Читать книгу Пессимистический детектив - Андрей Панюков - Страница 1

Саша Заечников очень любил жизнь. Но он не замечал этого, как и большинство нормальных и успешных детей. В первом классе родители отдали его в секцию бокса и спорт стал для него всем.

К своим четырнадцати годам он вытянулся почти с отца – сто восемьдесят сантиметров – и выполнил норму кандидата в мастера спорта. В школе учителя его обожали за весёлый характер и неиссякаемый оптимизм: даже если он не был готов к уроку, природная общительность помогала ему избегать плохих оценок и неудов за поведение. И конечно же, невероятное обаяние.

Он всегда был в таком умонастроении, когда просто не замечаешь, что в жизни кого-то другого что-то может быть не в порядке. Его жизнь была ясной и незамутнённой, по крайней мере, по мнению большинства, – чёткое расписание, ежедневные тренировки, школа, соревнования, ну а на что-то плохое, что свойственно людям в таком хулиганском возрасте, просто не оставалось времени. Добрая половина девчонок в школе была влюблена в него, а вторая половина считала, что уж этот-то парень, увы, не для них.

И если бы кто-то сказал ему, что он скоро умрёт – Сашка бы не поверил и, вероятно, посмеялся бы над такими нелепыми словами. Смерть – это было что-то нереальное, настолько нереальное, что он сам никогда даже не задумывался об этом. Нет, конечно, он знал, что люди умирают, но это было либо где-то далеко-далеко, в абсолютно невозможной старости, либо в кино, где герой или злодей обычно получал пулю, его грудь окрашивалась кровью, красная струйка стекала с уголка рта, и он ещё успевал произнести несколько реплик перед тем, как, выражаясь книжными словами, испустить дух. Смерть была привычна. Она всегда была дома, на прямоугольном экране телевизора. Чаще всего смерть наступала от огнестрельного оружия, реже – от холодного или в результате взрыва. Иногда от удушения, от удара по голове, от яда, акул, львов или даже маленьких детей Стивена Кинга, перегрызавших горло своими молочными, но острыми зубками.

И если бы его спросили: «Сашка, отчего ты умрёшь?», он, наверное, затруднился бы с ответом. Может быть, от старости. Но смерть от старости не показывали по телевизору, поэтому она и была совершенно нереальна для молодого человека, только-только начинающего жизнь.

Однако смерть его была уже на подходе. Она неторопливо обволакивала его, когда он заразительно смеялся на переменах, потихоньку стирала с его лица румянец тренировок и ласково царапала острым коготком его плечо, когда он засыпал. Это не значит, что она давала ему напоследок ещё несколько дней насладиться жизнью, нет, просто таков был её план. Она вглядывалась в его лицо из темноты и тихонько шептала на ушко ласковые слова: гробик, похороны, могилка…

Спи и пусть тебе приснится хороший сон. Последняя твоя ночь. Больше уж не свидимся…

* * *

Гнусик сидел за столом и бездумно смотрел то чашку чая, то на свою маленькую руку с еле заметным шрамом на костяшке большого пальца. Нож сорвался, когда вырезал рогатку, и рассёк кожу до кости. Мать что-то делала на кухне позади него. Он не видел её, но слышал, и изо всех сил оттягивал мгновение, когда она напомнит ему, что уже пора. Да начала занятий в школе оставалось двадцать минут.

– Сынуля, тебе пора, – ласковый голос матери стеганул его словно кнут.

Он отхлебнул для вида и не стал убирать чашку со стола. Пусть сама убирает. Медленно сполз со стула и, не глядя на опостылевшие стены с зеленоватыми обоями, пошёл в коридор обуваться. Мать стояла и смотрела, как он зашнуровал ботинки, потом натянул куртку и шарф. Сейчас скажет про шапку.

– Надень шапочку, – пропела мама заботливым голосом, на что он с плохо скрываемой неприязнью кивнул.

Затхлый подъезд хрущёвки встретил его холодом. Он поглубже натянул шапку и стал спускаться.

Некоторые ступеньки имели большие выщерблены, словно погрызенные жестоким сказочным зверем. Лампочка на первом этаже не горела, было темно. Он осторожно коснулся рукой стены, чтобы не врезаться в неё. Она была холодной, с осыпающейся штукатуркой. Нужно было быстро достигнуть двери подъезда, чтобы не дать наступающей темноте проникнуть до самого сердца и сжать его острыми щипцами. Толчок – дверь заскрипела, наполняя его чувством гадливости. Серые утренние сумерки принесли облегчение, и он быстро выскочил наружу, физически ощущая, как злая волшебница в чёрном платье и шляпе пытается схватить его из темноты за шею. Тонкими костлявыми руками с длинными ногтями, как на иллюстрации к сказке Шарля Перро. Он поспешил завернуть за угол дома, всё ещё ощущая их неприятное прикосновение у себя на шее.

Она жила там, в подъезде, и редко когда не пользовалась случаем, чтобы прикоснуться к нему. Её лица никогда не было видно – только траурная вуаль и чёрное кружево.

Когда они встретились первый раз, он был ещё маленький и, не сориентировавшись в темноте подъезда, не смог выйти оттуда, пытаясь открыть другую створку двери, ту, что всегда заперта. Колдунья набросилась на него неожиданно. Сдавила сильными руками так, что он не мог дышать, и приблизила голову к его лицу. Он смог закричать, хотя и слышал свой голос немного в отдалении, и кричал целую вечность, пока не прибежал сосед из квартиры на первом этаже и не спас его, отогнав ведьму светом.

Мир снаружи встретил его холодным ветром. Знакомая дорога до школы успокаивала. Всё вокруг было серо – небо, асфальт, стены домов, люди, машины, деревья. Всё казалось мягким, податливым, немного расплывчатым. Впереди шёл знакомый уже первоклашка с модным ранцем и чёрной матерчатой сумкой для сменной обуви. Ранец съехал у него с плеч, а сам он брёл медленно, низко опустив голову и что-то разглядывая под ногами. Гнусик не боялся его, но на всякий случай обходил стороной.

Свою кличку он не считал обидной, его прозвали так из-за фамилии – Гнусин. Да никто из одноклассников и не вкладывал в его прозвище обидный смысл. Быть Гнусиком было так же естественно, как быть Гнусиным.

Он обогнал первоклашку. Тот был маленьким, головы на две ниже его. Можно было двинуть ему ногой по ранцу и смотреть, как тот летит в снег, а потом наблюдать, когда он обернётся, за его ошарашенным лицом. Но возникла тень матери, и Гнусик подавил эту приятную мысль.

Образ матери трансформировался в видение властительницы в средневековом длинном платье. На голове у неё была корона, а глаза холодно смотрели на него. Она взмахнула бичом, и первый рубец загорелся поперёк его лица. Гнусик зажмурился и остановился. Когда он открыл глаза, вокруг был всё тот же серый зыбкий мир. Первоклашка маячил впереди. Как бы не опоздать на занятия. Гнусик поспешил к школе.

* * *

Школьный двор встретил его невообразимой какофонией. На переменах он часто вставал или садился где-нибудь в сторонке, закрывал глаза и отдавался во власть звуков. Иногда представлял толпу, несущую его на костёр. Или воинов с оружием, которые вот-вот возьмут приступом крепость и доберутся до него. Или…

Тяжёлый удар снежком в лицо сбил его с ног.

– Здорово, Гнус! – двое одноклассников стояли над ним и смеялись. – Вставай, на урок опоздаешь.

«Гнус» – это уже было оскорбление. Один из них, Сашка Заечников, целился в него снежком, отведя назад руку для броска. Гнусик закрыл лицо и получил снежком в живот. Они по разу пнули его ногой и ушли.

Саднило лицо. К лёгким побоям он давно привык. Нельзя сказать, что они ему нравились, но в те дни, когда над ним почему-то не издевались, он чувствовал себя немного странно, пусто как-то, что ли. Потому что тогда у него не было повода заниматься одним из самых любимых своих дел – думать о мести. О, они были прекрасны, эти его мечты! Гнусик погружался в них полностью, сладострастно отдаваясь сюжету, где он был тем, кто карал и наказывал. Долгие пытки и мучительные казни – вот что было уготовано его обидчикам, каждому в отдельности и всем сразу. Правда, со временем он стал замечать, что ему уже не так интересно наказывать своих старых обидчиков, которых он пытал и казнил не по одному разу. А вот когда появлялся кто-то другой, это приносило в его мечты гораздо больше жизни и удовольствия! Дефицит новых персонажей для мести даже заставлял Гнусика появляться на других этажах школы, намеренно проходить в разных школьных закоулках типа подвала или закутка около спортзала, в надежде встретить кого-нибудь, кто впоследствии станет объектом его сладкой, хотя и воображаемой, вендетты.

Зазвенел звонок. Нужно было бежать на второй этаж, чтобы не опоздать на урок.

* * *

– Мальчик не совсем адекватный, – сказала химичка.

Она держала в руке маленькое зеркало и, сидя на стуле и закинув ногу на ногу, подкрашивала губы красной помадой.

– Что есть, то есть, – откликнулась завуч. – Олигофрен. Фамилия сама за себя говорит – Гнусин. Жуткая фамилия. Хоть бы сменили, что ли, как с такой фамилией жить?

Учительница химии имела своё мнение на этот счёт, но высказать его не решилась. Завуч была злопамятна, да и вообще: не трожь говно – вонять не будет.

Но тут уж молчи не молчи, а если заведующая учебной частью входит в раж, её не остановить. Когда-то она успела поработать в колонии для несовершеннолетних и с тех пор сохранила своеобразную манеру общаться.

– Сколько можно терпеть этого идиота? Давно надо отправить в спецшколу или в дурку. Да ведь мамаша его, яблоко от яблони, прости господи, не понимает, что и ему, и всем так будет лучше. Упёрлась как баран: «Мой сын будет учиться в обычной школе!». Овца. Ни рожи, ни кожи, и жопа с кулачок! (…) с ушами!…

Химичка тихонько вышла из учительской. Завуч становилась невыносимой. Особенно в периоды, когда организовывала фальсификации на избирательном участке, располагавшемся на территории школы.

Химичка лучше всех знала историю с Гнусиным и отчасти понимала завуча. Всё случилось во время занятий, точнее, перед уроком химии, на большой перемене.

Она и раньше замечала эту особенность мальчика: тихонько сесть где-нибудь и смотреть в одну точку немигающим взглядом. Вокруг могло происходить что угодно. Гнусин никак не реагировал на окружающих.

В тот раз всё было как обычно.

Мальчик тихо сидел на стуле за партой. Обычно его никогда никто не замечал. Одноклассники знали, что он странный, и его травля всем уже приелась. Но случилось так, что трём девчонкам вздумалось-таки взяться за старое. Они тихонько подкрались к нему и неожиданно завопили с трёх сторон, делая страшные лица и еле сдерживая смех.

Реакция напуганного ребёнка была жуткой. Он завыл высоким мальчишеским голосом, его цепкие маленькие руки вцепились одной девочке в волосы, и он начал бить её головой о столешницу. Пол и парту потом оттирали от крови. Две другие пытались растащить их, но мальчик тут же переключился на вторую, проделал с ней то же самое, потом догнал третью и стал методично забивать об пол. При этом он почти непрерывно кричал, и лицо его было настолько непохоже на обычное лицо запуганного подростка, что никто из одноклассников не нашёл в себе смелости даже приблизиться. Девочек спас мужчина, папа подростка из соседнего класса. Он случайно проходил мимо и услышал крики.

Инцидент замяли: руководство не хотело выносить сор из избы. Девочки чувствовали свою вину и боялись наказания, поэтому дружно мычали, что сами виноваты, раз напугали его. Они испытывали теперь к нему такой ужас, что не хотели ни видеть его, ни слышать о нём, а тем более, вступать в какие-либо разборки. В них поселился страх. Но напугать завуча (директор тогда была в отпуске) было не так-то просто. Она вызвала мать Гнусина и в ультимативной форме потребовала, чтобы его забрали из школы. Мать, однако, проявила неожиданное упорство и прямо заявила завучу, что никуда забирать сына не собирается, а если кто-то посмеет травить его, то она поднимет скандал на всю область. В общем, нашла коса на камень. С классом провели энергично-угрожающий инструктаж не трогать Гнусина (естественно, в его отсутствие), на этом всё и закончилось.

* * *

Известие о смерти Саши Заечникова потрясло всех. Едва успели замолкнуть истерические крики, начавшиеся в момент обнаружения его тела, лежащего лицом вниз в луже ещё не успевшей почернеть крови, как место обнаружения трупа было оцеплено полицией. Уроки в школе были немедленно прекращены и учеников выводили через запасной выход, чтобы не травмировать их психику видом мёртвого тела, которое лежало на тротуаре недалеко от центрального входа. Правая рука, уже начавшая коченеть, сжимала школьную сумку.

– До конца занятий оставалось минут пятнадцать, – рассказывала учительница математики оперуполномоченному, всхлипывая и сморкаясь в платок. – Это был последний урок на сегодня. Он поднял руку, попросился выйти, я думала, он в туалет, и разрешила… Я не могла его не отпустить, Вы понимаете?.. А он… А он…

– Вы не волнуйтесь, Вас никто ни в чём не обвиняет, – оперуполномоченный отложил ручку и перевернул лист бумаги, в который записывал показания, давая понять, что разговор будет неформальным. – Мне важно узнать всю информацию о Заечникове – с кем дружил, какие у него были взаимоотношения в классе, что за обстановка была у него дома… Любые обстоятельства, которые могут помочь нам восстановить картину преступления. Вы понимаете?..

Часа через два после общения с бестолковой бабой и другими учителями оперуполномоченный вышел на улицу. Эксперты уже закончили, и труп в этот момент как раз грузили в машину. Испуганный завхоз, одноногий мужчина лет пятидесяти, засыпал лужу крови песком.

Следователь заканчивал описывать место преступления.

– Ну? – спросил опер у эксперта, закуривая сигарету.

– Предварительно: смерть от сильного удара в левую область головы. Вот этим, – эксперт показал на пластиковый пакет, в котором был кирпич красного цвета. – Удар был сильнейший, череп с левой стороны практически раздроблен. Парень был самый высокий в классе, около 180 сантиметров. Значит, преступник, скорее всего, не ниже. Ну и, безусловно, сильный. Бил сверху.