Отрывок из книги
В начале июня привалила работа – сразу и много. Начальник экспедиции Зиновий Федорович Тепляков от неожиданности растерялся, стал чересчур суетлив и нервозен и как будто вовсе не был рад такому стечению обстоятельств, хотя еще месяц назад мечтал только о том, чтобы отправить своих людей в поле. От напряженной работы в экспедиции уже успели отвыкнуть, а ведь годков пять назад каждый полевой сезон был именно таким – суетливым и нервозным.
Шел 1994 год. Это было очень памятное для нашей геологии время. Некогда финансово могущественная, престижная для молодежи, лелеемая властью отрасль, которая всегда славилась высокой заработной платой и никогда не жаловалась на отсутствие работы, вдруг всего за несколько лет превратилась в изгоя, впала в нищету и забвение. Старые специалисты доживали свой век в ветхих опустевших конторах, новые, едва прибывшие из институтов, увольнялись, не отработав и двух-трех лет, и заполняли собой вещевые рынки или сомнительной репутации фирмы, которые плодились в эти годы очень быстро. Кадры истощались, оборудование дряхлело, полевые работы становились редкостью, потому что не хватало ни людей, ни денег, чтобы снарядить самый простой маршрут для небольшого отряда. Верные своему призванию и не ушедшие на другие хлеба геологи и геофизики летними месяцами, когда обычно начинался самый жаркий сезон для работ, должны были прокуривать свои легкие в камералках, греметь костяшками домино и нардов, пересказывать уже тысячу раз пересказанные и столько же раз обсмеянные анекдоты и все это заливать выдержанной в огнетушителях брагой. А тем временем выгоревшие вахтовки ржавели в гаражах в бездействии. Не хватало денег даже на бензин…
.....
Сиплый знал всего «Евгения Онегина» наизусть, чем не раз приводил в изумление жителей поселка. Даже в свои запойные годы, в самом безобразном состоянии он мог вдруг брякнуть цитатой из поэмы, причем очень подходящей к случаю. Из его испитого рта эти строки звучали как нежная бетховеновская соната из мусорного бака. Собутыльников это очень веселило. Декламации Сиплого они воспринимали, как фокусы циркача. Зато Митяня почему-то приходил в ярость, когда Сиплый вдруг начинал говорить пушкинским ямбом. Он считал это надругательством и над русским человеком и над самой природой. Люди, подобные Сиплому – с монголоидным лицом и арестантскими манерами, – способны разве что на похабные тюремные песни. Таково было мнение старого ворчуна.
– Монгол! – позвал Митяня через несколько минут.
.....
