Читать книгу Куда уходят умершие? - Андрей Андреевич Храбрый - Страница 1

Кроме гробовой тишины, если откинуть внешний шум улицы, в полутемной комнате, где горит настольная лампа на пару со светом, что настырно пробивается сначала через серо-белую пелену неба, а затем бесконечные ряды окон, в комнате старательно отбивали каждую секунду настенные старинные часы.

– И знаете, что очень странно? Убийственное спокойствие. Вам его ни капельки не жаль, что ли?

– Не жаль.

– Но вы ведь супруги…

– Не успели развестись, – сунув руки в карманы, перебила женщина лет тридцати, не удостоив взглядом полицейского с идиотскими вопросами.

Кончиком языка она украдкой змеей облизнула губы и затем измученно улыбнулась – мужчина за столом успел обнаружить эту улыбку в маленьком круглом зеркале на полке между высокими вазами с искусственными тонкими линиями сухоцветов. Улыбка ни для кого, не улыбка, а очерк души: труп – он ведь ничего не изменит, каждый день люди уходят и на работу, и на учебу, и от других людей, и в мир иной, и уход этого мужчины – обыденное, естественное происшествие, вызвавшее нервную улыбку с примесью какого-никакого сожаления, которая будто с вызовом выкрикивает: ничего! справлюсь! бывало и хуже, теперь все наладится! Формировать энтузиазм в обыденность чересчур дорого; жизнь – энергия – утекает из тела значительно быстрее не в штиль, а в шторм, несмотря на то, что постоянство кажется ужасающе длинным и утомительным, когда плохое или хорошее бешено тянет нитями эмоций, подцепив их рыболовным крючком, а значит, есть смысл разматывать катушку энергии тем, что оставляет согревающие воспоминания, от которых грудь обожжется изнутри через пару тройку лет, остальное – невыгодная затраты.

Мужчина хило хлопнул женщину – стеклянную фигурку, как ему показалось, – по плечу, чуть задержав ладонь на мягком рукаве коричневого пальто, которая будто бы ничего не прятало, – вопреки ожиданиям полицейского она лишь удивленно-неодобрительно, не двигаясь с места, окинула нарушителя раздумья презрительном взглядом и затем вновь уставилась в окно. Грязную, черно-серую улицу покрывали крупные хлопья первого снега, что, ложась на землю, с отчаянной жертвенностью впитывали, чтобы хоть как-то побороть, тоскливую серость, от которой наворачиваются слезы.

– Вам что, безразлично все?

– Не прикасайтесь ко мне, если вы об этом.

– Не оптимистично, но все же, – пробубнил под нос тот и двинулся обратно к столу, где аккуратно сложенной стопкой лежала папка с исписанными документами.

Она не спеша, подгоняемая ленивым течением, проплыла по комнате бесплотным духом вдоль книжного шкафа: шагов по паркету цвета темного дуба вовсе не слышно. Провела рукой по корешкам книг, выпуская из-под растущих для маникюра ногтей приятный звук царапанья твердого переплета. “Помню каждую из этих книг,” – разлился шепотом по комнате ее голос. Очень тихий и оттого почти что музыкальный: в нем улавливались нотки и сожаления оттого, что любимая библиотека была когда-то покинута, и крохотный восторг оттого, что эта же библиотека вновь стала доступной для телесных касаний, когда мир – большой, маленький, ее собственный, чужого человека – изменился. Походка у нее схожа с походкой хозяйки, что добивалась квартиры десяток лет, и теперь, добившись, нарекла себя титулом искусного стратега, свергшего без жалости конкурента, чтобы самой занять выгодное положение.

– Дукарт Дарья Андреевна, – припеваючи протянул мужчина, не отрываясь от бумаг, будто это имя для него что-то да значит. – Вы ведь первая из тех, кто получил извещение. А впрочем, и единственная. У него нет родственников?

– Все умерли.

– Вообще никого не осталось?

– Никого.

– Точно уверены? Может, не знаю, сводные братья, сестры?

Донимаемая допросом, она, не видя острой нужды отвечать, по какой-то причине все же оторвалась от фотографии на дубовой полке. Черно-белое фото. В женской голове словно звучал протяжным воплем щелчок камеры. Выдержав паузу, Дарья с приглушенной озлобленностью огрызнулась:

– Не знаю, может, кто-то и есть. Не знаю! Я ни с кем не знакома. Если некому забрать имущество, то пускай эта конура отойдет государству или первому встречному. Мне здесь ничего не нужно!

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Просто прекрасно!

– Что-нибудь хотели забрать с себе?

– Нет.

– И даже вон ту фотографию?

Маленькие глазки надулись в секунду, по щелчку пальца, от подступившего волнения, обратившись в два не помещающихся в глазницах бильярдных шара. Дикий страх упал тенью на женское лицо. Она стояла, держа руки по швам, беззащитная, ждущая любой удар кулаком, ножом, выстрел в руки, ноги, живот… Рот приоткрыт, и из этого входа в темное чрево вместе со струйками выходящего воздуха неслышно вырывалось бьющееся в истерике или судороге “как? как он раскусил меня?”. Учинив святотатство, она словно ожидала казни, отказываясь до последнего верить в содеянное, в душе зная, что то взаправду было ею совершенно. Она походила на мелкую воровку, пойманную за рукав во время кражи любимого шоколада.

Без резких движений мужчина повернулся к ней всем телом и с умным видом профессора поправил очки:

– Небольшая наблюдательность, не переживайте: всего лишь случайно заметил, как вы зрительно вцепились в фотографию, – он указал пальцем на полку. – Она для вас что-то значит?

– Нет.

– Сядьте, не стойте столбом. Вы ведь живая женщина, а не статуэтка какая-то.

От усталости она молча, без вздохов, переминалась с ноги на ногу. Опустила голову – осмотрела подол пальто. Крупные пылинки пристали к ткани, найдя на ней исправный ковчег, что перенесет их на вольный ветер, который затем разметает их по всему миру, попутно показывая смешные жизни и искусственные и естественные величества планеты. Дарья старательно отряхнула пальто, и после отстучала широких два шага, чтобы усесться словно никто не предлагал, словно она по собственному желанию решила уместиться на диване. Опустилась она резко, буквально плюхнулась, как будто на плечи с силой надавили.

Закинула ногу на ногу. До образа серьезной, озабоченной, деловой, решающей важное женщины ей недоставало бокала с виски и специально витиеватых договоров.

– Так она для вас что-то значит?

– Нет. Не ожидала увидеть ее именно здесь, – складывалось такое ощущение, будто все дело заключалось в том, что кто-то передвинул рамку чуть правее или переставил ее на полку выше.

– Раз уж неожидаемое так потрясло, то, получается, где-то в прошлом вы приложили немало стараний, чтобы позабыть эту неожиданность.

– Забот мало?

– Почему же, – добродушно усмехнулся тот, раздув пухлые щеки, – просто я увлекаюсь психологией…

– Вот и увлекайтесь ею на улице, там полно прохожих! А меня… Оставьте в покое, – на выдохе закончила та.

– Ладно, дела мои закончились, – он гордо вскинул руку оттянул рукав, цветы серебряного цвета с немного треснутым стеклышком покрасовались перед женщиной, – да и смена почти что подошла к концу.

Сонно поднимаясь со стула, полицейский широко зевнул, не прикрывая рот, и застегнул куртку.

– Всего хорошего.

Подбадривающе крикнул он на пороге, а в ответ получил лишь молчание со знанием, что до женщины слова прощания определенно дошли. Входная дверь закрылась тихо, без хлопка. Бережно и спокойно. Полицейский никакой другой реакции и не ожидал: навидался он этих плутовок, которые, уставившись в захлопнувшиеся перед носом двери, кроме которых, даже если нет отходящих от дверного проема стен, не видят ничего, после гордых молчаний сходят с ума от угрызений одиночества, выплакивают пьяными не без прикрас все несправедливости жизни ночью в баре первому попавшемуся, у кого на уме лишь одно: как бы напиться до звездочек в голове и полегче затащить в постель несчастную. А та, ведь не раздумывая полезет, поддавшись грубой ласке, а потом пустится рыдать дальше, проклиная во всех бедах в очередной потаскуху жизнь…

Где-то месяц спустя, когда Санкт-Петербург накрыло одеяло белого снега, запоминающее отпечатки обуви, она явилась незваной гостьей на кладбище, чтобы молча уткнуться взглядом на могильную плиту. Скрепив ладони на уровне нижней части живота, Дарья смотрела куда-то вниз, на нетронутый снег, виноватыми глазами. А в чем они раскаивались – не знала даже она сама. В голове царила темнющая пустота, настолько темная, что даже ее границы казались продолжением, которое только невозможно рассмотреть. Пара пучков живых темно-каштановых волос вырывалась из-под шапки и настырно лезла на лоб.

За спиной послышался хруст, а затем еще один и еще: шаги все ближе и ближе, а кладбище – молчаливое сборище одиноких холодных каменных глыб, отполированных и получивших форму креста или прямоугольника человеком, с высеченными именами и цифрами – давило пустынней, и остывшие голоса, выстреливая из-под земли, словно бросились плясать вальс вместе с воздухом. И никого, и ничего на этом поле, одна обнаженность – природа будто бы сдала границы, – а вместе с ней неизвестные, чужие ушедшие под одеялами снега и земли: а шаги уже почти что за самой спиной. На надгробиях белые шапки, в отдаленности деревья выстроились темной стеной с многочисленными проломами. Не слышно ни взмахов крыльев, ни криков птиц – тишина кладбища. И какими же близкими сейчас ей казались деревья, а все из-за того, что и они живут своей, другой, непонятной людям жизнью, но, главное, живут и, как считаю дети, даже чувствуют…

Головокружительная пустота, и за руку, чтобы не упасть, некого схватить.

И эти шаги, шаги, шаги…

Громкие, беспощадно раздавливающие снег, который от боли будто стонет не хрустом, а жалостливым криком.

А вдруг кто-то вот-вот схватит костлявой рукой, задушит и утащит развлекаться под землю…?

Дарья не выдержала – быстро обернулась. Фотография тут же спряталась за спиной в объятьях двух рук.

– А я вас сразу издалека и не признал. Напугал?

– Следите за мной?

Мужская насмешка вопреки предназначенному безобидному замыслу остервенелой бурей подняла на воздух в женщине деревянную шхуну, чтобы разбить ее о голые копья скал. Она ощутила, как мнется плотная бумага под кончиками пальцев, а из-под пальто струится наверх по горлу неприятно обжигающий пар ярости.

– Мимо проходил. У меня тут тоже кое-кто похоронен.

– С вашими-то возможностями вероятность случайности нашей встречи сводится к минимуму.

– Не самое подходящее место…

– Вот и идите искать подходящее, а я еще постою, – нетерпеливо перебила та и отступила на шаг назад.

Она споткнулась о камень, зашаталась хрупкой осиной, а тут еще и резкий порыв ветра подоспел… Мужчина молниеносным движением подхватил ее за левый локоть. Удержал несчастную и худую.

Сопротивляясь воздуху и оттого раскачиваясь качелей-лодочкой, на землю что-то плавно спустилось. Он освободил ее из цепкой хватки, когда убедился, что женщина крепко стоит на ногах, и затем неуклюже наклонился поднять фотографию – кожа лица тут же налилась кровью.

– Вообще-то, эта пропажа была очень даже предсказуема. И зачем она вам, тут ведь другая с… – Запнулся. Выпустить с языка на волю имя бывшего мужа вдовы при ней самой же оказалось мучительно невозможно. – Покойным.

Полные доверия глаза осветили его черным прожектором зрачков. И откуда только вдруг упало на голову это доверие? То ли виной тому это вынужденное касание, то ли месяц преследующего одиночества, когда по-настоящему некому высказаться, потому что знаешь, что каждый сыт собственными заботами, чувствами, маленькими трагедиями или восходами солнца в душе, потому что кроме банального “все в порядке, не натягивай зря и без того дрожащие нервы” и прочих синонимов больше и не на что рассчитывать, забило со всей дури в колокола, разрывая сознание мыслью о возможности утолить зверский голод.