Читать книгу Как Артём стал писателем - Андрей Арсланович Мансуров - Страница 1

Бабушкин погреб в кладовке в конце двора Артём помнил отлично.

А ещё бы не помнить: там было интересно. Темно. И страшно!

Грушевидная полость, со сравнительно узким – только-только пролезть! – горлышком, вырытая в жёстком серо-жёлтом суглинке, имела в глубину три метра, и спускаться туда нужно было по хлипкой и полусгнившей деревянной лестнице. А когда смотришь сверху – там всегда царил жутковатый полумрак: ну ни дать ни взять – пещера с таинственными сокровищами!..

На дне, имевшем в ширину побольше метра – как раз размах его пятилетних рук! – и правда: хранились разные интересные вещи. Ящики с тушёнкой, коробки со сгущённым молоком, коробки с запасными стаканами, чашками и тарелками: на которых ещё были нарисованы зелёной ядовитой краской Днепрогэс, и всякие серпы-молоты и рабочие-колхозницы – коробки картонные, и настолько сырые, что страшно в руки брать: вот-вот разлезутся!

И, конечно, рядками, словно воины – бутылки с домашним квасом!

Бабушка всегда по-особенному готовила его. Обжаривала крупные куски чёрного хлеба – он тогда был самым дешёвым, тринадцать копеек! – на открытом огне, в маленькой вертикальной цилиндрической печке, разложив в круглой алюминиевой ёмкости, с трубой-дымоходом посередине. После чего подрумяненные до коричневости куски заливала кипячёной водой в огромной эмалированной кастрюле, и вливала разведённый в стакане с водой кусище старинных, ещё «пивных», дрожжей. Накрывала марлей – от мух. Через два дня, когда всё перебраживало, жидкость золотистого цвета процеживали через ту же марлю в кастрюлю поменьше, а остатки разбухших сухарей выжимали, и отдавали «курям» – полдня после этого те были очень весёлые, и драчливые. А потом – сонные.

Ну а квас разливали в тёмно-зелёные старинные бутылки из-под шампанского, в каждую кидали по пять кишмишинок, и через воронку сыпали столовую ложку сахара-песка. После чего затыкали «шампанской» же пробкой с проплавленной посередине канавкой, и завязывали проволокой, или шпагатом. И опускали вниз – дозревать при всегда царивших в погребе плюс семнадцати.

Когда шпагат разрезали, пробка вылетала с таким замечательным хлопком!.. Только подставляй стакан под извергшуюся пенистую струю! (Поэтому бутылку всегда вначале ставили в глубокую тарелку: чтоб не убегало!) А самый кайф был, конечно, когда в стакане оказывалась вздувшаяся кишмишинка, которую надо было разгрызать, и ощущать, как восхитительные холодные пузырьки лопаются на языке…

Однако, хоть и само предвкушение «вкушения» кваса вызывало прилив энтузиазма, и на языке уже ощущался кисло-сладкий обалденный вкус, лезть за очередной такой бутылкой всё равно было страшно: по всему периметру погреба, на высоте до метра над дном, имелись огромные чёрные дыры. И в них кто только не жил! И чёрные, противные жуки-вонючки, которых только тронь – получишь дымящийся заряд вони из поднятого кверху и направленного на тебя заднего торца брюшка! (Тогда Артём еще не выражался «политкорректно», и …опу так и называл – …опой.) И ядовито-оранжевые многоножки, с глянцевым отблёскиванием двадцатисантиметрового плавно извивающегося при движении тела, и мягко и бесшумно семенящими при этом ножками-члениками. И мыши.

Эти последние сгрызли всю обёртку от банок с тушёнкой, и даже густой технический жир, которым банки были обмазаны, словно – слизали. Вот их любопытные носы с усиками, и усики жуков-вонючек и торчали зачастую из по-крайней мере нескольких норок-дырок…

Так что Артём, даже когда его посылали за очередной бутылкой кваса, входил в тёмное, без электрических лампочек, а освещаемое только через два крохотных квадратных оконца, даже не забранных стёклами, помещение пять на пять с земляным полом и крытое шифером, лежащим прямо на балках с досками, и служившее семье бабушек сарайчиком, с опаской. Не любил он сарай.

Хотя на стеллаже у его дальней стены и хранились интереснейшие «реликвии» старых времён, вроде чуть ли не дореволюционных открыток с поблёкшими и выгоревшими картинками в огромном чемодане, старые альбомы с семейными фотографиями, «храбро» отданные на растерзание тем же мышам, впрочем, почему-то таким добром «брезговавшим», или старой посуды, вроде медных чайников и стальных мисок, пустых стеклянных банок – для консервации варенья, запасных бидонов с керосином, рубанков, пил, молотков, кастрюль с гвоздями, и прочего такого.

Но вот квас Артём – любил. И преодолевал нежелание и страх перед погребом: знал, что тогда бабушка может сказать:

– Ну, раз боишься – сегодня – без кваса!

И он знал, что сейчас, после обеда, они разопьют бутылку на троих, и прабабушка Матрёна Пелагеевна поговорит с бабушкой Настей о «прошлых временах», с полчаса, после чего жаркое солнце мая разморит её, и она уснёт тут же, во дворе, на лежаке. Под навесом, который густо зарос хмелем – бабушка предпочла посадить его, душистого, с красивыми кучерявыми бомбосиками соплодий, а не виноград, с которым «вечно полно хлопот!»

Когда бабушка Настя разрезала очередной шпагат, удерживающий пробку, хлопок разбудил Муху – дворовую собачку бабушки, размером с кошку. Та, подслеповато щурясь слезящимися старческими глазами, принялась тявкать, словно кто-то постучал в деревянные ворота в другом конце двора, и даже сделала туда пару шажков. Но потом, поняв, что всё мирно и спокойно, снова улезла в дыру под верандочкой – маленькой как бы прихожей, ведшей в кухню дома. На которой летом стояла керосинка, чтоб «не вонять в комнатах», и имелась лавка с посудой и разделочной доской.

То ли от лая, то ли от какого-то внешнего шума, проснулся и Артём.

Собственно, он всегда просыпался на этом месте: ну вот не судьба ему была во сне попробовать снова пенистый душистый янтарный напиток. В котором пара-тройка «градусов» уж точно присутствовала. И хотя мать Артёма и ругалась, но свои полстакана он тогда в детстве, получал регулярно. Почти каждый день.

Ах, эти лёгкие, беззаботные времена! Когда, казалось, и солнце светило ярче, и цвета у всего окружающего были тоже – ярче…

Вздохнув, Артём скосил глаза вправо: нет, раз Лариса спит, ничто не шумело. И он проснулся сам.

Почему он всегда видит именно эту, залитую полуденным солнцем, когда во дворе, или мрачно-чёрную, когда – в погребе, картину, каждый раз удивляло его самого. Но, вот, видать, именно так, на ассоциациях, запомнилось ему всё происходившее шестьдесят лет назад, в эпоху, как тогда говаривали, «до землетрясения».

Поморгав, он сел. Посидев, встал. Сходил по своим «делам» в туалет. Да, возраст своё берёт: хоть у него и нет простатита (Проверялся в трёх частных клиниках!), мочевой пузырь уже не тот: всё равно не даст спокойно уснуть, пока не опорожнишь…

На горящих зелёными цифрами старинных электронных часах два тридцать. Ещё можно спать и спать – на работу только к трём.

Он закрыл глаза, повернулся на правый бок. Нужно расслабиться. Постараться уснуть.

Но картины из детства всё равно возникали перед внутренним взором, даже если старался о нём не думать.

Вот он у крёстной бабушки, тёти Поли – в Янтиюле. Домик дяди Миши маленький, куда ему до того, где жила бабушка Настя в Ташкенте – мазанка, и только. Зато у крёстного имелась микро-пасека, в отгороженном уголке двора, прямо под окнами спальни. И Артём сколько раз с интересом смотрел, как тот работает под летним навесом в конце двора, за столом, где они все и обедали позже: размещает восковую основу на проволоках в рамках. Которые потом вставляет заскорузлыми, коричневыми с синими прожилками, руками – в улики. Пчёлы хозяина никогда не жалили.

Куры у дяди Миши тоде были – к ним в закуток сквозь нечастую решётку залетали поклевать «халявное» зерно и горляшки. Артём однажды поймал одну – никогда не забыть этого странного и приятного ощущения, когда гладишь словно восковые, и мягкие, перья на спине… Но горляшку пришлось отпустить: да и правда: не везти же её в Ташкент!..

А ещё там, в доме в Янгиюле всегда трудно было разговаривать: протекающий рядом с кручей, на которой и стоял дом, канал, в ста шагах дальше обрушивался вниз огромным – по его детским понятиям! – водопадом с высоты пяти метров на первом в его жизни настоящем «гидротехническом сооружении»: бетонной плотине, построенной, чтоб можно было поливать находящийся рядом городской парк, ну и заодно – поля колхозников.

Но вовсе не это детское воспоминание сподвигло Артёма позже поступить в Ирригационный институт. А пример родителей: и мать и отец закончили ТИИИМСХ, и познакомились там же. И поженились.

А ещё – то, что в этом институте была военная кафедра. И можно было законно «откосить» от армии. Где тогда служили по два года.

Артём перевернулся на другой бок. Завтра с утра нужно наконец докончить рассказ о двух авантюристах-космопроходчиках. О том, как они нашли планету, где в результате вражеских происков полностью оказалось разрушено Общество. И разрушено без единого выстрела: путём применения пластиковых кукол-роботов для любви. То есть – дешёвых и абсолютно покорных, и всегда готовых к «сексу» рабынь. «Влюбляющихся» в купившего их хозяина, потому что так приказывала заложенная в искусственных мозгах программа. И вытеснивших из Семьи настоящих женщин: с их вечными капризами, придирками и постоянно растущими потребностями. Что в итоге привело к гражданской войне между мужчинами и женщинами, а затем и – женщинами и женщинами. В результате чего социум оказался разрушен. Вернувшись к пещерным временам.

Сюжет, вроде, и интересный и правдоподобный… И актуальный, особенно сейчас, когда наука и промышленность передовых стран действительно близка. К созданию. Дешёвых и доступных. Хм.

Только вот никак почему-то рассказ не хочет закончиться.

А всё – разные «нужные и важные» бытовые проблемы. Которые на него спихнула жена. Сама действительно не отличающаяся ни здоровьем (порок сердца!), ни способностью разбираться в управлении современными электронными приборами. А если он и правда, поручал ей что-то, потом ему же это и приходилось чинить. Или вызывать мастера. Или уж – тащить в мастерскую. Накладно. Вот поэтому: то это мешает дописать и опубликовать, то – то. Стирка. (Хоть стирает и машинка!) Уборка. (Хоть убирает и пылесос.) Мусор. О! Завтра (Точнее, уже сегодня.) нужно перед работой вынести – благо, по дороге. Но завтра-то уж он с утречка… Докончит.

И выложит – хотя бы для начала на бесплатных порталах для авторов. Благо, сейчас их видимо-невидимо. Начать можно с Литры Онлайн.

С этой обнадёживающей мыслью он и уплыл куда-то в пространство.

Институт давался Артёму легко: а привык он учиться. Редко когда «гулял» по улице, и гонял футбол с соседскими мальчишками, или играл в лянгу или ашички. Ну вот не интересны ему были «игры на свежем воздухе».

На летней практике после второго курса они проходили недельный «практикум» по гидрогеологии. В «учхоз-е», то есть – учебном хозяйстве при институте. Хотя Учхоз и располагался в тридцати кэмэ от города – ехать туда со всем личным барахлишком нужно было на пригородном поезде. А оборудование для работы студенческих групп завозили на грузовиках.

Практически выглядел «практикум» так.

Посреди голого поля, на плоском и заросшем кустами и травой берегу мелкой реки, хозяйственный отдел поставил около полусотни пятиместных армейских палаток. И в них-то и жили разбитые на группки студенты-второкурсники. Девочки – с девочками, мальчики – с мальчиками. Маленький лагерь «во избежание» всю ночь патрулировали преподаватели и сторожа – ассистенты с кафедры гидрогеологии и геодезии: не «пошалишь»! И спиртным не больно-то разживёшься: ближайший посёлок – в трёх километрах!

В первый день всем раздали разные ну очень важные и нужные приборы и инструменты: рулетки, ручные буры, листы ватмана и приспособления для черчения и раскраски: тушь, акварельные краски, и простые и цветные карандаши. Предполагалось, что пока команды парней будут бурить скважины, и снимать показания уровня грунтовых вод и делать разрезы составляющих почву пород, девочки будут чертить схемы, и раскрашивать слои. Ага, два раза.

Артём, почему-то назначенный начальником бригады – команды из пяти парней и двух до дрожи скромных, и обалденно красивых девушек – казашки и хохлушки – первые два дня вообще ничего не делал. Только лежал на раскладушке в палатке, и читал захваченный с собой журнал: «Наука и жизнь». А все бригады вокруг действительно: бурили, размеряли, чертили и записывали «легенды» – пояснительные записки.

На третий день друг Артёма, Алишер, подошёл к нему, забрал журнал, и изо всех сил запустил тот в близлежащие кусты. Прокомментировав это так:

– Все уже заканчивают, а мы ещё не начинали! Осталось до конца практики всего-то три дня!

Артём спокойно прошёл к кустам, достал оттуда журнал, и вполне невозмутимо снова улёгся на раскладушку:

– Ещё целых три дня. Нарисуем.

Но на следующий день действительно принялись за работу: «пробили» два створа, положенных их бригаде, и вдоль них принялись бурить пятиметровые скважины. В первой же из них бур застрял накрепко: перестарались с усилиями, и забыли, что надо его извлекать и чистить. Однако тут же Алишер договорился с работавшим в поле поблизости трактористом, тот подъехал, и с помощью навесного оборудования для культивации выдернул бур, привязанный стальным тросом, из скважины.      С трактористом расплатились.

После чего Артём сказал:

– Хватит ерундой маяться. Возьмите-ка данные у наших соседей справа и слева. Всё – просто нарисуем.

Действительно, всё нарисовали в тот же день – более того, дали подкорректированные «свои» данные и соседям – для уже их схем.

В последнюю ночь, дождавшись, пока все остальные студенты уедут в Ташкент, всё чертили и рисовали, и писали: благо, практически все рабочие столы под навесом, где и шла вся камеральная работа, оказались пусты: все уже всё закончили.

Успели. И сложные «разрезы», и схемы, и «описания».

На следующее утро уже в Ташкенте, в институте, на кафедре, двинулись сдавать и «защищать».

Последний «важный» элемент – кроки! – Артём нарисовал прямо перед заходом в аудиторию, чисто на глазок.

Преподаватель, очевидно, утомлённый невразумительными и пространными объяснениями своей «работы» предыдущими группами, и их не слишком красочными и чистенькими схемами и рисунками, грязными и затёртыми от постоянных исправлений и дополнений, с удовольствием прослушал краткое объяснение от Артёма и Алишера. Касавшегося только сути. Покивал головой.

Девочки в это время мило улыбались, остальные парни с умным видом помалкивали и кивали: а ещё бы! Вся их «работа» сводилась к тому, чтоб помогать Артёму и Алишеру и девочкам чертить и писать красиво и аккуратно, и приносить из кухни обеды и ужины.

Наконец, всего через пять минут, когда Артём уже закончил «пояснения», и ответил на вопросы, препод резюмировал:

– По пятёрке начальнику (Артёму) и заместителю (Алишеру). Остальным – четыре. Кто не согласен – может ответить на дополнительные вопросы.

Переглянувшись, все члены бригады быстро согласились: они и не предполагали, что такое возможно! Остальные группы, кто добросовестно бурил и чертил, тщательно замеряя тот самый уровень «грунтовых», и рисуя разрезы и описывая их, получали и трояки, и еле-еле четвёрки. А пятёрок там почти не было!

Вот так Артём и постиг основной закон местного менталитета: неважно, что и как ты делал. Главное – чтоб ты предоставил грамотно написанный и правдоподобный и «красивый» отчёт об этом!

И хотя в Учхозе и было и спокойно и комфортно, и кормили – от пуза, и девочки были красивые, но больше всего ему запомнилось, как он, забравшись на единственный пригорок в округе, сделал «круговую панораму», фотографируя маленькой дешёвой «Сменой – 8м» всё окружающее, поворачиваясь каждый раз на сорок-пятьдесят градусов. Склеенное из десяти карточек 18х24 супер-фото производило впечатление!

Утром Артём уже только смутно вспоминал сновидения – проблемы насущные быстро победили былое. Вот: нужно набраться сил, и встать, наконец, с кровати. (Собственно, это было тяжко и в детстве: мать по нескольку раз шпыняла его, чтоб встал, оделся, выпил жидкую манную, и – вперёд! В садик.) Нужно поставить чайник, воду на кашу – уже не только манную, но или геркулес, или пшённую: что выберет жена. А затем нужно и насыпать корма в кормушку за окном – прилетающим голубям, Яше и Даше. После чего нужно полить все комнатные цветы – он «любитель». Ну а уж потом – покормить и попугайчика: маленькое зелёное и жутко вредное существо, пять лет изводившее их громкими криками-воплями, и только последние два года немного притихшее: возраст! Артём прикидывал, что у розовощёких попугаев, живущих семь-восемь лет, год идёт за десять.

А после всего этого «хозяйства» нужно и вытащить из холодильника масло, хлеб, колбасу, сыр. И прочее. Пора завтракать.

Но вот все, включая и самого Артёма, и накормлены.

Можно чистить зубы, да и – за работу.

Компьютер включён, он вернулся к документам. Так. Вот он – файл. Где он там остановился? Пролистаем. Ага, есть.

«– Так, говоришь, оснащены Первым Законом?

– Ну, грубо говоря, можно и так сказать. Здесь всё в процессоре запрограммировано так, чтоб кукла сразу «влюбилась» в того, кто купил её. И первым – включит. Так сказать, эффект Конрада Лоренца. То есть – например, если гусята при вылуплении видят первым не гусыню, а человека, они и вести себя будут, словно этот человек – их мать: следовать за ним везде, повторять его действия, плавать в пруду, клевать червяков… Так что такому «приёмному отцу» придётся несладко. Ну а вам – раздолье! Будет слушаться любых команд, что ни прикажи! И никогда не взбунтуется, и не начнёт задавать неудобных вопросов! И капризничать и скандалить.»

Нормально, вроде. Теперь нужно бы – ещё теории.

«– Погоди-ка… Ты сейчас описала, собственно говоря, заветную мечту начальственных вояк всех времён и народов! То есть – можно же было вместо такого сложного метода просто понасоздавать андроидов-солдат, послушных и бесстрашных рабов, и приказать им захватить те-то и те-то территории! Зачистив от армии и мирных аборигенов! Ведь никаких эмоций, усталости, или моральных проблем такая армия роботов не имела бы!

– Абсолютно верно. Имеются в памяти вскрытого нашим микропом компа и такие данные. То есть – такие разработки велись. Но были свёрнуты! Так как есть вот такая проблема. Выяснилось, что при опасности как раз такого нападения, противники имели бы возможность дистанционно, специальными установками для помех и подавления, вырубать всю электронику «военизированных» кукол!

Уж на это-то их знаний и технологии хватало. Не говоря уж о том, что вывести таких андроидов из строя даже обычным стрелковым оружием очень легко.»

Вроде, нормально – смысл прослеживается легко. А теперь…

Др-р-р-р! Др-р-р-р!

– Аллё?.. Да, сейчас. Артём! Тут твоя мать звонит!

– Да. Сейчас иду. – переход в кухню и на веранду, где стоит телефон занимает секунд двадцать.

– Да, ма?

– Андрюша! У попугая кончается корм! Нужно срочно купить, а то Ромочка будет голодать!

– Хорошо, я понял. Завтра заеду на Фархадский, куплю.

– Нет, надо сегодня!

– А что – прям вот совсем кончился?

– Ну, нет, ещё немного осталось.

– Значит – завтра! – Артём отдувался молча, стараясь не проявлять раздражения. Знал, что мать специально нагнетает панику, чтоб он вот прямо всё бросил, и летел на «крыльях любви» – покупать корм карелле-нимфе, которой тоже, кстати, было лет десять, и которую мать умудрилась выучить говорить пару слов. (Мать у него такая – научила бы говорить и хамелеона, если б он у неё был!)

– Ладно, до завтра дотянем. Но мне тогда нужно, чтоб ты купил ещё…

Так же отдуваясь, Артём записал на бумажке, всегда лежавшей, как и ручка, возле телефона, список из десяти позиций.

Выслушал десять минут сетований, как нечего смотреть по телевизору, как бабулю задолбали соседи, и какой он нехороший сын: заходит проведать «одинокую мать», и занести продукты, только два раза в неделю!

Но вот обязаловка и закончилась: к счастью, у бабули начался сериал про что-то криминальное.

Так. Где это он остановился?

«И тогда вся эта, недешёвая, кстати, армия превращалась бы просто в неподвижное стадо агрегатов, которых можно было бы разобрать на запчасти, не говоря уж о том, что воспользоваться секретными технологиями создания чипов и микропроцессоров из их голов! А вот уж чего наши коварные и изощрённые друзья-завоеватели желали меньше всего – так это как раз раскрытия их технологических секретов.

– Но погоди-ка! Ведь никто бы не помешал им, ну, противникам, вскрывать и исследовать и головы и процессоры таких вот кукол!

– Разумеется. Но! Процессор кукол меньше. И устроен куда проще. На порядок, я бы сказала. (Поэтому он на порядок и дешевле!) Ведь им не нужно вести «военных действий», координировать их с сослуживцами, целиться, перезаряжать, чинить оружие, слушаться приказов командиров. Ползти, маскироваться, искать уязвимые места в обороне атакуемых объектов. И другими способами реагировать на быстро меняющуюся на поле боя обстановку. А главное – такой «товар», да ещё и поставляемый подешёвке, никому и в голову не придёт считать опасным! Игрушка – и игрушка! Дешёвая. Удобная. Качественная. Легко заменяемая на другую, когда надоела бы.

Идеально для индивидуального пользования.

– Хм-м… Это, конечно, верно. Но ведь люди – не дураки. Увидев, что происходит, какие-нибудь учёные… философы… ну, или просто – реалисты, поняли бы, что происходит! И чем это грозит!»

– Артём! – голос жены напряжён, – У меня телевизор не показывает! Я тут что-то не туда, наверное, нажала!

Нужно идти, и разбираться, что там стряслось. Ага. Вот оно: нет сигнала. А почему? Всё ясно: любимая переключила с тарелки на вход для обычной антенны. Где тут в пульте ящика меню?

Ну всё. Снова возник любимый доктор Мясников.

– Ну спасибо! А что? Я что-то не то опять нажала?

– Да. Больше вот эту кнопку, – Артём показал, какую, но не сомневался, что через пару дней жена опять всё забудет напрочь, – не трогай. Потому что если я буду на работе, сама не включишь.

– Да, я поняла.

– Ну отлично.

Ладно. Будем надеяться на лучшее.

«– Понять-то они – непременно поняли бы. Но!

Если б прошло достаточно много времени после начала продаж, и клиенты-потребители успели бы привыкнуть к таким «секс-рабыням», добровольно от этих кукол они ни за что не отказались бы! И запросто могла бы случиться и гражданская война, если б Правительство попыталось добиться на законодательном уровне запрещения на использование этих андроидов.

А такой вариант наших разработчиков и их хозяев тоже – вполне бы устроил. Этакая «оранжевая революция» на почве секс-продукта. И полный бардак и хаос на территории врага!

– Ладно. Думаю, мы посмотрели и послушали достаточно. Зарядились эти… Средства для нашего «морального порабощения»?

– Да. Можете растаскивать по каютам. Напоминаю: нажатие на мочку правого уха – даму включает. Левого – выключает. Извлекать и промывать блок таза можно только в выключенном состоянии. При этом желательно, чтоб андроид лежал на спине. Сложностей быть не должно. Так как я через юэсби разъёмы успела получить доступ и к процессорам кукол, и «обучила» их английскому: языковых проблем не возникнет. Физиологических – тоже.

Вопросы?

– Хм-м… Если возникнут – зададим в ходе… Э-э… Эксплуатации!

Уложив «избранницу» на койку, Джо подумал, что места там маловато – «не разгуляться»! Так что матрац и одеяло он перетащил на пол. Туда же затем уложил и куклу.

Эффект Лоренца?

Ну попробуем.

Правого уха? Это – как считать? Его правого уха, или – её?

Для начала попробуем – её.

Сработало!!!

В теле куклы что-то явственно щёлкнуло, зажужжало, но звук тут же прекратился: наверное, чтоб не смущать пользователя «механоидными» компонентами – похоже, это из-за долгого простоя механизм куклы так себя ведёт…

Но вот открылись огромные – чуть не в поллица! – глаза!

Срань Господня!!!

Фиолетовые!!!»

Др-р-р-р! Др-р-р-р!!!

Слышно, как жена топает из зала снова на веранду.

– Аллё! Да. Нет, нормально чувствуем. Спала неплохо. Нет, никуда не уходим. Вовочку? Ну, наверно. Артём!

– Да?

– Не возражаешь, если к нам на день привезут внука?

– Нет. При условии, что с ночевой не оставят.

– Хорошо. Да, Катюша, привози. Нет, нормально – говорю же.

Мысль понятна – сейчас дочь привезёт внука, семилетнего сорванца, который бегает и шалит одновременно во всех трёх комнатах и кухне с верандой, и поработать не удастся. Ну так используем продуктивно хотя бы последние полчаса.

«Фиолетовые!!!

А какие… выразительные! И смотрят… На него! Словно запоминая, и… «Влюбляясь»?! Впрочем – почему – «словно»? Если верить тому, что Мать нарыла из чужого софта – так и есть!

Но теперь остаётся… Ждать? Или… Инициативу нужно проявить – ему?

– Милый! – какой у неё мягкий и нежный голос, почти как у Матери! – Где мы?

– Мы – в моей каюте. На космическом корабле. Ты… – тут её руки начали осторожно и нежно оглаживать его ладонь, оказавшуюся в пределах досягаемости: он стоял на коленях над ней, – Чего-нибудь хочешь?

– Да! – а моргает она тоже… Сексуально! – Я хочу, чтоб ты любил меня, милый! Прямо здесь! И – сейчас!

А неплохо для начала! Конкретно и в лоб!

А если учесть многозначительную обольстительную улыбку, соответствующие движения бёдер, груди и прикосновения к его туловищу таких, оказывается, мягких рук – очень даже возбуждает!

Чертовски, можно сказать, возбуждает!!!

Ну а разве не именно такую он и выбрал?! Красивую именно в его представлениях о красоте!!!

Ну вот и вперёд! Как там Мать это дело обозначила? «Порезвиться»?

– Хорошо, любимая. Погоди, я только брюки сниму.

– Конечно! Я ведь не тороплюсь! Ха-ха-ха!.. – прямо – серебряные колокольчики! А как она изгибает тело в талии, и какие аппетитные упругие округлости при этом движутся – так, словно сами просятся под ладони: поласкать их!..

Брюки Джо бросил прямо на полу, рядом с собой: такого вопиющего нарушения заведённого порядка с ним отродясь не случалось: всегда аккуратно развешивал на спинке стула… Но уж больно возбудился: пусть и программа, и от чужаков, но работает – обалденно!

Блок живота ему пришлось мыть и стерилизовать три раза – и с каждым разом он словно возбуждался и получал и эмоций, и наслаждения всё больше!..

Подстраивается?

Да! Явно.

А уж как призывно стонет… И вздыхает! И вообще – такого ему ни одна женщина, даже профессионалка, не обеспечивала! А её «кошечка» словно тоже – приспособилась под его немаленький размер: именно так он и представлял себе партнёршу с идеальными параметрами! Впрочем, одёрнул он себя, выключая даму в третий раз – почему «словно»? Она наверняка и – приспособилась.

Он же видел результаты сканирования, и рентгена. Механизм и «мышцы» для как раз этого – у неё есть…

Но после третьего раза всё тот же холодный наблюдатель, засевший где-то очень глубоко в его голове, сказал, что – хватит. Если он не хочет раньше времени получить какой-нибудь инфаркт на старости лет.

Поэтому промыв блок таза «девушки» в третий раз, он вставил его на место, но включать её снова не спешил. Ему надо полежать на койке. Подумать. А то – растерялся. Запыхался. И состояние такое… Словно пробежал сорок кэмэ. С рюкзаком в сорок кэгэ на спине.

А поскольку койка у него – одна, а андроиду ничего не будет, если он полежит и на полу, Джо, плотоядно ухмыляясь, и не чувствуя ни малейших угрызений совести, выдернул из-под лежащей на спине дамы матрац, и бросил на койку.

Одеяло, впрочем, девушке оставил.»

Дзин-нь-нь! Дзинь!!!

Приходится идти в коридор, и отпирать дверь. Ага. Развозка!

Артём заверил симпатичного молодого парня, что сейчас спустится. И действительно: одел «рабочую» рубашку, взял деньги. Спустился с третьего этажа. Поздоровался с отцом парня – коренастым и коричневым от загара пожилым узбеком, уже лет пять два-три раза в неделю привозившим фрукты-овощи на грузовом «Дамасе».

Так. Картошка – пять кило. Морковь – один. Свекла – один. Жена, высунувшись из окна, крикнула:

– Посмотри капусту!

Хорошо. Значит, ещё и вилок. Теперь – лук и чеснок.

Рассчитавшись, Артём затащил всё на третий этаж. Отнёс на другой балкончик – в «сушилку», как её называет жена.

О чём это он?..

А, да. Нужно дописать хотя бы до конца условной главы, и выключить комп от греха подальше – сейчас уже подвезут внука.

«Утром, почистив зубы, и повздыхав, андроида включил. Снова на него уставились два восхитительно выразительных глаза: секс и похоть так и светились в них!

Ну уж нет!!! Нужно иногда и завтракать! А то он так и ноги протянет…

– Милый! Как насчёт – пошалить?

– Не сейчас, любимая. Ну-ка, вставай. Одень вот это. – Джо вынул из стенного шкафа старую и застиранную, когда-то синюю, рубаху, и запасные армейские брюки цвета хаки, – И идём завтракать.

Джо понимал, конечно, и помнил устройство куклы: устройств для приёма пищи там не предусмотрено. Но это ничего. Составит ему компанию, посидит, помолчит, поморгает глазками, поёрзает на табурете. Смотреть на неё в «динамике» куда приятней, чем в отключке…

Пол уже сидел за столом на камбузе. Рядом с ним, на табурете, принесённом из трюма, примостилась одетая в Половский запасной комбез, его маленькая рыжуха, как Джо для себя её обозначил. Вторая табуретка, явно для дамы Джо, тоже стояла рядом со столом.

Однако Джо не успел и рта раскрыть, чтоб поприветствовать «счастливую» пару, как его брюнетистая коза накинулась на эту самую рыжуху с воплем:

– Чего тебе здесь надо, рыжая шлюха?! Хочешь моего парня отбить?!

Рыжуха тоже не молчала:

– Ты мразь! Я тебе своего Пола ни за что не отдам! Он – только мой!

Дамы сцепились.

– Ах ты, стерва! Да я тебе сейчас подлые глазёнки повыцарапаю!

– А я тебе сиськи оторву! И волосы повыдеру! Сучка!

– Сама б…ть! Я тебе!..

Джо и Пол, переглянувшись, кинулись разнимать.

Чтоб не доводить до греха, а точнее – чтоб дамы действительно не попортили друг другу прекрасные пушистые гривы, и не расцарапали гладкую псевдо-кожу на лице и других местах, Пол и Джо быстро растащили, придерживая за талии и плечи, дерущихся и визжащих, словно кошки по весне, по углам крохотного камбуза.

Преодолеть усилия андроида оказалось довольно легко – похоже, именно так они и были созданы: чтоб можно было легко сломить «сопротивление», например, при садо-мазохистских играх «специфических» клиентов. Впрочем, орать, ругаться, и тянуться ногтями к противнице, девушки не перестали.

Джо сообразил первым: нажал на мочку уха. Дама в его руках сразу обмякла, и он уложил её тут же, на палубу камбуза. Пол, вдохновлённый примером, сделал то же. Джо, обнаруживший, что вспотел хуже, чем на тренажёрах, утёр лоб рукавом. Пол, снова выпучивший глаза, и запыхавшийся, словно конь, отдувался.

Некоторое время напарники, вздыхая и качая головами, смотрели то друг на друга, то – на своих «партнёрш».

Мать внесла ясность:

– Не волнуйтесь. Это – их естественная реакция на потенциальных конкуренток. В такой ситуации могла оказаться и настоящая женщина. Но куклы – слабы. И по-настоящему серьёзных травм не могут нанести даже женщинам. Правда, в «инструкциях», разработанных изготовителями, было сказано, чтоб пользователь как раз – не допускал подобных ситуаций. То есть – не приводил в дом гостей женского пола. Дополнительная, так сказать, подстраховочка. Для лучшего привыкания клиента к избраннице!

– Почему не сказала?!»

Дзин-нь-нь! Дзинь!!!

О! Уже привезли! Значит, нужно выключать комп…

И идти «работать дедушкой»!

После традиционно бурных приветствий (Бабуля!!! Деда!), объятий с кинувшимся на чресла внуком, и чмоканий в щёчку с дочкой, внука Вову в комнате дочки переодели в «домашнее». Намазали нос Вифероном. После чего дочь и «бабуля» удалились на веранду: обсудить – ну очень важные «бытовые» проблемы. Что логично: раз есть женщины – есть и проблемы.

Ухмыляющийся Артём остался «на растерзание»:

– Деда! А давай хоккей!

Хоккей, чиненный-перечиненный настольный (Точнее – напольный! Чтоб больше ниоткуда не падал!) короб хранился в кладовочке, в сушилке.

Достали, сели. Нашли завалившуюся под короб шайбу. Приступили.

Дрын-дрын! Бу-бух! Скрип-скрип-скрип! Трах-х-х! Дынь-дынь-дынь!

– Го-о-ол!

– Один – ноль! (В пользу Вовы, понятное дело! Иначе он играть не будет.)

Играли периодами – до шести голов: больших цифр в колёсиках сбоку поля не имелось. Артём позволял себе за первый период забивать не больше трёх голов. За второй – не больше четырёх.

И снова: дрын-дрын, хрясь-хрясь! Скрип-скрип…

И так – до получаса. Потом они с внуком решали, что устали, и шли переодевать вспотевшие майки. А затем дочь звала сынулю на обед.

Артём днём не обедал: он лишь завтракал и ужинал, обходясь двумя трапезами в день. Поскольку так «приказали» желудок и кишечник.

Пока внука кормили, можно было немного передохнуть: до игры в Лабиринт. Лабиринт Артём, тряхнув стариной, и припомнив игру, которая была у него в детстве («Приключения Мюнхгаузена»), нарисовал года три назад на половине листа ватмана сам. Цветными карандашами и фломастерами. Применил и наклейки из детских наборов. Получилось «Путешествие за сокровищами», с дикими зверями, болотами, реками и горами. И в конце – пещера с мешками золота и драгоценных камней! Приемлемо для ребёнка до семи лет. Но!

Только при условии, чтоб он тоже – всегда выигрывал! Но Вова честно отдавал часть найденного деду:

– На, дед. Вот горсть и тебе!

– Ну, спасибо. Теперь мы с бабулей богаты!

Приятно. Но наигравшись во всё, они так уставали, что Артём мог только смотреть телевизор, внука же брала «на грудь» бабушка: шахматы и шашки. Дочь же к этому времени обычно уходила по своим делам.

Но вот и настало время Артёму отправляться на работу.

В метро он ездил бесплатно: подарок Президента пенсионерам.

Пока ехал четырнадцать минут до своей станции, мог отдохнуть: это реально было самое спокойное времечко, без забот, проблем и хлопот. Невольно лезли в голову мысли о работе, и о том, как весело там было всего каких-то двадцать лет назад! При Бернаре. То есть – при старой директриссе. Ни один спектакль не обходился без происшествий и приключений. И случались они вовсе не из-за непрофессионализма или злого умысла членов труппы. А…

Потому что театр – это театр!

Сегодня Артёму вспомнился «Самсон и Далила» – шедший как раз двадцать лет назад…

Сам повтор материала, проводимый хормейстерами перед каждым спектаклем и занимавший обычно час, Артём не помнил. Видать, всё прошло штатно. Но уж зато то, что случилось на спектакле – запомнилось накрепко!

Да он готов поспорить на что угодно – и не ему одному!

Переоделись, накрасились, пришли за кулисы.

Вот, после увертюры, дошло дело и до «экшена»!

Вышли, распределились по периметру квадрата, и даже спели – без проблем! (Вот что значит месяцы тренировок при постановочных репетициях!)

Вождь евреев, Самсон, вбежав, начал призывать «восстать и сбросить цепи!» А затем и сцепился с главным какашкой от вбежавших филистимлян, а хор накинулся на остальных «врагов», одетых в их, врагов, отличающуюся одежду – чтоб зрителю легко было различать, кто «наши», а кто – плохие.

Раз уж избежать суеты и бегания не удалось, от батальной сцены все как обычно, старались получить по максимуму приятных ощущений. Подвигаться. Согреться. Заодно и вправду, и зрителей развлечь.

Так, мужчины хора всегда стараются сделать вид, как они жестоки. Вон: корчат свирепые рожи, показывают зубы, угрожающе размахивают мечами! И «убивают» и «добивают» врагов, даже лежащих уже на деревянном полу, ударяя деревянными же мечами в каких-то десяти сантиметрах от тела…

Те тоже корчатся старательно. Правда, как всегда, больше от щекотки и смеха. Который показывать никто права зрителю, вообще-то, не имеет. (А «поубивать» их всегда не трудно: мимансов всего человек восемь, а мужчин хора – басов и теноров – вчетверо больше! Короче, избиение младенцев!)

Да и женщины, что на постановочных, что и на спектакле, резвятся по полной.

Вот и сегодня: били бедолаг руками, дёргали за волосы, визжали, пинали и мотали, словно Тузик тряпку, телами по полу. Реалистично.

Однако всё – не взаправду. Миманс-ы как обычно полёживали себе, и ржали, гады, потому что боятся щекотки, а это – основной метод их «убиения», и у мужчин хора, и у женщин. При этом все ещё и громко шутили – знают друг друга десятилетиями! Однако это-то вполне допустимо, поскольку гул, шум и вопли при «батальных сценах» неизбежны, и сами собой разумеются! И всё равно зритель ничего этого не замечает, так как (Теоретически!) поглощён схваткой главных героев – Самсона и Вожака филистимлян.

Это солидное зрелище. Сегодня оно получилось на славу! – Артём и Вадим переглянулись: значит, ещё не настало время…

Самсона играет только Рома Датыпов. Статный, солидный мужчина.

А его противник – Туркмас Пухитдинов. Отличный бас. Прекрасный артист.

Одна проблема: пузо у Туркмаса ещё раза в два побольше, чем у немаленького Ромы. Весит Пухитдинов центнера полтора. Однажды, когда ещё шёл спектакль «Борис Годунов», и в конце Туркмас падал, умирая, грохот стоял такой, словно на пол уронили тонну кирпича… Хорошо, петь уже не надо – а то ни солисты, ни хор – всё равно бы не смогли. Петь, а не смеяться.)

И вот, сошлись они в схватке «не на «жизнь, а на смерть».

Оба очень натуралистично отдувались и потели, несмотря на то, что все движения их ограничены топтанием на крохотном пятачке в центре сцены. (С постановкой битвы на мечах для этих «высокоатлетичных» крепышей у Ерундина, режиссёра спектакля, всегда проблемы. Так что он в конце-концов пустил это дело на самотёк, сказав, что ему плевать, как они будут «обозначать» битву – лишь бы уже хоть что-то «обозначали». И теперь оба реально просто топтались, пытаясь противника выпихнуть, словно борцы Сумо, из воображаемого круга, схватившись свободными руками – за руки с мечами друг у друга.)

Ладно, наконец, в соответствии с музыкой и либретто враг оказался повержен, (Ну, то есть, все ждали только Рому – хор-то «своих» давно «добил»!) и евреи, с Самсоном во главе, со сцены «смело» убежали. Очевидно, к новым «подвигам». Артём с Вадимом, да и Эльдар, Витя и Шухрат остались: интересно.

Кто не знает специфики сцены, может удивиться тому, что происходило дальше. А кто знает – наслаждался вдвойне.

Все убитые, гады такие, оказывались очень живучими: во-всяком случае они привстают и тянут руки, и мечи к главному жрецу Дагона, (кровавого бога филистимлян) которого как всегда с восхитительной страстью играет вышедший Ринат Ситеев, рёвом колеблющий люстру на триста рожков, который возмущён, и поёт про то, как нужно всем им (т.е. коварным израильтянам) отомстить, и что раз честные способы не годятся, то пусть Самсона соблазнит, обманет, и предаст в их (врагов) руки какая-нибудь путана посмазливей!

Вот тоже – тот ещё метод борьбы с героями. Вообще, если разбирать большинство либретто (сюжетов) опер, выясняется масса идей и действий, которые обычному человеку покажутся бредом, или полной ерундой. Так то – обычному…

Ветераны басовой группы с наслаждением пронаблюдали, как все, кого так старались «качественно» убить, встают, и, кряхтя, пытаются унести со сцены главного какашку, которого уж Самсон-то «убил» от души! Вот само-то «унесение» и интересует всех – всегда!

Весит Пухитдинов действительно – далеко за 150 кг. (Ещё бы – однажды на спор он съел за раз семьдесят (!) палочек шашлыка! И было, куда его – да и добавку! – разместить!)

И мимансы не подкачали! (Да что говорить про Туркмаса, если они даже сорокакилограмовую балерину уносят вчетвером! Да и то, когда удаётся её поднять с полу. Однажды на опере-балете «Дилором» они-таки уронили одну из бедных девочек так, что стук головы об доски оказалось явственно слышно даже на галёрке! Смеялись все. Правда, громче всех ржала сама балерина. А хор даже петь не смог – так старались сдержать смех, и не корчить рожи).

Разумеется, поднять «выскальзывающее» полуторацентнеровое тело в одной юбочке и матерчатой «кирасе» мимансам не удалось!

И пришлось им «уносить» своего предводителя за кулисы в-основном волоком, за ноги (!), да так, что юбка задралась на голову! А уносить-то – надо! Потому что музыка и действие продолжаются! И должны выйти другие артисты, на следующую картину.

Туркмас здорово возмущался, расхаживая туда-сюда за кулисами, и ожесточённо жестикулируя. Слышно оказалось даже в зале. Хор «поддерживал» его возмущение как мог – ехидными шуточками и показом больших пальцев! Ещё бы! Примерно такой казус все и предвкушали, чтоб уж было что повспоминать на пенсии.

Но поскольку Туркмас один из немногих реально умных, реально ветеранов, и с реальным чувством юмора, то за кулисами чуть позже он ржал громче всех. А так как его участие в спектакле на этом заканчивалось (Ещё бы – убили же!), он отправился отмечать «событие» в «Ферузу».

«Феруза» – это такой кабачок, практически сразу рядом со служебным выходом, где театральные работники достаточно часто отмечают премьеры, дни рождений… Или просто зарплату. Да, бывали годы, когда и получение её, родной, представляло большую проблему – задерживали на недели…

Снова хор выходит на сцену. Вторая, лирическо-драматическая, картина, почти без перерыва следующая за первой, условно считавшейся «динамической», начиналась с так называемого хора стариков-евреев.

Хотя в буквальном смысле на эту роль подходило только три человека (включая наших настоящих евреев, и Артёма, которого даже доброжелатели и старые друзья называли не иначе, как старым еврейским татарином), а остальные ну никак не похожи, участвовать приходится всё равно – всем мужчинам. Надо же петь!

Хор тоже красивый. Народ Израилев благодарит Бога за избавление страны, и благочинно располагается по сцене. Главный служитель Бога Израилева торжественно выходит на сцену в сопровождении артиста из хора – Вовки Финикова.

И всё бы хорошо… Да только вот Жора Демьянов, играющий этого самого служителя, ростом – два двадцать. А Вовка, хоть и взрослый мужик, до метр семьдесят не дотягивает. Глаз, конечно, радуется контрасту… Но вот на смысл того, что они говорят и поют, зрители обычно обращают уже мало внимания.

Ладно, они (вернее, Жора) всё равно объяснили зрителю, который ещё (Наверное!) не догадался, чем всё кончилось, что евреи – победили! Враг повержен окончательно. И Герой – на страже безопасности. Народ может жить спокойно. Работать, там, пахать, сеять и проч. Ага, сейчас!..

Никто из присутствующих на сцене разойтись, и начать работать не торопился.

Потому что…

В окружении девушек из балета (В одних прозрачных накидочках на тоненькие трусики. Без бра.) появилась главная роковая красотка: Далила.

Её всегда поёт только одна меццо-сопрано во всём театре: Ольга Алексеева.

Красавица. Ну, то есть, действительно – красавица. Отменная осанка. Благородные черты лица. Тело… Аппетитное. Нет: аппетитнейшее!

Полупрозрачные одежды ничего не скрывают. Конечно, с вожделением на неё и балетных, одетых так же, девочек, пялился как всегда не то что Самсон, а весь мужской состав хора, и рабочих сцены, и осветителей, и наверняка – и зрителей…

Одно немного портило картину: Ольга считает себя низкорослой, и носит везде – даже если их видно – туфли с жуткой платформой!

Ну, ладно, вот она кругами обходит Героя, делая недвусмысленные и крайне завлекательные движения бёдрами и всем остальным. У всех мужчин течёт слюна… И всё где положено – шевелится. Песня тоже – так и льётся. Самсон замер в экстазе… Тут, по садистски-жестокому замыслу Ерундина Джапарова (Фиг вам – попялиться!) – и девочки, и балет, и мужики-старцы, завистливо оглядываясь на гада-монополиста Самсона, покидают сцену.

Начинается то, чего зритель так долго ждал – собственно обольщение.

Как всегда, никто из хора молча со сцены не уходит. А традиционно – с комментами, шутками, разговорами и приколами.

Нет, Артём и правда не знал с чем это связано. Всегда, стоило людям скрыться за плотные брезентовые полотнища кулис, начинались гул и шёпот, а то и просто разговор в полный голос. Уж казалось бы служители искусства, несущие культуру в массы, должны сами свято соблюдать тишину на сцене – они же не пожарники, и не рабочие сцены, которые громко перекрикиваются иногда даже во время спектакля, а про стук их молотков или скрип огромных – в семь (!) метров высотой! – дверей-ворот, через которые выносят декорации – свободно заглушили бы рёв движков взлетающего самолёта.

Артём и сам однажды «огрёб» за такие разговоры «клавиром по башке». Причём в буквальном смысле. Хорошо, что клавир от «Самсона» маленький – в палец толщиной. Вот если б от «Бориса Годунова» – могли бы и приубить. Но вывел он обычно добрейшую и интиллигентнейшую хормейстершу Майю Рихардовну от души: ещё бы, у басов голоса звучные, и даже если сказать что-то в полголоса, уже гул стоит, как на стадионе.

Правда, хормейстерша потом всячески извинялась, но Артём был не в претензии: конкретно сам виноват. А, вроде, не первый год в театре, знал, как этот гул и шорох за кулисами мешает и солистам и зрителям.

А сегодня особенно невозможно было заткнуть девочек – словно они в своих гримуборных молчали, сидя с кляпами во рту, и вот только теперь им подфартило: стало можно высказать, так сказать, наболевшее… Кстати, и Артёма, и басов, и хормейстеров уже многие-многие годы мучил вопрос: про что же такое срочное и важное все они говорят?!..

Ага, не выяснено до сих пор.

Позже, уже в следующей картине, Артём пошёл посмотреть постельную сцену, когда главные герои вдвоём, так сказать, наедине.

Фигура у Ольги хоть куда. Это не заметит только совсем уж слепой. Зритель, если он не ханжа, мог насладиться эротик-шоу по-полной. Самсон, конечно, подкачал – выдающийся далеко вперёд (даже лёжа) животик, тонкие нетренированные белые ноги, дряблая кожа. Зато голос – отлично сохранился. Пел, зараза, свои сложнейшие вещи Рома хорошо, хотя лёжа это дико трудно.

Словом, кончилось всё это безобразие печальней, чем ожидалось – не сексом, нет, а стрижкой. Далила делала вид, что срезает его кудри (снимает парик с заснувшего в изнеможении Самсона). Всё бы хорошо – но тут у гигантской постели, на которой они якобы лежат, вдруг подломилась ножка, и герои «съехали» прямо на доски сцены. Молодцы – не растерялись. Продолжили, как ни в чём не бывало, и даже на «постель» обратно не полезли.

Так герой-назорей «потерял» все свои сверхъестественные силы, и легко оказался побеждён и взят в плен всё теми же «ожившими» мимансами.

Артём покачал головой: не-ет, явно это – не последняя «накладка» Шоу…

Но что бы дальше не случилось – случится уже потом. А пока – антракт.

Второе действие постановочных сложностей почти не создавало. Только – в плане переодевания.

На заднем плане хор (опять же угнетаемые и понурые рабы-евреи) ходил под бичами надсмотрщиков, и носил тяжёлые (это они со стороны тяжёлые, а так – сделанные из фанеры и картона) ящики туда-сюда, заходя за кулисы, так, чтобы не видно было, что вся бесконечная двойная цепочка «рабов» состоит всего-то из тридцати пяти мужчин хора.

Злые надсмотрщики во главе с Раджиком (Нач. цеха мимансов. Вадим однажды высказал вслух мысль, которая давно преследовала всех басов – что он специально так подбирает себе подчинённых: один тормознутей другого. И – главное! – чтоб были не умнее начальника!) махали плетьми (из верёвочек) и били ими по полу с грозным видом.

Ещё пара мимансов «висела» на крестах – двух деревянных сооружениях из реечек, которые они же сами и держали, чтобы те не грохнулись на пол. По бокам – скорбно склонённые и «сломленные духом» девочки из хора.

В центре сцены – ослеплённый и томимый сознанием собственной дури (Ага, надо было похоть-то обуздывать!) Самсон взывает к Богу, вращая необычайно сложную конструкцию вроде горизонтальной ветряной мельницы, оставшуюся ещё с тридцатых годов, проклиная свою (Ну а то чью же ещё!) вину за новые угнетения и притеснения народа, а хор ещё ему в упрёк что-то соответствующее поёт. Реплики, вроде, простые, но, как всегда, «ситуация вышла из-под контроля»: вписали-таки пару реплик не туда. За что удостоились «чести» лицезреть грозный сухонький кулачок Майи Рихардовны, страхующей тут же, за кулисами.

Именно во избежание таких ситуаций наученные горьким опытом хормейстерши: Наталья Григорьевна и Майя Рихардовна, и стояли теперь с клавирами тут же, за кулисами, вокруг которых хор наматывал круги, и подсказывали и слова и моменты вступления. Причём иногда громче, чем хор поёт:

– Остановились! И – раз!!! За грехи!.. Несча-а-астен!.. Всё! Пошли дальше!

И т.д.

Одет хор как и в первом действии – в жуткие белые балахоны до пят.

Первая картина идёт лишь несколько минут, но стоит ей кончиться – и сразу всё преображается!

Артём со всем хором убежал за кулисы, теша себя надеждой, что зрителю в полутьме не видно их беспорядочного бегства… Самое страшное – впереди!

За кулисами все быстро побросали и навалили на руки костюмерам скидываемые иногда ещё на сцене, рубища, и остались в «фирменной» одежде филистямлян: юбочке, покороче шотландского килта, и «лорика сегментата» (что-то вроде безрукавки из грубой мешковины с нашитыми кожаными – под сталь! – бляхами), как у римских легионеров, которые были до этого у всех одеты снизу – иначе не успеть!

Гул, как всегда, стоял страшный – словно в улье, но ничего с этим уж поделать. Места мало, да ещё и темно: то кто-нибудь запутался в балахоне, и упал, сопровождая это отнюдь не шутками, то форменная юбка слезла через голову вместе с балахоном, то ещё что – словом, без соответствующих проблем и комментариев вся эта спешка и суета ни разу не обходилась.

Женщины же оказались в прозрачных лёгких платьицах и накидках.

Это так Джапаров представлял себе одежду филистимлян.

И поскольку у местного театра нет возможности, как у Большого в Москве, содержать два состава хора, все снова вышли – теперь уже на сцену глумления и развратного пира-оргии в главном Храме Филистимлян. Правильнее будет всё же сказать – не вышли, а валяются.

Тут, когда открывается занавес, подразумевалось, что пьянка (вакханалия) идёт уже давно, и все вдупель перепились, и не держатся на ногах…

А женщины – готовы. То есть, готовы – на всё! Они и ведут себя соответственно.

Почти все – и мужчины и женщины – держат в руках плошки (правда, они почему-то все дырявые), и мимансы периодически подливают из огромных кувшинов типа, вино. (хотя у кувшинов из папье-маше даже нет отверстия в горлышке).

Располагались все полусидя-полулёжа на ступеньках во всю ширину сцены, под могучими колоннами храма давешнего Дагона, и вели себя весьма – по замыслу Ерундина – фривольно: держали женщин и на руках, и за талии, и гладили, или лапали (Допускалось!!! Да и более того – приветствовалось!!!) за разные части малоприкрытых тел…

То есть, эротик-шоу продолжилось.

Артём как никто понимал специфику: менталитету восточной страны, где основное население – мусульмане, эта опера ну никак не соответствует. Однажды был даже случай – когда муж одной из артисток посмотрел второе действие «Самсона», и уволил её из театра! И Дирекции еле-еле удалось убедить его, что потом, в гримуборных, дальше ничего такого не продолжается! А то бы последствия для неё, бедняжки, могли быть и тяжелее…

Впрочем, то, что представлял хор – ещё цветочки: вот появился балет!

Девочки и мальчики чуть прикрыты, солистка вообще в одном тоненьком чёрном бикини. И тапочках. Тоже – чёрных. Не смотреть – невозможно. А уж слюной исходить…

Но всё равно тут Джапаров заставил некоторых колоритных (Это он определил: кто – колоритный, а кто – так себе!) артистов хора периодически пробираться сквозь пьяную толпу то в левый край сцены, то в правый, попутно беседуя с мужчинами, и лапая женщин. На сцене же в это время внимание зрителя поглощено зажигательно-возбуждающим танцем артистов и артисток балета.

Балерина-солистка весьма аппетитна. Издали. Впрочем, даже с килограммом косметики на лице, который все балетные девочки обычно на себя наштукатуривают, они всё равно весьма, весьма миловидны. И стройны. Так что все хоровые мальчики помоложе тоже пялились, как и всегда, больше на неё, и артисток кордебалета, чем на более… пожилых, если назвать их так, «девочек» – своих партнёрш по оргии. Те всегда обижались – дескать, мы-то мол, под боком. Вот, пользуйтесь… Пока дают.

Ага. Сейчас. Два раза. Хоть и принято считать, что нравы в театре – «хо-хо», Артём как никто знал, что это – тоже из области мифов. Ну вот нет в театре атмосферы разврата!.. Да тут, если честно, и банальным сексом-то не пахнет. А ещё бы! После утомительнейших тренировок и балеринам и танцовщикам просто не до него. Диета – чтоб не толстеть!..

Здесь Ерундин опять всех заставил петь… лёжа.

Это ещё трудней, чем на коленях, но – пришлось. Артём, косясь то вправо, то влево (Партия басов разбросана по сцене, и координировать синхронность пения проблематично!), терпел и пел.

Звучание, правда, по отзывам хормейстеров, ходивших в зал, он знал, всё равно отвратное. Совсем не то, что стоя. Вместе. Однако Джапарова не переубедишь – ему зрелище важнее звука. «Вы что, и правда, считаете, что театр оперы и балета – место пения? Нет, театр – место действий! И – движений. И красивых картинных поз и композиций!

Если зрителю видно движение – он будет… счастлив! И, конечно, придёт снова – посмотреть, а не послушать! А сделать так, чтобы было можно ещё и слушать – ваши проблемы! А моя забота – чтобы всё двигалось, искрилось, блистало… и т.п.»

Вот и ходили вдоль лежащих фигур Славик Мушников (Тощий и вредный старикашка лет семидесяти. И ростом метр пятьдесят.), и Хамид Салимов – гигант под метр девяносто, и – вот уж реально нетрезвый. Ну, во-всяком случае, за последние тридцать лет полностью трезвым его, (Как впрочем, и полностью пьяным!), не видел никто. Так что играть подвыпившего для него – без проблем. Часто к ним подключался обаятельнейший юморист Борис Анифимьевич Мамаев. (Сегодня, сделав тоже кое-какие выводы, он, впрочем, не рискнул…)

Кстати, Мамаев – умнейший и образованнейший человек, попавший в театр из военного ансамбля Туркво, а туда – из Университета, обладал таким чувством юмора, что Бенни Хилл отдыхает. Ситуацией на сцене он откровенно упивался, и говаривал (И был прав!) что такой веселухи нигде больше не увидишь. Даже за деньги.

Сегодня же, пытаясь «полапать» симпатичных молоденьких девочек-студенток, бродили и студенты.

Но вот и это позади.

Артём вместе со всеми встал, покачиваясь, и смехом и непристойными (!) жестами приветствовал Самсона, которого так и привели: всем пьяницам-аристократам на потеху!

Самсон типа ослеплён, но уже в силе, т.к. тайно успел (вот уж трудно представить, как можно не заметить такого) отрастить волосы обратно!

Все глумились, пели, прикалываясь с него. Больше всех старались Главный Жрец – Ситеев, и всё та же Далила-Алексеева. Она аж извивалась вся. Нет, правда, извивалась. Это Ольга, когда входит в раж, даже телом выражает своё презрение, и радость мести, и всё такое прочее!

Поскольку хор вступал, ориентируясь на её реплики, с этим как всегда возникла проблема: смотреть, или слушать. Пару раз у Артёма, честно говоря, зрение побеждало.

Оплёванного и осмеянного Самсона отвели к стенам храма, где приковали к якобы несущим колоннам. А хор построился нестройными рядами (Это у него отлично получается, причём – само-собой! И это – несмотря на то, что Ерундин потратил чуть не неделю, чтобы придать сцене реалистичность и хоть какую-то упорядоченность!), и все двинулись к жертвеннику, приносить жертву Дагону.

Тут Артёму вместе со всеми пришлось довольно долго топтаться кругами вокруг фанерной стенки, где нарисовано почти то же, что и в каморке у папы Карло, и петь:

– Дагон появил-СЯ!!!

Тщетно на репетициях хормейстера старались убедить всех «профессионалов» в том, что согласно оперным канонам ударение надо делать на первую долю. Не было случая, чтобы все «пьяные» мужчины не заорали на сцене громко и со смаком:

– Дагон появиЛ-СЯ!!!

И так до семи раз!

Определённый кайф в этом всё-таки имелся…

Сегодня он дополнился и зрелищем: когда Лёша Карнаков, комплекцией не уступающий Туркмасу, зато гораздо ниже его ростом, оказался задом как раз напротив дирижёра, с него упала юбка.

Трусы у Лёши были белые, (Когда-то! А так – застиранно-серые!) семейные, и шириной соответствовали его заднему торцу шестьдесят восьмого размера.

Эффект оказался потрясающим: зрители, все как один, выдохнули. Да и вообще: громовая тишина, воцарившаяся после этого, в процессе спектакля возникла в первый раз!!! Но дирижёр не подкачал: продолжил махать. Как ни в чём не бывало!

Лёша тоже не подкачал: повернулся к залу передом, подобрал упавшую юбку, прикрыл тело в области паха, и, мило улыбаясь, лёгким галопом ускакал за ближайшую кулису, весьма пикантно похихикивая…

Артём переглянулся с Вадимом: вот оно!!!

Потому что, как бы серьёзно после этого Самсон не пел, умоляя Господа «возвратить ему хотя бы на миг утраченные силы», никого уже этим он не пронял: гул, шарканье ногами, и хихиканье в зале не утихали ни на минуту!

Ну уж потом, когда, взяв умопомрачительную верхнюю ноту, Рома дёрнул бутафорские цепи и сверху посыпались камни (те самые, что хор носит во время «проходочки рабов»), и из трансляции загремел гром записи-фонограммы, гул зала перекрыть-таки удалось.

А вот отличного настроения людей, посмотревших жуткую «трагедию» – вряд ли.

В одном «упавший» на сцену и «замеревший» Артём был твёрдо уверен – удовольствия эти мужественно вытерпевшие до конца все два часа патриоты Оперного Искусства получили сполна!

А так как лежать приходилось, пока помреж не закроет занавес уже окончательно, он давно придумал, как закончить спектакль для себя несколько пораньше, чтобы не оставаться на общий финальный поклон, который все должны в обязательном порядке отрабатывать.

Во время всеобщей паники и грома-молнии всегда выключали свет, а включали мигалку. Вот Артём на четвереньках и с криками (а кричат и дико вопят пока все – ну как же! – можно отвязаться, и повеселиться!..) и уполз в дальнюю кулису, где мирно вставал, и шёл к себе переодеваться, не оставаясь с теми, кто потом встанет, «построится в два ряда», уже лицом к зрителям, и будет нетерпеливо ждать, когда же тем надоест хлопать, и солисты получат причитающиеся им цветы…

Однако сегодня и этот финт не прошёл: уползя, и громко вопя, он уткнулся уже за кулисами головой прямо в живот вычислившей его «финт» и поджидавшей его, и сердито сопящей, Майе Рихардовне.

Однако Артём не растерялся, и вежливо и громко сказал:

– Здравствуйте, Майя Рихардовна!

Хормейстерша оказалась настолько поражена этим «оригинальным» заявлением, что даже ничего не смогла достойно ответить на такую наглость, и он мирно прополз себе на коленях дальше, встал, и опять умудрился отделался от поклона.

И это оказался последний на его памяти «Самсон».

Назавтра его решением Худсовета сняли с репертуара.

Несмотря даже на все старания Ерундина, (Который, надо отдать ему должное – всегда присутствует лично на всех поставленных им спектаклях. Осуществляет, так сказать, авторский надзор, постоянно во всё вмешиваясь: ну, то есть подавая разные реплики и команды из-за всех кулис, почти всем, и почти одновременно со всех сторон.).

Поскольку во-первых, спектакль, всё-таки, «не совсем» отвечал восточному менталитету.

А во-вторых (И это – главное!) бедолага Рома, не вынесший, как шутили злые языки, вида грязных трусов Карнакова, сказал, что уходит-таки на пенсию – он и так выручал театр из последних сил. А кроме него эту зубодробительную партию со сложнейшими верхами никто петь так и не смог… Или не захотел. Молодые солисты тоже не лыком шиты – они лучше будут петь по свадьбам.

Артёму, да и всем неумолимо стареющим ветеранам хора, да и не только хора, все эти годы было жутко обидно наблюдать, как эпоха подлинных Титанов, и фанатичных патриотов-энтузиастов оперного искусства, сменяется эпохой прагматизма и серой обыденности.

Но это уже совсем другая история.

А пока пришлось открыть глаза, встать, протиснуться сквозь толпу мрачных, уставших, и озабоченных людей, и вылезти на своей остановке.

Дорогу до театра Артём любил: проходила через сквер, засаженный чинарами и ёлками. Красиво. И народу – почти никого в это время дня. А вот вечером здесь будет… Полно молодёжи.

В театре пришлось для разнообразия поработать много: шеф решил организовать «Сдачу партий». По опере Юдакова «Проделки Майсары».

Разумеется, связано это было с грядущими гастролями молодёжного состава хора, уезжавшего через неделю на весенние гастроли – в Бишкек.

Теноров в хоре – около пятнадцати. В среднем. Потому что кто – на больничном, у кого – родился ребёнок, или у родственников – свадьба, и т.д. А басов – восемнадцать. И – тоже есть не все.

А поскольку Артём, как и все вторые басы, сидел на последнем, верхнем ряду спевочного зала, с матёрыми и цинично настроенными на всё ветеранами, Вадимом и Димой, очередь дошла не скоро: через три с лишним часа.

А пока пришлось тридцать с лишним раз выслушать:

–Жён кизляр, жонон кизляр

Ки-и-изляр жон уйнаньг! Хей!!!

(Тут пауза – потому что в этом месте вступает женский хор, а они отсутствуют: шеф прослушивал их «сдачу» вчера!)

– Йигит кизляр куйлашса,

Кизляр жон уйнаньг!

Хей!!!

Когда наконец дошла очередь, спел и Артём. Уж постарался: даром, что ли, поёт эту оперу уже двадцать восемь лет…

Наконец это весьма выматывающее нервы и тело мероприятие закончилось: всех отпустили до завтра.