Солнечный удар. Критика апокалиптического разума

Оглавление

Андрей Ашкеров. Солнечный удар. Критика апокалиптического разума

Предисловие

Введение

Глава I. Вирус и жертвы

Апокалипсис как ярмарка тщеславия

Папа

Ын

Трое (или больше?) русских

Крокодил Сатурн

Глава II. Вирус и боги

Вирусология как теология

Новости теофании

Ковид убил Одиссея

Глава III. Вирус и климат

Хронополитики Апокалипсиса

Атлантида/Антарктида

Грета Тунберг как новый Каин

Возрождение ценой гибели

Праздник Нептуна

Глава IV. Вирус и большевизм

Нептунианцы

Трампов большевизм

Конспирология как метанарратив

Социальное государство в плену у нежити

Другая полиция

Глава V. Вирус и демократия

«To be continued»

Всемирное производство души

Страна жанрового искусства

Трамп в борьбе с кризисом «жанра»

Глава VI. Вирус и производство

Великий мастурбатор

Я сам как двойник

Несколько способов превратиться в животное

Воскресение из живых

Производство сверхжизни

Маркс как Чичиков

Глава VII. Вирус и искусственный интеллект

Стихийная сила

«Докажите, что вы не робот!»

Вирусный код техники

Серль и Чалмерс в диалоге с высшим разумом

Внечеловеческая субъективность

Ментальная зараза

Глава VIII. Вирус и глобализм

Драма рождения

Вирус как стигма

Вечное грехопадение

Еще одна нефть

Медикализация жизни

Дивный ковидный мир

Транстеологизм

Глава IX. Вирус и философия

Новая пневматология

«Во всем виноват Аристотель!»

Завирусованная идентичность

Идолопоклонство перед вирусом

Секта непосвященных

Философ как Мальволио

Глава X. Вирус и герметизм

Вирусная имманентизация бога

Микро и макро

Ручная угроза

Запретный альянс

Новый герметизм

Подвижные устои

Литература

Отрывок из книги

Один из самых сильных детских страхов у меня – картина Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Чего я боялся? Нет, не черного неба с молниями. Не падающих с фронтонов статуй. Не потерявшихся членов семей. Не заблудившихся стариков. Не оплакивающих себя женщин. Не испугавшихся собственного крика мужчин (от картины исходит мучительный гул). Даже раздавленная плоть, маячившая где-то позади слишком классицистской для нее картины, – и та не пугала меня.

Меня пугало изображение пожилой матери, у которой больше нет сил идти и которая просит сына оставить ее, двигаться дальше самому. Парафразом этого сюжета было изображение беспомощного младенца, лежащего около мертвой матери, которую, вместе с ним, вот-вот раздавят подводы со скарбом. Изображение было полной противоположностью обычной иконографии «Пьеты», распространившейся в послевоенных мемориалах павшим солдатам. «Пьета» олицетворяла образ Великой матери, женского аватара Хроноса-Сатурна, которая одновременно душила ребенка в объятиях и оплакивала его.

.....

Параллельно, внушая мысль о неизбежности Иалдобаофа, гностицизм превращает этого придуманного им «мудрого Гудвина» в универсальную инстанцию наблюдения, наблюдающую за всеми, кто принимает во внимание неоспоримость его существования. Попросту говоря, допустить ситуацию существования Иалдобаофа можно только одним способом: связав с ним наличие некоего наблюдательного пункта, в котором, возможно, присутствует кто-то (возможно, и нет), кто наблюдает тебя постоянно или время от времени.

При этом сам наблюдатель недоступен для наблюдения, но воплощает саму его возможность, мир иллюзий-явлений. Вся конструкция больше всего напоминает Паноптикум Бентама-Фуко. Однако этот Паноптикум является уже не тюрьмой народов, а тюрьмой всего мира, которая, правда, не только порабощает, но обеспечивает мир известным набором онтологических характеристик. Паноптикум Иалдобаофа корректирует известный тезис Лумана, по которому не бывает систем наблюдения за обществом, отличных от общества.

.....