзади и тронувшего его за плечо Пауля. Бывший сотрудник BPM был явно взволнован. Он то и дело снимал и протирал свои круглые очки, чтобы скрыть набегавшие слезы.

– Я бы хотел ещё раз, от всего сердца, поблагодарить вас за помощь!

– Да ладно, не стоит, – неожиданно смутился и сам Николай. – Это же к взаимной выгоде, не так ли?

– Да, конечно. Надеюсь, что эти документы вам пригодятся. Ну, а если нет, то не обессудьте. Это всё, что у меня было.

– Пустое. Отчего же не помочь человеку? Тем более – в столь трудной ситуации.

– О! Рад такое слышать! Вы, русские, очень отзывчивый народ. Недаром, на вашей земле родились Лев Толстой и Достоевский. Что ж, давайте прощаться. Желаю вам всего самого наилучшего! Vaarwel! (Прощайте)!

– Счастливо и вам…

Ещё раз помахав рукой, Пауль подхватил свой саквояж и направился к трапу. (От захваченного же в качестве антуража чемодана, он давным-давно избавился, при первом же подвернувшемся случае, вышвырнув за борт). Николай долго смотрел вслед индоевропейцу, пока тот не смешался с толпой остальных беженцев. Он и в самом деле подозревал, что полученные от сотрудника компании BPM документы вряд ли обладают очень уж большой ценностью. Но, откровенно говоря, нисколько о том не жалел. Будучи, в душе, человеком добрым, Витковский и впрямь был рад тому, что сумел помочь хоть одному человеку вырваться из-под японской оккупации. И, возможно, спас тому жизнь. Да и, с другой стороны, Николай прекрасно понимал все подспудные мотивы, побудившие его недавнего попутчика к столь решительным действиям. Он и сам бы, ни за какие коврижки не захотел бы очутиться в немецком плену! Лучше смерть!

В отличие от простых пассажиров, Николай, наряду с находившимися на борту армейскими и флотскими чинами, прошел первичную проверку по упрощенному варианту. Портовые власти даже помогли ему связаться с советским консульством в Мельбурне. Добравшись туда, с пересадками, Витковский тотчас озаботился отправкой в Москву наиболее ценных, из добытых им материалов. Наряду с прочими, в пакет дипломатической почты попали и полученные от Пауля бумаги. До Союза путь им предстоял весьма неблизкий!

глава 6.

Письмо или посылка, отправленные из Австралии, могли попасть в СССР несколькими путями. Самым коротким, пожалуй, был маршрут через Индийский океан, Аравийское море, Иран, Каспийское море и, далее – через Баку или Астрахань. Таким же образом поступали в Союз и поставки по ленд-лизу из США и Великобритании. Два других маршрута – северный и дальневосточный, считались: один – слишком опасным, а другой – слишком протяженным. Возникновение же южного варианта стало возможным после ввода в Иран советских и британских войск в августе 1941 года. Красная армия заняла север страны до линии проходившей по рубежу Умну, Хайдарабад, Миандоаб, Зенджан, Казвин, Хорремабад, Баболь, Зираб, Семпан, Шахруд, Ашабад. Англичане же обосновались к югу от рубежа Ханакин, Керманшах, Курамабад, Машид-и-Сулейман, Хафт-Кель, Гахсерам, Рам-Хормоз, Бендер-Далам. Тегеран союзники контролировали совместно.

Осуществление подобной операции позволило быстро наладить перевозки из портов Персидского залива до побережья Каспийского моря по Трансиранской железной дороге, а также шоссе Зенджан-Тебриз. В счет поставок, со стороны союзников, шли танки, самолеты, автомобили, порох, продовольствие, высокооктановый бензин, каучук, химикаты, сталь, трубы, рельсы и так далее. Контролировать весь этот процесс предстояло новому послу в Иране Андрею Андреевичу Смирнову, направленному туда вскоре после начала Великой Отечественной войны. Перед отъездом, его лично принял сам товарищ Сталин. И даже проинструктировал, посоветовав прочесть Коран, произведения Фирдоуси, Хайяма, Саади и, вообще, ознакомиться с богатой историей Ирана. Это ли не показатель особого внимания, уделявшегося предстоящей миссии Смирнова? Да, уже тогда в планах советского руководства ближневосточным делам уделялось исключительно важное значение.

Впрочем, помимо поставок союзников, новому полпреду приходилось заниматься и иными вопросами. Одним из них являлась пресловутая история с пулеметным заводом в Тегеране. Ещё в сентябре 1941 года советское правительство предложило новому шаху Ирана Мохаммеду Реза Пехлеви использовать для нужд Красной армии ряд военных предприятий его страны. В том числе – и пулеметный завод, пока только находившийся в стадии строительства. По окончании работ и монтажа оборудования, на нем можно было выпускать по шесть легких и два тяжелых пулемета в день. Шах, в принципе, не возражал, поскольку на этот завод нацеливались ещё и англичане. Но те намеревались попросту демонтировать его и перевезти в Индию. Подобный вариант был для нового правителя Ирана совершенно неприемлемым. Советское же предложение позволяло не только оставить завод на территории страны, но и готовить на нём, в процессе работы, молодых специалистов. Однако вскоре Мохаммеда Резу ждал совершенно неожиданный удар.

В связи с быстрым продвижением немцев и утратой многих промышленных центров, и советская сторона начала настаивать на полном вывозе завода. Разумеется, донести эту неприятную новость до шаха, было поручено послу. Их встреча состоялась 8 марта 1942 года. Как и предполагалось, Мохаммед Реза отнесся к подобной инициативе без особого восторга.

– Продажа завода произведет неблагоприятное впечатление в стране, так как будут говорить, что союзники всё забирают у Ирана, – жаловался шах Смирнову.

– Нет никаких оснований для утверждений о том, что общественное мнение в Иране будет недовольно этим актом, так как речь идет о коммерческой сделке, которая соответствует союзническим интересам, – напирал тот.

– Союзники начали с небольших просьб об оружии, которые были удовлетворены. Иран, оторвав от собственного тела, уступил, даже пока без оплаты, оружие и новейшие самолеты. Новые требования могут дойти до башмака иранского солдата!

– Когда мы вели переговоры об уступке оружия, то мы ясно сказали, что ни танки, ни самолеты, ни артиллерия нас не интересуют. Наша просьба сводилась к уступке легкого вооружения. Что касается расчетов за переданное оружие, то мы готовы этот вопрос обсудить. Вопрос о продаже оборудования завода нельзя рассматривать как требование, которое затрагивает интересы иранской армии. Речь идет о продаже бездействующего оборудования, которое в Иране не может быть использовано ни в период войны, ни позже в течение долгого времени. Будучи проданным в СССР, это оборудование будет немедленно давать продукцию.

Тем не менее, от окончательного решения шах пока «увильнул». «Это ж надо, до чего мы дожили»! – про себя, возмущался Смирнов, покидая дворец после аудиенции. – «Весь сыр-бор разгорелся из-за какого-то несчастного заводика, способного выпускать по восемь пулеметов в день! Неужели, производственные мощности в Союзе настолько упали»?

Забегая вперед, заметим, что иранцам, путем длительных проволочек и пассивного сопротивления, удалось-таки отстоять свой «заводик». Первую продукцию он начал давать только в 1943 году, причем – на станках советского производства. СССР, к тому времени, полностью избавился от промышленного кризиса первого периода войны. Во всю мощь заработали эвакуированные за Урал предприятия и на фронт, сплошным потоком, пошли эшелоны не только с пулеметами, но и танками, самолетами, самоходными артиллерийскими установками и многим другим.

Другой заботой, волновавшей нашего посла, продолжали оставаться мероприятия по модернизации иранских портов Бендер-Шах, Ноушехр и Пехлеви на Каспийском море. В результате резко возросшего грузопотока, там требовалось произвести значительный объем дноуглубительных и строительных работ. Однако, к концу 1941 года, на побережье Каспия, что называется «конь не валялся». К примеру, к 25 декабря в морском канале порта Бендер-Шах землесосы «Бабушкин» и «Ленкорань» смогли пройти лишь четыреста метров из запланированных тринадцати километров! Произошло это оттого, что в «Народном комиссариате морского флота» так и не смогли четко определиться с подрядчиком, ответственным за весь процесс строительства и модернизации. Результат, как говорится, налицо. Всё получилось в полном соответствии с известной русской поговоркой: «У семи нянек, дитя без глаза»! Управления «Каспфлота» «Союзднотрест» и «Цуморстрой» предпочли остаться в стороне, а отправленный в Иран начальник «Касптехфлота» и вовсе плохо организовал работы.

Столь плачевная ситуация не могла не вызвать соответствующей реакции вышестоящих властей. В начале 1942 года, после вмешательства Совнаркома СССР, в структуре «Наркомморфлота» было создано специальное «Строительное управление на юге Каспия». Согласно новым срокам, дноуглубительные работы в Бендер-Шахе предполагалось закончить к 15 апреля. Месяцем позже здесь же планировалось реконструировать старые причалы, построить новый деревянный пирс, проложить подъездные и подкрановые железнодорожные пути. Ещё раньше в порядок приводилось пристанское и складское хозяйство. Следовало спешить, поскольку согласно телеграмме, отправленной 20 марта наркомом морского флота, судам «Каспфлота», в навигацию 1942 года, предстояло перевезти из портов Ирана около 120 тысяч тонн грузов, поставленных союзниками по ленд-лизу. Приходилось изворачиваться всеми доступными способами. Так, для перевозки высокооктанового бензина в бочках использовались самоходные баржи-гаражи, вообще-то предназначенные для транспортировки автомобилей и ранее принадлежавшие Волжскому речному пароходству.

Ну и, наконец, помимо головной боли, вызванной обеспечением бесперебойной доставки союзных грузов, немало крови послу Смирнову попортили и совершенно неожиданно возникшие, словно из ниоткуда, самочинные «друзья СССР». Ярчайшим их представителем являлся некий Али Агаев, «подвиги» которого, по размаху, вполне могли быть сопоставимы с достославными деяниями незабвенного «Великого комбинатора»! После ввода Красной армии на территорию Ирана, он, по личной инициативе, принялся устраивать «советскую власть» в селениях Карадага. Организовывал там исполкомы, издавал прокламации, подписанные не иначе, как «Представитель СССР» или «Представитель Сталина»! При этом, Агаев активно вербовал недовольных местными ханами крестьян в свой собственный «партизанский отряд».

Успеху его агитации способствовали и некоторые, довольно действенные, приемы. Так, в селении Сияруд, где находилась основная штаб-квартира «начальника», он устраивал перед простодушными дехканами следующие спектакли. На стол, накрытый скатертью, Агаев ставил неработающий телефонный аппарат, провода от которого подводил к висевшему на стене медицинскому стетоскопу, после чего объявлял, что сейчас будет беседовать прямо с Москвой. Весть о предстоящем сеансе, естественно, моментально облетала всю округу. Дождавшись, пока в комнате соберется побольше зрителей, Агаев снимал трубку и говорил туда хорошо поставленным голосом:

– Здравствуйте, товарищ Сталин! Это Агаев говорит. Да, да, представитель СССР по Ирану. Какие там новости с фронтов? Что? Красная армия уже подходит к Берлину? Примите мои поздравления! Весть действительно радостная. Прямо, от сердца отлегло! Надо и нам к активным действиям переходить. Вот людей побольше в отряд наберу, и Тебриз пойдем брать! Да, сил хватит. Нет, помощь не нужна. Что вы говорите? Сейчас, для тружеников Ирана московское радио передаст песню? Большое вам спасибо, товарищ Сталин!

Агаев клал трубку и незаметно, ногой, запускал спрятанный под столом патефон. Дехкане были в восторге! Слава о всемогущем «начальнике» привлекала в отряд всё больше и больше народа. Оружие, для своих бойцов, Агаев добывал либо путем добровольного сбора с населения, либо попросту конфискуя его у окрестных ханов. Для тех же, кто не поддавался на уговоры, существовала другая техническая «новинка», изобретенная неугомонным «Представителем СССР». Из обрывков электрических проводов, он смастерил угрожающего вида машину, опутав ими старый деревянный стул. Упорствующего хана подводили к нему и Агаев, с саркастической усмешкой, делал приглашающий жест:

– Давай, давай, присаживайся.

– Что это? – пугался разом побледневший хан. – Зачем?

– Током пытать тебя буду! Жиры вытапливать! Вон какие телеса на народных харчах отъел!

– Н-н-не надо! Я всё оружие отдам!

– То-то же!

От слов Агаев довольно быстро перешел к делу. В скором времени, он, вместе со своими «партизанами», занял селение Алямдар, арестовал там начальника местной полиции и принялся готовиться к походу на Тебриз. Действия своего нового «друга» серьезно обеспокоили советские власти. 6 января 1942 года отряд Агаева, наряду с его же «исполкомами» в селениях Алямдар, Джульфа и Манзар, после разъяснительной беседы, были распущены по домам.

А ведь существовала ещё и вполне реальная, глубоко законспирированная сеть немецких агентов, проникновение которых в Иран началось ещё до начала первой мировой войны. Вот как раз они, в отличие от опереточных «партизан» Али Агаева, могли доставить весьма серьезные неприятности. Типа, малых или больших диверсий. В том числе – и на дорогах. К счастью, почтовый грузовик, перевозивший пакет с документами, отправленный Витковским, добрался до побережья Каспийского моря без особенных приключений. А уже оттуда, собранные Николаем материалы и переправили в СССР.

глава 7.

С началом Великой Отечественной войны советская разведка вступила в полосу затяжного реформирования. Оно и понятно. Возникновение новых угроз требовало и появления совершенно новых структур, призванных на них реагировать. Так, уже в июне 1941 года в НКВД была создана специальная «Особая группа при наркоме внутренних дел». Возглавить её поручили старшему майору госбезопасности Судоплатову, ранее прекрасно зарекомендовавшего себя при выполнении ряда ответственных заданий. Основным направлением деятельности его «группы» считалось развертывание и проведение разведывательно-диверсионной работы в тылу врага. Начальники всех остальных служб и подразделений НКВД были обязаны оказывать подопечным Судоплатова полное содействие, как людьми, так и техникой и вооружением. Обладала «группа» и собственным войсковым соединением. Им стала прославленная, впоследствии, «Отдельная мотострелковая бригада особого назначения», более известная под своей аббревиатурой ОМСБОН.

Однако, в скором времени, из-за резко возросшего объема работы, «Особую группу» преобразовали сначала во 2-й отдел, а затем и в 4-е управление НКВД СССР, помимо выполнения прежних задач, занимавшееся ещё и проведением разведывательных мероприятий в оккупированных Германией и Японией странах. Начальником нового управления, по-прежнему, оставался Судоплатов, а одним из его заместителей стал майор госбезопасности (в структуре НКВД, звание, официально приравненное к армейскому званию полковника) Лев Лукич. По роду службы, он выполнял самые разнообразные функции. В том числе – курировал и ряд стран Юго-Восточной Азии, подвергшихся японской агрессии. Поэтому неудивительно, что документы, полученные Витковским от Пауля, в конечном итоге, легли на стол именно старого полковника (во избежание дальнейшей путаницы, будем и впредь его так титуловать).

– Лев Лукич, кажись, вы Нидерландской Индией занимаетесь?

– В некотором роде, да.

– Тогда, это для вас. Получено сегодня дипломатической почтой из Австралии. Судя по сопроводительной записке нашего человека, здесь может быть что-то секретное. Ну, судя по штампам и так далее.

– Любопытно. Что ж, оставьте. Будем разбираться.

Разумеется, нидерландского языка, в совершенстве, Лев Лукич тоже не знал. Так, мог прочесть несложный текст и не более того. Однако за годы службы, он обзавелся многочисленными добровольными помощниками. Вот и сейчас полковник снял телефонную трубку и позвонил одному знакомому профессору:

– День добрый, Иннокентий Петрович! Это Лев Лукич тебя беспокоит.

– Узнал, узнал! – пророкотал в трубке знакомый бас научного светила. – Здравия желаю, товарищ полковник!

– Ладно, хорош шутить. По возрасту, мы почти ровесники, а если судить по табели о рангах, то звание твоё, чай, посерьезнее моего может оказаться. Не ниже генеральского! Ладно, давай о деле.

– Слушаю.

– Опять нам помощь твоя, Иннокентий Петрович, понадобилась. По части голландского языка. Совсем, как в январе. Ты нам тогда шибко помог с подготовкой рядового Ли!

– Китайца, что ли? Помню, помню.

– Да. Так вот. Теперь задание чуть попроще будет. Всего-навсего, требуется перевести один примечательный документ.

– Я бы с радостью, Лев Лукич, но, боюсь, в этот раз, ничем не смогу вам помочь. Здоровье подвело. Лежу пластом в постели, болею. Соображаю и то с трудом. Все мысли в голове перепутались. Конечно, если дело совсем уж неотложное, то я, как любой советский человек в годину вражеского нашествия, постараюсь забыть обо всех своих хворях. Однако за результат, откровенно признаюсь, ручаться не буду.

– Да нет, ничего особо срочного здесь не имеется. Но и тянуть не хотелось бы. Как же нам поступить?

– Есть один вариант, Лев Лукич. Правда, он потребует определенного административного ресурса.

– Тю! Разве это проблема? Нашей службе многое по плечу!

– Очень на это надеюсь! А дело заключается в следующем. Был у меня, до войны, один студент – Виктор Стрельченко. Нидерландский мы с ним факультативно изучали. И знаете, неплохие результаты парень показывал! У вас текст, какой направленности? Военный?

– Нет. Судя по приложенным чертежам – скорее, технический.

– Тогда вам точно к Виктору! Он любил всяческой технической литературой интересоваться. Даже тамошний журнал «Инженер» читал!

– Иннокентий Петрович! Всё это прекрасно, но вы говорите «был». Возникает резонный вопрос, где, на данный момент, находится этот ваш Стрельченко?

– В том-то вся и загвоздка, что с первых дней войны он ушел добровольцем в московское ополчение. Если мне память не изменяет – в 18-ю дивизию Ленинградского района. Так, с тех пор, на фронте и пребывает. Вот вы бы взяли, да и отозвали Виктора обратно! Очень талантливый парень. Жаль, если погибнет…

– Хм, а это идея! Спасибо за подсказку, Иннокентий Петрович. Постараемся этого самого Стрельченко отыскать…

Положив трубку, Лев Лукич задумался. Разумеется, ему сразу стал понятен невинный маневр старого профессора. Не болел, ох, не болел, Иннокентий Петрович! Вон как голос, по телефону, бодро звучал. Аж уши заболели! Просто захотел уважаемый ученый, пользуясь подвернувшимся случаем, вытащить с передовой любимого ученика. Что ж, желание вполне понятное. Да и документы Витковского, действительно, могли малость подождать с переводом. А значит, впору заняться розыском упомянутого Виктора Стрельченко. А, заодно, и навести справки о бывшей 18-й дивизии народного ополчения. Теперь у неё наверняка иной номер имеется…

Лев Лукич, как всегда, оказался прав. 18-я дивизия народного ополчения, наряду с прочими, начала формироваться в первых числах июля 1941 года. Недостатка в добровольцах не было. В дивизию, в массовом порядке, записывались рабочие заводов «Изолятор», имени Менжинского, имени «Осоавиахима», фабрик «Большевик» и «Ява», студенты и преподаватели Авиационного института, художественного училища имени Сурикова и многие другие жители Ленинградского района столицы. В ночь на 10 июля 18-я ДНО покинула Москву и, после тридцатикилометрового марша, встала лагерем под Красногорском. Здесь же началось вооружение и первичное обучение ополченцев. Неделю спустя, дивизию включили в состав 32-й армии и перебросили под Волоколамск. На первых порах, её бойцы, только недавно принявшие воинскую присягу, занимались строительством оборонительных сооружений на подступах к столице.

Непосредственно с противником, 18-я дивизия столкнулась уже в августе, в верховьях Днепра. В условиях приостановки немецкого наступления на Москву, бои эти, преимущественно, носили характер стычек и поисков разведчиков. А между тем, на фронте собиралась готовившаяся разразиться гроза. Но ополченцы, к счастью, этого пока ещё не знали. В конце сентября дивизию переименовали в 18-ю стрелковую и перебазировали по железной дороге под Вязьму. Однако грандиозного окружения четырех советских армий, случившегося там же в начале сентября, ей удалось избежать.

Впоследствии, 18-й стрелковой дивизии довелось сыграть далеко не последнюю роль в разразившейся Битве за Москву. Включенная в 16-ю армию легендарного генерал-лейтенанта Рокоссовского, она сражалась под такими, вошедшими в военную историю, населенными пунктами, как Волоколамск, Крюково, Красная поляна, где покрыла себя неувядаемой славой. Неслучайно, 5 января 1942 года, согласно приказу народного комиссара обороны, 18-я стрелковая дивизия, за стойкость и мужество личного состава, была преобразована в 11-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Отыскался и лейтенант Виктор Стрельченко. Согласно ответу на запрос, полученному из штаба дивизии, в настоящее время, он проходил службу в 27-м гвардейском стрелковом полку.

А вот отзывать парня в Москву Лев Лукич не стал. Для ускорения процесса, он решил сам наведаться в расположение 16-й армии. Тем более, что её боевые порядки находились всё ещё сравнительно недалеко от столицы. Окрестности Жиздры – разве это расстояние? А там уже на месте и определиться. Если ученик Иннокентия Петровича действительно так хорош, то можно будет забрать его с собой. Прямо из дивизии. С чем, полковник и направился в кабинет генерал-майора Судоплатова.

– Здравия желаю, Павел Анатольевич!

– Здравствуйте и вы, Лев Лукич. Присаживайтесь. И раз я вас не вызывал, а время доклада ещё не пришло, то вы, наверное, по какой-нибудь личной инициативе?

– Так точно. Хочу отправиться в расположение 16-й армии Западного фронта.

– Зачем, позвольте полюбопытствовать? Вы же, больше, по оккупированным Японией странам работаете.

– Вот именно. А поездка моя, как ни странно, будет напрямую с этим связана. Позвольте объяснить поподробнее.

– Слушаю.

– На днях, по линии НКИД, дипломатической почтой, из Австралии пришли документы, агентурным путем полученные одним нашим сотрудником, ранее работавшим на острове Ява.

– Это не в рамках ли той самой операции «Инсулинда»?

– Внедренный, во второй половине февраля, на Новую Гвинею агент Александр Ли ничем пока себя не проявил. Но в условиях той катавасии, связанной с японским вторжением, которая там сейчас творится, столь долгое молчание вполне объяснимо. Зато отличился другой наш человек – Николай Витковский, ещё до войны совершенно официально обосновавшийся на Яве в качестве сотрудника нашего торгпредства. Вот он-то, как раз, перед окончательной оккупацией острова японцами и сумел раздобыть несколько довольно любопытных документов. Беда только, что все они на голландском.

– Иного, согласитесь, было бы трудно ожидать!

– Не спорю! Вот с переводом их и возникли определенные трудности. Раньше, мне помогал знакомый профессор. Однако он сейчас заболел, отчего и порекомендовал, вместо себя, одного своего ученика, ныне сражающегося в рядах 11-й гвардейской стрелковой дивизии 16-й армии.

– Вот теперь мне всё понятно! Вы хотите поехать к Рокоссовскому, чтобы перевести полученные из Австралии документы?

– Именно.

– Что ж, возражений не имею. Поезжайте…

глава 8.

В конце мая 16-я армия, только что вернувшегося в строй, после тяжелого ранения, генерал-лейтенанта Рокоссовского, совместно с соседней 61-й армией генерал-лейтенанта Попова, получила приказ на проведение очередной операции по разгрому Болховско-Брянской группировки противника. Задача эта усложнялась ещё и тем, что соединения обоих командармов, принимавшие самое деятельное участие в отгремевшей недавно Московской битве, были серьезно ослаблены. Пришлось, как и прежде, «подчищать» тыловые службы, возвращать в строй недолечившихся бойцов и командиров. Но эта мера мало что дала. Ни Попов, ни Рокоссовский, ни на одном из участков линии фронта не смогли добиться решительного перевеса над немецкими войсками. Атакующие дивизии строились в один эшелон. В качестве основного средства усиления, 16-й армии придавался 10-й танковый корпус. Кроме того, при ней же, ещё в феврале, по указанию Ставки, был создан 5-й гвардейский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Орлова. В него, помимо 4-й, 30-й, 115-й и 123-й стрелковых бригад, входила и 11-я гвардейская стрелковая дивизия полковника Чернышова.

Прибывший из резерва танковый корпус предполагалось использовать для развития успеха, сразу же после взлома неприятельской обороны. Порядок ввода его в бой был разработан при прямом участии начальника штаба 16-й армии генерал-майора Малинина. Казалось, предусмотрели все мелочи, подробно расписав всё «от и до». Генерала Рокоссовского, правда, смутил тот факт, что исходные позиции корпуса находились на расстоянии двадцати километров от переднего края. Далековато, короче говоря. Однако танкисты горячо заверили командующего в своей полной готовности. А то, что далеко от передовой – так это даже лучше! Мол, сработает эффект внезапности. Немцы же не услышат шума танковых моторов!

По мере своих, весьма скромных, возможностей, генерал-лейтенант Рокоссовский постарался усилить и дивизии первого эшелона, скрытно выдвинувшиеся ночью к участкам, отведенным для наступления. Каждая из них получила по двенадцать-пятнадцать танков непосредственной поддержки пехоты. Плотность артиллерии была доведена до сорока стволов на один километр.

Наконец, в 04.00 6 июля 1942 года, пробил час атаки. После тридцатиминутной артподготовки, наша пехота, с криком «ура!», дружно поднялась из окопов и ринулась вперед. Следом, беспрерывно стреляя из орудий, поползли танки непосредственной поддержки. Совместным ударом, была занята сначала первая, а затем и вторая линия немецких траншей. Появилась реальная возможность для взятия Жиздры и открытия дороги на Брянск. Однако 10-й танковый корпус, на который возлагалось столько надежд, замешкался и пехоту не поддержал. Оказывается, ни его командир, ни начальник штаба, подробно расписав всё на карте, так и не удосужились ознакомиться с самой местностью предстоящей операции. В итоге, танки врюхались в небольшую речку с заболоченными берегами. На то, чтобы вытянуть их из трясины, потребовалось целых два часа. Немцы, разумеется, были только рады подобной задержке. Быстро придя в себя, они принялись стягивать все свои резервы к месту прорыва. Наша пехота, наткнувшись на всё более возрастающее сопротивление, продвинулась ещё на десять километров и залегла.

Но беды с танковым корпусом, на этом, отнюдь не закончились. Не успели, наконец, выползшие из болота танки двинуться вперед, как над полем сражения появилась немецкая авиация. Встав в круг, сорок пикирующих бомбардировщиков принялись обрабатывать передний край, обрушившись, в первую очередь, на головную танковую бригаду. И тут, вместо того, чтобы рвануться вперед и выскочить из-под бомбового удара, танки попросту встали на месте. И не двигались, невзирая на рвущиеся вокруг авиабомбы. Подобного зрелища уже не смог выдержать сам командарм. Вместе с начальником бронетанковых войск армии генералом Орлом и комиссаром корпуса Латышевым, Рокоссовский, на машинах, помчался к замершим танкам. Но как растормошить их спрятанные за броней экипажи? Генерал Орел первым нашел способ. Подобрав, по пути, увесистый булыжник, он принялся изо всех сил колотить им по броне ближайшего танка.

– Почему стоите, мать вашу?! Немедленно – вперед!!!

То же пришлось делать и Рокоссовскому с Латышевым. Причем, стуча по броне, командующий всё время опасался попасть под гусеницу, если бы танкисты вдруг надумали развернуться. Перспектива, согласитесь, не из приятных. Как выяснилось, танковые экипажи были неопытными, необстрелянными. Вот и растерялись в сложной ситуации. Когда же корпус удалось-таки стронуть с места, то время уже было безвозвратно упущено. Пришлось спешно закрепляться на отвоеванных рубежах. Ни о какой Жиздре или, тем более, Брянске, речь, разумеется, больше не шла.

В общем, настроение в 16-й армии, когда туда прибыл Лев Лукич, было далеко не радужным. Лейтенант Виктор Стрельченко оказался высоким, нескладным парнем с несколько лошадиным выражением лица. Типичный образчик пресловутого «книжного червя», как про себя, определил старый чекист. Однако, вопреки подспудному ожиданию полковника, он вовсе не стремился ускользнуть в глубокий тыл. Более того. Едва разговор зашел о профессоре, как Стрельченко тотчас замахал своими длинными костистыми руками.

– Ох, уж этот Иннокентий Петрович! Всё стремится с передовой меня вытащить! О таланте, видите ли, печётся! А меня кто-нибудь спросил?! Я, может быть, Родину защищать хочу! Немцев бить! Для того в ополчение и пошел.

– Похвальное желание, – не сразу нашелся, что и сказать Лев Лукич. – Я, честно говоря, ожидал совсем иного.

– Чего именно? Что я сразу в Москву проситься начну? Не на такого напали!

– Да вижу уже. Ну, а нам, Виктор, помочь ты согласишься?

– А куда я денусь? – усмехнулся лейтенант. – Вы вон какое серьезное ведомство представляете! Стоит вам только пальцем пошевелить, и я в Москву не то, что поеду, а даже побегу!

– Ну, не стоит так драматизировать. Помочь нам вы можете и здесь, прямо на месте.

– Это было бы просто замечательно! Не хочется мне от боевых товарищей надолго уезжать. А в чем, собственно, суть вопроса? Для чего я НКВД понадобился?

– Да вот, требуется перевести один интересный документ.

И полковник протянул Стрельченко машинописную копию раздобытой Витковским инструкции (оригинал хранился в его сейфе, на Лубянке).

– Так, что здесь? – деловито переспросил Виктор. – Ого, да это на голландском!

– Вот именно. Оттого и пришлось тебя беспокоить. По совету Иннокентия Петровича, кстати говоря.

– Да понял я. Вам дословный перевод требуется?

– Желательно. Сможешь сделать?

– Конечно! Только, для начала, один вопрос. Пладью – это что?

– По-видимому, населенный пункт.

– Ага. Понятно. В остальном, думаю, затруднений не возникнет. Да, и ещё. Писать-то я от руки буду.

– Ничего страшного. Бумагу и карандаш я заранее приготовил. Можешь приступать. Только пиши, пожалуйста, поразборчивее!

– Буду стараться. Я же не на медицинском учился!

Лев Лукич и впрямь постарался обеспечить молодого лейтенанта всем необходимым. Вплоть до отдельного помещения в штабной землянке. Чтобы от работы ничего не отвлекало. Это ли сыграло свою роль или же Виктор действительно хорошо знал язык, но перевод занял у него совсем немного времени.

– Лихо, – покачал головой полковник, надев очки и изучая листы бумаги, исписанные крупным чертежным почерком. – А говорить на голландском ты так же свободно умеешь?

– Нет, что вы! Только читать. Для разговора языковая практика нужна, а где ж её взять в Союзе? Мы с Нидерландами не шибко активно контачим!

– И то верно. И последний вопрос, Витя. Ты какую должность в полку занимаешь?

– Командир минометной роты! – с видимой гордостью отчеканил Стрельченко.

– Отчего так? Я уж, грешным делом, предположил, что ты в переводчиках ходишь.

– Нет, пронесло! Я же в институте французский изучал. А голландский – это так, факультативно. Вот и получилось, что навыки мои, на фронте, совершенно ни к чему. Здесь немецкий требуется. Или, как минимум, английский – для встреч союзных делегаций. А мне ни тот, ни другой неизвестен. Можно сказать – повезло!

– Почему?

– Своими руками фашистов бью, а не с пленными в штабе канителюсь! После войны, не стыдно будет и девчонкам в глаза смотреть!

– Молодец! Ну что ж, удачи тебе, Виктор Стрельченко!

– Большое спасибо!

«А парень, действительно, не промах»! – подумал Лев Лукич, выйдя, вслед за лейтенантом, из землянки и направляясь к начальнику особого отдела, чтобы оказией забрать последние сводки по линии НКВД. – «Надо бы его, и в самом деле, каким-нибудь обходным маневром в Москву вытащить и к делу пристроить. У нас, в союзниках, чай, не только США с Англией ходят. Ещё и «Свободная Франция» генерала де Голля имеется. Вот с её представителями ученику Иннокентия Петровича и не мешало бы поработать. Французский, он, по идее, ещё лучше голландского должен знать»!

– Как прошла ваша поездка на фронт, товарищ полковник? – первым делом, поинтересовался у Льва Лукича, после его возвращения, старший лейтенант Ильин, выполнявший при нем роль своеобразного порученца по специальным заданиям.

– Не то, чтобы совсем хорошо, но и не очень плохо. Как я и подозревал, документы, раздобытые нашим агентом на Яве, особой ценности не представляют. По крайней мере – один из них. Его полное название: «План по выведению из строя оборудования нефтеперерабатывающего завода в Пладью».

– Где это?

– Точно не скажу, но, по-моему, где-то на Южной Суматре.

– Далековато, однако!

– Да уж, не близко.

– И что же теперь делать?

– А ничего. Сам знаешь, что у нас, в разведке, согласно старой поговорке, нет отбросов, а есть ресурсы. Возможно, дойдет очередь и до этой инструкции. Куда-нибудь, да пригодиться. Да и, с другой стороны, зачем зря человека расстраивать? Николая, я имею в виду. Ведь он старался, работал. Причем, не по нашей указке, а самостоятельно. И это самое главное. Раз инициативу проявил, то агент хороший. А такие люди, нашей службе, ой как нужны!

глава 9.

В конечном итоге, документы, переправленные в СССР Витковским, действительно пригодились. Правда, не очень скоро. Какое-то время, Льву Лукичу, равно, как и всем его коллегам по разведывательной службе, было просто не до того. Уже к середине лета, стало окончательно ясно, что решающим участком советско-германского фронта становится Сталинградский. Это специально отметил, в своей директиве, и Верховный главнокомандующий И.В.Сталин. Борьба на подступах, да и в самом городе на Волге разгоралась нешуточная. Потому и неудивительно, что во второй половине сентября, генерал-майор Судоплатов, только недавно вернувшийся из своей кавказской командировки, первым делом, вызвал к себе в кабинет Льва Лукича: