Отрывок из книги
Пьяные разборки шлюх на панели ровным счётом не занимали, курившего сигарету, Танкаева. Думая о своём, он краем глаза зафиксировал строй машин, лепившихся плотно друг к другу как бобы в стручке. Отметил, что траурный, длинный, как злобная стальная оса «мерседес», всё так же стоял возле гранитного бордюра, а наполнявшие его люди, за зеркально-черными тонированными стёклами не подавали признаков жизни. Но сквозь стекло он чувствовал чей-то острый, как скальпель взгляд, и этот взгляд наблюдал за ним, выбрав его среди множества зевак и прохожих.
Танкаев знал это точно. Так было не раз в Сталинграде…Он осторожно выставлял в обгорелый проём окна край каски, чувствуя височной костью ледяное пространство улицы с размытыми безглазыми зданиями, в которых, как не зримые живые точки, таились немецкие снайперы. Такое же ощущение он испытывал т теперь. Показалось? Если бы так…
.....
Цедились дни, месяцы лихих 90-х, и после каждого такого горячего спора с мужем, оседала в её душе терпкая горечь. Тревога за жизнь любимого сверлила мозг, не покидала её днями, наведывалась и ночью, и тогда то, что копилось в измученной душе, взнузданное до времени волей, – рвало плотины: ночь всю до дна, она изводила себя мыслями, в слезах, кусая губы, чтобы не разбудить домашних, приглушить рыдания и нравственную боль убить физической. В подушку выплакивала соль слёз, думая в сердечной наивности: «Тяжёлая, неизлечимая болезнь мужа, должна обуздать его огненный пыл, заставить примириться с преклонными годами-сединами, найти компромисс с действительностью и наконец, всецело заняться своим здоровьем, помощью дочкам и внукам.
После таких ночей вставала она, как избитая: ломило всё тело, настойчиво, неутомимо стучали в висках серебряные молоточки, в опущенных, когда-то отечески пухлых узгах рта ложилась мужалая горесть. Старили Веру бессонные ночи горючие ночи.
.....
