Читать книгу Невеста - Андрей Феликсович Гальцев - Страница 1

повесть

Глава 1.  Гипсовый бюст

Лена брезговала журналистами по причине вазелиновой увёртливости их ума. Женщина-журналист – вовсе тяжёлый случай: она считает себя умной, даже если работает на радио и рассказывает о дискотеках города. А тут сразу два журналиста направились к ней.

Бориса и его спутницу она знала. Раза три встречались на конференциях, и ещё каждый из них брал у неё интервью. С Борисом она потом пила кофе. Он явно к ней клеился. Предлагал выпить и даже совместно напиться.

– А потом, а потом что…? – допытывалась она тогда.

– А потом ко мне домой. В пустую хату, в холостое гнёздышко. Обниматься!

Он тогда не шутил, он хотел её. Она его состояние понимала. И ей было горько отказывать, потому что она хотела близости, у неё давно никого нет, она затомилась в одиночестве… и ещё потому, что Боря – симпатичный парень, и ещё потому, что его жалко обижать. Но ей заранее стало стыдно. Она знала, что завтра и послезавтра она будет себя ругать, потому что их отношения не могут продолжаться. Если бы они могли продолжаться, она бы согласилась. Но он и она были способны провести вместе лишь одну ночь и то в нетрезвом состоянии. Елена Петровна в свои тридцать лет знает больше, чем говорит. Она умнее его, сильнее характером, и вообще, он ей смешон, хотя и мил. А он этого не понимает. Он доверяет своим чувствам и порывам, как мальчишка. Он верит в свою симпатичность, как в некую доблесть. У него даже движения глуповатые. Нет, он неплохой и не такой уж глупый, он всё же образованный… но он – не мужчина.

Его спутницу Женю она прозвала Журжепиной. Тут и слово "журналист", и "женский пол", и "Женя", и слово "жопа" как-то весело сошлись воедино.

Боря азартно "заливал" Журжепине в уши и махал руками. Та криво улыбалась. (Два персонажа из картины Перова "Охотники на привале" – те, что слева).

Борису подыгрывал ветер, словно он с этим ветром по-мужски договорился подраздеть барышню. А что, вот из них получилась бы нормальная пара, – подумала Елена, сузив глаза. Он подарил бы ей свою "боресемянную" жидкость для грядущего прорастания, а Журжепина ради семейного самоутверждения мелко и постоянно издевалась бы над ним. Лена даже увидела, какие у них стали бы лица через пару лет совместной жизни: обесцвеченные и слишком, до уныния трезвые.

Журжепина ей не нравилась разными своими чертами и повадками, но прежде всего тем, что иные слова и даже поступки она исполняла нарочно, без подлинной потребности – ради чего-то придуманного. Ей, Журжепине, казалось, будто она большой психолог: шуткой, ложью или странным поступком она якобы выводит людей на чистую воду. Ей самой-то казалось, что она – умная жрица правды, но она была хитрой продавщицей лжи.

Почему-то было ясно, что она не умеет танцевать и что слон ей наступал на ухо. Она вообще бесталанна, однако всю свою бесталанность Журжепина с лихвой компенсировала смачной журналистикой: "искусством исповедального общения и злого письма".

Елена тоже резва и остра на язык, но это ей особо не пригождается. В быту пригодилось бы, но поскольку она живёт одна, то нередко остроту своего языка она направляет против себя же. У неё вообще критический склад мышления (слово происходит от "ленинской мыши"). Как биолог она вроде бы зрит в семя, в зерно… и сама над этим своим подходом потешается.

Борин пиджак при товарищеской поддержке ветра широко распахивался и рисовался перед спутницей, показывая белоснежную рубашку и тонкий галстук с блестящей защепкой. Боря встряхивал головой и откидывал чуб со лба, чтобы дать чубу снова съехать на лоб и так далее. Чуб для того и нужен, чтобы делать этот жест головой. Боря при этом успевает бросить на мир взгляд из-под век, как бы отягчённых печальной мудростью. (Многие посвящают свою жизнь какому-нибудь жесту или позе – о, Бозе!)

Да, они идут к ней, ведущему специалисту лаборатории герба-омоложения. Елена стоит у окна и бабьим скучающим взором перебирает подробности улицы. Двое подходят к парадному крыльцу института, и тут ветер по уговору с Борей задирает лёгкую юбку Журжепины, а та её урезонивает, что напоминает борьбу Бори с чубом. Бывает такое ветреное поведение вещей, что стыдно рядом находиться.

Сущность – сучность – сукно – юбка. "Ю" на "ё" они как-то легко меняют, гармонично, – эти женщины, подумала она с лёгкой завистью.

Тут завизжали тормоза. Машина чуть на раздавила собачку, перебегающую через проезжую часть. Уф, Лена расслабила душу. Недавно она оказалась свидетелем того, как машина сбила собаку. Собака никак не могла издать крик, но мальчик на балконе закричал над улицей и затряс в небо руками: "Что ты наделал?!". Это он ругал Бога напрямую, без переводчиков, и она похвалила его, мальчика.

Двое идут по коридору. Громко, самоуверенно. И вот они в дверях. Надо сделать цивильное лицо.

– Бон жур, Боря! Жур бон, Женя!

– Здравствуйте, Елена Петровна!

– Леночка, я соскучился, – подхватил сладкий нынче Боря.

Елена мигом вспомнила о профессиональной ловкости Журжепины, которая успешно занимается журнальным вымогательством. Однажды без задней мысли (просто за деньги) она написала про одну модную тусовщицу и между делом обронила такое слово: мол, пользуется эта светская красавица косметикой такой-то фирмы. От фирмы пришёл подарок. Журжепине это понравилось, и она стала заранее оговаривать себе премию за те или иные коммерческие фразы. Сейчас она поднимает сенсацию – "большую волну" – на тему ювенильного масла из клубеньков ятрышника (Orchis maculata). Работа учёных не завершена, зато у Журжепины отличные шансы первой прокатиться на большой волне.

– Никому была не нужна, и вдруг по милости ятрышника я стала объектом особого… четыре "о", видели?… объектом внимания блестящих журналистов, – сказал Елена Петровна, смущённо разглядывая их вблизи.

– Мы блестящие, потому что вспотели, – говорит Журжепина.

– Против этого есть отличная пудра: "Прах предков". Изготавливается из кладбищенской пыли и детской присыпки, – серьёзно советует Лена.

Журналисты зловеще улыбаются ей губами, они вмиг уже ненавидят её. А она решила добавить остроты в их беседу.

– У вас, Женя, губы, глаза и язык не согласуются между собой, что говорит о сборно-механической природе вашей личности. Это я так, без обид. Говорю, как наблюдательный учёный.

Про язык она сказала не в речевом плане. Журналистка порой немного забывает свой язык в губах, что делается нарочно: для своеобразия.

Елена храбрится, потому что смущается под пристальными и близкими взглядами собеседников: она считает себя некрасивой. Она давно с этим живёт и почти смирилась. Зеркало не стало для неё местом приятного свидания.

– Расскажите о последних событиях у вас в лаборатории, – быстро произнёс Боря, извлекая из кармана диктофон.

– Сегодня произошло загадочное событие, – тут же принялась отвечать Лена. – Вон там в коридоре стоял на тумбе бюст. И никто не знал, чей это бюст. Гипсовый, разумеется. И вдруг налетает на бюст наш завхоз с молотком. Раздался страшный грохот. Я выбегаю… Оказывается, это бюст одного зловредного учёного, Лысенко, губителя генетики. О том, чей это бюст, случайно узнал директор и повелел нашему Михалычу разобраться с ним раз и навсегда. Отомстить за генетику. Но бюст оказался тяжёлый, и Михалыч решил разбить его на месте. Представьте моё состояние. Я кричу: "Что вы делаете?!" Он молчит и бьёт по виску молотком.

Боря делает изумлённое лицо. Журжепина взирает на рассказчицу с едкой злобой.

– Я смотрю с ужасом… с ужасом веры-неверия-веры-неверия и жду появления крови и, простите, головного мозга, а там гром, хруст, белые крошки – и тенистая пустота меж черепков, которая вмиг растворяется в окружающем свете и воздухе. Неожиданное событие, правда? – заключила она.

Глава 2. У киоска

Конечно, у неё в арсенале имеются (сами себя имеют, пока никого нет) несколько прелестей, но ведь ещё нужны ценители. Конечно, есть такая вульгарная методика – устроить из себя выставку прелестей, изящно их высветить, обозначив блестящим шнурочком или бельём; заголить выборочно, окружив эти прелести как бы невинностью, и в готовом сексуально-украшенном виде в чужие глаза положить, но… стыдно.

Из богатства её природы выбрать только это и жить так, словно вышла на сексуальную манифестацию – это постыдство. Лене хотелось, чтобы любовь вызывало её лицо… и чтобы оно вызывало сексуальную нежность тоже. Остальное всё есть, но оно есть у всех. А вот её лицо – оно единственное в мире. И она в нём живёт, вся Лена, а не только её половая задача.

Но с гормонами что поделать, они разбушевались, ей снятся такие сны, что страшно вспоминать. Утром она встаёт с тяжёлым и горячим лоном. Это её тайна. Но такая тайна ждёт кого-то, кому её нужно по секрету отдать.

Кажется, её желание и "комплексы" раскусили две секретуточные малолетки. Одна работает курьером в бухгалтерии, другая – секретарь у замдиректора по общим вопросам. Они за её спиной перешёптываются и хихикают. А сами себе они позволяют всё. И даже открытым способом виснут на сотрудниках. Всё это они обыгрывают как шутку и хорошее настроение.

Вчера, когда погода была ясная, эти две штучки отправились погулять. Поверху каждая закуталась в пушистый мех, а ноги максимально обнажила, хотя было ещё достаточно холодно. Они зажгли длинные тонкие сигареты и сделали на лице бесчеловечное кукольное выражение, чтобы вульгарно соблазнять бедную улицу посреди апреля. Плечиками поводили, головы задирали, дым пускали всем в глаза. С Еленой Петровной эти образцы штампованной привлекательности сшиблись у выхода; она оглядела их и дала совет: "Вы прекрасно выглядите в свои 18 лет! Вам не хватает розовых перьев". Девчушки стиснули свои маленькие челюсти. И сегодня они активно выращивают в себе ненависть, поскольку на такую духовную работу способны даже слабые создания. Их ядовитое перешептывание давеча вылетало из-за угла и обдало её прозвищем "жирная кикимора".

Недавно Лена сама устроила похабную сценку в их стиле. Заметив, что на опытном поле расхаживает мужчина в костюме (ясно, чужак), она сняла халат, подвернула юбку вдвое (хлопковая – приятно похлопать) для агротехнического удобства (приседать, наклоняться) и склонилась над грядкой с побегами левзеи сафлоровидной. Она склонилась таким бесстыжим образом, что мужчина мог и обязан был видеть всю архитектуру бёдер и промежности, обтянутой ажурными трусиками. Стыдно? – да. Но она попала своей попой в половое поле зоркого мужчины. Она стояла перед ним красиво: зад-ост, морд-вест, и он так смотрел в её промежуток, что у неё ноги стали ватные. Было ощущение, что его рука приблизилась к её сокровенному месту.

Обратиться к нему лицом или нет? Не повернулась, чтобы не разочаровать. Ей хотелось украдкой посмотреть, кого она приворожила на пять минут своими прелестями.

Приятный мужчина. Задумчивый… стал задумчивый. Ему сейчас трудней будет увлечься наукой, – догадалась она. А потом они познакомились. Он тоже интересовался её работой с ювенильными растениями. Коллега из Барнаула. Может, она преувеличивает свою некрасивость? Он пытался с ней флиртовать, живо храня в памяти её ляжки и трусики. Глупая история, но всё же ей было приятно осознавать, что она, кроме своего здешнего бытия, получила ещё временную прописку в чужом сознании, словно там ей отворилось ещё одно живое пространство, где она самоутвердилась и воцарилась, хотя бы задним своим ракурсом.

– Елена Петровна, о перьях какой птицы вы тогда говорили? Мы надеемся увидеть, как это носят, – обратились к ней смазливые малолетки, когда она с масляными глазами и розовыми скулами вошла в коридор института.

Такое впечатление, что они её сценку над грядкой подсмотрели.

Лена вмиг покраснела. Да не видели они ничего, просто очухались и придумали против неё ответную фразу. В курилке обмозговали, курочки саблезубые.

А Журжепина вовсе не стеснялась своей внешности. Она носила свою плоть и своё лицо с гордостью. И получалось так, что её некрасота – это кажущаяся некрасота. А на самом деле всё у неё в отменном порядке. Большеносая, хитроглазая, с усиками, с обильной вислогрудостью, при некрасивых губах и прочих опрелых прелестях она искрилась самодовольством. Крупная, наглая, широкофюзеляжная, она в упор смотрела на учёную Елену Петровну и думала: "Было у неё с Борисом что-то или нет?"

Лена разгадала её думки и включила в себе стерву. Она грудью-лебедем наплыла на Бориса, мечтательным пальцем провела по его руке.

– Боря, вы не о том пишете. Глицирхиза глабра, орхис макулата – для вас это абракадабра. Вы лучше пишите о чем-то понятном и важном. Вы довольны нашим обществом? О чем болит ваша гражданская совесть? Вы знаете, какой подзаголовок имеет наша страна? Страна племянников. Все престижные и злачные места занимают родственники больших начальников. У вас в редакции, наверное, также.

– У нас в редакции таких две трети, – кивнул Боря.

– Несомненно! И я уверена, именно они ходят павлинами. Вот где тема для журналиста, для такого мощного и темпераментного, как ты. Ой, мы на "вы"… Правда же, вы ничего не подумали? Между нами ничего не было, – обратилась она к Журжепине, сделав только что фигуру двойной подлости: "отрицание отрицаний", фигуру лживого разоблачения лжи.

Гостья, конечно, поняла фигуру такого пилотажа, но в данный момент она стояла на той стороне, где стоит мужчина, а мужчина при таких "полетах на метле" – существо беззащитное, и ей пришлось улыбнуться и скромно пожать плечами.

Борису речистое бабство надоело.

– Елена Петровна, как бы мне своими глазами увидеть ятрышник в диких условиях?

– Давай-те съездим, – Лена легко подхватила предложение Бориса.

– Вот, вы этот вопрос обсудите, кофейку попейте, а я тут посижу с блокнотом. Кое-что запишу, – сказала журналистка.

Лена и Борис послушно поднялись. Слова Журжепины обладили какой-то властью. Она их произнесла с такой внутренней уверенностью, что никто не отважился эту уверенность разрушить.

В лаборатории осталась только пожилая сотрудница, но у неё зазвонил мобильный, и она, прикрывая рот рукой, быстро вышла в коридор. Этого как будто и ждала журналистка. Она принялась обходить помещение. На вешалке висели халаты сотрудников – она проверила все карманы. В одном звякнули ключи. Она глянула на дверной замок, выбрала из связки нужный ключ, достала из сумочки плоскую коробку с воском и сделала оттиск большого старого ключа. При этом её уши и шея были напряжены – она боялась пропустить приближение к дверям свидетеля.

Потом выполнила видеосъёмку лаборатории с помощью маленькой камеры, не больше спичечного коробка. Потом привалилась к высокому барному столу и задумалась, глядя в блокнот и грызя карандаш.

Вернулась пожилая сотрудница.

– Вот и верь после этого внукам! – вслух обронила она, еле сдерживая горькое возмущение.

Журналистка почуяла ещё один путь к информации. У них завязался душевный женский разговор.

И вскоре вошли весёлые Лена с Борей, они щебетали, смеялись. Пожилая сотрудница поглядела на них с укором. А журналистка отошла от собеседницы и подошла к Лене, довольная собой, поскольку успела подружиться с Татьяной Ивановной и взять у неё номер телефона.

…Плохой день, подвела итог рабочему дню Елена. Нет, это я плохая. Во весь день – прекрасный, неповторимый – она валяла пошлого дурака – дуру. Пришла домой злая на себя. Тьфу, позор, две малолетние кривляки влияют на её душевное состояние! Два журналиста заставляют её острить на пустом месте, словно она светская дама! Почему она так легко себя предаёт?!

Ум и совесть – два главные качества, две силы Елены. И ещё – любовная страсть. Потаённая, спрятанная, обмотанная стыдом, как скотчем.

Если за неё принимается совесть – это мучительно, это долго. Ей иногда кажется, что она ведёт чистую жизнь не из любви к чистой жизни, а потому что боится совести.

Шесть часов вечера. Она умылась, подкрасила глаза и пошла из дома вон. Так бывает, выйдешь, например, за хлебом, а вернёшься в другую судьбу. Адрес дома тот же, имя, отражение в зеркале… а начинка у всего – иная.

Просто так она гулять не умеет, поэтому пошла за программой для телека. Тяжело на сердце. Как люди-то живут, которые тяжёлые проступки совершают? Этого она совсем не могла понять. Если она во сне совокуплялась с каким-нибудь монстром, ей на следующий день людям в глаза тяжело смотреть. Если она перед кем-то похвасталась научным успехом, она потом вздрагивает и краснеет.

Тяжёлые бесформенные облака наползли на всё небо. Обычно такие бывают в конце мая. Ветер поднялся. После ухода снега и высыхания улиц, скопившаяся за зиму грязь обретает летучесть. И ветер нарочно поднимает пыль винтом. Лена забыла взять очки для улицы, без диоптрий. Сощурилась. Зря она вышла из дома. Подошла к журнальному киоску. Встала за каким-то дядькой. Тот был в плаще с поднятым воротником. Она машинально отметила плешивую яйцевидную голову с редкими длинными волосиками, из-под которых светилась янтарная кожа. Он обернулся к ней, посмотрел какими-то лучезарными глазами, вовсе не идущими к его заурядному пятидесятилетнему лицу.

Какая профессия может быть у такого лица? Ремонт телевизоров? Часов? Она порой играла в такую угадайку.

Мужчина отвернулся и купил пять почтовых конвертов с марками.

Она купила газету с программой и зачем-то повертелась по сторонам. Мужчина стоял неподалёку и внимательно смотрел на неё. Он этого не скрывал и ласково улыбался.

Глава 3. Глаза

Улыбка была добрая. И глаза сияли. Ничего подобного Лена не видела никогда.

Создавалось такое ощущение, будто зрачок у него в глазу был светлей и ярче глаза, а не наоборот. И в зрачках шла какая-то жизнь, возня, поворот мелких лучистых граней. Глаза были серые, с примесью изумруда, что ли.

А внешность у дяди затрапезная. Наши сограждане к пятидесяти годам истираются, мнутся. Их черты и поры наполняются усталостью.

Человеку необходим баланс между исполняемой заботой и тем, что поступает к нему как восполнение, как духовное питание. Это должна быть радость. Это может быть вера, удивление, вдохновение, но в целом это радость. Наши честные люди всегда больше отдают, чем получают. Поэтому у них усталые лица, сутулые шеи.

Мужчина имел именно такие черты – отечественные, но что-то было в нём ещё. Елена сразу поняла: это необычный человек – и смело подошла к нему. Глазами и улыбкой он вызывал к себе доверие. Возможно, человек нечто ещё сообщает о себе неизвестным, безымянным способом. Такое сообщение воспринимается немым чувством.

– Мы с вами не знакомы? – спросила она, подняв лицо.

– Нет пока.

– Елена Петровна.

– Михаил Иванович. Я предвидел нашу встречу, Елена. Поэтому отправился за конвертами. Они мне не нужны.

– Простите, Михаил Иванович, вы ко мне клеитесь?

– Ничуть. Мне приятно с вами. И я это знал заранее. Пойдёмте в соседнее кафе и выпьем кофе. Любите пирожные?

– Да.

– Ну вот, первое хорошее совпадение.

Елена вслушивалась в глуховатый баритон. В этом человеке она не заметила никакой робости или растерянности. И равным образом – никакого заискивания или желания понравиться. Он был идеально вежлив, а вернее – доброжелателен.

У неё сердце забилось, когда она вслед за ним направила свой шаг в сторону кафе. "Кто это, что это?" Она забыла, как проводить вечернее время с мужчиной: о чём говорить, как себя вести? И в то же время ей показалось, что с ним легко. Она и раньше замечала, что ей легко с теми людьми, у которых нет скрытых задумок. С открытыми, откровенными людьми ей хорошо и приятно. А что у него с глазами? – она решила сесть напротив и разглядеть.

– Да, возьмите конверты, положите в свою газету, авось пригодятся. А я никому не пишу.

– Как вы узнали, что я подойду к этому киоску? И зачем искали встречи со мной? – она жадно всматривалась в его глаза и приходила во всё большее волнение. В смятение.

– Знаете, что такое резонанс?

– Вроде бы знаю, – робко ответила.

– Каждый человек – это некая мелодия, и мелодии некоторых людей совпадают или звучат в гармоническом согласии. Я вас услышал. И всё.

– Вы обладаете каким-то особенным слухом?

– Да. И зрением.

– А кто вы?

– Радиоинженер. Вы кушайте пирожное. Если вам любопытно, я отвечу на ваши вопросы, по возможности. Но не сразу, а то мне станет скучно. Лучше расскажите о себе. Вы хотите замуж?

Вот это неожиданно прозвучало. Предыдущие слова и тон голоса не предвещали такого вопроса. Она не знала, что ответить.

– Понятно, не простой вопрос. А вот простой: вы были замужем? – он поднялся, чтобы снять плащ и повесить на спинку соседнего стула.

А ведь это не легче вопрос, – подумала она.

Человек носит в себе всё своё прошлое в неразобранном, слипшемся виде. Когда возникает конкретный вопрос, человек из разноцветного комка вытаскивает искомую нить.  Елена вытащила эту нить. Подержала перед своей зрячей и чуткой душой, и вместо нити оказался поток былой жизни.

Она рассталась со своим парнем, бывшим, (как его назвать – "свой-бывший"?) три года назад. Устала от него. Всё надоело. Он стал чужим. Поначалу это чужое, инородное интриговало её, но по мере узнавания, превращалось в скуку. Она бы раньше с ним простилась, но долго жалела его.

И в интимной жизни – ничего радостного. Ей даже не нравился его мужской орган. Длинный и тонкий – это неправильно. Иногда ей случалось больно, но в целом её организм приспособился. Нет, приятное тоже случалось, но не особенно. Длинное тонкое – главное черта его образа: такой же нос и такие пальцы, такие волосы и подбородок. Надо было раньше расстаться. Или вовсе не сходиться.

Она не хотела рожать от него малыша – подобного малыша. А он хотел ребёночка, хотел семью. Быть может, ему нравилось, как она за ним ухаживает, что у неё в доме порядок и что она не ворчливая.

В его влюблённость невозможно было поверить (трудно поверить в то, что никак не выражается). А он однажды к ней силой пристал. Презервативы побоку – ребёночка давай! За грудь туго брался долгими пальцами компьютерного клавиатурщика. К утру, уставшая от борьбы и досады, она взмолилась ему в ярости:

– Да отстань ты от меня со своим пенистым пенисом!

И тогда он встал и ушёл. Насовсем. Она даже зауважала его. Ни звонков с упрёками, ни визитов с разборками. Приехал потихоньку за вещами, когда она была на работе, забрал несколько личных предметов и растворился.

Как-то не так надо было расстаться: на основе разума, а не оскорбления.

Мужчины – тоже обидчивы. А в некоторых областях – болезненно обидчивы. Жаль, что так получилось. А вообще – неизбежно.

Он не любил мыться, оправдываясь тем, что в нашей воде много хлорки. Волосы тоненькие, прямые, масляные. Вид всегда неприбранный и какой-то шалый. Трудно было увидеть его зрачки: Вадик душою всегда отсутствовал. Наверно, скучал по компьютеру. Однажды он разозлился, и тогда она увидела его зрачки, но это были просто две чёрные дырочки (след дырокола, как бы поставленный в роддоме при рождении.)

Она не понимала его программирования, этого умственного призвания и страсти к абстрактному. Лена мыслит живыми и целыми образами. Ей не даётся формально-последовательное, схематическое, дробное мышление, да и просто наводит уныние. Правда, в науке часто встречаются задачи подобного характера, но эти задачи она кому-нибудь поручает: просчитать, соотнести, занести в таблицу… В его компьютерном мире ей было смертельно скучно. Всем виртуальным красотам и выкрутасам она предпочла бы грязную лошадь.

Он курил. Она не курила. Он совсем не любил алкоголь. Она могла с удовольствием выпить вина, однако сильно не увлекалась, боясь, что любовная страсть развяжется в ней и потащит в неожиданную сторону. Она себя караулила.

А потом три года одиночества.

– Я немножко была замужем, – наконец ответила она, – Без детей и чего-то общего.

– Ну, значит, не больно. Вам повезло. Обычно гормоны плетут из наших судеб отвратительные кружева, – тихо сказал он и подвинул к ней своё пирожное.

Ей понравилась его манера говорить. Произнося слово, он его слышал во всех смысловых вибрациях. И его замечания выдавали в нём человека думающего (homo cogitans).

Он о чём-то задумался и забыл о ней на минуту, потом встрепенулся и с удовольствием обнаружил Елену напротив себя. Она доедала второе пирожное.

– Я очень рад, Елена. Я хочу с вами дружить.

– И больше ничего не хотите? – прошептала чуть не с обидой.

– У меня есть на примете жених для вас.

– Да ну! Вам-то какой интерес? Это ваш сын?

– Нет, у меня нет ребятишек. Давайте на сегодня завершим наше общение.

– Давайте, я чего-то устала. Какое-то волнение, быть может, напрасное, опустошает меня.

Он положил перед ней визитку.

– Будет желание встретиться, позвоните. Я буду ждать. Мне с вами приятно.

Расплатился и ушёл.

Да, она рассмотрела его глаза. В них вращались микрофонарики.

Глава 4. Нежность

Дома Елена разволновалась ещё сильней. А почему она не расспросила про жениха? Ну это же глупость – не спросить!

Где-то, на отдалённой поляне сознания появилась толпа неотчётливых женихов. Она стала кого-то себе представлять, но одумалась.

На визитке Михаила Ивановича Скворцова есть мобильный номер… нет, не сегодня. Завтра с ним увижусь и спрошу. "Прекратить суету!" – приказала себе в манере директора института. (У замдиректора другая расхожая команда: "Не сходите с ума! Я не советую".)

Включила по телеку новости, но сама не включилась. Она заставляла себя думать о работе. Из германской лаборатории пришёл анализ масляной вытяжки из семян эхинацеи узколистной. Значит, завтра надо переводить с немецкого.

В основе научного проекта лежит предчувствие, интуиция. Лена увидела умом, что эффект натуральных лекарственных веществ сродни воздействию эмоционального заряда. Каждое растение имеет своё основное настроение, эмоциональный характер. "Характер" заложен генетически. Но проявляется этот характер внутри вида нестабильно. И мы вправе говорить также о настроении растений.

Органическое вещество – межклеточная и внутриклеточная жидкость, пыльца и другое – содержит в себе эмоционально заряженный текст. Там – поэма, баллада, написанная на химическом языке. И это может быть проклятие. Так растение высказывается, выражает себя. И проблема не только в разгадывании химического текста, но и чего-то более тонкого, чем химический текст, ибо одно и то же вещество, произведённое разными растениями, действует по-разному. Вот эту суб-химическую "эссенцию" (термин алхимиков) Елена Петровна ищет, разгадывает.

Известно, что молекулы воды собираются в нестойкие ассоциации. Вид ассоциаций (триады, пентады) влияет на биохимические свойства воды. А ведь формула та же, состав одинаковый. А эффекты различные. То же самое можно сказать о растительных веществах: формулы одинаковые, а эффекты не одинаковые. Что служит носителем "настроения" растений? Структурированная вода – очевидно. Но она ли одна? И что её структурирует?

О характере и настроении органического вещества Елена Петровна вслух не сказала ни слова, поскольку указанные понятия не имеют научно-формальной, терминологической внешности. Но ищет она именно это: суб-химические проявления организмов и органических веществ.

Но не только носители – её также интересуют причины. Отчего зависит настроение растений? Оказалось, хорошее настроение растений не вытекает из их благополучия. Вопрос о причинах – многосложный. Здесь участвуют такие факторы, как состояние среды, необходимость борьбы за выживание, растения-соседи, насекомые, микроорганизмы… и разнообразное общение со всем окружением.

Некоторые научные авторитеты разгадали её направление и крепко её поддерживают (морально). Никаких человеческих слов они тоже не произносят, зато говорят о "структурно-полевых" взаимосвязях.

По телеку что-то шло – стреляли, считали пачки денег, чужие лица сменяли друг друга…

Сумятица у неё в голове. Из телевизора на голову слова и звуки капают и льются, как дождь на жестяную крышу. Она выключила телек, но в тишине совсем растерялась и вновь его включила. Нет, не жених её увлёк, а сам этот новый знакомый. Мысли расплывались и распускались всполохами полярного сияния… Елена еле-еле уснула.

      Утром встала с чувством праздника. Во сне до неё дошло, что случилась в её жизни радость. Она встретила необычного человека. И сегодня она его увидит. Она была полна энергии, хотелось работать, она спешила выполнить рабочий план дня: перевод письма из Германии, посещение теплиц и две научных встречи. (В теплицах Елена проводит эксперимент: растения одного вида выращивает в различных условиях, это долгосрочный опыт.)

Она любит растения. Когда никого нет, она их может поцеловать и что-то им сказать. И они её слышат! Немедленного доказательства нет, но она уверена.

У неё друг есть, Дима Кедров, в МЧС работает спасателем. Дима порой уезжает в длительные командировки. Когда возвращается, первый вечер проводит в кресле с книгой. За креслом стоит огромная кадка с кустом белой розы. Её ветки нависают над креслом. И через несколько часов роза распускается множеством благоуханных цветов. Наука сей "фокус" объяснить бессильна. А Елена может, хотя и не в твёрдых словах. (Наука даже не хочет допустить возможность проживания такой крупной розы в комнате, не то что объяснить её взрывное цветение после прибытия друга!)

В любви и в понимании человек должен выходить за собственные рамки. Переселяться в любимое. Это и есть понимание. Правда, объяснить своё понимание не всегда удаётся. И не всегда хочется. Однако факт: роза и Дима понимают друг друга.

На работе она двигалась и говорила быстро. На неё сотрудники устремляли взоры. Татьяна Ивановна спросила потихоньку:

– Ты часом не влюбилась?

– А что?

– Прям сияешь.

Елена Петровна пожала плечами.

– Да нет вроде.

– Интересные три слова, – подытожила Татьяна Ивановна.

Как бы ни было, тем утром Елена одевалась необычно: с настроением и разборчиво. И надушилась.

Дела шли своим чередом и шли бодро. Правда, в теплице пообщаться с побегами не получилось: в ней что-то мелко трепетало (душа), и она не настроилась любить растения.

После обеденного перерыва взялась рукой за мобильный аппаратик. Нет, отложила. Снова тронула. Решила не мучить себя, не трусить – и набрала номер с визитки.

– Здравствуйте, Елена Петровна, – сразу отозвался он.

Отозвался так ласково и просто… в его голосе вибрирует и летает чистейшая приветливость. Она не могла разгадать исток такого чувства, такого отношения. Откуда это в нём и для чего?

Хотя она сама – человек искренний, но знает, что хоть какая-то заинтересованность неизменно вплетается в человеческий голос: желание пожаловаться (поход за сочувствием), похвастаться, уязвить, что-то выпросить, настроить на некий свой лад (пропаганда), пофлиртовать… А тут ничего, кроме чистой приязни.

– Вот звоню вам, Михаил Иванович, здравствуйте! Вы меня заинтриговали. Вчера чуть не позвонила вечером, чтобы спросить о женихе… едва сдержалась. Потом поняла, что вы меня интересуете сильней. Но слова о женихе тоже задели меня, – произнося это, она зарделась и с трудом управляла дыханием.

– Ну и чудно! Встретимся – поговорим. Я рад. В старину говорили: " я радый".

Она звонко засмеялась. Они договорились увидеться в том же кафе.

Ей захотелось подпрыгнуть, и она побежала в дальний край коридора, где на стене висит старое зеркало. Посмотреть на себя без свидетелей. У зеркала отколот верхний правый угол. (Какая-то женщина так разозлилась на своё отражение, что укусила зеркало… или ударила.) Она сейчас откусит левый угол.

Но не тут-то было. К её лицу изнутри притекла упругая пластичная субстанция, и в лице появилась подкладка, которая немного изменила его форму; уплотнила и подтянула ткани. Лицо помолодело. Она взглянула на себя с удовольствием.

Рассуждая научно, здесь не какая-то упругая субстанция, а кровь. Просто кровь иначе потекла по сосудам, и это можно зафиксировать научными приборами. Но что заставило кровь иначе распределиться в сосудах? – вот где вопрос. И почему пять минут назад она не ощущала своей крови в щеках и под бровями? И почему она не ощущала удовольствия от того, что кровь изнутри наполняет и ощупывает её лицо? Пять минут назад это была просто рабочая неощутимая жидкость. Так что же произошло с её лицом и с кровью? Значит, не в крови здесь дело, а в какой-то силе, которая властно распорядилась её сосудами. Что это за сила?

Мышечными волокнами управляют электрические импульсы, но кто и что управляет импульсами? Ими управляет сознание. Как оно управляет импульсами? А вот это есть главный вопрос биологии, центральный вопрос о человеке и природе. Сознание управляет импульсами неизъяснимо. На этом вопросе, как на сказочном пороге, наука заканчивается. До этого порога она существует и работает. Но если к этому вопросу подойдёт впритык – перестанет существовать. Ей конечно обидно. Наука нервничает, ярится, изворачивается и врёт, пытаясь применить сюда добрые механические принципы… она корчится и всё равно исчезает со всеми своими премудростями и прибористикой. На этом пороге работает иная смычка сущностей – символо-магическая.

Назвать её вот так (или как-то иначе) можно, а привычным способом описать – дискурсивно и понятийно-дискретно – нельзя.

Сейчас Елена умом проглотила эту мысль (в неразвёрнутом виде, без рассуждения). Но, вообще, она думает об этом часто: о теле и сознании. Размышляет и мотает головой от бессилия.

Нет, сейчас она смотрелась в зеркало и была счастлива.

Её карие глаза под тонкими бровями смотрели на себя тепло. Лицо было гладким, немного лукавым и грустно-улыбчивым. Нет, она не стала красивой, но стала себе мила (и, наверное, всем). Так распорядилось её благодарное и заинтригованное сознание.

Она двумя глазами подмигнула зеркалу и повернулась в сторону своей лаборатории. На её пути стояла кокетка-малолетка, ехидно щурилась. Она стала свидетелем глядения Лены в зеркало и уже прикидывала, как смешно об этом расскажет своей подружке. Но Лена, проходя мимо, с бесцеремонной лаской потрепала её по щеке.

Два часа до встречи пролетели, как десять минут. У неё немножко дрожали пальцы. Это ведь не любовное свидание, однако ей казалось, что она идёт к человеку, общение с которым окажется для неё драгоценным.

Он сидел за тем же столиком и встретил её лучезарными очами.

– Как прошёл ваш день? У вас хороший вид, всё удачно?

– Да. Я его провела в прекрасном настроении. По-моему, благодаря вам.

– И чем вы занимались? – он любопытственно поднял брови.

– Вот как раз настроением, только не своим. Я изучаю настроение растений.

– Матушки мои! Да вы – гений! – он искренне разволновался и засиял глазами пуще прежнего.

Он по-мальчишески заёрзал на стуле. Он был в затрапезном костюме, а ля бухгалтер, но из нагрудного кармана выглядывал маленький голубой подснежник. Она пригляделась.

– О Господи, у вас искусственный крокус! Ну и тип же вы! – расхохоталась она.

– Искусственный, зато сделан хорошо. И мне достаточно. Я не поощряю губителей цветов, не покупаю у них ничего, – сказал он серьёзно (многие мужчины в его возрасте любят говорить важным голосом, но и эта мелочь к нему не пристала).

"А чего это я смеюсь! – подумала она. – Кажется, нервное".

– Это ничего, если я спрошу про жениха?

– Вполне. Только я совсем немного о нём знаю.

– Кто же он?

– По профессии скульптор. Очень милый человек. Мы в электричке познакомились.

Лену стал трясти нервный смех.

– Михаил Иванович, вы в своём уме?! Почему вы решили нас поженить?

– Он одинок. У него большая чистая душа. Развёлся года три назад, погрузился в работу. Он делает статуи для украшения вилл. Посмотрите, вот несколько фотографий.

– Вы следили за ним?

– Что вы! Он подарил их, мы подружились. А сегодня я по телефону рассказал ему о вас. А вчера я вам сказал про жениха. Всё честно и симметрично.

– И что же вы обо мне рассказали? – ей стало не по себе, в неё закрадывались нехорошие подозрения насчёт Михаила Ивановича, и сияние глаз их подтверждало.

– Я сказал, что узнал о существовании молодой симпатичной женщины с бескорыстным, открытым умом. Его это очень обрадовало.

– Да откуда вы знаете, какой у меня ум?!

– Он у вас на лице написан. А сейчас вы мне пояснили, над чем работаете, и подтвердили мои самые лучшие подозрения о вас. Точнее – догадки.

Слова "подтвердили" и "подозрения" он произнёс вычурно, потому что угадал эти слова в сознании Лены. А потом демонстративно поправился и произнёс правильное "догадки". Он давал ей урок этики. Она смутилась.

– Вы хотите нас познакомить?

– Пожалуй так. Только я здесь не нужен. Если вы согласны с ним познакомиться, я передам ему ваш телефон, и он позвонит. Слово за вами.

Он поскучнел, потупился в стол. Ей вдруг стало дико, нестерпимо жаль его – непонятно почему. Она чуть не заплакала, чуть не бросилась его обнять.

– Пойдёмте отсюда, я ненавижу музыку, – сказала она с силой.

На улице она взяла его под руку, и ей захотелось прижаться к его плечу, потереться о него щекой. Нестерпимая нежность обуяла её.

– Михал Иваныч, а я не хочу замуж, – она озирала улицу каким-то виноватыми глазами.

Люди, машины, прорези улиц, сиреневый воздух. Солнце склонилось за дома. Косо горят закатные окна. Голуби летают между домами, точно толстые письма. В этом запутанном мире живёт один загадочный человек, и сейчас он шагает рядом с ней, она может его пощупать. Или поцеловать. Свою горькую нежность она терпит в себе. Она его разгадала: он всех любит. И любит настолько сильно и самозабвенно, что его глаза превратились в рентген.

– Почему вы не хотите замуж? Вы ведь мечтаете стать мамой, Лена.

– Да. Но я не встретила от кого…

– Понимаю вас. Нужен талантливый отец. Родить от унылого мужчины – это преступление.

Она вздрогнула: он повторил то, что она сказала себе ночью.

"Я не хочу за вашего скульптора замуж. Если ты меня полюбишь, я тебя тоже полюблю. У меня сейчас нет к тебе страсти, ведь ты не похож на мужчину, о котором я мечтала. Но если ты меня захочешь, я откликнусь. Правда".

Не-ет! Она это не вслух произнесла, она это уже хотела произнести, но струсила, слава Богу!

Глава 5. Беседа

Они гуляли долго и не хотели расставаться, потому что взаимопонимание – это праздник.

Город во тьме включил собственный свет: окна, фонари, огоньки. Днём он освещён извне. А ночью светит изнутри себя, сочится внутренним светом – как мыслящее существо.

И они двое обменивались внутренним личным светом, придавая ему форму слов. Когда один из них произносил фразу, она – по "закону" смысловой индукции – включала свет понимания в собеседнике. И так они одаривали друг друга смыслами, освещали и просвещали друг друга.

Смыслы не были отвлечёнными, абстрактными, потому что были окрашены интонациями собеседников.

Каждый из них был похож на своеобразный отдельный фонарик, светящий себе и другому человеку лучом и потоком своего ума.

Поток ума оформлен языком. Язык был предварительно оформлен поколениями мыслящих людей. Само это оформление возможно лишь при условии, что мир пронизан сознанием, иначе и людям не досталось бы ума.

Мы сконцентрировали в себе сознание окружающего мира, и уплотнённое сознание светится внутри нас. Сознание – это особенный, самоявленный свет. Поэтому человек может видеть свои мысли, узнавать их и делиться с другим человеком. Сознание по своей природе светозарно и светоносно.

(А человек, мыслящий грязно и темно, отрёкся от участия в празднике мирового сознания.)

Михаил Иванович и Лена ощущали праздник сполна.

Лена рассказывала о своей семье, о детстве. Они то приседали на лавочку в сквере, то вновь поднимались для прогулки. Словно ходящие птицы. Прохладная тьма омывала их лица.

– А наука тебе не мешает верить в одухотворённость вселенной? – спросил он так, потому что они перешли на "ты".

– Напротив, помогает Видеть, а не только Верить.

– Я тоже занят наукой, но спрашиваю себя, не лучше ли найти такой путь, чтобы думать только о душе и воспитывать её.

– Мне было бы скучно только о душе заботиться. И через какое дело я буду о ней заботиться? Я люблю своё занятие. Мне нравятся растения. Я…

– Ты права. Я сказал глупость, – он стал кивать головой, встречая в себе какую-то мысль.

Она была поражена. Она уже настроилась на его роль авторитетного учителя, и вдруг он так запросто от этого "маленького величия" отрёкся в пользу её правоты.

– Какая у тебя научная тема? – спросил он, машинально потирая руки; он и она так увлеклись беседой, что почти не замечали холода.

– Растения плантаций в терапевтическом плане слабее дикоросов. Мы пытаемся создать в культуре такие условия, чтобы растения плантаций не отставали от своих дикорастущих видовых собратьев. А ты чем занимаешься?

– Проектирую терагерцевый приёмник частот. Для самых коротеньких волн.

– Интересно? А как ты отдыхаешь? – спросила, рассматривая в рябой темноте его профиль.

Он ухмыльнулся и обернулся к ней, блеснув глазом:

– Лучше не отвечать.

– Отвечай, – настойчиво попросила она.

– Я не умею отдыхать, вообще. Раз в несколько месяцев я ухожу в запой. На десять дней, примерно. Нет, не подумай, я не алкаш. Я равнодушен к алкоголю, но получается так, что это необходимо, иначе я не отключаюсь от работы. Потом дня три-четыре я сильно страдаю на выходе из этого состояния. А потом чувствую себя прекрасно: я обновлён.

– Знаешь, тоже самое бывало у моего папы. Сейчас он вышел на пенсию и бережёт здоровье. А раньше… нет, в быту он вообще не пил. Но иногда уезжал на дачу и пил там водку. Бродил вокруг дома по нашему маленькому саду, сидел у телевизора или смотрел в окно. Он там сидел затворником. Никого не хотел видеть, кроме меня. А я привозила ему продукты, ходила за водкой и сидела рядом. Он мне рассказывал сокровенные истории.

– Значит, ты в курсе.

– Когда ты находишься в таком состоянии, надо чтобы кто-то находился рядом с тобой. Я буду приезжать к тебе.

– Мне неудобно…

– Зато ты станешь для меня прозрачным, а мне этого очень хочется.

– Когда ты решила заниматься биологией? – спросил он, потому что затянулась пауза в их беседе.

– В детстве. У нас было собрание в детском лагере. Ситуация! Мальчики за нами активно ухаживали. Нам по двенадцать лет. И вот на собрании отряда одна девочка, Вера, пожаловалась на мальчика Сашу, который не давал ей прохода, приставал и трогал руками. Она просила вынести ему строгий выговор. Я возмутилась и выступила в защиту Саши. Я сказала, что девочки тоже хотят флиртовать и целоваться, только в этой игре у нас другая роль. Мы должны делать вид, что к этому стремятся только мальчики. Так нам проще. Во-первых, сказала я, при таком раскладе вся ответственность за какие-то контакты лежит на мальчике. Во-вторых, пока он добивается благосклонности девочки, он выказывает ей все свои качества: изобретательность, ум, щедрость и смелость…  А как бы ещё девочка узнала о характере парня, если бы не период ухаживания? Но мы то сами про себя знаем, что мы тоже хотим нежных отношений, только у нас роль другая. И эту роль никто не может изменить, потому что её придумала природа. Итак, я считаю, заявила я на детском собрании, что Верка всё это сказала нарочно, чтобы показать свою власть над Сашей и набить себе цену. На самом деле ей все его приставания нравятся. И я это точно знаю.

Михаил Иванович улыбался; глаза и губы его мерцали в темноте. Он хмыкнул от удовольствия.

– После собрания разъярённая Верка вцепилась мне в волосы – девчонки оттащили. Моё рассуждение их напугало. Некоторые девочки не так решительно, но всё же принципиально встали на сторону Веры. Меня упрекнули в том, что я выдала гендерную женскую тайну. Мне заявили, что политика женщины – это стратегия заманивания, тактика лукавства и секретов. А я спросила их: если они намерены жить под прикрытием хитрости и не намерены разделять принципы человеческой открытости, то вправе ли они считать себя людьми в полной мере? Было замешательство, и тогда я по наитию заявила, что я так себя веду, потому что хочу быть учёной, а в науке нет, мол, места лукавству. Они прозвали меня "профессоршей" и оставили в покое. С той поры я точно знала, что буду заниматься наукой.

– Душевная история, – заметил он.

– Ко мне потом ребята и девчонки подходили с личными вопросами по психологии отношений. Меня записали в эксперты.

– А ты вправду эксперт?

– Нет, – ответила она искренно и помотала головой, – Чем больше живу, тем меньше понимаю людей.

Ей захотелось поделиться с ним ещё одной историей про свою сокровенную жизнь и заодно исправить некорректное утверждение.  Она ведь сказала такие слова: три года одиночества. А это неправда.

В эти три года у неё была одна интимная встреча с мужчиной. Они провели ночь у неё дома. Страстную ночью. Страшную ночь. Её тело жадно глотало сексуальные ощущения, точно пищу. Она рыдала, кричала и кусала себе руки. Она изнывала от наслаждения. Такого прежде не испытывала.

К утру у неё появилось решение жить с этим мужчиной… или хотя бы постоянно встречаться. А когда рассвело, она увидела его повадки и лицо по-другому. Вернее, он стал вести себя иначе. Исчезла галантность и просто вежливость. Это оказался сытый хам, который своими половыми подвигами добился права помыкать ею, будто он хозяин.

Он кривил верхнюю губу и обращался к ней ленивым и надменным тоном. Все его слова оказывались не лаской, не благодарностью и даже не просто симпатией, но повелениями – подать это, сварить кофе, сходить за свежим хлебом, колбасой и пивом.

Он вынул из портмоне купюру и бросил ей на стол таким жестом, будто заплатил за приятно проведённое время. Он хищно скалился и на глазах глупел.

Вчера вечером он казался ей красивым. Наутро выяснилось, что его красота располагается очень тонким слоем (социальный грим), а под этим слоем вовсю живёт грубое, глупое лицо потребителя и полового охотника.

Про саму себя Елена тоже кое-что поняла. Это не она скулила ночью, а страсть, живущая в ней. Она же, как человек и личность, заплатила за разгул страсти человеческим унижением.

Поняв это и насмотревшись на его хамские ужимочки, она попросила его уйти. Поначалу он изумился и заартачился: а в чём дело, объясни мне! На что она мрачно ответила: "Пошёл вон!" Без объяснений. Что тут можно объяснить?

Он в оскорблённых чувствах поспешил на выход и обозвал её на прощание сумасшедшей дурой, ну и шлюхой, как принято. Правильно обозвал, согласилась она.

С той поры она приобрела дополнительную зоркость и научилась различать, когда в ней звучит голос её личности (то есть она сама), а когда голоса внутренних жильцов, которых несколько.

Нет, она воздержалась от рассказа. Пускай оно так и останется: "три года одиночества". Не вполне правда, зато вполне красиво.

Глава 6. Телефонная связь

Она сказала Михаилу Ивановичу о своей работе упрощённо: она тогда больше хотела слушать.

Лаборатория герба-омоложения возникла на частные деньги. Когда её владелец умер, она повисла в воздухе, а потом прибилась к большому институту. Здесь ей пришлось превратиться в подчинённое подразделение. Морально это было тяжело, но работа не прервалась и не исказилась.

Свои подопечные растения лаборатория разделила на две группы: для косметологии (омоложение и подтяжка лица) и для омоложения организма. Так или иначе они все – биостимуляторы. Елена Петровна внесла в основную программу проект по "выравниванию", то есть поставила перед собой и перед маленьким своим коллективом задачу: понять, почему культурные растения слабей дикоросов.

Войдя в состав большого института, лаборатория получила возможность использовать опытное поле и биостанцию неподалёку от Звенигорода. Там Лена заложила "аптечный огород" и начала длительные эксперименты (хватит ли ей жизни?).

Также небольшое тепличное хозяйство располагается на территории Института в черте Москвы.

Косвенным образом она пользуется и теплицами старого доброго ВИЛАРа. Это Всероссийский институт лекарственных и ароматических растений; буква "А" здесь порой исчезает, порой появляется (мерцающая буква.)

Под Звенигородом Лена проводит и "обратные" эксперименты. В луговое растительное сообщество подсеивает культурные растения. В частности, сельдерей пахучий (Apium graveolens) – всем привычный биостимулятор и омолодитель. Практически этим занимается Гриша, всеобщий любимец, переехавший жить на биостанцию. Гриша рассеивает культурные семена на лесной опушке среди травы и кустов, приговаривая "интродукция, однако!"

Из немалой группы растений-омолодителей (реювенатов) Лена прежде всего выбрала свои любимые: рапонтикум (он же левзея сафл.) и ятрышник – вот кто сопротивляется собственному произрастанию в неволе… да не в неволе! ему все условия – только расти, пожалуйста! Спорная в плане омоложения эхинацея тоже здесь выращивается. Лена думала взять в оборот лимонник китайский, но дальневосточная лиана чем-то испугала её. Просто не понравилась, хотя биохимия замечательная. Впрочем, за всё не схватишься. На аптечном огороде она выращивает четырнадцать видов.

В её работу включена экологическая идея. Необходимо научиться выращивать нужные человеку растения. Выращивать, а не брать у природы! Природу пора оставить в покое. Но выращивать надо сильные растения, а не бледные их двойники. Вот для чего нужен проект "выравнивания" – и для человека, и для сохранения природы.

В связи с такой направленностью, лабораторию и лично Елену Петровну облюбовали экологические организации. До недавнего времени она была частым гостем международных и российских экологических встреч. А вот год уже не участвует: стало стыдно.

Однажды она увидела такую конференцию новыми глазами. Она увидела пятьсот прекрасно одетых улыбчивых людей, которым проблемы и болезни природы дали предлог летать по миру, красоваться перед телекамерами, выступать и поучать, пить шампанское… С одной стороны – оплёванная природа. С другой стороны – самодовольные экологи. Им весело, у них мировые тусовки, они видят себя учителями человечества и спасителями природы. У них фонды, права и паблисити. Между тем, один пятичасовой полёт реактивного авиалайнера сжигает кислорода столько, сколько понадобилось бы маленькому городу для дыхания на несколько дней. И она отказалась от участия.

В сумочке проснулся телефон. У неё сердце вострепетало – Миша, Михаил Иванович! Да, это он. Она вышла в коридор.

– Ты успел на метро? Молодец, а чего не на работе? Я слышу телевизор…

– У меня вольный график. Я могу дома думать. Это признали официально.

Она ласковым слухом впитывала его тёплый голос.

– Здорово. Когда увидимся, мой дорогой друг? – спросила с бескорыстной нежностью, ну вроде бы.

– Мы с тобой планировали поехать в твоё хозяйство под Звенигород.

– Давай завтра и поедем. И по работе надо. Я закажу машину.

– Лена, давай на моей поедем. Сегодня как раз получу машину из ремонта.

– Ну и прекрасно. Бензин за счёт моей конторы.

– Согласен.

– Встретимся в девять утра у моего подъезда. Целую, – говорит она и целует мобилку.

А всё равно не получается миновать половую сферу. Лена всё равно, несмотря на его чистое товарищество, фантазирует себе варианты их интимных отношений.

Пошла в буфет – подумать с чашкой чая.

Натура… дура… что с ней поделать?

Это хорошо или плохо, что он вообще с ней не флиртует? Это плохо. Она села с чашкой и с большой шоколадной конфетой за пустой столик. В буфете журчали голоса трёх-четырёх кофеманов. Постукивали предметы на кухне. Здесь было уютно, пахло шоколадом и арабикой. Большое окно занавешено резным тюлем, и очертания улицы затуманены. Поток белого света… она в него смотрит – в мир сквозь тюль. Сейчас она поняла одну важную вещь, около которой бродила умом, но, услышав голос Миши (она хочет так его называть), эту вещь поняла: о разнице в гендерных натурах. Обычно это различие преувеличивают, тем самым преуменьшая значение общечеловеческой основы. И всё же…

Лена заметила, какую огромную роль играет в её сознании женская часть её натуры. Эта часть к любому делу примешивается, и куда не просят. В любой социальной обстановке не умолкает мечтательный шёпот гормонов. Лена одержима работой, но и в ней не гаснет половое искательство, не прекращается гадание о своей женской судьбе. И даже замужние дамы – хотя бы виртуально, в мыслях и чувствах – продолжают решать уже решённые для них вопросы. Такова природная игра, неустранимая. Поэтому мужчины развивают в науке большую скорость.

Если сказать откровенно, к вопросам пола мужчины относятся легкомысленно. Они могут заболеть влюблённостью или вожделением… с тем чтобы, утолив желание, по-быстрому забыть о недавней мороке. Любовь мужчинам жить и работать мешает. Мешает! Вот с чем так трудно примириться женщине.

Из своих давних наблюдений она только сейчас получила вывод: мужчинам дружба важней любви, и дружба крепче любви, надёжней, дольше. Мужчины дружат до гроба, а любят до понедельника. Это ясно и чётко обозначилось в уме.

Ну и пусть. Её детская фраза: "эту игру придумала природа, и мы не можем её изменить" – здесь уместна. Не стоит против людской природы бороться – не надо толкать реку в обратную сторону. Надо понимать.

По-ни-мать… – чай горячий. Она развернула фантик на огромной вафельной конфете – красный и золотой, с петушком. Петушок, он тут к чему, это про что опять? Петушок… Стой, не надо о петушке!

Она позвонила Грише и сообщила, что приедет завтра на биостанцию. Спросила, что привезти.

– Ой, Лена Петровна! У тебы там около института в булочной марципаны продаются. Умоляю, привези полкило. Они мне снятся. Умираю!

– Привезу. Держись пока. Грядки высохли?

– Не совсем. Снег тут позже немного сошёл.

Заглянула к себе, поручила Вике найти в интернете мобильное оборудование для экстрагирования масел из растительного сырья и вновь отправилась гулять вокруг да около.

На сердце растворяется некая мятная таблетка. Похоже, Лена влюбилась. Но слишком всё у них получается далёкое от секса, от флирта, от телесной ласки… она не слышит вожделения в его голосе. Оказывается, это так важно! Но у неё есть возможность всё узнать и перестать метаться внутри себя, ища правильное к нему отношение. Она ведь смелая. А он ведь очень честный и достойный доверия человек. И она снова ему позвонила.

– Миша, прости, я вся извелась. Вот я думаю, как мы завтра поедем, и места себе не нахожу.

– Почему, Лена? – обеспокоился он.

– Потому что я не понимаю, в каких отношениях мы состоим. Я могу тебя обнять или нет? Могу прижаться к тебе или нет? Сейчас это очень важно для меня, а то мне будет плохо.

– Можешь. А я могу? – спросил он робко.

– Можешь и почти обязан, – дерзко сказала она, вмиг поймав ноту праздника.

Он хохотал там, вдалеке.

– А почему я поднимаю такой щепетильный для девушки вопрос? То есть я, а не ты?

– Лена, я тебя случайно увидел на остановке. Потом специально приехал – и ещё раз увидел. Потом у меня сложилось такое обыкновение – бродить вокруг твоего дома. Да, мне хотелось близости – во всём, но я посмотрел на себя в зеркало лишний раз. Возраст, плешь, диабет… а ты молода, красива – даже если что-то получится, ты вскоре отвернёшься от меня.

– А ты не рассуждай, ты сердца слушайся, – чуть не закричала она.

– Женщины упрекают мужчин в том, что они послушны своим желаниям, что ведут себя неразумно… тут поневоле задумаешься.

– А ты не слушай, что говорят женщины. Они говорят всегда разное, по ситуации. Что выгодно, то и говорят. Ты слушай себя, ты же мужчина. Тогда и мне легче понять, как себя вести, понимаешь?

– Понимаю.

– А то получается, что ты и за себя, и за меня подумал. А мне что осталось?

– Я не хотел попасть в смешное или виноватое положение…

– Если ты мне доверяешь, такое положение тебе не грозит. Если не доверяешь, такое положение неизбежно, потому что природа так придумала. Когда женщина захочет выставить мужчину виноватым, у неё всё равно это получится. Не пугай себя заранее.

– Я тебя встречу после работы, – сказал он.

"Ну вот, напросилась", – сказала она себе и покрылась стыдом и страхом.

Глава 7. Три горя

Он её понимал и на всё откликался. Подхватывал её начинания, словно свои. Лена попала в небывалые условия родства и щедрой близости: в беседе, в постели, в походе за покупками, в маленьком домашнем деле, в обсуждении профессиональной задачи.

Лена была счастлива впервые в жизни и безоговорочно – полгода без единого перерыва. Но судьба не терпит долгого счастья жителей: завидует или ей скучно. И Лена интуитивно догадывалась, что на Земле ничего совершенного не бывает или быть не должно, поэтому своему счастью она не совсем верила.

И всё оборвалось. Это случилось в его домашней лаборатории: что-то в частотном контуре замкнуло, и с пультом в руке он скончался в кресле посреди своей установки.

В тот чёрный день она позвонила ему на мобильный – Миша не отозвался.

Позвонила на домашней – гудки. Бросила работу и приехала к нему домой. Открыла своим ключом и вбежала. Он сидел, свесив голову, такой серьёзный, каким никогда не был. Уже остывал. Она села у его ног и уткнулась лицом ему в колени.

Потом позвонила в службы… Следователь определил причину смерти как вопиющее нарушение техники безопасности. При этом заметил, что высокочастотная установка вообще не должна была располагаться в частной квартире. Лена слышала слова так, словно их произносили в воде.

– Миша не мог рисковать чьим-то здоровьем. Значит, установка не генерирует. Наверное, она работает на приём, – оправдалась она.

– А вы что-то понимаете в этом? – спросил следователь и весело прищурился.

Она отрицательно покачала головой.

Квартиру Миши полиция опечатала до приезда технической комиссии.

На кладбище оказались его сослуживцы и две женщины: бывшая жена Миши и его сестра. Они около гроба стали биться в истерике. Лена удивилась: за полгода бывшая жена вообще ни разу не позвонила Мише, а сестра звонила один раз, чтобы задать вопрос о настройке антенны. Сейчас они обе рыдали и вскрикивали, и Лене показалось, что эти мастерицы любое потрясение умеют превратить в оргазм.

Она не верила в их горе. Напротив, она заметила, что они соревнуются за успех своего публичного исступления. Посреди их воплей она поцеловала Мишу в лицо и молча отправилась домой.

Это был другой дом. Другая улица за окнами. Другая планета. Её сослали в долгую-долгую ссылку, пока не умрёт, без объяснения причин. Время превратилось в муторное состояние, вроде тяжёлого похмелья; в бессмысленный процесс, который надо терпеть. Можно и не терпеть, но тогда надо совершить преступление и убить себя. Она ощутила земную жизнь как западню.

В телесной близости они не предохранялись, но зачатия не произошло. Прежде Лену это не тревожило, а сейчас она осознала – и это был второй удар.

Когда с кладбища вернулась домой, потеряла сознание.

На другой день позвонила бывшая жена и сообщила, что Миша свою двухкомнатную квартиру на Беговой завещал Елене Петровне Усольцевой, то бишь Лене.

– Это надо обсудить, – стратегически произнесла Лариса, бывшая жена.

– Что обсудить? – машинально спросила Лена.

– Квартиру, конечно, – Лариса раздражилась от глупости собеседницы.

– Приезжайте, – машинально ответила Елена и назвала свой адрес.

Лариса приехала с Мишиной сестрой Ниной.

– Миленько у тебя тут, – сказала Нина, озираясь.

Потом заметили синяк у Лены под глазом и улыбчиво переглянулись. (Люди непременно улыбаются, когда в незнакомой среде встречают знакомые и понятные явления.) Елена Петровна не стала объяснять синяк своим вчерашним падением в коридоре. Пусть думают, что хотят.

Две женщины оказались наглыми стервами с проволочными нервами. Вся их нервозность и чувствительность, которую они изображали на кладбище, – ложь. Это мясные танки с накрашенными губами.

Состоялся обстоятельный разговор о Мишиной "двушке". Мишу они называли Мишенькой. У бывшей жены оказался ребёнок от её первого брака – до Миши, и она с большим напором взывала к сочувствию, подкрепляя свои жалобы прагматическими рассуждениями. У Лены ведь есть прекрасное жильё, а прекрасных детей, которых кормить и растить, у неё нет – зачем же ей две квартиры?!

Мишина сестра Нина на всякий случай пообещала судебное разбирательство о разделе наследства.

Лена не могла напрягать внимание. Она хотела упасть и не существовать, но этим обстоятельством решительно пренебрегли две деловые скорбящие женщины. Они, поочерёдно с ней делились житейскими шершавыми соображениями, делились, внушали, запугивали – и она пообещала отказаться от своего права на квартиру.

Через несколько дней Лариса и Нина стали судиться между собой, а Лене досталось интеллектуальное наследие Миши: его тетради, рисунки и фотографии.

Ей позвонил следователь. И произошёл третий удар. Он сообщил, что смерть Миши была самоубийством.

– Примерно такой же результат, как от огромной микроволновки, – пояснил он.

– А зачем? У нас всё было хорошо.

– Быть может как раз поэтому. У него была опухоль в головном мозге. Он вам ничего не говорил?

– Нет.

– Ему оставалось жить совсем недолго. И вероятно, это была бы жизнь в больнице, а не дома. Он, я думаю, хотел оберечь вас от неприятной и тяжёлой заботы. Знаете что, Елена Петровна, может, он свою конструкцию для такой задачи и создал. Понимаете, в контур был встроен таймер, а на таймере установлено время: пять секунд. И мощность – на полную. Это не время для работы. Похоже, это время для остановки сердца. И он рассчитывал на то, что его смерть сочтут результатом технической накладки. Минимум переживаний, минимум хлопот.

Она онемела. Её сердце хотело покинуть клетку рёбер, оно там колотилось.

– Вы меня слышите, вы меня понимаете, Елена Петровна?

– Да, – прохрипела она.

– Я вам это к чему… Михаил Иванович Скворцов… он благородный человек, с большой буквы. Крепитесь, Елена Петровна, всего вам доброго!

От слов и голоса следователя веяло человечностью, и это добавило ей немного силы. Она сходила на кухню попить воды. При виде еды её чуть не вырвало.

Она легла, чтобы затихнуть. Ни сна, ни внятной яви она не получила – только шорохи, словно все предметы и ещё кто-то бродят непрестанно в толстых войлочных тапках, как в сумасшедшем доме.

"Мишенька!" – и больше она даже в мыслях ничего не могла произнести.

Сколько-то часов прошло. В квартире темно, на улице темно, но там сквозь тьму протянуты свето-пушистые бусы – два ряда фонарей вдоль улицы. Она встала у окна и неподвижно уставилась глазами на улицу, которая стала похожа на прогнувшийся подвесной мост под гирляндами фонарей, которые удерживают улицу на весу. Редкие машины уходили в прогиб улицы и потом взмывали на другом краю ночного пейзажа, точно взлетали красными огоньками в небо.