Читать книгу Пандемия паранойи - Андрей Михайлович Глущук - Страница 1

Когда я строил дом, я знал, что это может случиться. Ну, как знал? Скорее учитывал, как один из возможных сюжетов, в который не веришь, но который мудро предусматриваешь. И, в общем, не столько для того, чтобы спастись. Скорее, чтобы потешить своё эго, если невероятное всё же произойдёт, а ты его предугадал. Теперь я могу тешить своё эго. Я предусмотрел безумие.

Но только не учёл масштаб. Потому, что, как и большинство людей вокруг меня, не мог подумать, что сумасшествие примет мировой масштаб и обернётся пандемией паранойи.

Как бы странно это не звучало, но помешательство – это нормально. Ненормально, когда с ума сходит весь мир. Ну, или почти весь. Когда такое случается, жертвами становятся и те, кого вирусом безумия заразили и те, кто, рассчитывая на дивиденды, этот вирус изобрёл, выпестовал, внедрил в мозги обывателей и превратил в инструмент управления потребительской массой. Пандемия паранойи безжалостна. Она меняет экономику, страны, всё внутри и вокруг каждого из нас. Меняет даже тех, кто был уверен, что предусмотрел любые катаклизмы, в том числе и глобальное помешательство сограждан. Теперь я это знаю. Вот только эти знания меня не радуют и ничем уже помочь не могут.

***

И так, я строил дом. Если бы стройку финансировала пара нефтяных скважин или золотой рудник, я бы вселился в каменную крепость с бронированными стёклами. Потому, что только так можно спрятать уязвимое человеческое тело от катастрофы внешней среды. Практически любой, кроме безумия государства. Но когда вместо скважин зарплата, строишь то, на что хватает денег.

Свой дом я сделал из трёх торговых павильонов с окнами в пол и рабочей бытовки. Три павильона – три спальни, собранные между собой в форме буквы «П». Юго-восток – спальня сына, юг – мой кабинет, юго-запад – наша с Машей спальня. Хотя я предпочитаю уединяться в кабинете и, иногда, там же ночую. Обычно это случается, если заработаюсь допоздна или после встреч с друзьями: жена не переносит запах перегара. Я от этого аромата тоже не в восторге, да и алкоголь – совсем не то, от чего я получаю кайф. Поэтому Машу понимаю. Но жизнь не всегда складывается так, как нам нравится, а водка – часть нашей жизни. Неприятная, но неотъемлемая.

Впрочем, вернёмся к экскурсии по дому. Внутренние стены спален с трёх сторон ограничивали пространство просторной гостиной. Четвёртая стена – строительный балок: ванна, туалет, спуск в топочную. Над гостиной, на шестиметровых мачтах из клеёного бруса лёгкий парус крыши, круто спадающий на кровлю балка, и накрывающий его сверху.

Над крышей моего кабинета – балкон.

Балкон внешний, в самом доме продолжался над гостиной балконом внутренним. На этом балконе жили мои любимые друзья – книги. Здесь библиотека. Дневной свет играл мозаикой корешков шедевров мировой литературы и сквозь стеллажи, как сквозь приоткрытые жалюзи, отражаясь от глянца натяжного потолка, стекал в гостиную.

В ясный день солнце входило в дом с зарёй и прощалось с нами закатом. И я, как большинство строителей особняков, мечтал, что в этот дом сын приведёт свою жену. А потом в освещённом солнцем доме будут жить его дети. А, возможно, и внуки. Торговые павильоны, конечно, не являются символ вечности, а строительная бытовка вообще ближе к цыганским кибиткам, чем к рыцарским замкам. Но их прочный металлический каркас дарил надежду на то, что этот скелет будет держать тело дома в заданном положении десятки лет.

Дом получился лёгким и светлым. Он радовал нас, но защитить не мог. Даже, если на витражные окна спален установить роль-ставни, как это сделал я. Такие дома хороши, если защищает система. Государство. Как только государство уступает хотя бы часть своей власти хаосу, дома, радующие душу, становятся ловушками для беззащитных жертв.

Я думал об этом. Я боялся этого. И под домом спрятал убежище. Бункер. Бетонный полукуб. Два метра от пола до потолка. Четыре на четыре – по стенам. Через бункер в дом из скважины шла вода. Так, что в случае осады от жажды никто бы не умер.

Из гостиной в убежище вёл потайной вход. Из убежища потайной лаз тянулся в перелесок за оградой. Ядерный апокалипсис не пережить, но пересидеть конфликт уличных банд вполне реально.

Зачем я так подробно о доме? Потому, что его уже нет. Как, впрочем, и многих из тех, кого он видел. Осталось только бункер.

***

Весна. Воскресенье. Шашлыки. Двор в окрашен первой, робкой зеленью. Вкусный дымок над мангалом. Стол. Семья. Друзья. Почти идиллическая картина. Почти, потому, что сейчас каждый день выходной. Дни без работы выстроились в бесконечную череду оторванных календарных листов. Пандемия. Март, апрель, май – самоизоляция, самоарест, самоубийство. Всем стало понятно, что без работы весело неделю. Хорошо десять дней. Потом до каждого доходит, и с каждой секундой всё острее, что мир в четыре стены узок человеку, а отпуск без отпускных – худший фестиваль из тех, что может случиться в жизни.

– Последние сводки с фронтов: заболело ещё полторы тысячи, умерло в мире за сутки восемьсот тринадцать четыре человека. – Серёга хороший мужик, но слишком любит цифры. И врачей. Он профессионально лечится от всего. И занят этим последние лет двадцать. Столько, сколько я его знаю. Впрочем, это единственный недостаток Серёги. А главное достоинство – он настоящий друг. Друг, даже в ущерб своему здоровью. Вот и сегодня, он сорвался и через весь город привёз мне мероприятие, настроение и семейную дискуссию на тему: «Самоизоляция. Вирус убивает. Экономику». Шашлыки – это его идея. От мяса до маринада, от угля до сервировки. А дискуссия – это не его выдумка. Её выдумала жизнь.

– Слушай, хватит! – Лена – жена Серёги. У неё маленький бизнес. Пара торговых точек. Бижутерия, товары для домашнего творчества. Для неё тема эпидемии – боль. Потому, что дело, которое её поднимало в пять часов утра и отпускало в одиннадцать вечера, попало под арест. И она под арестом. И продавцы. Остатки товара под замком. Остатки денег – в платежи по кредиту. Всё. Бизнес убит вирусом.

– Я не понимаю, в чём разница? Если бы мы бы все болели, умирали и остановились бы предприятия. Ладно. Но мы все здоровы, прячемся друг от друга по квартирам, а у всей, абсолютно у всей экономики вырубили рубильник. То есть, с точки зрения экономики мы все мертвецы, хотя живём, шевелимся и хотим кушать. – Лена непоследовательная, как и положено женщине. Она не хотела говорить о вирусе. Она не может о нём не говорить. – Мало того, наши экономические трупы ещё и контролируют! Кругом полиция. Посты какие-то на выезде из города ставят, санитарные кордоны.

– Какие посты? – Я не очень верю, что в нашем бардаке кто-то станет блокировать выезды из города, как в Ухане. Оштрафовать в метро? Пожалуй. Пошугать прохожих в парках? За милую душу. Пригрозить нарушителям с телеэкрана? Любимое занятие. Но оборудовать посты? Это вложить ресурсы, организовать работу, проконтролировать, запастись дезинфекцией. Какой чиновник пойдёт на этот геморрой?

– А, между прочим, Лена права. Ехали к вам – на дороге рабочие какой-то шлагбаум мастрячили. – поддерживает жену Серёга. – Странные привидения в костюмах химзащиты с баллонами бродят. Наш автобус пропустили, а следом шёл Мерседес – тормознули и в лес завернули.

Водитель возмущался, а ему: «Дезинфекция!»

– Чиновники реальным делом занялись? – Оснований не верть словам друзей у меня нет. Но и с представлениями о нашей власти, нарисованная картина никак не вяжется. – Сомнительно. Очередная показуха для какой-нибудь комиссии.

– Тётя Лена, Вам красное или белое? – Сашке проще. Он на дистанционном обучении. Сидит дома, но, вроде, как бы учится. Да и его поколение не теряет оптимизм, пока есть доступ в сеть. Они общались через гаджеты до эпидемии. Они зависают в соцсетях в разгар пандемии. Вирус по Internet’у не передаётся. Во всяком случае, коронавирус.

– Давай, Саша, красное.

– И мне,– Маша выходит из дома с тарелкой салата. Покупные помидоры, покупные огурцы, зато лучок с собственного огорода. Точнее, из теплички. Жена страшно гордиться любым урожаем: от весеннего лучка и укропа, до осенних кабачков и томатов. Как же: своё, без химии, собственными руками взлелеяно и обихожено.

– Вчера поехал к проктологу. Тормозят менты: «Куда направился? Почему нарушаешь?». – Серёга переворачивает на мангале шашлыки. – Отвечаю, мол, на кладбище. А то, что нарушаю – живым еду – так мёртвым я себе место под могилку выбрать не смогу. Ржут сволочи. Говорят : «Сиди дома. Могилка тебя сама найдёт!»

– А у меня одногруппник купил с рук форму «Яндекс.еды». Всего за штуку. Ворованная, наверное. И раскатывает на велосипеде по городу в своё удовольствие. – Сашка лезет в телефон, показать фото приятеля.

– Какое там удовольствие? – Маша любое нарушение карантина считает преступлением перед обществом. Даже на Серёгу с Леной успела поворчать. – Пустой город. Пустые улицы. Лучше бы дома сидел.

– Поверь, ма, он удовольствие находит, – ухмыляется сын.

Прозевал я момент, когда Сашка успел вырасти. Впрочем, большинство отцов взросление детей замечает только по завершению процесса.

В калитку кто-то робко постучал.

– Ты ещё кого-то позвал? – Маша смотрит на меня сердито и с подозрением.

– Нет. – Я не чувствую за собой вины, но понимаю, что уже оправдываюсь. – Может соседи шашлык почуяли?

– Открой, посмотри. – Маша подталкивает Сашку к калитке. Я тоже, на всякий случай, встаю.

– Батя, тебя спрашивают. – Сын приоткрывает калитку. В рамке из ещё не окрашенного металла появляется лицо. Карие, близко посаженные, чуть с желта глаза быстро оценивают сквозь узкие щёлки меня, дом двор, компанию. Чёрная кудрявая бородка, не стриженная за жизнь ни разу, в кивке опускается вниз. Непонятно: толи человек поздоровался со мной, толи оценил увиденное, и остался удовлетворён.

– Хозяин, работа есть? – гость мягко втекает в калитку. Чистая спецовка, обветренная и обожжённая солнцем кожа. Здесь и документы смотреть не надо. Шабашник из Средней Азии.

– Какая работа? – Мой вопрос не требует ответа. Он не просто риторический. Он сам ответ: работы нет. Вообще нет. Её запретили.

– Любая. Строим, красим. Мусор убрать, землю вскопать. – Хитрые и умные глаза говорят: «Хозяин, я тебя понял. Но и ты пойми меня. Вы шашлыки жрёте, а мне семью кормить нечем».

– Извини, дорогой. Всё, что по дому нужно, сами сделали. – Я снова чувствую, что оправдываюсь. И теперь, перед совершенно посторонним человеком, которому в принципе ничего не должен. – Два месяца карантина – любая работа за счастье…

– Правда твоя, хозяин. Любая работа за счастье.

Я считаю, что разговор окончен, но гость думает иначе. Он не торопится выходить и мешает сыну закрыть калитку. Выгонять его – неприлично. Оставлять – бессмысленно. Сын смотрит на меня, как бы спрашивая: и что дальше?

Я заглядываю в узкую щёлку глаз гостя, переадресовывая вопрос ему.

– Понимаешь, брат, у меня бригада. – Он говорит неторопливо, рассудительно, словно рассказывает на ночь сказку. Но мне, почему-то, слышатся в его словах нотки угрозы. – Десять человек. Без денег, без еды уже шесть недель. Строили недалеко коттедж. Нас выгнали, денег не заплатили. Плохой человек был. Аллах видел. Наказал. Дом сгорел, гараж сгорел, человек тоже сгорел.

Недавно в посёлке действительно вспыхнул недостроенный трёхэтажный особняк. Его хозяина мы видели только в обрамлении покрытого золотистым металликом кузова Lend Cruiser 200. Джип гордо проезжал мимо «нищебродских» коттеджей соседей, а его владелец не удостаивал аборигенов даже взглядом. На крупном, красном, мясистом лице читалось равнодушное презрение к соседям.

И вот, ночью полыхнуло. Дворец, сложенная под навесом, ещё не установленная деревянная облицовка, строительные леса по фасаду – всё поднялось в звёздное небо всполохами пламени и россыпью искр. Пожарный расчёт прибыл на удивление быстро. Только тушить уже было нечего. На следующий день в новостях проскочила информация об исчезнувшем автомобиле погорельца и найденном в завалах, неопознанном теле.

– Это угроза? – Я делаю шаг к шабашнику. Не потому, что отважен до безумия или от получаю кайф от кулачных боёв. Нет. И с отвагой напряжённо и кулаки не чешутся. Но отец учил: «Спину опасности не подставляй. Догонит и раздавит».

– Работы у нас нет. А еда есть. Давайте к столу! – Машка у меня умница. Она услышала всё, что услышал я, и поняла то, что я готов перейти черту мирных переговоров. Конфликт в посёлке, где на прошлой неделе уже сгорел дом, ей не нравится. И мне, если честно, тоже. Только у меня больше амбиций, а у неё больше здравого смысла.

– Присаживайтесь, – Маша указывает незваному гостю на скамейку у стола и протягивает руку, – Мария.

– Акрам.

Мы по очереди представляемся Акраму. Он вежливо подёргивает кудлатой бородкой.

– Вот, незадача: шашлык из свинины. Знал бы, баранину купил. – Извиняется Серёга. Это в его духе: делать хорошо всем, кто рядом. А если не получилось – ощущать это как свой личный прокол.

– Ничего. – В глазах Аркама появляется ирония. – Аллах не простит, если я умру. Тогда жена умрёт, дети умрут, семья умрёт. А еду Аллах простит.

– Вот и ладно! – Искренне радуется Серёга..

– Вы же теперь все и домой, наверное, вернуться не можете? – Лена переводит разговор на близкую ей тему.

– Кто-то может, кто-то нет. А кому-то и незачем. – Пожимает плечам Акрам.

– Вот у меня поставщики в Киргизии. Какие-то транспортные компании работают, какие-то – нет. Где-то кордоны и границы грузовиками перегорожены. Где-то ещё товар везут. Как всё это после пандемии восстановить? Это всё равно, что взять моток ниток и разрезать его бритвой. А потом пытаться связать узелками в одну нить. Тут пока распутаешь – с ума сойдёшь…

– Успокойся, придёт время, и со всем разберёмся. Главное, чтобы карантин сняли. – Серёга слышит эту песню уже в тысячный раз и в запасе имеет аргумент убойный, как лом. – Чего мы только за это время ни пережили? И разруху, и развал, и бандитов и чиновников. А кризисов – так пальцев на руках не хватит. Живы?

– Пока, да, – в ответе Лене больше скепсиса, чем веры в благополучный исход.

– Говорят, в начале 90-х было хуже, – Сашка родился в двухтысячном. Для него 90-е – что-то из разряда американских мифов времён Великого кризиса и разгула бутлегеров. Романтика в чистом виде.

– По-разному было. – Задумалась Лена. Она начинала свой бизнес в 90-е и тогда была вполне успешным коммерсантом. Сама заработала на квартиру, сама накопила на машину. В 98-ом бывший муж украл весь товар и сбежал. Снова поднялась с нуля. Теперь, похоже, не поднимется: и энергия уже не та и государство всех посчитало: спрячешь выручку – сядешь. Не спрячешь – по миру пойдёшь.

– По-разному, – соглашается Акрам, – у нас тогда дунган резали, узбеков. Русских, тоже немного резали.

– И вы? – Напряглась Лена.

– Я – нет. Я маленький был. Семья хорошая. Папа – доцент, мама – доцент. Дедушка – профессор. Я тоже профессором хотел.

– И что? – Машу, кажется, история Акрама задела за живое.

– Что? Бригадир. Почти профессор… – усмехается своей шутке Акрам. Вот только в жёлтых глазах нет улыбки. Когда шутят, так не смотрят. Так, насторожённо и недобро смотрит змея, отмеряя дистанцию для нападения. У меня под сердцем становится пусто и неспокойно. Гость замечает мой взгляд и делает вид, что читает надпись на водочной бутылке.

Серёга перехватывает взгляд гостя.

– Налить?

– Если не жаль.

– Про Аллаха не спрашиваю. – Серёга наполняет рюмку и подвигает к гостю.

– Правильно. Зачем про него спрашивать. В Аллаха верить надо.

Акрам – действительно интеллигент: накладывает куски шашлыка в пластиковую тарелочку, пару секунд разглядывает мясо, ловким движением иллюзиониста извлекает из-под одежды нож с тонкой, под его руку, чёрной рукоятью, отрезает кусочек мяса, цепляет на вилку и вопросительно смотрит на нас.

Все воспринимают это как сигнал: чокаемся, и молча, без тоста выпиваем. Какой тост в голову придёт после разговора об Аллахе и резьбе по человеческим телам.

Я замечаю интерес в глазах сына. Перед ним разворачивается история в чистом виде. Не сухие строчки из учебника, а живая история, с личными драмами и трагедиями.

– А что ваши родители преподавали?

– Русскую и советскую литературу.

– Так вот откуда такой чистый русский язык? – Сашка, видимо, мучил ответ на этот вопрос, но воспитание да позволяло задать его в лоб.

– Нет, русский – это позже. Тогда я искал корни.

Мне бы в тот момент задуматься: какие корни гость искал и что нашёл? Но солнце припекало, шашлыки удались, и водочка полилась в тело, как родная.

– А это страшно, когда людей режут? – Сын заметно напрягается. Он, кажется, своим телом пытается почувствовать, как холодный металл входит в плоть.

– Не думал. – Акрам смотри на Сашку. – Те, кого режут, испугаться не успевают. А те, кто режет, редко боится чужой смерти. Да и убивали толпой. Каждый отнимал кусочек жизни. Кто отнял последний – не найти.

– Всё, давайте без чернухи, – не выдерживает Маша, – её и так хватает.

– Ну, мам, – Сашка пытается сохранить тему, – это не чернуха. Это история бывшей нашей страны. И потом, вы сейчас снова начнёте о вирусе, карантине и деньгах. Это этой жвачки уже челюсти сводит.

– Знаешь, пусть уж лучше челюсть от жвачки сводит, чем это… – вступается за подругу Лена.

– Ладно вам! Хорошо сидим, хороший стол, хорошие люди. – Серёга не любит ссоры. Он любит шашлыки.

– Брат, – Акрам наклоняется ко мне, – разреши в туалет?

– Пойдёмте. – Мы встаём и заходим в дом.

– Красиво построил. – Гость профессиональным взглядом оценивает интерьер гостиной, качество отделки.

– Старались. – Показываю Акраму дверь в туалет. Он смотрит на меня иронично, – Не бойся: бумагу не стащу. Мыло тоже.

– Бери, не жалко, – меня злит ход его мыслей. Думает, что в каждом мигранте вижу вора. Хотя, возможно, в жизни он с таким сталкивался не раз. «Да и чёрт с ним! Пусть думает, что хочет. Он сейчас уйдёт и мы, скорее всего, больше никогда не увидимся».

Но, как бы назло ему, выхожу из гостиной во двор. Хочет доверия? Пусть гребёт его лопатой. В доме все равно нет ничего, что можно было бы взять и вынести. Ни денег, ни золота, ни акций. Единственная ценность – это сам дом. Да и то, потому, что я в него вложил время, силы, мозг и душу.

– Чего ему нужно? – Маше тревожит, что я оставил чужого человека в нашем доме. – Он мне не нравится.

– Мне тоже. Но не здесь же ему справлять нужду?

– Батя, а что: в Киргизии реально людей резали? – Сашка никак не может забыть реплику Акрама.

– Реально. И в Киргизии, и в Таджикистане и на Кавказе. Там и в советские времена с ножами ходили. Менталитет такой.

– У нас сейчас тоже с ножами ходить станут. – Лена рассматривает вино в пластиковом одноразовом стаканчике.

– Тётя Лена, почему? – Сашка заворожённо смотрит на Ленин стаканчик. Солнечные лучи прошивают мутный пластик, отчего вино становится тёмным, почти коричневым. – Как кровь в кино.

– Только это уже будет не в кино. – Зло замечает Лена.

– Брось. Тоже мне, Ванга сибирского разлива. – Серёга пытается остановить супругу.

– А куда, по-твоему, вот эти все пойдут? У них работу отобрали. Дом далеко. Жить надо. А как резать они ещё помнят.

– Ладно, Ленка. Не девяностые. Полиция есть. Быстро порядок наведут. – Маша старается успокоить подругу, но в её голосе особой уверенности нет.

– Полиция? – Серёга нащупал родную тему. – Да им только проституток крышевать да бабулек на базарчиках ощипывать. Вон, у нас под окнами шалавы дежурят. Я уж не знаю: какой у них график. Сутки через сутки. Двое через двое. Только вся страна на карантине, а экстренная сексуальная помощь ежедневно на посту. ППС подъедет, о здоровье справятся, мзду заберут и дальше пылят. Самоарестованных контролировать.

Серёга машет куда-то в сторону дома. Я рефлекторно смотрю по направлению взмаха его руки. Магия жеста: на балконе из ничего возникает мрачная фигура Акрама. Он стоит

по-хозяйски уверенно, широко расставив ноги, как капитан на мостике парусника. Синдбад-мореход. Кажется: ещё мгновенье и он уведёт парусник моего дома с попутным ветром в далёкое никуда.

– Красиво, – оценивает Аркам ни то сам балкон, ни то вид на нежную, едва проклюнувшуюся зелень листьев рощи, начинающейся прямо за моим забором. Глаза полны недоброй иронии, но голос спокойный, безмятежный. Будто я его провёл с экскурсией по дому и предложил насладиться панорамой с балкона. – И книги хорошие.

– Что он там делает? – Маша поднимается из-за стола, и по её взгляду я понимаю: гостя сейчас выставят. И сделают это со скандалом. Потому, что Машино благоразумие имеет предел и когда черта предела перейдена, остановить её может только бульдозер. Да и то не всякий.

– Маша, я сам.

– Я с тобой, – поднимается Серёга.

– И я. – Сашка порывается идти с нами.

– Сиди здесь. Следи за калиткой. – Серёга привык принимать решения и отдавать команды: армия, отставка, завхоз в школе – это качество шлифовали на каждом этапе биографии.

С «Синдбадом» встречаемся у входных дверей.

– Ну, я пошёл. – Акрам просчитал наши действия. Он уходит сам. Уходит с достоинством, в сопровождении эскорта, как дорогой гость.

– Брат, спасибо за шашлык. Будет работа – звони. Сделаем всё быстро и хорошо. – Протягивает визитку. На ней имя и телефон.

– Ладно. – Я ничего не обещаю. Провожаю гостя до калитки и с облегчением закрываю за ним калитку. Он ушёл, но ощущение тревоги остаётся. Я не могу понять: почему оно появилось, но на душе не спокойно. И не только у меня.

– Знаешь что, – Серёга посмотрит на огненные всполохи заката и макушки деревьев за забором, – не нравится мне твой дом на отшибе. Мало ли кто забрести может. Давай-ка мы с Ленкой у тебя заночуем. Да и сидеть взаперти в квартире надоело. Здесь хоть воздух свежий.

– Дом, как дом, отшиб, как отшиб. И логика, как логика: не нравится, но хочу остаться. Хочешь – оставайтесь. Маша вам у меня в кабинете постелет.

Рву визитку и кидаю кусочки картона в ещё тлеющие угли мангала. Бумага быстро сдаётся алым углям и выбрасывает вверх рыжие язычки пламени. Спустя минуту, от визитка исчезает без следа, но недобрые предчувствия остаются. Жизнь – не картонка с буковками: за минуту от беды не избавишься.

***

Перегар был. Я это сразу заметил по Машиному лицу. Она, конечно, ничего не сказала. Но после двадцати двух лет совместной жизни слов не нужно: мысли угадываешь по глазам. А вот незаменимого в таких случаях кабинета, не было. И я лёг в библиотеке.

Я люблю эту часть дома. Мне нравятся потрёпанные переплёты книг. Они и потрёпаны мной. В них моё детство, в них моя юность, с ними моя жизнь. Полный самоиронии Марк Твен. Романтик Джек Лондон. Философ от юмора О’Генри. «Трое в лодке» Джерома К.Джерома с почти оторванным и не однажды подклеенным корешком. Толстые и Лев и Алексей, Чехов, Голсуорси, Мураками, Новиков-Прибой – сотни томов, собирать которые начали ещё родители. Они выстроились на высоких до потолка полках и смотрят на приходящих в мой дом с иронией и ожиданием. Ирония, потому, что книги всё реже встречают читателей, людей, готовых оставить в их страницах часы своей жизни, в обмен на мысли, эмоции и знания давно ушедших поколений. Надеждой – потому, что все, в том числе и книги, хотят быть востребованы.

И на нас они могут рассчитывать. Особенно в условиях пандемии. Со скуки даже Сашка слезает с крючка Интернета и всё чаще раскрывает потёртые коленкоры. Пожалуй, с позиции книг от пандемии польза есть. Под эту позитивную идею я и задремал.

Я проснулся потому, что замёрз. Точнее, я сначала замёрз ещё во сне. В нём были какие-то сугробы с кровавыми потёками, которые придвигались ко мне неторопливо, но не отвратимо. И чем плотнее становилось кольцо, тем сильнее ощущался холод. Я видел, как это кровавое холодное месиво поглощало вокруг меня каких-то людей. Они растворялись, превращаясь в такие же холодные алые кристаллы. И я понял, что если из этого сна не выйти, то можно самому стать кровавым сугробом. А быть сугробом в преддверии лета, по крайней мере, не осторожно. Судьба снегурочки известна всем.

Я открыл глаза и увидел, как приоткрытую дверь балкона морозной дымкой входит весенняя ночь. Выбираться из-под одеяла не хотелось. И, может быть, я так бы и не поднялся, но снаружи донёсся шорох. В городе его, вероятно, никто бы не услышал. Но бездонную тишину пригорода этот нечаянный звук буквально разломил на две части: до него и после. Я ещё не знал, что этот шорох разорвёт на «до» и «после» мою жизнь, жизнь моей семьи и моих друзей.

Я осторожно поднялся и, стараясь не скрипнуть половицами, подошёл к балконной двери, открыл её и вышел в ночь.

На улице, со стороны спальни сына кто-то тихо возился. Было слышно дыхание и ещё что-то непонятно, будто ведут тонкой иглой по ледяной корке. Под давлением металла лёд крошится и слабо потрескивает.

«Наверное, опять забрела соседская собака…» – такое уже было. Собака наших соседей – огромный чёрный волкодав – страдает бессонницей и тягой к приключениям. Это существо почти мифическое. Пса никто, кроме хозяев не видит. Днём он сидит взаперти в сарайке, а по ночам его выпускают. Хозяйка – скандальная дама лет сорока – считает, что собака сторожит дом от воров. А пёс уверен, что ночь – время свободы, прогулок и приключений. Без праздников и выходных, как стемнеет, он отправляется в рейды по тылам чужих участков, сметая в коротких ночных стычках злое сопротивление котов, оставляя после себя глубокие окопы на грядках и газонах и кучи вонючих экскрементов. Чем волкодава кормят? Что так пахнет?

Почему мы решили, что соседская собака – волкодав? Кто видел отпечатки её лап на своих грядках, уверены, что с этим зверем можно охотиться на носорогов в Африке или белых медведей в Арктике.

Через наш двухметровый забор пёс перепрыгнуть не может. Но это его не останавливает. Он роет лаз под листами металла. А я потом эти тоннели закапываю. Что, в прочем, от новых нашествий не спасает. Вот вчера я лаз не закопал. Было некогда: приехали Сергей с Леной. Завтра придётся брать лопату, камни и заваливать проход. Но этот монстр-землекоп всё равно снова заберётся. Пророет дыру в другом месте. Похоже, в него вселился дух графа Монтекристо или контрабандиста с Мексиканской границы. Охладить его собачье стремление к рытью тоннелей может только пуля рейнджера или обнаружение клада. Но ни рейнджеров, ни кладов в нашем посёлке нет.

Я жду того часа, когда камнями будут завалены последние полметра периметра под забором. Сам процесс, конечно, утомляет. Но утешение приносит мысль, что как-то так строилась Великая Китайская стена и прирастала территория суши Нидерландов: по камешку, по мешочку, по горсточке земли.

Я крепко сжимаю в руке черенок, стоявшей на балконе швабры и делаю пару шагов к перилам. Под балконом шевелятся неясные тени. И это точно не собака.

– Стой, стрелять буду!!! – я кричу первое, что мне пришло в голову. Тени подо мной замирают. Я понимаю, что в голову мне пришла полная глупость. Стрелять не из чего, а мой вопль не заставил тени бежать.

Кричу, скорее от неуверенности и отчаяния: «На!!!», и швыряю швабру туда, в темноту, где копошатся незваные гости.

– Акрам, он меня грохнул!!!

– Молчи, ишак! – пару секунд Акрам на ощупь изучает брошенный мною предмет и с издёвкой добавляет,– Это швабра!

Я метнулся в дом, схватил пульт. Руки дрожали. Не от страха. В этот момент я ещё не боялся. Озноб бил от перевозбуждения. Пальцы пару секунд в темноте плутали по пластику и никак не могли нащупать кнопку пуска. Возбуждение прошло сразу, как только я услышал мерное гудение электродвигателей, закрывающих рольставни.

– Подставь, что-нибудь! – Акрам уже не таится. Отдаёт распоряжение так же спокойно, как рассказывал о резне в Бишкеке.

Я резко дёргаю на себя дверь в спальню сына. Коричневый свет ночника выхватывает из темноты Сашку. Он стоит у стола. В руке, включённый в розетку паяльник. В глазах ни тени страха. Только интерес и азарт. Юность уверена в своём бессмертии. А я уже знаю, что бессмертия нет.

– Давай, в гостиную! Поднимай дядю Сергея!

– Батя, чего им надо?

– Я сказал: в гостиную!

Сашка на мгновенье отрывает взгляд от чьих-то побелевших от усилия пальцев, пытающихся остановить рольставни, оглядывается на меня и отрицательно мотает головой.

– Быстро. Проверь кабинет и маму.

Сашка оглядывает стол, соображая: куда пристроить раскалённый паяльник.

– Держи, – суёт его мне и выбегает.

– Что происходит? – Сергея будить не пришлось. Он уже в гостиной и готов действовать.

– Не знаю. – Сашка зачем-то отвечает шёпотом. И этот его шёпот слышно, наверное, во всём посёлке. Если, конечно, в посёлке есть, кому слышать. – В дом лезут.

– Ну, у нас ставни закрылись, – доложила Лена.

– У мамы – тоже!

– Чего не спите? – Маша появляется в проёме двери.

– Руби электричество! Не удержим! – Доносится со двора.

– Оружие в доме есть? – Серёга знает, что в моём арсенале ничего кроме кухонных ножей нет.

– Была швабра. Уже применил. – Пытаюсь пошутить, но понимаю, что в данной ситуации юмор неуместен.

– Знал бы – захватил из дома. – Мой друг охотник. И, как большинство бывших военных, с оружием насовсем не расстался.

Снаружи раздаются удары чем-то тяжёлым по металлу.

– Пытаются кожух с привода сбить. – Иногда мне кажется, что Серёга в курсе конструкций всего, что изобрело человечество. От весла до ускорителя элементарных частиц.

– И что будет? – Маша окончательно проснулась. В глазах паника. Женщины реагируют на опасность быстро и искренне. Пока мужики сверяют опасность со своими амбициями и возможностями, прекрасный пол уже начинает искать выход.

– Ничего. От вандалов вы защищены. – Серёга встаёт рядом со мной. От него веет таким спокойствием, будто за Серёгой стоит вооружённая до зубов бригада спецназа в краповых беретах. – А от дураков, небось, отобьёмся. Сашка, вызывай полицию.

– Уже звоню. – У Лены деловая хватка. И решения она привыкла принимать так же быстро, как и муж.

Пластины рольставней не доползли до среза окна сантиметров тридцать, когда по стеклу снаружи нанесли удар ломом. Откуда они его взяли? Я ломом обзавестись не успел. Может быть, свой инвентарь принесли, а может, стащили с чьей-то стройки.

От первого удара по стеклопакету расползлась паутина трещин. Второй пробил сквозную дыру.

– Чего смотришь!?– Серёга вырывает у меня из руки паяльник и ожесточённо втыкает раскалённое жало в чью-то здоровенную, покрытую рыжими волосами руку, держащую ставни.

Снаружи раздался вой. Исчезает сначала искалеченная кисть, за ней и вторая, ещё целая. Почувствовав свободу, полотно рольставней оседает с левой стороны.

– Окно открой, пока он не остыл!

Я не понял: кто должен был остыть, но приказ выполнил. Ещё одна пара рук попала под быстрые удары. Серёга успел воткнуть паяльник только пару раз. Руки исчезли и ставни плавно вошли в паз нижней планки.

В комнате пахло кровью и жареным мясом.

– Шашлыки. Продолжение. – Я умею шутить не вовремя.

– Как ты можешь? – Маша зажгла свет. – Меня сейчас вывернет!

– Отбились? – Сашка смотрит на кровавые потёки на осколках стекла и ламинате пола. – Прямо Бишкек, какой-то…

– Будет тебе Бишкек. – За ставнями нас услышали.

– Акрам, пёс кудлатый, ты, что ли? – Серёга смотрит в закрытый проём окна насмешливо и зло.

– Я, дорогой. Зачем ругаешься?

– Ты бы двигал отсюда потихоньку. Сейчас менты приедут. И срок ты будешь мотать там, куда Аллах не заглянет.

– Ты за Аллаха не думай. Ты за себя думай. Никто не приедет. Будем вас резать медленно и долго. По ниточкам распустим.

– Акрам, чего базарить? Давай жечь!!! Суки выскочат – своими руками порву!!! – Вмешивается в переговоры кто-то из банды.

– Сжечь всегда успеем. Идите, перевяжитесь. Аптечка в машине. – Голос у Акрама очень спокойный. Люди, которые проиграли сражение и собрались бежать, так не говорят. У него интонации победителя. И полиции он не боится.

– Связи нет. – Лена крутит свой Айфон, пытаясь поймать сигнал. – Вообще ничего.

– Что, хозяин, полицию будешь ждать или откупаться? Я добрый, если ты богатый. Всех отпущу. Как говорят евреи: лучше жить в одном ботинке, чем умереть в двух.

Я не слышал, чтобы евреи так говорили. И богатых среди нас нет. Да и не отпустит Акрам никого. Ему зачем свидетели? Его доброта обернётся кровью сразу, как только мы откроем дверь. Все это понимают. И мы, и он.

А потому: никаких торжественных церемоний по сдаче ключей, оформлению дарственной, подписанию мирного договора на условиях аннексий и контрибуций не будет. Хочешь забрать дом – бери силой. Только мы будет отбиваться до последнего: жечь паяльником, резать ножами, грызть глотки зубами, если ничего другого не останется.

Именно в этот момент просыпается мозг. Просыпается и рисует картину, как мы грызём глотки зубами. И мне становится страшно. Сначала за себя. Потом за Машу и сына. Страшно до дрожи. Страшно настолько, что если сейчас кто-то скажет: «Давайте отдадим ему всё!» – я соглашусь отдать. Хотя понимаю: что ни одного шанс на милость Акрама нет. Но шанса, перегрызть врагам глотки не существует вовсе.

Только все молчат, а, значит, сдачи крепости не будет. Я обречён на подвиг.

***

– У них есть машина. – Серёга недолго переживал из-за отсутствия связи. – Интересно, где стоит? Есть ли охрана и сколько их в банде?

– Этот, как его? Акрам. Он сказал, что в бригаде десять человек. – Вспомнил Сашка.

Мы сидим в гостиной на диване. Разговариваем шёпотом, чтобы нас не услышали на улице. Со стороны спальни сына тянет сквозняком, но дверь в его комнату мы не закрыли. В гостиной вообще открыты все двери, кроме входной и балконной. Сергей сказал: «Так проще контролировать периметр.» С Сергеем никто не спорит: он человек военный, знает, что такое периметр и как его контролировать.

– Мог и соврать. Трое держали рольставни. Акрам умный. Думаю, только командовал. Как минимум четверо, точно. – Я пытаюсь сообразить: сколько человек я видел с балкона. Но всё произошло так быстро, что я даже приблизительно сориентировать не могу. Серёга, словно подслушав мои мысли, спрашивает: «Ты же их видел?»

– Не их. Тени, какие-то. Я вообще сначала думал, что это соседская собака.

– Лучше бы собака, – Маша из-за собачьих набегов с соседями пару раз ругалась. Сейчас между «кудлатой собакой Акрамом» и соседским волкодавом наверняка бы выбрала волкодава. Тот хоть и здоровенный, но от метлы улепётывал будь здоров.

Смотрю на жену. Она напугана. Напугана больше чем я. Никогда Машу такой не видел. Мне хочется обнять её и сказать что-то обнадёживающее, но я понимаю: пока она хоть и боится, но держится. Если её обниму, начнутся слёзы, истерика. А истерика в четырёх стенах может вызвать цепную реакцию и сделать ситуацию вовсе мерзкой. Внутренние конфликты всегда катастрофичнее внешних угроз. Хотя бы потому, что внешние – объединяют, а внутренние – разделяют и делают нас слабыми.

Гляжу на Лену с Серёгой. Они сосредоточенны: активно ищут выход из ловушки, в которую мы оказались. Для них это очередной «попадос» и из всех предыдущих они всегда выбирались. Хотя иногда с серьёзными потерями.

У Сашки вообще глаза горят. Он уже видит, как совершит подвиг и всех освободит. Его бы придержать надо, а то наделает дел.

А я… Я, если честно, растерян. Уже не столько напуган – идиотский образ с зубами на шее врага, который подбросил перевозбуждённый мозг, умер так же внезапно, как и родился, но на смену страху пришла растерянность. Я не понимаю, что происходит, а, значит, не могу ответить на любимый вопрос Ильича и товарища Чернышевского: «Что делать?»

Мне понятно, что Акрам и его люди просто так не уйдут. Не для того готовились. А они готовились: связи в посёлке нет, значит, что-то сделали с ближайшей базовой станцией. То есть, телефоны молчат в радиусе, как минимум, трёх-пяти километров. И вся эта площадь под их контролем. Зачем?

В нашем посёлке 24 участка. Достроено пять домов. Постоянно живут четыре семьи.

Акрам что-то кричал о выкупе. Но это смешно. Три семьи из четырёх на дом копили годами, продали городские квартиры, влезли в кредиты. Что на нас заработаешь кроме геморроя? Хозяева волкодава – при деньгах, но столько возни ради одного богатого дома? Глупо.

Чего Акрам добивается? В чём цель? Джихад? Ерунда. Если бы это мигранты пошли мстить неверным, они бы общались на киргизском или таджикском. Но всё, что я слышал – это отборный уличный русский. Причём, без акцента.

Да и сам Аркам, не брезгующий водкой и свининой, мало похож на правоверного последователя пророка Магомета.

– О чём задумался? – по взгляду друга понимаю, что он не ждёт ответа. У него уже есть план. Но, по инерции выкладываю: «Не могу понять: зачем они это делают?»

– Не важно. Важно, что нам делать.

– В ванной обрезки труб. – Сашка уже разработал план действий, – Нужно взять их, пойти и отделать этих придурков! Нас трое, их четверо. Ну, пятеро. Почти паритет. К тому же фактор неожиданности.

– Помолчи, фактор! – Кажется, планы сына испугали Машу больше ночной атаки Аркама.

– Нас не трое, а пятеро, – поправляет Лена. Бизнес приучил её, оставаясь женщиной, быть настоящим мужиком.

– Трубы – это хорошо. А если у них оружие? А если их табор, человек двадцать? – Мне ясно, куда Серёга клонит, но я хочу, чтобы он сам озвучил свой план. Его план – его ответственность.

– Нужна разведка! – проявляет недюжинный интеллект Сашка, – Я вылезу через окно в ванной.

– Ты там не пролезешь! – Маша права: окно в ванной под самым потолком и совсем маленькое. Ребёнок лет десяти протиснется, если, его, конечно, не на гамбургерах растили. А Сашка с его плечами застрять сможет, а пролезть вряд ли.

– Там рама снимается. Четыре винта открутил и вперёд!

– А я–то думаю: чего он в ванной по три часа зависает! – Машу изобретательность сына вывела из состояния испуга. – Ты куда бегал, паразит?! Мы же на самоизоляции! Нас оштрафовать могли!

– А вот…– Сашка понимает, что попался с поличным.

– Ничего выкручивать не будем, – Сергей снова берёт инициативу в свои руки, – Если мы через окно вылезем, то они через него влезут. Есть другой способ выбраться наружу?

– Пойдём. – Иду к кухонной зоне. Под крайним шкафчиком снизу спрятан рычажок-защёлка. Поворачиваю. – Помоги!

Вдвоём с Серёгой сдвигаем секцию кухонного гарнитура и открываем вход в убежище.

– Хо, да ты, я смотрю, подготовился! Граф Монтекристо!

– Ну, в графе не мечу, сокровища не обещаю. Просто кое-что предумострел.

– Я ещё чего-то не знаю про своих мужиков? – Маша смотрит на меня с нескрываемым подозрением и поднимается с кресла.

– Успокойся. – Усаживает её обратно Лена. – Не время. Потом разберёшься.

– И куда ведёт дорога?

– Там небольшой бункер и лаз за пределы участка. Фактически в лес.

– Ну, батя, ты даёшь!!! А я, дурак, через окошко бегал. Все ребра ободрал. Дашка даже думала, что ты меня бьёшь!

– Какая Дашка? – для Маши сегодняшняя ночь стала не только шоком, но и чередой открытий.

– Она на параллели учится. Живёт в «Светлом».

Посёлок «Светлый» – следующая автобусная остановка. Минут пятнадцать быстрой ходьбы. Если Сашкина Даша там, то она тоже в зоне боевых действий. Но я свои догадки не озвучиваю. Так и Маше спокойней и у Сашки поводов для подвигов меньше. А то соврётся и полетит спасать.

– Сын, женщины на тебе! Отвечаешь головой!!

– Но голова должна остаться целой! – Перехватывает инициативу Серёга. – А потому, забирай маму, тётю Лену и спускайся сюда.

– Здесь два рычага – показываю Сашке механизм, – довольно тугие, но ты мужик сильный, справишься. Закроешь вход, а потом дверь в бункер. Понял?

– Сделаю.

Спускаемся по бетонной лестнице, открываю дверь, нащупываю выключатель.

– Ты здесь Адольфа ибн Гитлера случайно не прятал? – Серёге сооружение нравится. Он осматривает стеллаж с продуктами, три раскладушки, прислонённые к стене, умывальник с водой. Подходит к унитазу, скромно пристроившемуся в углу, – Компоновка несколько вызывающая, но…– Серёга подбирает формулировку, – разумная.

– Спасибо. Старался. – Сдвигаю по направляющим стальной лист. За ним бетонная труба. – Извини: дальше только на четвереньках.

– Кто сказал, что мы произошли от обезьян? – Серёга включает фонарик на телефоне, ныряет в трубу и уже из бетонных колец гулко заканчивает, – От кротов, батенька, от кротов!

– Не ори, – шепчу ему вдогон, – не факт, что нас не слышно.

– Да здесь лужа! – Я слышу всплеск, – спасжилет не предусмотрен?

– Снег тает. Не думал, что сюда попадёт.

– И что дальше? – шепчет Серёга.

– Посмотри: наверху два болта на «барашках». Открути барашки, потом поднимем крышку.

Я жду, когда Серёга справится с крепежом и втискиваюсь к нему в узкий вертикальный лаз. Крышка подаётся тяжело.

– Держи дистанцию! Мы только друзья. – Я в очередной раз убеждаюсь, что на Серёгином юморе Голливуд оставил свой неизгладимый отпечаток.

– Успокойся. Ты не в моём вкусе. – похоже, и на моём тоже. – Давай на «раз-два».

Внезапно я понимаю, что страх и растерянность прошли, едва мы начали что-то делать. Ничто так не лечит нервы, как простая механическая работа.

Люк вместе с тяжёлой, влажной землёй, дёрном и остатками снега медленно сдвигает и открывает серое предрассветное небо.

Когда я заказывал забор, думал, что двухметровый, глухой металлопрофиль – правильный выбор. Заглянуть через него во двор сможет разве что Арвидас Сабонис или Майкл Джордан. В этом смысле я не ошибся. Беда в том, что ни я, ни Серёга до баскетбольных стандартов не доросли.

– И что мы с этой Великой Китайской стеной будем делать? – вопрос риторический. У Серёги уже есть решение, – Ты сверху или я?

– Давай сначала улицу осмотрим. – Мне не нравится ни роль подставки, ни роль надстройки.

Мы выглядываем за угол забора. У калитки, за ещё не растаявшим сугробом, дремлет потрёпанный серенький микроавтобус УАЗ. Рядом с ним строительный балок. Тоже изрядно потрёпанный долгой жизнью и многочисленными переездами. Людей не видно.

– Ну, если эта колымага заводится, мы на ней легко уедем… – Серёга быстро и бесшумно пробегает к сугробу у калитки. Это куча грязного снега – жалкие остатки моей зимней титанической работы. Я растил сугроб с ноября по апрель, расчищая выезд с участка и путь к калитке. Северная сторона, тень от забора и он, на наше счастье, дожил до мая: за ним можно спрятаться, если в балке или машине есть люди. На него можно подняться и заглянуть во двор.

Я пытаюсь добраться до сугроба также стремительно и неслышно как Серёга, но роль ниндзи не для меня. Поскользнувшись на жидкой грязи, шлёпаюсь на чёрный от копоти, пористый снег.

– Тише.

– Извини.

– Ещё скажи: дяденька, я больше не буду.

Мы лежим и слушаем сумерки. Из-за забора доносятся обрывки фраз и приближающиеся шаги. Я не сомневаюсь, что мы успеем добежать до лаза и закрыть крышку раньше, чем нас догонят. Но после этого единственный путь отступления из дома будет закрыт. Я перестаю дышать.

Шаги затихают, кто-то невидимый звенит струёй мочи по металлу забора, удовлетворённо вздыхает и уходит в глубь двора.

– Как ты заведёшь без ключей? – это, наверное, мой самый глупый вопрос за сегодняшнюю ночь.

– Откроется и заведётся с одного пинка.

Я понимаю, что «с пинка» – это образ, но, наверное, внезапно разбуженный среди ночи мозг, начал давать сбои и нарисовал мне картину как мы всей компанией стоим и пинаем машину. Она, под ударами, распадается на ржавые запчасти. Походит Серёга. Пинает мотор и то заводится с одного пинка. Серёга смотрит на нас и поучительным тоном говорит: «Вот так, детишки, техника правильного обращения требует!»

– Чего ухмыляешься? – как Серёга в сумерках разглядел моё лицо? – Не веришь, что заведу?

– Верю, успокойся. Я представил, как мы её будем пинать.

– Вот дебил! – Говорит Серёги удивлённо и сердито, – Нас убивать пришли, а у него какие-то фантазии!

Мне ответить нечего: действительно дебил.

Мы медленно вползаем на сугроб и осторожно заглядываем во двор.

Незваные гости расположились со всеми удобствами: закатили на участок ещё один балок, поставили палатку. На мангале, где мы вчера жарили шашлыки разогревают консервы. Судя по аромату – тушёнка. Ни то ночной пир, ни то ранний завтрак. Вокруг мангала и на скамейках у стола семь человек.

– Вон ещё двое,– Серёга указывает на угол дома. – Пост. Чтобы не сбежали.

– Ну, посмотрели. Что дальше?

– Ага, десять… – Серёга кивает на ель за мангалом. Мы вокруг неё справляли Новый год. Десятый член бригады Акрама под ней справляет нужду.

– Вот свиньи! – я понимаю, что если этот табор задержится у меня в гостях на пару дней, то убирать за ними придётся все лето.

– С этими всё ясно. – Серёга сползает с сугроба, крадучись обходит УАЗик, удовлетворённо хмыкает, обнаружив открытую дверку. Затем повторяет манёвр, исследуя балок. Дверь вагончика закрыта на висячий замок. Серёга прикладывает ухо к стенке.

– Странно… Ладно. Пошли.

– Что «странно»? –шепчу я.

– Потом.

***

В бункере тихо. Сашка валяется на раскладушке, разглядывая монитор ноутбука. Меня, если честно, раздражает эта его привычка «залипать» в Интернете. Ну, я понимаю: компьютер отличный инструмент, чтобы выполнить проект, сочинить презентацию, написать текст, проверить информацию. Да, в конце концов, выплеснуть эмоции – погонять какую-нибудь стрелялку или победить всех в стратегию.

Но когда сын ползает по социальным сетям, улыбается монитору, разговаривает с ним, злится на него, удивляется ему – со стороны это выглядит полной шизофренией. Особенно, если Сашка проваливается в пропасть виртуального общения на сутки. Ну, возьми руки в ноги, встреться с человеком и поговори не через провода, оптоволокно или радиоэфир, а живьём, чтобы увидеть его реального, а не виртуальную фантазию на тему: «Какой он, мой собеседник?»

– Я ему сказала: «нет»! – Взгляд у Маши сердитый и я понимаю, что пока мы ходили на разведку, в бункере велись бои местного значения.

– Батя, мне нужно идти!– Это не просьба, не вопрос. Сын меня ставит перед фактом.

– Если ты собрался взять трубу и мочить врагов, то очень не советую. Там минимум десять бугаев. – Серёга повторяет интонацию Сашки. И все понимают, что в разговоре поставлена жирная точка. Такая основательная, что после неё ни то, что слово – звук окажется лишним. Но понимают все, кроме сына.

– Батя, Дашка одна и очень боится.

– Представляешь,– вмешивается Маша, – он решил, что эта Даша сможет вызвать полицию. Написал ей в ВК. А девочка тоже без связи. Одна в трёхэтажном коттедже. И у неё паника.

Я смотрю на алое от возмущения лицо жены. У неё тоже паника. От страха за сына.

– Батя, вы же с мамой мне все мозги выели: общаться нужно лично. Социальные сети – зло. Вот я пойду, и лично пообщаюсь! Успокою. – Сашка уверен в силе своих аргументов. И, если бы я сказал вслух то, о чём подумал минуту назад, мне нечего было бы возразить. Правильно в народе говорят: «Сказанное слово – серебро, не сказанное – золото».

– Саш, уже светает. Выбраться незаметно – сложно. У нас во дворе, по крайней мере, десяток головорезов. Поверь мне, днём они не пойдут шариться по соседним посёлкам. Эта стая ночная. А вечером и сами отсюда уйдём и Дашу твою прихватим.

– И как же мы все уйдём, если там десяток головорезов? – похоже, я сына не убедил.

– У ворот УАЗик стоит. Заведём, уедем. – Серёга говорит спокойно и уверенно, так, что всем начинает казаться: план побега уже сработал. – Даша далеко?

– На автобусе – пять минут. Пешком через лес – пятнадцать. – Я не убеждён, что Сашка согласился с планом Серёги. В его возрасте бездействовать двенадцать часов так же сложно, как собаке сторожить миску с куском свежего мяса. Инстинкт перебарывает разум.

– Бать, через час пойдут автобусы. Я по лесу – до остановки. А вечером с Дашкой вернусь.

– Мальчик-то правильный вырос,– оценила Лена.

– Ленка, как ты можешь! – Маша в словах подруги комплимента не услышала. Она услышала поддержку безумных планов сына, – Своему бы ты такое не сказала!

Эти слова сорвались зря. Своих детей у Лены с Сергеем нет. Дети – их семейная боль.

– Маш, зачем ты так? – вмешиваюсь я и замечаю, как у Лены опускаются уголки губ.

– Всё! Стоп!! – Серёга понимает, что диалог перерастает в скандал. В нашем положении хуже скандала только публичное повешение. – Пойдёмте, осмотрим дом.

Дом встречает нас тишиной, прохладой и сквозняком из комнаты сына. Никаких попыток проникновения. Рольставни закрыты. Стёкла окон целы.

– Мне начинает казаться, что ни мы, ни дом им не нужны.

– И это странно, – соглашается Сергей, – зачем им двор без дома? Банда любителей пикников?

– Может быть, нас пуганули, чтобы мы сидели здесь и носа не высовывали?

– Возможно…

– Ты что-то в вагончике нашёл?

– Не знаю, – Серёга задумчиво чешет подбородок,– показалось, будто там дышат.

– Кто-то из акрамовских спал?

– Ага и навесной замок на двери. – Друг смотрит на меня, как на больного.

– Заложники?

– Я тоже так думаю.

Пока мы с Серёгой обследуем комнаты, выстраивается очередь в туалет. Дверь закрыта. Маша у двери. Сашка замыкающий. Хотел я сделать два санузла, но пожалел денег. Ну, как пожалел: если денег нет, тратишь только на то, что необходимо.

– Я в бункер! – Сашка ловко ныряет в лаз и исчезает под домом.

– Ты куда? – Маша заглядывает в лаз.

– Спокойно, ма. Я в туалет. А то не дотерплю.

На самом деле, я не такой рациональный, каким пытаюсь казаться. Санузла два. Но одним из них сегодня воспользуются в первый раз. Я как Советский Союз: на европейский комфорт средств не хватает, зато на случай войны всё припасено.

Минут через десять утро пошло по стандартному сценарию. На плите шкварчала яичница с остатками вчерашнего шашлыка, турка источала аромат арабики, тостер выплёвывал хрустящие, подрумяненные хлебцы. Всё выглядело так, будто не было бессонной и тревожной ночи, нападения банды Акрама, ничего такого, чтобы могло испортить жизнь на природе. Не хватало только солнца. Того, которое заливало дом с рассвета до заката. Мы отключили бога Ра рольставнями, выбрав между светом и безопасностью собственный покой. Что, вообще, вполне вписывается в систему обывательских ценностей. Впрочем, искусственное освещение не спасло меня и Серёгу от женского внимания.

– Мужики, вы бы переоделись. А то, будто всю ночь поле пахали. И не на тракторе, а на себе. – Маша неодобрительно смотрит на нашу извозюканную одежду.

– Как так: из свинарника на диван!? – Поддакивает Лена.

– Пойдём, – киваю другу, – они за грязь сначала живьём поджарят, потом съедят. Но на этом не остановятся: ещё и пылесосить заставят.

– Я – гость! Меня не заставят! – Вяло возражает Сергей, но встаёт. Пока Серёга моется, я собираю чистые вещи.

В столовую возвращаемся, как говорит молодёжь: «на спорте». Серёга в моём новом Адидасе, я в старой Пуме. Просто братья Дайслеры. Лена накрывает на стол. Маши нет.

– А где моя дражайшая половина?

– За Сашкой пошла. Что-то он там застрял и не отзывается. – Лена разливает по чашкам кофе. – Мойте руки и за стол.

– Раскрою секрет, дорогая, мы, когда мылись, руки от воды не прятали. – Серёга демонстрирует жене ладони.

– Остряк, садись, ешь.

– Эй, родственнички, кушать подано. – Кричу в проём лаза. «Родственнички» меня игнорируют.

– Маша, Сашка! Кофе остынет! – ещё не понимаю отчего, но снова возвращается ночное тревожное напряжение.

– Пусти, – Серёга отталкивает меня от лаза и ловко, практически не касаясь ступеней лестницы¸ спрыгивает вниз. Я, едва удерживая равновесие, скатываюсь за ним. В бункере пусто. Металлическая задвижка лаза открыта.

– Поторопились с переодеванием… – ворчит Сергей.

– Машку-то куда понесло?

– Куда, куда,– передразнивает Серёга, – сына спасать побежала.

Ползём на четвереньках по бетону трубы, на выходе снова шлёпаем по луже. Люк открыт. Яркое утреннее солнце навылет пробивает мелкий кустарник, покрытый нежной чешуёй юных листиков. Ветки и ночью надёжно прячут только от слепых, а днём и вовсе ничего не скрывают.

Мы не успеваем сделать и десятка шагов, как натыкаемся на Машу. Её ведут трое мужиков. Руки у жены вывернуты за спину. Она сопротивляется, пытается вырваться, и конвой так увлечён борьбой с женщиной, что замечает нас только тогда, когда мы с разбегу тараним противника.

Серёга где-то успел разжиться дубиной и мастерски, с одного удара вырубает здорового рыжего детину с рукой, перемотанной грязной тряпкой.

Я эффективностью друга не обладаю, но тоже успеваю сбить с ног одного из конвойных и упасть на него сверху. Третий выхватывает из кармана пистолет. Я вижу оружие, но не испытываю страха. Не потому, что безумно смел. Нет. Скорее, я не верю, что кто-то способен взять, выстрелить в меня и убить. Это же не голливудский боевик, где крошат людей направо и налево. Это жизнь.

Маша, почувствовав свободу, бросается ко мне. Я уже никогда не узнаю: искала ли она защиты или хотела помочь. Выстрел застаёт её в шаге от меня. Свой шаг закончить живой она не успевает. Но я это узнаю много позже.

***

Холодно. Сыро. Кто-то тащит моё тело по шершавому бетону к далёкому тусклому свету.

«Если это тот самый туннель, о тором рассказывают выжившие, то в нём ничего волшебного нет». Я чувствую, как от каждого не сказанного слова по мозгам течёт медленная и тягучая боль.

Спустя мгновенье она перерастает в звук: протяжный, разложенный эхом на короткие повторения, стон.

– Очухался? – теперь я слышу и тяжёлое дыхание Серёги. Это он тянет меня по бетонным кольцам лаза. От выхода к бункеру.

– Помоги,– светлое пятно расползается, и четыре руки втягивают меня в бетонный прямоугольник убежища.

– Что с ним?

– Пустяк. Оглушило. – Сергей приваливается спиной к стене и уточняет, – пуля вскользь прошла. Крови много. На черепе царапина. Жить будет.

– А Маша с Сашкой? – голос Лены напряжён.

– Сашка – не знаю. А Маша,– Серёга судорожно сглатывает слюну и неопределённо заканчивает, – там.

– Живая? – Я мысленно повторяю вопрос за Леной.

– Нет.

Мы молчим. Я не верю сказанному. Лена, кажется, тоже. Это что-то из Хичкока. Три горячих тела на холодном бетоне здесь. Одно холодное – Машино – под яркими лучами майского солнца, там, на асфальте выезда из посёлка.

– Он вообще не должен был попасть. Пьяный. Ствол, наверное, первый раз в жизни держал. В меня в упор промазал. Три выстрела, один труп, одна контузия. Маша случайно на линии огня оказалась. Придурок, целился бы – не попал. А так всё быстро и нелепо… Двоих я уложил. Рыжего тоже нужно было, но не смог. Я его оглушил. У меня ПМ, он без сознания. Подло как-то…

– Подло – женщин убивать! – Не соглашается Лена.

– Я за ней, – пытаюсь подняться и вернуться в туннель. Но мозг не контролирует тело. Он и себя контролирует плохо, – она жива. Нужно только принести домой. И всё будет хорошо.

– Лежи.

– Он прав: нужно принести. – Лена говорит жёстко. Она уже приняла решение и никакими словами её не переубедить.– Даже, если она…

Лена не может сказать вслух «мертва». Пауза затягивается.

– Акрам её знает. Сразу поймёт, что есть выход из дома. – Лена говорит о том, о чём я даже не подумал.

– Сейчас, отдышусь немного и схожу. – Серёга всё понимает.

– Сходим. Один не донесёшь.

Лена права: я не знаю, как Серёга меня допёр, но с Машей проблем будет больше. Она после родов в солидности прибавила, а за полтора месяца безвылазного карантина, ещё килограмм на десть приросла. Я её на руках уже не ношу. Хотя любить меньше не стал. Но лучше любимую не носить, чем уронить.

– Ты здесь сиди. – Сергей слегка придавливает меня к стене, как бы обозначая место, с которого мне нельзя сходить. – Вас двоих мы точно не вытянем. Да, вот ещё что. Я здесь,– Серёга кладёт на стеллаж с продуктами пистолет, – оставлю оружие. На всякий случай. Там ещё три патрона.

– Забери. Тебе пригодится. – Мы оба понимаем, что я прав: я в бункере и оружие только по картинкам и кино знаю. А Серёге, боевому офицеру, пистолет даёт неограниченное превосходство над толпой необученных беспредельщиков.

– Без оружия справлюсь.

Я смотрю, как туннель сначала проглатывает друга, потом всасывает в серые сумерки фигуру Лены.

Одна ночь и от прежней жизни не осталось ничего. Я не знаю, где сын. Я не уверен, что жива жена. Нет гарантии, что смогут вернуться Серёга с Леной. Есть только четыре бетонных стены и маленькая надежда на то, что самое страшное не случилось. И, возможно, не случится.

Минуты тянуться бесконечно. Нет ничего хуже пассивного ожидания, когда развязка зависит не от тебя. Она может быть любой. И остаётся только принять её такой, какой она придёт.

Я ловлю себя на том, что Серёгино «нет» на вопрос жива ли Маша, прошло как-то мимо моих эмоций. Не потому, что Маша для меня ничего не значит. Ближе неё нет никого. Но Машу я знаю только живой и не представляю себе её без жизни. Как и не понимаю: можно ли жить без неё.

Смерть до сих пор казалась мне чем-то из параллельной реальности. Чем-то, что касается других, тех, кто завершает свой долгий путь и устал тащить воз ограничений, налагаемых возрастом и накопившимися болячками. Устал настолько, что теряет желание жить.

Но умереть вот так, от нелепой пули пьяного придурка, который из ста попыток в мишень не попадёт ни разу, это что-то из разряда американских боевиков. Только, ведь, добрый дяденька Голливуд приучил нас к тому, что хороших не убивают. Это плохих парней можно крошить направо и налево. Их не жаль. А главных героев пули не берут и дамасская сталь о них ломается, как спичка. Неужели Маша может быть расходным персонажем в триллере нашей жизни? Это мысль кажется мне абсолютно нелепой.

За Сашку я почему-то не беспокоюсь. Он знает в округе все тропинки, молодой, быстрый. Пока Сашка один, за ним не угнаться. Вот вечером, если решит вернуться сюда со своей девушкой, он станет уязвим. Но до вечера ещё дожить надо. И ему и нам.

«И нам».– На этой фразе мой мозг переключается, как стрелка на железнодорожных путях и состав, гружёный тяжёлыми мыслями и головной болью, летит уже в новом направлении: «Друзья рискуют жизнью, а я лежу в бетонном бункере, как мешок с макаронами из неприкосновенного запаса, как будто меня ничего не касается».

Человек – существо странное. Для нас, зачастую, важнее правильными казаться, чем правильно поступать. Я понимаю, что поступаю глупо, но снова нанизываю на себя бетонные кольца лаза. Наверх пробиваюсь с трудом: Серёга с Леной обо мне позаботились и, уходя, закрыли выход. Сдвигаю всего лишь крышку люка, но мне кажется, что пытаюсь в одиночку растолкать «БеЛАЗ».

Солнечный день падает на меня слепящими искрами, отражается от лужи на полу и беспокойными бликами гладит серый бетон. Жмурясь, гляжу на огненный шар у себя над головой. «Время к полдню… Сколько же я провалялся в бункере? Час? Два? Три? Сутки?».

Солнце исчезает, и я медленно поднимаю голову к тени, заслонившей выход.

– Батя, привет. Ты кого сторожишь? – Сашка разглядывает меня с верху, – Что с головой?

– Пустяки, бандитская пуля, – я ещё не закончил мысль, но уже понимаю, что аллюзия не сработает. Крылатые фразы из старых советских комедий для нынешней молодёжи так же бессмысленны, как для меня их отсылы к продукции Марвел.

– Серьёзно? В тебя стреляли?

– Да, – а что здесь ещё скажешь?

– А где все? – я понимаю, что для сына это дежурный вопрос. Он уверен, что ничего фатального в его отсутствии произойти не могло. По крайней мере, с нами. Я не хочу разрушать его иллюзии. Я не хочу отвечать на его вопрос. И потому, что тяжело говорить и потому, что тяжело говорить об этом.

– Ты один? – перевожу разговор.

– Ну… Там никого нет. Может быть, Дашку родители забрали. У них здесь коттедж, а в городе две квартиры.

Разговаривать, задрав голову к небу, больно и неудобно. И, вообще, довольно глупо общаться с сыном на пороге подземного хода.

– Помоги, – я с трудом поднимаю руки. Сашка легко выдёргивает меня наверх. Здоровый бугай вырос: и спорт с детства и природой не в меня – тщедушного интеллигента.

– Уехала – это хорошо. Здесь опасно. – Смотрю на сына и думаю: «Сашка бы так просто без неё не уехал. Даже, если бы мы его силой тащили.»

– Ты что имеешь в виду? – глаза у сына становятся серьёзными.

– В городе люди. Спокойнее.

– Понятно. – Сашка отворачивается и тихо добавляет,– но она не могла уехать, вот так: не предупредив меня. Хоть в ВК, но обязательно написала.

***

Мы вернулись в бункер. Вокруг нас бетон и тишина. Она наступила сразу, как я перестал говорить. Сашка привалился к стенке, сидит, разглядывает пол, убитый моим рассказом. Тишина тянется так долго, что мне начинает казаться, что в бункере никого нет. Ни меня, ни Сашки. Пустота. Только тишина и бетон.

– Всё из-за меня. Я же дебил, урод недоделанный. – Сашка говорит тихо, как бы самому себе, – Но я всё исправлю!

– Что? – смотрю на сына,– и как?

– Нужно идти и искать их всех: маму, дядю Серёжу, тётю Лену, Дашку!

– Где и искать?

– Не знаю. Но я уже не могу здесь. Это глупо и нечестно! Всё из-за меня и я должен…

Мы, действительно, вырастили хорошего сына. Только хорошим в это мире выжить труднее, чем плохим. И я, настолько жёстко, насколько это у меня может получиться, говорю:

– Ничего ты не должен. А если разбираться в том, кто виноват, то мы сначала до Президента дойдём, потом до вируса, а закончим Всевышним. – Я торможу Сына, хотя понимаю, что он прав. Но согласиться с ним – значит начать действовать. А я действовать не готов. Не потому, что мешает рана. Она здесь не причём. Я не готов к действию давно. Наверное, всю жизнь. Я никогда не был героем. Обывателем, теоретиком жизни – да, героем – нет. В моей биографии случались поступки, которыми можно было бы при случае прихвастнуть. Но и случая такого не представлялось и поступки были результатом обстоятельств. Жизнь не давала выбора. А когда нет выбора, совершить подвиг просто. Сейчас, спрятав свою нерешительность за толстыми стенами подземелья, я имел выбор. Именно возможность выбора делала меня беспомощным и инертным.

– Есть хочешь? – поднимаю глаза на Сашку и боюсь, что он всё прочитает в них. Но сын на меня не смотрит. Он думает о своём.

– Нет. Потом. Я сейчас. – Сашка уходит в дом. Спустя пару минут возвращается с двумя обрезками водопроводной трубы.

– Славная охота, – пытаюсь иронизировать, но слышу, как дрожит мой голос, – С трубами против автоматов.

– Ничего. Зато не с голыми руками. – Сашка не глядя сует мне в руку трубу.

– Подожди, – я вспомнил о пистолете. – Помоги.

Опираясь на руку сына поднимаюсь с пола, подхожу к стеллажу и беру пистолет.

– Откуда? – Сашка, наверное, впервые видит оружие так близко. Его глаза загораются неподдельным интересом. – Батя, дай подержать?

– Потом.

– Ладно, батя, вперёд.

Вот теперь я готов к подвигу. Сын принял командование, и у меня нет выбора. Проходим уже надоевшим маршрутом по кольцам лаза, выбираемся наружу.

– Подожди. Давай следы уберём. – Я оглядываюсь на люк выхода и понимаю, что вся моя маскировка пошла коту под хвост. За ночь и утро мы вокруг входа натоптали так, что по отпечаткам обуви можно прочитать не только место «совершенно секретного» люка, но и наши биографии вплоть до детского сада.

– Батя, потом. – Сашка не хочет останавливаться на полпути.

– Потом, нам нужно будет куда-то вернуться. Я не хочу, чтобы нас здесь ждали.

– Хорошо. – Сашка уже весь там, в схватке с ненавистным врагом и не желает задерживаться ни на секунду. Но моя логика ему понятна, а следы на земле не оставляют право на дискуссию.

Быстро ветками разметаем листья, присыпая отпечатки ног. Поправляем дёрн и снег на крышке люка. Всё: поводы для задержки исчерпаны.

– Пошли, – командую на правах старшего. Но Сашки рядом нет. Он уже у забора.

-Смотри, – сын сдвигает металлический лист. Отсюда отлично видно весь наш двор. Стол, за которым мы вчера с таким аппетитом уминали шашлыки, завален объедками и консервными банками. Вокруг стола человек десять небритых мужиков в давно нестиранных робах. Лицом к нам, практически напротив – Лена. За её спиной стоит Акрам.

– Тётя Лена!

– Вижу. Помолчи. – Я вслушиваюсь в обрывки разговора за столом и пытаюсь понять: что происходит.

– Кушай, женщина. – Голос Акрама спокойный, почти ласковый.

– Не хочу. – Я знаю это выражение глаз. Лену сейчас можно резать, можно жечь или топить по методам святой инквизиции – она не изменит своего решения.

– Я еду даю. Ты не хочешь. Потом будешь хотеть. Я не дам. – Акрам не злится. Он учит. – Не потому, что жалко. Я щедрый. Потому, что женщина должна делать то, что сказал мужчина.

– Свою женщину учи. – Лена всё время смотрит куда-то в сторону ели. Что она там видит, я не понимаю. Может быть – это просто способ не глядеть на врага. А может, ряд смородины, окаймляющий дорожку к ёлке и палатка скрывают от меня что-то важное.

– Мою учить не надо. Моя ум с молоком матери впитала. Она знает, что ислам – это покорность. Женщина покоряется мужчине. Мужчина – Аллаху.

– А Аллах кому? Убийцам вроде тебя? – Лена оборачивается и встречает врага глаза в глаза. Я понимаю, что и до этого Серёгина жена взгляд не прятала.

Акрам наклоняется, поднимает в земли расколотое берёзовое полено и коротко, без замах бьёт Лену по спине. Я едва успеваю поймать сына за плечо. Сашка готов перемахнуть через забор и вступить в бой.

– Это не я ударил. Это Аллах учит тебя моей рукой: не дерзи сильному. – Акрам по-прежнему спокоен и, даже, кажется, улыбается.

Сидевшие до этого молча мужики, начинают гоготать.

– Акрам, дай дубину. Сейчас её Иисус проучит не хуже! – Рыжий детина, тот самый, с перевязанной рукой, которого утром выключил Сергей, уже вполне оклемался. Такого по голове бить нельзя. Там ничего нет. Такому голову можно оторвать и он ещё полдня будет землю топтать, как ни в чём не бывало, пока до мышц дойдёт сигнал о потере ключевой детали центрально нервной системы.

Я встаю почти в полный рост и заглядываю за кусты смородины. Там, в тени забора на остатках сугроба лежат три тела. Два в робах. И Маша.

Рядом, на молодой траве, скрученный электрическим кабелем – Сергей.

– Твоей рукой только этих дебилов учить можно! – в глазах у Лены слёзы. Но не от слабости, от боли.

– Акрам, отдай нам бабу! – Я не успеваю заметить, кто это сказал.

– Мы её чуток поучим… – рыжий расстёгивает ширинку.

– Вечером. – Акрам ухмыляется, – это будет вечерняя школа. Уберите к остальным. – Кладёт руки на плечи Лены. – Женщина, упрямые долго не живут. Они больно умирают. Посмотри на мужа и подумай.

– Чтоб ты сдох. – Лена встаёт из-за стола.

– Ты убьёшь?

– Вирус, если не побрезгует. – Наверное, Лена понимает, что сказала глупость, но установиться уже не может,– хотя на такое говно …

– Мужика тащите. – Акрам присаживается на место Лены. Лену под руки волокут в балок. Тот, что на улице. Серёгу за ноги тащат к столу. Его голова бьётся о тротуарную плитку садовой дорожки. И каждый удар отдаётся болью в моём мозгу. Я не сразу понимаю, что это мой собственный пульс.

– Серёга был прав. Там люди. – Я понимаю, что в балке держат не только Лену. В нём заложники. Наверное, не один.

– Что? – не понимает Сашка.

– Потом. – Я боюсь пропустить что-то важное из разговора за столом. Что-то, что может подсказать правильное направление всех наших следующих действий.

– Что теперь? – Костяшки на Сашкиных пальцах, сжимающих трубу, побелели. Кажется, ещё мгновенье и металл сморщится, как фольга от шоколадки. – Батя, дай пистолет!

– Потерпи. – Я не понимаю: чего, кроме покорности, Аркам добивается от Лены. Ну, не на перевоспитание же он её взял? В чем цель этого урода? Зачем он здесь и чего ему от нас нужно?

– Там твоих друзей убивают, а ты спрашиваешь «зачем»? – во взгляде сына ещё нет презрения, но уже есть злость.

– Ну, слышал, дорогой? – Акрам закуривает сигарету, – у твоей жены время до вечера, а ты нам вечером уже не нужен.

Стол заслоняет Серёгу и я его не вижу. Акраму тоже неудобно смотреть и он распоряжается: «Посадите гостя за стол».

Серёгу водружают на стул, на почётное место во главе стола. Он избит так, что не может удержаться, и падает лицом на столешницу.

– Поднимите. Пусть меня видит. – Двое, что волокли Серёгу молча исполняют приказ.

– Скажи, как вышел из дома? – Акрам выпускает колечки дыма, и весенний ветерок гонит их к лицу Сергея.

«Скажи», – мысленно уговариваю друга.

– Скажи, – шёпотом повторяет Сашка.

Мы оба понимаем: нам признание ничем не грозит. А вот если хотя бы часть банды отправится по подземному ходу в дом, у нас появится шанс вытащить и Сергея и Лену и тех, кто ещё в балке.

Но Сергей не знает, что мы в безопасности.

– Через балкон. – Старательно выговаривает он разбитыми губами.

– Балкон? Зачем врёшь? – Акрам стряхивает пепел с сигареты и декламирует:

«Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!

Стань у окна, убей луну соседством;»

Это театр. А в жизни ни тебя ни Джульетты на балконе не было. Мы всю ночь сторожили. Как из дома вышли?

– Будешь удивлён – ногами. Шекспир хренов.

– Он дядю Серёжу убьёт. – Сашка смотрит на меня, будто ожидая, что я могу взять и остановить происходящее. Просто нажать на кнопку и выключить весь этот кошмар. И снова повторяет, – Батя, дай оружие. Они – как мишени!

– А ты Вильгельм Телль?

Я смотрю, как Ленин конвой возвращается за стол.

– Пошли, – прихватываю Сашку за руку и бегу к калитке. Серая «таблетка» стоит там же, где была ночью. Заглядываю в кабину. Ключ зажигания в замке. Значит, пинком заводить не нужно. Дёргаю дверку. Она легко поддаётся. У меня большое желание забраться в эту развалюху нажать на газ и со всей возможной скоростью умчаться из посёлка. Но это спасение только для меня и сына. Мне же с детства внушали: сам погибай, а товарища выручай. И именно это сейчас у меня во дворе делает Серёга. И мне страшно. Страшно остаться здесь и делать то, что я задумал, но ещё страшнее убежать, а потом объяснять: почему я струсил.

– Залазь в машину и не светись, – подпихиваю Сашку к кабине,– увидишь мою руку над забором, там, где мы сейчас стояли, заводи и гони.

– Я на таком не ездил. Бать, давай вместе.

– Я зря оплачивал водительские курсы? Гони до города, не останавливаясь. Там сразу в полицию.

– А ты?

– Они за тобой кинутся, а я постараюсь дядю Серёжу вытащить. И вот ещё что. Если эта лайба не заведётся – сразу беги на остановку. Спрячься в кустах. Дождись автобуса и в город. Возьми оружие,– сую ему пистолет, – так, на всякий случай.

– Не вариант. Они остановку сторожат. Там постоянно двое. Я уже смотрел.

– Значит, лесом до следующей. Всё. Я пошёл.

Спустя минуту, чуть отдышавшись, поднимаю руку. Слышу как с треском и скрипом срабатывает стартер. Мотор схватывает сразу. «Господи, не заглохни». – молю я, – «Сашку на автомате учили, а здесь самая дубовая механика».

Сашка со скрежетом включает скорость. Я вижу, как УАЗик рывком вылетает на асфальт проезда и, то дёргаясь, то припадая к земле, катит к выезду из посёлка.

Во дворе немая сцена, переходящая в переполох. Банда вылетает из-за стола, катит тесным комом к калитке. Мешая друг другу, пытаются все одновременно пропихнуться сквозь узкую горловину в заборе. Спустя десять секунд двор пуст. Только связанный Серёга за столом и Акрам у калитки.

Он никуда не торопится. Он отдаёт распоряжения по мобильной рации. Теперь понятно, как бандиты поддерживают связь.

– Удавка, перекрой выезд из посёлка. Перехвати нашу «таблетку».

– Только что выехала,

– Выехала? Б..ть! Рыжему скажи чтобы шли назад…

Пока Акрам командует, оббегаю забор и переползаю его со стороны сугроба. Того, где лежат тела. Лицо у Маши спокойное. С таким она спит. На виске маленькая, коричневая точка и короткий, ещё алый подтёк в растрёпанные русые волосы. Снег под головой мерцает красными кристаллами под висящим над нами солнцем.

За десятые доли секунды ко мне приходит понимание того, что я не мог осмыслить половину дня. Маша мертва.

– Кордон, я Мастер.

– Кордон на связи.

– Бери пару машин, отправь пацанов к посёлкам. Пусть примут нашу «таблетку».. Водителя – в яму.

– Понял.

Несусь к калитке. Вижу спокойный, чуть удивлённый взгляд карих, узко посаженных глаз и изо всех сил бью по чёрным кудрям головы. Ноги Акрама подгибаются, тело медленно оседает, но я продолжаю молотить обрезком трубы по голове, по шее, по плечам, до тех пор, пока враг не падает лицом в серый узор мозаики садовой дорожки.

***

– Людей из вагончика выпусти, – распоряжается Серёга, пока я разрезаю кухонным ножом пластиковые хомуты на его руках, – пусть через лес бегу в город. На остановку нельзя.

Серёга мешком валится на пол гостиной. Пытаюсь затащить его на диван.

– Беги, пока не вернулись. И Лена, пусть в город…

– Ага. – Я слабо представляю себе, что нужно сказать, чтобы Лена бросила мужа и убежала в город. Но спорить с Сергеем некогда.

У калитки спотыкаюсь о тело Акрама.

«Если я его убил, будет ли он считаться жертвой коронавируса? А если выживет, то попадёт ли в статистику выздоровевших? Нет, правда: у нас же теперь не болеют и умирают только от короны?» – ловлю себя на том, что разговариваю с собственным мозгом. Точнее, мой мозг беседует со мной. Раньше я о себе мог сказать, что не всегда дружу с головой. Но ещё никогда я с собственной головой не болтал. Что это: следствие контузии или начало сумасшествия?

Впрочем, копаться в себе некогда. Подбегаю к балку. Замок на дверях закрыт. Выдёргиваю из дорожки тротуарную плитку. Она от ударов крошится и после третьего столкновения с металлом замка распадается на три части. Менеджер в фирме обещал, что тротуарная плитка переживёт меня и моих внуков. Редко верил продавцам. Теперь не буду верить вообще.

Оглядываюсь по сторонам. Обрезок трубы валяется около тела Акрама там, где я его бросил. Хватаю и чувствую под пальцами липкую кровь и волосы. Не думал, что для меня окажется так сложно преодолеть брезгливость. Странно мы устроены: видим свою кровь и в худшем случае паникуем, чужая – вызывает отвращение до рвоты. Хотя, казалось бы: в чём разница?

Труба оказывается намного эффективнее тротуарной плитки. Наверно, потому, что мне никто не гарантировал её вечность и надёжность. Замок, вцепившийся в петли мёртвой хваткой, вылетает вместе с ними и звонко шлёпается на асфальт. Дверь распахивается.

– Где эти суки!? Замочу всех, падла!!! – Двести килограммов разгневанного мяса, упакованные в рваное нижнее бельё, валятся прямо на меня. Едва успеваю сделать шаг в сторону. Кажется, это тот самый гордый владелец сгоревшего особняка, который ещё пару недель назад он важно транспортировал своё тело в Land Cruiser 200, свысока поглядывая на жителей посёлка, строивших себе дом, а не Тадж Махал. И вот он передо мной. В пыли и на четвереньках.

«Интересно: Аркам сказал, что заказчик сгорел вместе с домом»– напоминает мне мозг: «Выходит, соврал. Зачем? Восточная хитрость? Психологическая атака? Хотел припугнуть?»

А мне интересно: зачем мозг грузит тело совершенно неважными сейчас вопросами и мешает мне спасать людей?

Пока сосед пытается встать с колен, я помогаю выбраться из балка другим пленникам. Они все связаны. Руки за спиной стянуты петлёй из пластикового хомута.

«Фирменный стиль или отпечаток профессии?» – неспешно размышляет мозг.

– Я вас знаю! – говорит «дюймовочка» лет девятнадцати, которой я помогаю спуститься.

– Заткнись, уж. Какая разница? – отвечаю я мозгу.

– Когда ты успел стать хамом? – Лена смотрит на меня из проёма двери с искренним удивлением.

– Прости. Так получилось… – я прикидываю: стоит ли посвящать её в тёмные глубины моего сознания и прихожу к выводу, что всю эту абракадабру мне будет сложно объяснить, а ей – понять. Выдаю невнятное, – это я сам с собой.

– Внутренний диалог? Бывает… Как голова? – Во взгляде Лены удивление сменяется сочувствием.

– Мешает.

– Понятно. Кстати, это та самая Сашкина Даша, – представляет малышку Лена, – помоги!

Пытаюсь её подхватить, но Лена мотает головой.

– Просто придержи. Я сама.– Она уже всё просчитала. В том числе и возможные последствия моих джентельменских жестов. Раздавить меня Ленка, конечно, не раздавит, но пару переломов, совместимых с жизнь я почти наверняка получу.

Где-то вдали, со стороны города доносятся короткие хлопки. Сначала очередями, потом, по тише, одиночные. «Это за Сашкой» проносится у меня в голове.

– Где эти суки? В порошок, на х…!!!

– Заткнись, мешок! – Лена, кажется, относится к товарищу по несчастью без особого пиетета.

– Зачем ты так? – я спрашиваю, но знаю: Серёгина жена без причины никого травить не будет.

– А ты посмотри: он единственный не связан. Сидел тише воды, ниже травы. Всё про деньги бубнил, про сгоревший особняк и загубленный бизнес.

Я скорее чувствую, чем понимаю, что Лена в своём презрении объективна и обращаюсь к соседу, используя её терминологию.

– Мешок, быстро в дом. Возьми нож и сюда.– Я редко играю в начальника. Это не моё амплуа. Но здесь чувствую за собой право отдавать распоряжения.

– Я их без ножа, голыми руками!!!

– Бегом придурок, – Лена уже всё поняла, – видишь у нормальных людей руки связаны?

Двести килограммов мяса вразвалочку потрусили по садовой дорожке. Пробегая мимо Аркама сосед не утерпел и пнул тело. Мне показалось, что я услышал стон. Нет, скорее, тяжёлый с присвистом выдох. «Нужно забрать рацию. Если очнётся – позовёт своих». От этой мысли меня отвлекает Лена.

– Где Сергей?

– В доме.

– Живой?

– Да, не волнуйся. Там больше никого? – Я киваю в сторону распахнутой двери балка.

– Нет. Я последняя выходила. Шесть человек и этот слизняк.

В классификацию «человек» попало шесть представительниц прекрасного пола: три женщины от сорока до пятидесяти, Лена, Даша и девочка лет двенадцати. Единственный мужик угодил в слизняки. Неприятная статистика. Особенно, если учитывать, что и ребёнок, судя по всему, держался лучше.

Между тем «слизняк» не возвращался, а время поджимало. В любой момент банда могла появиться у калитки. Со связанными руками никто далеко не убежит. Всех вернут в балок.

– У Акрама посмотри. У него нож был…

Почему я всегда «торможу»? То, что у Акрама есть нож, я был должен вспомнить сам, без подсказки Лены. Оружие нашлось под полой рабочей спецовки на поясе в кожаных ножнах. Тонкая чёрная рукоять удобно легла в ладонь. Лезвие хищно сверкнуло на солнце. Десять секунд спустя пленники были свободны.

– Лена, забирай всех и бегом в лес. Идите вдоль дороги. На трассу не выходите, в посёлках не светитесь до самого города. Там – сразу в полицию!

– Вместе пойдём, – отвечает Лена. Для неё мои распоряжения не указания к действию, а звуковой фон, который, на выбор, можно слушать, а можно игнорировать. Но вовсе не обязательно воспринимать, как безальтернативный приказ.

– Серёгу избили сильно. До города может сам не дойти. И кто понесёт? Девочки? – Чувствую, что к этим аргументам Лена прислушивается и продолжаю уже более уверенно, – Мы в доме отсидимся, или в бункере. А Вы бегите, пока есть возможность.

– Ясно. Разумно. – Соглашается Лена. Мысленно аплодирую себе, но аплодисменты оказываются преждевременными. Не

– Девочки, руки в ноги и побежали. Здесь оставаться опасно. – Лена энергично машет рукой в направлении ближайших кустов и, обернувшись ко мне добавляет, – я остаюсь.

– Я тоже. Я хочу в душ. Я воняю, как Обама после ночного загула.– Дама эффектно выставляет грязную ногу в разрез халата, розовый цвет которого можно определить лишь интуитивно, всем своим видом показывая, что стоять будет здесь и насмерть.

– Вы нюхали Обаму? – Я пытаюсь понять: крыша съехала у меня или у тётки в халате.

– Почти каждое утро!

– Экс президента США?

-Какого, на х.., президент? Собака! – Соседка поражена моей глупостью.

Я если честно, об Обаме тоже невысокого мнения. Но связать в одно целое бывшего хозяина Белого дома и аромат давно немытого тела никак не могу. Дама с сожалением смотрит на меня и, вздохнув, поясняет: «Волкодав вонючий! Бувье недоношенный!»

– Кто? Я?! Бувье?!– Знаю, что женщины иногда бывают необъяснимо агрессивны, но, в любом случае, требуется хоть какой-то, пусть формальный повод для обвинений. И я его не нахожу.

– Фландерский! Собака! Пёс! Кобель! Кормили, поили, со всеми из-за него переругались, а эта сволочь, когда бандиты пришли, хвост поджал и в бега подался.

Картина мира прояснилась, а время на спасительное бегство катастрофически сократилось. Фландерский бувье, как я догадываюсь, не ругательство, а порода. И не моя. А волкодава. И я тороплю пленниц

– Давайте-ка и вы в бега!

– Мне в туалет, – потупясь, сообщает девочка.

Я понимаю: времени у них секунды, а ведут себя как в курортном отеле: номер, видите ли, без джакузи, в минибаре нет виски десятилетней выдержки и кола недостаточно холодная. Да и полотенца, какой кошмар, не розовые! Что за сервис?!!!

Скорее от отчаяния, чем от гнева, пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки: банда Акрама в любой момент может появиться из-за поворота дороги и спастись шанса не будет. Ни у них, ни у нас.

– Бегом, дуры! – Я поднимаю к лицу сжатые кулаки. «Человеки» заворожено следят за моими, испачканными в крови Акрама руками и солнечными бликами на остро заточенном лезвии ножа Аркама. – Снова под замок захотели?! Или на кладбище?!!

– Хам! – Заявляет владелица Обамы и начинает пятиться к ближайшим кустам.

– Ма, я уже не могу! – девочка хватает за руку женщину в халате и тащит её к лесу. Четыре фигуры исчезают в ажурном узоре веток. Остаются только Лена и Даша.

– Вам особое приглашение?! – Но мой вопль увязает в ироничном взгляде Лены. Я гляжу на свои кулаки. Мои пальцы в крови Акрама и прилипших клочках его волос – действительно выглядят страшно. Джек-потрошитель и тот бы, наверное, сдрейфил. На тех, кто убежал, я произвёл впечатление. Те, кто остались, знают, что я не кровавый убийца, а типичный интеллигент-психопат. Поорать могу, но едва получив отпор, обязательно сникну. Что, собственно, и происходит.

– Пошли, – Лена легонько толкает меня в спину. Я безропотно подчиняюсь. Из меня словно вынули пробку и выпустили воздух. Он ушёл быстро, тихо, будто его на Земле вовсе никогда не было. Ни орать, ни сопротивляться я уже не хочу. Брезгливо швыряю на землю нож и направляюсь к дому.

– Надо забрать рацию, – открываю калитку. Я помню, что, когда брал нож, её не закрывал. Захожу во двор. Рации нет, как нет и тела Акрама.

***

Мозг – самый странный орган из всех, которыми природа снабдила человека. Казалось бы, та штука, которая спрятана в нашей черепной коробке, должна гарантировать нам преимущество над всем иными видами жизни, помогая быстро находить единственно верные решения в экстремальных ситуациях. Но нет. Мозг скорее создаёт эти ситуации, а преодолеваем мы их, чаще, на рефлексах. Отключив мозг с его длинным и запутанным лабиринтом извилин.