Читать книгу Эффект Нобеля - Андрей Владимирович Кадацкий - Страница 1

ПРОЛОГ

Клубы едкого дыма расстелились по столу из эвенги, колыхнули передовицы двух стопок газет, растворились в кабинетной галактике. Гаванская сигара из толстых пальцев, как влитая легла на бронзовое ложе яшмовой пепельницы. На безымянном пальце блеснуло серебром колечко «Спаси и Сохрани». Галстук с золотым зажимом вальяжно расслабился на воротнике белоснежной рубашки. Дряблая шея уперлась в готический подбородок, разделенный бороздкой, протянувшейся через шершаво-бледные губы к носу. Над скалистыми скулами вселенской скорбью блестели глаза, морщинисто-вертикальное плато лба упиралось в бордовую вершину волос с ледниками висков. Переваливший за пенсию мужчина листал свежую прессу.

«Воскрешение грешника», «Чудесное спасение нувориша», «Деньги побеждают смерть»… – взгляд мчался по заголовкам, отставленная бумага летела на пол, устилая персидский ковер.

«Значит, сегодня я, максимум, грешник», – руки расправились с одной стопкой, легкие вновь дунули в сигару.

Пальцы неохотно потянулась к вчерашним вечеркам.

«Смерть мистера «Зло», «Погиб миллиардер на крови», «Гибель короля Смерти»…

Последняя газетенка разлетелась в клочья, закружил серый «снежок».

– Да-а, Михал Иваныч, дожил! Заслужил на старости лет… – Мужчина поднялся из ирландского кресла Эйлина Грея, туфли от Тестони гулко застучали по мраморному полу. – Я приложил руку к важному открытию, которым можно зашить дырявый озоновый слой. Подпитывать околоземные спутники и орбитальные станции. Уничтожать мусор, которым человечество загадило космос. А они? Они сделали из этого климатическое оружие! А завтра? Завтра они сделают психотронное оружие! Не дай Бог, оно окажется в руках корпораций, реклама не понадобится – люди, как зомби, скупят все. Ни на секунду не задумаются. А виноват буду я! Вот как извратили! И это я – «мистер Зло», и «король Смерти». Это все равно, что обвинить в курении Колумба!

Михаил Иванович грузно плюхнулся обратно, растер лобные морщины, выдавливая мысли. «Я не хочу остаться в людской памяти величайшим злодеем… Не должен. Что делать?!» Олигарх откинулся назад, рука переехала на подбородок, взгляд впился в пепел сигары.

Лугинин ткнул на телефоне «единичку» и нажал спикерфон:

– Константин Петрович, зайди.

Через секунду на пороге появился начальник службы охраны. Черный костюм, белая рубашка, тугозатянутый галстук. На обычном лице щеголеватые усы, искры иронии в серых глазах.

– Собирай людей, мы уезжаем, – сухо приказал миллиардер.

– Врачи не рекомендовали.

– Собирай.

– Куда едем?

– Замаливать грехи.

– Надолго?

– Навсегда.

ЧАСТЬ I

Калтыг

ГЛАВА I

Сорокин

Десять лет спустя. Калтыг – курортный городок между Таманью и Новороссийском. Конструкторское бюро.

Двадцатипятилетний Станислав Сорокин долистывал последнюю страницу второго тома П.Орлова «Основы конструирования». На полукруге лица сквозило предвкушение достижения, карие глаза горели поиском новой цели. Короткая стрижка жестких волос взъерошилась темными «петушками». На широком лбу поблескивали капельки пота – окна нараспашку не спасали от зноя. Над прямым носом бумерангом разошлись брови, уши, как будто зачесались назад, на тонких губах поигрывала ухмылка. На усах и подбородке запечатлелась небритость. Субтильное тело напряглось в удержании фолианта. Сорокин выглядел типичным головастиком – голова большая, тело маленькое. Из гардероба – мятая рубашка в голубой отлив, потёртые джинсы, черные туфли, светлые носки, кварцевые часы.

Стас сидел за столом в среднем ряду напротив распахнутого входа. Впереди располагался аналогичный стол с хлипким стулом, поджидавшим жертв. Коллеги отгораживались кульманами и шкафами, покосившимися от набитой макулатуры. Слева у окна притаился начальник сектора – толстый еврей в близоруких очках. Чуть поодаль женщины суетились вокруг чайника, делились последними новостями, сплетничали. В отделе витал звонкий шум от постоянных разговоров, скольжения рейсшин. Завсегдатаи привыкли к полуподвальной затхлости, гости быстро снюхивались.

В отдел вбежал председатель Совета молодежи – высокий парень под тридцать, худощавый, еще не обросший начальническим жирком.

– Сорокин! – Молодежный вожак подскочил к Стасу, пододвинул стул, присел.

Хруст фанеры с облупившейся обивкой, шлепок об пол, безудержный хохот дождавшихся.

Председатель быстро подскочил, попробовал приладить сидушку – тщетно. Бросил, продолжил набег, стоя:

– Станислав, ты у нас один неохваченный. Никак не участвуешь в молодежной жизни родного завода. Приходи сегодня после работы в актовый зал, будем выявлять твои таланты.

– А если их у меня нет? – Сорокин сознательно чурался молодежного движения, собрания посещал по обязаловке, развлекаясь критическими выкриками с галерки.

– В каждом есть талант. Просто в одних он на поверхности и сразу виден, а в других глубоко зарыт, и приходится долго копать. Но не робей, раскопаем! Так что в восемнадцать ноль-ноль мы с активом ждем тебя. Придешь? Считай это официальным приглашением.

– Если официальным… – Дальше прятаться не представлялось возможным, пришлось соглашаться на временное насилие.

– До встречи! – Вожак умчался обегать актив.

Подошел лупоглазый до лопоухости однокашник Денис Зимородкин. Легко поставил сидушку на горе-стул, подмигнул Стасу, удаляясь до следующего ремонта.

«Жертва» Совета Молодежи вздохнул, быстро почесал под носом.

– Опять Сорокин к пьянке начесывает. – Начальник сектора усмехнулся, как и весь отдел, подслушавший диалог. – Наверное, на собрании нальют.

– Это не к пьянке, просто привычка такая. – Стас подошел к начальнику сектора. – Иосиф Абрамыч, я все сделал. Какие будут указания?

Варшавский, как вий, поднял уставшие веки от альбома чертежей, выдохнул:

– Посиди, отдохни.

– Я не устал, хочу работать. Дайте мне что-нибудь.

– Сорокин, ты уже целую неделю меня теребишь, я тебе надавал кучу заданий… Куда ты торопишься? Потихоньку делай, сделал – отдыхай, нечего сразу бежать за новым.

– Таков мой характер – не могу сидеть без дела.

– Так, все! Иди! – Варшавский отмахнулся.

– А работа?

– У меня для тебя работы пока нет, как будет – позову.

Стас навис над начальником. Начсектора устало вздохнул, пошарил глазами по отделу в поисках:

– Вон у тебя «Орлов» на столе лежит – иди-читай.

– Это я еще в политехе прочел и только что перечитал.

– Иди и перечти еще раз, а потом – перечти Анурьева, от корки до корки. Все три тома!

«Лишь бы отвязаться! – Юноша побрел на место. – С таким подходом завод всегда будет в полной жэ».

Стас завернул к шкафчику с ограничителями. Снял с полки увесистые тома «Справочника машиностроителя» под редакцией В.Анурьева, гаркнул на всю комнату:

– У кого третий?

– У меня, – отозвался Зимородкин, – забирай.

Три тома, не уступающие по тяжести Большой советской энциклопедии, придавили облезлую полировку стола. Распахнулся первый том Анурьева, линейка в качестве закладки спряталась под непрочитанный зад.

Как всегда стремительно, желая застать подчиненных за бездельем, ворвался начальник отдела. Бородатый медведь, сутулившийся под собственным весом.

– Варшавский, – оторвал от чертежей Варварин, – надо какого-нибудь толкового парня отправить в Казань. Кого пошлешь?

– Валентин Васильевич, у меня все загружены. – Начсектора скукожился до тщедушности.

Опытные кадры умеют съеживаться и разъеживаться по ситуации. Специально робеть перед начальством, расправлять живот перед подчиненными.

– Давай решай, дело политическое.

– Опять с этим англичанином возиться?

– Да, давай скорей.

– Косых, ты как? – Варшавский глянул на Женю.

Кучерявый флегматик, любивший детей, оторвался от единственного компьютера:

– Делаю контрольную прорисовку…

– Зимородкин?

– Мне нужно кое-что закончить и в цех… Авторский надзор, – отвязался Денис.

– О-о! – Иосиф Абрамович вспомнил о сотруднике, с удовольствием забытом минуту назад.

Сорокин пригнулся, скрывшись за «Анурьевым».

– Сорокин, вылезай! Поедешь в Казань.

– Я же сказал толкового, – пробурчал Варварин, но акустика донесла до всего отдела.

– Других нет, – отбурчался Варшавский.

– Я еще… с «Орловым» не закончил. – Стас высунулся из-за «Анурьева». Ехать в командировку с юга не хотелось.

– Можешь взять с собой. – Начсектора хохотнул. Отдел поддержал улыбками.

– Но, Иосиф Абрамович, завтра же «Спартак» приезжает…

– А билеты достал?

– У перекупщиков перехвачу.

– Ты в каком городе живешь? – Начсектора развалился на стуле, приготовившись к назиданию. – Какие перекупщики? Все уже давно на нарах сидят, а «гастролеров» перед матчем поймают.

Сорокин потупился – крыть нечем.

– Послушаешь репортаж по радио. В поезде, – обнадежил начальник сектора.

Стас скривил губы – вряд ли федеральное радио будет транслировать матч Кубка России, пусть и московского «Спартака», но с командой второй лиги.

– Ладно. – Варварин махнул рукой. – Проинструктируй его и пусть метнется за билетами, завтра с утра выезжает… Хотя нет. Стас, иди за мной… Сам проинструктирую.

Подскакивающей походкой циркового мишки начальник отдела двинулся в кабинет. Пройдя предбанник с форменной секретаршей в очках аля Варшавский, оказались в берлоге с громадным сейфом, гудящим вентилятором и гнетущей обреченностью.

Начальник упал в расшатанное кресло, Стас присел напротив.

– Твоя задача: быть в Казани на «Турбокомпрессоре». Там англичанин – Филипп Кристофер Мэннинг из фирмы «Джон Крейн» проверяет сухие уплотнения. Забираешь его и сопровождаешь сюда.

– Дожил. – Стас сник. – Из инженеров в эскорт.

– Но очень почетный.

– Я по-английски ни в зуб ногой.

– Он немного говорит по-русски. Да ты не бойся, обратно поедешь вместе с татарами. Будете ставить эти уплотнения на нашей компрессорной станции.

– Не понял. А татарам зачем сюда?

– Нагнетатель казанский.

– То есть мы не смогли продать свой нагнетатель своим? А причем тогда мы?

– Продать не смогли, но обслуживание казанской машины за нами. Понятно? – Валентин Васильевич нахмурился, он всегда сомневался в интеллекте сотрудника.

– Не до конца…

– Разберешься по ходу. Попробуй, если удастся, разглядеть конструктивные особенности уплотнений. Англичане нам только монтажную схему дали, ни одного чертежа. Мы на свои тоже собираемся ставить «Джон Крейн», но дорогие… Может, проще самим делать.

– Так купите и разберите. Все равно ничего придумать не можем, лепим по аналогии.

– Самый умный, что ли? Если будут сорваны пломбы, они откажут в обслуживании, а вещь дорогая.

– Ради промышленного шпионажа не грех и раскошелиться.

– Ладно, стратег, дуй за билетами! Кстати, я его, в свое время, пивом поил, пусть теперь тебя поит. Все понятно? В добрый путь.

Варварин вложил в улыбку неискреннюю мягкость.

– «Земля, прощай»! – отозвался Сорокин.

– Все еще мультики смотришь?

– Больше вспоминаю.

Вокзал встретил образцово-показательной свежестью, бдительными видеокамерами, конвейером туристов. На потолке горели мириады лампочек в форме «Млечного пути» – звездное небо, не выходя на улицу, не дожидаясь ночи.

Электронная очередь пролетела быстро – работали все окна. Стас сунул паспорт, заглянул в ангельские глазки кассирши:

– Один до Казани.

ГЛАВА II

Матч

Выспавшись, курортный городок устремлялся на пляж, ловя первые лучи загара. Туристы плющились на солнце с перерывом на обед, к вечеру разбредались по интересам: удочкам на пирсе, орущей дискотеке, уединенности номеров.

Сегодня вечером все дороги вели на стадион.

Компактная арена на двадцать тысяч гудела, как пчелиный улей. «Лишнего билетика не будет?» – «Три цены» – «Согласен». На руках с протянутыми билетами захлопнулись наручники. Двое в штатском взяли продавца под руки. «Покупатель» прощупал билет: «Фальшивка, как и ожидалось. В отделение». Билеты разошлись за месяц до матча, перекупщиков брали, не отходя от кассы.

Долговязый форвард Савченко в синей форме несся к воротам, накручивая соперников. Удар! Отчаянный прыжок вратаря. Го-ол! Футболист сорвал футболку, показалась белая майка с крупными буквами: «Калтыг навсегда!» – табло транслировало местную рекламу.

Вокруг поля суетились голландские техники в попытке улучшить совершенство. Судьи в желтом придирчиво проверяли натяжение сетки. В ожидании команд болельщики пустили «волну».

VIP-ложа переговаривалась на языках Вавилонской башни – общались главы иностранных и отечественных корпораций. С краю пахнуло Островом Свободы – Лугинин раскурил сигару, пробасил:

– Костя, отойди уже! Все загородил.

Телохранитель обернулся. Неизменный костюм, белая рубашка, тугозатянутый галстук. На лице не осталось намека на щеголеватые усы, в глазах светилась жизненная мудрость.

– Михаил Иванович, здесь я не могу обеспечить вашу охрану. Вы – прекрасная мишень, как для снайпера, так и для фанатика.

– Значит, сядь и успокойся.

– Может, все-таки уйдем? Матч транслируют по местному каналу.

– Вот еще! Моя команда играет важнейший матч сезона, а я… по телевизору? Садись уже! Не маячь. Если что, виноват я.

– Слабое утешение, – заключил Константин Петрович, но присел.

– Михал Иваныч, Михал Иваныч. – Через парапет перегнулась журналистка Вера Гольц, сбежавшая из ложи прессы.

Досочная конституция, вороная грива, греческий нос. Черные глаза блестели азартом, из-под прозрачной майки проглядывали сливы грудей.

Охранник подскочил, закрыл «клиента».

– Не прячьтесь за телохранителем! Я вас вижу! – кричала журналистка.

– Вера. – Лугинин разочарованно пыхнул дымом. – Я скоро не рискну из дома выходить.

– Я б на вашем месте тоже не рисковала, либо киллеры пристрелят, либо я допеку!

– Уж лучше киллеры.

Гул толпы заглушил бурчание – команды появились из подтрибунного помещения.

– Но одну проблему можно решить, – перекричала стадион Гольц. – Всего одно интервью, и я от вас отстану!

Миллиардер демонстративно отвернулся. Подошел мэр города с почти одноименной фамилией – Калтыгин. Хитрый прищур карих глаз, стариковский бобрик полуседых волос, вечно-серый пиджак.

Охранник преградил путь.

– Константин Петрович, – удивился градоначальник, – вы уже и меня не узнаете?

– Ну что вы, Василий Святославович, – телохранитель прошелся по пиджаку мэра, будто стряхивая пылинки. Пожал руку, как бы невзначай проверяя рукава.

Калтыгин присел рядом с Лугининым, хохотнул:

– Дал бы ты ей, она б и отстала!

Олигарх нахмурился.

– И народ хочет знать.

– Да брось ты, Василий Святославович, кому интересен скучный старикан? А если еще и при деньгах… только людей раздражать.

– Михал Иваныч, ты к себе несправедлив, тебя все любят.

Лугинин скривился.

– За исключением отъявленных отморозков и врагов.

– Вот и занимайся врагами, а я давно отошел от дел.

– Но без тебя наш городок остался бы деревней.

– Может быть, но теперь это твоя забота. Обращайся, только если сильно припечет. И думай, как выиграть декабрьские выборы.

– Ты знаешь, я за кресло не держусь – как народ решит, так и будет.

– Михал Иваныч, – подала голос Вера, – лучше соглашайтесь, пока матч не начался.

– Видишь, как любят. – Лугинин помрачнел еще больше. – Футбол не дают посмотреть.

– Работа у нее такая. Она с тебя не слезет.

– И как назло, когда играет наша команда, «Спартак» приехал… – Михаил Иванович пыхнул сигарой. – Охрану на нее натравить, что ли?

– Ага, и напишут – Лугинин зажимает прессу. А насчет команды, думаешь, у нас есть шансы?

– Не в этот раз. Может, в следующем году. Нужно основательно укрепиться, а то я толком не занимался. Пора выигрывать зону, выходить в ФНЛ, а там и в премьерку.

Соперники закончили разминку, построились перед главным выходом. Грянул гимн Российской Федерации. Стадион поднялся, запел тысячеголосым хором. С последними аккордами игроки запрыгали, доразмялись, потянулись к центральному кругу.

– Михал Иваныч, хотите пари? – наседала журналистка. – Выиграете – навсегда от вас отстану!

Лугинин повернулся к Вере:

– На что спорим?

– На эту игру! Выбирайте, вы за кого?

– «Спартак» явно сильнее.

– Тогда, если победит «Калтыг» вы даете мне интервью, договорились?

– А если нет, вы отстанете от меня навсегда?

– По рукам! – Вера перегнулась сильнее, но без надежды дотянуться.

– Или, – поспешно прибавил миллиардер, – если в основное время будет ничья.

– Хорошо. Василий Святославович, вы – свидетель!

Два против одного – хороший расклад. Лугинин скрыл улыбку «гаваной».

Раздался стартовый свисток. Футболисты задвигались по полю. Фанаты загалдели кричалками.

– У меня тоже к тебе дельце. – Калтыгин хитро прищурился.

– Вы сговорились, что ли?! Чувствую, футбол сегодня не увижу.

– Можем в перерыве переговорить… или после матча.

– Ладно, валяй. Не отстанешь ведь. Хуже Веры!

– Ты знаешь, город живет припеваючи. Львиная доля доходов, конечно, уходит уровнями выше, но и городу кое-что остается…

– Начал издалека… – Михаил Иванович неотрывно следил за игрой.

– Вот я и говорю, городу кое-что остается. И на развитие, и на небольшой фондик… Экономим, откладываем, инвестируем. В общем, я к тебе с деловым предложением.

– Не тяни коня за хвост, может взбрыкнуть.

– За сколько продашь «Водоканал»?

Лугинин посмотрел на мэра, как на идиота.

– С чего вдруг мне его продавать? Актив неплохой, да и город должен быть доволен – пять лет тарифы не поднимаются. Несмотря на требования федералов. Если городу деньги некуда девать, поищи товар поинтересней.

– И все-таки, Михал Иваныч, за сколько отдашь?

– Зачем он тебе нужен? Что не устраивает?

– Все устраивает, но хочется большего.

– Якобы лучшее – враг точно хорошего.

– Мы хотим, вообще, упразднить тарифы.

Олигарх красноречивей глянул на мэра.

– Конечно, только для населения, – поспешил успокоить Калтыгин, – предприятия будут платить как прежде, по сегодняшним тарифам. В самом деле, Михал Иваныч, у нас рек нет, что ли? Да и морскую воду давно научились опреснять. Неужто мы не можем улучшить жизнь горожан?

– Москва с ума сойдет. Опять давить будут. Ты хочешь восстания в Сибири? Там реки – не чета нашим.

– Москва пусть думает, что хочет. Когда мы ее боялись? – Калтыгин на минуту задумался о вечном. – А у меня пока есть время, отмеренное Богом, хочется делать все больше и больше. Для народа. А нам с бабкой и пенсии хватит.

– На комплимент нарываешься? Никто не сомневается в твоей порядочности. – Лугинин задумался. – Считать надо. При таком подходе, городской бюджет может вылететь в трубу, это ж постоянное субсидирование. Может и расходы покрываться не будут.

– Мы уже все посчитали. – Василий Святославович выудил листок из внутреннего кармана пиджака. – При сегодняшних темпах роста городских предприятий, мы через год выходим на безубыток, расходы равны доходам.

– Осталось решить задачку: как, не поднимая тарифы, добиться роста доходов.

– Во-первых, мы можем позволить себе, как ты говоришь, субсидировать. Во-вторых, этого и не нужно, экономисты посчитали – рост обеспечится за счет развития бизнесов и автоматизации «Водоканала».

– Он и так переавтоматизирован. Одних программ накупили на миллионы.

– Жизнь не стоит на месте, наши спецы нашли более мощные средства оптимизации. Взгляни сюда. – Мэр выудил еще один листок.

Лугинин оттолкнул.

– Что ты в меня записочками тычешь?! Даже разбираться не хочу… Но идея нормальная. С этим тебя точно переизберут.

– Да не в этом дело…

– Знаю-знаю.

– Так за сколько отдашь?

– За сколько возьмешь?

– Экономисты, опять же, прикинули… Сейчас «Водоканал» оценивается в двести миллионов долларов, покупать надо с премией…

– Соображают.

– В общем, готовы потратить в два раза больше.

Градоначальник с хитрым прищуром изучал реакцию собеседника – не переборщил ли с щедростью? Не обидел ли смехотворностью?

– Интересное предложение. Но ты же знаешь, деньги мне давно не нужны.

– Знаю, но что тебя тогда может заинтересовать?

Лугинин рассеянно смотрел на поле, погрузившись в мысли:

– Наверное, только одно… как ты говоришь: «улучшение жизни горожан»? Вот «оно».

– Так я ж это и предлагаю, – возбудился Калтыгин.

Лугинин внимательно посмотрел на собеседника:

– Поэтому и согласен. Забирай за… рубль! А сэкономленные миллионы бюджету еще пригодятся.

– Шутишь?! – Мэр пытался сквозь глаза досмотреться до души миллиардера, но не обнаружил подвох. – Вот это подарок! Михал Иваныч, Калтыг тебе памятник поставит. Со временем, конечно.

– Я еще пожить хочу. Все? Теперь я могу посмотреть футбол?

«Калтыг» сгорел от собственного первоминутного «напалма», «Спартак» уверенно отбился и перешел к планомерной осаде. Голкипер курортной команды брал «мертвые» мячи. Свисток на перерыв спас хозяев от неминуемого гола. Второй тайм «Калтыг» лишь отбивался, ища удачу в редких контратаках.

Пошло добавленное время. «Спартак» всей командой осадил ворота соперника. В центре поля одинокой фигурой маячил бразилец Паоло Жорже – непроходимый маршал столичной обороны. Запертые в собственной штрафной, калтыжане стеной вставали на пути атакующих, самоотверженно ложились под мяч. Нападающей Берто вошел в штрафную и упал от тени Никонорова. Раздирающий душу свисток. Судья указал на одиннадцать метров. Стадион зашелся негодованием, мыльными эскападами. Футболисты облепили судью, как мухи. Арбитр неумолим, желтые карточки разошлись направо-налево. У Никонорова – вторая, автоматически превратившаяся в красную, защитник понуро побрел в раздевалку. Симулянт Берто утрамбовал газон, ласково установил мяч. Злорадная улыбка заиграла на загорелом лице. Свисток. Разбег. Удар! Вратарь выудил мяч в нижнем углу, навалился сверху, вжимая в газон. Стадион взорвался овацией. Берто схватился за голову, упал на колени, с укоризной воздел руки к небу. Шокированные москвичи застыли на месте. Голкипер «Калтыга» подскочил и вбросил влево к середине поля на забытого Савченко. Прокинув мяч вперед, Юрий устремился к спартаковским воротам. Пауло Жорже из последних сил мчал наперерез, но не успевал. Рандеву нападающего с голкипером. Мяч взмыл вверх и легким «парашютом» перелетел через кипера. Стадион затаил дыхание. Слышались дуновения морского бриза, тиканье наручных часов. Мяч мягко спикировал в сетку. Бешеный рев разорвал тишину – болельщики забились в припадке, VIP-ложа в истерике. Лугинин вскочил и заорал подобно пароходному гудку, трость безжизненно свалилась в ноги. Василий Святославович, трясясь от счастья, полез обниматься с Константином Петровичем. Всегда хладнокровный телохранитель мягко отстранил.

Финальный свисток. В следующий раунд Кубка России прошел «Калтыг».

– Михал Иваныч! – Мэр пытался отдышаться, держась за грудь. – Не забудь на радостях – мы договорились!

– Забирай все!

– В следующий раз… город захочет… вернуть себе … футбольную команду.

Смачный кукиш стал ответом. Калтыгин расхохотался. Лугинин двигался к выходу под поздравительные выкрики. Присоединившиеся к Константину Петровичу охранники, расчищали путь. В коридоре, в позе Венеры Милосской с целыми руками, скрещенными на груди, ждала Вера Гольц.

– Михал Иваныч, я готова.

ГЛАВА III

Казань

Стас спрыгнул с подножки поезда, заприметил татарчонка с надписью «Нагнетатель» синим фломастером на ободранном ватмане. Колобок личика вертелся на тростниковой шейке, глазки-шарики бегали по периметру прямоугольных очков, высматривая приезжего.

– Добрый день! Не меня встречаете?

– Станислав? – Татарин опустил ватман.

– Совершенно верно.

– Рамиль.

– Очень приятно.

– Поехали, устроитесь в гостиницу, а завтра на завод…

«Казань-1» встретила массивными дверьми, незакрывающимися от постоянного потока, и типично-центровой люстрой. Трамвай с рекламой на татарском языке русскими буквами дополз до окраины. Гостиница оказалась прокуренной общагой. В номере из удобств – кровать и телевизор.

На следующее утро, проехав пару остановок, Сорокин очутился на проходной «Турбокомпрессора». Вызвонил по внутреннему телефону Рамиля. Неповоротливая пропускница выписала пропуск.

Стас, переходя на бег, следовал по территории за сопровождающим. Мельком обозрев покосившуюся доску почета, парк с курящими на лавочках, стелу с орденом. Забежали в один из цехов. Длинные синие коридоры с высокими потолками. В одной из подсобок пухлый очкарик крутился у верстака под чутким наблюдением недовыспавшегося мужика.

– Это слесарь Сергеич, – Рамиль представил мужика, – поедет с нами.

Слесарь с дикого похмела сунул Стасу руку и тут же одернул. Сорокин развернулся к толстяку.

Русая челка, зачесываемая налево, норовила свалиться к раскручиваемым уплотнениям. Усы плавно перекатили в бороду, образуя улыбчивое сердечко. Пивной живот грозился выпасть из-под широкой майки с надписью: «Sex & Drugs & Rock & Roll».

– Он? – шепнул калтыжанин Рамилю.

Тот кивнул.

– Хай, Фил! – Стас шагнул к англичанину, раскрыв рукопожатную ладонь, выдал специально подготовленную фразу. – Ай эм Стас Сорокин, Нагнетатель, Калтыг.

– Хэллоу! – Англичанин оторвался от механизма, бормотнул по-английски, застыл в ожидании ответа.

– Что он сказал? – Сорокин полуобернулся на татарина.

Рамиль пожал плечами.

«Придется ему сознаться – я не шпрехен зи дойч», – и широко улыбнувшись, Стас сознался:

– Донт спик инглиш.

– О’кей. – Англичанин сразу сжался, молниеносно вернулся к верстаку. Из кожаного кейса появилась салфетка, затерлась по деталям.

Калтыжанин отступил к Рамилю

– А чего он так резко отскочил? Я ж ему только объяснил, что не говорю по-ихнему.

– Надо было сказать – «ай донт спик инглиш», а так ты ему сказал, типа – не болтай. Ты бы еще ему сказал – «шат ап».

Британец навострил уши, заслышав знакомо-обидное.

– Что-то подсмотрели? – Стас заговорщически подмигнул сопровождающему.

– Да ну! – Казанец развел руками. – Ближе подходишь, он прикрывается.

Сорокин подошел к верстаку, Филипп улыбнулся и прикрылся. Юноша заметил чертеж, бесцеремонно взял, зарассматривался.

– Монтажка, – зевнул Рамиль.

– Хоть габариты есть…

– Габариты и так снять можно, размеры внутренних деталей бы, материалы…

– А в чем проблема?

– Он сейчас соберет и пломбы поставит. Снял пломбы – снял с гарантии.

– Аккуратненько вскрыли, все замерили и обратно вернули. А еще лучше купили, да раскурочили… Или денег жалко?

– А вам не жалко? – В татарине проснулся патриот.

«Семеновскому тоже жалко… – подумал, но смолчал южанин. – Один компьютер на весь отдел. Кому сказать, засмеют. Интересно, сколько получает наш гендиректор?»

Сергеич безучастно сидел на табурете, достал «Приму». Едкий дымок потек в потолок.

– Донт смокинг, плиз, – взмолился Филипп.

– Не кури, Сергеич, – перевел Рамиль.

Слесарь послюнявил пальцы, затушил едва прикуренную сигарету, бережно убрал в полуразвалившуюся пачку. К запаху машинного масла, подвальности и старости добавилась гниль табака.

– А чтой-то вы так с гостем? Хоть бы толмача приставили. – Сорокин почесал под носом.

– У нас юбилей, куча делегаций понаехала – переводчики нарасхват.

Дверь широко распахнулась, и в комнату вошел импозантный мужчина. По пятам следовал оператор. Как газ, седой бодрячок заполнил помещение, источая приторный одеколон. Оператор горбился крючком под тяжестью камеры.

– А это наша лаборатория сухих уплотнений, да! – Импозант обвел рукой обшарпанные стены. – Здесь создаются и испытываются новейшие разработки. Жаль видеосъемка не может передать дух, витающий в этом помещении. Это дух инноваций! Сейчас здесь работают наши партнеры из, не побоюсь этого слова, Туманного Альбиона!

Мужчина фамильярно сжал плечи Мэннинга, жестом подозвал оператора:

– Сними все здесь, как работает.

Филипп прикрыл спиной аппарат, затараторил, замахал руками. Из всего спича Стас понял только «no camera».

– Да ладно тебе, не жмотись. – Импозант потрепал англичанина за щеку, отчего тот заговорил быстрей и обидчивей.

– И «щет» с ним! – Мужчина выдал единственно знакомое слово из английского лексикона, повернулся к Британии спиной, лицом к соотечественникам. – Сними лучше наших.

Поманил Стаса. Сорокин нерешительно оглянулся, но подошел. Костлявые «тиски» сжали юношеские плечи.

– Я не ваш, я калтыжский, – предупредил приезжий.

– Калтыжанин? – Мужчина развернул Стаса к себе. – И как там поживает наш нагнетатель?

– Нормально. Работает. – Юноша решил – речь об АО «Нагнетатель».

– Да как же он может работать, если уплотнения здесь?! Попался! – Импозант схватил Стаса за щеку, как англичанина. – Ну ладно. – Отстранил от себя и подпихнул в спину. – Это мы потом вырежем. А тебя как зовут? Ты ж наш, по лицу видно.

– Рамиль.

– Иди сюда! В кадр.

Татарин сжался в руках мужчины, а тот беззастенчиво продолжил болтать на оператора:

– Вот! Растет наша смена, поросль, так сказать! Со временем сменит меня. Сменишь меня? – Бодрячок развернул молодого специалиста к себе, вонзил глаза в глаза.

Татарчонок, как смог, пожал плечами.

– Скромняга, молодец!

Мужчина подпихнул «смену» обратно, хлопнув по попке.

– Сними нашего заслуженного слесаря, передовика производства. Сергеич, улыбнись!

Передовик улыбнулся щербатым ртом.

– Хотя нет. Сергеича не снимай, а то весь юбилей насмарку. Мы его и на доску почета не вешаем, вторая смена ночью пойдет – обосс… испугается! Га-га-ааа! Та-ак, здесь все. Пошли дальше. За мной, за мной.

Камера вслед за мужчиной исчезла за дверью.

– Что это было? – Стас потер раскаленную щеку.

– Наш директор. – Рамиль чуть не всплакнул.

– По производству?

– Генеральный.

– Ого! А ты значит ему на смену? Круто!

– Да где там, он завтра и не вспомнит, как меня зовут.

– Наши мысли материальны, думай, что станешь директором и станешь!

– Покажешь пример? – Татарин ухмыльнулся.

– Почему бы и нет? – Стас усмехнулся ответно, а про себя подумал: «Хотя у нас такой же, только играет в демократию, а за собственное кресло держится похлеще диктатора».

Мэннинг жестами объяснил – кончил, салфеткой обтер изделие. Рамиль сбегал для согласования дальнейших действий, вернувшись, провозгласил калтыжанину:

– Тебе повезло, завтра едем к вам!

– Как завтра? Мне командировочные на неделю выдали.

– Он закончил, и нас больше ничто не задерживает – чем быстрее запустим наш нагнетатель, тем лучше. Да и мы выходные проведем на море, когда еще такой шанс представится?

– Тоже верно. Только что мне теперь делать?

– Съезди в центр, погуляй по «арбату», посмотри кремль…

– Составишь компанию?

– Я бы рад, но мне еще за билетами ехать. Давай паспорт.

Красная книжка перекочевала в руки Рамиля. На обед они вышли за проходную, вместе со слесарем, виляющим сам по себе, как хвостик.

– Что-то совсем не хочется киснуть одному. – Сорокин почесал нос. – Может, по пивку?

– Мне еще после обеда работать, – пробурчал Рамиль. – За билетами ехать.

– А нам татарам, что война, что сабантуй. – Славянская внешность Сергеича выдала прилысенность к алкоголю.

– О-о! – Глаза Стаса округлились. – Он и говорить умеет.

– Наливай, – лаконично заметил передовик.

Рамиль третьим быть не захотел. Пить на пару с пропойцей Сорокина не прельщало – отказался, не заморачиваясь на благовидность причины.

Под аккомпанемент накрапывающего дождя Стас добрался до гостиницы. Бомж-лапша пластом легла в тарелку, надкушенный полиэтилен пролился жидкостью, мерзкой на вид, но со вкусом курицы. Из другого пакета просыпалась «солома» зелени. Кипяток залил тарелку до краев, сверху «обед студента» накрылся аналогичной тарелкой.

Юноша чуть не до пола провалился на железной сетке кровати, шелестнул компьютерным журналом.

Прочитав три страницы, присел за стол. Журнал с трудом притулился к графину, как подставке для чтения. Алюминиевая ложка, помнящая борщи советской столовой, путалась, размешивая лапшу. Глаза сосредоточенно скользили по строчкам.

Перекусив, юноша вновь завалился с прессой на кровать под бормотание телевизора «Радуга». На столе натюрмортом смотрелись вылизанная тарелка, крошки бородинского хлеба, пустая кружка с коричневыми разводами, походная банка из-под майонеза, где кофе тесно перемешалось с сахаром.

Начитавшись до отвращения, Стас решил-таки ознакомиться с достопримечательностями, подробно расспросив вахтершу названия и как доехать.

По «арбату» ползала взад-вперед молодежь с бутылками наперевес. В начале улицы стоял парень в оранжевых штанах, серьгой в ухе, и, несмотря на пасмурность вечера, в черных очках. Подобные типы, как в строю, стояли через каждые десять шагов. Один остановил калтыжанина:

– Девочку хочешь?

Стас опешил. Вгляделся в тонировку стекол, пытаясь угадать раскосые глазки, по-пионерски отсалютовал.

– Всегда хочу!

– Блондинку, брюнетку?

– Рыжую.

– Толстую, худую?

– Склонную к полноте. Ты что, соцопрос проводишь?

– Тысяча. Нормальная цена?

Южанин перехватил инициативу:

– Долларов или евро?

– Рублей.

– За ночь или день?

– Час. – Сутенер озлобился. – Прикалываешься?

– Провожу соцопрос.

– Ааа… – далее последовала эмоциональная татарская речь, скорее – брань.

Но Сорокин, не владея, пропустил мимо ушей, отдавшись созерцанию стелы с часами, арабской вязью вместо арабских цифр. Над циферблатом вздыбился белый конь, воспарил мальчик со свирелью, девушка распахнула клетку для улетающей птички. «Поэт, пегас и муза… хоть здесь вы сошлись вместе».

По булыжникам процокали каблучки, взлетели ввысь – парень закружил девчонку в поцелуе. Другие юноши под часами тоскливо поглядывали на время, приподнимались на цыпочки, всматриваясь вдаль. Сутенеры к Стасу больше не приставали, получив незаметный для непосвященных сигнал о бесполезности окучивания.

В фонтане на камне присела скульптурная женщина, тщетно пытаясь схватить себя за голову. Видимо, в поисках золотого гребешка, свалившегося к худеньким ножкам. Прохожие бросали в воду монетки. Сорокин обратился к татарочке в черной бандане:

– А кто это?

– Су-Анасы, – пролепетала девушка.

– Суй чего, куда?

Девушка поджала губки, произнесла членораздельно:

– Не «чего-куда». А Су-А-на-сы. Водяная мать. «Русалочка» по-русски.

– Ой, пардоньте. – Южанин рассмеялся. – Никогда б не подумал. У нее ж ноги вместо хвоста!

– Хотите любви – бросьте монетку.

Стас недавно отказался, но запустил руки в брюки, на свет выудил мелочь. Су-Анасы помогала дешевле ребят в оранжевых штанах.

– На такую красотку не жалко!

Рубль серебряной чешуей нырнул в фонтан. Калтыжанин заозирался по сторонам, ища ускользнувшую азиатку. «Уплыла. Не сработало. Твою водяную мать!»

Сорокин сунул деньги в прорезь ближайшего киоска – на свет выставилась банка пива. Щелкнула крышка, шепнула пена, вспучилась на свободе. Глоток взасос, насколько терпелось полупрохладной рези по внутренностям щек. Драконий выдох, и мир запеленала розовая приятность, плавность и неспешность бытия.

Казанский «Арбат» огородился ухоженными зданиями и соборами XVIII-XIX веков. В предвечерье зажигались белые фонари. Молодежь развалилась на лавочках, посасывая горький портер. Набежавший ветерок перемешал автомобильный гул с площади, ароматы восточной кухни, полутяжесть городского смога.

На сувенирном лотке Стас приценился к тюбетейкам. Выбрал фиолетовую, расшитую бисером, после краткого инструктажа напялил:

– Похож я на татарина?

– Вылитый! – Армянин сверкнул золотым зубом, подсчитывая дневную выручку.

Пройдя вперед, Сорокин остановился перед видным мужчиной исполинского роста, смахивающим на директора «Турбокомпрессора». Левой рукой памятник держался за лацкан пиджака, у бедра через правую конечность перекинулся плащ, пальцы мяли шляпу.

«Шаляпин, – прочел Стас. – Казань – родина Шаляпина?! Век живи – век учись».

В подтверждение из-за бронзового гения нарисовалась вывеска «Шаляпин Palace Hotel». Рядом величественно возвышалась церковь с колокольней. «Не удивлюсь, если Федора Иваныча крестили именно здесь».

Пройдя еще пару шагов, калтыжанин захлебнулся в ароматных наплывах. Неповторимый, чувственно-терпкий запах, услаждающий обоняние, только когда кулинария возведена в ранг искусства. Нюх, незнакомый с татарскими разносолами, распознал лишь плов и чай.

Южанин уперся в многоугольную пирамидку, на маленьком постаменте с буквами «N», «S», «E», «W». Вокруг по брусчатке разлеглась роза ветров с гравировками: «До Москвы 722 км», «До Рима 3050 км», «До Северного Полюса 3808 км», «До Мекки 3903 км», «До Пекина 5093 км».

Вспомнилась ухмылка Рамиля. «Покажешь пример?» Стас поддел тюбетейку. «Да уж, до генерального мне точно, как до Пекина…»

Посреди мостовой раскорячилась карета. Детишки, как муравьи, неутомимо ползали по металлическим загогулинам. Девушки с гиканьем и ржанием фоткались на мобилы в несусветных позах, выпячивая прелести, стыдливо прикрывая глазки. Аналогичная картина наблюдалась рядом с лягушачьим фонтанчиком – лярвочки расселись по кругу и выплевывали воду, а рядом – детвора и прелестницы.

Проскочив мимо храмов, колоколенки и часовенки, Стас издали узрел башню с курантами и белокаменные стены. Кремль! Опорожненная банка смялась с алюминиевым хрустом, звякнув, упокоилась на дне урны. Шаг автоматом ускорился. Стрелой Сорокин долетел до площади перед кремлем.

– Стойте! – оглушил окрик.

Калтыжанин застыл на месте.

– Остановитесь, – призвал гид мгновенно скучковавшуюся группу. – Вот мы и дошли до конца казанского «Арбата» – улицы Баумана. Раньше она называлась «Проломная», потому что здесь проломили стены, и войска Ивана Грозного ворвались в крепость. Представьте, второе октября тысяча пятьсот пятьдесят второго года. Дружина Ивана IV готовится к штурму.

ГЛАВА IV

Штурм Казани

2 октября 1552 года. Раннее утро.

Монах Иван Глазатый сидел на бревнышке, развернув фряжскую филигрань, изредка почесывая затылок. Гусиное перо аккуратно выводило буки и веди, тюкало в железные чернила, скреблось о стенки чернильницы.

Самозабвенный голос дьякона из походной церкви-палатки разносился окрест. Над застывшими в закопях витязями, осеняющимися крестами под «аминь». Над осадными башнями с пушками, готовыми благословить порохом. Над бранными полями и непролазными чащами с притихшей живностью.

Из церкви вышел князь Андрей Курбский. Сухое лицо заволокло тучами, узкий лоб морщился от неудовольствия, в очах сверкали молнии зачинающегося гнева. Раздраженность сквозила в уголках губ, подергивалась редкая бороденка, поверх бархатного кафтана светились доспехи.

– Что там монарх? Пора выступать, – молвил Михаил Иванович Воротынский в шлеме с крестом посередке и ферязи поверх лат.

– Молится, – буркнул Андрей. – Литургию затеяли – теперь вовек не кончат.

– Розмысл уже заряды заложил. Почти пятьсот пудов пороху… – Воротынский потеребил густую бороду, склонил голову к собеседнику, ища руководства. – Поджигать?

– Поджигай. – Князь махнул рукой.

– Помяни мое слово, Курбский – нашего царя погубит… религия! – бросил напослед Михаил Иванович и ушел распорядиться.

Блеклые лучи восходящего светила разбегались в стороны до невозможности. Багряный фронт захватывал небо над мечетями, минаретами и ханскими палатами, растекаясь медленно, как кровь из ссадин.

Стотысячное войско окружало крепость на высоком холме. Сто пятьдесят гафуниц и моржир прицелились в Казань. За месяц осады удалось подобраться к дубовым стенам. Посошные люди возвели десятки мостов через сливающиеся Булак и Казанку, со стороны Арского поля землей и деревьями засыпали глубокий ров, сделали подкопы для взрывчатки.

– А что ты там черкаешь? Ну-ка дай. – Курбский вырвал летопись из рук Глазатого, ища выход бродившему гневу. – И зачем ты, пономарь, пишешь таким дурацким языком: «Царь князь великий с великою радостию святую икону приемлет: «Слава тебе, – глаголаше, – создателю мой, слава тебе, яко в сицевых в далних странах варварских…»?

Андрей сплюнул.

– Курям на смех! Написал бы просто: «Слава тебе, создатель мой, слава тебе за то, что посещаешь меня, грешного, зашедшего в эти дальние варварские страны».

– Воевода, – гнусавым голоском залепетал Иван, – я тебя учу, как с врагом воевати?

– Тьфу ты! Ужо и говоришь, как пишешь. Еще б ты меня учил!

– Вот именно. Что о нас потомки подумают, если напишу, как ты велишь? Скажут, неучи – предки! Красиво написать не могли. Сам возьми и напиши, как хошь.

– «Как хошь», – передразнил Курбский, – а еще священник. Вот возьму и напишу!

– И напиши!

– И напишу! – Андрей замахнулся, но осадил. – Пентюх. Вот как-нибудь не убоюсь твоего сана. Не посмотрю, что ты – дьяк, отвешу тебе оплеушину. Шоб знал, как с князем гуторить.

– Что ты на меня взъелся?!

– Не верю я тебе! Двадцать лет в Казани просидел, не верю, что не обасурманился. Перебежчик!

– Не перебежчик, а шпиён! Откуда без меня знали, где подкопы рыть, что в Казани тридцать тыщ войска? Царь верит, а боярин не верит, дела-а.

– Царь что? Малолеток еще. Двадцать два годка всего.

– А тебе-то сколько?

Двадцатичетырехлетний князь матюгнулся, тьфукнул и отошел.

Зашипел порох во рвах, занялась багровой зарей отава, лавиной надвинулся огонь на деревянные стены. Из палатки дьякон взвыл Евангелием: «И будет одно стадо и один пастырь!» Сотряслась земля. Содрогнулась Казань. Разлетелась в щепы башня и часть стены у Аталыковых ворот. Взмыли в небо камни, люди, бревна, комья земли. Дрожь добежала до царского стана. Из подкопов вырвались языки пламени, свились воедино, обожгли небеса. Заклокотал воздух, от гари заслезились очи, страх кольнул сердца.

Грянул более сильный взрыв у Ногайских ворот. Как пушинки вспорхнули толстые срубы. В клочья разлетелись осажденные – тряпками разметалась одежда, вывернутыми жестянками разогнулись латы. Многие нашли гибель под бревнами, заживо сгорели, задохнулись от дыма. Оглушенные татары перемигивались в мертвенной бледности, повалились наземь, взмолились Аллаху. Да отвратит он Армагеддон от рабов верных, да не разверзнется земля!

Князь Горбатый-Шуйский с ертаулом, завидев такую мощь, уверовал в успех, задурманила голову разгульная отвага. Зазвенели ратные трубы, загалдели сурны, забубнили накры. Полки взяли наизготовку.

Иоанн IV в дикой ярости выскочил из палатки.

– Службу не прекращать! До конца отслушаем – милость от Христа получим!

Вспрыгнул на белого коня, вставшего на дыбы, обнажил меч. Длинные волосы развевались из-под золотого шлема, парчовое платно, унизанное жемчугом и драгоценными каменьями, сверкало солнцем. Глаза горели адским огнем, густые брови грозно сдвинулись к переносице, оружие рубило воздух.

– Что стоите без дела?! – Царь перекрикивал трубы. – Приспело время потрудиться и обрести вечную славу! Пойду первым.

Иоанн направил коня к Большому полку, но брат Владимир и князь Шиг-Алей повисли на поводьях.

– Прочь! – завопил самодержец.

Курбский упал на колени.

– Великий князь! Не казни, дозволь молвить.

– Не время, друже. Опосля, – Иван пытался вырвать поводья у бояр.

Андрей, потупив взор, ослушался.

– Тебе, о царь, подобает спасти себя и нас. Ведь если все мы будем биты, а ты останешься здоров, то будет нам честь и слава, и похвала во всех землях. И останутся у тебя сыновья наши, и внучата, и родственники, и снова будет у тебя множество слуг вместо нас. Если же мы все спасемся, а тебя одного погубим, то будет нам стыд, и срам, и поношение от других народов, и вечное унижение. И уподобимся мы овечьим стадам, не имеющим пастуха, бродящим по пустынным местам и поедаемым волками.

Иоанн раздувал ноздри, грудь ходила ходуном, но постепенно успокаивалась. Меч лег в ножны, поводья сдались боярам, царь спрыгнул с коня. Он обнял за плечи Курбского.

– Спасибо, Андрей, что не дал возобладать неистовству моему. Спасибо, что упредил верным словом. Хочу, чтоб и дальше служил мне верой и правдой!

– Клянусь всем святым!

Царь зычно воззвал:

– На штурм! Казанского хана брать живым!

Двинулись полки, укрываясь большими щитами, шанцекопы придвинули туры к воротам. Астраханские царевичи с татарами, пожелавшими драться на стороне Руси, бросились в проломы. Загрохотала артиллерия, затрещали пищали, заорали воины. Сражавшиеся плечом к плечу не слышали друг друга. Защитники подпустили русичей поближе и открыли шквальный огонь из пушек, стрелы дождем накрыли нападавших. На головы бойцов, добравшихся до стен, полился кипящий вар из нефти, полетели заготовленные брусья.

Царь наблюдал с холма. Рядом стояли князь Владимир, командиры горокопов Василий Серебряный и Алексей Адашев, остальные приближенные. Поодаль крутился Глазатый. Шиг-Алей ускакал за озеро Кабан к касимовским татарам и темниковской мордве.

Пушечные залпы с двенадцатиметровой башни между Царевыми и Арскими воротами разметали казанцев и удерживали от подхода резерва. Лестницы уперлись в стены, багры зацепились за выступы, ярость карабкалась по веревкам и перекладинам. Воины взбирались, кидались в смертельную сечу, крошилась дамасская сталь.

– Брат! – возопил князь Андрей, сверкнув радостью на Глазатого. – Брат первым ворвался на стену. Первый в Казани! Так и запиши.

Летописец демонстративно отложил перо:

– Из прынцыпа не буду.

– «Из прынцыпа». Грамотей! – Курбский отвесил задорную оплеуху.

Завоеватели лезли в проломы, наскоро заделываемые камнем, бревнами, грудью защитников. Рухнули под неимоверным напором девять ворот, осаждающие проникли в город, над стенами заколыхалось самодержцево знамя. Поутих огонь взрывов, тусклый дым растаял за чащобами. Двинулись выжидавшие полки, перемахнули через разливную Казанку и тинистый Булак, перешагнули глубокие рвы. Как муравейник закишела Казань, когда вся братия устремляется внутрь, спасаясь от надвигающейся грозы. Навалилась силища, врубилась в живую массу мечами и копьями, как колун расколола полено. Заметались татары по городу, падали со стен снопами, дрались врукопашную. Рычали диким зверем, не щадя живота, телами закрывали ворота. Обливались кровавым потом, глотали гарь, вдыхали гибель. Сшибались стенка об стенку, умирали стоя от невозможности упасть, лишь разрубленные секирами валились кусками.

– Сначала одни накатывают, – пояснял царю Глазатый, – чуть поостыли – другие, потом третьи. Как огненная лава, прорвавшаяся сквозь землю. Такой бой у них зовется «пляской»… Ты глянь, государь, Федоров-то как внимательно смотрит. Учиться, поди.

Как школяр, пойманный за подглядыванием, казачий атаман встрепенулся, бобровое лицо скинуло изумление. Сусар отшатнулся, качнулись перья на одежде и варяжской шапке, но быстро собрался. Изобразил зевок, приглушенный кулаком, пробурчал:

– Чего нам казакам учиться? Смотрите, как Ермак дерется.

– Да уж. С такими лапищами… – Иван усмехнулся. – Сибирь обхватит!

– Ну что, казаки, пугнете басурманов не только перьями на шапках? – Иоанн IV рассмеялся.

– Нам что птицу в плавнях бить, что татарву.

К царскому стану прискакал гонец, спешился, пал на колени.

– Великий княже, храбрый воевода Семен Микулинский тяжко ранен. Брат его Дмитрий убит из пушки. Некому командовать Полком правой руки.

Царь призвал Курбского:

– Принимай полк, друже. Верю, люблю, – и поцеловал в уста.

Князь Андрей ускакал к Муралеевым воротам.

Смерть опоила воздух. Казанцы, горевшие жаждой борьбы, сбежались в Вышгород, но не успели запереться. Сгрудились на ханском дворе, бились с остервенением. Ломалось оружие – поднимали камни, оглушали дубинами, досками. Прижатые к стене не сдавались – пронзали брюхо кинжалами, испускали несломленный дух.

Русичи, посчитав дело конченым, принялись за грабеж, нещадно разрубая вставших на пути. Разрозненные войска татар перегруппировались, накинулись и потеснили дружину. Испугались и мародеры, побросали добычу, с воплями: «Секут! Секут!» бежали из города.

– «Вентиль» провернули. Заманили и вдарили, – рассудил Глазатый и развернулся к царю. – Государь, пора царский полк вводить. Сегодня же Казань возьмем! Токмо одну штуку проделать надобно…

– Глаголь. – Иоанн IV не отрывался от боя.

– Надобно путь отхода указать. Окруженный враг будет биться насмерть – терять нечего. А покажи ему спасительную тропку, токмо о ней и думать будет. А тут ему и конец.

– И в какую ж сторону гнать?

– Разумею, вернее всего через Муралеевы ворота…

– На Курбского?! – Царь нахмурился. – Слышал я о вашей распре. Погубить боярина хочешь?

– Ни в одном разе! Токмо вельми надо. Для дела. И еще одно…

– Что еще?!

– Садись на коня, царь-батюшка, да погарцуй перед войском, дабы воскресить мужество в сердцах удирающих.

Иоанн перекрестился, воздел руки к небу, взывая к божьей помощи. Осекся, вгляделся в небесную синь, часто заморгал.

– А что это там виднеется?

Все уставились вверх. Облака причудливо сложились в человеческую фигуру седовласого старца, одной рукой сжимавшего свиток, другой – воздевавшего персты для благословения.

– Да это Святой Сергий Радонежский! Не иначе! С нами Бог! – раздались взбудораженные крики.

– Знамение, – решил Иоанн. – Делать, как велит Глазатый!

Царь вскочил на коня, помчал к главным воротам, свита едва поспевала. При виде повелителя и знаменосца с Великой хоругвью, бегство прекратилось. Досадуя на трусость, даже кашевары кинулись на штурм, наливаясь клокочущей лютостью. Ветераны в блестящих доспехах, составлявшие Царский полк, пошли негромкой атакой.

Вновь полыхнула огнем русская артиллерия. Татары уже не защищались от пуль и снарядов, посылали тучи стрел, стараясь прихватить в могилу как можно больше неверных. Казанская пехота гордо отступала, погибала, но держала строй. Вся оборона сошлась на ханском дворе. Три тысячи воинов пролили скупые слезы, обнялись, перецеловались перед смертным боем. Не видя выхода, согласились на смерть во имя, прижались друг к другу. Мулла в белых одеждах кривой саблей прочертил линию на песке:

– Здесь примет смерть сеид Кул-Шариф и последние храбрецы Казани!

Свистнуло копье, прорвало чекмень, пробило грудь. Имам рухнул наземь, татары сомкнулись, заслоняя безжизненное тело потомка пророка Мухаммеда.

Атакующие нажали, и рухнула живая преграда, бой раздробился на части. Русские, доселе притворявшиеся мертвыми, прочувствовав неминуемую викторию, поднялись. Ринулись в схватку, окружили разрозненные силы врага, безжалостно рубились. Казанцы запирались в домах, русичи выносили двери, умерщвляли сопротивлявшихся. Трупы устилали каждую пядь земли.

Осажденные почуяли слабину лишь у Муралеевых ворот, пробрались к угловой башне, под бешеным огнем кинулись в Казанку аккурат против лагеря Правой руки. Счастливчики, уйдя вверх по реке, спаслись. Большинство, настигнутое стрелами, потонуло.

Вселенская паника охватила горожан. Сновали обезумевшие женщины и дети. Бросали оружие мужчины, скидывали панцири, сдавались в плен. Русские коршунами летали по городу, добивали противника, рыскали в поисках добычи. Старики рыдали, не скрывая слез, рвали на себе одежды. В гневе настигали русские казанцев, рассекали надвое, протыкали насквозь. Реки крови забурлили по мостовым, стекая в лужи, как в жертвенные чаши. Горы мертвецов слежались у ворот, местами доходя до уровня городских стен, трупное одеяло накрыло Арское поле. Течения уносили безжизненные тела, время от времени отправляя на дно, реки окрасились в красное. Царь Иоанн, слыша стенания, приказал сотникам и тысяцким сдержать воинов от безумного истребления.

Глазатый шел к кремлю. Распластавшийся магометанин поднял глаза: «Ты-ы-ы!», схватил копье. Иван выбил ногой, заскочил за спину, резким движением свернул голову. Краем глаза приметил Курбского. Перекрестил убиенного, пошептал молитву, зашагал дальше.

Подбежал Андрей:

– А ловко ты басурманину шею скрутил.

– Токмо со страху. Руки сами сплелися.

– «Сами», говоришь? – Курбский на миг задумался, поменялся в лице. – Ты это… прости за оплеуху. На радостях врезал.

– Бывает. А ты, князь, почему здесь? Татары уж за реку пробились. Почто не сдержал?

– Навалились из последних сил, и все на меня, где ж тут сдержишь?

– Ну да, в городе сейчас ловчее. В полях быстрее с жизнью расстанешься.

К полудню Казань полностью оказалась во власти русских, город растаскивался по драгоценным кускам, победители брезговали медью. Золотые и серебряные сосуды оттопыривали сумки воинов, жемчуг горстями забрасывался за пазуху, паволоки перекидывались через плечи. Бегали в город и обратно, искали новой поживы, припрятывали трофеи в лесах.

Чуваш тащил за волосы пригожую девку.

– Кинь ее! – крикнул пробегавший мимо удмурт. – Айда в ханский гарем!

Просыпалось злато из тугонабитой сумки Ермака, забрякало по латам трупов, закатилось между. Казак поймал косые взгляды трех черемисов. Ощерились булавы, взмыли вверх, обрушились на тяжелый щит. Махнул мечом Ермак – по земле затрепетала отрубленная десница с зажатым перначом. Щит расплющил голову второму союзнику. Третьего разрубил от макушки до пояса.

С тоской глянул донской сын на извивающегося раненого, пнул золотую монету, отвел глаза. И застыл изваянием при виде дива – величественно колыхались хоругви, царь Иоанн горделиво плыл в седле. Конь нащупывал булыжник меж убитых, перед процессией суетились слуги, не успевая расчищать путь.

Князь Дмитрий Палецкий с дружинниками распахнул двери главной мечети. Вбежали, сгрудились у входа. Кровь стекала с мечей, алыми пятнами растекаясь по персидским коврам, от сквозняка подрагивали златотканые занавеси. По одной стороне мечети возвышались лари, набитые до краев золотом, по другую – роскошные женщины в дорогих одеяниях. Ароматный фимиам ласкал ноздри. Посреди мечети в окружении тридцати вооруженных мужей стоял на коленях и рыдал татарин в рваном халате и белой чалме. Выл от отчаяния, перемежая речь сурами, посыпая голову пеплом.

Воины выступили вперед, закрыли страдальца, обнажили сабли. Русские собрались в кулак, приготовились. Сошлись в молчаливой сече. Численный перевес быстро привел к разгрому. Палецкий рубил сверху хлипкого юношу, от души, с оттяжкой, тесня к воющему бедняку. Бедолага успевал только подставлять саблю, клинок гнулся все ниже к тюбетейке, узкие глазки бегали по сторонам. Силы покидали, следующий удар грозил стать последним, татарин взвыл по-русски:

– Не убивай меня! Полони и веди к царю своему! Получишь большие почести! Я – Зайнаш, правая рука хана, а в бедняцких одеждах сам хан Едигер!

Зайнаш отбросил оружие, упал на колени, склонил голову под милость или отсечение. Палецкий остановился, памятуя о приказе, заискрились очи в предвкушении высокой награды:

– Ведите казанского хана к царю!

Дмитрий поймал наваждение взгляда украдкой. Видение растворилось в гареме. Ринулся в гущу, растолкал женщин, вывел чаровницу. Крепкая рука мягко откинула хиджаб. Русичи разинули рты, присвистнули, зачесали каменные лбы.

Дразнящий взгляд с поволокой, черные волосы, нежные ушки с бриллиантовыми серьгами. Кожа, излучающая свет, манящие губки, бровки дугой…

– Царь! Царь! – доносилось с улицы.

А князь Палецкий тонул в глазах казанской жены.

Великокняжеский конь вышагивал парад. На ветру реяло знамя с образом Спаса и пречистой Богородицы – хоругвь Дмитрия Донского с Куликова поля. Слуги, подгибаясь, несли честной крест. Перед мечетью Иоанн спешился. Упал на колени, возблагодарил Творца, потекли скупые слезы. Поднявшись и преисполняясь радостью, воскликнул:

– О, сколько в единый час полегло людей за этот город! И не по глупости сложили казанцы головы – велика слава и красота сего царства!

Подошел к казанскому правителю, скрестил руки на груди, грозно осмотрел. Едигер, раздавленный поражением, сгорбился, уронил глаза в землю.

– Хана в тепло, сподручных в железо, – отрезал Иоанн.

Едигера усадили на коня, повезли в Царский стан, Зайнаша погнали на привязи.

– Други! – обратился царь к внемлющему войску. – На великое дело сподвиг нас Господь. Вознесем молитву Всевышнему за успех, дарованный сегодня! Три дня вам на разграбление! Берите все, что сможете унести. Царская же доля – ни единыя медница, ни полон, ничего! Токмо Едигер, знамена царские, да пушки градские.

Молодежь с улюлюканьем бросилась врассыпную, свита и ветераны не шелохнулись.

– Где воин, пленивший хана? – Царь обвел взглядом дружину.

Из мечети вышел Дмитрий, ведя за руку женщину, вновь закрывшую личико платком. Иоанн подошел, сердечно обнял князя, похлопал по спине:

– Спасибо, друже! Получишь награду великую. И храбрецы твои славные век проживут в богатстве и здравии!

– Благодарю, государь. – Палецкий потупил голову. – Но только одна награда мила мне. Дозволь забрать эту женщину из ханского гарема.

Развеселый царь выдержал паузу – давно не приходилось слышать столь малой просьбы. Откинул платок избранницы и… растворился в омуте бездонных глаз. Застыл, как истукан, краснея лицом, погружаясь в любовную трясину.

– Друже Дмитрий, – прошептал царь, – бери всех. А эту оставь мне. Царицей будет.

– Нет! – вспыхнул Палецкий, отпихнул царя, выхватил меч. – Моя!

Князь толкнул женщину в мечеть, захлопнул дверь, прижался спиной.

– Моя!

Иоанн IV потер саднящее плечо, сбросил оцепенение, вспыхнул, как башкирская нефть.

– Царю перечишь?!

– Моя! – орал Дмитрий, размахивая окровавленным мечом.

Пахнуло знойной грозой. Царь кивнул – на отступника кинулись телохранители. Палецкий защищался с остервенением берсеркера, раня друзей, кровоточа ранами. Рычал медведем, но не подпускал к дверям.

– Довольно! – крикнул Иоанн.

Охранники отступили. Царь приблизился, сладкая улыбка заиграла на челе, полился елей увещеваний:

– Негоже тебе проявлять силушку на моих людях. Твоя! Быть по сему. Давай обнимемся, как верные товарищи.

Палецкий отбросил меч. Обнялись, как равные, долго не выпуская друг друга. В обугленных лицах окружающих читалось одобрение.

Иоанн осторожно вынул кинжал и вонзил в спину князю. Дмитрий охнул, с укоризной глянул на царя, медленно осел на колени.

– Так и стой! Знай свое место! – рявкнул самодержец и развернулся к окружающим. – Чего застыли?! Казань пала! Город ваш!

Ветераны понуро побрели прочь.

Иоанн пнул загораживающего путь князя. Палецкий повалился на бок, закатил глаза, душа рассталась с телом. Царь бережно, как реликвию, извлек из полумрака женщину.

– Как зовут тебя, прелестница?

– Сююмбике. – Лукавые глазки потупились.

Иван Глазатый краем уха уловил шепоток Курбского Воротынскому:

– «Религия его погубит, религия». Бабы его погубят.

ГЛАВА V

Интервью

Вера Гольц спешила в «Лагуну нищих» – элитный поселок на берегу моря. Высокие заборы уходили в воду, отгораживаясь от соседей и общественных пляжей. На небольшом клочке прибрежности расставились дома в виде признанных и непризнанных чудес света. Величавые Пирамиды соседствовали с Тауэром, Эйфелева башня с Колизеем, чуть поодаль достраивалась Статуя Свободы.

Лугинин отказался давать интервью сразу после матча – уехал праздновать, пообещав удовлетворить журналистское нетерпение через пару дней.

Желтое такси проехало вдоль красного забора, остановилось у резной двери с подковой.

На заднем сиденье Вера подкрасила губки, покрутила челкой в дамское зеркальце:

– Сколько с меня?

Таксист полуобернулся.

– Это ваша десятая поездка, так что бесплатно.

– Вот и славно. – Вера захлопнула складное зеркало.

Журналистка потопталась на шпильках, оттянула у талии черно-вечернее платье. «Вот дура, вырядилась, как на прием к английской королеве! Хорошо хоть еще не обед, а то бы сжарилась. Ну да ладно, Лугинин – видный мужчина, к тому же, холостяк. Может, что и обломится, хотя вряд ли».

Тоненький пальчик потянулся к домофону.

– Вера Гольц? – Наддверная камера рентгеном просканировала посетительницу.

– Да! Меня уже ждут? Как приятно!

– Входите.

Дверь мягко распахнулась. Сделав шаг, Вера наткнулась на широкую грудь Константина Петровича.

– О-о! Меня встречает личный телохранитель олигарха. – Гостья закатила глазки.

Охранник жестом пригласил следовать за собой.

Вера прошла в сопровождении по ухоженной аллее с копошащимся в кустах садовником. Константин Петрович сдержанно распахнул дверь особняка, пропуская журналистку вперед.

Диктофон привычным движением вынырнул из сумки, прильнул к губам владелицы.

– Итак, мы в логове серого кардинала Калтыга, а возможно, и больше. За глаза его называют Богом. Обращает на себя старомодность обстановки…

Охранник непринужденно выхватил прибор, мгновенно справился с отключением. Аппарат исчез в кармане пиджака.

– Аудио- и видеозапись исключены из соображений безопасности. Диктофон получите на выходе, – едва разжались плотно сомкнутые губы человека, умеющего молчать.

– И что мне теперь делать?! Ручкой записывать?

– Не хотите писать – запоминайте.

– Веселенькое интервью получится! Ладно, куда идти?

– Сначала сюда. – Жилистая рука указала на комнату. – Мы должны вас обыскать.

– Точнее облапать. – Настырная особа хихикнула. – Но я не против.

Константин Петрович полубрезгливо оглядел тельце журналистки.

– Не беспокойтесь, у нас в штате есть женщины.

После соблюдения формальностей начальник охраны подвел представительницу четвертой власти к двери кабинета, заглянул внутрь.

– Михаил Иванович, пришла Вера Гольц.

– Пусть проходит.

Охранник захлопнул дверь перед любопытным носом шагнувшей к двери.

– Хотите дать мне какой-то совет? – Вера глядела вызывающе.

– Не называйте его ни серым кардиналом, ни Богом.

– Он так боится правды?

– Скорее не любит бесстыдства.

– Ааа… Ну, я пойду?

Константин Петрович распахнул дверь. Вера вошла в кабинет, перенесенный из прошлой жизни.

– Доброе утро, Вера Павловна. – Лугинин привстал, приветствуя даму, указал на кресло у стола из эвенги.

– Доброе утро, Михаил Иванович! – Гольц расплылась в наигранной улыбке, доковыляла до кресла, виляя бедрами. – Ваш охранник бесцеремонно отобрал у меня диктофон! И, если вы хотите, чтобы наше интервью состоялось, должны обеспечить меня ручкой и бумагой.

– Ну, во-первых, раз забрал, непременно отдаст. А во-вторых, я не настаиваю, давно не давал интервью и не собирался.

– Но вы проиграли пари! Так что не отвертитесь. – Журналистка просияла, словно начищенная бляха. – Вообще, как так получилось, что вы поставили против команды города, которую сами же спонсируете?

– Кто ж знал, что мы выбьем «Спартак»? Да и вы предложили хороший вариант. Ваша назойливость, иного слова не подберу, мне серьезно надоела.

Выпятилась плоская грудь, Гольц деланно рассмеялась.

– А как так получилось, что мы до сих пор играем во второй лиге? С вашими-то финансовыми возможностями…

– За те десять лет, что я осел в городе, надо было решить массу других вопросов. Увы, более важных, чем футбол, как это не прискорбно для болельщика. Но думаю, со следующего сезона все пойдет по нарастающей.

Вера пробежалась взглядом по столу. Удивилась, увидев потертую книжку В.Степанова «Все бельчонок делал сам», с картонными страницам в палец толщиной. Лугинин поспешно убрал в стол.

– Купил как-то, думал внучке почитать. Почему-то всегда хотел иметь внучку. Но Бог не дал…

«Книжка дочери!» – мелькнула мысль, а вслух Вера произнесла:

– А вы оказывается, сентиментальный… Дайте же мне бумагу и ручку!

Олигарх протянул.

– Хм, я думала, у вас какая-то дорогая бумага, с вензелечками… Да и ручка самая заурядная.

– Все эти дорогие «дешевые» понты я оставил в столице. Единственное, что взял, этот кабинет, больше из консерватизма.

– Что так? Доходы упали?

– Наоборот. Просто это все наносное, ненужное.

– А почему вы отказываетесь от интервью? Вы же умный человек, в отличие от тех, кому, действительно, лучше таиться.

– Чтобы я не сказал, все равно будет истолковано превратно. К тому же, еще не факт, что напечатают. Вот, полюбуйтесь. – Михаил Иванович достал из верхнего ящика листки, сложил перед Верой. – Мое последнее интервью. Так и не вышло.

Гольц пробежалась.

«Погиб Лех Качиньский – один из главных врагов России. Даже своей смертью насолил ненавидимой стране… Нам нужно меньше каяться! Это мы-русские можем осуждать Сталина, всем прочим надо дать по зубам – осуждайте геноцид индейцев в Северной Америке! А мы их на парад приглашаем. По сердцу России прошли те, кто вчера разбомбил Ирак, те, кто крышует наркобизнес в Афганистане, те, кто завтра разнесет Иран… Что это за гуманизм, так сильно любящий людей, что готов их убивать? Что это за парад?! Что за объединение народов? Чем больше российская власть объединяется с Западом, тем дальше она от Русского Народа! Думаю, позволив французам подписать акт о капитуляции во Второй мировой, мы оказали громадную честь Франции, продержавшейся всего шесть недель. А Польша? Она тоже победила? Раздавленная в считанные дни! Позор!»

– Это уже давно неактуально. – Журналистка взяла бумагу, начали стенографировать. – Вернемся на десять лет назад. Что заставило вас так круто изменить свою жизнь – покинуть Москву и переехать в наш город?

– Желание меняться. Перебрался сюда, где ранее имел «дачу», чтобы заняться чистым созиданием – идеальным городом, пусть это и звучит слишком пафосно.

– Все знают, что вы многое сделали для Калтыга: установили верховенство закона, активно развился не только туризм, но и другие отрасли промышленности, город фактически избавился от преступности… Но в начале пути, наш город был поделен между преступными группировками, сросшимися с властью. Как вам удалось разрубить «гордиев узел»? Они ведь фактически были уничтожены.

– Лес рубят, щепки летят.

– Значит, вы не отрицаете, что действовали бандитскими методами?

Олигарх откинулся на спинку кресла:

– Даже если я исповедуюсь вам, как священнице, вряд ли это интервью напечатает ваш главред.

– Вы и его держите на коротком поводке?

– Нет. Закон должен быть один для всех. И я был бы последним негодяем, если бы установил свои порядки, а сам бы им не подчинялся. Стоял выше Закона.

– Но ведь все власть предержащие именно так и поступают.

– «Они» решают свои локальные задачи. Для меня же главное, чтобы все в городе было хорошо и после моей безвременной кончины. – Лугинин усмехнулся. – Чтобы система работала и в отсутствии создателя. Точнее сказать, инициатора.

– А почему вы ограничились только нашим городом? Опять желание построить коммунизм в отдельно взятой стране? Эта идея провалилась, СССР тому подтверждение.

– СССР как раз подтверждает такую возможность, пусть и всего лишь на семьдесят лет и не коммунизма, а социализма. И потом, существуют другие коммунистические страны, взять тот же Китай. Что сейчас у них происходит? То, что происходило у нас в двадцатых годах ХХ-го столетия – НЭП. Ведь чтобы доказать победу коммунизма, Китаю достаточно не просто продать все накопленные американские облигации, а хотя бы просто перестать их покупать – рухнут все рынки, все развитые экономики и Америки, и Еврозоны. Произойдет финансовый коллапс, а КНР, по-прежнему, будет жить хорошо за счет внутренних ресурсов. Но руководство современного Китая не идет на это. Возможно, потому что слишком заигралось с НЭПом, возможно, уже привыкло жить роскошно, а настоящих идейных не осталось…

– То есть вы хотите построить коммунизм в отдельно взятом городе?

– Нет. Город строит рыночную экономику, очищенную от коррупции, воровства, преступности. На основе Закона для всех, действий в интересах людей, свободе, но и ответственности.

– Такую систему не удалось построить даже всемогущим Штатам.

– У строителей американского капитализма другие цели и задачи, главное, контроль над финансами мира, а значит и над всем миром. «Они», действительно, стоят над Законом и не брезгуют никакими способами для удержания господства, будь то поставки оружия, наркотиков, всевозможные войны и разграбление не только мешающих людей, но и целых государств.

– Вернемся от высокой политики. Зачем вам Калтыг? Чтобы заработать еще больше денег? Но для этого не нужны были реформы, проще зарабатывать преступным промыслом.

– Я желаю вам и, вообще, всем разбогатеть до такого уровня, когда деньги станут неглавным в жизни…

– Спасибо!

– Одним миллиардом больше, одним меньше – не важно. А вот создать город, где всем живется хорошо, где нет воровства, чиновничьего беспредела… Это большая цель, ради которой стоит жить.

– Но ведь власть может вам припомнить грехи прошлых лет, как это не раз у нас бывало, и тогда вместо мечты – тюрьма.

– Вполне возможно. Может, поэтому «власть» и дала мне возможность «расчистить поле», чтобы держать на крючке, шантажируя прошлым. Но сейчас все изменилось. Город становится, чуть ли не образцово-показательным, инвесторы и простой люд стремятся сюда, зная, что здесь все по закону. Теперь им посадить меня гораздо сложнее – нельзя же просто так убрать человека, немало сделавшего для доказательства самой возможности существования справедливого общества. К сожалению, этим не преминут воспользоваться враги России, в очередной раз, обвинив наше многострадальное государство в отсутствии демократии.

– Получается, вы не оправдали надежд «властей»? – Вера искоса глянула на собеседника, закусив кончик ручки.

– Получается так. Я чувствую свою неудобность. Хотя бы по многочисленным покушениям на мою жизнь. Но пока верховной власти приходится с нами считаться.

– А страшно жить, когда могут убить в любую минуту?

– Это когда первый раз убивают страшно, а потом привыкаешь.

– Сейчас все калтыжцы за вас горой, готовы носить на руках, за глаза называют Богом…

Михаил Иванович нахмурился.

– Вы думаете, так будет всегда? Люди всегда будут вас боготворить?

– Они боготворят не меня, а существующее процветание, благополучие каждой семьи. Вы же помните – система должна работать без инициатора. А то, что у нас сформировалось сильное гражданское общество, я нисколько не сомневаюсь. Например, в других регионах нефтяники поделили территории: Пермский край – вотчина «Лукойла», Сибирь за ТНК и так далее, а у нас представлены все компании, существует реальная конкуренция. И стоило автомобилистам организовать акцию – «День без заправки»… вы помните, тогда многие машины просто не выехали из гаражей, а другие принципиально не поехали на АЗС, заправщики сразу снизили цены. Никакой антимонопольный комитет не понадобился. Вот почему, у нас цена бензина в два раза ниже, чем в среднем по России.

– Поговорим о том, что скрыто. Все ваши проекты, за редким исключением, успешны. Как вам это удается? Раскройте секрет миллиардера.

– Никакого секрета нет. Все очень просто. И эта кажущаяся простота большинство отпугивает. Люди с легкостью поверят в самую большую сложность, нежели в самую легкую легкость. Как я выбираю проекты? Чтобы понять, насколько идея осуществима, рассмотрите крайние варианты, и тогда вам со всей очевидностью станет понятна живучесть или абсурдность предлагаемого.

«Он разговорился! – Журналистка ликовала про себя. – Он так долго молчал, когда общественность требовала, что это рано или поздно должно было прорваться».

– …Например. Возьмем что-нибудь нейтральное… Партия девственников и девственниц! Доводим до максимума – представьте, все останутся девственниками. Что получится? Правильно, человечество вымрет. Значит, идея изначально абсурдна.

Гольц всплеснула:

– Но под эту теорию можно подвести все сексуальные меньшинства.

ГЛАВА VI

Сююмбике

Под бой курантов Стас прошмыгнул в арку Спасской башни. Каблуки зачеканили по булыжной мостовой. По правую руку растянулось белое двухэтажное здание, отгороженное от брусчатки зеленым газоном с елочками. По левую – стена, разделяющаяся башенками с фонарями, примыкающими к одноэтажному дому.

Сорокин завернул к трем высоким башням с голубыми куполами. Табличка гласила: «Мечеть Кул-Шариф». Поошивался на большой площадке возле квадратного памятничка с основанием меньше верха. Осоловевшими глазами в упор разглядывал парочку, целующуюся взасос, сидя на перилах. Парнишка, в отличие от партнерши, иногда открывал глаза, жестом показывал – вали отседова. С третьего напоминания Стас очнулся. «Глядя на такой разгул любви, самому хочется предаться. Где ж ты, водяная мать? Зря только рубль потратил».

Калтыжанин вернулся на прямую дорожку, зашагал вглубь кремля. Внутренние музеи и храмы поражали реставрационной обшарпанностью, на этом фоне президентский дворец смотрелся пятизвездочным отелем посреди вечно-египетской стройки.

Южанин уперся взглядом в семиярусное строение из красного кирпича. «И зачем здесь поставили жалкое подобие Пизанской башни?»

Подошел мужик, забежавший поперед гида. Отколупнул штукатурку, подмигнул юноше:

– Скоро рухнет.

– Никогда. – Стас почесал под носом.

– Это почему же?

– Вы устойчиво стоите на ногах?

Незнакомец отпрянул в стойку, готовясь к обороне.

– Не бойтесь. – Сорокин раскрыл ладони. – Вы стоите устойчиво, пока проекция вашего центра тяжести падает в площадь ступней.

Юношеская рука очертила контур – от левой ноги к носку и пятке правой.

– Вы наклоняетесь. – Калтыжанин подал корпус вперед. – И все равно устойчивы – центр тяжести, по-прежнему, внутри. Упадете, только если центр тяжести выйдет за площадку. Это я вам как инженер говорю.

Южанин сильно подался вперед, теряя равновесие, выставил ногу:

– Точно также и башня… Поэтому ни пизанская, ни архангельская, ни эта башня, никогда не упадут. Если, конечно, фундамент не размоют грунтовые воды или еще что…

Мужик опасливо выслушал тираду, но, заслышав призыв гида – «по автобусам», моментально ретировался.

Подошли другие под предводительством экскурсовода:

– А это знаменитая башня «Сююмбике». На сегодняшний день, отклонение шпиля от вертикали составляет метр девяносто восемь сантиметров. Сложено очень много легенд об этой архитектурной постройке, и все они связаны с именем последней казанской царицы…

Иоанн IV сидел на постели в ханских полатях. Рядом, опершись на руку и выглядывая из-за плечика, блестели глазки Сююмбике.

Вожделение застлало очи, царь кинулся на прелестницу. Уста искали уста. Та податливо прилегла под напором, отвернула личико, молвила с укоризной:

– Негоже так, государь. Обещал женой сделать, а берешь, как девку на игрищах.

Иоанн отпрянул.

– Считай – жена мне! Не сумлевайся! Сказано, значит, так тому и быть. Слово царское! Только дай мне испить мед твоих чар…

Царь снова потянулся. Но Сююмбике привстала, мягко отстранила порыв, прикрыла белую грудь.

– Хочу, чтоб все было честь по чести. Свадьба. Пир горой. И еще…

– Что еще? Говори. Все сделаю!

– Хочу, чтоб башню построил. В семь этажей. Чтоб выше всех и вся Казань, как на ладони. В семь дней управишься?

– Что за каприз, как говорят французы?

Сююмбике глянула с вызовом.

– Хочу проститься с моим народом. И чтобы меня отовсюду видать. Неужто не осилишь? Или только рушить могете?

– Да я всю Казань заново отстрою! Знаешь, какие у меня мастеровые?! Ух!

– Вот я и говорю…

Иоанн положил перст на алые губки ханской жены, прислушался, аккуратно поднялся с постели. На цыпочках прокрался к двери. Резко распахнул. Хрясь! Прям по глазу Глазатому.

– Ты что ж, ирод! – вскричал царь. – Еще и подслушиваешь?! Иди сюда, я тебя Слухатым сделаю!

Ваня убегал, увещевая:

– Для истории все сгодится! Пусть знают, каким великим ты был и на поле брани и на любовном ложе. Как стойка сила твоя мужская и победоносно семя твое!

Самодержец припустил по коридору, пономарь припустил вон, причитая:

– Токмо в назидание мужам русским! Здорового потомства для!

Иоанн запыхался, остановился, перевел дух.

– Ванька, – позвал в темноту.

– Да, государь, – робко отозвалась темень.

– Веди ко мне Выродкова. Немедля!

Топот убегающих сапог стал ответом.

– Григорьич, – назидал царь посошному, – тебе надлежит поставить башню в семь ярусов в семь дней. Сделаешь?

– Боюсь, не управимся… – Выродков помял шапку.

– Ты ж Свияжск за месяц поставил, а тут какая-то башня! Делай, велю. Вельми надо. Не подведи. Озолочу! А не смогешь… сначала разрубят тебя секирой вдоль хребта, потом отсекут руки до мышек, потом ноги до колен, а напослед отрубят голову! И будешь лежать у всех на виду три дня непогребенным. На растерзание воронам!

Через неделю выросла красная башня.

– Уж больно кривобока, – покосилась Сююмбике.

– Сама торопила. – Царь нахмурился. – Я свое слово сдержал. Держи свое.

Царица глянула с поволокой, улыбнулась.

– Зазывай гостей.

Свадьба гудела. Медовуха лилась рекой. Пьяный люд валился под столы.

В разгар торжества Сююмбике шепнула жениху:

– Проститься с Казанью хочу.

– Тихо! – взвыл Иоанн, свадьба примолкла. – Царица прощаться будет.

Сююмбике поднялась наверх башни. Тысячи глаз неотрывно следили за восшествием. Уши ловили каждый стук ичигов. На вершине показалась царица:

– Прости меня народ казанский! Не серчай, ежели что не так. И помни свою несчастную дочь. Прости и прощай!

Раскинула «крылья» и бросилась вниз.

– Разбилась, конечно, – подытожил гид. – Хотя в переводе с татарского: «сююмбике» означает «ласточка».

Сорокин достал портмоне, пальцы прощупали пяток хрустящих «ярославлей», пару сотен. «Денег до шута и больше… А не гульнуть ли нам?»

Стас предусмотрительно нашел кафешку рядом с заводской гостиницей: «Напьюсь, не потеряюсь».

Кафе «Голливуд» встретила двумя рядами ученических парт, прикрытых белыми скатертями, стенами в бордовых тонах. Перед подиумом с ионикой, ударниками и электрогитарой расположилось квадратно-метровое подобие танцпола. У барной стойки загодя улыбались две официантки, высовывалась лысина бармена.

Калтыжанин плюхнулся на «камчатке», раскрыл картонное меню.

Из посетителей во втором ряду уселась парочка студентов. Парнишка придирчиво выбирал блюда, интересуясь у официантки ингредиентами и «почему так дорого». Спутница развлекалась разглядыванием Сорокина украдкой. Музыканты курили в ожидании настоящих клиентов.

Южанин оторвал глаза от картона, тут же подскочила официантка с бэджем «Альфия», детской улыбкой и мушкой а-ля Синди Кроуфорд.

Стас решил соответствовать Голливуду – как Брюс Ли, попавший в Рим и не зная языка, без слов потыкал пальцем в меню. Выбрал проверенно-традиционное. Альфия, как девчушка с портфелем, упрыгала поближе к кухне.

– И-и… – Сорокин поднял вверх палец. – Пива!

Девчушка припрыгала обратно:

– Какого?

– Местное нормальное?

– Не очень. – Альфия поморщила носик.

– Все равно несите, а то был в вашем славном городе и не попробовал.

– А вы откуда?

– Из Калтыга. Слышали про такой?

– Как же! – Официантка всплеснула блокнотом. – Говорят, у вас там рай на земле и… море. Нам бы такого губернатора, как ваш Лугинин, э-эх.

– Или хотя бы… море. – Калтыжанин подмигнул. – И открою вам военную тайну – Лугинин – не губернатор, и даже не мэр.

Альфия ускакала.

– Две бутылки! – как камнем догнал Стас.

Студент на свидании придирчиво вглядывался в проносящийся мимо поднос, спутница с интересом, вторая официантка с завистью.

Запах свежепрожаренного эскалопа разбередил аппетит, оливье захрустел на зубах, картофельное пюре таяло во рту. «Красный Восток» отдавал приторностью – с такой закуской любое пиво показалось бы «не очень», но сделало дело.

– Альфия, принеси-ка мне графинчик водочки.

В ответ на изумленно-миловидное личико и стандартное «водка без пива – деньги на ветер», Стас спафосил:

– Для дикорастущего организма – это не доза.

С водкой ужин пошел веселее, разыгрались музыканты в предчувствии клиента, очкарик на ионике запел фальцетом «Владимирский централ».

На тарелке краснели разводы недавней «селедки под шубой», салфетка смахнула промайонезенную свеклу со щек, запятнав белую скатерть. Как моряк на палубе, Сорокин вплотную приблизился к музыкантам.

– А сыграйте-ка что-нибудь старое, доброе… «Мурку»!

Сотка растворилась в кармане очкарика. Калтыжанин вразвалочку вернулся к столику, замахнул рюмку и не удержался… Вернулся поорать:

– «Маруся Климовна, прости люби-и-мого»! Давай, теперь «Море, море – мир бездонный»!

– Неожиданный поворот. Вы не из моряков будете?

– Он из Калтыга! – улыбаясь, крикнула вторая официантка, все еще принимающая заказ у парочки.

– А-а, понятно. – Музыкальные пальцы ударили по клавишам.

«Ярославли» пошли вразмен. С каждой песней в бездонный карман музыкантов, как в «однорукого бандита», опускалась сотня. Они знали все песни, подзабытые слова сверяли по толстому песеннику.

Под «Белый теплоход» Сорокин сгреб в охапку Альфию и прокрутился перед импровизированной сценой, одно неловкое движение, и стойка с ударной тарелкой бздзинкнула о пол. Калтыжанин с татарочкой поспешили поднять – стукнулись лбами, с почти аналогичным звуком.

– А вообще, я – летчик! – Юноша входил в пьяный раж, пытаясь вновь закрутить ускользающую красотку.

Очкарик затянул «Стюардесса по имени Жанна», благо голос подходил. Студент, глядя на вакханалию, поспешил увести подругу, так ничего не заказав.

Стас дошкандыбал до столика и обессиленно рухнул на стул. Пот оставил мокрые пятна в подмышках рубашки, тяжелые вздохи вырывались из груди вместе с алкогольным выхлопом, тюбетейка уехала на затылок.

– Девчата! Позволите вас угостить.

Официантки присели рядом. Вторая протараторила:

– Нам на работе нельзя, а вы и вправду летчик? Летаете?

– Делаю компрессоры. Если их поставить на самолет, он полетит.

– Очень интересно.

– Да, вот такая у меня интересная работа! Музыка, давай «Потому что мы пилоты»!

– Можно. – Очкарик кивнул. – Но это будет дороже…

– Сколько?

– Пятихатка.

– Я сейчас. – Сорокин раскрытой ладонью отпросился у девушек, натыкаясь на углы столиков, дошел до музыкантов.

Вторая вновь приступила к вернувшемуся:

– А правда, что Лугинин строит трассу «Формулы-1»?

– Почему сразу Лугинин?! Михал Иваныч давно отошел от дел, живет-поживает и горя не знает… Трассу хотели построить, да. И места у нас подходящие, не такой крутой серпантин, как туда дальше… Ближе к Сочам. Но не дали. Общественность возмутилась, мол, и так кучу предприятий понастроили, дышать нечем! А на самом деле, там такие строжайшие нормы, плюс самые лучшие технологии очистки, плюс тотальный контроль… Мне даже кажется, воздух стал чище, чем десять лет назад.

«Конечно, раньше только наш завод коптил, а теперь… По-прежнему, коптит, а все вокруг очищают… За себя и того парня».

– Но у нас все для людей, если общественность против, значит, так тому и быть! – Стас замахнул стопку, зажевал бутербродом. – Да что «Формула»? Все автоконцерны хотят перенести свои питерские и калужские заводы к нам! Так выгоднее. Но… Не дают. Политика!

– Говорят, у вас лучшие дороги… – заикнулась Альфия.

– У нас все лучшее, венецианцы приезжают учиться обуздывать воду, америкосы перенимать опыт строительства мостов. А говорили, климат в России не тот!

– «Кто-то скажет вдруг, мол, климат здесь не тот, – впопад попал очкарик, перейдя на попурри. – А мне нужна твоя сырость…»

– Друг! – выбросил вперед руку калтыжанин. – Не пой, пожалуйста, Розенбаума и Высоцкого. Их никто петь не умеет, все заведомо хуже оригинала.

– Не вопрос. Но это тоже стоит… денег, – вконец обнаглел лабух.

Стас выудил из кошелька пятисотку, шлепнул об стол.

– Подойди, пожалуйста, я что-то устал, боюсь не дойду…

Подскочил гитарист, растянул услужливую улыбку, профессиональным движением картежника слизнул купюру.

– Климат… – не обращал внимания Сорокин, – для хороших-то дорог… Все тот, если с умом и без воровства. И климат, и почва у нас отличные! Единственное, что может помешать – несогласие народа.

– Или политика. – Вторая подмигнула.

– Или политика, – согласился Сорокин, – тех, кто стоит над народом и законом…

– Да нам, в принципе, тоже грех жаловаться. – У второй проснулись патриотические чувства. – Татарстан – всегда был хорошим регионом по сравнению с другими.

– Жаль, что мы вырвались вперед. – Калтыжанин усмехнулся. – Лучше б, как и прежде, все ехали в Москву на заработки или к вам, в Казань, а то все к нам прут.

Они еще полчаса потрещали о том, о сем, пока Альфия не зевнула:

– Еще заказывать будете?

– Да харэ уже, напился, наелся, пора и в постельку.

Официантки улыбнулись краешком рта, Альфия упрыгала к бару, вернулась со счетом.

«В три раза дороже, чем у нас. – подумал Стас, вложив в папку сотню сверху. – Главное, с кем мне сегодня повезет – с молоденькой козочкой или опытной козой?»

ГЛАВА VII

Взрыв

Гольц всплеснула.

– Но под эту теорию можно подвести все сексуальные меньшинства.

– Вы сами это сказали. Вообще, объединение по половым отклонениям изначально нежизнеспособно.

– Перейдем к менее глобальным темам. Почему наш регион привлекателен для инвесторов? За счет чего удалось снизить налоги, в том числе и для бизнеса?

– Предприниматель сам выбирает, на что пойдут его налоги…

– Каким образом? – живо перебила Вера. – Если деньги идут в пенсионный фонд, как они могут пойти куда-то еще?

– Конечно, зарплатными налогами и НДС мы варьировать не можем. Остается только налог на прибыль, который предприниматели и так платят очень неохотно. Но в нашем случае, бизнесмен сам определяет, на что направить деньги: интернаты, приюты для бездомных животных, содержание тюрьмы, где на сегодняшний день сидит от силы пяток человек… или другое. Тем самым повышается понимание важности уплаты налогов, сопричастность с социально-важными программами. Добавьте сюда полный контроль над расходованием средств и абсолютную прозрачность этого процесса. В общем и целом, если не воровать, городу удается неплохо зарабатывать, несмотря на то, что большая часть доходов уходит на федеральный уровень.

– А как вы считаете, тендеры, растянутые по времени, это благо или нет? Может, стоит довериться единому подрядчику, а потом, если что, спросить по всей строгости?

– Конечно, благо. Если конкуренты видят, что выигравшим подрядчиком потрачено гораздо больше средств, нежели требуется, а их фирма могла бы сделать аналогичную работу за меньшую сумму с тем же качеством, то… Они подает заявку на проведение данного вида работ с обоснованием стоимости. Городская комиссия решает выгоднее ли она, чем заявка существующего подрядчика, и, соответственно, заключает новый контракт. Плюс, текущий подрядчик может улучшить существующие условия – конкуренция в действии. И все на общественном контроле. Не забывайте о том, что взамен выполнения бизнесом социальных обязательств, город предоставляет существенные выгоды – порядок, прогнозируемость будущего. А главное, безопасность – преступность на нуле, за исключением редких эксцессов с поправкой на курортность. Быть порядочным выгодно.

– Получается, вы, опять же, воссоздали Советский Союз в миниатюре? Не лучше ли было бы создать нечто новое, а не возвращаться к старому?

– Я же только что объяснял. – Лугинин развел руками. – Мы и создали нечто новое на базе хорошо известного. Семьдесят лет истории куда денем? Выбросим на свалку? На мой взгляд, мы должны взять самое лучшее, что было у нас в разные эпохи, плюс лучший мировой опыт. И в результате такого симбиоза родится нечто новое, выдающееся, лучшее. И, по-моему, у городского начальства это неплохо получается. «Азов-Сити» никто не хотел строить – дешевле обходились подпольные казино в столице. Как только рядом появился богатый город, быстренько отстроился. Богатый, в первую очередь, как сумма богатств каждого горожанина. Мы уже начинаем конкурировать с Москвой, краснодарцы в шутку и всерьез предлагают перенос столицы края в Калтыг. Именно это «власть» не может мне простить, а не мое якобы криминальное прошлое. Оно у всех было такое. У всех, кто разбогател в девяностые, от этого никуда не денешься, с этим приходится жить всю оставшуюся. Кто-то ищет и находит оправдания, но… в отличие от назначенных олигархов, мне нечего возвращать народу – я у него не отнимал ни недр, ни заводов. Мне, конечно, хотелось тогда, чего греха таить, владеть нефтяными, газовыми месторождениями, на худой конец, металлургическими или угольными. Но не дали, не пустили, поделили среди своих. Вы знаете, я разбогател на поставках и переработке леса. Но я не вырубил тайгу, и там, по-прежнему, непролазные чащи, а не зияющие пустыни. Но это никого не волнует. Моя спонсорская помощь родному НИИ, а точнее одному отделу, в котором я раньше работал, привела к тому, что меня нарекли «мистером Зло». А ребята совершили настоящий прорыв! Занимаясь чисто экологической проблемой – восстановлением озонового слоя, фактически создали климатическое оружие. Сегодня повсеместно запрещенное, но доказать применение на практике бесконечно трудно. Пока американцы застраивали гектары Аляски антеннами, мы обходились одной-двумя с тем же эффектом. И для нас это была наука чистой воды! Но военные рассудили по-другому. Козлом отпущения сделали меня. Теперь вы-журналисты в каждом наводнении и землетрясении видите следствия применения этого оружия. Задним умом понимаю, есть изобретения, которые лучше не изобретать, открытия, которые лучше не делать, но мы были молоды. В нас бурлил энтузиазм, азарт, творческий зуд. Мы не могли и не хотели останавливаться. Не знаю, нанес ли я больший вред стране, миру, чем мои соседи по списку «Форбс», но вся моя оставшаяся жизнь – это некое замаливание грехов. Именно так я к ней отношусь…

Лугинин опустил глаза, тяжело вздохнул, шершавые пальцы подобрали подбородок.

– Все бизнесмены со временем замаливают грехи: кто-то строит храмы, кто-то учреждает Нобелевскую премию, а я тщу себя надеждой, что построил город-Солнце. Не по томазо-компанелловски, по-своему… Но что-то я с вами разоткровенничался. Мне это несвойственно.

Гольц почувствовала уходящий кураж собеседника, и дабы не допустить переменила тему:

– Кстати, а как вы определяете силу или слабость власти?

– Косвенным образом. По количеству астрологов, экстрасенсов, гадалок и тому подобному на душу населения. Чем их больше, тем власть слабее и наоборот. В Калтыге этот показатель на минимуме. А может, все дело в том, что у нас легко распознаются настоящие и «игрушечные», те, которым лишь бы срубить бабки? Ведь они подпадают под статью о мошенничестве.

– Но у нас даже в милиции работает экстрасенс.

– Если он – настоящий, грех не использовать дар в мирных целях. Но, боюсь, работы у него, как и у всей милиции, практически нет. Вообще, нагнетание страстей или успокоение – прерогатива вашего брата-журналиста. Именно вы в погоне за сенсацией на телевидении, радио, печати, Интернете создаете атмосферу непрекращающихся катастроф и катаклизмов. Если сегодня упал самолет, значит, вы по всему миру в течение недели расскажете о последнем «кукурузнике», разбившемся в Андах. Взорвутся газовые баллоны – всю неделю будут репортажи о пожарах, вплоть до возгорания шалаша в Нигере, пока не появится другая сенсация.

– Вот и шпилька в наш адрес. – Вера улыбнулась. – Однако, хотелось спросить вас вот о чем: вы, наверное, единственный миллиардер в мире, которого любит народ, но недолюбливают, такие же богачи, как вы. Как так получается?

– Наверное, я просто кое-что сделал для народа в ущерб себе и таким же, как я.

– А почему у вас получилось удачно реформировать власть, пусть и в отдельно взятом городе, а у государства в целом не получается?

– Две причины. «Они» знают «что» нужно делать, это все знают, но не знают «как». Вторая – изменение статус-кво угрожает их бизнес-интересам.

– Думаю, скорее, второе…

– Презумпцию невиновности никто не отменял, так что давайте оставим и первую возможность. Хотя, честно говоря, не знаю, что лучше – быть некомпетентным дураком или зарвавшимся вором. В любом случае, даже если пытаются решить какие-то проблемы, «они» либо ограничиваются косметическими мерами, либо борются со следствием. А я всегда боролся с причиной.

Михаил Иванович с силой нажал на стол открытой ладонью.

– А почему вы больше не женитесь? Вы же такой завидный жених. Та трагедия с вашей дочерью…

Лугинин нахмурился.

– Я не люблю об этом говорить. О личной жизни не распространяюсь.

Засигналил телефон по внутренней связи. Миллиардер с готовностью нажал спикерфон:

– Да!

– Михал Иваныч, привезли саженцы сакуры. Вы хотели посмотреть…

– Я немножко занят, Потапыч, начинай без меня. Позже, присоединюсь. – Указательный палец дал «отбой».

– Не буду вас сильно задерживать. – Журналистка сделала вид, словно засобиралась восвояси. – Напоследок, хотелось бы спросить, что главное в вашей жизни?

– Бог. Творец.

У Веры отвисла челюсть, еле собралась.

– Вы ходите в Церковь?

– Нет. Бог и Церковь – это две разные… – Лугинин пытался подобрать слово. – Можно даже сказать, что я верю в Бога, но не верю Церкви.

– А если я не верю в Бога?

– Значит, в вашей жизни нет главного.

Гольц задумалась, поставила точку, собрала листы.

– Вам прислать интервью на правку?

– Не надо. Печатайте, как сочтете нужным. Напишете что-нибудь лишнее – будет повод вас засудить.

Собеседники рассмеялись.

Грянул взрыв. Содрогнулись стекла, колыхнулись занавески. Хрипнул и заглох кондиционер.

Журналистка инстинктивно упала ничком, маникюр впился в ворс персидского ковра, сердце выпрыгивало наружу. Глазки забегали по светло-коричневым туфлям Лугинина, легкий запашок неприятно кольнул женский носик.

Туфли развернулись к Вере, Гольц боязливо подняла глаза – Михаил Иванович улыбнулся в бороду.

– Не обманул поставщик! Стекла целы. Обещал, что выдержат взрывную волну и выдержали. Вставайте, сударыня, похоже, и на этот раз пронесло.

Журналистка вцепилась в поданную руку, поднялась, оттянула платье у талии.

Влетел Константин Петрович.

– Все целы?! Пожалуйста, не покидайте кабинет.

Исчез за дверью.

– А вас только стекла волнуют? – Вера замахала руками, как веером, стараясь оправиться от шока. – Ну да, какое это уже по счету покушение? Можно и привыкнуть.

– Я уже сбился со счета. – Лугинин махнул рукой, отойдя к окну.

«Фидель, одним словом. Такой же неубиваемый. Хотя мне грех жаловаться. Нет уж, пусть его убивают без меня, к черту все эти интервью! Еще пожить охота».

Гольц полуотвернулась, наспех перекрестилась по-православному, поцеловала руку по-католическому.

– Вот одна из причин, почему я не даю интервью. – Михаил Иванович не отрывался от окна. – В любую минуту может случиться подобное. Зачем подвергать риску ни в чем неповинных?

Журналистка схватила исписанные листы бумаги.

– Мне пора бежать! Спасибо за интервью, – а про себя подумала: «Да уж, спасибо. Лучше б не напрашивалась».

Олигарх усмехнулся.

– Как же ваши соседи поживают? Или тоже привыкли?

– Соседи сбежали несколько лет назад, продав мне свои земли. Дома справа, слева и напротив принадлежат мне, и для спокойствия и для передислокации. Но это не для печати.

– Конечно, конечно.

Послышался вой сирен, свист тормозов, поспешное хлопанье машинными дверьми. Вновь появился Константин Петрович.

– Ну что там? – Лугинин обернулся.

– Взрывчатка в коробке с сакурой. Садовник погиб.

Вера вскрикнула, смутилась.

– Как пронесли? – допрашивал хозяин.

– Неясно. Приборы не обнаружили. Видимо, опять новейшая разработка. Постараюсь пробить по своим каналам. Хотя и так можно сказать, откуда ноги растут.

Гольц поймала еле уловимый жест миллиардера – палец к губам. Телохранитель смолк.

Михаил Иванович обернулся к журналистке.

– Вам, наверное, не очень хочется общаться с милицией? Мы постараемся сделать так, чтобы вас допросили позже.

– Нет уж, я хочу на это посмотреть. Вторая статья наклевывается, – храбрилась четвертая власть.

– Похоже, к вам возвращается инстинкт хищницы. – Лугинин ухмыльнулся. – Пойдемте.

Двор кишел милиционерами. Возле воронки суетились эксперты, фотографировали, брали пробы грунта. Чуть поодаль безжизненно валялась оторванная рука.

Тошнота подкатила к горлу, Гольц раздула щеки, силясь сдержаться.

– Петр Степанович, – обратился Лугинин к полковнику, – если можно, допросите нашу прославленную журналистку позже. Она, хоть и не звезда, но в шоке.

– Конечно, Михаил Иванович. Рад, что вы способны шутить.

– Константин Петрович, – олигарх быстро отдавал распоряжения, – пусть Юра отвезет госпожу Гольц домой. Всего доброго, Вера Павловна. Извините, что так вышло.

Женщина только кивнула, решив отложить дополнительную статью в долгий ящик. Начальник охраны отвел журналистку к гаражам. Коротко шепнул водителю в фуражке, тот отошел. За руль сел мужчина средних лет с азербайджанским налетом, в таком же костюме, как у главного телохранителя. Константин Петрович открыл заднюю дверь, Гольц проскользнула на сиденье.

– Вас отвезут домой.

– Нет. – Вера сглотнула слюну. – В редакцию.

– Как скажете.

Мягко завелся мотор. Телохранитель выудил из кармана диктофон, вложил в женские руки. Аристократично захлопнулась дверь. Представительский седан медленно покатил к воротам.

– Уехала? – Михаил Иванович вгляделся в лицо подошедшего начальника охраны.

– Да.

– Чувствую, прокатит она меня, как тогда в Давосе. Помнишь?

Давос. Конец января – начало февраля. Пять лет назад.

Зал кишмя кишел представительными леди и джентльменами. Голубая стена-фон, посредине громадный дисплей с надписью «World Economic Forum», сломанный обод колеса пронзил три синих «О». Опустевшая светящаяся трибуна. Кислая физиономия Клауса Шваба, развалившегося в желтом кресле, выслушивающего присевшего рядом индуса. Беглая английская речь, транслирующаяся на десятки языков в наушники собравшимся. Сотни видеокамер – под прицелом каждый сантиметр. Ни один жест, полувзгляд, соринка не ускользнут от всевидящего ока. Мужской парфюм соревнуется с женским в доминировании накондициорованного помещения.

Гладковыбритый Лугинин в пиджаке от Армани примостился с левого края, утонув в мягкости кресла.

– Вы на собственном самолете? – по-русски, между прочим, спросил сосед справа – шатен с окладистой бородкой.

Михаил Иванович бегло глянул на бэндж, не разглядел, но ответил:

– Нет. Зачем он мне? Я практически никуда не выезжаю.

– Строите коммунизм в отдельном городе? – Шатен усмехнулся.

– Просто пытаемся жить по Закону.

– По вашему закону?

– Уж, конечно, никак не по вашим двойным стандартам, – побрил миллиардер.

Борода больше не приставала.

«Опять «пешки». Каждый раз одно и то же: подсылают, обрабатывают… скоро начнут убивать. Да и черт с ними! Переживем. – Олигарх покосился на соседа слева. – Не удивлюсь, если сейчас заговорит этот старик с золотой заколкой на галстуке».

– Вы нам мешаете, Михаил Иванович, – зазвучал баритон слева. – У вас хватает ресурсов, чтобы мелко пакостить, но недостаточно, чтобы серьезно противостоять. Поэтому, если мы не договоримся…

– Не договоримся. – Лугинин решил отшить навсегда. – Вы делаете деньги на войне, проституции, педофилии… поэтому мы не можем договориться. Даже итальянская мафия не занимается наркотиками. Есть определенные табу. Вы же абсолютно беспринципны.

– Вот из-за этого Россия не может стать цивилизованной…

– Не трогай мою Родину, космополит!

Собеседник съел угрозу, решил смягчить, но настоять:

– Оставьте патетику. Вы же человек дела. Прагматик. Неужели вы не понимаете, что договариваться, в первую очередь, в ваших интересах?

– Наши интересы противоположны. Я борюсь с преступностью, вы на ней зарабатываете. Насчет мелко напакостить – возможно. Но я, как любой нормальный бизнесмен, собираюсь расширяться, так что под угрозой нефть в Ираке, мак в Афганистане. Кроме того, я собираюсь сыграть в вашу любимую игру – «разделяй государства и властвуй». При небольшой финансовой помощи возродится Ирландская республиканская армия, и загорится Ольстер. Не так много средств нужно на поддержку шотландских и валлийских сепаратистов – и прощай, старая добрая Англия! А дальше будем делить Штаты на штаты.

У Михаила Ивановича, как в молодости, зачесались руки. Он внимательно изучал морщинистый подбородок собеседника. Тот говорил, глядя вперед:

– Тогда вы будете раздавлены.

– Вы когда-нибудь слышали о лейтенанте Шмидте?

– Это тот, у которого было много детей? – Старик улыбнулся. – Никогда б не подумал, что капиталист будет заниматься коммунистической пропагандой.

– Дело не в пропаганде, и не в коммунизме, а в русском характере. Мы готовы ввязаться в бой, даже если он изначально проигран, даже если суждено умереть. Но враг дорого заплатит.

– Это глупо.

– Может быть, но именно поэтому мы непобедимы.

Старик наморщил лоб, как будто размышляя. Актерства явно не хватало, четко прослеживалось – он получил все необходимые инструкции на любой расклад.

– В таком случае я не могу гарантировать вашу безопасность.

– И не надо. Мою безопасность гарантирует моя служба охраны.

– Может, все-таки попытаемся найти компромисс?

Усмешка исказила лицо миллиардера. Люди, непонимающие слова «нет», у Лугинина всегда вызывали злорадство. Он развернулся к собеседнику.

– Я больше не буду разговаривать с «шестерками». Так и передайте Натану.

– Какому Натану?

– Тому джентльмену у колонны.

ГЛАВА VIII

Ротшильд

18 июня 1815 года. Лондонская фондовая биржа.

Огромный зал с колоннадами по краям. Лениво-людской муравейник. Джентльмены кучкуются, шаркают по полу, поглядывают в потолок. Полуденная зевота стыдливо прикрывается лощеными руками, глаза привычно косятся на одну из колонн.

Рядом с колонной тучный мужчина лет сорока, с лицом омоложенной жабы, ворохом рыжих кудрей. Лысина спряталась под цилиндром, живот под рединготом брусничного цвета.

– Как?! Вы до сих пор сомневаетесь в полезности Биржи? – Глаза джентльмена в черном сюртуке стали по фартингу. – Неужто вы не слышали слов Генри Моргана, впервые попавшего сюда?

Собеседник отрицательно мотнул головой.

– «Если б я знал, что на свете есть место, где можно быстро разбогатеть, черта-с-два я стал бы пиратом»!

– Джентльмены! – Подошел мужчина в костюме с бархатным воротником. – Помяните мое слово – потомство пирата, сумевшего стать губернатором, обречено править миром!

– Пари! Не думаю, что вот тот… – Черный сюртук указал на мужчину у колонны. – подвинется.

Джентльмен чуть поодаль лишь саркастично улыбнулся. Дрогнуло скуластое лицо, обрамленное изразцами волос, едва растянулись пухлые губы. Ястребиный взор смягчился, подернулись мясистые уши.

– Джордж, – окликнул он проходящего мимо.

Лицо сонного пуделя вытянулось, глазки расширились до козырьков бровей. Нос-сосулька, учуяв знакомого, гулко задышал, подернулись бакены. Шея вытянулась из шелкового эпонжа.

– О-о, мистер Рикардо! Человек, научивший меня торговать и гений экономики! Как?! И вы здесь? Вы же давно оставили этот суетный зал с мешком денег. Что вас заставило вернуться?

– Кто хочет преумножить состояние, обязан сегодня быть на бирже. – Дэвид Рикардо протянул руку. – Я даже не уверен, где решается судьба мира – здесь или при Ватерлоо. Победит Веллингтон – облигации Англии взлетят до небес, Наполеон – бумагам конец! И конец… банку Англии.

– Да что банку, всей Англии конец! Впрочем, собравшихся это волнует меньше всего.

– Нет предела человеческой алчности! Надеюсь, я сегодня вновь поймаю птицу удачи. А что заставляет вас приходить сюда?

– К сожалению, производство не приносит существенных прибылей, пока мало кто верит в мою идею. А мне необходимо кормить семью, учить сына… Я продал патент на «лампу Джорди» – появились деньги, которые пытаюсь преумножить.

Джордж тяжело вздохнул, понурил голову. Но прогнал тоску ради дружеской беседы.

– Как ваши научные успехи? Адам Смит отдыхает? Наверное, в новом трактате вы перевернете представление о политэкономии?

– Успехи… э-хе-хе, пока застопорились, но будем надеяться.

Расслабленность зала прервал крик:

– Покупаю!

Все взоры устремились на смельчака.

– Кто это? – Джордж приподнялся на цыпочках.

– Лорд Сейнсбери, – опознал Рикардо. – Лезет поперед Ротшильда в пекло! Видно еще не все отцовское состояние промотал… С такими нервами лучше кутить в казино.

Молодой лорд Сейнсбери глупо улыбался, получив на руки казначейские облигации.

– У нас же, по-прежнему, задача простая… – Рикардо отечески похлопал собеседника по плечу.

– Торговать по тренду и держать ухо востро, – закончил Джордж.

– Верно, мой друг. И один индикатор…

– Барон!

– Говорят, он отправил на поле боя своего лучшего скорохода – Роквуда.

– Этот принесет вести быстрее официальных курьеров. Может быть, даже быстрее голубиной почты. Так что следим за Натаном!

– Который, как всегда, «нуждается в информации, но не нуждается в советах».

Они глянули на джентльмена у колонны. К Ротшильду приблизился мужичок в клетчатых брюках из саржевого хлопка, протянул записку. Натан развернул, бегло прочел. Чело барона заволокли грозовые тучи. Он потупил глаза и махнул рукой. Гримаса вселенской потери перекосила лицо.

Вестник развернулся в зал, зычно крикнул:

– Продаю! Десять лотов по тридцать фунтов!

В другом конце зала взмыла рука.

– Двадцать лотов по двадцать девять фунтов! Продажа!

По залу прокатилась волна:

– Тридцать лотов по двадцать восемь фунтов! Тридцать пять по двадцать семь! Сорок по двадцать пять!

Рикардо повернулся к Джорджу.

– Ротшильд продает. Значит… все пропало! Вы слышите, Джордж, это кричат его агенты, но скоро к ним присоединятся… все!

– И что нам делать? – У Джорджа затряслись руки.

– Продавать! Пятьдесят лотов по двадцать четыре, продаю! – Голос Рикардо потонул в многоголосице смекнувших джентльменов.

Рикардо не отставал, выкрикивая новые цены. Подбегали брокеры, получали расписки, убегали к другим клиентам.

– Что вы делаете?! – Джордж трясся, будто в лихорадке. – У вас же нет облигаций!

– Мой друг. – Росчерк пера на очередной расписке. – Я играю на понижение и для этого мне совсем не нужны бумаги. Когда цена упадет до минимума, я просто их откуплю и отдам. Разница – моя прибыль.

– А как же биржевая поговорка: «Не продавай шкуру неубитого медведя»?

– Джордж, я впитал биржу с кулаком отца, недаром же я был третьим из семнадцати детей биржевого маклера. Я здесь с четырнадцати лет! Поторопитесь, мой друг, скоро облигации Англии станут мусором, и вы не сможете их откупить, соответственно, останетесь без дохода.

Джордж закусил губу, застучал кулаком под носом.

– Продаю!

Брокер вырос, как бледная поганка после дождя.

– Сколько? Какова цена?

Джордж задумался, рассчитывая, за сколько можно откупить при имеющейся наличности.

– Быстрее, сэр, или я найду другого клиента.

– Триста лотов по двадцать три!

– Они уже идут по двадцать. – Брокер скривился.

– Хорошо, по двадцать!

Посредник записал, подал бумагу и перо.

– Распишитесь, если все верно.

У Джорджа цифры плыли перед глазами, рука автоматически черкнула. Брокер упорхнул. Джордж закатил глаза в потолок: «Если, хотя бы по девятнадцать, то это триста фунтов дохода. Столько я заработал за весь прошлый год!»

Через два часа цена опустилась до двух фунтов. Рикардо, как улыбающаяся статуя, не сводил глаз с вакханалии. Джордж калькулировал прибыли, при каждой новой цене, как паровоз, давал гудок:

– Мистер Рикардо, может уже пора откупать?!

– Дайте прибыли течь. Гляньте-ка на Ротшильда. Бедняга! «Барон Ротшильд нуждается в информации, но не нуждается в советах», ха-ха! Но… по моим расчетам, бумаги давно должны были стать мусорными. Что за идиоты их скупают?

– Джентльмены! – В центр зала вышел главный распорядитель биржи Томас Грешэм. – Адъютант лорда Веллингтона майор Генри Перси!

Майор поклонился, зычно объявил:

– Сегодня при Ватерлоо войска фельдмаршала Веллингтона разбили армию Наполеона! Виват!

Гробовая тишина. Глаза наполнились недоумением. Руки прикрыли рты. Зачесались затылки.

– Покупаю! Какова цена? – выкрикнул джентльмен в каррике.

– Пятьдесят фунтов.

Гулкий ропот: «Вы с ума сошли! Это грабеж!»

– Кто продает?

– Барон Ротшильд.

Рикардо на ухо шепнул Джорджу:

– Хитрый лис! Проигрался в пух и прах, но жаждет реванша. Пусть ищет дурака, который купит по такой цене.

– Сколько лотов? – Лорд Сейнсбери глупо улыбался.

– Двадцать.

– Беру все.

– Одного нашел. – Рикардо поморщился.

Поднял руку герцог Альбемарль:

– Покупаю сто лотов.

– Цена – пятьдесят пять фунтов. Сделка?

Герцог закусил губу, согласно махнул рукой.

– Верните мои облигации! – Денди с повязкой на глазу приставил пистолет к груди брокера.

– В чем дело? – Грешэм с достоинством подошел к конфликту.

Надвинулась толпа. Брокер таращился на пистолет, пытаясь отстраниться.

– Сэр… я честно приобрел у вас бумаги… я же не знал…

Томас Грешэм заложил палец за ворот сюртука и величественно закрыл глаза:

– Никто не имеет права находиться здесь с оружием. Вы нарушили закон, сэр. Будьте любезны, покиньте нас.

– Но-о! – Денди спрятал пистолет. – Этот мошенник купил у меня бумаги за секунду до новости! Пусть он мне их вернет, а я верну ему деньги.

– Сэр, – полууспокоился брокер, уперевшись в сомкнувшихся джентльменов, – цена уже пятьдесят пять фунтов. Было бы глупо с моей стороны продавать дешевле.

– Мерзавец! Негодяй! Вор! – Денди схватил брокера за грудки.

Присутствующие поспешили на помощь, растащив свару.

– Сэр, – невозмутимо настаивал Грешэм, – пожалуйста, покиньте нас.

Шаги к выходу прозвучали в осуждающей тишине.

– Какова цена? Шестьдесят фунтов. Покупаю! Сколько? Шестьдесят пять! Беру.

Пружина вакханалии разжалась в обратном направлении. Облигации расходились, как мороженое в жару.

Никто не обратил внимания на старого графа Лестера. Бормоча под нос, он проследовал к выходу. Прищурился в победное солнце Альбиона, сделал шаг через дорогу… Лошади, мчавшие карету, смели старика.

– Девяносто! Беру, все! Сто! Давай! Сто десять. Да-а!

Джордж робко взглянул на Дэвида.

– Я разорен. Даже если откупить сейчас, я буду должен… всю оставшуюся жизнь!

– Сделайте это, Джордж, иного выхода нет. – Рикардо философски обозревал толпу.

Джордж выкрикнул:

– Триста лотов по рыночной!

Брокер протянул бумагу.

– Я купил по сто двадцать фунтов, итого… – убито подсчитывал Джордж.

– Боже! – Дэвид воздел руки к небу. – Я вернулся на биржу спустя пятнадцать лет, чтобы в один день потерять все! Вот вам еще один совет, мой друг: фондовым рынком нужно заниматься каждый день, только тогда у вас есть шанс выиграть.

На середину вновь вышел Грешэм, провозгласил:

– Торги закончены. Просьба расходиться.

Рикардо остановил почтенного джентльмена.

– И много сегодня поднял Натан?

– По моему скромному мнению. – Томас Грешэм заложил палец за ворот сюртука и величественно закрыл глаза. – Барон Ротшильд сегодня заработал порядка сорока миллионов фунтов.

У Джорджа глаза вылезли на лоб.

– На эти деньги можно купить… половину Англии!

Грешэм отвесил почтительный поклон и удалился.

– Бросьте убиваться, Джордж, судьба милостива к изобретателям. А мне надо уединиться, дабы переосмыслить сегодняшний день и, наконец-то, дописать «Начала политэкономии и налогообложения».

– Неужто вы пересмотрите свою теорию? И согласитесь на государственное регулирование, хотя бы для наказания таких, как Ротшильд? Уверен, это именно он заварил сегодняшний пунш!

– Да перестаньте вы, Натану просто повезло. Он, конечно, прекрасный финансист, но… не гений! Полагаю, ему поспешили сообщить, что Наполеон вспомнил о гвардии и войскам коалиции – конец. А на деле, все решили пруссаки Блюхера… Человека и паровоза! Если не ошибаюсь, вы ведь в честь него назвали свой первый локомотив. К тому же… если бы все, как стадо баранов, не стали скупать бумаги по любой цене, Ротшильд бы, а не мы, ушел отсюда нищим.

– Мистер Стефенсон? – К Джорджу подошел усатый джентльмен.

– Чем могу служить?

– Меня просил вас разыскать промышленник Эдвард Пиз. Он получил полномочия от парламента на строительство железной дороги Стоктон-Дарлингтон. Его очень интересуют ваши паровозы.

– Я же говорил. – Рикардо толкнул Джорджа в плечо. – Судьба вам благоволит. А на нынешней бирже, похоже, везет только Ротшильдам… – Дэвид глянул на слюнявого лорда Сейнсбери, веером развернувшего заработанные фунты. – И дуракам.

Ротшильд потоптался у колонны с всегдашне-мрачным выражением лица. Встретился взглядом с Рикардо, приподнял шляпу. Дэвид кисло улыбнулся.

Натан что-то шепнул окружающим агентам, повернулся, вытащил руки из карманов. На пол спикировала записка. Не заметив пропажи, барон в сопровождении поверенных направился к выходу.

Не сговариваясь, наши герои метнулись к записке. Джордж первым схватил смятый клочок, развернул трясущимися руками.

«Наполеон разбит! Срочно покупайте!!!»

ГЛАВА IX

Давос

Старик резко встал, приблизился к колонне. После доклада лицо постаревшей лягушки заволокло грозовыми тучами, потупились глаза. Короткий взмах руки – шатен заспешил на выход, исчез, как тень в полдень. Будто по команде, засобирались к выходу впереди- и сзадисидящие. Камеры отвернулись от Михаила Ивановича.

Джентльмен отклеился от колонны, дошагал дрожащей походкой до русского миллиардера, присел на место старика:

– Хай, Майкл!

– Хэллоу, Натан. – Взгляд олигарха вернулся на сцену. – Или мне следует называть тебя Натаниэль Чарльз Джейкоб Ротшильд? Пра-пра-правнук Натана Майера Ротшильда. Биржевого гения, нагревшего руки на Ватерлоо, революциях и много чём еще.

– Как там у вас говорят – ты меня хоть кием назови, только почаще смазывай?

– Что-то типа того.

Ротшильд помолчал, почесал лоб, поизучал точку на полу.

– Почему ты упорствуешь, Майкл? Ведь мы когда-то умели договариваться.

– Ты меня путаешь с другими. Мы не договорились много лет назад, не договоримся и сейчас.

– Ты всегда был не в тренде. Может, пришла пора меняться? Ты можешь войти в Клуб…

– Что дают деньги? – перебил Лугинин. – Независимость. Я сделал выбор в пользу независимости, когда вы собрали новых русских и предложили стать своими эмиссарами. Какой смысл сейчас отказываться от свободы?

– Ты бы мог выбрать небольшую зависимость и еще большие деньги.

– Чтобы как ты управлять миром? Во-первых, не поделишься. Корми обещаниями других. Во-вторых, мне это не нужно.

– И поэтому ты создал город-Солнце, которым управляешь? – Натан усмехнулся.

– Уже не управляю. Надеюсь, система будет работать и после моего ухода в лучший из миров.

– Напрасно надеешься. У тебя нет детей, последователей, а враги слишком сильны. Если не можешь победить, не лучше ли присоединиться?

– Только время покажет, кто из нас прав.

– Человечество это проходило миллионы раз. Результат известен наперед – империя рухнет с кончиной создателя.

У Михаила Ивановича брови сошлись на переносице, заскрипели зубы, сжались кулаки.

– Ладно, Майкл, дело твое. Но мы можем договориться в малом. Не выставляй заявку на золотой рудник в калтыжском районе…

– Ротшильдов, как всегда, интересуют вечные ценности! Но ты опоздал, мы уже подали. И судя по твоему интересу, запасы там гораздо больше заявленных.

– Еще есть время снять. Что хочешь взамен?

Лугинин почесал за ухом, покосился на опустевшие места.

– Почему бы и нет? Но вы оставите город в покое. Никаких правозащитников, демонстраций, боже упаси, терактов! Кстати, из многих состарившихся полузащитников прав человека нужно срочно делать сакральные жертвы – не ровен час, уйдут из жизни по велению миокарда. – Новый русский усмехнулся циничности совета. – И еще, нужно закрыть несколько банков, загоняющих население в кредитную ловушку, отмывающих деньги ваших карманных наркокартелей, оружейных баронов.

Михаил Иванович выудил из внутреннего кармана блокнот, следом паркер. Ручка заскользила по бумаге, хрустнул оторванный листок, сунулся к Ротшильду.

Натаниэль достал золотое пенсне, на расстоянии, как лупой, прошелся по списку.

– Это грабеж, Майкл!

– Справитесь. Вам не впервой сворачивать бизнес в России.

– Возможно, мы и пойдем тебе навстречу. По ряду пунктов. Можем ли мы тогда рассчитывать…

– Вы сделаете, что нужно мне, я – то, что вам.

– Не все банки мои, придется договариваться с Рокфеллерами, Варбургами, Морганами… Уйдет уйма времени на согласование.

– Утром – банки, вечером – рудник. Вечером – банки, утром – рудник.

– Почему бы тебе не сделать первый шаг?

Олигарх покачал головой.

– Натан, ты же не с президентом и не с министром России разговариваешь. Это их вы можете разводить, как пацанов, а я простой русский парень – меня на мякине не проведешь.

– Почему ты думаешь, что мы их разводим?

– Потому что, если относится к нашим правителям хорошо, то напрашивается вывод: они – просто доверчивые ребята. Они вам верят, а вы их постоянно кидаете. А если к ним относится плохо, значит, они пляшут под вашу дудку и работают на свое светлое будущее у вас на Западе. – Лугинин широко улыбнулся. – Я отношусь к нашим правителям хорошо.

Ротшильд оскалился золотым ртом, смахнул мифические пылинки с плеча собеседника.

– Ладно, Майкл, это твой выбор.

– И вам не хворать, – перешел на русский Михаил Иванович.

– What?

– Good luck, Nathan!

– И тебе, Майкл. Она тебе очень пригодится.

– Не больше, чем тебе.

Хозяин мира задержался.

– Что ты имеешь в виду?

– Натан, мы давно друг друга знаем. Не думай, что я буду бороться со следствием – лицами, организациями, государствами, которых вы натравите на меня. Я знаю причину. И, если что, буду бить именно по ней.

– Я тебя не понимаю.

– Конечно, мой английский слишком плох, поэтому я скажу проще: если в Калтыге произойдет какая-нибудь диверсия, то в какой-нибудь точке мира умрет один из многочисленных Ротшильдов, Рокфеллеров и так далее.

Натан нацепил пенсне на нос, всмотрелся, словно в первый раз увидел визави.

– Ты себя не переоцениваешь?

– Это правило будет действовать независимо от меня. И после меня. Соответствующие распоряжения даны. А что с людьми делают фантики, которые ты печатаешь, сам знаешь.

Ротшильд поскрёб ногтем по носу.

– Не думал, что наш разговор зайдет так далеко.

– Теперь будешь думать.

– С тобой может случиться все, что угодно, и отнюдь не по нашей вине.

– Разве в этом мире что-то происходит не по вашей вине?

Сильный мира сего заковылял из зала, присутствующие подобострастно следили, камеры почтительно отворачивались.

Лугинин смотрел вслед. «Повёлся или нет? Такой блеф может дорого обойтись, но… Рубикон перейден. Ротшильд – инвестор, ему не привыкать сводить риски к минимуму. Даже гипотетические».

Шваб провозгласил перерыв. Делегаты потянулись в буфет. Изысканные ароматы фондю, раклетта и рести точно указывали направление.

На выходе из зала Михаила Ивановича тормознул шкафообразный охранник с вдавленно-боксерским носом.

– Мистер Лугинин, лорд Сейнсбери хочет с вами познакомиться и приглашает покататься на горных лыжах. Экипировка готова, фуникулер ждет.

– Я не люблю лыжи, тем более горные. Так и передайте лорду. – Миллиардер двинулся дальше.

– Но-о, – придержал «шкаф». У парня явно не хватало инструкций и полномочий для уговоров, – я настоятельно вам рекомендую…

– Обойдусь без ваших рекомендаций.

Олигарх отстранил «шлагбаум» и слился с толпой нуворишей. «Неужели они уберут меня здесь? Как-то недальновидно. Хотя, если они чего-то захотят, ни перед чем не остановятся. Да и времени у них в обрез».

Швейцарский сыр комком застревал в горле. «Дом Периньон» не давал расслабленности. Мысли зудящими мухами роились в голове: «Неужто здесь? Скандал! Это не останется незамеченным. Похоже, я перегнул палку… Что делать?»

Остаток сессии новый русский просидел, подперев рукой щеку, уставившись в пол. Ноги время от времени потрясывались, в наушнике бормотал переводчик, шанелевский «Эгоист» соседа казался смердящим.

Вместе с другими делегатами Лугинин вышел на улицу. Морозец щекотал ноздри, мгла убаюкивала Альпы, у аккуратных домиков желтизной раскочегаривались фонари.

Усатый Константин Петрович и двое помощников отсекли подопечного от толпы. Четыре драповых пальто, без шапок, с выглядывающим галстучным узлом. Миллиардера отличала лишь грузность. Начальник охраны сделал знак водителю.

Михаил Иванович склонил голову вправо, пытаясь заглянуть под днище лимузина. Выпрямился, досадуя на излишнюю мнительность:

– Пройдемся. До отеля рукой подать.

Озабоченный взгляд пробежался по крышам, окнам домов. Ничего подозрительного. «Да и что я могу разглядеть?»

Константин Петрович кивнул шоферу. Авто медленно покатило по улице, группа зашагала по тротуару. Царила тихость, разбавленная английской и французской речью.

– Знаешь, Костя. – Лугинин смотрел под ноги. – Похоже, меня будут убивать…

Верный страж плотнее придвинулся к «объекту», опущенная вниз «виктория» – глаза помощников заскользили по домам, витринам, пешеходам.

– Это исключено, – проговорил главный телохранитель, – здесь беспрецедентные меры безопасности.

– Во сколько оцениваешь?

– Девяносто пять процентов. Максимальный уровень.

– Только убивать будут те, кто эти меры организовал. Значит все девяносто пять против меня.

– Быть такого не может, я лично знаю начальника службы охраны. Порядочный человек.

– Если он пойдет на принцип, получится как с Маркусом Райнхардтом. Помнишь?

– Помню. Покончил с собой, накануне форума.

– И про нынешнего также скажут. И про меня.

– Значит, нужно сваливать. – Константин Петрович мгновенно принимал решения.

– Вот еще! – Михаил Иванович фыркнул. – Вы ж меня защитите?

– Разумеется. Но неизвестно с чем придется столкнуться.

– Не из базуки ж меня будут расстреливать?! Есть надежда – до гостиницы не пришьют. Райнхардт якобы покончил с собой в гостиничном номере.

В смехе миллиардера прозвучали истеричные нотки. Но тут же лицо потемнело и исказилось от гримасы недовольства, брови насупились.

Подбежала женщина в потрепанном пальто:

– Месье, купите колечко!

Охрана моментально оттащила в сторону.

Лугинин крикнул:

– Постойте!

– Не надо, Михаил Иванович. – Константин Петрович закрыл путь. – Русская торговка здесь – уже подозрительно.

– О, вы русские! Какая удача! – залепетала продавщица с французским прононсом. – Купите! «Спаси и сохрани» всегда обережет от несчастий.

Олигарх взял колечко из дешевого серебра, надел на безымянный палец. Село, как влитое.

– Сколько?

– Всего десять евро, месье.

Лугинин раскрыл бумажник, достал купюру в сто.

– О, месье! У меня не будет сдачи.

– И не надо.

Оставшийся путь шли молча. Под ботинками поскрипывал снежок, воздух застыл в ожидании попутного ветра, чуть нахохлились голубые ели.

После проверки спальни охраной, Михаил Иванович устало бросил:

– Ладно, я спать.

– А что вас задерживает на форуме? – Константин Петрович смотрел и спрашивал в упор.

– Да собственно ничего, но не бежать же?

– Не по-русски?

– Не по-русски. Спокойной ночи.

Олигарх в расстегнутой рубашке и черных брюках лежал на кровати. Руки подпирали голову, шелковый галстук неряшливо свесился с тумбочки, тускло светило бра. «Да уж, на этот раз я их серьезно разозлил. Я буду не я, если теперь не заполучу этот прииск! А если выберусь отсюда живым, построю церковь. Черт! Еще два дня сидеть на этом дурацком форуме. Сидеть и бояться. Хотя чего бояться? Убьют и убьют».

Лугинин глянул на «Ролекс». «Три часа! Надо попытаться уснуть».

Дверь резко распахнулась. В комнату ворвались двое в масках. Резко перевернули Михаила Ивановича на живот, в рот сунули кляп, сзади руки стянул ремень. Вскрикнуть не успел, от кляпа подташнивало, тело зашлось судорогами.

Налетчики подхватили бизнесмена и выволокли в соседнюю комнату. На полу, прикрытые простынями, лежали три тела. «Лихо они с моей охраной разобрались! Без шума. Простите, ребята, что втянул вас».

На голову набросили холщовый мешок, вытащили из номера. Ветер взвыл нижней струной, по спине сквозанул холодок, ботинки застучали по металлу. «Тащат по пожарной лестнице… Во дворе есть охрана. Они увидят и поднимут тревогу!.. А может у этих молодчиков приказ – уничтожить меня в любом случае? Тогда прикончат. А может охрана отеля с ними заодно?» Олигарх замычал. Безжалостная ладонь сильней вдавила кляп.

Мягкое жужжание открывающегося багажника, аккуратное укладывание тела, легкий хлопок закрытия. Машина плавно тронулась. Лугинин дернулся вперед, ударился о стенку. «Зачем меня похитили? Не лучше ли приговорить на месте? Положить рядом с моими, а трупы вывезти… Или хотят сначала добиться от меня всего, а потом покончить, как с Костей и ребятами? Их трупы искать не будут. Телохранители, кто их хватится? У этих гадов все продумано… Что за гул? Самолет? Они хотят вывезти меня из страны? Куда? На Корфу, конечно, в фамильное гнездо Ротшильдов. Неужели предстоит встретиться с Эвелином? Мерзкий старикашка! Сколько ж золота в этом прииске?»

Мягкое жужжание открывающегося багажника, аккуратное извлечение тела, ноги миллиардера больно застучали о ступеньки трапа.

Михаила Ивановича бросили в кресло, лайнер начал рулежку на взлетную полосу. Короткий разбег, легкая невесомость отрыва от земли.

Сняли мешок, осторожно вынули кляп, освободили руки. Ударил яркий свет, глаза инстинктивно заморгали. Взгляд медленно поднялся к столу с выпивкой, черному пиджаку нараспашку с проглядывающей белой рубашкой, галстуку. Жертва смирилась и не спешила взглянуть в лицо похитителям.

– Мы вас не сильно помяли? – Константин Петрович улыбнулся краешком усов.

Лугинин вспыхнул, зрачки расширились, вырвался выдох облегчения.

– Ты рехнулся?! Я уже сто раз простился с жизнью!

И обложил скупым матом вприхлебку с междометиями.

– Все для вашей безопасности. – Телохранитель улыбался.

– Какой безопасности?! Ты у меня двадцать лет жизни украл! Я два инфаркта пережил!

Константин Петрович благодушно смотрел на разошедшегося босса. Взял бутылку, коньяк с аристократичным плеском наполнил бокал. Михаил Иванович схватил судорожной рукой, залпом опорожнил.

– Иначе вы бы не согласились. – Охранник снова налил.

Второй бокал последовал за первым.

– Конечно, не согласился! Что ты изменил? Теперь нас ждет небольшая авиакатастрофа. Ты упростил им задачу!

Алкоголь согревающе разлился по телу, члены обмякли, кружево легких мыслей расслабило мозг.

– Самолет заказан на имя лорда Сейнсбери, – докладывал Константин Петрович. – Перехватить факс и состряпать гарантийное письмо для Юрки – плевое дело…

Из кабины пилота вышел молодой человек азербайджанской наружности, кивнул.

– …так что нам ничего не грозит. Да и авиакомпания, надеюсь, не обидется, если деньги придут из другого источника.

– Значит, мы летим в Лондон?

– Лорду вдруг захотелось полюбоваться красотами нашей столицы.

– Транзит через Москву? Почему не сразу на юг?

– Для отвода подозрений.

Олигарх усмехнулся.

– Кто меня волок справа? Рука до сих пор ноет.

– Извините, Михаил Иванович. – Юрка вытянулся по струнке «смирно», лицо окаменело. – Не рассчитал.

– Не рассчитал он! – вспыхнул Лугинин, но вслед улыбнулся.

– С ним же мы перенесли вас в машину, – продолжил Константин Петрович. – Сашка нейтрализовал охрану, обеспечил отход.

Новый русский обернулся. Подмигнул стоящий за спиной Сашка. По диагонали полулежал в кресле седой шофер.

– Что, Егорыч, стареешь для такой работы?

– Нормально, Михал Иваныч, еще сгожусь.

– Ты там охранника не сильно нейтрализовал? – Лугинин искоса глянул на Сашку. – А то может тоже «не рассчитал»?

– В пределах допустимого.

– Который час?

– Четыре с четвертью, четыре двадцать, – ответил Константин Петрович.

– Почему ты никогда не смотришь на часы?

– Незачем.

– Четыре часа семнадцать минут. – Юрка глянул на наручные.

Лугинин устало откинулся в кресло:

– Скандал! Теперь напишут – похитили русского миллионера!.. Кстати, я ж видел ваши трупы, там на полу.

– Необходимая маскировка, для правдоподобности. А то бы вы не поверили. – Главный телохранитель снова улыбнулся усами. – По прилету на место отправим факс, мол, с вами все в порядке, необходимо было срочно вернуться по неотложным делам. Юрка уже подготовил. А рассказывать о проколах службы безопасности не в их интересах.

– А вдруг лорд Сейнсбери решит покинуть Давос сегодня ночью?

– Лорд отдыхает с русскими красотками, заказал шампанское, омаров…

– Подробности меня не интересуют.

– Как скажете, но этот банкет тоже за ваш счет.

– Ты меня разоришь! – для приличия взвился Михаил Иванович.

– Зато спасу жизнь.

ГЛАВА X

Обрубаки

«В три раза дороже, чем у нас. – Стас вложил в папку сотню сверху. – Главное, с кем мне сегодня повезет – с молоденькой козочкой или опытной козой?»

– Давайте, девчата, я вас провожу.

– Проводи. – Вторая повела плечиком. – Кстати, меня Ольгой зовут.

Темень окутывала город. Прискользил трамвай, застучал по рельсам, унося троицу на окраину.

Для соблазнения Стас применил «коронку» – обрубаки. С легким смешком пошли «Я встретил вас и всё», «Я – памятник себе», на ура – «Мне осталась одна забава – пальцы в рот».

– «Напрасно старушка ждет сына». – Сорокин пьяно поднял палец.

Улыбчивое недоумение пробежалось по лицам девушек. От Альфии пахнуло жасмином, Ольга отдавала приторной лавандой.

– Не допевайте за Утесовым, – назидательствовал инженер, – «Напрасно старушка ждет сына домой, Ей скажут, она зарыдает…» Просто вдумайтесь – «Напрасно старушка ждет сына».

Победить непонятки не помогло улыбчивое закатывание девичьих глаз.

– Еще раз по слогам… – упорствовал кавалер.

– Я поняла, – спокойно отреагировала Ольга. – Ты поняла, Альфи?

Татарочка, закусив губку, отрицательно мотнула головкой.

– Старушка не в том возрасте, чтобы рожать. – Зрелая девушка щелкнула по подбородку неопытной подруги. – Кстати, ты позвонила родителям? Будут встречать?

Альфия потупилась, чуть не всплакнув.

«Грамотно она ее отшила. – Сорокин улыбнулся краешком губ. – Значит, все-таки с Ольгой».

После остановки молчания, лавандовая девушка воскликнула:

– О, Альф, твоя остановка! А вон твои папа с мамой.

Пунцовые щечки и прячущиеся глазки неохотно распрощались с новым знакомым, девичьи ножки спрыгнули с подножки.

– А я с тобой! – Сорокин с трудом поднял голову в район шеи официантки.

– Прекрасно, – шепнули чувственные губы, легкой поволокой зашлись глаза напротив.

Под фонарем у подъезда Ольга резко развернулась:

– Спасибо, что проводил, с тобой было очень весело.

Юноша потянулся в надежде поцелуя. Женские пальчики легли на пьяные губы.

– Не надо. Ты – командировочный, завтра уедешь… Мне неинтересны мимолетные связи.

– Зачем же ты мне строила глазки? – Стас чуть протрезвел.

– Тебе показалось.

– Я надеялся провести эту ночь с тобой…

Официантка пожала плечами. Сорокин попытался приобнять за талию.

– Езжай в гостиницу.

Юноша пытался найти смешинку в девичьих глазах, но не находил. Дыхнул перегаром, сдаваясь:

– Какой трамвай идет в район твоей кафешки?

– Трамваи уже не ходят. Дать деньги на мотор?

Стас грустно усмехнулся.

– Спасибо, найду.

Ольга открыла подъездную дверь. Каблучки зацокали по ступенькам. Привалившись к косяку, Сорокин наблюдал манящее покачивание бедер. Девушка порылась в сумочке, выудила ключ.

«Здорово! Живет на первом этаже, прямо напротив двери в подъезд. Если зайдет и замок не щелкнет, значит, хочет, чтоб я ворвался. Чертовка!»

Официантка сделала ручкой и закрыла дверь. Замок промолчал.

Выдержав паузу, пылкий юноша рванулся вверх по лестнице. Щелчок замка. И Стас воткнулся носом в запертую дверь. Басовито-пьяный хохот сотряс подъезд, Сорокин постукивал упрямым лбом в дверь, ногти скребли обшивку:

– Открывай! Я понял твою задумку.

– Будешь буянить, вызову полицию, – раздалось из-за двери.

«Какую к черту полицию? Мы ж не в Америке… Ах да, это у нас упразднили ересь с полицией, вернув милиции милициево». – Юноша почесал затылок, на прощанье бросил шекспировское: «О, женщины! Вам имя вероломство!»

Моторная память довела до остановки. Луна ярко дополняла уличные фонари, вдали надрывались собаки, воздух пропитался тополями.

Стас присел на лавку в «черной дыре» остановки. Из дальнего угла на свет метнулась тень, заходила под фонарем.

«Девушка… одна. Что делает здесь так поздно?»

– Сударыня. – Сорокин подошел. – Позвольте предложить вам свое общество.

Полноватая незнакомка в кожаной куртке с грязной блондинистостью волос сконфузилась и отвернулась.

– Небезопасно гулять одной в столь укромном месте. Гульнем вместе?!

Девушка прыснула слюнявым смешком. Смахнув брызги, юноша приблизился вплотную:

– Как тебя зовут?

Нечленораздельное мычание послужило ответом.

– Как-как?

– Оля…

«Значит, все-таки с Ольгой».

– Позвольте разделить с вами всю прохладу ночи и жар без солнца.

Полуночница вновь окатила влагой. Стас смахнул рукой и обнял за талию. Она, давя улыбку, лишь полуотвернулась.

– Поедешь со мной? – Сорокин попытался заглянуть в глаза. Молчание расценил как знак.

Темноту разрезал «дальник» «жучки», калтыжанин бросился на дорогу.

Взвизгнули тормоза, шины расчертили по асфальту параллельно-черные полосы, запахло бензином.

– Тэбэ савсэм жыт надоел?! – Из машины выскочил джигит в аэродромной кепке.

– Шеф, выручай! – Стас вскинул раскрытые ладони. – Я тут с девушкой. Подбрось до общаги «Турбокомпрессора», рядом с кафе «Голливуд».

Джигит попытался в черноте ночи разглядеть спутницу:

– Пятьсот рублей.

– Что за обдираловка?!

– Нэ хочэш, топай, как знаэш. – Водитель засобирался за руль.

– Ладно-ладно.

Сорокин открыл перед новой знакомой заднюю дверь, примостился рядом. «Жучка» резко дернулась с места, разорвав львиным рыком тишину уснувшего города.

Глаза вахтерши вылезли из-под приспущенных очков, рот раскрылся в вопросе-преграде.

– Кузина, – упредил южанин.

– Какая еще «кузина»? – Вахтерша зарылась в лексических воспоминаниях.

– Дальняя.

Пока вахтерша соображала, Стас протащил «подругу» до комнаты. Загорелась настольная лампа, забухтел телеящик, за стеной шумно гудели шабашники.

Она с порога уставилась в телевизор. Он усадил на кровать, попытался поймать пухлые губы. Она заглянула за Сорокина, как за угол, загораживающий интересности. Вздохнув, он начал раздевать. Она полусопротивлялась, бормоча невнятное «зачем ты?», не отрываясь от экрана.

Стараясь придать мероприятию романтику, он поцеловал мясистое плечо, она воскликнула:

– Смотри, какой смешной!

Показывали рекламу. Вздохнув, калтыжанин начал борьбу с лифчиком. Она полусопротивлялась, нечленораздельно сопя. Он привалил тело на кровать, сетка прогнулась до пола, навалился сверху. Она вела себя, как черствая губка – больше отталкивала, чем впитывала. Женская головка лежала на боку, глаза пристально следили за телекартинкой. От пыхтения Стаса притихли застенные бухарики. С огромным трудом Сорокин довершил начатое.

«Нда-а… Ну и бревна нынче пошли! Еще и отпихивают. Никакого удовлетворения. Лучше б просто лежала»:

– Смотри в потолок. Он требует побелки.

– Что я тебе жена, что ли?

– Логично, – оценил юноша, полежал, подумал. Чувствуя уверенность, зашел на второй круг.

Разошедшиеся после прослушивания мужики, вновь притихли. Несмотря на сопротивление, Стас финишировал. Поймал себя на мысли – бег с препятствиями доставляет больше удовольствия.

– Смотри, какие прикольные! – Она натянула трусы, не отрываясь от «Радуги», шарила руками по кровати в поисках бюстгальтера.

Транслировали рекламу.

«Нда-а… Спать с ней невозможно». – Сорокин выключил телевизор:

– Пошли.

– Куда?

– Подышим свежим воздухом.

– Но я еще не досмотрела.

– Дома досмотришь. У тебя есть дом?

Нечленораздельное бурчание с натяжкой зачлось за ответ. Она осталась на остановке в три часа ночи, просилась обратно в номер… к телевизору.

Калтыжанин протянул предпоследнюю «пятихатку» на такси, она замахала руками. Настойчивые руки затолкали купюру в джинсовый карман.

– Может, вернемся к тебе? – Девичье лицо жалостливо скорчилось.

– Нет. Ты для меня слишком странная. Боюсь влюбиться.

Он почти убежал.

– Ничего не поделаешь. – Стас прошагал мимо вахтерши. – Домой захотела. Не спится на чужом месте.

ГЛАВА XI

Торги

Серые перегородки разделяли журналистскую братию на мнимые кабинеты. На потолке люминесцентные квадраты перемежались аналогично размерными плитками. Белые колонны атлантами подпирали потолок.

– Верочка, ну как ты? – Полногрудая Люба подбежала с участием. – Александр Сидорович распорядился отправить тебя домой.

– Мы переживали. – У кофейного аппарата оторвался от чашки седеющий в двадцать пять Славик.

Коллеги выглянули из-за перегородок.

– Так! Отвяжитесь от меня и не приставайте! – на ходу бросила Вера, прорываясь к рабочему месту.

«Шок», – прочел по губам Любы Славик. Коллеги спрятались обратно.

Панель монитора на столе вишневого цвета, с непрекращающимся хаосом бумаг, ручек и прочей канцелярии. Бардак с невозможностью поиска.

Локти Веры уперлись в стол, взгляд впился в царапину столешницы, ладони обхватили голову. Резкий скрежет ящика подкатной тумбы. Сплющенная бутылка «Бейлиса» стукнула по столу. В пластиковый стаканчик полилось «какао». Залпом прожгло женское горло.

«Соберись, тряпка! – Гольц отвесила себе пару пощечин. – Не убили же. Значит, все путем. Отличный шанс! Прекрасный случай. Все ждут именно этого, а ты раскисла».

Взгляд уставился в чистую страницу текстового редактора. Разминка с хрустом пальцев, взъерошивание волос, еще пару хлопков по щекам и маникюр застучал по клавишам.

– Отошла? – Люба высунулась из-за перегородки.

Не отрываясь от дисплея, отчаянная журналистка замахала руками, зажужжала осой. Подруга с улыбкой ретировалась к кофейнику. Больше подойти никто не рискнул, когда Вера работала, мир переставал существовать.

Через час недовольный принтер выплюнул несколько листов. Гольц схватила, ножки развернулись к кабинету главного редактора. Мимолетный взгляд в зеркало. «Тьфу, ты! Выгляжу, как лохушка». Перерывание сумочки, выуживание «массажки», борьба с непослушными волосами. Перерывание сумочки, выуживание помады. Ротик буквой «О», круговые движения по букве с конечным облизыванием. Женщина сделала пару «круть-верть» в зеркало, подхватила распечатку и к серой двери с табличкой «Бывальцев Александр Сидорович, главный редактор».

В левый угол вжался платяной шкаф с притуленной тумбочкой. На тумбочке чайник песчаного цвета отходил от недавнего пыхтения, лопались последние пузыри. По центру к буковому столу главреда с аккуратно разложенными стопками бумаг примкнул переговорный стол с черными стульями по бокам. На светло-коричневых обоях развесились всевозможно-почетные грамоты, белые занавески покачивались в такт набегам ветра.

Главред, сгорбившись над бумагами, как из засады, выглянул на ворвавшуюся. Сморщенный лоб надвинулся на пробор серых волос, тараканьи усы дрогнули вместе со скулами.

Вера плюхнулась на переговорный стол поближе к главному, правая туфелька уперлась в кстати стоящий стул, три листа упали под нос редактору:

– Саша, срочно в номер! Интервью с Лугининым. Это бомба!

Бывальцев выпрямился.

– Как ты? Я ж распорядился, дать тебе отгул…

– Я в порядке. Ты читай, читай. – Гольц подтолкнула бумаги.

Главред взял листы, пробормотал исподлобья:

– Сколько раз я тебя просил – называй меня по имени-отчеству.

– Ой, простите, Александр Сидорович. – Журналистка закатила глазки.

– И слезь со стола.

Сотрудница сползла на стул, локотки вонзились в стол, пальцы скрестились в «замке» – удав, влюбленно наблюдающий за жертвой.

Бывальцев сгорбился над статьей, сурово покряхтывал, цепляясь за каждое слово. Наконец, отложил бумаги в сторону, отвернулся к окну. Минута молчания закончилась угрюмым раздражением:

– Что ты тут понаписала? «Почти сознался в устранении банды Аврумянов», «Серый кардинал, дергающий за веревочки»…

– А тебе хотелось, чтобы я поддержала имидж «Бога»? Нет, дорогой! Вот таким он мне показался. Холодным, жадным, расчетливым. И читать будет интересно!

– Ты ж прекрасно знаешь – это всё неправда. Если бы не Михал Иваныч Калтыг, по-прежнему, был бы дыра дырой.

– Мне это уже надоело! Михал Иваныч – то, Михал Иваныч – сё! Пора как-то взбодрить население, возбудить общественность, показать темную сторону Луны.

– Нет никакой темной стороны. Ты всё выдумала.

– Ну и что? Зато интересно.

Редактор вздохнул.

– Наверное, это последствия шока. Иди домой, завтра поговорим.

– Нет, срочно в печать!

– Я это не опубликую.

– Не страшно. – Вера ждала подобного развития, ловко сгребла страницы. – Продам столичным газетам. С руками оторвут!

– Уволю.

Журналистка придвинулась, выпятив сливовую грудь.

– Только попробуй. Расскажу твоей благоверной, как Александр Сидорович Бывальцев – не раз бывальцев в «пещерке» Веры Гольц!

– Всего один раз, и то после корпоратива…

– Не важно. Я в красках опишу, как ты надругался над хрупким девичьим телом. Прямо здесь! На этом столе!

Шантажистка застучала кулачками по столешнице, бук содрогнулся гулким стоном.

– Тебе нужно отдохнуть, ты сейчас туго соображаешь. Завтра или послезавтра ты взглянешь на это по-другому, и всё перепишешь.

– И завтра и послезавтра я буду смотреть на это также!

Главред вновь отвернулся к окну.

– Делай, что хочешь.

– Вот и славно! Теперь можешь дать мне новое задание. Например, написать о приезде Гонорина.

– Этот репортаж я обещал Славе…

Вера зашла за спину начальника, приобняла вкрадчивой кошкой, шепнула на ушко:

– Сашенька, миленький, ты же знаешь, как я люблю все столичное. Ты обязан мне отдать этот материал.

– Я обещал.

– Ничего страшного. Отменишь. Не в первый раз. Славик не обидится. Пусть напишет, как наша доблестная милиция нашла еще одну потерявшуюся кошечку. Он это любит.

– Пусть всё останется, как есть.

– Тогда владелица газеты и, по совместительству твоя жена, узнает, как ты со мной развлекался. – Коготки впились в плечи.

Редактор резко развернулся.

– Нельзя же шантажировать одним и тем же!

– Конечно, нет. – Гольц заморгала глазками, изображая испуг. – Так что, мы договорились?

– Ну, ты и стерва.

– Спасибо за комплимент. Договорились?

Бывальцев махнул рукой.

– Чудненько, – журналистка чмокнула начальника в лоб, вытерла следы помады и убежала.

Проходя мимо Славика, коснулась руки коллеги.

– Тебя босс вызывает.

Вера налила кофе, копчиком прислонилась к кухонному столу, ротик осторожно потянул горячий напиток. Ароматный туман разошелся от чашки. Женщина вглядывалась в коричневую поверхность, как будто ожидая увидеть разбуженного джина, могущего исполнить заветные желания.

– Тоже кофейку попить, что ли? – Люба, нажала кнопку кофеварки. – Ну как, очаровала Михал Иваныча?

– Пыталась. – Гольц улыбнулась в пространство. – Но он про женщин и слышать не хочет. И вообще, про личку ни-ни. Всё еще переживает за дочь, хотя уже столько лет прошло.

– Ах, да, её же убили. С какой-то зверской жестокостью.

– И изнасиловали перед этим. А ей было-то всего лет пять. Убийц посадили всего на пару лет.

– Писали, что они в тюрьме повесились, все, как один – не выдержали издевательств. Думаешь, Фидель руку приложил?

– Не знаю. Не доказано, да и не докажут.

Затрезвонил мобильник, журналистка метнулась к рабместу.

– Алло.

– Вера Гольц? – В трубке зазвучал приятный баритон.

– Да. Кто это?

– Вас беспокоят из редакции «Мира Финансов». Говорят, у вас есть интервью с Лугининым?

– Откуда известно?

– Слухами земля полнится. Продадите?

Гольц присела, заговорила полушепотом, рукой прикрывая свободное ушко.

– Сколько?

– Учитывая интересность материала, готовы поднять расценки до трехсот долларов.

– Несерьезный разговор. Звоните, когда будет реальное предложение.

Тут же раздался новый звонок.

– Добрый день! Редакция «Финансового гуру», Светлана Александровна. – Настойчивый голос не терпел возражений. – У вас есть интервью с Лугининым? За сколько отдадите?

– Сколько предложите?

– Тысячу долларов.

– Маловато.

– Это наш максимум.

– Тогда извините.

– Подождите, минутку…

– Вы подождите. – Пошел следующий звонок с московского номера.

– Вера Гольц? За сколько продадите интервью с Лугининым? – прозвучало голосом мурлыкающего кота.

– За сколько купите?

– Назовите вашу цену, мы подумаем.

– Десять тысяч долларов. Плюс работа в вашей редакции, плюс служебная квартира.

– Красиво жить не запретишь!

– Подумайте. Извините, у меня звонок по другой линии. Алло!

– Хорошо, Вера, – вернулся баритон, – мы готовы предложить вам пятьсот долларов. Но только ради вас!

– Шутку шутите? – Гольц выдвинула требования, как для предыдущего звонаря. – Надумаете, жду.

В трубке вновь заговорила уверенная женщина:

– Мы готовы увеличить сумму в два раза.

– Мало.

– Назовите свою цену.

– Десять тысяч, работа, служебная квартира.

– Хорошо, мы подумаем.

Раздались короткие гудки. Еще пять раз позвонили, пять раз обладательница товара нарасхват выдвинула требования.

«Заломила ж я цену. – Журналистка поморщила носик. – Впрочем, возможно, это мой единственный шанс. Будь, что будет».

Вера уронила голову, похлопала горящие щеки. Вновь запиликал мобильник. С поспешностью нажала:

– Да-а.

– Это снова Светлана Александровна.

Следующий день прошел в переговорах с «Финансовым гуру», к вечеру стороны сумели договориться. Улыбка победителя сияла на женском личике, пальчики листали «Контакты» мобильника. Ноготок тыкнулся в искомый номер, локон откинулся назад, телефон приник к уху.

– Алло, Люд! Это Вера… Узнала? Жаль, значит, богатой не буду, ха-ха-ха… но немного разбогатею. У меня потрясающая новость! Сбылась моя мечта – я покидаю наше тишайшее селенье и перебираюсь в Москву! Это надо отметить. Жду тебя в семь в «Буцефале». Не задерживайся.

Фонари-солнца превращали ночь в день, студенческие гитары соревновались в итальянской мелодичности, южный ветерок дышал тысячелетним можжевельником. Гольц сидела у дремавшего бара, помешивая трубочкой вермут. Локоток разлегся на стойке, ладошка подперла щеку.

– А вот и я! – К журналистке подсела шатенка с лучезарной улыбкой.

Склонная к полноте Людмила, как всякая незамужняя женщина, держала себя в узде. Рыжие волосы будоражили, пятерка груди приковывала взгляд, отчетливая талия подчеркивала соблазнительность. Игривые глазки и звонкий голосок довершали складирование в штабели.

– Наконец-то! – оживилась Вера. – Ты, как всегда, опаздываешь.

– Привычка. – Люда пожала плечиками.

– Я тебе не кавалер, чтобы томиться в ожидании, а лучшая подруга.

– Прости. И не дуйся, пожалуйста. Бармен, мне то же самое!

– И водки! Два по пятьдесят.

– Значит, повод, действительно, значительный.

– Ты даже не представляешь!

Бздзинкнули рюмки, содержимое обожгло, носики сморщились. Человек за стойкой подставил блюдце с булочками, конфетами, дольками лимона.

– Ну, рассказывай. – Людмила помахивала перед ротиком, борясь с першением.

– Я взяла интервью у Лугинина.

– Добилась своего. – Подруга расплылась в голливудской улыбке. – Как удалось?

– Мужчины по своей природе азартны. Мы заключили пари, и я выиграла.

– Надеюсь, ты не сильно рисковала?

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Кстати, а не заказать ли нам шампанского?

– Боюсь, мы так сегодня намешаем, что не доползем до дома.

– Бармен, шампанского!

– Позвольте, я вас угощу, – пробасил бородатый здоровяк, с бочкой вместо живота.

Фамильярно положил лапу на плечо Людмилы, оскалился щербатым ртом. Женщина с трудом сбросила тяжелую руку.

– Дамы не расположены к ухаживаниям, – вмешалась Вера, – отвали!

– Тебя никто не спрашивает, кикимора! – гаркнул приставала. – А для твоей подруги эта ночь станет незабываемой.

Здоровяк вновь притянул Люду.

– Бармен! – крикнула Гольц. – Потрудитесь избавить нас от этого хама, если не хотите иметь дело с милицией.

Человек за стойкой кивнул в сумрак зала. К мужику подошли двое крепышей, схватили под руки.

– Пойдемте с нами.

– А в чем собственно дело?

– На улице объясним.

Вышибалы подхватили наглеца под руки, понесли к выходу.

– Надеюсь, вы не собираетесь его убивать? – Журналистка закинула в рот конфетку, смятая обертка вернулась на блюдце.

– Конечно, нет. – Бармен усмехнулся. – Просто выпроводим.

– Жаль. – Вера закатила глазки. – Первое убийство за последние… э-э… лет. Я бы сделала отличный репортаж!

– Типун тебе на язык! – К Людмиле вернулось присутствие духа. – Рассказывай, что там дальше?

– Так вот, я взяла интервью у Лугинина, а наш главред отказался его печатать, представляешь?

– Ты ж говорила, держишь его на коротком поводке.

– Держу. – Гольц пригубила игристого. – Но в данном случае, мне же лучше. Это интервью открывает двери в столицу. Меня завалили предложениями, я получу кругленькую сумму и работу в лучшем издании Москвы!

– Поздравляю! – Люда протянула бокал. Чокнулись. Пригубили. – Правда, я никогда не понимала, чего тебя так тянет туда?

– Эх, тюха ты матюха, ну как что? Там настоящая жизнь – каждый день убийства, грабежи, насилие… Есть где разгуляться, о чем писать. А что у нас? Тишина. Ничего не происходит. Все до тошноты правильно, никакого криминала. Вон, даже до драки в баре не дошло. Не поверишь, грыземся за репортаж о приезде нового заместителя мэра. Во, событие!

Вера отхлебнула шампанского, покосилась на задумавшуюся подругу.

– Ну а ты? Больше в Москву ни ногой? Все из-за своего зазноба?

Глубокий выдох Людмилы сдул с блюдца конфетную обертку.

– О-о! – Журналистка заглянула в глаза. – Похоже, до сих пор сохнешь. Сколько лет прошло, а все никак не успокоишься. Неужто такой красавец был?

– Дурак он был и бандит. – Подруга залпом опорожнила бокал, повеселела. – Не будем о грустном, давай за тебя! Бармен, еще шампанского!

– А я твою московскую хату всегда держала на уме. Думала, как надоест здесь киснуть, рвану в столицу. Сдала б квартирку подруге по дешевке?

– А на что я жить буду? У меня деньги только от аренды.

– Пойдешь работать, как все нормальные люди.

– Вот еще!

– Не больно надо. Скоро у меня будет и квартира, и бабки, и работа в престижном издательстве. За это надо выпить!

В ход пошел вермут.

– Гутен Абенд. – Рядом с Гольц присел мужчина лет сорока, среднего роста.

– И тебе привет! – Журналистка усмехнулась.

Немец затараторил по-немецки.

– Смотри, как распаляется. – Вера подмигнула подруге. – Учуял немецкую кровь. Но я по твоему, не шпрехен зи дойч. Ферштеен?

– О, я, я, зер вундер фройляйн.

– Какая я тебе фройляйн? Отвали! Отвали, говорю. Не понимаешь?

Гольц выдвинула средний палец и крикнула:

– Сталинград!

Немец растворился в полумраке.

– Зачем ты так? – Людмила улыбнулась. – Вроде неплохой мужчинка. А ты давно последний раз с мужиком была?

– Последний раз… Наверно, когда с редактором кувыркалась. Но то ж для дела.

Подруги полупьяно рассмеялись, соприкоснувшись челками.

– Да и мужик он никакой, одно название. А сама? – Лучшая подруга глянула искоса.

– И сама давно. Напиться, что ли? Да закрутить с кем-нибудь?

– Немца догони, может, недалеко убежал.

– До самого Сталинграда.

Подруги пьяно расхохотались на пять минут, покрутились на барных стульях, похлопали друг дружку по коленкам.

– Но мне нравится ход твоих мыслей. – Журналистка остановила кружение. – Бармен, водки!

ГЛАВА XII

Возвращение

«Казань-Новороссийск» пыхтел под парами, изредка по составу пробегала судорога, отдувались газы.

В проходе купе с баклажкой пива переминался Сергеич, Стас и Рамиль присели напротив возлежащего англичанина.

– И как с ним разговаривать? – Сорокин таращился на грузное тело.

– Он немного говорит по-русски. – Татарин таращился аналогично. – К тому же, я взял разговорник.

– Спроси его что-нибудь.

Рамиль порылся в книжке, выдал:

– Хаю ду ю ду?

Калтыжанин прыснул со смеху.

– Окей! Ноу проблем. – Филипп махнул рукой, добавил с широкой улыбкой: – Нэт проблэм.

Поезд вздрогнул и отчалил от перрона.

– Ду ю спик русиш? – Стас взял инициативу в свои губы.

Филипп сжал пальцы в «ОК».

– Немножко, – прочитал по пальцам Сорокин.

– Нэмножко, – пролепетал англичанин.

– «Русиш» – это по-немецки, – шепнул на ухо соседу Рамиль.

– Какая разница? Главное понимает. Понравилась Казань?

Мэннинг таращился.

– Казань найс? – перевел калтыжанин.

Британец пожал плечами.

– Не очень, – прочел по плечам Стас.

– Нэ очэнь.

– Держись меня. – Сорокин подмигнул британцу. – Так и язык выучишь.

Сергеич посторонился, впустив крутобедрую проводницу.

– Готовим билетики. – Татарочка в улыбке раскрылась до ушей.

Все сдали, лишь Филипп заворожено пялился на грудь, едва сдерживаемую бюстгальтером.

– Тикет. – Калтыжанин заводил рукой перед глазами попутчика, снимая «пелену». – Тикет, тикет.

– Да не торопитесь, – отозвалась проводница, – часики не тикают, спешить некуда.

– Наш друг – англичанин. – Стас указал на Фила. – Плохо понимает по-русски.

– О-о! – Проводница сделала пухлые губки буквой «О», осознав международную ответственность. – Какой чай будете: черный или зеленый? Сразу предупреждаю – лимонов нет.

Сорокин за себя и подопечного выбрал черный. Аналогично Рамиль. Сергеич любовно погладил баклажку.

Мэннинг высунулся из купе вслед аппетитным ягодицам. Слесарь обозначил «тюк» донышком бутылки по английской башке. Усмешкой оценил калтыжанин, из опасения международного конфликта Рамиль сохранил каменное лицо.

Передовик производства по слесарному делу скрылся тихой сапой.

– Все лучшее – британцам! А мы на верхних. – Калтыжанин толкнул казанца и начал застилать верхнюю полку.

– Да ты – готовый начальник, – грустно пошутил Рамиль, – только непонятно, чего здесь раскомандовался?

– За начальника – отдельное спасибо. А по существу – с момента покидания гостеприимной Казани Фил теперь наш, калтыжский. Калтыг найс? – Стас подмигнул Британии.

– Вери, вери гуд! – Англичанин поднял большой палец.

– А в остальном, решил взять над вами шефство, ты не против?

Во избежание междугороднего конфликта татарин смолчал.

– Вот и славно. – Сорокин справился с застилкой.

Вошла проводница, громыхнула по столу пустыми стаканами в мельхиоровых подстаканниках, бросила на стол чайные и сахарные пакетики. С улыбкой, адресованной представителю Туманного Альбиона, удалилась.

Мэннинг взял стакан в руки, покрутил, жирные глаза чуть не упали на дно вместе с очками. Наконец, выдал, почти без акцента:

– Нэт воды!

Калтыжанин усмехнулся.

– Ватер нау!

Он подхватил стаканы и трусцой к титану. Котел шикнул, испустил пар и залил тару кипятком.

– Ну вот! – Стас поставил посуду обратно. – Дальше, надеюсь, Британия разберется?

С пакетиками Британия разобралась. Рамиль последовал примеру – проследовал к титану.

– А ты, Фил… – Сорокин засыпал сахар в стакан. – Из какого города будешь?

По непонимающим глазам англичанина россиянин понял – он не понят.

– Ну там, Лондон, Ньюкасл, Дувр…

– Йес, йес… Ланден.

– Столичный значит. Футбол любишь?

– Футбол из грейт гейм!

– А за кого болеешь? А-а ты не андестенд. Ничего, я все лондонские команды знаю. Челси?

– Фу-у! – Сморщенный английский нос подбросил очки на лоб.

– Арсенал?

– Фу!

– Тоттенхэм?

– Фу!

– Неужто «Вест Хэм» или «Фулхэм»?

– Тьфу, тьфу, тьфу!

Появившийся татарин аккуратно поставил стакан на стол.

– Рамиль, ты знаешь какие-нибудь лондонские команды?

Тот лишь пожал плечами.

– И я больше не знаю. – Стас почесал под носом. – Пойдем по самым известным. Манчестер Юнайтед?

– Фу-фу-фу! – Мэннинг взвился и победно провозгласил: – Ливерпул!

– Ливерпуль? Почему?! Ты ж лондонец. Телл ми вай.

– Май вайф. – Фил красноречиво указал на обручальное кольцо на левой руке. – Май вайф из фром Ливерпул.

– Его вдова из Ливерпуля? – Сорокин слегка толкнул Рамиля в плечо. – Бедняга. Но какова логика! Болеет в память о жене.

Казанец нарыл в словаре:

– Вайф – это жена, а не вдова.

– А почему кольцо на левой руке?

– Они – католики. Или у них там Англиканская церковь, но суть вроде та же.

– Странная нация. Как большие дети, а еще и католики.

– У вас в Калтыге, говорят, одни иностранцы, а ты удивляешься. – Рамиль отхлебнул чайку.

– В городе – да, но у нас на заводе, по-прежнему, «совок». Так что сталкиваться не приходилось.

Из калтыжского портфеля выпали сланцы, майка, шорты. Стас переоделся.

– А ты чего не застилаешься? – Сорокин по-отечески улыбнулся англичанину. – Оформляй бэд, говорю.

Южанин указал на заправленную постель и на полку Мэннинга.

Фил постучал фалангами пальцев по тугой обшивке, выдал:

– Жьостко!

– И что теперь? Не спать, что ли? Ишь, какие изнеженные.

Стас достал банку с кофе, перемешанным с сахаром.

– Что-то чай у нее не очень. Может, кофейку забабахаем? Ты как, Фил?

Англичанин заграбастал банку, начал внимательно изучать этикетку.

– М… а… Май… Майон… Майонез. Майонез! – с гордостью прочел Филипп.

– Молодец! – похвалил Сорокин. – Мои уроки не прошли даром.

Мэннинг рассмотрел содержимое сквозь мутное стекло, с вселенской скорбью провозгласил:

– Сахар.

Озадаченные очки снова обратились за помощью к этикетке:

– Мо… Моя… Семь… Семья. Моя семья! Уот из «моя семья»?

– Май фэмили, – подсказал калтыжанин.

– Майонез «Май фэмили»?! Сахар? – Мэннинг оттолкнул банку, отвернулся в окно, обидевшись на всю российскую пищевую промышленность.

– Ты-то, надеюсь, не побрезгуешь? – Стас подмигнул Рамилю.

Татарин взял банку. Раскрученная крышка запрыгала по полу.

– А руки у тебя… – Сорокин поднял. – Золотые!

Филипп встал с ложа, выдал непонятную скороговорку и выскользнул из купе.

– Куда это он интересно? – озадачился южанин.

– Сходи, проследи. – Казанец насыпал смесь в стакан. – Ты ж начальник.

– Поэтому делегирую этот вопрос тебе! Заодно и кипяточку принесешь.

– С тех пор как ты стал начальником, ты как будто… поглупел.

– Это я, чтоб соответствовать твоим представлениям, – не обиделся Стас. – Ладно, я все шучу, а ты все дуешься. Давай выпьем!

Сорокин самолично сходил за кипятком.

– У проводницы сидит наш хахаль. – Калтыжанин присел на место. – Интересно, принимает ли она фунты стерлингов?

– Думаешь, она…?

– Да нет, что ты! Просто они там печеньица, шоколадки разложили. Кстати, а куда Сергеич делся?

– В тамбуре пьет и курит. Манера у него такая.

– А, вообще, слесарь хороший?

– Кого попало не пошлют.

«А вот меня послали», – подумал Стас и почесал под носом.

Передовик производства проторчал в тамбуре всю ночь, уговорив два литра пива, выкурив две пачки «Примы». Мэннинг проболтал всю ночь с проводницей, приговорив несколько плиток шоколада. Оба появились под утро, ближе к высадке.

– Ка-алтыг! Ка-алтыг! – Крутобедрая шла по коридору. Остановилась у купе англо-татарской братии. – А кто за иностранца платить будет?

– И много он наел? – Сорокин спросонья протер глаза.

– На пятьсот рэ.

Последняя «пятихатка» перекочевала в карман проводницы. Филипп и ухом не повел, полулежал, полуулыбался.

– Еще и расплачиваюсь за него, – вздохнул калтыжанин, – а Варварин говорил, «он тебя должен пивом поить».

– Варварин? – Мэннинг услышал знакомое.

– Варварин – май босс.

– О-о, гудмен!

На перроне встречал Косых с переводчиком.

– Надеюсь, за нами прислали «мерин» Семеновского? – Стас пожал руку коллеги.

– Держи карман шире! На Лехиной «Ниве» приехали. – Женька кивнул на переводчика – парня, одетого с иголочки, пока на подхвате у генералитета, но с обещанными перспективами.

– Наверное, последняя нашемарка в городе. – Сорокин пожал руку Лешке. – Э-эх, хоть бы раз на директорской машинке прокатиться. А что это пресса набежала, телевидение? Не по нашу душу случайно?

– Наверно, какая-нибудь «звезда» приехала, – вставился в разговор переводчик.

– Заместитель мэра, ставленник Москвы. Гонорин какой-то. – Косых всегда смотрел местные новости, кивком пригласил следовать к машине.

Англичанина отвезли в загородный отель зятя генерального директора, казанцев в общагу.

– А меня везите домой, – распорядился почетный эскортмен.

– Вживаешься в роль начальника? – Женя поигрывал в зубах зубочисткой, бросал курить.

– А куда деваться? Они ж, как дети.

– Завтра поедешь на компрессорную станцию, дальше нянчиться. Распоряжение Варшавского.

– Так завтра ж суббота.

– Ничего не знаю. Приказ.

Утром на специально выделенном автобусе Стас с казанцами добрался до компрессорной станции. Англичанина привез Леха.

Сорокин ввалился в нагнетательный отсек газоперекачивающего агрегата – новехонький ангар с голубыми стенками. Посреди раскрылся полуразобранный компрессор. Рамиль присел в сторонке с видом испуганного кролика. Лешка остался у входа на чистом месте.

Хрусть! И крышка деревянной тары слетела – Сергеич знал толк в монтировках. Подошел британец. С тонким шуршанием извлек из ящика пенопластовые формы, бережно притулил к стеночке – Мэннинг знал толк в аккуратности.

Сорокин по-начальнически мерил шагами узкий отсек – авторский надзор предполагал лишь моральное закручивание гаек.

– Стас, комон! – Филипп установил одно уплотнение на вал, протянул юноше гаечный ключ. – Ай энд ю.

Сорокин попробовал на вес аглицкий инструмент. «Удобный, легкий, красивый… Вот, сволочи! Всё для людей».