Читать книгу Дом с привидением - Андрей Михайлович Глущук - Страница 1

О себе…

Нет, я не стадное животное. Совершено не стадное. Таких, как я, невозможно наказать одиночной камерой. Для меня – это кайф, это счастье, почти наслаждение. Все равно как для верблюда колючка или для жабы болото. Вот камера СИЗо с населенностью шесть рыл на один квадратный метр – это точно смерть. В Шанхае я чужой человек. Московские тротуары ненавижу с детства. А в метро в час пик торцовая стенка вагона для меня роднее любого из двуногих. Она – источник спокойствия и уверенности. Не орет, не скандалит, на ноги не наступает, потом не пахнет, мясной отрыжкой атмосферу не портит, локтем в ребра не упирается. Поддерживает вертикаль моего позвоночного столба и мягко покачивается в такт перестуку колес. Поэтому всегда стараюсь сесть в первый или последний вагон и прижаться спиной к переборке, отделяющей пассажирскую давку от кабины машиниста.

Я настолько не стадное животное, что иногда сомневаюсь: животное ли я вообще? Может быть я кусок камня, некое его четвертое состояние. Не твердый и неподвижный, не расплавленный и жидкий, не превращенный в газ, а новая неизученная субстанция. Дух камня? Его будущее? Или наоборот прошлое?

Впрочем, если подойти к этому вопросу с философских позиций, то я, скорее, промежуточная фаза между камнем в прошлом и камнем в будущем. Землей был и землей стану. Банально, но факт.

При этом мне не грозит превратиться в претенциозный и солидный гранит. Не был и не буду пафосным и высокомерным мрамором. Я явно не алмаз: девушки-поклонницы бриллиантов меня обходят стороной, а если и согревают своим жарким телом, то потом долго и недоуменно разглядывают, пытаясь понять: что они во мне нашли? Чем соблазнились?

И, действительно, понять сложно. Если я дух, то наверняка обычного придорожного булыжника. Искру из меня высечь можно, но состояние на мне сделать нельзя. Обидно, но бесспорно. Я и капитал – понятия несовместимые.

О доме…

Мой дом – квартира в четыре комнаты на пятом этаже кирпичной «хрущевки», доставшаяся мне с братом от родителей. Точнее, так я считал раньше. Теперь все изменилось. Мой Дом сжался до двух комнат, в которых живу я, и в которых формально являюсь хозяином. Но в Доме есть люди, которые уверены, что даже на формальное владение я не имею права. Что, у таких, как я, не должно быть дома. А если дом и может быть, то наверняка не тот, в котором я живу. Хотя, если честно, мнение этих людей меня занимает очень мало. Тем более, что и сам Дом думает иначе.

А Дом думает. И не только думает, но помнит и даже общается. Не со всеми. Только с теми, кто готов его слышать. И с тех пор, как я это понял, Мой Дом вышел за границы комнат, квартиры, этажа, подъезда. Он стал моим от фундамента до крыши. Потому, что элемент не может не зависеть от целого, в котором он существует. Жизнь и смерть целого определяет жизнь и сметь его элементов. Те, кто не понимают этой простой истины, обречены на участие в бесконечном шоу неприятных сюрпризов.

О существе…

Это маленькое странное Существо поселилось в Моём Доме шесть лет назад.

Странное Существо – жена брата. Она умеет обаятельно чирикать, демонстрировать дружеское расположение, чуть картавя рассуждать о философии и педагогике – науках, которые заочно изучает в педагогическом колледже, и о которых имеет самое приблизительное представление.

Периодически жена брата перестает чирикать и картавить. Это означает, что наступает эпоха очередной квартирной катастрофы. Она мечется по общим территориям – кухне, ванной, коридору. Мечется без особого смысла, но с целью. Она ищет. Ищет бикфордов шнур, запал, дистанционный детонатор – словом то маленькое приспособление, с помощью которого можно запустить механизм глобального скандала. И здесь уже не важно: найдется ли повод или компоненты взрывного устройства будут иметь сугубо виртуальный характер, но теракт – подрыв грузовика немотивированной, сварливой злобы – состоится, как футбольный матч, при любой погоде.

Сценарий всегда один.

Увертюра: тихое бурчание себе под нос, пока еще не ясно к чему прицепиться.

Первое звучание лейтмотива: предмет недовольства обнаружен и обрел конкретные формы.

Разработка главной темы: Существо многократным повторением оттачивает формулировку. Бурчание постепенно переходит в заклинание, схожее по интонациям и эффекту с заклинаниями шаманов, главным образом тем, что от него существо впадает в состояние транса. Она (или уже оно) в этом состоянии не способна воспринимать доводы разума, факты, внятно сформулированные аргументы.

Побочная тема. Побочная тема – это мой Брат. По природе он носитель знаний и логики. По обязанностям добытчик и защитник. К природе шаман не вызывает. Природа шаману по барабану. Шаман апеллирует к обязанностям. Некоторое время в Брате природная логика борется с абсурдом шаманского заклинания, но вскоре выкидывает белый флаг. Логика – слабое оружие в схватке с тем, что логики не приемлет.

Выслушав в сто тридцать первый раз текст раздраженного монолога, Брат начинает его повторять вслед за злобным Существом. Сначала с некоторым сопротивлением, не особо веря в магию произносимых слов. Затем четко, но отстраненно, как у вымуштрованный солдат, печатающий на плаце шаг, но продумывающий план лихой самоволки. И, наконец, эта смесь из внушения и самовнушения вскипает искренними эмоциями. Побочная тема раздавлена, растоптана, побеждена и сможет обрести свои первоначальные черты только дни спустя. Тогда, когда Существо снова вернется в состояние мило картавящей птички.

Интересно, что в мгновенья попрания логики и смысла, на лице Брата проявляются те же черты, что и у супруги: кожа обвисает, становится рыхлой и исколотой точками пор, губы расплываются, теряют форму и превращаются в метательный снаряд для запуска в эфир абсурдных обвинений. Иногда мне кажется, что и вывернутая к кончику носа слезная железа – дефект, по семейным легендам, подаренный Существу конъюнктивитом, начинает во время скандала проявляться и у моего кровного родственника.

Таков причудливый юмор эволюции: мужчина – в теории символ силы и генератор идей – на самом деле только клочок фотобумаги, матрица, на которой отпечатываются черты, находящейся рядом женщины.

Что еще добавить к портрету Существа? До момента регистрации брака, птичка, занимаясь с Братом сексом, умела страстно стонать. Совершенно так, как стонут профессиональные актрисы в немецких порнофильмах. Но печать в паспорте отключила этот навык раз и навсегда.

Оно и правильно: зачем замужней женщине порно? Несолидно. Аморально. Бессмысленно.

Справедливости ради нужно сказать: странное Существо обладает и достоинствами. Оно неплохо рисует, любит что-то делать своими руками. И когда это «что-то» делается не в купе со множеством других дел, результат бывает весьма недурен. Беда в том, что сосредоточиться на чем-то одном, даже очень полезном и интересном, Существо категорически не желает. Поэтому в разных концах квартиры постоянно натыкаешься: то на брошенное ведро с грязной водой и понимаешь – здесь начинали мыть пол; то на мокрое белье, которое достали из стиральной машины, но развесить не успели; то на совок с горкой пыли, что означает, что где-то пол подметают. И он наверняка подметается, потому, что с кухни сочится черный дымок – признак еды, оставленной на включенной плите. А, значит, Существа рядом с кастрюлями нет, и оно, вполне вероятно, где-то честно воюет с пылью и мусором. Если, конечно, не болтает по телефону. Что тоже не исключено. Но самое неприятное, что черный дымок с кухни может быть отнесен на собственный склероз Существа, а может быть предъявлен обществу как акт злонамеренной диверсии, как поджег, организованный мной с целью погубить семью брата голодно смертью.

Супруга брата демонстративно религиозна. Вслед за ней в квартире поселились иконы, церковные календари и тихое бормотание молитвы. Но я вполне допускаю, что она просто хочет казаться набожной. Здесь разобрать очень не просто: когда Существо вживается в образ, отличить игру от жизни уже не может и оно само.

Существо очень любит лечить. С ее приходом травки и таблетки прочно вошли в семейный рацион. Она пьет и глотает сама, кормит природной и синтетической аптекой брата, пичкает очаровательно пятилетнего сынишку – плод тех ночей, когда она еще синтезировала трубные вопли страсти.

Некоторые ее зелья вполне невинны. Но есть в сборнике рецептов парочка с таким мерзким амбре, что вдохнув их аромат один раз, начинаешь мечтать о Великом посте, как о манне небесной. Потому, что затолкнуть в глотку хотя бы малый кусочек еды становится пыткой.

Ее первое шаманское шоу, адресованное мне, состоялось как раз на почве домашнего лекарства, точнее моего отношения к этому бесполезному занятию. Я категорически не приемлю таблетки и с настороженностью отношусь к отварам. Потому, что камень либо цел и здоров, либо его раскололи. А таблетками и настоями это не лечится.

Дело шло к весне. По мнению Минздрава надвигала эпидемия гриппа. Профилактически мероприятиям подверглось все население нашей квартиры. Один я с порога отмел любые попытки спасти меня от вируса. Скандал был грандиозный.

Меня обвинили в злостном распространении заразы, во внутрисемейном вредительстве, в несознательности и обывательской тупости.

В конечно итоге, естественно, грипп навестил всех. Он, по сути своей, демократ и не видит различий между мужчинами и женщинами, бедными и богатыми, продвинутыми в области медицинских познаний и тупорылыми неучам вроде меня. Грипп поставил печать «Проверено. Заражено!» на каждом жильце квартиры. Мной он брезговал долго, но, в конце концов, превозмогая чувство естественно неприязни вируса к камню, одарил и меня подъемом температуры и спадом энтузиазма. Правда, случилось это уже тогда, когда все прочие успели переболеть дважды, что по теории, говорят, невозможно.

И все равно, виноватым оказался именно я. «Ты всех заразил! Из-за тебя заболел ребенок!» Кстати, сынишка брата был единственным из святого семейства, кто на меня не орал и, как положено по эпидемиологическим нормам, отболел только раз.

Я долго не мог понять: как Существу удается сочетать набожность, знахарство и шаманство? И как на это совместительство смотрит Всевышний?

После долгих размышлений и наблюдений я понял: она привидение. А на поведение привидения Господь смотрит сквозь пальцы. Или вовсе его не замечает. И с тех пор, как я – камень стал видеть в супруге брата привидение, мне стало проще жить и избегать скандалов. Ведь скандал – это столкновение. А столкновение привидения с камнем – абсурд. Мы существуем параллельно и способны проходить друг сквозь друга без контакта. По крайней мере, так принято считать.

По этой технологии я спокойно живу последние три года.

Лето…

На кухню я пошел сполоснуть чашку. То есть, выполнить действие со всех точек зрения невинное, и даже, полезное. И чашку испачкал – тоже делом занимался. Готовил статью на сайт. В отличие от Дюма-отца, предпочитавшего работать за бокалом вина, я пишу за чашкой чая.

Здесь стоит пояснить, что камнем мне досталось быть по мироощущению, а по работе я редактор сайта телевизионной программы. Точнее: журналист, зам. главного редактор, верстальщик, модератор и в свободное от всего прочего время еще ежедневно отвечаю на два десятка звонков зрителей, фиксирую их в базе данных и пытаюсь по мере сил решать проблемы сограждан. А еще я менеджер по персоналу. На меня владельцы возложили почетную обязанность поиска журналистских талантов, готовых продавать свою музу за весьма скромное вознаграждение.

Впрочем, мне грех жаловаться. Автор программы, Светлана (она же главный редактор), тянет это воз практически в одиночку уже 14 лет. Делает шесть сюжетов еженедельно, не считая рекламных роликов, а попутно с фанатическим упорством спасет бабушек. Она верит, что ей это зачтется. И будь я Господом, зачел бы Светлане все ее каторжные труды на Страшном суде с оценкой «десять» по пятибалльной шкале. Но боюсь, что моего мнения на Страшном суде никто не спросит. Им и на грешной земле-то мало кто интересуется.

Например, я уверен, что в редакции должны пахать как минимум три-четыре журналиста. Не считая меня и Светы. Но у нас бизнес российский. Владелец убежден, что и так все отлично. Вполне достаточно двух девушек-стажеров, вчерашних студенток журфака. А за нашу работу он даже немножко переплачивает. Я не спорю, просто, в ответ, за свою зарплату чуть-чуть недорабатываю. То есть выполняю что положено, а не то, что требуется для успешного развития проекта. И мы вроде как квиты. Боевая ничья.

А вот на кухне боевой ничьей мне еще предстояло добиться.

Существо сидело за кухонным столом и, судя по отведенным в сторону глазам, находилось в переходной фазе между птичкой и шаманом. Выражение недовольства на некрасивом лице уже обосновалось прочно, но заклинаний еще слышно не было.

– Не спится? – поинтересовался я скорее для того, чтобы разрядить обстановку, чем из любопытства. Понятно, что камню все равно: спит приведение или нет.

Существо фыркнуло и дернуло подбородком.

Я вымыл чашку, поставил её в шкаф и, не дожидаясь внятной расшифровки фырканья вышел в коридор. Мне и так все было понятно. В квартире уже второй месяц жила другая Женщина. Моя. И не одна, а с дочкой. К сожалению, не моей. Пока существо рассматривало Мою Женщину как гостью, то есть, явление временное, оно с конкуренцией мирилось. Но гостевание затянулось, и появилось опасение, что это уже и не гостья, а вторая хозяйка. Конкурентка. Захватчица. Иначе говоря, все предпосылки для конфликта были налицо, оставалось найти повод, тему для шаманского заклинания.

На самом деле это хорошо, когда конфликту готовы обе стороны: и нападающая и обороняющаяся. Я, не торопясь (а куда спешить камню?), просчитал варианты развития событий и возможную силу квартиротрясения. По всему выходило, что ничего серьезного не будет. Время к полночи. Брат уже спит. Ему на работу к восьми. Плюс час на дорогу, плюс час на завтрак, умывание и штудирование прессы в туалете. То есть, подъем в шесть утра. Существо в такую рань еще спит. Значит, во времени и пространстве главная и побочная тема пересечься не могут. Жена же должна понимать, что муж не железный, что ему перед рабочим днем полагается выспаться. Раз так, Существо будить брата не станет. Конфликт без побочной темы не развивается. Это проверенно. Встретятся супруги завтра только после семи вечера. На такой срок никакого запала, никакого бикфордова шнура не хватит.

Иначе говоря, прогноз на катаклизмы вполне благоприятный, а вероятность глобальных проблем низка.

– Что смотрим? – заглядываю в комнату к моим дамам.

– Джетикс! – пищит Настя.

– Только самые глупые мультики ежедневно на канале «Джетикс»! – парадирую я в полголоса восторженно-бессмысленный тон рекламных анонсов детского канала. – Полный идиотизм двадцать четыре часа в сутки! Смотрите только на канале «Джетикс»!

– Самый дурацкий футбол только на канале «Спорт»! – немедленно реагирует ребенок.

Это у нас такая игра в анонсы. Мы оба относимся к взаимным нападкам с юмором и без обид. Мы друг друга понимаем. Камню с ребенком легко. И ребенок воспринимает камень естественно. Мы оба – часть природы. Простая, не перегруженная обязательствами и условностями.

Вот с Настиной мамой все гораздо сложнее. Женщине трудно с камнем, камню непонятно с Женщиной. Но только рядом с этими дамами я еще вспоминаю, что нахожусь в переходной фазе и пока не окаменел.

– Солнце, не пора ли детям спать? – это вопрос к мамочке.

– Нет! – пищит Настя – еще не кончилось!

– Давай-ка, быстро ложись. Где пульт? – редкий случай, когда Женщина поддерживает мои требования в полной мере, без ремарок, поправок, дополнений и противоречий.

– Ну, каникулы, же! – упорствует дитя.

– Все, выключай. Иди чистить зубы!

– Ну, вы же в отпуске!?

Я с удовольствием слушаю их препирательства. Я камень, я лежу на обочине жизни, в стороне от разборок и конфликтов. Я только запустил воспитательно-дисциплинарный механизм, но не на мои плечи легла ответственность принятия педагогических мер.

– Ладно, пять минут. – сдают позиции педагогические меры.

Но мне еще не верится, что так удачно начатая операция заканчивается полным фиаско. Я, если честно, рассчитывал, что дитя уснет раньше мамочки, а, значит, взрослые смогут провести часок-другой тет-а-тет. Пытаюсь выправить ситуацию:

– Завтра опять только к обеду подниметесь.

– Ну и что? – пищит Настя.

– Иди. Мы сами разберемся. – подводит черту Женщина.

Что здесь скажешь? Женщине трудно с камнем, камню непонятно с Женщиной. А в выигрыше ребенок…

***

Я был неправ. Мои расчеты выверенные логикой и разумом оказались так же далеки от истинного положения дел, как обычно неверны прогнозы синоптиков или аналитиков рынка.

Кстати, давно заметил, ни что так часто не подводит людей, как уверенность в торжестве разума и непогрешимости идей. Оказывается, камни на этом спотыкаются точно так же.

До глубокой ночи из спальни брата доносилось мерное побулькивание работающего грязевого гейзера, прерываемое извержениями истерических фонтанов едва сдерживаемых вскриков: «Отлично устроилась!», «Мне это надоело!!», «Почему ты мочишь?!». Существо не пожалело мужа. Существо шло к цели, не замечая препятствий, самым коротким и самым простым путем.

– Что там у них? – сквозь полудрему интересуется моя женщина.

– Утром узнаем, – успокаиваю я. Успокаиваю не женщину, а себя. И зря. Утром это уже был дуэт. Не выспавшийся, злой и агрессивный он поджидал меня с первым выступлением на традиционной концертной площадке – кухне. А где же еще? Обойти кухню невозможно. Имея такую сцену, филармонии приносили бы прибыль, сопоставимую с прибылью от наркобизнеса или торговли оружием.

Я шел варить кофе, а попал на поле брани. Супруги сидели за столом. По моим расчетам Брат должен был уже подходить к своему рабочему месту в противоположной части города, но почему-то сосредоточенно пил чай. Он смотрел строго перед собой: ни привычных новостей по телевизору, ни газеты на столе. Существо чай не пило. Существу было не до того. Оно готовилось к бою и в нетерпении ерзало, словно пыталось накрутить на обрюзгшие ягодицы, чехол кухонного диванчика.

– Доброе утро. – с самым безмятежным видом поздоровался я.

Брат буркнул нечто нечленораздельное, что можно было истолковать и как «привет!» и как «пошел…». Брат до сих пор не может понять, что я камень и мне одинаково безразличны: и подчеркнуто вежливое хамство, и разнузданная грубость. Это только звуки. Я их отражаю и эхом отправляю в пространство.

Существо понимает меня лучше. Ее слова всегда сведены к конкретным претензиям и требуют конкретного ответа.

– Я что, техничка, уборщица – грязь за всеми подтирать? – Существу настолько не терпится получить ответ, что оно вскакивает из-за стола и встает у меня на пути, воинственно уперев в свои пухленькие бочки маленькие злые кулаки.

Я церемонно делаю шаг в сторону, как в старинном бальном танце в три движения обхожу партнершу и оказываюсь к ней спиной к спине. Это супругу брата заводит еще больше. Наш танец продолжается. Существо делает резкий разворот и втыкается носом в мой позвоночник. Камню щекотно, но Существо готово взорваться от возмущения. Оно понимает: в каком смешном и глупом положении оказалось и от пережитого унижения на десяток секунд теряет способность говорить.

Я занимаюсь своими делами.

Темно-шоколадные зерна слой за слоем ложатся в чашу кофемолки. Мне нравится этот процесс. Я наблюдаю за ним и не реагирую на звуки у себя за спиной.

– У тебя спрашивают! – Брат подхватывает знамя скандала, на мгновенье выпавшее из ослабших рук супруги.

– Что? – поворачиваюсь к ним с намерением дойти до ближайшей розетки и превратить ароматные зерна в еще более ароматный порошок и буквально натыкаюсь на Существо.

– Я – техничка!!? – горячо выдыхает Приведение мне чуть выше солнечного сплетения.

Понятно, что фраза готовилась всю ночь, оттачивалась и доводилась до совершенства. Именной ей была предоставлена честь начать процедуру аутодафе. Но выдавленные, сквозь влажные от слюней губы мне в футболку слова, сразу потеряли весь, заложенный в них пафос и трагизм и приобрели характер более присущий гротесковому юмору комиксов.

– Не знаю. Загляни в трудовую книжку. Там должно быть написано. – и снова в три движения оставляю Существо за спиной.

Вообще-то, последнее место работы невестки – нянечка в детском саду. По сути, действительно техничка.

Пауза – десять секунд тишины. Противоположная сторона обдумывает: воспринять ли мои слова как прямой вызов и реагировать на них или придерживаться первоначального плана боевых действий. Пользуясь замешательством, успеваю дойти до розетки и подразнить мотор кофемолки близостью с электрическим потоком.

Наконец, Существо прорывает.

– Раньше за тобой убирала, а теперь за всеми твоими нахлебниками?!

– Чего молчишь? – подгоняет Брат.

А чего говорить? На собственной территории я убираю сам. Немытая посуда в мойке по полдня валяется у них. Я свою мою сразу. Принцип: испачкал – почистил, значительно упрощает жизнь в коммуналках. А наш дом – типичная коммуналка на две семьи.

– А конкретнее? – уточняю как можно более миролюбиво.

– Конкретнее? Всю кухню засрали! На скатерти помойка. Еле оттерла!

Теперь понятно: точка невозврата пройдена, послы отозваны, война объявлена. Жестоких оборонительных боев избежать не удастся. Тем более, что со скатертью действительно проблемы. Вчера ужинали окрошкой. А мелко порубленная зелень, особенно укроп, липнет ко всему не хуже, чем репей к штанам или декоративные магнитики к холодильникам. Стол после еды я вытирал лично. На три зараза. Но полностью искоренить приросшую к синтетике траву не удалось. Ей по технологии нужно дать время, чтобы подсохла до состояния сена, а уже потом увядшая зелень легко слетает с поверхности по мановению сухой тряпки.

– Стол я вытирал.

– Да хватит врать и оправдываться! Ты живешь за наш счет, а теперь еще этих притащил!!

От такой наглости даже камень растеряется. Бюджеты у меня и Брата разделились с тех пор, как птичка-шаман впорхнула в наше семейное гнездо. Бывало, что мы друг у друга перехватывали по мелочи до зарплаты, но чтобы жить за чужой счет – это что-то свежее и оригинальное. До такой глупости Существо прежде не доходило. Я чувствую, что с каждым новым обвинением все хуже превращаю звуки слов в эхо. Слова пробивают кристаллическую решетку поверхностного слоя, копятся внутри меня, собираются в сгусток энергии, и начинают плавить камень в лаву.

Сразу скажу: на мой взгляд, скандалы неприятны, но полезны. Только во время скандала человек проявляет себя полностью. Таким, какой он есть на самом деле. Таким, каким родился и вырос. Скандал раздевает человека донага, сдирает с него все наносное и показушное, надетое специально для выхода на люди.

Очень немногие обладают даром и во время скандала оставаться «в роли». Это гении. Они наперечет. Участь остальных – публичный моральный стриптиз.

Мнимые пацифисты и борцы против смертной казни, декларирующие человеческую жизнь высшей ценностью, хватаются за ножи и топоры. Не факт, что они согреют холодное оружие горячей кровью оппонента, для этого нужна смелость, но будут сжимать рукояти до белых костяшек на пальцах рук и судороги челюстных мышц.

Дураки, научившиеся вовремя поддакивать и выносить в народ умную мину, обязательно сорвутся и обнаружат свою беспредельную глупость. На уровне аргументов, слов и междометий.

Мнимые интеллигенты, завсегдатаи филармонии и театральных премьер, знающие назубок имена модных авторов и фамилии классиков от Сафокла до Евтушенко, непременно собьются на площадную брань и базарные разборки.

Даже камень во время скандала теряет природный дар отстраненности, вступает в бессмысленные дискуссии и рвется к победе, хотя отчетливо понимает что победа того не стоит.

Компьютерная томография скандала дает точный диагноз: кто перед тобой и кто ты сам. И я понимаю, что еще не стал дорожным булыжником.

– Отлично. Ты меня содержишь? – чувствую, что лава прорвалась наружу и я не в силах ее остановить, – Две трети квартплаты плачу я, а три четверти начислений приходится на вас. И ты меня содержишь?

– Сказал бы, и мы платили больше! – вмешивается Брат.

– А почему я должен говорить?

– А почему мы должны знать? – как ни странно, но довод Существа логичен, хотя в этом состоянии у супруги брата редко присутствует разумное начало.

– Ладно! А когда я полгода сидел без зарплаты? Вы об этом знали! Но даже не подумали поинтересоваться: откуда берутся деньги за квартиру! Тогда вы не давали вообще ни копейки. Кто за чей счет жил?

– Ты!!! – здесь Существо привычно подменяет логику истерикой, – Ты у нас деньги взял и делал себе ремонт. А мы чуть не умерли от голода!

Я понимаю, что Существо несет. Ее последний аргумент даже у Брата вызывает растерянность. По лицу видно, как он пытается вспомнить нечто подобное, но не находит в семейных летописях ни единого документального подтверждения.

Чтобы занять себя чем-то осмысленным, Брат берет нож и начинает резать хлеб. В этом действии нет надобности: семейка уже позавтракала. Он так пытается вернуть себя в реальный мир, в котором можно опереться на существующие действия и предметы, а не плутать в неожиданных фантазиях и ассоциациях сумасшедшей супруги. Все же по природе Брат носитель знаний и логики.

Гляжу на ровные ломтики, отделяющиеся от батона, и чувствую, как лава во мне застывает. Остается только ощущение грязи. Будто я, камень, шлепнулся в лужу с навозом. Можно, конечно, говорить, что не я причина вони, а навоз, но кому от этого легче?

– Разве такое было? – обращаюсь к Брату. Он молча режет ломоть за ломтем.

– Было! – встревает Существо, – А твоя вчера бросила на столе кастрюлю!

– Но кастрюля же чистая… – в коридоре за холодильниками стоит «моя». Белая футболка с линялым сиреневым цветком на груди, светлое трико, растерянное лицо. Длинные загорелые пальцы растворились в шоколадном рисунке на пластике стеновых панелей, словно ее руки вошли в стену и остались там. Может она тоже уже приведение?

– Хоть какая. На место надо ставить!

– Но вы же сами говорили: «Оставь на столе, я уберу».

– А я не нанималась!

– Ну, ты, милочка, даешь, – уже совершенно спокойно говорю я.

– Она тебе не «милочка»!!! – срывается Брат. Нож в его побелевшей руке дрожит мелко и часто, как пневматический молоток у дорожного рабочего. Живо представляю, как острое лезвие, а ножи Брат точить умеет исключительно хорошо, с хрустом входит в мое мясо, вырывает из тела фонтан крови и снова погружается в меня до тех пор, пока я ни развалюсь на ровные тонкие ломтики. А на завтра в криминальной хронике появится сообщение «Гражданская война в Сибири. Трезвый брат убил брата из-за укропа на скатерти и чистой кастрюли на столе!». Редакторы новостей буду долбиться райотдел полиции в поисках оперативной съемки задержания и горестно вздыхать, что на нашей кухне не было камеры наблюдения, и никто не додумался снять момент убийства на сотовый телефон.

Ну, нет, такого удовольствия я коллегам не доставлю.

– Хорошо. Она не мне, она тебе милочка. Только нож положи.

Брат смотрит на наточенное лезвие, и, немного помедлив, кладет оружие в хлебные крошки на разделочной доске.

– И запомни: твоей прошмандовке и ее ублюдочной дочке квартиру у меня не отнять! – торжествующе орёт Существо.

– Они пытались что-то отнять? – я уже совсем спокоен. Страхи Существа напрасны. Моя Женщина не связывает свои планы со мной. А Насте и в голову не может придти идея захвата чьей-то квартиры. В этом возрасте снятся дворцы, а не комнаты в коммуналке.

– Слышала? Обломись!!! – невестка пытается себя завести собственным криком, но что-то ломается в механизме, какая-то шестеренка выходит из строя и скандал, так весело набиравший обороты, вдруг заглох, как машина с пустым баком.

– Кофе сделаешь? – Моя Женщина, не дожидаясь ответа, разворачивается и уходит в комнату.

– Я узнавал: ты их у нас прописать не сможешь, – брат говорит, тихо, почти извиняясь. – Они по нормативам не проходят.

– У вас, ребят, конкретно крыша съехала… – уже вполне остыв, подвожу резюме.

– Зато она у тебя ангел. – уже без напора парирует Брат, кивая в спину Моей Женщине.

– Она – нет. Ну, а кто здесь ангел?

– Я! – молчавший весь скандал племянник, смотрит из под золотистых кудряшек голубыми глазами. Иногда его ангелочком называют. Но сейчас он действительно ангел. Ангел мира.

Весна…

А вот моя Женщина не ангел. Моя Женщина наркоманка. Худшая из наркоманок. Потому, что Героин любит больше, чем меня. И потому, что искренне пытается его бросить. А меня не любит. Но и расставаться со мной не хочет. В этой ситуации и я ее бросить не могу. Толи камень у нее на шее, толи она на шее у камня.

Еще недавно, весной, моя Женщина была похожа на изможденную голодом и загнанную охотниками волчицу. Она металась по городу по каким-то неясным делам. Взгляд ее, то тусклый, то горящий нездоровым блеском, был тревожен и отрешен.

Она подходила ко мне и говорила: «В школе опять вывесили списки. Снова должна тысячу рублей. Нет, нужно идти и оформлять льготы. Все-таки, я мать одиночка. Только времени нет…»

– Да брось ты… На государство надеяться… Пока бумажки соберешь, пока решение примут Настя школу закончит. Дам я денег.

Она мое «дам» никак не комментировала. Она рассказывала о жизни.

– Представляешь: на родительском комитете решили выпускной отмечать в кафе. Им хорошо. Они – богатые. А я как?

– Какой выпускной, – удивляюсь я, – Настя же в первом классе?

– Говорят, что детям праздник нужен. А мне опять деньги искать…

– Сколько?

– Полторы тысячи. И еще пятьсот в театр. На костюм.

Настя звезда. На сцене с детского сада. Поет, танцует, декламирует.

– Ладно, решим. – и я понимал, что снова не смогу досрочно закрыть давний банковский кредит.

Она никогда ничего не просила. Она говорила. Я слушал и открывал кошелек. Потому, что у любимой женщины проблемы, то мужчина обязан их решать.

О наркотиках я догадывался. Но догадка, не подтвержденная фактами, всегда похожа на оскорбление. Невозможно сказать: «Женщина, ты наркоманка!», если не поймал ее со шприцом в вене. Она скажет: «А ты идиот!» и будет права. И я помогал молча. И не пытался ловить. Унизительно это как-то: следить, подглядывать, вычислять противоречия в словах, фразах и поступках.

А потом все обрушилось. Как-то сразу, в один день. И едва не стоило ей и мне работы.

Моя женщина заняла денег у клиента. Немного, две тысячи. Но не отдавала несколько месяцев. Клиент возмутился. Потребовали объяснений. Сначала у нее. Потом у руководства. А что руководство могло объяснить?

Моя Женщина исправно выполняла план и вносила солидную лепту в пополнение бюджета компании.

Да, с нового года действовала неудачная система оплаты труда. Все менеджеры получали поровну, хотя моя Женщина приносила больше, чем остальные вместе взятые. Денег ей, естественно, не хватало. А когда денег не хватает – их занимают. Это нормально. Но только не у клиента! Заем у клиент – это табу. Клиент – это святое. Деньги клиента принадлежат исключительно компании и никому более. Даже если эти деньги не имеют никакого отношения к рекламному бюджету клиента. Того самого бюджета, за счет которого живет программа, сайт, руководство, бухгалтерия…

Из директорского кабинета Моя Женщина шла c с глазами тяжелыми от непролитых слез. Тяжелыми, как беременная дождем июньская туча, безуспешно отрывающая свое черно-серое брюхо от шершавого магнита земли. Глядишь на нее и понимаешь: все усилия тщетны. Еще одно касание и беременность разрешится ливнем.

– Пойдем, покурим? – Моя Женщина пытается улыбнуться, но я вижу – мы выйдем на лестницу, и натянутую улыбку сменят неподдельные слезы.

Вообще, моя Женщина не плачет при чужих. Она и при мне-то редко плачет. От того я себя чувствую тоже немного чужим.

Бесконечный ряд ступенек, низвергающийся в бездну с тринадцатого этажа, создает иллюзию полного одиночества.

– За что? – тихо всхлипывает моя Женщина и торопливо щелкает зажигалкой. – Я что-то у них украла?

– Так, успокойся. Что произошло? – в подобных ситуациях я всегда чувствую себя идиотом. Мне ясно, что с первой слезы мы начинаем двигаться по расходящимся дорогам. Я пытаюсь понять: в чем причина ее трагедии. Но моя Женщина не ищет понимания. Она не хочет ничего объяснять. Ей нужно только сочувствие

– Они три месяца обещают начать нормально платить. Я же надеюсь. Я отдам деньги. Как только оплатят – сразу отдам.

– Ты взяла деньги клиента? – Напрягаюсь я.

– Да.. Нет.. Дурак!

Удивительная способность вместить в три слова ответ, историю и диагноз.

– Ладно, я дурак. Но ты расскажи…

– Зачем? Тебе это зачем!?

– Затем, – я понимаю, что перехожу на ее язык, в котором слова не несут смысла, а лишь скрывают его, язык, которым я владею не лучше, чем китайским, а, значит, ни понять, ни сказать ничего не смогу.

– Так, все. – Я пытаюсь обнять ее.

– Отпусти, дай докурю. – Она все время боится, что в редакции узнают о наших отношениях. Как будто они для кого-то тайна.

– Ладно, – соглашаюсь я. В этом состоянии с Моей Женщиной спорить бесполезно. Она не скандалит, не орет. Она бродит где-то внутри себя по лабиринтам страхов, за вязкой броней отстраненности. Пробиться к ней невозможно. Нужно просто дождаться того момента, когда лабиринт ее отпустит и она выйдет ко мне. – Давай. Я буду говорить, а ты меня поправишь, если ошибусь.

Она молчит, я продолжаю.

– Ты заняла деньги у клиента, а отдать пока не можешь?

– Он не клиент. Знакомый. То есть…, мы вместе учились…

– Сколько?

– Две тысячи.

– Хорошо. А как начальство узнало?

– Он позвонил.

– Почему мне не сказала?

– Ты и так постоянно помогаешь…

– Атас! – тяжело вздыхаю я. Не понимаю этой тактики: загнать себя в угол с тем, чтобы все равно вернуться к единственно возможному решению. Лезу в карман, достаю деньги. Прикидываю: до зарплаты еще неделя, но если не задержат, то дожить хватит. – Держи. Отпрашивайся, езжай сейчас и отдай, чтобы снять все вопросы. И пусть больше не звонит.

Она не берет деньги. Указывает глазами на подоконник:

– Положи. Вечером из рук в руки – плохая примета.

Покорно кладу деньги на белый пластик. У моей женщины тысяча примет, как не стать бедной и быть богатой. Она всем приметам следует неукоснительно. Только деньги с ней роман не крутят. Наверное, они не верят в приметы?

– Спасибо. – Ее длинные, нервные пальцы бережно сворачивают две тысячи и опускают в карман джинсов. Немного подумав, она торопливо целует меня в щеку.

– Пошли? – Докуренная почти до фильтра сигарета одинокой красной звездой летит в урну. Я загадываю желание: «Чтобы все закончилось хорошо…»

Беру ее за плечи, разворачиваю к себе лицом и гляжу в глаза. В них нет слез. Они сухие и сосредоточенные. Летний дождь не состоялся. Так и у Природы случается: туча проползает брюхом по земле, оставляет десяток тяжело шлепающих в пыль капель и уходит восвояси.

– Что?

– Ничего…

Я иду на рабочее место и пытаюсь дописать материал о проворовавшемся председателе ЖСК.

Через час сотовый Моей Женщины перестает отвечать. Меня охватывает пустота и беспокойство. Я понимаю – Моя Женщина снова провалилась в какую-то дыру во времени и пространстве. Провалилась и не ясно: вернется из нее или нет? А если вернется, то когда? Еще через тридцать минут в редакцию заглядывает Вера, наш Директор.

– Здравствуйте – Это «здравствуйте» вовсе не значит, что она кого-то в редакции сегодня не видела. У Директора фишка такая: здороваться по сорок раз на дню. Помесь склероза и гипертрофированной вежливости. – Николай Валерьевич, вы не знаете где Петрова?

– Поехала к клиенту отдавать деньги.

– Не доехала. (пауза) И пропала. (пауза) Как вы это можете объяснить?

Черные, диковатые глаза Директора пытаются просканировать мой мозг. Это ее любимый фокус: уставиться в глаза подчиненного и ждать, пока он не опустит свой взгляд. Уже и не знаю, кем она себя в этот момент ощущает: удавом или парой вороненых кольтов. Только мне все равно. Я камень. А камню, что удав, что пуля. Мной проще подавиться, чем меня проглотить.

Вообще у нас с Директором отношения нетипичные. Она меня побаивается, я ее недолюбливаю. За комсомольский энтузиазм и шаблонно ВЛКСМоское неумение работать: «Хоп, хоп, ребятки, навались, а ну-ка, давай. Мы сейчас всех победим!». А на что навались и кого победим – потом разберемся.

В редакции её не любят все. За глаза зовут просто Верой, хотя в нее не верит ни кто. Но если мама с папой так назвали, значит, на что-то надеялись.

– Никак. Как можно объяснить, что солнце встает на востоке и садится на западе? Это от меня не зависит. Спросите у солнца.

– Хорошо. Я разберусь. – Директор и сама не знает: угрожает она или пытается помириться.

Лето…

– Давай искать квартиру. Не хочу жить в общежитии. – Моя Женщина полулежит в кресле на балконе. Она уже остыла от скандала до такой степени, что готова подогреть себя под лучами солнца.

– Давай. – эта тема последнюю неделю звучит с периодичностью один раз в четыре часа. Я не считаю Мой Дом общежитием. Здесь все трещинки на потолке знакомы. Они неоднократно заделывались во время многочисленных ремонтов, но всякий раз возвращались в том же виде и на том же месте. Иногда мне кажется, что за те тридцать лет, что я прожил в этих стенах, мы сроднились. Я привык к ним, они – ко мне. Они маскируются слоями новой краски, кремами шпатлевки, урбанистическим макияжем пыли и копоти. Я меняю одежду, теряю волосы и вообще неспешно старею, но, несмотря на постоянные изменения, мы находим друг друга и узнаем, чтобы с нами не происходило. Я не хочу уезжать из этого дома. Именно поэтому не спорю. Согласитесь: искать квартиру и уехать – разные действия. Искать – это процесс, при умном подходе способный занять годы. Переезд – конкретное действие в конкретные сроки.

– Давай, – еще раз повторяю я и сразу меню тему, – Слушай, девушка, а ты не пробовала загорать на пляже?

– Сначала нужно загореть, а потом на пляж.

– Угу.

– Что, угу? – она лежит с закрытыми глазами. Утренний, но уже жаркий ветер, скользит по ее нежной коже. Я завидую ветру: мне Женщина может сказать «да», а может бросить: «Отстань». Ветер делает с ней все, что хочет. Одинокий, не выбритый волосок, выглядывает из под узкого треугольника плавок. Я присаживаюсь перед Женщиной на корточки и начинаю гладить ее подтянутые упругие бедра.

– Я не говорил, что ты переворачиваешь мои представления о жизни?

Моя женщин не ввязывается в философские споры, не поддается на провокации. Она ждет. А может быть дремлет.

– Всегда считал, что люди идут на пляж загорать.

Она открывает глаза. Черные зрачки в обрамлении изумрудной радужки чуть светятся мягкой иронией. Но в голосе звучит раздражение:

– Все вокруг черные, а я приду вот такая и буду на пляже одна белая. – Моя Женщина становится чужой. Она небрежно отталкивает мои руки, – Солнце заслоняешь.

– Партия проиграна!

– Ты о чем? – теперь и в глубине зрачков появляется тень недовольства.

– Белая королева в окружении черных фигур. Партия проиграна…

– Дурак.

– Хорошо, пойдем на пляж в Рощу. Там никого знакомых нет, а что думают чужие – какая разница.

– Разговаривай с ребенком.

– Как прикажете, королева, – выдвигаюсь с балкона спиной вперед, дверь с легким стуком поддается давлению пятой точки. Моя женщина закрывает глаза и отдается горячим ласкам ветра.

– Эй, красотка, пойдем на пляж?

– Нет! – Настя сидит на диване, разговаривать ей некогда: она спасает мир вместе с ленивой, бестолковой и гламурной Стеллой.

– Наська, – встаю между ней и телевизором. – пляж, шашлык, река!

Ребенок наклоняет голову, пытаясь на практике применить принцип дифракции волн. Но такое крупное препятствие, как я волны в видимом диапазоне обойти не могут. Настя быстро перемещается в правый угол дивана.

– Анастасия! Ку-ку, я здесь!! – начинаю размахивать руками, изображая помесь вентилятора с большой нелепой птицей. В отличие от мамы, Настя не раздражается. По ее губам пробегает легкая улыбка, в глазах зажигаются веселые искорки. Ребенок готов поддержать игру, но большой, мерцающий яркими вспышками глаз телевизора не отпускает.

– Дай досмотреть!!!

– Наська, лето коротко, а Винкс бесконечен. Продолжение я тебе по дороге расскажу.

– А ты смотрел? – ребенок переключается с телевизора на меня. Это победа.

– За кого ты меня принимаешь?

– Если не смотрел – как же расскажешь?

– Очень просто: наши победят! – кнопкой «питание» на пульте я закрепляю успех. Телевизор зло сужает зрачок в яркую вертикальную линию, гаснет и умолкает.

– А матрас возьмем?

– Куда же мы денемся?

Этот воняющий химией муляж огромной порции мороженного Настя выиграла в прошлом году. С тех пор каждый выезд на реку для меня превращается в упражнения на укрепление мышц и увеличение жизненного объема легких. Первые двадцать минут пребывания на пляже я, посиневшими от напряжения губами, делаю матрасу искусственное дыхание. Делаю до тех пор, пока в нем не просыпается способность самостоятельно держать наплаву. Главная отличительная черта этого тренажера заключается в сексуальной ненасытности: без моих губ он неспособен прожить и получаса. Процедуру искусственного дыхания приходится повторять за день раз десять.

За полчаса до ухода в матрасе-извращенце просыпаются мазохистские наклонности. Он категорически не желает выпускать из своего вонючего тела воздух, с которым так легко расстается наплаву. Мне приходится его скручивать, сдавливать, тискать изо всех сил, одновременно массируя сосок, который хлюпая и давясь, сражается за каждый кубический миллиметр внутреннего объема.

Я чувствую себя стриптизером-извращенцем. Приблизительно так же меня воспринимает пляжная общественность.

Я не жалуюсь. Я борюсь. Таковы принципы жизни: женщины создают трудности, мужчины их должны преодолевать. Впрочем, женщины наверняка уверены, что главная причина проблем – мужчины, а главные специалисты в преодолении сложностей – представительницы слабого пола.

Весна

– Добрый день. Майор Федотов.

– Старший оперуполномоченный Уткин.

Офицеры мнутся на пороге редакции, не скрывая любопытства, вглядываются в лица, пытаясь найти те, которые уже видели на телевизионном экране.

Редакция оценивает гостей. Никогда не знаешь, чего принесут полицейские: сюжет или проблемы.

Я вижу, как Моя Женщина опускает голову и прячет лицо за монитор компьютера.

– Здравствуйте. Что вы хотели? – Марина задет вопрос не из любопытства, а по обязанности. Она сегодня дежурный журналист. Два года назад я долго сомневался: принимать ее на работу или отдать предпочтение другому соискателю. Нет, по профессии к ней не возникло никаких претензий. Она сразу подготовила пару приличных статей на сайт и быстро разобралась со спецификой передачи. Но постоянное нахождение в офисе ее, очевидно, тяготило, а подчиняться даже таком авторитету, как Света, Маринка не считала нужным. В первый же день работы юная пятикурсница журфака повздорила с маститой телевизионной звездой. На следующее утро Света позвала меня в монтажку и шепотом, чтобы не было слышно в офисе, предложила:

– Николай Валерьевич, вот эту темненькую и вредную, как её?

– Марину?

– Да. Давайте возьмем. Из нее толк будет. А вы как считаете?

Я согласился.

Так темненькая и вредная стала спасать бабушек и мочить «па-адонков» – отрицательных героев наших сюжетов по терминологии Светы.

Светленькая, интеллигентная и ответственная Ксюша понравилась сразу. Но ей пришлось значительно сложнее. Ксюша так вежливо общалась с «па-адоками», что регулярно нарывалась на выговоры начальства: «Ксения, с крысами нельзя разговаривать на «будьте любезны! Они от такого обращения начинают думать, что им все можно!»

– Извините, но крысы не могут думать. – вежливо, но твердо возражала Ксюша.

Через год без обеих трудно было представить себе работу редакции.

– Нам бы Светлану Михайловну, – Уткин попытался заглянуть за монитор, которым прикрывалась Моя Женщина.

– Её нет, – более подробные пояснения Марине не позволил дать телефон.

– Она воюет. – вмешался я.

– Что, командировка в Чечню? – сообразил опер Уткин.

– Нет. Местных подонков мочит. А что вам нужно?

– Вот у него, – Уткин ткнул пальцем в майора, – Окна пластиковые.

– И?

– Давай, говори сам. – Уткин подтолкнул приятеля в спину.

– Ну, че. Позвонил по объявлению, приехал парень. Замерил. Взял задаток и, – … майор задумался, подыскивая подходящую формулировку.

– И исчез, – помог я.

– Точно. Телефон не отвечает. А потом в управу человек пять терпил обратилось. С той же историей.

– И вы его нашли?

– Нет. Нашли вы. На прошлой неделе показали, там, где Светлана Михайловна его к себе домой вызвала.

– Был такой сюжет. Молодой человек сильно удивился. Сначала пластиковым окнам в квартире, а потом телевизионной камере.

– Нам бы его адресок, если есть… Мы бы его тряханули!

– Помогите полиции, а то ей преступников ловить некогда? – Прикрыв телефонную трубку рукой Марина, не скрывая иронии, смотрит на майора. Она не любит полицию, как и любые иные органы власти. В душе Маринка, несомненно, анархистка.

– Мы преступников ловим. И раскрываемость у нас на уровне. Но и на помощь гражданских рассчитываем. А если будете спасать мошенников, то можем и официально обратиться! – возбудился Уткин, почувствовав настроение Марины.

– Если будете угрожать, то можете даже не обращаться. Это я вам как зам. главного редактора говорю, – меня наезды силовиков раздражают не меньше чем Марину. – Хотя паспортные данные мошенника, мы, в отличие от вас зафиксировали.

– Кто угрожает? – майор быстро оценил негативные последствия конфликта. – Мы просим.

– Вы нам даете телефоны терпил и видеоматериалы задержания. Мы даем адрес. – я понимаю, что только на таких условиях Света согласилась бы на обмен.

– Так не положено. Пишите запрос в пресс-службу. Там рассмотрят. – упирается Уткин.

– Нет проблем. Пишите заявление на имя главного редактора. Рассмотрим.

– Да брось ты Вася, договоримся без формальностей, – сдается майор Федотов. – Ведь договоримся?

– А то, – соглашаюсь я, ощущая, что свой долг перед Светой выполнил на 150%.

И Света думала так. Только менты нас кинули. Адресов не дали, мошенника тряханули и отпустили. Зачем им мошенник, если деньги вернулись в кошелек? Уткин и Федотов были уверены, что больше с нами не столкнуться, а, значит, никаких обязательств перед нами не имеют. Я тоже думал, что больше их не увижу. Ошибались мы все.

Лето

Всего через три часа мы оказываемся на улице. Солнце по-прежнему печет, но, не сияя в выгоревшей голубизне неба, а прожигая дыры в надвигающихся полчищах облаков. Ветер, внезапными порывами, проносится над раскаленным асфальтом тротуара, панибратски хватая по пути тополя за раскинутые лапы ветвей. Деревья отвечают недовольным шелестом, переходящим в гудение и отчаянно отмахиваются от назойливого ветра.

– Ну, все, загорели! – констатирует моя Женщина.

– Я не хочу на пляж! – Настя все еще надеется вернуться к телевизору. – Сейчас гроза будет!

Камень грозы не боится, а потому я, молча, поворачиваюсь к Женщине. Что бы ни решил камень, будет так, как решит Женщина. И я жду решения. Но короткий джинсовый сарафан продолжает ритмично покачиваться в такт шагам, длинные ноги в голубых шлепанцах несут Женщину вперед. Она не готова менять свои планы. Где-то вдали начинает глухо погрохатывать гром.

– Ну, мама!

– Иди, не ной.

– Не кричи на меня! Ты меня не любишь! – Настя останавливается и поворачивается спиной к уходящей Женщине, ко мне, зависшему в пространстве где-то между мамой и дочкой.

Они  друг без друга жить не могут, но иногда схлестываются жестко, до крика, до слез. Кажется, еще мгновенье и их раскидает навсегда  так далеко, что они уже не смогут найти дорогу друг к другу. Но мгновенье не превращается в пропасть разрыва. Я не успеваю вмешаться, а Женщина уже обнимает Настю. Они вместе хлюпают носами. Мама шепчет на ухо дочери что-то нежное, магическое, действующее безотказно, как транквилизаторы.

Я подхожу к ним. Женщина не видит меня, но чувствует мое приближение и, не оборачиваясь, говорит: «Отойди. Не мешай!». Голос жесткий: в нем неприязнь и раздражение. Как будто я причина ее ссоры с дочерью.

Было время, когда такие слова резали меня, как циркулярная пила, вскрывая ребра, легкие, взрывая в пену кровь в сердце. Но я очень быстро каменею. Теперь уже не переживаю, не обижаюсь, разворачиваюсь и иду вперед

Я изучил свою Женщину. Она пройдет еще как минимум полквартала. До подвальчика, где в царстве вечной прохлады стоят кеги с пивом, а на витрине ровными рядами, словно на военном параде красуется вяленная, копчена, соленая рыба. Пиво и рыба ее слабость. Я ее спонсор, то есть, главный специалист по слабостям.

– Ты куда?

Я оглядываюсь на голос. Мимо с шелестом и хлопками пролетает стая сумасшедших, грязных полиэтиленовых пакетов. Они гонятся за взметающимся в небо столбом пыли, догоняют его и, погрузившись в серый туман, исчезают где-то в облаках.

– Туда, – машу неопределенно в сторону темного горизонта. Ветер давит на висящую за спиной, разбухшую от матраса и полотенец спортивную сумку, разворачивает и толкает меня вперед. Я подчиняюсь попутному ветру: зачем спорить с тем, что помогает?

В тесном подвальчике вечный аншлаг. Полтора десятка покупателей роятся в маленьком зальчике, пытаясь изобразить подобие очереди. Трое продавцов энергично насаживают пустые пластиковые бутылки на металлические крючки кранов, наглядно демонстрируя справедливость утверждения, что природа не терпит пустоты. Литровки, полуторки, двушки неспешно тяжелеют, меняя цвет. Золотисто-желтые, светло-коричневые, темные, почти черные и даже ядовито-зеленые гигантские ягоды вызревают прямо на глазах страждущей публики.

– Все заказали? – кричит из-за прилавка бодрая тетка, обернутая в синий с белыми рюшечками фартук.

– Ты будешь? – Моя Женщина горячо дышит мне в шею.

– Нет. Не хочу. – Я не любитель пива.

– Полтора литра крюгера, классики – Подводит итог короткой дискуссии моя Женщина.

– А мне? – возмущается Настя

– И литр лимонада, – дополняет заказ Женщина.

Белые рюшечки стремительно разворачиваются, выхватывают из неоткуда сверкающую пустую полторашку и с щелчком нанизывает ее на никелированный крюк крана.

– Ш-ш-ш-хе-е-е! – труба выплевывает струю пива и бутылка покрывается матовым налетом испарины. В жару нет лучшей рекламы, чем матовая пленка влаги на бутылке холодного пива. Я внезапно чувствую сухость во рту и, подчиняясь спонтанному приступу жажды, говорю: «Литр чешского, нефильтрованного».

Моя Женщина смотрит на меня удивленно, но одобрительно.

– Давай еще возьмем рыбное ассорти? – предлагает она.

– Давай.

– А мне кальмаров. – Пищит Наська.

– А тебе кальмаров, – соглашаюсь я, хотя с трудом представляю себе: как можно запивать соленых кальмаров приторно сладким лимонадом. Но, как говориться, о вкусах не спорят.

На выходе из подвальчика нас поджидало солнце. Пока мы покупали пиво, оно бесследно испарило целое поле туч и торжествующе жгло по коже, словно подбадривая: «На пляж, ребята, на пляж!»

Наська первая отозвалась на зов природы.

– Поехали купаться!

– А как же гроза? – вяло возразила моя Женщина. Она уже настроилась пить пиво в кресле на балконе.

– Ну, мам, давай на пляж!

– Поехали. Будет дождь – вернемся домой. – Поддержал я Настю.

– Как хотите… Помоги, – Женщина сует мне в руки бутылку. Я с щелчком поворачиваю пробку. «Ф-ф-ф-ф» – сквозь резьбу поприветствует нас пиво. Нежно белая пена закудрявилась, пробираясь к горлышку. Моя Женщина сделала два сладких глотка, закрутила крышку и аккуратно уложила бутылку в сумку.

– Я готова, поехали.

Девчонки весело потопали на остановку. Следом потянулось вьючное животное с пивом, лимонадом, матрасом, полотенцами и стойким ощущением, что транспортировка тяжестей не то, для чего его создала природа. Впрочем, так, наверное, рассуждают все вьючные животные от ослов до биндюжников.

Весна…

Тогда весной, когда директор вышла из редакции, я все же взялся за телефонную трубку. Взялся, хотя был уверен, что нарвусь на привычное: «Ты за мной следишь?».

На звонки с офисного телефона отзывались только длинные, тягучие гудки. Моя Женщина не отвечала. Я вышел на лестницу и набрал с сотового. Четвертая или пятая попытка увенчалась успехом.

– Они меня заперли!!! – я слушал ее всхлипывания и чувствовал, как ощущение неопределенности и беспокойства вытекает из меня, как вода из дырявого ведра. Я еще не понимал: что за приключение Моя Женщина нашла сегодня, чем оно грозит и как ее спасать, но важно было другое – она жива. Воронка времени не засосала ее навсегда, а покрутив, выкинула в реальный мир.

– Ты где?

– У клиентов.

– У каких клиентов?

– Оконщики. Напротив дворца спорта. Они меня заперли!

– Так, спокойно. Кто запер?

– Я зашла в туалет. Они закрыли офисы и ушли.

– А ты чего ждешь?

– Здесь решетка. Я не могу открыть.

– Сейчас приеду.

– Не надо. Дежурный на втором этаже уже позвонил в охрану.

– Ладно. Разберемся.

На часах начало восьмого. Рабочий день окончен. В редакции меня не держало ничего, кроме недописанной статьи. Но статью можно дописать и дома.

В дверях сталкиваюсь со съемочной группой.

– Представьте, Николай Валерьевич! Этот мальчишечка на меня с кулаками кинулся! – Светлана еще не остыла от недавнего интервью, – Если бы ни Владимир, я бы его там же порвала на тряпки!

Владимир – двухметровый потомок викингов – стоит в центре редакции, единственной точке, где он помещается, оставляя хотя бы узенький проход для передвижения других сотрудников, и спокойно улыбается.

– Вы скинете съемки с диска на компьютер? – Светлана видит, как я достаю из гардероба куртку и деликатно напоминает о моих неписанных обязанностях.

– Я скину, – из монтажки выглядывает Федор. Режиссер монтажа – полная противоположность Владимира. Тихий, маленький, худенький, почти прозрачный, навсегда погруженный в себя. Когда он начинает работать, кажется, что Федор врастает в монтажную машину и становится самой важной частью компьютера. Но с картинкой творит чудеса. Любой съемочный брак способен «вытянуть» до приемлемого состояния.

– Спасибо, добрый человек – это одно из любимых Светиных выражений. Есть еще парочка нестандартных нецензурных словосочетаний, которых она в моем присутствии избегает и хлесткая характеристика отрицательных героев сюжетов. Их она называет кратко: «Па-адонки!» Причем именно так, через длинное «а».

– Николай Валерьевич, не уходите… Нет, правда, посмотрите: я из этого бомбу сделаю!

Пока Федор перекачивает файлы, Светлана торопливо закидывает в себя чуть теплый фастфуд, попутно прихваченный в буфете на первом этаже, жалуется, что первый раз за день ест, отвечает на десяток звонков на сотовый и в лицах рассказывает, как съездила к мошенникам, недорого продающим несуществующие вакансии.

– Пять звонков за один день. И все жалуются на «Энлайн». Эта конторка, якобы, помогает найти работу. Люди приезжают к ним. Тащатся через весь город. Платят тысячу рублей за поиск подходящей вакансии. Потом ждут.

Звонок по сотовому прерывает монолог.

– Да, Сергей Сергеевич. Вашими молитвами. Все хорошо, только работы много. Поесть некогда. Да. Да. Да. У меня просьба: дайте комментарий. Да, по вашей теме. Какой вы добрый человек! Завтра в четыре вас устроит?

Я украдкой гляжу на часы. Ощущение беспокойства постепенно возвращается. Встаю со стула и начинаю утаптывать пыльный ворс коврового покрытия, дважды за маршрут просачиваясь между столом и живым монументом поколениям викингов.

– Коля, сядь, у меня уже голова кружится, – сообщает Владимир, добродушно улыбаясь.

– Сам бы сел. Тебя проще перепрыгнуть, чем обойти.

– Попробуй. – Гудит он откуда-то из-под потолка.

Я задираю голову и понимаю, что погорячился: без шеста или катапульты мне такую высоту не взять.

– Вова, освободи проход, а то пожарные оштрафуют.

– Не могу, стулья больно хлипкие. Сяду – опять сломаю.

Он не может сесть, а я не могу остановиться. Ноги тащат меня к выходу. Им не терпится, не дожидаясь неспешной кабины лифта, собрать виражи лестничных ступеней до самого первого этажа и выкинуть меня на улицу. И я бы подчинился ногам, но, во-первых, моя женщина просила не приезжать. Во-вторых, не хочется обижать Светлану. Она вполне заслужила пять минут триумфа у коллег за свою сумасшедшую пахоту.

– Я звоню в «Энлайн», – продолжает рассказ Света, – представляюсь, прошу к телефону директора. Николай Валерьевич, вы торопитесь? – она замечает мои стремительные перемещения по комнате.

– Нет, так, устал сидеть.

– А… Секретарша, фифа, мол, Дмитрию Анатольевичу некогда общаться с прессой. Как будто я президенту звоню. Не-ко-гда! Я говорю: «Тогда, как в рекламе – мы едем к вам!». Приезжаем, а..

Из монтажки выглядывает Федор.

– Можно смотреть.

Светлана подхватывает меня под руку и тащит к монитору монтажной машины. На экране брюнет лет двадцати в дорогом костюме. Хорошо откормленное холеное лицо. Я гляжу на него, и мне начинает мерещиться запах модного парфюма.

– Кто позволил сюда войти? – возмущается холеный брюнет.

– У вас секретное предприятие? – парирует Светлана.

– Прошла вон! Где охрана?

Где-то за кадром растерянно пищит секретарша: «Дмитрий Анатольевич, сейчас позову!»

С выбором тона юный барин ошибся. Если Свету завести, она колонну танков по оврагам раскидает.

– Мальчик, скажите: вы собираетесь возвращать деньги обманутым клиентам? – нарочито ласково задает вопрос Света.

– Пошла на х…! – «мальчик» вылетает из-за стола и пытается отнять микрофон, но натыкается на могучий торс Володи. Камера крупным планом дает раннюю плешь на аккуратно постриженном затылке.

– Ты, бл… старая, я тебя убью! – мычит директор «Эмлайн» куда-то в ремень на операторском пупке.

– Мальчик, еще несколько слов для ваших потенциальных клиентов! – подбадривает буяна Света. Судя по движению камеры, Володя своим мощным, выпирающим как кенгурятник внедорожника прессом, отражает атаку мошенника, а рукой придерживает Светлану. И я понимаю, что если он ее не остановит, то и сам «мальчик» и его дорогой костюм приобретут вид бомжовый и непредставительный. Света – птичка маленькая, но боевая.

В кармане оживает сотовый телефон.

– Ты где?

– На работе.

– Я думала: ты ко мне едешь!

– Привет. Ты же сказала, что сама справишься.

– Приедешь?

– Да.

Трубка сразу переходит на короткие гудки. Похоже, у моей Женщины закончились деньги на счете. Она на телефон тратит половину своей зарплаты и еще половину моей. С кем она разговаривает? О чем? Зачем? Знаю только, что я в списке ее абонентов появляюсь лишь, когда на звонки не остается денег.

– Светлана, дико извиняюсь, бежать надо.

Света пытается остановить: «Сейчас самое интересное будет. Охрана… Полиция…»

– Знаю, что подлец, но действительно горит. Я завтра утром сяду и все отсмотрю.

– Ладно, – разочарованно соглашается Света. – До завтра.

– Всем счастливо, – вырываюсь из тесноты монтажки в коридор, на лестницу, через просторный холл, на пропахшую выхлопом и завязшую в мертвой пробке улицу.

Лето…

Старенький трамвайчик устало дополз до конечной остановки, надрывно заскрипел тормозными колодками и остановился. Несколько секунд он собирал силы, потом, как штангист на выдохе с шипением откатил двери. Видно и ему, железному пенсионеру, было утомительно раскатывать по городу, прорубаясь сквозь густой летний зной.

Два десятка пассажиров с облегчением вывалились из душного салона.

Я взвалил на плечо сумку, сгреб пакеты и довольно лихо спрыгнул на горячий асфальт остановки. Мои дамы замешкались.

– Выходи быстро!

– Ма-а-а, у меня билетик упал.

– Двигайся, говорю. Все уже вышли.

– Подожди!

– Да брось ты его!

– Он счастливый!

– Он грязный. На полу валялся. Выходи, трамвай сейчас поедет!

– Он не грязный! Он счастливый! Он на сидении лежал! Я его съем!

– Ага, съешь! А потом живот будет болеть! От счастья…

Ребенок с очевидным ускорением появляется в проеме дверей.

– Живот от счастья не болит, – обиженно бубнит Настя и начинает осторожно спускаться по высоким трамвайным ступенькам. Я подаю ей руку. Влажные детские пальчики крепко цепляются за мою ладонь. Я ощущаю себя человеком: большим, сильным и полезным.

– Нет счастья в жизни? – сочувствую Наське.

– Нет, – соглашается она и смотрит на меня сердитыми, влажными от ожидания слез, глазами.

– Топай, философ, – Моя Женщина – грамотный политик. Она на корню пресекает любые попытки создания какого-либо союза за ее спиной.

А я и не пытался. Интриги – не мое оружие.

– Отойди, я сама. – Женщина почти зло отталкивает мою протянутую руку, и я превращаюсь в маленький, никчемный и бесполезный придорожный булыжник.

Трамвай вздыхает и шипит приводом дверей уже не устало, а раздраженно, будто отгоняя всех от вагона. Тупо смотрю на исчезающие за дверью ступеньки и думаю, что словосочетание «конструкторская мысль», наверное, не про трамваи. В самом деле: кто на них ездит? В основном пенсионеры. Взобраться по отвесной круче трамвайных ступенек для них все равно, что здоровому человеку среднего возраста влезть по стенке на второй этаж. Спуститься – равнозначно прыжку с парашютом. Добавьте к этому испытанию еще сумки и тележки – вечные спутники российских стариков и скажите: в чем здесь мысль?

– Мороженное будешь? – Моя Женщина усиленно толкает маятник отношений с дочерью от точки «почти скандал» к зоне «близкие подруги».

– Нет, – продолжает дуться Настя.

Женщина тянет ребенка к киоску мороженного.

– Вот смотри: твой любимый «Лунтик»!

– Не хочу.

– Давай: тебе «Лунтика», а мне эскимо.

– Нет! – Настя пытается вырвать руку из маминой руки, но получив легкий, скорее символический шлепок, идет на уступку, – Я тоже эскимо.

– Купишь нам эскимо? – Вопросом ко мне Женщина фиксирует боевую ничью. А я понимаю, их мир снова оплачен из моего кошелька.