Читать книгу Ангелы в аду - Андрей Озеров - Страница 1

Польша. Аушвиц Биркенау.

Август 1942 года.

Площадка у перрона была залита лучами безмятежного восходящего солнца, отражавшегося в пуговицах униформы солдат, растянутых в длинные шеренги перед железнодорожными путями, для встречи очередного состава с людьми, которым предстояло завершить свой жизненный путь либо в грязных бараках, размещенного неподалеку трудового лагеря, либо в газовых камерах, расположенных в глубине и так искусно замаскированных под санитарные помещения. Воздух был пропитан сладковатой удушливой вонью, доносящейся вместе с дымом из возвышавшихся над силуэтом лагеря труб крематориев. Для всех обитателей лагеря эта вонь давно стала привычныой и уже просто не замечалась. Позади выстроившихся солдат СС, как и обычно, выстроились члены зондеркоманды в ожидании прибытия нового эшелона своих безропотных жертв. Немного в стороне располагались несколько столов, накрытых опрятными белым скатертями, на которых были разложены медицинские инструменты. За каждым из таких столов решалась участь пассажиров, которых поезд смерти доставлял на ту платформу.

Многие из ожидавших воодушевленно обсуждали успехи немецкой армии на южном фронте и грядущий штурм Сталинграда, который, по заверению всемилюбимого фюрера, должен был пасть в течение нескольких недель. Второй же, не менее волнительной новостью, был грядущий визит Гиммлера в лагерь для демонстрации применения нового способа массовых убийств при помощи Циклона "Б". Специально для этой цели несколько больших помещений, расположенных на окраинах лагеря, были оформлены в безобидные «душевые» кабины, которые позволяли вмещать одновременно до нескольких тысяч человек. Действительную сущность этих «душевых» выдавали лишь чрезвычайно мощные герметичные двери, оборудованные запорными устройствами, способными выдержать натиск несчастных, которым предстояло встретить там свою смерть.

В то утро комендант лагеря решил лично присутствовать при встрече первого эшелона. Он стоял в компании своих заместителей, периодически отряхивая от пыли и долетавшего из крематория пепла свой мундир, на котором красовались полученные недавно погоны оберштурмбаннфюрера. Весь его вид говорил о том, что все, чему предстояло произойти в ближайшие минуты на этом перроне, волновало его меньше всего. Разве может волновать человека высшей расы участь полулюдей, жизнь которых обесценена волей великого фюрера до ценности жизни дождевого червя. Его высокий лоб каждый раз морщился, когда на его лицо попадало солнце, встававшее все выше и выше над горизонтом.

Тем временем, со стороны города стал слышен знакомый шум приближавшегося поезда. Вскоре всеобщему взору предстал виднеющийся вдалеке пар, доносящийся из трубы локомотива, тянущего за собой деревянные вагоны. Эти вагоны не имели ничего общего с обычными пассажирскими вагонами. Без единого окна, за исключением двух длинных щелей под крышей, являвшихся единственным источником свежего воздуха для узников, набитых в их чреве, они представляли собой огромные деревянные ящики на железнодорожных колесах. Двери этих «ящиков» были наглухо закрыты снаружи тяжелыми засовами, что не позволяло их открыть изнутри. Путь к лагерю занимал несколько дней, в течение которых невольным не давали воды и пищи. Многие из пассажиров так и не доживали до конечной остановки, погибая от изнуряющего летнего зноя и жажды. Лишь на некоторых остановках, проявляя «безграничную» гуманность, эсэсовцы заливали из шлангов воду в щели под крышей. В те минуты, обезумевшие от жажды люди, стремясь поймать разинутыми ртами хоть каплю грязной воды, стекающей со стен вагона, порой не замечали, как во всеобщей давке чей-то ребенок или ослабевший старик оказывался ими растоптан.

По прибытии на перрон всех пассажиров делили на две группы. Отбор осуществлялся врачами СС с учетом возраста узника, его состояния здоровья и способности к труду. Первой группе предстояло погибнуть в ближайшие часы, а порой и минуты после этой «селекции». В нее, как правило, входили женщины, дети и старики, которые под конвоем солдат СС и членов специального отряда сопровождались в те самые «душевые», где им предлагалось, раздевшись догола, пройти санитарную обработку. Лишь когда закрывалась дверь, несчастные жертвы понимали, что видневшиеся вдоль стен помещения душевые трубы были муляжом. В следующее мгновение через специальное отверстие в крыше сотрудник СС засыпал в «душевую» смертельную дозу гипсовых гранул Циклона "Б", превращавшего в течение нескольких минут колонну вошедших людей в груду бездыханных трупов, которых предстояло сжечь в ближайшие часы в крематориях.

Вторая же группа была обречена на каторжный труд, который, в большинстве случаев, также заканчивался смертью от истощения, запредельных нагрузок и нечеловеческих условий содержания. Полное отсутствие медицинской помощи, крайне скудное питание, четырнадцатичасовой рабочий день в считанные недели превращали взрослых мужчин и женщин в живых скелетов, обтянутых кожей, со впалыми глазницами. Для проживания несчастным отводились комплексы деревянных и кирпичных бараков различной вместимости. Каждый из бараков представлял собой помещение без окон, вдоль стен которого были установлены трехъярусные деревянные секции, представлявшие собой места для сна узников. Поскольку зачастую число жителей барака в несколько раз превышало его вместимость, нескольким заключенным приходилось делить одно место между собой. Тиф, вши, дизентерия и прочие заболевания были повсеместно, поэтому воспринимались в стенах трудового лагеря, как нечто обыденное.

Также существовали две дополнительные группы, которые формировались из тех, кому удавалось пройти живым первоначальный отбор. Одной из таких подгрупп являлась «зондеркоманда», состоявшая из узников, которые выполняли самую грязную и отвратительную работу в лагере. Им поручалось сопровождение жертв в газовые камеры, состригание волос с трупов убитых, удаление зубных коронок, сжигание тел, очищение крематориев и многое другое. Вторая же подгруппа получила среди заключенных прозвище «Канада». В нее входили узники, в функции которых входило обслуживание руководства и персонала лагеря. Смертность в этой подгруппе была наименьшей, хотя состоявшие в ней узники не имели каких-либо особенных привилегий над своими сотоварищами по несчастью из других групп. Скорее, они представляли из себя рабов, обслуживающих того или иного офицера, беспрекословно исполняя все его команды.

***

Глухо стуча колесами, поезд подъехал к перрону. Встречавшим была дана команда о готовности. Несколько овчарок, дремавших возле солдат, вскочили и начали лаять в сторону вагонов, от которых доносился запах скипидара и свежих досок. Когда состав полностью остановился, к каждому из вагонов подбежало по четверо солдат. Ловко сдвинув засовы, они распахнули двери вагонов, в то время, как другие, приведя автоматы в боевую готовность, образовали живой коридор, ведущий от каждого вагона к медицинскому столу. Как только открылись двери вагонов, прежний запах скипидара сменился на едкую вонь грязной человеческой плоти. Внутри вагонов находились едва живые от усталости люди, стоявшие прислоненными друг к другу в тесноте. Отвыкшие за долгую поездку от солнечного света, они даже не могли рассмотреть лица палачей, встречавших их снаружи. В следующее мгновение перрон сотрясся от криков подаваемых команд. Солдаты принялись выгонять пассажиров наружу. Собачий лай, сливаясь с этими криками, создавал единый хаотичный шум, в котором порой было сложно отличить одно от другого. Платформа была значительно выше перрона, поэтому многие из находившихся в вагоне людей, особенно пожилые и дети, не могли самостоятельно сойти на землю. Специально для этих целей, на подножку у каждой двери забирался солдат с длинной дубинкой, чтобы сильным ударом вынудить человека спрыгнуть вниз. Многие старики, упав на бетон, некоторое время не могли самостоятельно подняться. Иногда сверху на них падали другие, такие же, как они. Если кто-то оставался лежать дольше нескольких секунд, на него тут же обрушивался град ударов палками. Многие начинали ползти, постепенно поднимаясь на четвереньки. Один из стариков, выпрыгнув из вагона, сломал ногу, отчего берцовая кость, прорвав штанину, вылезла наружу. На мгновение его крик выделился из общего шума. Он больше не мог идти. Вокруг раны постепенно стала натекать лужица крови. Старик кричал не прекращая на польском, умоляя помочь ему. Лишь одна из женщин, с нашитой, как полагалось, желтой звездой, остановилась возле него, но, как только она попыталась к нему нагнуться, удар приклада заставил ее выпрямить спину и пойти вслед за остальными. Через несколько минут из-за спин солдат, оцепивших платформу, к лежащему вышел высокий розовощекий немец в форме гаупштурмфюрера СС. Подойдя к старику, он обратился к нему на немецком. Не понимая ни слова, несчастный лишь стонал, указывая на свою ногу и полную крови штанину. По щекам, покрытым седой щетиной, текли слезы. Его глаза смотрели вверх, будто надеясь найти сострадание в лице немецкого офицера. Немец замер на пару секунд, немного сморщив лицо в брезгливой гримасе, словно пытаясь перебороть какие-то внутренние эмоции. Затем его рука скользнула к кобуре, расстегнув ее. Понимая, что произойдет дальше, старик в ужасе замер. Тем временем немец сделал шаг вперед, одновременно достав пистолет из кобуры – промасленный Вальтер блестел в лучах солнца. В следующее мгновение, неожиданно для самого себя, старик обхватил руками сапог офицера, прижавшись к нему лицом, словно прося сохранить ему жизнь. Удар рукояткой пистолета по голове оказался таким сильным, что старик, разжав руки, упал навзничь. Немец брезгливо отшагнул назад, прицелившись в голову. В следующее мгновение его палец потянул спусковой крючок. Над перроном раздался сухой хлопок выстрела. Тело старика вздрогнуло и обмякло, распластавшись на бетоне. Узкий ручеек крови потек от головы к рельсам. Преисполненный гордостью за собственное хладнокровие и решительность офицер убрал пистолет в кобуру, аккуратно застегнув ее, а затем направился обратно к строю солдат, которые расступились, позволив ему пройти, а затем скрыли за своими спинами.

Некоторые из прибывших на поезде женщин, пытались закрывать своим детям глаза, несмотря на то, что за время проживания в гетто, и тем и другим пришлось увидеть немало жестокости.

Высадка узников продолжилась, как ни в чем не бывало. Проходя сквозь коридор солдат каждый из пассажиров подходил к медицинскому столу, где его личные данные записывались в специальный журнал и карточку. Также вносилась отметка о группе, к которой относился узник, предопределявшая дальнейшую его судьбу.

После того, как живые люди покидали поезд, члены зондеркоманды очищали вагоны от тел тех, кто не дожил до конечной остановки.

Разгрузка одного поезда с последующей селекцией узников, длилась, как правило, не более получаса, после чего большинство пассажиров отправлялось напрямую в «душевые». Именно поэтому печи крематориев работали в круглосуточном режиме. Только так можно было обеспечить бесперебойное функционирование фабрики смерти при таком количестве казненных.

Отойдя от поезда на значительное расстояние, офицер остановился и задумчиво посмотрел в сторону города. Город находился от лагеря в нескольких километрах. Некогда беззаботный маленький польский городок теперь был полностью оккупирован немцами. Помимо местных жителей в нем проживали семьи офицеров СС, которые работали в лагере, в том числе и самого коменданта лагеря. Несмотря на близость города, персоналу лагеря удавалось попасть в него лишь в выходные дни, поскольку работа в лагере начиналась ранним утром и заканчивалась поздно ночью, после переклички узников.

Офицер являлся одним из заместителей коменданта. Он проживал в доме, расположенном на административном участке лагеря и, в отличие от сослуживцев, практически не выбирался в город. Он был не женат. Его родители проживали на севере Германии. С самого начала войны он лишь раз их навестил. Его отец был рыбаком, который не понимал в военном деле ровным счетом ничего. Мать была малообразованной, нигде не работающей женщиной, всю свою жизнь посвятившая домашним заботам и воспитанию своего единственного сына. Он был всегда объектом ее безграничной гордости. После поражения в первой мировой войне большинство семей Германии оказались за порогом бедности. Не обошла эта участь и их семью. До прихода к власти национал-социалистов основным источником их доходов являлась продажа рыбы на местном рынке. Случайность сделала его обладателем партийного билета. В возрасте 24 лет от стал членом НСДАП, после чего рыбный промысел навсегда остался для него лишь воспоминанием, связанным с далеким домом.

Он уже и сам не мог вспомнить, сколько было им пройдено курсов спецподготовки, превративших простого немецкого парня в офицера элитного подразделения войск. Идеалы, воспетые фюрером, находили отклик даже в самых далеких глубинах его сознания. Если в мире существовала истина, то для него она была облачена в идеи национал-социализма. В отличие от многих партайгеноссе, движимых скорее инстинктом стада, бегущего за вожаком, он был действительно фанатично предан этим идеям. Жизнь любого человека, включая его собственную, ничего для него не значила перед величием цели, к которой он шел, ведомый своими убеждениями. Стоящий у перрона поезд представлялся ему ничем иным, как банкой с пойманными тараканами, которых следовало сжечь до того, как они смогут кого-то инфицировать. Согласно установленному в лагере регламенту, офицеру выделялся один заключенный из группы «Канада» для личного обслуживания. По утрам в административный участок лагеря отправлялась группа узников, каждый из которых был закреплен за конкретным офицером. Для этих целей всегда подбирались наиболее опрятные заключенные. Им приходилось заходить в помещения, где проживали офицеры СС, стирать их белье, готовить пищу. Условия содержания этих узников были несколько лучше, чем у остальных, поскольку никто из офицеров не желал быть зараженным тифом или какой-либо другой болезнью, распространенной в лагере. Именно поэтому для их проживания были выделены отдельные кирпичные бараки. С остальными заключенными трудового лагеря обслуживающая офицеров группа контактировала только при перекличке.

Три последних месяца личной слугой гаупштурмфюрера была польская еврейка по имени Хана – тридцатипятилетняя женщина, муж которой был убит еще в 39-м году на одной из улиц Варшавы, не сняв головной убор перед немецким патрулём. Ее родители вместе с двумя сыновьями и дочерью были отравлены газом в первый же день их прибытия в Аушвиц. Так и не сумев оправиться от потери, она свела счеты с жизнью в бараке предыдущей ночью, перерезав себе вены осколком от электролампочки. Теперь ему следовало найти ей замену, но мысль об этом периодически исчезала из его головы, сменяясь другими, как бывает, когда человек пытается одновременно решать несколько поставленных перед ним задач.

– Ульрих!!! Ну куда же ты ушел?! Тебя уже сам комендант велел найти! – послышался голос из-за спины. Он обернулся – со стороны поезда к нему быстрой походкой шел унтерштурмфюрер Карл Краузер.

Ульрих ничего не ответил, продолжив стоять на месте. Подойдя к нему, Краузер попросил у него сигарету и зажигалку. Хотя сам Ульрих курил довольно редко, при себе у него всегда имелась пачка самых лучших сигарет, которыми он охотно делился с сослуживцами. Вытащив из внутреннего кармана кителя сигареты и покрытую золотом зажигалку с изображением свастики, он передал их Карлу – тот закурил.

– Пойдем скорее обратно, там недолго осталось… – Карл указал пальцами с зажатой сигаретой в сторону поезда и черных силуэтов солдат, окружавших его.

Кивнув головой, Ульрих направился обратно на перрон.

– Где тебя носит, пока мы тут с ними разбираемся?! – крикнул ему комендант, стоя на том же месте, что и прежде с остальными офицерами.

– Я здесь, гер Хёсс! – ответил Ульрих, виновато улыбнувшись.

– До полной разгрузки состава, чтобы никуда не уходил! – сказал комендант, указав длинной тростью на вагоны.

– Слушаюсь, гер оберштурмбаннфюрер! – ответил Ульрих, выпрямив спину, что придало его словам некую торжественность, совершенно несоответствующую происходившему вокруг.

Рудольф Хесс был выходцем из религиозной католической семьи, но, несмотря на это, его отношение к церкви было весьма скептическим. В раннем возрасте он разочаровался, как в религиозных канонах, так и в искренности их последователей. Будучи убежденным, что лишь физическая сила является единственным и настоящим инструментом, способным подчинять себе волю народов, в шестнадцатилетнем возрасте он поступил на воинскую службу. С тех пор началась его военная карьера. За годы службы он участвовал в первой мировой войне, воевал на различных фронтах, был неоднократно ранен. К моменту представления его на должность коменданта лагеря, чувства жалости и сострадания полностью оставили его, словно вырванные с корнями зубы, которым уже никогда не суждено было вырасти. Разумеется, отношение к врагам Рейха у него было такое же, как и у всех немцев, фанатично причислявших себя к потомкам великих ариев и уверовавших в бессмертие своего фюрера и рожденного им режима.

Уже больше недели не было дождей, отчего даже ночь не приносила спасения от вездесущей августовской жары. В течение нескольких предыдущих дней Ульриху удавалось поспать не более 3 часов в сутки, что постепенно давало о себе знать. Вонь, доносившаяся из труб крематориев, запах железнодорожного дегтя, сигаретного дыма и грязных человеческих тел слились в единый смрад, который только усиливался летней жарой. Постепенно Ульрих почувствовал, что привычная ему ясность мыслей сменилась, какой-то внезапно появившейся рассеянностью, вместе с ней он ощутил накатывающуюся головную боль и тошноту. Некоторое время он продолжал стоять возле коменданта, надеясь, что это вскоре пройдет, однако, чем дольше он там находился, тем более ясно понимал, что ему становится все хуже.

– Гер оберштурмбаннфюрер, разрешите направиться в расположение?!– он обратился в пол голоса к коменданту, словно надеясь, что стоявшие рядом с ним офицеры этого не услышат.

– Что случилось, Ульрих?! – спросил Хёсс, приподняв брови.

– Что-то мне нехорошо! Сильно кружится голова… – он старался подобрать наиболее подходящие слова, чтобы описать свое состояние.

Коменданта мало это интересовало, поскольку все его мысли были связаны с грядущим приездом руководителя СС, в сравнении с чем вопрос самочувствия кого-то из его офицеров делался ничтожным.

– Конечно, разрешаю! Идите и лечитесь! Германии нужны здоровые войны! – комендант сделал акцент на последней фразе, подражая Геббельсу в его выступлениях. В действительности, ему хотелось поскорее снова вернуться в свои мысли, которые так нахально прервал Ульрих своим обращением.

– Благодарю! – Ульрих вскинул руку вверх, и, обойдя коменданта с его свитой, направился к Карлу, который стоял немного поодаль от них.

– Я совсем неважно себя чувствую. Тошнит и все плывет перед глазами… пойду немного отдохну, пока солнце еще не все здесь сожгло. У меня будет к тебе одна просьба… – Ульрих обратился к Краузеру.

– Конечно, друг мой, проси, что хочешь – ответил Карл и понимающе положил руку на плечо Ульриха.

– Выбери мне кого-нибудь из этих – Ульрих указал на толпу людей, стоявших перед медицинскими столами, – нужно, чтобы кто-то привел в порядок дом. Да и чистого белья уже почти не осталось… Только прошу тебя, без вшей и пейсов! – Ульрих слегка улыбнулся.

– Все будет в лучшем виде… обещаю! – Карл улыбнулся ему в ответ и похлопал его по плечу.

Привычное расстояние от перрона до административного участка казалось Ульриху невыносимо длинным. Раскаленный бетон, который был выстелен вдоль перрона, чувствовался даже через подошвы сапог. Удушливый воздух обжигал ноздри. Утреннее солнце слепило глаза, отчего головная боль становилась лишь сильнее.

Офицерские дома располагались за территорией самого лагеря – на противоположной стороне от крематориев, по соседству с сектором "Б-2". Он шел вдоль столбов с колючей проволокой, отделявшей два совершенно разных мира – мир господ и мир безвольных и обреченных рабов. Он старался не смотреть в сторону бараков, но не потому, что вид той жизни вызывал в нем какие-то сострадания, а лишь потому, что от это могли возникнуть мысли, усиливающие головную боль.

Выйдя через основные ворота, он взглянул на зелень – на территории лагеря ее почти не было. Пейзаж польской провинции не мог не радовать глаз. Казалось, что все, происходившее внутри этой смертельной клетки, просто не могло сосуществовать с тем, что находилось вокруг – за ее пределами. Он торопливо направился к офицерским домам, каждый из которых имел маленький сад, с несколькими фруктовыми деревьями. Заборы между домами были высотой с садовую ограду и носили исключительно декоративный характер. Возле его дома, как обычно, стоял черный Мерседес, когда-то принадлежавший одному еврейскому банкиру из Варшавы. Теперь же этот автомобиль почти все время находился на одном месте, покрытый тонким слоем пыли и пепла, долетавшего из труб крематориев, в одном из которых в прошлом году было сожжено тело его бывшего владельца.

Двери домов, где проживали офицеры, никогда не запирались на ключ, поскольку в этом не было необходимости – периметр лагеря и территория проживания его сотрудников охранялись не хуже, чем Рейхсбанк.

Войдя в дом, Ульрих, не снимая сапог, прошел в ванную комнату. Там в небольшом аккуратном шкафчике хранились различные лекарства. Наиболее эффективные сильнодействующие препараты, такие как Первитин, в большинстве своем поставлялись на передовую, поэтому в тылу являлись дефицитом. Кроме того, после первого года войны, Первитин приобрел в рядах немецкой армии дурную славу, так как после длительного курса его употребления многие солдаты и офицеры уже не могли без него обходиться и подчас этой зависимости уступали даже пристрастия к шнапсу и сигаретам.

Взяв несколько таблеток обычного аспирина и снотвортного, Ульрих запил их большом глотком проточной воды, после чего направился в спальню. Сняв сапоги и раздевшись, он лег в свою кровать, которая будто поглотила его. Глаза закрылись сами собой, как только его голова коснулась подушки. Он словно провалился в какое-то пространство – туда, где не было места проблемам, заботам, войне и смерти. Впервые за несколько дней он по-настоящему глубоко уснул.

Тем временем на перроне заканчивалась сортировка последних пассажиров. Члены зондеркоманд оживленно рассматривали убранные в сторону багажные чемоданы прибывших. В ближайшие часы их следовало разобрать для последующей отправки нужных вещей и ценностей в Германию, в том время, как их законные обладатели будут превращены в пепел для удобрений. К всеобщему шуму прибавился детский плач, который выделялся на фоне немецких команд особой пронзительностью.

Карл Краузер стоял возле одного из медицинских столов, рассматривая рукоятку своей черной трости, выполненную в форме головы орла, покрытой золотом . Краузер был переведен в Аушвиц месяц тому назад, чему был безгранично рад. Диплом медицинского университета оказался для него счастливым билетом, благодаря ему он мог стоять сейчас здесь – на этом перроне, в то время как его прежние сослуживцы, воплощая в жизнь планы фюрера, вплотную приближались к Сталинграду. Конечно, в тот момент, еще никто не мог предполагать, что планируемый двухнедельный штурм города перерастет в полугодовое осадное сражение, итогом которого станет кольцевание и полное уничтожение 6-й армии Паулюса. Большинству из его прежних сослуживцев будет уготована смерть в русских снегах, а иным мучительный плен.

Внезапно Карл вспомнил о просьбе Ульриха. К этому моменту на площадке перед медицинскими столами оставалось не более пятидесяти заключенных, которые еще не были рассортированы по группам. Большинство из них составляли женщины с детьми и старики. Он пытался всмотреться в их лица, как будто этого было достаточно, чтобы понять, кто из них ему нужен. В этот момент он обратил внимание на двух парней, стоявших друг возле друга почти в самом конце колонны. Одному из них на вид было не больше двадцати лет, другой был еще младше. Хотя внешность обоих явно не соответствовала порожденному партией представлению о еврейском облике, у каждого на одежде имелась характерная звезда – знак еврейского происхождения.

Одного за другим врачи осматривали прибывших, которые едва держались от усталости на ногах. Вскоре очередь дошла и до этих двух. Подойдя к врачу, который осматривал одного из них, Краузер стал позади него и начал пристально наблюдать. Внешне оба юноши выглядели здоровыми и, в отличие от большинства, держались довольно бодро. Было очевидно, что они приходятся друг другу родственниками, поскольку их лица были похожи, как две капли воды.

– Имя, фамилия, дата рождения?! – монотонно произнес доктор заученную фразу на польском языке с сильным немецким акцентом и обмакнул ручку в чернильницу, стоявшую перед ним.

– Исаак Лейман, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения – парень ответил на безупречном немецком, отчего врач поднял на него глаза от изумления. Большинство жителей Польши плохо знали немецкий, а потому, зачастую, для общения с ними, а также допросов, сотрудникам СС приходилось прибегать к помощи переводчиков, как с польского, так и с идиша.

– Есть какие-либо жалобы на здоровье? – поинтересовался врач на немецком, поняв, что респондент в совершенстве им владеет.

– Никак нет! Совершенно здоров! – парень внимательно смотрел на врача.

– Разденься до пояса и подойди ко мне! – продолжил врач, вставляя в уши фонендоскоп.

Парень расстегнул, а затем снял рубашку, оголив спортивное тело. Большинство людей, пребывавших длительное время в гетто страдали от дистрофии на почве недоедания, что неотвратимо сказывалось на их внешнем виде. Их кожа иссыхала, впадал живот, мышцы теряли тонус. К изумлению как врача, так и наблюдавшего за всем происходящим Краузера, молодой человек был в безупречной физической форме. При довольно высоком росте, его широкие плечи, узкая талия и в меру крепкие руки явно указывали на то, что он регулярно занимался спортом. Лицо юноши так же не могло не обращать на себя внимания. Аккуратный маленький нос, симметричные пухлые губы, умеренно выделяющиеся скулы и выразительные серо-зеленые глаза на фоне густой копны светлых волос, придавали его образу еще большую яркость. Совершенно нежная детская кожа свидетельствовала о его молодом возрасте.

Послушав грудь юноши, врач отложил фонендоскоп и приступил к заполнению карточки.

– Этого в «Канаду»… – Краузер тихо шепнул врачу на ухо, чтобы тот внес в карточку соответствующую пометку.

– Где ты выучил немецкий? – не сдержав любопытства, Карл обратился к молодому человеку, который все еще стоял перед врачом, держа в руках свою рубашку.

– Наш отец был преподавателем в Варшавском университете, – он указал на стоящего позади него брата.

– Где сейчас Ваши родители? – Карл сделал строгое выражение лица, при этом похлопывая себя концом трости по второй руке.

– Арестованы летом 40-го года. Дальнейшая судьба неизвестна, – парень грустно опустил глаза на стол, за которым врач суетливо раскладывал карточки в разные стопки.

– Проходи и стой там! – Краузер указал тростью на небольшое место, расположенное сбоку от прохода, по которому в сопровождении конвойных проходили заключенные, направлявшиеся по своему последнему маршруту.

Парень послушно отошел на указанное Карлом место, откуда стал наблюдать за тем, как врач приступил к осмотру его брата.

– Имя, фамилия, дата рождения?! – в этот раз врач обращался к его младшему брату, используя немецкий.

– Йозеф Лейман, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения.

Мальчик был на несколько дюймов ниже своего брата. И, хотя они имели очень большое сходство, во внешности младшего чего-то не хватало… какой-то детали, которой обладал брат.

Врач повернулся к Краузеру:

– Этого тоже в "Канаду"?

– Нет, этого не нужно, – спокойно ответил Карл.

– Жалобы на здоровье есть? – поинтересовался врач у мальчика, осматривая его из-под очков.

– Никак нет…

– Работать хочешь? – врач прищурил один глаз, наблюдая за реакцией парня.

– Хочу! – испуганно произнес мальчик, еще не до конца осознавая происходящее вокруг.

– Тогда в трудовую… – врач буркнул себе под нос и, с силой обмакнув печать в штемпельную подушку, с размахом опустил ее на личную карточку.

Стоявший возле доктора конвойный жестом указал Йозефу на колонну заключенных, за которой ему нужно было следовать. Испугавшись, что больше никогда не увидит брата, он замер, взглянув на Исаака, почувствовал, как к его горлу подступил ком. Впервые за долгое время его охватило тихое отчаяние, желание броситься к брату, но любое неповиновение солдатам СС могло стоить жизни как ему, так и его единственному близкому человеку, который остался у него на свете. Несколько секунд оба парня смотрели друг на друга, словно стараясь запомнить навсегда. Затем Исаак кивнул брату, дав понять, что ему следует подчиниться эсэсовцам – тот лишь обреченно посмотрел на дорогу, вдоль которой были выстроены вооруженные солдаты. Когда фигура Йозефа скрылась за спинами других, следовавших за ним узников, Краузер приказал одному из солдат найти и привести к нему начальника отряда «Канады». Исаак продолжал стоять на прежнем месте, лишь изредка поглядывая на офицера с черной тростью, не понимая, почему он был оставлен здесь, а не пошел вместе с остальными заключенными в сторону, где за рядами колючей проволоки виднелись бараки.

Через некоторое время показался тот солдат, который был направлен Краузером за начальником «Канады», в сопровождении женщины среднего роста, одетой в полосатую пижаму. Эсэсовец шел впереди размашистыми шагами. Подойдя к Краузеру, он доложил об исполнении приказа и указал взглядом на женщину. Ее звали Гертруда Кински – полька по происхождению, угодившая в лагерь за участие в движении сопротивления и арестованная в Кракове осенью 41-го. Несмотря на свои коммунистические убеждения, Гертруда была честным и справедливым человеком, чем располагала к себе людей по обеим сторонам колючей проволоки. В своем отряде ее уважали все без исключения. Она первой приходила на помощь всем, кто в этом нуждался, и первой же могла инициировать наказание провинившемуся. Ей шел 45-й год. Она была не замужем, детей не имела, поэтому, в какой-то мере, постепенно лагерь стал для нее каким-то подобием дома, в котором она чувствовала себя в безопасности. Во всяком случае, ее шансы погибнуть от рук СС на свободе были куда выше, чем здесь. Кроме того, на протяжении полугода она работала личной прислугой коменданта, который, хоть и знал ее бунтарский дух и антифашисткие взгляды, но все же питал в глубине души к ней уважение. Она была одной из немногих узниц, к которым эсэсовцы обращались по имени. Для других же был уготован лишь номер, выбитый в виде татуировки на предплечье.

– Герта, организуй вон того – Краузер указал на Исаака – для обслуживания гаупштурмфюрера Хоффмана.

– Слушаюсь, господин! – Гертруда покорно склонила голову, вытянув руки вдоль швов, на что Краузер лишь вяло улыбнулся.

Считаясь ветераном этого мрачного места, Гертруда прекрасно понимала психологическое состояние человека, оказавшегося здесь впервые. Несмотря на то, что Исаак всячески пытался скрыть весь ужас, которым он был охвачен в тот момент, его взгляд говорил сам за себя. Это был взгляд полный безнадежного отчаяния, каким смотрит на своих охотников загнанный в западню зверь .

Подойдя к нему, она представилась первой:

– Гертруда… но можно просто Герта – она протянула ему свою теплую руку и улыбнулась. – я начальник отряда, куда тебя определили.

– Какого еще отряда?! – Исаак в недоумении приподнял брови и протянул свою руку в ответ, от волнения забыв представиться.

Следующую четверть часа заняла беседа, в ходе которой Кински объясняла новичку правила лагеря, распорядок дня, а также то, что будет входить в его обязанности.

Барак, в котором ему предстояло проживать, находился на участке, огороженном несколькими рядами колючей проволоки от территории общего трудового лагеря, куда был направлен Йозеф. Единственными моментами, когда всех заключенных собирали воедино, были утренняя и вечерняя переклички, присутствие на них было обязательно для всех категорий заключенных. Если кто-то из узников умирал в течение дня, другие должны были предоставить на вечернюю перекличку его тело. В противном случае, это могло быть расценено, как побег и тогда ответственность ложилась на весь отряд. Коллективная ответственность нередко использовалась немцами, как психологический прием, сдерживающий людей от совершения неугодных им действий. Зачастую за проступок одного заключенного весь барак мог быть оставлен на несколько дней без пищи, что для многих истощенных являлось смертным приговором.

Заключенным из отряда «Канада» полагалась двойная порция еды, а потому, оказаться там было мечтой каждого, поскольку это значительно увеличивало шансы на выживание. Кроме того, в бараках «Канады» количество заселенных человек соответствовало количеству отведенных для них спальных мест, в то время, как в бараках трудового лагеря на одну спальную полку приходилось по двое, а иногда и трое заключенных. О возможности нормального сна в таких условиях не могло быть и речи. Кроме того, трехъярусные стеллажи, на которых размещались спальные места, являлись еще одной причиной серьезных травм, поскольку падения с верхних полок на грунтовый пол, как правило, заканчивались переломами, в связи с чем лежащие на них люди были вынуждены спать на боку, не изменяя своих поз в течение ночи.

Из личных вещей у Исаака была небольшая сумка, которую он сдал эсэсовским приспешникам из зондеркоманды еще на перроне. В специальном помещении он прошел санитарную обрабоку, после чего был направлен в барак в сопровождении Гертруды.

Его барак был рассчитан на сто человек. Он был построен из кирпича, в отличие от большинства бараков которые он видел по другую сторону колючей проволоки – на территории трудового лагеря. Внутри него было темно и лишь из двух небольших окошек, расположенных под крышей, два столба солнечного света пробивали кромешную темноту, вычерчивая на грязном полу два белых квадрата. Пол барака был устлан пылью и грязью, глубоко под которыми виднелись полусгнившие доски. Посередине барака тянулся длинный коридор, вдоль которого также стояли трехъярусные деревянные стеллажи со спальными полками. Несмотря на то, что внутри барака не было ни души, в нем было нечем дышать. Складывалось ощущение, что воздух просто выкачан из него. Кроме того, запах пота, смешанный с запахами человеческого туалета и сосновых опилок, в сочетании с раскаленным летним воздухом, лишь усиливали ощущения удушья.