Оглавление
Андрей Виноградов. След Кенгуру
Вместо пролога
Навскидку
В день премьеры
Жертва режима. Не хухры-мухры!
Обожает Антон Германович не меня
Молодые были, неуемные
Часть первая. Хандра, наваждения и всякое разное
Все ближе и ближе красная площадь
Так и подумал о себе без всякой скромности
Еще бы и в собственных ощущениях разобраться
Сатирику многое позволено
Достало все
Третьего дня не повезло
Разухабистое застолье на двоих
Не день, а помойка
В один из таких дней – помоек
А рыжие в самом деле пахнут особенно
Совсем другое дело
Не к совести и разуму
Мыслишка отступиться
Чай – не человек, чай, ему хорошо
Так снова досталось несчастному дню
Судорожные метания мысли
Лучший Антошкин друг
Дядя Леша
Разговоры на трудные темы
Бытует мнение
Как выскальзывать из материнских объятий?
Истребитель вкуса и кухонный инквизитор
Вскоре случилось лето
Про удаленный зуб Шура Фишман не знал
Как же выглядел тот значок?
Память Антона Германовича не так ленива
Азиат
Кенгуру
Ленинградский окоп
Столько всего поменялось
Почему вдруг именно Вацлавах
Неужто опоздал?
Так и так не стоило с зятем договариваться
Написал эти слова и затосковал
Взвесь
Хорошо различимы неясные вибрации
Не хочет, старый, съезжать
Я всего лишь одна из судорог уходящего мира
Странный туман стелется подле стены
Бестолковый
Часть вторая. Шапочный разбор
Пеший строй парада
Навряд ли Антон Кирсанов отчетливо различим
Побоище на детской площадке
К папахе судьба милосердия не явила
Учебный процесс убивал героя
Иногда Антон мечтал стать безотцовщиной
Собачье чувство
Несмотря на восторг и удовольствие
Форменные безобразия
И стояла она, где и сейчас
Школьники лютовали
Нужна была нетривиальная идея
Так дело с пуговицами и сладилось
Сомнительная репутация военврача не смущала
В Карабахе везению военврача придет конец
Незадолго до роковой командировки
Военврач хмыкнул, едва шевельнув уголками губ
Среди фартовых Антон Кирсанов себя не видел
Вся школа на ушах
Обмен трофеями
Так в жизнь воинов вернулся мир
Кенгуру Антон видел и раньше
Глупо
Головокружительный восторг
Кое кто улизнул незамеченным
Антону не полегчало
А мог бы и топать
Их перед взглядом Кирсанова было не счесть
Ни с того, ни с сего
Где-то недалеко
Люди были известные
И спросить не у кого
Часть третья. Немцы и мыши
Тусклым осенним утром
Сегодня в участии нуждался он сам
Убогий безумец
Тут карандаш Шульца выдохся
Третий день он корпел над сценарием
Перевод был обычным жульничеством
Оценить актерское дарование
Кивки, суетливость и как бы случайные звуки
Чего, спрашивается, кипятился?
Остатки попранного достоинства
Тем самым невольно раздражал окружающих
Если бы только выискался смельчак
Сто́ишь, стоя́шь. Стоя́шь и стой себе!
По стечению странных обстоятельств
Признаться, я был до крайности удивлен
«Слегка придушенный»
Оставалась самая малость
Мне уже тридцать два!
Мышь была непростой – белой
Ну? Забирайте же, забирайте!
Отступление для особенно любознательных
Клетку Шульц водрузил на стол
Животное было перманентно голодным
Так они и жили вдвоем – пресно
Шульц и в самом деле звал мышь мамой
После маршей мышь мама справляла нужду
Может все-таки папа?
Шульц смачно чихнул
Вы, товарищ офицер, не поверите
Вообще, политцирк с кенгуру он не выдумал
Животными прыжками кенгуру удирают на запад!
Соседом афганца был мрачный индус
Полковник был человеком серьезным
Шульцу Антон назвался Ильюшиным
Сам нарвался
Один такой у них на примете был
Неаппетитные мысли о собаках и клее
Двое из кружка
Сблизиться со следователем не вышло
Кабинет в самом деле оказался другой
Через два дня
К осени часть вопросов отпала
Он действительно чувствовал себя на войне
С одним только чемоданом
В тот же год
Доктор, засвидетельствовавший кончину
Везучий Шульц парень
Старый врач
Берлин
Казалось, отец не менялся, но это было не так
«Выпрошенная» по телефону встреча
«Скелеты», сокрытые в шкафу
Но если по правде, то чудак человек
Часть четвертая. Стены
Кто знает его, хитрожопого борова
Кремлевская стена высилась за его спиной
А обувка как раз и подкачала
Старшая дочь Кирсановых
Не настал еще час, но был близок
Младшая дочь Антона и Маши
А так, куда ни глянь – сплошь веселье
Занятный, одним словом, мужик
Тем самым ленивым утром
Понос – это не кличка
Не ошибся и командир по поводу моей семьи
Вот так и Кирсанов спустя годы на мавзолее
«Дребедень» была любимым словечком отца
Мысли о мачехах
В скорости отец с матерью расстались
Видимо, и Антон подумал о чем-то неугодном небу
Все как-то разом закончилось
Чернявый
А в далекой Германии
Часть пятая. Вечеринка
Вагон времени
Историческая, можно сказать, повинность
А ракетчик хотел. В гости хотел
Эта липкая болячка
Несколькими этажами ниже
И сына его тоже достало
Дважды ракетчика просить не пришлось
Как есть, жаждой мучается, болезный
Часть шестая. Кенгуру
Случается
Пожилой полковник Павел Иванович
Кирсанов пришел сам
Хозяин начальственного кабинета
К чему весь этот балаган?
Жена конечно же волновалась
Если по большому счету
Ну вот и приплыли
Одного подхода к сейфу оказалось мало
Путь Кирсанова был не так гладок
Особенно, если полковники с собою не в ладах
Спустя лет пятнадцать
Совсем забыл
Возможность раздумать сильно упрощает жизнь
Любовь Васильевна не оправдала «надежд»
Что правда, то правда
Несмотря на душевные колебания
И Павел Иванович проверил свой пистолет
Куда запропастились, вражьи рожи?!
Подняв взгляд от замка, он нервно икнул
Без лукавого точно не обошлось
И животное прыгнуло вперед, метя в фигу
К тому же он пребывал в печали
За ночь кенгуру несколько раз просыпался
Отмывали полковника всей компанией
С горем пополам страдальца доволокли до ложа
Сквозь боль и жар вспомнилось
В другом случае
С перерывами на еду и нужду
Серьезность и еще раз серьезность
Его вообще не тянуло на обсуждения
Говоря то о серьезном, то о ерунде
Часть седьмая. Облом
Уже минула полночь
День начался с поистине сволочного события
Важная, но не единственная причина
Изредка к Шульцу захаживал сосед
Шульц пытался укротить глаза каплями
Продрых по неряшливости
Все так и будет, но позже
Через два дня Шульц был дома
Историю Шульца я выслушал молча
Часть восьмая. Двадцать двенадцать
Минуточку, гражданин!
Завтра
Вместо эпилога
Надеюсь, однако, что все утрясется
Отрывок из книги
Навскидку выходит, что совершенно напрасно событие, происшедшее в Берлине осенним вечером тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, стало поводом для досужих сплетен и фантазийных домыслов. В самом деле, что уж такого необычного, удивительного случилось? Ну пьяный дурак в компании себе подобных каким-то диковинным образом очутился на территории зоопарка в то время как на ворота его уже навесили здоровенный замок, охранявший покой меньших братьев, утомленных вниманием больших. Может, хитрым лазом воспользовались, проникли, подурачиться захотелось, детство вспомнить? Или по билетам зашли, как все граждане, но потом, впечатленные многообразием мира и пивом разнообразной крепости, задремали под образцом редкой флоры, занесенной сюда из экзотических мест, а сторожа, раззявы, их проглядели? Любой вариант годится. Тот, кого означили дураком, первым очухался и в расстройстве похмелья учудил мелкий дебош у вольера с кенгуру, в каковом дебоше сам и пострадал. Эка невидаль, в зоопарках и не такое случается, за какие такие заслуги главному гэдээровскому быть исключением?! Ведь не секрет, что в зоопарках люди и звери идут как бы встречными курсами – звери понемногу очеловечиваются, люди же… В общем, понятно. Повезло горе-герою, что уцелел, хоть и покинул ристалище не на своих двоих. Еще фарт, что друзья-собутыльники вовремя пришли в себя и тотчас же обнаружили недостачу в живой силе.
Словом, заурядный сюжетец, на пару скучных, необязательных фраз в колонке происшествий, дабы потешить неведомого пенсионера стотысячным поводом проворчать несогласное: «Дожили». Сдержанно проворчать, немцы ведь.
.....
– Ну что ты, Светланка, на него нервы тратишь, – увещевала бабуля невестку. – Извелась вся, лица нет, а ему, гаденышу, хоть бы хны! Драть его надо как сидорову козу, и будет толк. Вон на Геру моего глянь. Отец никогда спуску ему не давал, а если в отъезде был, то я и сама управлялась, ты уж мне поверь, приструнивала. Зажимала голову между колен и приструнивала чем под руку попадется. Раз, помню, у черпака ручку сломала.
Ей верили оба – и Антон, и его мама. При этом, верили, скажем, по- разному. Антон можно сказать бесстрашно, скорее даже с любопытством – никак не вязалось «приструнивание» рослого, крупного, грозного отца с сухонькой, согбенной старушкой – бабулю яростно мучил радикулит. Мама, похоже, знала побольше сыновьего, и то, что знала, не вселяло в нее добрых дочерних или невесткиных чувств. Во время таких разговоров она мрачнела, Антон замечал, как дрожат ее руки, а на скулах вздуваются бугорки, будто мама что-то пережевывала, не желая при этом ни с кем делиться. И сам он неожиданным образом проникался страхом перед тем, о чем знать не знал, и не мог – кто станет посвящать малолетку в семейные тайны? Та часть его тела, ну. служившая проводником «приструнивания», откликалась на бередящие душу тревоги самостоятельно, Антон принимался ерзать на стуле, и попа его нагревалась и обильно потела.
.....
