Читать книгу Ностальгия - Андрей Викторович Белов - Страница 1

Такси двигалось все медленнее и медленнее среди плотного потока машин и наконец остановилось в автомобильной пробке, зажатое со всех сторон машинами. Дремавший на заднем сидении Леонид Аркадиевич очнулся, открыл глаза и стал оглядываться по сторонам, не понимая, где он. После нескольких часов полета он сразу же задремал, как только сел в такси.

– Что? Где? – невольно вырвалось у него.

– Пробка!.. Сами смотрите, – ответил водитель, пожав плечами и разведя руками показывая тем самым, что он сделал все что мог, но не все в его власти. – В это время дня здесь всегда затор.

– Надолго? – спросил шофера Леонид Аркадиевич.

– Ну-у-у, как сказать? Минут за сорок ручаюсь, – ответил тот.

Водитель открыл окна автомобиля и с разрешения пассажира закурил, облокотившись на раму окна, показывая своим видом, что застряли надолго. Какое-то время они сидели молча. Каждый понимал, что рейс такси был оплачен заранее и водитель обязан доставить пассажира по указанному адресу.

– А где мы сейчас находимся? – спросил Леонид Аркадиевич.

– Да мы почти доехали: осталось только развернуться метров через триста и чуть вернуться. Видите красный дом на той стороне улицы?

– Да. Вижу.

– Так вот сразу за ним, в переулке, и находится ваша гостиница, – продолжил водитель и, обернувшись, выжидающе посмотрел на пассажира.

Леонид Аркадиевич открыл дверь такси, взял свою дорожную сумку, скрипку в футляре и, попрощавшись с шофером и поблагодарив его, вышел из машины.

Он стоял посреди такого родного и одновременно незнакомого города. Еще в детстве он вместе с родителями уехал из России. Тогда много лет назад его родители серьезно задумались о переезде: на то у них были свои причины. Мальчик уже учился игре на скрипке. Когда же известный профессор, случайно услышавший игру ребенка, сказал, что у мальчика большой талант и лучше бы учить его за границей, семья твердо решила переехать в Европу.

Прошли годы, он стал известным скрипачом, и вся его жизнь давно состояла из турне с концертами по всему миру. Понятие «дом» было для него чем-то условным: он заезжал между гастролями домой на короткое время, чтобы отдохнуть в одиночестве, отключив на несколько дней телефон и звонок у входной двери, и наслаждался, слушая музыку великих композиторов и игру великих музыкантов.

Он гастролировал по всему миру, но в Россию его не приглашали: может быть, до сих пор кто-то помнил, что уехала его семья в те времена, когда такое считалось чуть ли не предательством? Но в Россию хотелось: чувство ностальгии никогда не покидало его. Русский язык он знал прекрасно, хотя в речи его был слышен небольшой акцент. Русскому языку его учили родители, много рассказывали о Родине, о ее истории и культуре, чтобы мальчик не забывал своих корней. Дома они разговаривали только на русском языке, считая его родным и великим. И хотя жили они в католической стране, мальчик считал себя православным, как и родители, но только в зрелом возрасте крестился в православной церкви, твердо убежденный в том, что истинное крещение возможно только осознанно, а крещение в младенчестве является не более чем традицией народов. Так учил его отец. Он объяснял мальчику, что крещение в ту или иную веру должно быть сознательным, когда человек уже знаком с разными религиями: так его отец понимал суть учения Христа и его слова апостолам о том, что после его вознесения те должны были идти в мир и научить все народы новой вере и уже только после этого крестить людей во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Так и остался Леонид Аркадиевич по сути своей русским человеком с постоянной тоской по Родине. Тем и странна и непонятна иностранцам ностальгия русского человека, что стремится и тоскует русская душа не по обетованной земле с ее изобилием и сытой жизнью, а по стране с ее извечными бедами, извечной неустроенностью, с ее вечным стоянием в задумчивости на перепутье истории. Родина-мать! Так русский человек осознает в душе то место, где он родился. И даже если «только родился», а прожил жизнь в другой стране, все равно Россию отождествляет с матерью.

В конце концов, в его плотном графике гастролей выпала свободная неделя-другая, и он туристом прилетел в Россию, в свой родной город. При нем была дорожная сумка и скрипка – это была, конечно же, не та скрипка, с которой он концертировал, – это была скрипка, которую он всегда брал с собой в частные поездки. Та скрипка была его музой, которой он служил всем своим сердцем и талантом; он брал ее в руки с благоговейным трепетом, готовый преклонить колена перед ней, каждый раз удивляясь и поражаясь тем звукам, что рождались от прикосновения смычка к ее струнам. Он был уверен, что звуки рождаются самой скрипкой и независимо от него. Эта же – дорожная – была его лучшим другом, помогавшим никогда не забывать, что он музыкант, и сохранять тот творческий настрой души, который и составлял его внутреннюю человеческую сущность и не давал ему опускаться в жизни до чего-либо низкого, будь то зависть, жадность, гордыня и прочее. Скрипка эта, по сути, была его духовным пастырем.

Итак, оглядываясь по сторонам, он искал, где бы перейти дорогу. На его вопрос о переходе прохожие охотно и наперебой указали ему, куда надо было идти. Вскоре он дошел до какой-то площади и оказался около входа в подземный переход. Идя по улице, Леонид Аркадиевич приглядывался к прохожим и отметил про себя, что люди одеты хорошо, ничуть не хуже, чем в Риме или Амстердаме. Однако нельзя было не заметить некой угрюмой сосредоточенности и озабоченности в лицах: в основном народ шел быстрым шагом и, казалось, не обращал внимания на то, что делается вокруг. Если и слышен был смех, то это смеялась молодежь или дети, разговаривая между собой…

Дойдя до подземного перехода, он обратил внимание на женщину с протянутой рукой, одетую как послушница какого-то монастыря. Женщина, сгорбившись, стояла на коленях, перед ней лежал пакетик с мелочью и иконка. Она непрерывно покачивалась вперед-назад, вроде как молясь; лицо ее было обращено вниз, голова плотно укутана платком, который к тому же был приспущен на лицо, и невозможно было увидеть, молодая она или старая. Леонид Аркадиевич попытался заговорить с ней, но так ни слова от нее и не добился, женщина только постоянно повторяла: «Подайте, Христа ради».

Спустившись вниз, Леонид Аркадиевич обнаружил, что переход представлял собой маленький подземный городок под городской площадью с разветвлениями, ведущими к выходам наверх в разных местах площади, и с множеством торговых ларьков вдоль стен, в которых зевали, скучая, продавщицы. Но больше всего его поразили не ларьки и разноцветные кричащие рекламы (почему-то все они рекламировали импортный товар), и, само собой, не прохожие, не обращающие внимания ни на ларьки, ни на рекламы, а многочисленные «обитатели» – как сразу же прозвал их про себя Леонид Аркадиевич – этого подземного мирка, для которых пребывание здесь являлось, по всей видимости, не случайным, и которых, наверное, сама жизнь привела сюда, опустив на «дно жизни»: это были попрошайки. Сами попрошайки не были для Леонида Аркадиевича чем-то необычным: он видел их во многих городах мира, особенно сейчас, после наплыва мигрантов в Европу, но необычайное скопление их и разнообразие способов «выдавить слезу» из прохожих его поразило. Здесь были и безногие, и безрукие, и бабушки, торгующие всякой никому не нужной утварью, всем своим видом показывающие, в каком бедственном положении они находятся, и бомжи, просящие денег на кусок хлеба, и калеки на костылях, и мужик, играющий на гармошке непрерывно повторяющиеся три-пять аккордов (наверное, больше и не надо было, поскольку прохожие на бегу успевали услышать только эти аккорды и не успевали заметить, что они постоянно повторяются), и многие-многие другие. Леониду Аркадиевичу запомнился толстый обросший мужик, откусывающий хлеб прямо от целой булки, рядом с которым стояла картонка с незатейливой надписью, объясняющей его нынешний социальный статус: «Бомж», и припиской мелкими буквами: «нет денег заплатить за ночлег». В глазах этих людей Леонид Аркадиевич не увидел стремления к другой жизни, но и пустыми глаза их не были: все глаза выражали беспросветную нищету и безысходность, и получалось это у них очень трогательно, даже сердце сжималось, и даже становилось как-то неловко, что ты сам безбедный и тебе есть где переночевать. Однако, оглядываясь вокруг, Леонид Аркадиевич видел все тот же поток озабоченных чем-то своим прохожих, не обращающих внимания на нищих, калек, беременных молодых женщин с выставленными напоказ голыми животами, бродяг, расположившихся вдоль стены перехода, свободной от торговых точек. Лишь изредка слышался звон какой-то мелочи, бросаемой перед попрошайками.

На следующее утро он отправился встретиться со своим прошлым: разыскал дом, в котором когда-то жил с родителями, несколько раз обошел двор и присел на скамеечку на детской площадке. Конечно, все было другое, чем раньше, но память подсказывала, где были качели, площадка, где летом играли в футбол, а зимой – в хоккей. Он даже вспомнил, где стояли гаражи, за которыми мальчишки покуривали. И, конечно же, он помнил Аллу: темноволосую девчонку, в которую в то время был влюблен. Он помнил и подъезд, и этаж, и квартиру, в которой она жила. Помнил, как вместе они шли в школу, а после уроков он провожал ее до дома, а затем шел на занятия музыкой. Алла часто просила понести его инструмент и затем важно и гордо несла скрипку, очевидно, представляя себя великим музыкантом. Он также помнил, что, уезжая за границу, обещал вернуться и увезти ее с собой. Детская любовь – она всегда представляется в сказочном ореоле и почти всегда проходит, и затухает с годами, и вспоминается всю жизнь с легкой грустью и иронией.

Леонид уже совсем было намеревался подняться и позвонить в ту квартиру, спросив Аллу, но, вспомнив слова отца, остался сидеть на скамейке. Отец говорил, что если прошло много лет, то никогда не стремись встретиться с той женщиной, которая тебе нравилась, потому что тебя ждет сильное разочарование: женщины очень меняются с возрастом – такими их создала природа, отдав все то, что нам нравилось в них, когда они еще были молоды, в жертву главному их предназначению: продолжению рода человеческого.