Читать книгу Рассказы - Андрей Григорьевич Никитин - Страница 1

«ПРОРОК»

«Иисус сказал: Блажен тот лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят тот человек, которого съест лев, и лев станет человеком»

10. «Иисус сказал: Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока он не запылает».

Евангелие от Фомы.

Глава первая.

Попытаюсь рассказать об одном человеке который навёл тут что называется шороху. Иван Тимофеевич Кузьменко – его имя. Кончил он свою жизнь трагично: был задушен в городской тюрьме. Сам же он смерть свою как бы предсказывал. Вообще мне трудно приступить к своему повествованию ибо не знаю с чего начать. Зная самого Кузьменко я понимаю что человек этот был не совсем нормальный, а что касается его мыслей и поступков, то я особенно нахожусь в затруднении относительно его душевных качеств. Вернее, было бы правильней сказать: «в затруднении относительно его психического здоровья». Поразил и меня конечно опальный случай в монастыре. С одной стороны для меня сей поступок – не был неожиданностью, а с другой – был.

Первые следы явления Кузьменко обнаружились за два года до скандала в монастыре. В соседней богатой станице сияла куполами  великолепная новая церковь возведенная к небу в честь Александра Невского, возглавлял приход в той церкви, кажется… отец Василий. Ничего о том священнике плохого или хорошего сказать не могу. Слышал я что этот батюшка был огромного росту и очень широк в теле. И якобы по этой причине какие-то местные чиновники или предприниматели подарили ему большой дорогой внедорожник для удобства, так как с таким телесными объёмами отцу Василию не представлялось возможным уместиться в обычной легковой машине. Ходили еще слухи, но говорить об этом мне не буду. Вот в том приходе отца Василия впервые всплыл на сцену жизни нашего края – Иван Кузьменко. Говорили что он зашел в храм, выдержал как полагается службу, а в конце когда отец Василий принялся говорить слово божье, Кузьменко устроил резюме в своем репертуаре: принялся прямо при свидетелях задавать вопросы духовному лицу и укорять его тут же «во-грехах». Далее он подошел к иконной лавке и каким-то предметом разбил витрину и даже опрокинул полки с иконами. Заключил он всё это хулиганство тем, что объявил ошарашенным наблюдателям о том что из дома отца моего устроили  дом торговли. Отца Василия, Кузьменко оскорбил очень непристойно, используя эмоционально-экспрессивные обороты речи.  Не знаю точно, но в том эпизоде Кузьменко как-то «пронесло» и законной реакции на сие поведение не последовало. После того инцидента спустя несколько дней Кузьменко появляется в нашем городке.

Надо сказать что этот первый церковный скандал стал известен благодаря второму, основному. До этого об этом случае в церкви мало кто знал. Уже спустя год после смерти Ивана выяснилось что он наносил подобные «удары» на другие приходы. Выбор его «атак» падал как правило на нечистых на руку (по мнению самого Кузьменко), служителей церкви православной. Забегать вперед не буду, а расскажу о известных деталях жизни моего знакомого.

Иван родился в нашем городе и по прошествии многих лет вернулся в свой дом, который принадлежал его покойной матери Лидии Ивановне Чистяковой. Иван не был её родным сыном, а был ею усыновлен и взят из нашего детского дома-интерната. Говорили что Лидия Ивановна была благочестива и набожна, отличалась особенной добротой и состраданием к ближним. Чистякова часто посещала нашу местную церковь и имела добрые отношения с тогдашним батюшкой. Говорили что с нею часто видели маленького Ивана. Узнать более-менее подробно об этой женщине мне впоследствии удалось у дальних родственников Чистяковой, которые приняли Кузьменко на жительство по возвращению домой.

Лидия Ивановна когда-то работала учительницей в школе для начальных классов. Но что-то там произошло в школе и она рано ушла на пенсию. Вот тогда-то она и взяла Ваню из детского дома. Сам Кузьменко о своей матери никогда не говорил и не желал открыто вспоминать.

Вернувшись из странствий Кузьменко застал в своём доме семейство тех самых дальних родственников своей приёмной матери. Жильцы не ожидали, но приняли его безоговорочно как настоящего хозяина. По счастью одна из отдельных комнат имела отдельный вход и отдельный задний дворик, так что с возвращением блудного сына проблем как бы не было. Где Кузьменко носило эти годы? до сих пор толком непонятно – всё отрывками и урывками.

Кузьменко идёт служить в вооружённые силы; с того момента след как бы расплывется. Когда я говорил с ним о прошлом, он мне рассказывал намеками что в те времена был очень грешным человеком, говорил что взял на себя много всякого <дерьма>. Служил Кузьменко в Афганистане – это достоверно. По намекам после армии Кузьменко скитается где-то в столице, далее влезает в какую-то криминальную группировку или банду. Как дальше складывается его судьба? непонятно. По сомнительным источникам говорилось что якобы Кузьменко имел большое влияние в тогдашнем криминальном мире и что якобы он же возглавлял одну гремящую по тем временам шайку отъявленных злодеев. И если это правда, то эта группировка возглавляемая Кузьменко, активно когда-то занималась рэкетом, грабежами, убийствами и многими другими тяжкими преступлениями. Но опять же, я не уверен что это истина.

Когда я впервые увидел Кузьменко, мне он напомнил протопопа Аввакума или крестителя Иоанна, на манер начала двадцать первого века. Представьте немолодого мужчину, высокого, с острыми неширокими плечами и сухими длинными мышцами; вся фигура его напоминала гибкий металлический прут из крепкой каленой стали. Походка его содержала в себе резкие порывы и движения; я бы сказал что начиная двигаться Кузьменко как бы просыпался; словно по невидимой чьей-то команде и из сонного состояния, перевоплощался в болезненную активность. Голова его была покрыта тусклой волнистой сединой чуть длинных неухоженных волос. Глаза синие, большие, часто кажущиеся черными от расширенных зрачков и смотрящие насквозь и настолько уверенно и остро, словно режут стеклом; сам я часто не выдерживал этого взгляда. Один глаз заметно отличался от другого, словно одним глазом он проникал в пространство, а второй выражал всю внутренность своего хозяина. Вообще выражение лица было недобрым и отражало какой-то жуткий человеческий надрыв. Цвет лица был всегда бледноватым с желтым нездоровым оттенком. Улыбка его удивительно преображала всё выражение, делая его физиономию похожую на счастливого ребёнка, но улыбался он редко.  Из догадок можно было предположить что лицо Кузьменко отдаленно напоминало о прежней оригинальной красоте. Те же глаза имели скорее форму женских глаз с крупными ресницами и выразительными аккуратными бровями. Нос по-видимому был когда-то изящен, но в данное время был сломан и заметно косил на левую сторону. Всё остальные детали также изрядно повреждены всевозможными неприятностями. Заместь зубов в деснах торчали жалкие осколки, а бледные не совсем тонкие губы были рассечены полосками рубцов и имели противоестественную подпухшую форму. Подбородок был твёрд и сжат словно судорогой, нижняя часть словно была высечена из бледной белокаменной породы.Главное что бросалось в глаза это безобразный жирный шрам, ползущий от одного уха, через всю шею, практически достигая другого уха. Этот шрам придавал какой-то мистический и неприятный характер всему лицу и образу Кузьменко. Как мне рассказывал сам Кузьменко, этот рисунок оставили ему на память духи пытаясь перерезать горло; сказал он это бегло и коротко, когда мы хорошо однажды выпили с ним. Больше о службе я от него ничего никогда не слышал. Бороды или усов он не носил за неимением растительности. Вообще он ассоциировал для меня с хищной измучанной жизнью птицей. Я помню однажды в детстве видел в зоопарке потрепанного условиями и неволей одинокого орла, сидящего на перекладине и прячущего от нас свою голову. Иван напоминал мне этот образ. Касаемо его остальных ранений: Кузьменко мог бы послужить интересным экспонатом для тех кто интересуется подобными предметами. Однажды в самом начале нашего с ним знакомства мы парились в бане и я увидел человеческое жизни бичевание. Всё тело напоминало минувшее поле битвы: какие-то рубцы, затянувшиеся ожоги, а с лева на спине по-видимому пулевое ранение. Имелась татуировка, нечто вроде воровской звезды на плече. На мой вопрос: «что это и откуда? – Кузьменко презрительно махнул рукой. Руки, вернее кисти у Ивана имели узкую и вытянутую форму, на каждой кисти по два огромных безобразных мозоля которые служили ему за месть кастета из живых хрящей.

Однажды я был свидетелем как Кузьменко ударил одного парня (обстоятельства и причины говорить не буду), парень этот, то есть пострадавший) походил на огромную гориллу с помятыми борцовскими ушами; причем он на голову был выше самого Кузьменко. Когда Иван нанес ему резкий, какой-то незаметно-врезающиеся удар; свидетелям и мне показалось что удар оказался слабым и безболезненным, но тело борца рухнуло через секунды, не назад – по инерции, а вперед. Кузьменко уверенный что по-видимому так и будет, заранее спокойно отошел чуть в сторону как от падающего на него бревна.

В город он приехал в старом потрепанном пальто серого цвета. Несмотря на вытертость и затасканность это пальто шло ему необычайно. Оно было когда-то из дорогих, из какой-то шерсти, кажется верблюжьей. Талию он затягивал поясом всегда очень туго. Головных уборов никогда не носил. На ногах таскал замшевые светлые зашнурованные высокие сапоги, похожие скорее на армейские берцы. Вся остальная одежда заметно была обшаркана временами и обстоятельствами. О чистоте её Кузьменко не беспокоился особо. Хотя сам в принципе был чистоплотен. Бывая у него я был часто свидетелем как он раздетый по пояс плескался в бочке с дождевой водой. За этой процедурой я заставал его часто – полоскаться Кузьменко любил.

О его интеллектуальном развитии: из всех моих догадок я имею основание быть уверенным что он отбывал наказание в местах лишения свободы и там начитался вдоволь и натерпелся. Кузьменко неплохо разбирался в литературе. Причем знал не только религиозную, историческую, но и неплохо понимал философию. Часто любил припоминать Ницше, Шопенгауэра и даже Канта. Библию знал великолепно, хотя редко вслух цитировал тексты из писания. В его речах я не помню что бы Кузьменко произносил слово в слово чьи либо изречения или сентенции. Излюбленным его Евангелием из всех книг библейских книг являлось апокрифическое Евангелие от Фомы. Всё ему знакомые чужие мысли, слова, как бы служили ему, даже слова Христа он произносил как бы так, что он как бы вправе пользоваться ими как своими слугами; как собственными словами или мыслями.

Питался Кузьменко своеобразно. Я не помню чтобы Кузьменко готовил у себя дома. Хотя у меня в гостях он несколько раз жарил мясо. Для себя он обычно покупал черный или белый хлеб, сливочное масло и куриные домашние яйца. Всегда у него на столе стояла трехлитровая  банка с мёдом. Яиц он выпивал десятками, они то и состояли основным рационом Ивана. Я видел всегда остатки скорлупы то на столе, то на ступеньках (Кузьменко часто сиживал на ступеньках с выходом на улицу). Любил заваривать крепкий черный чай из дешёвых сортов. Иногда покупал козье молоко у соседки. Водку пил но редко.

Пора сказать о материальном положении Ивана. Я однажды был удивлен когда увидел у него в шкафу довольно пузатую пачку долларовых ассигнаций. Было в этой пачке по меньшей мере около десяти тысяч. При мне он в тот день поспешно выхватил сто долларов из этой пачки для того что бы я разменял ему купюру в банке. Когда я удивленно спросил: «откуда такие деньги? «Кузьменко не обращая внимание на мое удивление, торопливо ответил: «оттуда». Я еще скажу ниже что спустя несколько лет всплывали факты о том что Иван жертвовал «нуждающимся» неплохими сумами в течении лет восьми – это точно. При этом он часто припугивал своих счастливчиков да так, что они молчали как могилы и после смерти своего доброго патрона. Лишь спустя время выяснялись некоторые подробности самаритянских поступков Ивана. Вообще было странно сочетание его – я бы сказал – жестокости, обреченности взглядов, с теми трогательными заботами которые он оказывал тайно или открыто. Он как бы не то чтобы делал это по принуждению; как это в общем-то делают фанатики или бессердечные люди; скорее Кузьменко стеснялся этих своих поступков и старался не афишировать эти свои порывы даже перед самим собой.

Общаться с ним было невероятно сложно. Прожив полтора года практически через два дома, мы лишь за год до его смерти познакомились и стали хоть как-то общаться. Вначале знакомства он обратился ко мне за инструментом. До этого я наблюдал его сидящем на своих ступеньках когда я ежедневно возвращался с работы. Обнаружив у меня неплохую библиотеку, Кузьменко стал заходить чаще ко мне в дом за книгами. Обладал он способностью молчать и полностью игнорировать свою компанию, словно он совершенно всегда один. Позже я привык к такому способу «контакта». Единственное когда Кузьменко можно было хоть как-то разговорить, это когда он выпивал водки. Пил он тоже оригинально: стаканами или полустаканами. Свободно и безболезненно он мог самостоятельно осушить целую бутылку. После первого стакана Кузьменко становился довольным: облокачиваясь спиной к спинке стула или к стене он как бы наконец-то расслаблялся и отдыхал от самого себя. На втором стакане, Иван мог разговорится и даже пустится в воспоминания. Но опять же это было очень редко. Здоров он был физически необычайно и очень вынослив. Подтягивался резво на перекладине или вцепившись цепкими пальцами за узкие выступы дверной фрамуги, Кузьменко мог за один поход подтянутся более двадцати раз. Иногда я заставал его в замысловатых акробатических позах, а иногда Кузьменко подобно обезьяне подолгу весел на турнике и выслушивал меня. Очень много передвигался пешком на своих ногах. Несколько раз я был свидетелем как Кузьменко за один день мог пройти более пятидесяти километров. После таких прогулок он заметно выглядел измотанным и утомлённым, но тем ни менее чувствовал себя терпимо. Я где-то слышал что некоторые душевнобольные имеют склонность много бродить в одиночестве. Кто знает, были ли его пешие прогулки признаком душевного расстройства, либо Кузьменко таким своеобразным образом поддерживал свою форму? или просто по натуре своей Кузьменко был бродяга? бог его знает…

Время он проводил очень уединенно. Бегал он изредка по своим делишкам и то тайно, как хищник. В основном сидел на своих ступеньках и грелся на солнышке или закрывался в комнате почитывая у распахнутого настежь окна. Окно в комнате у него было открыто круглосуточно и всесезонно. Закрывалось оно только когда Кузьменко покидал помещение.

О женщинах Кузьменко не говорил вовсе. Хотя был один любопытный случай который возможно приоткрывает тайны души его. Как то летом мы отправились покупать всякую мелочь в магазин и дожидались очереди у кассы. Одна дама пыталась упрямо пройти мимо нас через узкий проход. Мало того что дама была слишком широка в теле, она еще обладала невероятным огромным бюстом, им же она и пробивала себе путь. Кузьменко как обычно был погружен в себя. Но когда он «проснулся» и увидел пред собой толкающиеся женщину, Иван вобрал воздух в легкие и прижавшись в сторонку (тем самым почтительно уступив даме пространство), придержал «выдох» в щеках, от чего щеки надулись, а глаза сделались глупыми и смешными. Дама презрительно посмотрела на Кузьменко и поплыла дальше; по-видимому всё же довольная короткой пантомимой исполненной для неё моим приятелем.

Уже после смерти Вани в одной книжке я обнаружил небольшую чёрно-белую фотографию. На ней было изображение девочки-подростка с приятными чертами и большими выразительными глазами. Об этой девочке я ещё скажу в своё время. Я спрашивал его: любит ли он, или любил женщин? На что Кузьменко сказал что он любит лишь волю.

О философии и его вере я скажу и предам немного. Скажу основное: что человек этот был необычайно бескомпромиссный, храбрый; так называемая вера или воля его состояла из решимости подобно молнии; тем самым вся его философия соответствовала практической его жизнедеятельности. Только воля составляла весь его оптимизм в характере. Ум его полностью состоял из пессимистических представлений и каких-то неслыханных мрачных утопий. Словно его разум был заведомо отравлен подавляющими тяжелейшими для сознания мыслями и представлениями о жизни.

Начну с того что Евангелие он понимал как крест, ни в контексте принятых христианских идеалов любви, добра, смирения, а скорее как не наступившего христианства; правда по его словам и ненаступящего. То что христиане на протяжении веков влачат по сути «мирское», сонное, пассивное существование, для Кузьменко это было доказательством духовной деградации. Иван  не находил в реальной исторической церкви ничего в принципе достойного евангельских высот. «Как сквозь тусклое стекло лишь увидели» – говорил он о характере или градусе веры. Для него истинное христианство представлялось прежде всего как подвиг или крест – в буквальном значении – самоубийство. Христианин должен быть в первых рядах носителем и защитником правды и воинственно обличать всякое преступление против духа. Весь мир он называл Чистилищем, а пришествие самого Христа две тысячи лет назад, как проповедь в Аду или в царстве мёртвых. Кузьменко был убежден что второе пришествие Христа уже состоялось, но его не заметили. Наше время и наше бытие и смерть (в контексте апокалиптического жанра), Кузьменко трактовал как переход из смерти первой, во вторую смерть – последнюю. И чем больше «мы» отдаляемся во времени от евангелистских событий, тем Ад этот крепнет своей кромешной силой надвигающейся бездны безверия. Возрастающее же расстояние (пространственное и временное), это возрастающая невозможность верить во Христа. Затем через время, Ад (то есть мир), будет сожжён – как и предсказано. К апокалиптическим текстам и образам Кузьменко прибегал редко. Добро и зло Кузьменко отрицал как и свободу воли; считая эти понятия узостью человеческого разума. О лжи Кузьменко рассуждал тоже своеобразно. По-видимому в этом случае имела влияние философия Шопенгауэра или Ницше. Иван был уверен в духовной или душевной слепоте людской, от того что людей из поколения в поколение приучают к жизнелюбию. Точнее ни людей, а христиан, которых он считал что они-то в первую очередь обязаны быть аристократами духа и призирать жизнь. «Духовную демократию» Кузьменко категорически отвергал, будучи уверенным что евангелистская высота дана далеко не каждому. Вообще Человек или человечество, виделось ему как роковая ошибка творения. «Гляди что они сделали с христианством – говорил он – трясутся за жизнь как овечки и носятся с ней как те же обвиняемые ими грешники, которых одновременно предостерегают в отсутствии спасения. Если бы – говорил он – человек осознал что жизнь его не венец, а чёртова бессмыслица, то может быть история пошла другим манером».

Священнослужители православия являлись главной мишенью его агрессивных выходок и как правило он опрокидывал на них весь свой гнев и всю своё душевное негодование. Помню наш разговор когда я сказал что по моему мнению Евангелие «невыполнимая вещь»: «невыполнимая – говоришь?! – вспыхнул помню Кузьменко – правильно… только я тебе так скажу – знал я одного коммуниста, так и не вступившего в партию, так вот он хорошо сказал: нам следовало подохнуть за идею, что бы идея наша для нас была возможна и осуществима… без этого любому идеалу – грош цена! Так и Христос говорил: отдай жизнь! вот она любовь, а вот выполнимость! А эти… (церковники) учат в принципе… правильно… о семье, о добре, о жизни, о труде – при этом каждый скромно грезит о мученической крестной смерти – мол, это великая честь была бы для них… вранье! Сами тянут <кота за яйца> – превратившись в лживое фальшивое болото. Они нехристиане, а учат они сатанинскому учению: как хорошо долго благополучно прожить…. и более менее качественно – с позиции мирских понятий. Сатана искушал Иисуса через Петра в Гефсиманском саду именно жизнью и её прелестями. Церковь нынешняя – это и есть невроз против невроза – Фрейд предрекал верно. Ибо они сами хотят жить и других призывают – жить… часто хорошо и умно – но только они такие же христиане как я балерина. Победить смерть можно только наплеванием на свое бытие – как Христос отдал жизнь в пример нам – считая что это стоит того чтобы её отдать ради более ценного и величайшего! Человек обязан обесценивать жизнь с помощью духа святого, а не трястись за неё…

Но это речь была относительна мягкой и терпимой, обычно Кузьменко в адрес духовенства говорил более хлестко, грубо и с крайним отвращением. Касаемо понимания учения Иисуса, Кузьменко воспринимал не только притчи, но и поступки Назарянина иногда слишком на мой взгляд, просто и буквально. Иисус как известно часто публично наносил оскорбления или говорил нелицеприятно  в адрес тогдашней духовной власти; Кузьменко подражал как бы с усилием этому Иисусову поведению. Как я говорил выше, случай в церкви Александра Невского это скорее всего подражание Христу, когда сам Иисус зайдя в храм Иерусалима пытался разогнать торгующих. По-видимому всё хулиганства, оскорбления и преступления в сторону православных священников, это тоже в некоторой степени способ подражания Христу. Надо сказать что ни только в этом Иван «копировал» таким своеобразным способом Иисуса, мне так же известно что Иван легко расставался с деньгами, совершал поступки часто в ущерб самому себе в плоть, до последствий угрозы своей безопасности. Его быт соответствовал как бы от части описанию скромного быта Иисуса или аскета-монаха. Кузьменко чувствовал себя в жизни как бы временно, у него никогда не замечалось ни малейшего осознания своей причастности к этому миру или бытию. В большей степени то что нас беспокоит и привлекает наши обыденные влечения, для Кузьменко эти вещи по сути не имели значения. Он особо не обращал внимания на многие человеческие радости; ко многим бытовым вопросам Кузьменко относился с презрением или искренним равнодушием.

Как я говорил, здоровых или нормальных людей для Кузьменко не существовало. Его «безумие» как и «безумие» Христа пред миром и была та самая нормальность небесная. И как только человек обретает по тем или иным причинам Дух Святой, то неизбежно сама жизнь должна вызывать как минимум разочарование, а не радость. Благодать дарованную при жизни как некое субъективное блаженство или безопасное чувство защищённости, Иван считал подобием истинной благодати. Образ живого Иисусова источника, он интерпретировал сравнивая по-видимому с личными переживаниями; считая что речь велась ни о жизни и её преобразовании, а об откровении «о жизни»: мощным дарованным силам для лицезрения ужасной истины. Любая вещь или предмет «мира» рассматривая с помощью Святого Духа, открывает правдивый особый взгляд на вещи, тем самым истинное зрение дано далеко не каждому и не каждый вынесет и перенесёт сие откровенное видение.

Я помню спрашивал его: «а зачем же Христос исцелял людей? Раз жить не следует и жизнь ничего не стоит?» На что Кузьменко мне ответил: «из жалости… людей жалко – ибо не каждый может взобраться на высоту и ходить над бездной или решится на рискованное дело . Ад сей, со многими жителями сгорит – как бы нам того хотелось или не хотелось. Он (Христос) часто делал чудеса с печалью в сердце. Звали то многих – да не каждому дано. Люди в большинстве своём мертвы и так и не воскреснут».

Тут уместно вспомнить его речи насчёт семьи и брака: «…то что эти (священники) взяли шефство над семьей – говорил Кузьменко –  ясно что они превратились лишь в слабеньких окультуренных защитничков. Ты спрашиваешь меня: почему я не могу иметь жену и детей – будучи христианином? Я тебе отвечу что когда Иисус говорит: сними последнюю рубашку (слышишь – последнюю!), а не лишнюю – это значит что даже по этим причинам я не могу позволить себе это счастье – потому что однажды я приду без последней копейки если это понадобится. А когда мне Отец говорит: отдай свою жизнь ради ближнего твоего – это значит что о семье речи быть не может для меня».

В общем, сама идея любви и пожертвование своей жизнью ради ближнего, Ивану представлялось как некий абсурд. Мы христиане считаем что Христос отдал себя в жертву от любви к людям. Иван же считал что Христос отдал себя на растерзание ради «никого» или ради «ничто». Подобно тому как мы любим кого-то и непонятно, есть ли те качества которые «видит» любящий в своем объекте любви или это только иллюзия в глазах влюбленного.

Интересно он относился к атеистам. Я как то дал ему прочесть эссе Камю «Миф о Сизифе». Тема «абсурда» его заинтересовала и он часто стал использовать это философское определение. На мой вопрос о загробной участи экзистенциалистов или атеистов, Кузьменко так мне ответил: «…многие атеисты, по крайней мере честны в этих вопросах; они рассчитывают только на эту жизнь и ни на какую больше; пытаются наслаждаться этой жизнью по праву – упиваясь каждой минутой. Он (атеист) знает, что для него нет Бога и нет никакой жизни будущей. Это очень честно и смело. А эти подбеленные гробы обманывают и себя и людей; при этом эти собаки обрушиваются на атеистов с упреками безверия. А я говорю: если веришь! стало быть для тебя есть Бог, а не веришь, то Его стало быть и нет – чистая квантовая механика!» Впрочем, были и такие речи насчёт бытия человеческого: «…удивительное дело! людишки бегают по одним и те же путям – бегая по кругу – и всё таки видят какие-то перспективы в дальнейшем: будущие поколения…. сверх-человеки….воскресение из мёртвых…. Я уважаю иной раз и преклоняюсь… сидит в самом низу мироздания; закрыт от Бога наглухо решёткой и тем не менее грезит о собственном спасении и возвеличивании; сам себя утишает бесполезной надеждой. Иисус тысячу раз сказал: что я лишь свеча в этом подвале…. огонёк тусклый! но человек выискивает в этом подвале райскую жизнь; надеется осветить весь мир собою; ты понимаешь каков человек-то

Глава вторая.

Как я говорил Кузьменко был взят из детского дома своей приемной матерью когда ему было лет пять от роду. В этот небольшой наш интернат он наведывался задолго до нашего знакомства. Однажды мы с ним наняли автобус и на приличную сумму накупили всякой всячины: зубные щетки, тетрадки, рюкзаки и прочее. Когда я спросил у него почему он не сделал это совместно с директором интерната? Кузьменко ответил мне: «с директором говоришь…. да рад бы…воруют <бл…> кстати – вспомнил Иван сурово – на обратном пути заедим в училище. Хочу поговорить… есть вопросы к этому деятелю….».

Дело в том что с этим училищем как выяснилось, было примерно следующее: выпускники детского дома автоматически попадали в училище где им предоставлялось не только образование но главное – общежитие. Директор этого училища господин Калюжный, организовал довольно ловко внутреннюю систему денежной политики. Он ввел купоны и вместо стипендии выдавал эти купоны детям. Там же при училище самим Калюжным был организован магазинчик который работал исключительно на местной валюте. Мы посчитали стоимость дешевых тапочек в этом магазинчике, оказалось, что тапочки стоили как одна пара кроссовок на обычном рынке. Своё изобретение Калюжный оправдывал тем что таким образом заботился о подростках, которые как известно расточительны и беспечны, тратят положенные государством деньги на всякую ерунду. А магазин имел только необходимые товары и заботился о бедных сиротах с поразительным благоразумием.

Встретили мы Калюжного когда тот собирался сесть в свой великолепный автомобиль. Кузьменко пригласил его отойти в сторону для разговора. Они говорили минут пять. Потом я стал слышать как Иван повысил голос: «ты что <бл…> творишь?!» После этого испуганный директор попытался ретироваться. Кузьменко схватил его за шиворот и слегка приударив головой уже говорил ему что-то тихо. В конце этого диалога Кузьменко переспросил его громче понял ли его директор? Директор сказал что понял.

В тот же вечер Кузьменко задержали и выпустили через пару часов. Иван выйдя из милиции сразу отправился на поиски директора училища. Директора нигде не было. Ночью Иван зашел ко мне. Выпив водки Кузьменко говорил чуть ли не скрепя зубами: «<бл…..> отродье. Вот это и есть Россия! Была и есть. Эти культурники и гуманисты говорят о звере Сталине – мол был тиран и мучитель, а он был ангел – ниспосланный для России – Богом поставлен! как и Грозный. Церковники пищат о большевичках, стонут о том как их ёб… ангелочков мучали, а теперь свобода им и благодать. Посмотри на эту благодать. Им псам была дана благодать семьдесят лет… и что же покаялись они? Чёрта с два! До революции сосали кровь народную и опять сосут и поощряют беспредел под видом смирения. Только теперь вдобавок они считают себя мучениками от советской власти. Ух-х… проклятое фарисейское племя!»

Вообще болезнь российского общества Кузьменко во многом возлагал на церковь и как правило всегда гнев его оканчивался тирадой в сторону даже не Православной церкви, а сколько на её представителей. Хотя он особо не разделял христианские конфессии и не видел разницы между православными, католиками или протестантами. Все они по его мнению неизбежно деградировали в сторону лжи и лицемерия. Хотя к русской церкви как русский человек Кузьменко имел особую претензию. Когда я пытался приводить ему доводы о том что не все бессовестные попы, Кузьменко отвечал: «…оно то верно – не все – да вот что я тебе скажу: когда в <мусарню> (милицию) приходит нормальный человек – что бывает? Правильно…его либо ломает система; заставляя подчинится правилам игры; либо он бежит считая для себя невозможным оставаться в этой прогнившей среде. Если ни то и ни другое, то скорее всего человека уничтожают как врага внутри этого гнилого аппарата. Так и церковь как система со своими паршивыми правилами ломает любого; об этих установившихся правилах хорошо говорил Ницше. Нормальные люди как минимум… вынуждены хитрить перед самим собой; играя роль священника или неизбежно быть в глупой позе белой вороны. Христианин должен призирать церковь в том виде какая она есть – возрождать, восстанавливать, вливать молодое вино в старые мешки – бесполезно!».

Поговаривали, что Кузьменко был антихристианином во всех отношениях и в том числе имел отвращение к православной культуре и её традициям. Это неправда. Иван носил серебренный крупный византийский крест на шее. В комнате было несколько икон, одна из них была неплохая копия Троицы Андрея Рублева. Другая икона кажется…. Архангела Гавриила. Была у него огромная затертая библия православного издания.

Помню, как мы шли мимо одной старенькой церкви, осенью. Осенним вечером под небесным пейзажем вокруг куполов кружились в круговую галки. Иван всматриваясь и прислушиваясь сказал: «нигде нет наверное ничего подобного как у нас».

В душу, вернее в существование души – Кузьменко не верил – считая это платоновским учением. Однажды мы разговорились о душе и Кузьменко сказал примерно следующее: «Душа не может быть привидением в трупе. Плотник вкладывает душу в работу вместе с молотком или стамеской. Но в работе плотник и его инструмент – это одна душа. Душа может быть гораздо шире чем кажется… душа бывает там куда я её вкладываю».

О России Ваня говорил тоже очень пессимистично и далеко нелицеприятно. Я как любитель русской литературы говорил ему что желал бы что бы он почаще читал Чехова или Толстого. Он мне ответил вечером после случая с директором: «да читал я… ты и эти интеллигентишки живёте в своём надуманном каком-то мире – нет той России – если она вообще была такая. Нынешняя Россия состоит из детей <мусоров>, детей стукачей, надзирателей и недорезанных свиней из духовенства: все они виляют собачьим хвостом перед своим хозяином. Я был в монастыре, эта же какая-то армия мерзких похабных доносчиков и подлых мерзавцев! О государстве нашем я вообще молчу. Интеллигенты – это далеко ни Россия. Кстати, их-то Россия всегда топтала и уничтожала как первых своих врагов. Кто первый враг народа? интеллигент. Кто первый враг церкви? – это же касается и государства. Может твоя интеллигенция и останется где ни-будь в Париже или в Америке, а Россия исчезнет. Земли ты…. посмотри сколько! А Россия тем временем лежала и лежит на печи; при этом чиновнички благополучно воруют – как этот деятель директор. И что бы поднять с печи нашего брата или заставить собаку чиновника не воровать – им нужен жесткий рабский кнут! Вот и приходят пастыри подобно Сталину и лупят по этим бл….м харям! Этот народ раствориться как какая ни будь мордва или другая национальная гадость. Не будут Россию терпеть больше; как Бог в своё время устал терпеть жидов и отправил их в Вавилон к чёртовой матери. Вернулись другими людьми – совершенно другими. А наш народ далеко ни евреи. Оттяпают им какой-нибудь кусок – как индейцам, и будут жить в своём мире со своим прогнивающим православием и государственной сраной машиной». Дети, то есть воспитанники детского дома знали и в принципе может быть любили Кузьменко. Обращались к нему только на «ты» и с каждым у него были какие-то сношения. Мы как то стояли у входа в общежитие и девочки высовывались из окна с сигаретами, пытались шутить с Кузьменко: «здравствуйте дядя Ваня…ха-ха-ха…» Кузьменко помню нахмурился и сказал мне: «каждая вторая из них будет стоять на трассе или обсасывать притоны».

Вышел мальчик и не заметив нас, следовал беззаботно в своём направлении.

– Седин – стоять! – окликнул Кузьменко мальчика.

Мальчик увидев кто его позвал, мгновенно подбежал к нам. На его лице как и на многих лицах этих подростков, были отпечатаны грехи родителей. Он сильно заикался, глаза его напоминали о заторможенности сознания.

– Куда гребёшь Седин – водку жрать?

– Не-е-э-э-т. И-ид-д…у – курить… – выпустил с легкостью наконец последнее слово, мальчик.

– Иди.

Седин положил руку к «козырьку» и побежал дальше. Кузьменко внимательно посмотрел ему вслед и сказал мне: «у этих людей судьба написана на лбу. Вот тебе и свобода воли и свободный выбор…. А ты знаешь, как они поступают со своими детьми? Даже если детдомовские женятся между собой и имеют своё жилье – они как правило отдают своих детей в интернат.»

Глава третья.

Не буду утомлять дальше скучными и долгими дальнейшими описаниями моего героя, а приступлю к событию, которое прославило как бы Кузьменко и послужило причинной его ареста и последующей кончины. Скажу лишь со своей стороны что после того рокового события, мне показалось что я как бы знал что всё это время Кузьменко готовился и ждал своего часа. Вспоминая дни проведенные вместе с Кузьменко мне многие моменты и события связанные с ним, стали казаться каким-то преддверием добровольной неминуемой катастрофы. Скорее всего он готовился пусть не к конкретным действиям; исходя из продуманного плана, но нечто подобное он вынашивал в сердце своём. Наверное не обошлось без шизофрении – как сказал наш местный психиатр о диагнозе Кузьменко. Может быть если бы не гибель в тюрьме, то Ивана признали как душевнобольного и поселили в соответственном заведении.

Итак, что произошло. Весной в нашем монастыре расположенном на территории города, обычно ожидалось большое празднество на Святую Пасху. В этот раз ожидали приезда высокопоставленных духовных лиц. Одновременно должны были приехать несколько архиереев и чуть ли не сам патриарх всея Руси. То оказались, конечно слухи, но действительно было много гостей из других епархий и немало среди приезжих оказалось лиц высокого духовного звания. Причина тому: открытие вновь восстановленного древнего храма разрушенного некогда большевиками. В воскресенье, после всех пасхальных богослужений и празднеств собрались гости и простой народ около вновь возведенной святыни. Я там не был, но как известно из подробностей, организовано было пение большого хора, который состоял чуть ли не из пятидесяти голосов одновременно. Пение было слышно далеко за пределы монастыря. Наконец настала та часть, когда скажем, на сценической площадке собрались высокопоставленные гости и прочее духовенство. В центре сцены находился микрофон в который говорили поочередно выступающие. Вот тут и вышел на сцену Иван Кузьменко.

Он выскочил из толпы зрителей и неожиданно быстрым шагом проследовал к выступающим. В руках у него был большой кнут с железным наконечником на конце жесткой длинной веревки. Этим кнутом он стал незамедлительно наносить удары по стоящим на сцене людям.

Много ходило сплетен потом по этому поводу, что мол Кузьменко чуть ли не убил нашего архиерея, а кому-то разнес голову и прочее и прочее. Но достоверно известно что действительно пострадало несколько человек, но не так уж прям сильно. Сам скандал, мало того что был неожиданный для всех, но и невиданный и неслыханный.  Возмутило всех то что эта возмутительная выходка устроенная в такой святой и светлый день как Святая Пасха.

Неслыханное кощунство произошло. К счастью Кузьменко относительно быстро скрутили работники милиции, которые по-видимому находились тут же среди зрителей. Правда и милиции тоже досталось, так что Кузьменко не успел особо покалечить святых отцов. Да и сам «бич», скорее был сделан для символического применения, а не практического. Но зная Ивана и его прыть и жестокость, дело могло окончится и с более неприятными и отягощающими последствиями.

Когда Кузьменко вышел из толпы, то скорее всего особо ни кто ничего не понял; что это за человек и что он делает и что держит в руках своих. Может быть кто-то и шептался насчёт появления неожиданно появившегося постороннего. И лишь когда Кузьменко расправил кнут и замахнулся, тогда то вся публика ахнула. При втором и последующими ударами, толпа покачнулась и раздались первые визги баб, а потом и детские рыдания. Преимущественно ведь, среди публики были в основном женщины с детьми да одни старухи. Присутствовала конечно и молодёжь и мужчины, но их было гораздо меньше. Поднялся страшный переполох. Пострадавшие пережив первые удары плетью возмущенно двинулись на Кузьменко что бы угомонить вопиющего хулигана. Но не тут то было. Кузьменко говорят стал так активно орудовать плетью что отцам пришлось не только отступить, но и бежать с того места.