Читать книгу Врач - Андрей Михайлович Гавер - Страница 1

Образы как всегда расплываются. Прошло не так много лет, однако старые раны не заживают. Наверное, такие жуткие события оседают силуэтами на полотне души, как очертания тел на стенах домов в Хиросиме. Остаются навечно, а стереть их ни у кого не поднимается рука. Личный музей памяти. Интерактивная инсталляция внутри черепной коробки: билет только один и именной.

Ночью подсознание диктует свои правила игры. Он не может что-то изменить в сюжетных перипетиях сна, да и не хочет, если уж быть искренним до конца и честным. Заживут ли вообще когда-либо невидимые, но от этого не менее открытые и очевидные, раны? Скорее всего, нет.

Филипп Аркадьевич, как его чаще называли при встрече местные, старается не показывать на людях своего горя. То, что случилось много лет назад, изменило его восприятие жизни на 180 градусов. Ему хотелось бы, и часто хочется до сих пор, чтобы градусов было 270, чтобы он оказался ниже оси X, там же, где и те люди, которых он так неожиданно и нелепо потерял двадцать лет назад.

У беды нет срока давности. Каждую ночь мозг лично режиссирует реалити-шоу «Жизнь Филиппа Аркадьевича». Он повторяет старые ретро-серии: юношество, школа, колледж, институт, первый взгляд, знакомство, свидание, свадьба. Его жена работала педагогом в Центре развития детей. Она учила малышей вязать петельками. Дома её шедевров было навалом. Один только комод со свитерами разных цветов чего стоил.

Особенно часто Филиппу снится выписка из роддома, где он, вроде бы привыкший по долгу профессии к запаху больничных коридоров, вдруг иначе ощущает окружающую обстановку. Коллеги поздравляют, для него в этот день они – волшебники, коридорный запах дезинфекции превратился в аромат цветущей по весне поляны, хотя на улице февраль. Кажется, что цветы всюду: на стенах, в руках встречающих, на платье жены Галины, которая аккуратно, чуть сгорбившись, но улыбаясь, несёт навстречу любимому мужу главный цветок его жизни. «Как назвали-то хоть, Филя?» – поинтересовался кто-то за спиной. «Софья», – ответил Филипп, закатал по привычке рукава, взял в руки неброский кулек и начал разглядывать спящее лицо дочери так же, как ювелир осматривает алмаз под десятикратным увеличением.

И именно в этот момент подсознание начинает свой жестокий розыгрыш. Ноги начинают уходить в пол, будто процессия развивается на зыбучих песках, а кулёк проваливается сквозь ладони и пальцы вниз, расщепляясь на миллиарды частиц. Он кричит, но никто его не слышит, смех превратился в пульсирующий в висках гул, а вместо приятной музыки на фоне слышна барабанная дробь, отбиваемая не вполне здоровым сердцем Филиппа.

Он просыпается. На этом моменте вечно повторяющегося уже двадцать лет сна он всегда просыпается от того, что кричит в пустоту его старого начинающего крениться на бок дома. Указательный и средний палец к запястью – пульс 130. Виски ломит. Он встает с кровати, одело уже давно скинуто на пол, однако тело всё равно влажное. Филипп, как обычно, некоторое время находится в пограничном состоянии снов и явью, между адом и жизнью. Набранная с вечера в колонке, что неподалёку от дома, вода уже нагрелась до комнатной температуры. Он взял из холодильника пластиковую форму для создания кубиков льда, с которой любила играться Софья, перелил воду из фильтра в стакан и кинул в него 2 прямоугольника свежести, которая сейчас так необходима. Сидя за столом на табуретке, он начинает, запрокинув голову, небольшими глотками пить воду. Голова уже, как по команде, поворачивается в сторону телевизора, где на специальной подставочке снизу стоят в фоторамке портреты его любимых и единственных женщин.

За окнами метёт неистово. Не может этот сон не присниться сегодня. На часах уже 01:35. «Через час она появится на свет», – подумал про себя Филипп, положил пластиковую формочку обратно в холодильник, а сам вернулся в постель. Через несколько часов ему вставать на работу, которая, кажется, осталась единственным смыслом его жизни. Он честно пролежал в постели час, как мумия в саркофаге, и, наконец, заснул.

Что ему снилось с 02:30 до 06:00, он не помнит. Ощущение, что ничего, кроме темноты и еле различимых звуков, будто бы кто-то кричит в воде что-то, но разобраться в этих словах невозможно. Филипп Аркадьевич всегда встает так рано, чтобы лучше подготовиться к смене, прийти в кабинет в бодром расположении духа.

Мороз без солнца – день такой себе. Погода, будто списана со страниц классических произведений. Филипп, выйдя во двор и спустившись аккуратно по стылым ступеням крыльца, посмотрел на термометр, который подвешен на уровне глаз слева от него -25 градусов Цельсия. Такая температура вряд ли может испугать местного человека, однако ветер был настолько бешеный, что по ощущениям температура была на десять пунктов ниже. Идти до больницы было недалеко, а в летнее время еще и недолго.

Но именно сегодня северному ветру нужно было взбеситься. Каждые несколько метров давались с трудом. Филипп прикрыл лицо левой рукой, чтобы не дышать морозным воздухом, а правой прижал полиэтиленовый полосатый пакет к груди, чтобы он не бился в конвульсиях, как наркоман во время ломки, от каждого порыва ветра. Со стороны он был похож на человека, который только что вышел из царства тьмы и боится солнечного света, страшится ослепнуть, поэтому закрывается от мира всеми возможными способами. В пакете лежал разогретый с утра обед, который похоже придется есть холодным, так как микроволновки в ординаторской нет.

Неприкрытыми оказались только глаза, которыми порой было что-то трудно разглядеть: вьюга кружила, поднимая клубы снега вверх, как Леброн Джеймс тальк перед стартом каждого матча в NBA. На этом стерильно белом полотне Филипп умудрялся не пропускать черные точки, которые, приближаясь и увеличиваясь, принимали то мужские, то женские знакомые черты. Все всё понимали: простого одобрительного кивка головой вниз вполне было достаточно, чтобы проявить свое почтение. Иногда он даже мог не понять, кто конкретно идет перед ним, однако это не очень-то и важно – в любом случае, все друг друга в поселке знали.

Местные шли кто куда: кто-то семенил по снегу на работу, кто-то отводил малышню на школьный автобус, приехавший не вовремя из-за плохой погоды и дороги, кто-то шёл перезаниматься к соседу, сумев даже обогнать Филиппа на обратном пути. Некоторые черные точки не двигались: что побольше – дома, из которых клубами шел черный дым, что поменьше – люди в сугробах. Их приходилось тормошить и будить, чтобы не замерзли, хотя вряд ли им было холодно. Еще несколько метров, и знакомая дверь.

На работу он всегда приходит самый первый и будит пунктуального охранника, заснувшего под новую серию «Улицы разбитых фонарей-8» на НТВ у себя в коморке, окно которой выходит на входную дверь. Никакой тебе частной охранной организации, никакой системы видеонаблюдения. Хотя, конечно, наклейки «Осторожно, видеонаблюдение» весит на каждом углу, даже в котельной. Вполне себе рабочая схема. Ее быстро переняли местные жители, не способные содержать собак. На таких домах красовалась надпись, намазанная яркой краской различных оттенков на самой светлой части дома (чаще забор), «Осторожная, злая видеокамера», где бережно зачеркнута некогда красующееся слово «собака», а ниже вписана «видеокамера». Креатив, лень и экономия – двигатели прогресса.

Вообще, охранников два, они работают посменно. Один – любитель сериалов Андрей Никитин, а второй – Клавдия Матвеевна. Она бывший библиотекарь. Ей около пятидесяти шести лет. Школу в поселке уже пять лет назад как закрыли. Работала долгое время семилетка, но Правительство решило, что пришла пора оптимизации. Клавдия уже на пенсии была к тому моменту, однако сумма выплат была настолько мизерной, даже по меркам поселка, что прожить было сложно. Поэтому Клавдия подрабатывала, как могла и где могла, пока была хоть какая-то работа.

Учителя же, которые попали по распределению в поселок, честно отработали здесь много лет. Со слезами на глазах, но спокойным сердцем они поразъехались по стране, оставив своё муниципальное жилье на съедение матушке-природе. Спокойно на душе было еще и потому, что на весь поселок осталось всего лишь 10 детей, для коих организовали условно-бесплатный транспорт до школы, находящейся в районном центре.

Клава, как разрешила себя называть она, осталась тут с внуком Игорем, который очень часто болел. Школа в райцентре функционировала по типу интерната, поэтому болезненного Игоря она решила оставить тут при себе и устроить, используя все свои старые связи, в школу, которая находилась в соседнем регионе. Соседствующая республика была от части самостоятельной, имела свой собственный независимый от Федерального центра бюджет, могла принимать местные законы. Многие жители поселка часто жалели себя и приговаривали: «Пару километров на юг, и зажили бы, как настоящие люди».

Пожалуй, что охранник Клава и её внук Игорь были самыми частыми пациентами педиатра Филиппа Аркадьевича. Она приводила его после каждого чиха, кашля. Льющиеся с того ни сего сопли просто сводили её с ума.

Она вдова. Муж много лет назад шел зимой из одной деревни в другую пьяный с Дня рождения товарища, упал, замело насмерть, застыл. Общей дочке тогда было всего 4 годика. Клава с ней осталась совсем одна. У Матвеевны была и младшая дочка Света, которую она родила уже в довольно зрелом возрасте. Света, как появилась возможность, изъявила желание уехать из поселка в интернат и жить там. Это были не детские капризы, а взвешенное самостоятельное решение очень умной не по годам девочки, которая к тому же всегда переживала за своего брата. Свету, не смотря на биологическую склонность к литературе, тяготила больше биология и химия. Уже в двенадцать неполных лет она заявила маме: «Буду врачом. Буду спасать людей».

Интересно, что и Игорю, и Свете было обоим по четырнадцать лет. Они родились с разницей в месяц, потому с детства были не разлей вода. Они и сейчас называют друг друга братом и сестрой. Когда Света появилась на свет, забавная тавтология, Клаве было 42 года. Никто до сих пор не знает, кто отец девочки, а сама Клавдия Матвеевна свою тайну никому не открывает. Она не была от природы очень красивой женщиной, скорее симпатичной и очень харизматичной, поэтому интерес со стороны мужского пола был всегда. Но из-за её пылкого нрава, подойти боялись. Она могла и на три буквы послать легко. Матвеевна была невысокого роста, неизменно большие очки, выпуклые формы. Всегда стриглась коротко и никогда не красила волосы. Она искренне считала, что нет ничего краше седины. Она была из тех людей, которые, если бы продавали на рынке мясо, пусть даже тухлое, то преподнесли бы его покупателю так, что тот посчитал бы его деликатесом.

Мать мальчишки Игоря, старшая и первая дочь Клавдии, уехала из поселка под предлогом заработков сразу же после того, как врачи поставили ему диагноз – порок сердца. Ей было всего 20 лет, когда она собрала чемодан и уехала в неизвестном направлении. С тех пор никто ее не видел. Сама Матвеевна даже не вспоминает на людях о ней.

Отец Игоря погиб в драке, когда мамаша была на шестом месяце беременности. Он жил в деревне, что в семи километрах от поселка. Смерть мужчины была столько глупой, что о ней до сих пор говорят. Банальная бытовуха: проиграл аванс, будучи пьяным, в «Дурака» своему отцу. Ему показалось, что батя мухлевал и обманывал. Тогда сынок вскипел, налился кровью, взял со стола кухонный нож, опрокинув попутно на пол огромное количество вкусностей: колбасу, шпроты, вяленую рыбу. Решил разбежаться, чтобы посильнее ударить обидчика. Улыбающийся в три зуба отец только наблюдал, как его взрослый сын поскальзывается на бутерброде с колбасой и маслом, ударяется затылком об угол стола, теряет равновесие окончательно и падает шеей на вывернутую с помощью открывашки наизнанку банку доеденных шпрот. Местные медики не в силах были что-то сделать, потому что их просто не было в принципе.

Клавдия Матвеевна растит Игоря как собственного сына, он и называет её мамой. Самое интересное, что через год после того, как биологическая мать Игоря уехала, а мальчик чуть-чуть оформился физиологически как человек, Клава его повезла к кардиологам в Москву. Каково было её удивление, когда врачи сказали, что диагноз не подтвердился: по части кардиологии мальчик абсолютно здоров.

– Тук-Тук, Андрей Григорьевич, титры уже давно кончились. Всех убил сосед убитой в первой серии портнихи. Мультики начались, не пропустите. Сегодня ж пятница, вечером отдохнёте хорошенечко, – пытался шутить на входе застывший Филипп.

Что-то от испуга взвизгнувший охранник буркнул:

– Я не спал, я…эм. Я настраивался, я задумался. Медитация. В общем, открываю.

Андрей Григорьевич встал со стула, прошел через свою коморку, вышел в корридор, постучал тяжелыми сапогами по кафельному полу поселковой больницы. Затвор со скрипом и скрежетом щелкнул, дверь открылась. Филипп Аркадьевич зашел внутрь, запустив с собой холодный ветер февраля, встал на коврике, потопал ногами, чтобы сбросить с себя большие массы снега, приставшие к валенкам, взял из угла веник и прошелся им по новенькой обуви, скинул застывшую воду с шапки, потом с плеч, пожал руку Андрею, что-то еще раз пошутив (в этот раз смешно) и пошел по коридору к своему кабинету.

– Клава сказала, что сегодня придет к вам с Игорем, опять захворал, – смеясь, передал информацию педиатру Андрей.

– Ну что уж тут поделаешь, Клава есть Клава, буду ждать. Спасибо, Андрей, – с предельной серьезностью воспринял информацию Филипп.

Надеюсь, вы не думаете, что больница выглядит, как нечто помпезное и грандиозное? Или в несколько этажей кирпичное здание, местами давшее «слабину»? Абсолютно нет. Старое деревянное здание было выстроено в далеком 1956 году, когда небольшая деревушка разрослась до размеров поселка. Со временем брусья были обиты листами ДСП, которые позже уже тщательно покрасили темно-синей краской в 1982 году. С тех пор они и не перекрашивались, поэтому синий давно стал серо-голубым. В 1995 ожидалась проверка: новый губернатор собирался посетить все медицинские учреждения области, и руководство в спешке пыталось привести здание в благородный вид, однако вовремя пришло сообщение, что поездка отменена из-за того, что дорога слишком плохая, а вертолет ради такого визита никто использовать не будет. Это было длинное одноэтажное здание, как самая большая деталь в «Тетрисе», с равномерно распределенными окнами по всей длине.

Вход находился сбоку, поэтому, заходя в больницу, любой посетитель оказывался не в фойе, где можно удобно раздеться, прибрать волосы на голове, привести себя в порядок перед приемом, а в большой и темный коридор. На против каждой двери, будь то кабинет врача или туалет, висела старая тусклая лампочка, слабо освещающая пространство. Между двумя соседними лампочки существовало темное пространство, поэтому проход по всей длине коридора походил на перемещение через порталы. Над каждой дверью, которая вела в кабинет врача, висела круглая лампа с нанесенным с использованием картонного трафарета словом «Входите». К сожалению, её уже давно никто не использовал, но не потому, что она не работала, а потому, что очереди особо и не было уже лет 15. Постукивания и аккуратного просовывания головы вполне было достаточно, чтобы узнать: «Драсте, можно?».

Нужно признать, что внутренняя отделка помещений и кабинетов выглядела свежо и прилично, не смотря на тусклый свет голых лампочек, висевших как большая зеленая сопля из носа ребенка, не чувствующего ее из-за мороза. Медики приносили сюда из дома цветы, расставляли их на подоконниках, в кабинетах. Лавочки были у каждой двери. Колясочников в поселке было всего два, но для них был сделан специальный пандус у входа, а в должностную инструкцию охранников, которых чудом удалось сохранить в штате, входила помощь в перемещении по зданию инвалидам.

А вот медицинского инструментария, оргтехники, компьютерной техники не хватало. Требований и предписаний от министерства было много. В бумаге давно никто никаких отчетов не принимал, поэтому врачи приносили технику из дома, кто что мог. Принтером, например, пользовались все, только складывались на чернила, когда они заканчивались, и бумагу. И так происходило со многими вещами. Как сами говорили работники больницы, отдыхая и празднуя один раз в году «День медицинского работника», что работа у них похожа на жизнь в общежитии медицинского института: всё общее, только вместо манекенов на занятиях теперь живые люди.

Белый халат Филипп брал домой только один раз в месяц, чтобы постирать. Хранил он его всегда в своем рабочем шкафу, который стал со временем единственным гардеробом в больнице. Кабинет он попросил себе специально недалеко от входа, как только приехал в поселок по распределению. Таких, как он, распределённых, было очень много. Кто-то продолжает здесь жить и занимается абсолютно ни тем, чем должен, кто-то умер от пьянства, а кто-то уехал в поисках лучшей жизни сразу, как всё начало меняться.

Просьбу главный врач Святослав Никифорович выполнил, пытаясь угодить любой прихоти тогда еще молодого врача. Он видел в нем потенциал, да и он сразу показался всему коллективу порядочным человеком. Он и сам, Святослав Никифорович, на момент приезда Филиппа был тоже довольно молодым человек. Сейчас ему около семидесяти лет, но он бодр, чаще весел, полон оптимизма, а как еще иначе сохранить на плаву то, что осталось от больницы. Всю жизнь он был одиноким, в привычном понимании людей, человеком. Всем казалось, что его главной любовью была больница. Кто-то придумывал о нём непристойности, он же не обращал на это внимания. Святослав Никифорович очень сильно гордился тем, что ему удалось сохранить здание за больницей, а в штате до сих пор трудятся высококвалифицированные врачи, такие как педиатр Филипп Аркадьевич, хирург (специализация Святослава Никифоровича), терапевт и окулист. На каждого приходилось по медсестре – вот, собственно, и весь небольшой коллектив поселковой больницы.

Зайдя в кабинет, Филипп переоделся в рабочее, помыл тщательно руки, используя рукомойник, проверил, хватит ли запасов воды на день или стоит отправить Андрея за водой. Воды было более. чем достаточно. В кабинете врача было два спаренных стола, три стула, раковина, шкаф и еще очень много свободного места. Используя электрическую плитку, хранящуюся в ящике, он вскипятил воды и заварил себе кофе. Двумя ссохшимися уже от старости руками обхватил кружку, подул чуть-чуть, пригубил, распробовал вкус, сглотнул и произнёс: «С Днем рождения».

Допив неторопливо кофе, он взглянул на часы – 07:30. Прием начнется через полчаса. Медсестра, работающая с ним сегодня, позвонила и сказала, что берет больничный, так как муж где-то загулял в городе, надо ехать его искать, а то вдруг беда. Такое случалось часто, поэтому Филипп Аркадьевич возражать не стал. Также он был уверен, что всегда пунктуальная Клавдия постучит ровно в 08:00. Приёма он ожидал с нетерпением. Работа – это то, ради чего он жил после их ухода. А иначе для чего это всё?

Времени на часах 08:01. Опоздание на целую минуту уже удивило врача. Совсем не похоже на Клаву. Нервно стуча громко по столу пальцами правой руки, он левой открыл свой рабочий журнал, где записывал все данные о приёме, как вдруг резко дверь открылась. Сквозняк закрыл журнал, вернув его в исходное состояние. Еще не появившаяся полностью в дверях женщина закричала:

– Филипп Аркадьевич, беда. Голова у ребенка раскалывается со вчерашнего вечера. Я его спрашиваю давно болит, а он…

– Клавдия, да что ж ты кричишь-то, успокойся, сядь, а Игоря вот туда можешь посадить, – сказал Филипп, оказывая на стул, что стоял напротив.

– А что этой мегеры сегодня не будет? Слава богу. Слава богу.

– Не будет! Игорь, запрыгивай на стул, и ты, Клава, присаживайся и рассказывай по порядку.

Игорь был очень маленького роста, поэтому кое-как залез на высокий стул медсестры и принялся разглядывать бумажки под стеклом. «Ирина – 3000 р, Петька – 500 р, дочка – 30 тысяч рублей (вряд ли отдаст)», – эти буквы и цифры мало о чем говорили Игорю, но он их сложил и получил верный ответ, который объявил всем. 3530! Клавдия уселась рядом с врачом и начала свой рассказ: