Читать книгу Aтем - Ankaris - Страница 1

Оглавление

Пролог

Любовь – это без минуты трагедия. Тот, кто никогда не задыхался под пластом обрушившихся эмоций, – наивный романтик, сторонний наблюдатель, бродящий по туманному полю, сотканному из иллюзорной красоты.

Волны с плеском бились о металлический каркас маяка, мелкими брызгами орошая нам лица. Застегнув ветровки по самое горло, мы стояли на мосту. А прямо под ногами мутное море ходило ходуном, оттого казалось одним громадным организмом, покрытым множеством белых пенящихся язв, потому и неспокойно дышащим или задыхающимся.

– У тебя бывают необъяснимые сны? – вдруг спросила она. Я только улыбнулся, уже не поражаясь ни странным совпадениям, ни знакам «свыше» и не ища в них судьбоносных связей. – М? – подняла она на меня глаза.

– Может, и бывают. Что ты имеешь в виду?

– Такие сны, которые невозможно описать словами.

Я пожал плечами. Да и разве существуют слова, способные с детальной точностью передать тот рецепторный накал, с коим врывается в мозг эйфория? или страх?

– Ну вот представь, – воодушевлённо произнесла она и, встав за спиной, зачем-то накрыла мне глаза ладонями. – Представь самый громкий звук в самом тихом его проявлении.

– Не нужно было тебе прогуливать уроки физики, – засмеялся я и поцеловал её холодные пальцы.

Глава 1. РАЗБИТОЕ

7 сентября 2007

– Dan… Danee, écoute-moi! Послушай меня! – отчаянно кричал мужчина на другом конце линии, продолжая настаивать на чём-то крайне важном: – Tu dois me comprendre toi même! Ты тоже должна меня понять!

– Dois comprendre?! Должна понять?

Девушка с силой бросила телефон на мощёный тротуар и принялась яростно бить острым каблуком по аппарату. Каждый последующий удар становился всё агрессивнее и попадал точно в цель, с хрустом проламывая пластмассу. Удар. Ещё удар – и вот теперь хрустнул каблук. Попав мимо цели, ударил по каменной брусчатке, громко цокнул и надломился у самого основания. Девушка шумно выдохнула и запрокинула голову, пытаясь сдержать слёзы. Казалось, вечернее небо тоже готовилось заплакать. Дождевые облака висели совсем низко, уже сливаясь с туманом, что белёсой дымкой расползался по крышам домов. И только неоновая вывеска кафе-бара «Калейдоскоп» да тёплый оранжевый свет за панорамными окнами выжигали сгущающуюся тут мглу. Внутри заведения было людно – все столики заняты, лишь у барной стойки виднелась пара свободных табуретов. Немного поразмыслив, девушка проделала похожую процедуру и с левым каблуком, превратив изящные туфли в жалкое подобие балеток, которые смотрелись крайне несуразно и совсем не по погоде.

– Чай, пожалуйста. Горячий, – подойдя к барной стойке, заказала она.

– Добрый вечер! К сожалению, кухня уже не работает. Из горячего только глинтвейн, – протараторил парень в белой рубашке, чёрных подтяжках и шляпе, усыпанной серебряными звёздочками. – Или могу угостить вас какао, – улыбнулся он, услышав, как девушка выругалась на французском. – Захватил несколько пакетиков себе на обед, если не возражаете. – Не дожидаясь её ответа, парень скрылся под широкой стойкой, громко стукнув чем-то стеклянным.

– Merci. Спасибо, – тут же поправила она себя, и, подрагивая от холода, взобралась на высокий табурет, окинув взглядом зал: люди разных возрастов сидели за столиками, распивали спиртные напитки и тихо переговаривались; а их взгляды были устремлены в сторону, противоположную бару, где на двухъярусной полукруглой сцене группа старомодно разодетых музыкантов исполняла «Strangers in the Night» в спокойной лаунджевой обработке.

– А вот и ваш какао! – весело произнёс бармен, вырвав девушку из раздумий.

– Большое спасибо, – благодарно улыбнулась она. – Вечер живой музыки?

– Последняя композиция, – кивнул в сторону сцены, а затем, натянув улыбку, обратился к подошедшему гостю: – Желаете что-либо выпить?

Девушка вновь отвернулась и стала осматривать зал: слева от бара, на танцплощадке, несколько пар покачивались в ритм убаюкивающей музыке. Кто-то беззвучно подпевал пленительному голосу вокалистки, звучащему, точно с виниловой пластинки; кто-то что-то нашёптывал на ухо своему партнёру по танцу; кто-то, закрыв глаза, наслаждался витающей вместе с сигаретным дымом мелодией, создаваемой переборами струн акустических гитар, перкуссионными инструментами и синтезатором; а кто-то, улыбаясь, осматривал сверкающую звёздную иллюминацию над головой. Казалось, всё это место было насквозь пропитано умиротворяющей гармонией и окутано вечерней пеленой городского счастья. Счастья, которого Дэниэль не могла разделить с гостями. В её голову лезли совсем безотрадные мысли, отчего лишней она чувствовала себя и здесь.

– Большое спасибо за какао, – в очередной раз поблагодарила она бармена в смешной шляпе и спрыгнула с табурета. – Сколько я вам должна?

– О, нет, вы меня оскорбите, если сейчас же не уберёте это обратно в сумочку, – кивнул он на кошелёк в её руках.

– Ещё раз спасибо за спасение замерзающего! – устало улыбнулась она и направилась к выходу.

– Был рад помочь, мадемуазель! – произнёс он последнее слово с французским акцентом.

– Доброй ночи! – на миг задержавшись у двери, попрощалась она.

Стоило двери открыться, как ночной воздух цепко схватил её за горло, холодом проникнув в лёгкие и заставив поперхнуться.

Узкая улочка была безлюдна и темна. И лишь едва уловимое ухом гудение электричества, исходящее от вывесок закрывшихся магазинов да уныло склонивших головы уличных ламп, невидимыми струнами пронизывало царившую тут тишину, отзываясь в сердце щемящими отзвуками меланхолии.

Разбитый телефон и два каблука по-прежнему валялись на мокрой брусчатке, которая в оранжевом свете фонарей походила сейчас на созревший початок кукурузы. Издав звук, полный разочарования и досады, Дэниэль потянулась за остатками тёмно-синей трубки.

– Ого! Вот это бойня! – прогремел голос за её спиной.

– Боже! – подпрыгнув на месте, выпрямилась она во весь свой невысокий рост. Рядом стоял мужчина в чёрном пальто и чёрной шляпе, за тенью которой не было видно глаз. – Вы меня жутко напугали.

– Возможно, вам нужна помощь? – тактично поинтересовался незнакомец.

– Нет, спасибо. Я уже со всем разобралась, – вновь принялась она собирать мелкие кусочки пластмассы и ещё каких-то деталей, пряча всё в маленькую сумочку.

– Это точно! – засмеялся мужчина, тут же добавив: – А говорят, такие телефоны невозможно сломать.

– Всё можно сломать, – ненамеренно грубо выпалила она.

– Похоже, эта старая вещичка была вам дорога, раз вы сохранили её по сей день. – Незнакомец склонился рядом, помогая собрать осколки трубки. – Надо же, даже антенка есть! – искренне удивился он, достав деталь из стыков мостовой. – Да-а, давненько я не видел подобных телефонов.

– Это был подарок, – не удалось ей скрыть грусть в голосе. – Спасибо за помощь, хоть я и сказала, что всё в порядке.

– Штэфан. Очень приятно, – мужчина добродушно улыбнулся и протянул руку в чёрной кожаной перчатке.

– Дэниэ́ль, – оставила она его жест без внимания. А он ещё раз поинтересовался, точно ли у неё всё хорошо, ведь сломанные каблуки и разбитый телефон свидетельствовали об обратном. – Да-да, не беспокойтесь, – заверила его она. Но её ответ показался ему лишь банальной учтивостью.

– Твой акцент, ты… – избавился он от формальностей.

– Француженка, – оборвала она его на полуслове.

– …выглядишь потерянной, – закончил он мысль.

– Эти улицы… Мне нужно к главному парку. Я… не знаю, где я, – шумно выдохнув, развела она руками.

– Могу составить компанию и показать дорогу, – предложил он. – Мне по пути.

– Если вам…

– «Тебе», – улыбнулся он, взглянув на неё: волосы собраны на затылке в небрежный пучок, чёрные кожаные леггинсы, длинный чёрный кардиган, огромный пушистый бежевый свитер с воротником-шарфом. – Откуда ты?.. – запнулся он, подбирая верное окончание фразы.

– De Paris, – ответила она раньше, чем он договорил.

Однако спросить он собирался совсем о другом «откуда». Его по-прежнему волновало, что же такого произошло «там, откуда она», из-за чего её туфли лишились каблуков, а телефон превратился в пластиковый пазл.

– И как же тебя занесло в нашу деревеньку, Дэ́ниэль? – тогда поинтересовался он.

– Дэниэ́ль. Ударение на последний слог, – поправила она его и, улыбнувшись, удивилась: – Деревеньку? – Находящийся в сотне километров от Северного моря этот городок с численностью населения в полмиллиона по всем немецким меркам «деревенькой» уж никак нельзя было назвать. – Здесь жила моя бабушка. К слову, – Дэниэль похлопала по сумочке, – это был её подарок.

– Был, – подчеркнув время, Штэфан вопросительно изогнул бровь, ожидая услышать причину, по которой «подарок» разбился на столько кусочков, что ни одна служба спасения уже не смогла бы его починить.

– Это долгая и абсолютно неинтересная история. Я вспылила, – отмахнулась Дэниэль, протараторив себе под нос, точно отчитываясь перед строгим учителем. – А мы вообще туда идём? – сменила она тему, как только они повернули на неприветливую пешеходную улочку. На поржавевшей от времени табличке, что висела на кирпичной стене какого-то старого здания, потёртые готические буквы гласили: «Schünhoffstraße». – Шён… Шуноф… Шунофстерштрассе, – Дэниэль попыталась прочитать длинное слово.

– Неплохо, но нет! – рассмеялся Штэфан. – Смотри, – чуть склонившись перед ней, повёл он рукой направо, туда, где улочка, круто поворачивая, упиралась в высокую полукруглую арку из красного кирпича, за которой виднелась главная площадь города, окружённая бело-коричневыми «пряничными домиками».

– Ну ничего себе! – изумилась Дэниэль, стараясь мысленно прорисовать маршрут. – Спасибо, – едва заметно улыбнулась она. – Отсюда я уже знаю, как добраться самой. Прости, что отняла, – пытаясь подобрать нужное обращение, на секунду замялась она, теребя в руках связку ключей, – твоё время.

– Да брось, я же сказал – нам по пути.

Погода тем временем испортилась вконец. Несмотря на начало осени, температура упала аномально низко. Моросил мелкий дождь, такой, что, даже простояв под ним долгое время, вряд ли можно было всерьёз промокнуть. Хлестал колкий ветер. Словно загнанный зверь, он завывал и крутился водоворотом по закоулкам. Ещё один свирепый порыв – и где-то над головой хрустнула ветка высокой липы. Дэниэль невольно вздрогнула, выронив из рук ключи, – те звонко звякнули, ударившись о камень. Штэфан укоризненно покачал головой и быстро поднял их.

– Позволь проводить тебя, – предложил он, вручив Дэниэль увесистую связку. – Уже, верно, около одиннадцати. Я не могу просто так уйти, бросив девушку посреди улицы в столь поздний час.

– Это ты сейчас за меня или за свою совесть переживаешь? – улыбнулась она.

– За свою совесть. Я настаиваю, – поправив чёрную фетровую шляпу, тоже улыбнулся он и галантно подставил локоть.

– Ну… зато честно, – помешкав немного, взяла она его под руку, отчего стало значительно легче ковылять в неудобной обуви.

– И как только не страшно в такое время гулять одной? – как-то риторически прозвучал его вопрос.

– Страшно? – переспросила Дэниэль, искренне удивившись. На протяжении всего пути им и прохожего-то ни одного не встретилось. Только изредка проезжавшие машины нарушали покой спящего центра. – Страшно отчего?

– Ну-у, – протянул Штэфан, – сейчас по улицам только маньяки да отморозки шатаются.

– Маньяки? – вновь полным пренебрежения эхом пронеслось уже произнесённое слово, и Дэниэль залилась громким смехом. – И к какой категории мне следует отнести тебя? А вообще, так всегда моя бабушка говорила, – вмиг наполнился её голос грустью. – Наверное, все бабушки так говорят. Я не боюсь маньяков, это им стоит меня опасаться.

Штэфан лишь скептически хмыкнул, добавив:

– Самоуверенность может сыграть с тобой злую шутку.

Выйдя на широкую улицу, вдоль которой незаметными металлическими венами, врезанными в мостовую, тянулись трамвайные пути, Дэниэль ещё раз облегчённо выдохнула, узнав знакомые места. Обсуждая детали каждого здания, мимо которого они проходили, да и просто поддерживая вежливую беседу, она старательно пыталась не возвращаться к событиям сегодняшнего вечера. От них лишь становилось горестно и обидно. Обидно за друга, отказавшего в поддержке, обидно за разбитый телефон, который она так бережно хранила всё это время, как своеобразный талисман. Но назойливые образы сами вспыхивали в сознании, уводя мысли всё дальше от реальности. А ещё этот так не вовремя повстречавшийся незнакомец, пахнущий алкоголем и счастьем.

– Думаю, ты права, – усмехнулся Штэфан.

– Что? – не сообразив, к чему были произнесены эти слова, Дэниэль перевела на него растерянный взгляд.

– Ты плачешь? – заметив мерцающий блеск в её глазах, встревоженно спросил он, хотя был скорее удивлён, нежели обеспокоен.

– Нет, это, – неуклюже потёрла она нос о мягкую ткань перчатки, – это от ветра глаза слезятся.

Штэфан недоверчиво свёл брови и похлопал по карманам пальто.

– Нет платка, – с сожалением выдохнул он, но затем оптимистично заключил: – Но есть очки! – И вытащил футляр из внутреннего кармана.

– Замечательно! – Отчего-то у неё вырвалось именно это слово, хоть ничего замечательного в ситуации и не было. – Штэ-эф, – растянув гласную, Дэниэль поймала себя на мысли, что, вероятно, подобное лаконичное обращение могло прозвучать излишне фамильярно, потому, укоризненно поджав губы, потёрла переносицу.

Штэфан же не придал этому никакого значения, а только достал из гладкой коричневой коробки очки.

– Вот, – бесцеремонно надел он их на Дэниэль. – Отличная защита от ветра!

– Я думала, речь шла о солнечных! – растерялась она.

– Так ночь же! – взглянув на неё, закатился он смехом.

Вид у неё и вправду был забавный: точно какой-то страшненький ботаник. Для полноты образа не хватало разве что брекетов на зубах. И только она посмотрела сквозь линзы, как огни фонарей мгновенно смазались в яркие пятна, пронзая резким лучом света и болезненно ударяя в голову.

– Штэф! – Дэниэль пошатнулась и протянула руку вперёд в поисках опоры.

– А? – не переставая улыбаться, отозвался он и поймал её косоглазый взгляд, смотрящий сквозь него.

– Вот, – осторожно сняла она очки и вернула их Штэфану. – Не за что.

– Спасибо, – поправил он.

– Не стоит.

– С твоим немецким явно что-то неладное, – раскатисто рассмеялся он, убирая футляр обратно в карман пальто.

– Не стоит благодарности за то, что я выставила себя клоуном, изрядно повеселив тебя, – серьёзно подытожила Дэниэль. – Прости, – мотнув головой, будто вытряхивая что-то ненужное, поразилась она собственному тону. – Прости, что моё настроение совсем не такое приподнятое, как у тебя. А ты… Ты носишь очки?

– Исключительно для таких вот случаев. – Застегнув пальто, Штэфан лукаво улыбнулся и вновь подставил ей локоть. Дэниэль глубокомысленно хмыкнула и обхватила его руку. – Но ведь сработало же, ветер-то вон как завывает, не стихая ни на минуту.

– А почему ты не в них? – проигнорировав ремарку о погоде, спросила она и принялась изучать детали его одежды, в которых не было ничего примечательного: чёрные ботинки, чёрные джинсы, чёрное пальто, и лишь под самым горлом, за воротником, виднелся маленький белый квадратик шарфа. – Хотя не отвечай, – усмехнулась она.

– Я сейчас что-то упустил? – удивился Штэфан. Его бровь вопросительно поднялась и спряталась под мягким полем шляпы.

– Ну, не мне же одной выглядеть глупо.

– Хм? – Крутясь на месте, он принялся осматривать себя со всех сторон так, словно кто-то невидимый только что переодел его украдкой и эта одежда теперь была ему чужда. – Хм? – непонимающе посмотрел он на довольную Дэниэль, указывающую двумя пальцами себе на горло.

– У этого жеста слишком много значений, поэтому побоюсь озвучить свою догадку, растолковав её неверно, – запутался он вконец.

– Твой белый шарф…

– С утра был моим, – появившаяся на его лице улыбка придала образу игривого коварства.

– Ты не дал договорить, – вернулась к Дэниэль недавняя раздражённость. – Ты выглядишь, как католический священник…

Дёрнувшись с места, Штэфан шагнул к чёрному зеркалу витрины какого-то уже давно закрывшегося магазина, позабыв о державшейся за его руку девушке, отчего та угодила ступнёй в небольшую, но глубокую лужицу.

– Хм, и впрямь. Однако священники не носят такие шляпы, – оценив свой внешний вид, самодовольно резюмировал он. – Ох, ну как же ты так! – увидев, как Дэниэль пытается вытряхнуть воду из остатка туфли, сочувственно покачал он головой.

Штэфан ещё несколько раз извинился за досадный инцидент и даже неуклюже пошутил о своём наряде, но Дэниэль никак не отреагировала. Заблудившись в дебрях собственных мыслей и угукая невпопад, она ковыляла рядом, держась за его руку.

Сейчас ей хотелось лишь поскорее оказаться в своей квартире, скинуть промокшую и неудобную обувь и согреться! Выйдя сегодня из дома, она никак не предполагала, что вечер окажется таким долгим, а его итог настолько паршивым. Очередной отказ в приёме на работу и, должно быть, уже окончательная потеря последней дружеской опоры во Франции.

– Ещё и эта дурацкая лужа, – словно в довершение своего внутреннего монолога сказала она и, достав из сумочки большой платок, повязала на голове, стараясь укрыться от моросящего дождя.

– Вот если бы ты знала историю этой лужицы, вряд ли бы так злилась, – улыбнулся Штэфан.

Поднимаясь вверх по улице с незамысловатым названием – Грюнштрассе, они брели вдоль мерцающе-серых мокрых трамвайных путей. Совсем не обращая внимания ни на лужи под ногами, ни на противный дождь, Штэфан искрился весельем и воодушевлённо рассказывал своей спутнице о каком-то несуществующем герре Шульце, рабочем, при укладке тротуарной плитки допустившим ошибку, что и послужила виной недавнего инцидента с промокшей ступнёй.

– А всё потому, что в тот злополучный день мысли бедолаги были заняты своей женой, – время от времени посматривая на Дэниэль, с энтузиазмом рассказывал Штэфан. – Скорее всего, уже бывшей, – добавил он, и Дэниэль вопросительно изогнула бровь, заинтересованно посмотрев ему в глаза. Поправив съехавшую от ветра набок шляпу, Штэфан продолжил, подобно адвокату в зале суда: – Началось всё несколькими месяцами ранее. Фрау Шульц, жена герра Шульца, – усмехнувшись, уточнил он, – уже давно немолодая женщина, сочла подозрительным один факт. А факт этот был очевидным и нисколько не удивительным. Муж фрау повадился каждое утро ходить в булочную. Объяснял он это тем, что может есть только свежевыпеченный хлеб, а от вчерашнего у него, видите ли, изжога. Первое время фрау находила данное объяснение исчерпывающим. Так продолжалось почти месяц. А потом…

Штэфан в очередной раз проверил, слушают ли его, и, заметив чуть приоткрывшийся рот Дэниэль, снова продолжил:

– Одним дождливым днём фрау наконец решила проследить за мужем и разузнать, всё ли на самом деле обстоит так, как он ей рассказывал. Выйдя из дома вместе с ним, она сделала вид, будто, как обычно, направляется в сторону базара, а сама спряталась за углом. Как только герр Шульц смешался со спешившими на работу прохожими, она достала из большой корзины дождевик, убрала зонт и, накинув тонкий целлофановый капюшон на золотые кудри, быстро пошлёпала по его следам… Путь до пекарни я описывать не буду, так как здесь нет ничего относящегося к сути дела. Да и переживания фрау вряд ли смогу достоверно изобразить, ведь самому никогда не довелось пережить подобное. Тьфу-тьфу-тьфу! – Штэфан постучал по шляпе.

Дэниэль, приняв правила его игры и не обронив ни слова, одобрительно кивнула, отчего гладкий шёлк соскользнул со лба прямо ей на нос. Впрочем, Штэфан умудрился искусно вписать и этот момент в свой рассказ, не нарушив его целостности. Помогая Дэниэль поправить съехавший платок, он заметил на нём имя известного дома моды, на что отшутился:

– Итальяшки часто пособничали немцам.

Дэниэль непонимающе нахмурилась, в надежде услышать пояснения его слов; а Штэфан, поджав губы и выдохнув, указал ладонью на щербатый тротуар:

– В ту секунду, что мы проходили мимо этого места, вы, мадемуазель, верно, не заметили сей косяк. Но это уже совсем другая история, совсем другого рабочего. Вернёмся к нашему… Проследив за мужем до самой пекарни, фрау Шульц своими глазами увидела то, во что наивно не хотела верить. На деревянной двери красовалась яркая вывеска, рассказывающая о графике работы магазинчика. В то утро булочная должна была открыться только в десять. А на часах было лишь семь сорок семь. И вот, затаившись неподалёку, фрау стала наблюдать. Её муж, подойдя к одному из окон здания, по всей видимости, постучал, – тепло улыбнулся Штэфан, – так как входная дверь в мгновение распахнулась, и из-за неё показалась темноволосая голова девчушки, – прервал он своё повествование, оценивающе осмотрев Дэниэль, – примерно твоих лет, а может, чуть старше. Засветившись непомерным счастьем и цепко ухватив горе-героя-любовника за ворот рубахи, девчушка затащила того внутрь. «Ах, бедная фрау Шульц!» – верно, подумали вы, – обратился он к своей спутнице, на что та утвердительно кивнула, горестно вздохнув. – Ох, обида, женское коварство и желание отомстить – сильное лекарство от таких вот переживаний. Как бы вскоре мы не начали сопереживать мужу фрау. Хоть я и не разделяю его взглядов на семейные отношения, но… – перевёл он взгляд на Дэниэль, почувствовав, как та сжала его руку крепче. – Замёрзла? Может, стоит вызвать такси? Стук твоих зубов скоро начнёт заглушать мой рассказ.

– Мы почти дошли, – добродушно отозвалась она.

– Или я могу поделиться с тобой своим пальто или шарфом падре, – не унимался он.

– Всё в порядке, правда. Спасибо за заботу. Я же говорила – тут недалеко. Вон там мой дом, – повела она носом куда-то вперёд.

– Где? Который?

– Тот, на углу.

– Хорошо, – чуть раздосадованно выдохнул Штэфан.

Перейдя дорогу, они свернули направо, где Грюнштрассе, пересекая Фельдштрассе – маленькую улочку с односторонним движением, – тянулась вниз довольно крутого холма. По обе стороны Фельдштрассе стояли такие же, как и во всём центре, невысокие светлые домики, вдоль которых росли липы. Раскинув ветви, сейчас они шелестели и поскрипывали на ветру. А мокрые от ещё недавно моросившего дождя листья в свете фонарей поблёскивали золотистыми огоньками, раскрашивая улицу подобно рождественской гирлянде.

– Думаю, нельзя оставлять незаконченной любую начатую историю, поэтому позволь пригласить тебя завтра днём на чашку кофе, – стоя перед светло-жёлтым зданием, где жила Дэниэль, сказал Штэфан.

Будто и не предвидя вовсе подобного предложения, Дэниэль застыла у каменных ступенек, ведущих внутрь дома, и, не находя нужных слов, теребила связку ключей. Пауза затянулась, обратившись в неловкое молчание, нависшее грозовой тучей, готовой вот-вот разорваться. Штэфан не выдержал первым:

– Конечно, с огромным удовольствием, – ответил он, на этот раз голосом героини.

Дэниэль невесело улыбнулась и покачала головой.

– Совсем не хочется быть грубой, но выходит именно так. Извини, – и вновь неловкая пауза, – но я не могу согласиться.

Штэфан лишь вопросительно пожал плечами, в растерянности посмотрев на неё, но Дэниэль отвела взгляд, ничего не ответив, и, сама того не заметив, стала переминаться с ноги на ногу от охватившего всё тело противного холода. Повинуясь секундному импульсу, Штэфан одним движением притянул Дэниэль ближе и принялся согревающе растирать её плечи и спину, словно на дворе стоял лютый январь.

– Тебе нужно выпить чего-нибудь горячего, – с толикой излишней заботы произнёс он.

– Спасибо за всё, – уже отстранившись, поблагодарила она, всхлипнув носом.

– Ну вот, а мне теперь в одиночестве ковылять домой, – с наигранной досадой вздохнул он.

– А я наивно надеялась, что неловких ситуаций больше не возникнет, – в самом деле расстроилась Дэниэль. – Мне следует проводить тебя? – подняла она растерянный взгляд.

– Хм? – искренне удивился Штэфан. – В таком случае, тебе придётся остаться у меня до утра. Иначе это какой-то замкнутый круг выходит! – развёл он руками.

– Ты слишком быстро сдал свой замысел, – простодушно улыбнулась она.

– Замысел? – коснулось её лба его горячее дыхание, пахнущее терпким алкоголем.

Быстро, практически бегом Дэниэль поднялась на четвёртый – последний – этаж, отомкнула дверь своей квартиры и заскочила внутрь, словно за ней гналось это дыхание случайного незнакомого… или знакомого? «Сколько должно промотаться метров киноленты времени, прежде чем мы называем случайного встречного знакомым? – пронеслось в её сознании. – Неважно! Всё неважно». Дёрнув за ручку двери и убедившись, что та заперта, Дэниэль скинула туфли в угол и опустилась на тумбу, надрывно выдохнув.

Прошли минуты, прежде чем её глаза привыкли к темноте и она смогла увидеть в зеркале собственный силуэт. Точно чёрный дьяволёнок, тот сидел на призрачном облачке – где-то там, в параллельной вселенной. И хоть лица его не было видно, ощущение пристального взгляда не покидало Дэниэль. Как если бы за противоположной стеной находилась не ванная, а сама преисподняя. Сердце вновь панически забарабанило в груди, и Дэниэль с силой хлопнула по квадратной кнопке настенной лампы. Крошечная комнатушка вмиг наполнилась тёплым светом, а чудовище из зеркала исчезло.

Огонь на плите о чём-то тихо нашёптывал, облизывая пузатый чайник голубыми языками, но тот ни в какую не хотел закипать. Почему-то именно сейчас время вдруг замедлило свой ход. А из соседней комнаты доносились всплески воды, неторопливо заполняющей ванну. В полумраке Дэниэль сидела за столом и в нетерпении барабанила по нему пальцами, наблюдая за бродящими по стенам и потолку тенями. Света, проникающего через мутно-матовое стекло крошечного окошка, что находилось под самым потолком и выходило из ванной в кухню, вполне хватало, чтобы осветить обе комнаты.

Со звонким стуком ладони о деревянную столешницу терпение Дэниэль лопнуло; и, встав со стула, она принялась маршировать по вязаному ковру, всё прокручивая в голове воспоминания дня и свой отказ от предложения Штэфана увидеться вновь. Он был вежлив, она – как ей казалось – груба. От размышлений её отвлёк тёмный силуэт за окном: на противоположной стороне дороги прямо под фонарём стоял мужчина в чёрной шляпе и с кем-то разговаривал по телефону. «Штэфан?» – не веря собственным глазам, Дэниэль отодвинула занавеску. Словно почувствовав тяжесть её взгляда на своём затылке, Штэфан повернул голову и покосился на тёмные окна дома. Испугавшись, что её «шпионаж» может оказаться раскрытым, Дэниэль резво шагнула назад, больно ударившись пяткой о ножку стола, и, чертыхаясь на французском, выключила засвистевший чайник.

– Что за день. Ещё и чай забыла купить… – огорчённо выдохнула она и направилась в ванную.

Всё так же, не выключив свет в ванной и закутавшись в тёплый халат, Дэниэль вышла в кухню. Электронные часы на тихо тарахтящем холодильнике светили зелёным – 23:49. Тёплая вода согрела и расслабила мышцы, но беспокойные мысли не отступали, оттого и эмоциональное напряжение не проходило. Запрокинув голову, Дэниэль изнурённо простонала, положив ладонь на затылок. «Как?» – не веря собственным глазам, удивлённо посмотрела она в окно. Штэфан сидел на скамье у дома напротив и покручивал мобильник в руках. «И сколько он там уже проторчал?! Мне нужно спуститься? Может, что-то случилось? В таком случае он поднялся бы сам и попросил о помощи. Только он не знает, которая из квартир моя, не стучаться же во все подряд». – Перебирая всевозможные варианты ответов на вопрос «почему?», Дэниэль стащила пушистое полотенце с головы и принялась спешно вытирать длинные волосы.

– Может, это план какой-то? А если нет?.. Боже! Ну и что мне делать?! – натянув вязаную шапку с помпоном и шерстяные носки, затем накинула она куртку на халат и вновь подбежала к окну. Штэфан, поднявшись со скамьи и пройдя поодаль, остановился у перекрёстка, что-то явно высматривая. Но вот через мгновение, прошуршав колёсами, перед ним остановилось такси. «Нам по пути?» – удивилась Дэниэль, когда машина поехала вверх по Грюнштрассе – в центр.

Она спала плохо. Всю ночь будил то барабанящий по крыше дождь, то кошмары. Чёрный дьяволёнок ожил, выпрыгнул из зеркала и теперь пытался прогнать её и из квартиры, и из Германии. Бежал за ней по лабиринтам пустых улиц, растягивался по асфальту смоляной тенью и хватал за щиколотку; а если не мог догнать, принимал уродливые формы и издавал звериные звуки.

«Ка-ар!» – опять прокричало бесформенное чёрное Нечто, и Дэниэль перепуганно открыла глаза.

На часах – шесть двадцать одна. За окном – туманная хмарь и надрывно каркающие вороны, рассевшиеся на размашистых ветвях и покачивающихся проводах.

– Только зря искала, – прошептала Дэниэль, ещё раз взглянув на круглый металлический будильник с короткими растопыренными ножками, что громко тикал на узеньком подоконнике.

Лет десять им никто не пользовался, он бы и дальше валялся в старом комоде, если бы Дэниэль не сломала телефон, который последние месяцы чаще выполнял функцию будильника. А вслед за мыслями о разбитом телефоне обрушились и воспоминания прошлого дня: ссора с Дидье, встреча со Штэфаном. Обоим Дэниэль наговорила много лишнего и винила себя за эту вспыльчивость. Ещё и любимые туфли улетели в мусорное ведро. Телефона больше нет, да и звонить тут некому. В работе ей отказывали, а мечту – хоть каким-то образом связать свою жизнь с медициной – вчера сломал Дидье. Единственное, что её пока удерживало в Германии, – чувство свободы от прежних эмоций. Всё расколотое надвое прошлое осталось во Франции. Здесь она – никто, здесь она может быть кем угодно.

Резким движением велогонщика Дэниэль скинула с себя пуховое одеяло, поднялась с кровати и, потягиваясь на ходу, побрела в ванную, громко шаркая тапками по деревянному полу.

Холодная вода неприятно пощипывала щёки, окончательно смывая остатки сна и обрывки ночных видений, лишь воспоминания не желали уходить. Гоня назойливые мысли прочь, Дэниэль наспех вытерла лицо, собрала волосы в высокий хвост и оделась для пробежки.

Фонари ещё не погасли, а улица утопала в густом тумане. Поёжившись от холода, Дэниэль застегнула ветровку и направилась вниз по Грюнштрассе к главному парку – месту ежедневных пробежек и единственному месту в городе, с которым её связывало тёплое чувство ностальгии. Всякий раз, когда они гуляли здесь с бабушкой, та непременно пересказывала ей сказки братьев Гримм. Именно здесь, среди густых вековых деревьев, маленькой Эли, как называла её бабушка, охотнее верилось в существование волшебства.

Время неслось вперёд на сверхскоростях. Город менялся, и лишь старый парк оставался прежним, и со своими изящными коваными фонарями – по-прежнему «волшебным». Не одна Дэниэль с удовольствием проводила тут свободное время. Горожане любили гулять по аллеям, в похожих на пряничные домики уютных кафе могли вкусно подкрепиться, а в хорошую погоду взять навынос пару бутербродов с каким-нибудь напитком, чтобы затем устроиться на пушистой зелёной лужайке близ большого пруда, окружённого ивами.

Сейчас же, в столь ранний час, парк был окутан тишиной утренних сумерек. Ни души. Только фонари, пытающиеся разогнать сумрак от своих ламп-колокольчиков, маячками торчали по всей территории. А удобные, протоптанные сотнями ног тропинки для бега из-за дождя превратились в скользкое грязевое месиво, изменив привычный маршрут Дэниэль.

– Дэниэль? – Мужчина в зелёном спортивном костюме, бегущий поодаль, окликнул её, когда она в размеренном темпе уже возвращалась к условному старту.

– Штэфан?! – удивилась она, когда тот оказался ближе, и, снизив скорость, перешла на шаг. – Никак не ожидала тебя здесь встретить!

– Да, аналогично, – усмехнулся он. – Ты только пришла или уже заканчиваешь?

– Заканчиваю, – коротко ответила Дэниэль, пытаясь привести дыхание в норму. – А ты?

– Что я? – скривившись от горящей в груди боли, переспросил он.

– Всегда бегаешь в костюме инопланетного захватчика?

– В чём? – поперхнулся он.

– Только пришёл? – задорно улыбнулась Дэниэль.

– Нет, где-то час назад. Я не понял, как ты меня сейчас назвала? – Его широкая бровь дугой заползла на потный лоб.

– Не тебя.

– Сути не меняет.

– Прости, но с твоей одеждой явно какая-то беда. – Не обращая внимания на его пристальный взгляд, Дэниэль самодовольно задрала нос и направилась в сторону спортивной площадки. И Штэфан, не отставая, последовал за ней.

– Вообще-то это тренировочный костюм одной футбольной команды, – попытался он оправдать себя за выбранный цвет.

– Они в курсе, что он сейчас на тебе? – рассмеялась Дэниэль.

– Рад, что, в отличие от предыдущего вечера, сегодня у тебя хорошее настроение, – посмотрел он на её влажные и от прилившей крови розовые щёки, тут же поймав себя на мысли, насколько обольстительными были черты её лица.

– Это всё подскочивший уровень серотонина, скоро пройдёт.

Дэниэль подошла к высокой спортивной лестнице и, ухватившись за одну из металлических перекладин, стала подтягивать к груди согнутые в коленях ноги.

– Хм-м, – протянул Штэфан. – А я скромно надеялся, что каким-то образом тоже смог повлиять на него. – И, подобно мельнице, принялся вращать руками, разминая мышцы плеч.

– Тогда бы речь шла о дофамине, – делая очередной рывок, натужно произнесла Дэниэль.

– Так флиртуют ботаники на факультете биохимии? – усмехнулся Штэфан.

– Вовсе нет! – Спрыгнув на сырой песок, она оказалась в нескольких сантиметрах от него, едва не коснувшись носом подбородка, где, в самом центре, меж тёмной щетины поблёскивал металлический шарик пирсинга; и, словно вынырнув из своей реальности, поразилась тому факту, что вчера даже не заметила этой крошечной детали.

– Вовсе не флиртуют, вовсе не так, вовсе не ботаники, или я ошибся в выборе факультета? – улыбнулся он.

– Что? – пропустив все слова мимо ушей, Дэниэль поспешно сделала шаг назад – слишком близкое расстояние вызывало почти физический дискомфорт. А сладкий, чуть уловимый аромат кондиционера для белья, исходивший от его одежды, вперемешку с запахом пота и горячим дыханием, врываясь в её личное пространство, заставлял отступать. Штэфан стоял неподвижно и с насмешливой ухмылкой наблюдал за ретирующейся Дэниэль.

– Что из всего этого «вовсе нет»? – Подойдя к турнику, он высоко подпрыгнул, цепко ухватился за холодный металл и принялся методично подтягиваться.

– Прости, но я не пыталась с тобой флиртовать, – растерянно ответила Дэниэль, приступив ко второму подходу.

– За что ты сейчас извиняешься? – Закончив упражнение и шумно выдыхая, он кинул на неё мимолётный взгляд.

Но Дэниэль уже всецело была сосредоточена на упражнении, отчего слова в очередной раз не достигли цели. Повторять вопрос Штэфан не стал, сочтя возможный банально-глупый ответ началом бессмысленного разговора. Повисла неловкая пауза, которую порой нарушало надрывное дыхание обоих, шелест мокрой листвы да крик ворон, повсюду разносящийся эхом.

Скрестив ноги, точно буддийский монах, Дэниэль разместилась на мраморном кольце старого фонтана. А рядом, низко склонившись и громко фыркая, умывался Штэфан. Похожие на громадную этажерку для фруктов три глубокие чаши-ракушки фонтана пестрели извилистыми трещинами, сквозь которые сочилась мутная дождевая вода. Неподалёку, на кованом кронштейне фонаря, чуть слышно поскрипывая на ветру, качались круглые часы. Маленькая остроконечная стрелка только-только подползала к римской цифре девять.

– Когда была ребёнком, думала, облака неподвижны, пока однажды не заметила, как быстро они могут лететь, меняя формы, – словно самой себе сказала Дэниэль, разглядывая тяжёлые тучи, мелькающие средь пока ещё зелёных крон.

– Это потому, – выпрямился Штэфан, вытирая лицо рукавом, – что дети живут на гиперскоростях, совсем не обращая внимания на происходящее вокруг. Так ты изучаешь биохимию? – вспомнился ему недавний вопрос.

– Иногда мне кажется, это она меня изучает, – тяжело выдохнула Дэниэль, не отводя взгляда от неба. – Я больше не студент, но, раз ты спросил, моей специальностью была социология.

– Хм, интересно, – Штэфан одобрительно покачал головой.

– Только звучит! – Дэниэль широко улыбнулась и поднялась с камня.

– Там, наверху, – подойдя ближе, Штэфан указал куда-то вперёд, – есть отличное кафе. Может, если ты свободна, встретимся через… – задумался он, прикидывая, сколько времени может понадобиться ей на сборы, – час или два?

– Эм-м, – отрешённо протянула Дэниэль, закусив губу.

В мгновение вопрос стёр улыбку с её лица, и Штэфан это подметил.

– Называется «Биркенхоф», – не давая ей возможности отказать во второй раз, безапелляционно произнёс он. – В одиннадцать, договорились? А сейчас, извини, совсем забыл об одном важном деле. – Он достал телефон из кармана брюк и, тыкая по маленьким писклявым кнопкам, сделал вид, будто набирает чей-то номер. – Буду ждать тебя, – быстро пошагал он вглубь парка.

Часы показывали без пятнадцати одиннадцать, а Штэфан уже сидел за столиком в кафе, кончиками пальцев отстукивая ритм играющей здесь песни – «Otherside» Red Hot Chili Papers.

– Доброе утро! Что-нибудь желаете? – приветливо улыбнувшись, обратилась к нему официантка в красном платье в белый горошек.

– Стакан апельсинового сока. – Он посмотрел на входную дверь – висевший над ней колокольчик и не думал нарушать покой заведения. – Пока это всё.

– Окей. – Звонко цокая квадратными каблучками, таких же, как платье, красных туфелек, девушка удалилась к барной стойке.

– Это полный отстой! Нет! Нет! Так не пойдёт! – Ворвавшаяся группа подростков привлекла к себе внимание редких посетителей.

Выбрав отдалённое местечко у окна, компания расселась на диванах, продолжая что-то бурно обсуждать.

– Мои предки меня убьют, если узнают! – возмутилась темноволосая девчушка.

– Не узнают, если только ты сама им не расскажешь! – съязвил единственный в их компании парень.

– Доброе утро! – повторила официантка, стоящая у их столика уже несколько секунд. – Что-нибудь желаете?

Раскрыв меню, они неспешно залистали страницами. На какое-то время в зале воцарилось привычное спокойствие, и гости отвели любопытные взгляды от ребят.

Одиннадцать двадцать одна. Проверив ещё раз слишком быстро бежавшее сейчас время и попивая уже второй стакан сока, Штэфан принялся считать искусственные золотистые листья на кленовых ветках, что стояли в глиняной вазе рядом с солонкой. Шумные соседи, расправившись с заказом, вновь начали яро обсуждать, как обмануть родителей и поехать в Мюнхен на MTV Europe Music Awards, где будут выступать Tokio Hotel. А Штэфан лишь невольно усмехнулся – вот у кого проблемы, а он переживает о неудавшемся свидании.

– Штэф? – Чья-то тяжёлая рука хлопнула его по плечу.

– Хей! – удивился он, увидев приятеля.

– Музыкальный запой окончен? Решил выбраться в люди? – И, пожав друг другу руки, оба громко рассмеялись. – Ты один или кого-то ждёшь?

– Встреча. А ты чего?

– Передаю Шефера и ребят другому лейблу. Юрген! – окликнул он вошедшего в кафе высокого мужчину с синей папкой, и махнул рукой, подзывая его.

– Тут?

– Моё субботнее утро уже подпорчено дерьмовой погодой и вот этой приближающейся недовольной рожей. Так хоть, может, двойная порция молочного коктейля это как-то скрасит. Я наберу тебя на днях. – Он вновь хлопнул Штэфана по плечу и вместе со своим гостем направился вверх по винтовой лестнице.

Погода тем временем вконец испортилась. Тополя и берёзы, окружавшие кафе, скрипя, раскачивались на ветру. Ещё мгновение – и хлынул проливной дождь, загоняя беспечно гуляющий люд внутрь заведения. «Идиот», – раздосадованно выдохнул Штэфан.

– Боже! – Хлестнувшая по кухонному окну мокрая ветка липы заставила Дэниэль испуганно вздрогнуть. – Проклятье! – выругалась она, неаккуратно взявшись за раскалённый утюг, и отдёрнула обожжённый палец.

Битые двадцать минут Дэниэль пыталась выгладить кипенно-белую рубашку, но у неё никак не получилось сфокусироваться. Мысли превращались в образы и отвлекали от процесса, отчего на ткани то и дело возникали ненужные складки. Причиной тому был этот недавний знакомый, а виной – собственные страхи. Скорее всего, Штэфан уже давно сидит в кафе, ожидая её. Гадает, что же пошло не так, и наверняка в душе ругает. А она здесь, в своей маленькой комнатушке, в своём перевёрнутом мире, не нашедшая в себе силы всё объяснить.

Плюнув на непослушную рубашку, Дэниэль надела серый свитер – под стать дню – и направилась к Гансу Краусу – старику, которому пару раз в неделю давала уроки французского. Их семьи связывала не только дружба, но дальние родственные отношения.

– Здравствуй, Дэни! – открыв дверь, поприветствовал её Яков – тощий высокий мужчина шестидесяти лет – сын герра Крауса. – Погодка там не на шутку-то разыгралась, – полувопросительным тоном произнёс он, подняв с пола большой тёмно-коричневый портфель, который на вид был старше него самого.

– Это точно. – Дэниэль закрыла мокрый зонтик и прошла внутрь.

– Папа, я заскочу позже! – прокричал Яков в соседнюю комнату. – До встречи, – уже обратился он к Дэниэль.

– Bonjour! – поздоровалась она и села за маленький стол, наблюдая за тем, как герр Краус расставляет цветастые фарфоровые блюдца.

– Sʼil est temps de boir un cafe? – бодро произнёс он, раскашлявшись от смеха. – Bonjour, Danee! – почесав седой затылок, стал он осматривать полки – не забыл ли чего достать? А когда удостоверился, что все угощения на столе, кряхтя, уселся рядом.

– Как ваши дела? – на французском спросила Дэниэль и, перехватив из его дрожащих рук чайную ложку, насыпала сахар в обе чашки.

– Наверное, это всё погода. Совсем неважно себя чувствую, – попытавшись неуклюже извиниться за собственную беспомощность, герр Краус вздохнул и отвёл взгляд в сторону. – Не хотел, чтобы Яков знал, но сегодня… – не договорив, он вновь разразился хриплым кашлем.

– Всё в порядке, я приду завтра.

– Глупость какая! – возразил он. – У тебя, верно, своих дел полно. Встретимся теперь – как обычно – в среду.

– Да бросьте, какие у меня могут быть дела? – понуро склонившись над столом, она потянулась за стеклянной банкой с кофе.

Старик лишь скептически покачал головой.

– Неправильно это, – прикрыл он свою чашку трясущейся ладонью в момент, когда Дэниэль уже поднесла ложку с кофе, – мне больно смотреть на тебя.

– Вы же сами предложили кофе? – сменив тему, ласково улыбнулась она.

– Забыл как «травяной чай» по-французски, вот и ляпнул.

– Тизан. – Дэниэль указала на фарфоровый чайничек с такими же нежными цветками шиповника, как и на остальном сервизе.

– Ти-зан, – задумчиво протянул Герр Краус. – Дэниэль, как прошло твоё собеседование?

– Всё как всегда. – Сделав глоток, она стала теребить длинную прядь волос, волной спадающую с плеча. А затем и вовсе, не желая поддерживать неприятную тему, отвела взгляд, наблюдая за непогодой за окном.

Матово-чёрное небо превратило день в сумеречный вечер, извергая проливные потоки воды на остывшую землю, размывая аккуратно усаженные вдоль улицы клумбы с пламенеюще-оранжевыми цветами.

– Я говорил с Яковом, он может помочь, – осторожно начал герр Краус. – Есть место в библиотеке при его университете. Понимаю, ты хотела не этого, однако Германия не столь либеральна, как Франция. Но… ты всё же поразмысли над его предложением и сообщи, как что-то надумаешь.

– Спасибо, – поблагодарила она и невесело улыбнулась.

На этом «урок французского» и закончился. Не в силах совладать с болезненно ноющей спиной, герр Краус, схватившись за руку Дэниэль и едва волоча ноги, кое-как дошёл до постели. И, тихо постанывая, улёгся на шерстяное покрывало. Дэниэль, несмотря на его категоричные отказы, всё же пообещала зайти завтра.

Ещё одна суббота. Ещё один день, отличающийся от остальных только цифрами в календаре. Всё та же угрюмая, тоскливая комнатушка, лишённая красок жизни, но набитая воспоминаниями былых лет, бесшумными фантомами блуждающих по книжным полкам и скрипучим шкафам. И всеобъемлющая пустота.

Дэниэль лежала на кровати и пальцем вырисовывала незатейливые узоры на запотевшем от собственного дыхания окне. Дождь прекратился, а с ним, казалось, застыло и время. Тени сгущались и тускнели – значит, где-то там, за громоздкими тучами солнце медленно тонуло за горизонтом. Фонари ещё не зажглись, а улица, окутанная чернильными потёмками, была зловеще безлюдна. Ни души. Ни света в соседних окнах. Даже деревья в ожидании надвигающегося чего-то перестали шелестеть едва трепещущими листьями.

На полу валялся раскрытый блокнот с несколькими словами, так и не ставшими законченным предложением: «Последнюю пару дней моя жизнь…» «…Полна событий», – хотела было с горькой насмешкой закончить Дэниэль, но слова «моя» и «жизнь» острым лезвием полоснули по сознанию, перерезав ту нить, что крепко сдерживала мысли в смиренном порядке. И воцарился хаос.

Словно шарики для пинг-понга, мысли разом посыпались из самых потаённых уголков подсознания. Прищёлкивая, стукаясь друг о друга, они неслись вперёд, рикошетом отлетали от непробиваемой стены реальности, путаясь, перемешиваясь и истязая разум. Дэниэль размышляла о жизни, о тех неудачах, с которыми ей доводилось столкнуться. Расписания, правила, запреты давно отняли у неё свободу воли, заставляя жить в будущем и вынуждая прогнозировать возможные последствия любого шага. «Из меня бы мог получиться прекрасный аналитик», – с горькой усмешкой подумала она, прежде чем сон сморил её.

Однако он не принёс желаемого спокойствия. Несвязанные между собой образы бегущей кинолентой порождали сюрреалистические картины, отчего Дэниэль, сминая одеяло, ворочалась на постели.

За окном господствовала ночь. И сейчас из этой кромешной темноты на неё пристально таращилась голова фиолетового жирафа с крючковатыми козьими рогами и смоляными бездонными дырами на месте глазниц. Окружавший мрак сгущался, становясь осязаемой туманной копотью, и медленно подкрадывался к парализованной ужасом Дэниэль. Вскоре, кроме неё, этого загадочного существа и белой оконной рамы не осталось ничего. Они левитировали в холодном беззвёздном космосе. Космосе?

«Я здесь», – эхом разнёсся мужской голос по всей Вселенной.

«Папа?» – попыталась она найти зовущего.

Тем-но-та. И лишь фиолетовый жираф с чёрными пустыми глазницами.

«Я здесь!» – казалось, из них вновь отозвался такой знакомый голос.

Дэниэль с любопытством заглянула в глубокие тоннели отверстий. Существо издало оглушительный вопль и открыло пасть. Длинный змеиный язык коснулся лба Дэниэль, оставив влажный след.

– Нет! – вскрикнула она, проснувшись.

Стрелки будильника, словно два королевских стража, окружали цифру пять. Сердце бешено билось, пока ещё не понимая, что сознание уже вырвалось из мира грёз.

Утро даже толком не наступило, а Дэниэль чувствовала себя так, будто провалялась в постели до самого обеда. Сколько прошло часов с того момента, как она отключилась? Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Казалось, целая вечность. Тело было ватным и изнурённым от долгого сна.

«И чем можно занять себя в такую рань?» – Дэниэль включила старомодный ночник у изголовья кровати. Рассвет лишь через пару часов. «Может, засесть с какой-нибудь скучной книжкой и вновь попытаться заснуть?» Но взгляд зацепился не за книжную полку, а за тетрадку на комоде. И, прихватив коробку с карандашами, Дэниэль расположилась за столом в кухне.

Прошёл час, за ним ещё один, но, как бы она ни старалась нарисовать жуткого гостя из недавнего сна, ничего не получалось. Два серпа-рога превращали голову в козлиную. И всё тут.

Дэниэль уже собиралась к герру Краусу, когда её остановили перепачканные глиной кроссовки, которые она забыла отмыть сразу же, как вернулась с пробежки. Пришлось идти за ведром с водой и губками, пока грязь не засохла окончательно.

Но одними кроссовками всё не ограничилось. Под тумбой так некстати обнаружились ещё и пыльные оксфорды, а в сознании зазвучал вчерашний разговор о должности в университетской библиотеке. Дэниэль протяжно выдохнула и полезла за чумазой парой, но не заметила, что левый ботинок цепко ухватился шнурком за торчавший из плинтуса ржавый гвоздик. Острая металлическая шляпка, не желающая расставаться со своим приятелем, всё же не выдержала рывка и сдалась, тем не менее напоследок успев перерезать пару тонких нитей. Образовалась некрасивая зацепка. Чертыхаясь, Дэниэль попятилась обратно. Однако заговор предметов на этом не закончился. Изогнутая деревянная ножка словно поджидала неосторожного движения приближающейся жертвы. Бум! Дзынь! Звяк! Где-то рядом шлёпнулась слетевшая с пошатнувшейся тумбы связка ключей. Дэниэль подняла голову и больно тукнулась затылком о дно выдвинувшегося деревянного ящика. Единым потоком полились французские междометия и жалобные причитания. «Дэни?» – едва слышно прозвучало из-за двери.

Решив, что это соседка, Дэниэль, не задумываясь, открыла дверь и в ту же секунду застыла на месте. Прямо перед ней стоял Штэфан – в чёрных джинсах, чёрной кожаной куртке нараспашку, из-под которой торчало ещё что-то чёрное; на лице очки, а за очками не менее озадаченный, чем у Дэниэль, взгляд.

– Прости… Не хотел тебя… Я думал уже уйти, – покосился он в сторону лестницы, словно ища пути отступления.

– Что ты здесь?.. Как ты?.. – растерялась Дэниэль. – Как ты вообще узнал, где я живу?

– Старушка с первого этажа подсказала квартиру, – виновато улыбнулся Штэфан. – Послушай, прости, я лишь… Ты не пришла, я подумал, может, у тебя опять что-то случилось… Ну, как в тот вечер. И номера твоего у меня не было. Глупо вышло, – усмехнулся он, потупив взгляд.

– Нет, не случилось. Который сейчас час? – потёрла она ушибленный затылок.

– Половина первого. Ты куда-то спешишь? – поинтересовался он и оценивающе осмотрел её непримечательную повседневную одежду.

– Меня ждёт герр Краус, – словно самой себе пробормотала она под нос, но, поймав озадаченный взгляд Штэфана, поспешила пояснить: – Он берёт у меня уроки французского.

– Ясно, – расплылся в заразительной улыбке Штэфан, не сводя глаз с Дэниэль.

– Может, хочешь чая? – спросила она, осознав своё предложение уже после того, как оно прозвучало.

– А как же встреча с Санта Краусом? – усмехнулся Штэфан, однако прошёл внутрь и, не позволив ей ответить, продолжил: – Тут живут лепреконы? – Разглядывая комнатушку, он стянул с себя ботинки.

– Присаживайся, пожалуйста. Я поставлю чайник, – вежливо обратилась к нему Дэниэль. Но Штэфан, видя её напряжение, так и остался стоять у тихо тарахтящего холодильника, осматривая кухню: один стул, круглый стол, покрытый до неприличия белой скатертью, словно здесь и не обедают вовсе.

Дэниэль суетилась у плиты, не замечая его замешательства. Неловкое молчание, повисшее в комнате, нарушил свирепо взвизгнувший за окном ветер. Холодом ворвавшись в чуть приоткрытые створки, он по-хозяйски распахнул их настежь. И невесомые крылья занавесок тотчас же вспорхнули вверх, под самый потолок.

– Прости, – сказал Штэфан, собирая разлетевшуюся по всему полу бумагу.

– Всё в порядке. – Не поняв, за что он извинился, Дэниэль пожала плечами и плотно закрыла окно, вернувшись к своим делам.

– Это твои рисунки? – спросил Штэфан. Но Дэниэль не ответила – явно о чём-то задумавшись, замерла у раковины, глядя на полупустую полку. – Дэни? – тихо позвал он.

– А? – вздрогнув, обернулась она.

Штэфан сидел за столом и с крайне озадаченным, но заинтересованным видом рассматривал тетрадку, полную странных картин.

– Это, – начала Дэниэль, ловя каждое движение мышц его лица, – это что-то типа сонника.

– Для ночных кошмаров? – изучая очередное фантастическое животное, уточнил он.

– Для… странных снов.

– Довольно оригинальная идея.

– Довольно, – грустно выдохнула она, и Штэфан оторвал взгляд от тетрадки, вопросительно посмотрев на Дэниэль. – Это всё моя мама, она – психиатр…

– Воу! – присвистнул он.

– О, нет-нет, я не её подопытный кролик. Это… просто привычка. В детстве я рисовала монстров из снов, а потом рвала на мелкие кусочки или раскрашивала в яркие цвета, тогда они переставали быть страшными. – Дэниэль выключила закипевший чайник и, виновато улыбаясь, посмотрела на своего гостя.

– Что-то не так? – полюбопытствовал тот.

– Чая нет. Совершенно забыла купить вчера, – развела она руками.

– Не страшно, – живо подхватил Штэфан. – Вчера день такой был… – Мелькнувшие огоньки обиды в его глазах закончили мысль сами.

– Прости, – подойдя к столу, бесшумно поставила она кружку рядом с непонятным свёртком, который заметила только сейчас.

– Я только хотел услышать причину. Подумал, может, в самом деле что-то случилось. Может, повторилось то самое «что-то», из-за которого ты разбила телефон. И связи не было… потому я и решил… – взяв свёрток со стола, протянул он его Дэниэль.

– Мой телефон? – по-детски удивилась она, достав аппарат из бумажного пакета.

– Нет. Твой уже сложно назвать телефоном, – мягко улыбнулся Штэфан. – Но этот даже милее… розовый. Ты любишь розовый? – от нахлынувших тёплой волной эмоций, словно сейчас утро Рождества, спросил он с умилением.

– Спасибо. Это… – Так и не найдя нужных слов, Дэниэль благодарно кивнула, а уголки её губ чуть растянулись в улыбке, отчего на щеках нарисовались озорные ямочки.

– Так значит, чая нет? – вернулся к насущной проблеме Штэфан. Дэниэль виновато поморщила нос. – Кофе?

– Да, сейчас. Только принесу тебе кружку и предупрежу герра Крауса, что задержусь! – выбежав из кухни, прокричала она уже из соседней комнаты.

– Как скажешь, – отозвался Штэфан, шелестя страницами.

Придвинув стол к самому окну, Дэниэль расположилась на широком подоконнике – стульев в доме больше не было. На единственном уцелевшем сидел Штэфан и, не отрываясь от её рисунков, пытливо расспрашивал о каждом.

– Твой кофе, наверное, совсем остыл, – подметила Дэниэль.

– Да-да, сейчас. А это кто? – пытаясь угадать животное, спросил он. – У тебя явно есть что-то общее с теми ребятами, придумавшими шоколад с фиолетовой коровой. Хм… даже не знаю, что бы мог рекламировать твой баран… или козёл? – расхохотался он.

– Жираф, – смутилась Дэниэль. – Не выходит он как надо. Ума не приложу, в чём загвоздка.

– Можно? – Штэфан потянулся за коробкой карандашей, лежавшей на подоконнике. – Ты забыла две очень важные детали. – Поправив очки, словно серьёзный профессор, он провёл пару линий от шеи животного вниз страницы. – Ну… как-то так, – протянул он ей тетрадку.

– Длинная шея? Точно! – поразилась Дэниэль, громко отпив из кружки. – Всё гениальное – просто!

– Не стоит благодарности, – шутливо поклонился он, положив ладонь на широкую грудь. – И что делал этот гость в твоём сне? Как та черепаха, вместо голубей гнездился под крышей? – Штэфан наконец потянулся и за своим напитком.

– Нет, – Дэниэль отрицательно покачала головой. – Велик он для подобного. Просто наблюдал за мной, звал голосом отца, – прохрипел её собственный голос, вмиг потерявший все радостные нотки.

– А где он сейчас?

– Папа? – откашлявшись, переспросила Дэниэль, на что Штэфан кивнул. – Погиб семь лет назад… несчастный случай в Нигерии. Работал там вместе с «Врачами без границ». Их машина наехала на мину. А машина с волонтёрами, в которой была я, ехала следом, нас тоже задело. Я… – нервозно потёрла она лоб, явно не желая продолжать рассказ.

– А твоя мама?

– В Канаде, – коротко ответила Дэниэль и посмотрела на часы.

– Тебе обязательно нужно идти? – Штэфан поймал себя на мысли, насколько жалостно прозвучал его голос. Однако Дэниэль будто и не уловила его огорчённой интонации, лишь, спрыгнув с подоконника, что-то буркнула на французском. – Дэни?

– Прости, но вовсе не прийти было бы крайне неучтиво с моей стороны. Я… – растерялась она в неуклюжих извинениях.

– Хорошо, ты права. Я сам отнял твоё время, – переборов запротестовавшую гордыню, он всё же спросил: – Встретимся позже?

– Штэф, – потупила она взгляд, – нет. Я только хотела извиниться. И я… я не могу принять твой телефон, как и дать тебе то, что ты хочешь.

– Ты знаешь, чего я хочу? – удивился он.

– Любовь? – Дэниэль робко заглянула в его глаза, окутанные пеленой обиды.

– Боже, Дэни! – вырвался у него смех. – Я лишь пригласил тебя… – потерявшись в правильных словах от столь категоричного заявления, впал он в ступор.

– Тогда зачем ты хочешь, чтобы мы… – Также не находя нужных слов, она непонимающе пожала плечами.

– Ты говоришь об отношениях. Это… это… – Чем дольше длилась пауза, тем больше длинных морщинок прорезалось на его лбу.

– Тогда я совершенно запуталась… – опустившись на подоконник, сипло раскашлялась она из-за вдруг пересохшего горла.

– Всё происходит не так. Не все люди начинают своё… общение, ожидая получить взамен нечто большее, чем мимолётное увлечение. Это просто rendez-vous! – скривив лицо, словно его заставляют принять горькую пилюлю, в мыслях отругал он себя за столь опрометчивую фразу.

– Знаю, я слишком поспешна, но… в обоих случаях ничего не получится, – дрожал её голос так, словно она вот-вот разрыдается.

– Прости, если напугал тебя, – только и смог произнести Штэфан.

«Самое время. Стоило ли так изощрённо долго искать повод для встречи, чтобы вот так облажаться?» – в мыслях корил он себя. Но минутный порыв бурлящих эмоций, взявших над ним верх, – не самое страшное. Он был уверен, что сделает это снова. Снова захочет с ней встретиться, и осознание этого было куда страшнее. «Это моя катастрофа? или наваждение? или одержимость? Нужно было подсесть к тем ребятам в кафе, глядишь, и получил бы точное определение».

– Хм? – не поняв вырвавшегося у него смешка, Дэниэль хлопнула ресницами.

– Меня вполне устраивает это «ничего не получится».

– Штэф, – уже в привычной для неё манере растянула она гласную. – Хорошо.

– Мой номер записан в твоём новом телефоне. Поэтому, если… – понимая, что большей инициативы от неё сейчас вряд ли дождётся, сказал он.

– Я, – запнулась Дэниэль, – я заканчиваю через пару часов. Здесь, в соседнем доме. Встретимся у главной арки парка? – предложила она, вдребезги разбив его недавнее предположение.

– А где мне найти герра Шмидта? На кафедре истории? – обратилась Дэниэль к герру Краусу.

– Яков будет завтра в обед. Он растолкует лучше меня, – причавкивая измоченным в чае овсяным печеньем, ответил он так же – на французском.

– Вы абсолютно правы, главное – начать что-то делать, – рассудительно сказала Дэниэль и взглянула на часы.

– Ты спешишь? – подметив это, поинтересовался герр Краус.

– Нет, – и в её голосе не было ни капли фальши. Она и сама толком не понимала, какие именно чувства переполняли её сейчас. Спешила не она, а секундная стрелка её наручных часов, подгонявшая двух менее расторопных коллег.

И вот, уже сбегая вниз по каменным ступенькам своего дома, Дэниэль втайне надеялась, что время всё же станет её союзником и замедлит своё течение, позволив ей обдумать правильность принятого решения.

– Штэфан! – едва не врезалась она в него.

– Что-то случилось? – не понимая её расстроенного вида, обеспокоенно спросил он.

– Не ожидала тебя здесь встретить, – отмахнулась она, насупившись ещё больше и застегнув молнию куртки по самое горло.

– Добраться до твоего дома оказалось ближе, чем до арки, – неубедительно прозвучало объяснение.

Они неторопливо вышагивали вниз по улице к парку. Штэфан увлечённо говорил о разной ерунде, порой посмеиваясь над собственными шутками, и, сам того не замечая, смехом прогонял последние страхи и тревоги, терзавшие Дэниэль. А она зеркально отражала его игривое настроение, хохоча и энергично жестикулируя.

– Что-то рано в этом году похолодало, – сказал Штэфан, когда выглянувшее из-за властных туч солнце коснулось макушек деревьев и так же быстро спряталось.– Помню, в прошлом сентябре выступали мы на одном фестивале, так народ стоял ещё в футболках.

– Ты музыкант? – удивилась Дэниэль.

– А тебе по вкусу священники? – улыбнулся он. – Был уверен, ты знаешь.

– Нет. Откуда? – пожала она плечами.

– Ну, – озадаченно протянул он, – может, хотя бы видела моё выступление в тот вечер.

– Какой вечер? – непонимающе переспросила Дэниэль.

– Пока что он у нас был один, – тенью мелькнула задорная ухмылка на его лице, – когда я встретил тебя перед кафе, – уточнил он. – Я выступал там с блюз-бэндом…

– О, я забежала внутрь лишь для того, чтобы согреться. Помню певицу…

– Это была уже следующая группа, – неприкрыто огорчился Штэфан.

– Так значит, ты играешь блюз? – настал черёд Дэниэль управлять ситуацией и поддерживать хорошее настроение.

– Не только, – подметив это, улыбнулся он.

Начав с незапамятных времён, когда, ещё ребёнком, он сидел в песочнице и отстукивал совочком ломаный ритм по дну перевёрнутого ведёрка, Штэфан рассказал самую полную историю создания своей группы, сделав это настолько эмоционально, словно для него самого большинство деталей были в новинку.

К моменту окончания длинного монолога они истоптали узкие тропинки на добрый порядок сотен метров. Парк зажёг огни, а ночная прохлада опустилась на землю тяжёлым сумрачным одеялом, прячась повсюду: в листве, траве, заполненных дождевой водой оврагах и вот теперь, крадучись, пыталась пробраться ледяным дыханием и под одежду, заставляя зябко передёргивать плечами.

– А я думал, наши песни и на французском радио крутят, – омрачённый словами Дэниэль о том, что она и слышать не слышала о такой группе, сказал Штэфан.

– Я не слушаю радио, – объяснила она. – Возможно, в этом проблема.

– Но ведь, кроме радио, есть ещё множество источников, из которых можно узнать о музыкальных новинках, – не унимался он.

– Дело в том, – сдалась Дэниэль, – что в какой-то момент я перестала слушать музыку… просто не могла слушать. Она стала вызывать неприязнь.

– Но как же это возможно?! – поразился Штэфан.

– Не знаю. – Дэниэль пожала плечами.

– Знаешь, сегодня выступают одни мои знакомые, думаю, они смогли бы поменять твоё отношение к музыке, – предложил Штэфан, на что Дэниэль скептически покачала головой и остановилась у нависшей над дорожкой ивы.

Победоносно оскалившись, страхи, которым Дэниэль так боялась дать имена, опустились тенями по длинным ветвям дерева, схватив её за горло, не позволяя вымолвить и слова.

– В вашем прекрасном языке есть очень подходящее выражение – «déjà vu». – Штэфан заглянул в её широко раскрытые глаза.

– «Déjà vécu» – «уже пережитое», – поправила она. – Ты делаешь мне больно, вынуждая вновь отказывать.

– Ты делаешь мне больно, вновь отказывая, – улыбнулся он. – Быть может, если бы твои действия не были столь категорично-нелогичными, мои…

– Так будет правильно! – не позволив ему закончить мысль, не желая слышать его ложных догадок, почти что прокричала она.

– О каких правилах ты сейчас говоришь? – пожал он плечами. – Что это за правила, запрещающие нам общаться?

– Просто общаться? – вновь оживился её голос. – Ведь это не так, и ты сам это понимаешь.

– Хорошо. В таком случае, как насчёт pari? – тогда предложил он.

– Пари? – сорвался с её губ лёгкий смешок. – И в чём же суть? – явственно послышались в её голосе нотки любопытства.

– Сегодня днём ты обронила фразу – «в обоих случаях ничего не получится», сейчас же, как оказалось, то были лишь поправки к твоим правилам. – Шагая по устланной мокрой листвой широкой дороге парка, Дэниэль с весьма озадаченным видом посматривала на Штэфана. – Тебе не нужны отношения… – продолжил он.

– Отношения, любовь, физическая близость, – в очередной раз прервала она его на полуслове.

– Да, я это понял. Но ты не против дружбы…

– Против! – Видимо, всем его мыслям суждено стать обрывками предложений. – Речь шла об общении… не слишком близком.

– Даже так, – произнёс он, сдерживая улыбку. – Ну, хорошо. Если я захочу от тебя большего, чем то, что входит в твоё понятие «общения», ты вправе всё прекратить. Но, если большего захочешь ты, – выдержал он театральную паузу, наблюдая за её реакцией, – то я сам всё прекращу, – и протянул ей «маску-удивление».

Сейчас она была открытой на последней странице книгой, а он наглым образом прочитал всё то, что было там написано. Прочитал в её глазах, полных непонимания, смятения и печали. В её глазах, на которых не было ни грамма косметики, когда она вместе с ним вышла из дома, направившись на занятие к герру Краусу. Сейчас же её пушистые чёрные ресницы и мерцающие в рассеянном свете фонарей тени громогласно кричали о его победе, однако по-прежнему оставляя избитый вопрос «почему?».

– Идёт? – вырвал он её из раздумий.

Поглотившая всё в округе холодом и потёмками ночь заставила их выбраться из парка наверх, к цивилизации. Туда, где можно было раздобыть чего-нибудь горячего. Впрочем, это не составило труда, ведь осенняя ночь довольно условна – большинство заведений ещё вовсю работало.

Купив по стаканчику ароматного капучино в каком-то фастфуд-кафе, они продолжили прогулку уже в кипящем жизнью городе. Дэниэль достала из рюкзака тёплый шарф с шапкой и, согревшись, окончательно расслабилась. А Штэфан не стал донимать её вопросами, занозой засевшими в его голове, лишь наслаждался воскресным вечером и своим напитком, молча слушая её невесёлый рассказ о герре Краусе – рассказ, поразивший его до глубины души. На что только ни способна вера человека! Так и Ганс Краус, старик, разменявший девятый десяток, отчаянно держался за последнее, что у него осталось, – веру. История его жизни непомерно печальна, а история старости пронизана куда большей скорбью.

Молодым парнем ему было суждено посвятить себя служению Рейху в войсках СС. Его основной обязанностью было поддержание порядка в одном из концлагерей для военнопленных, где он и повстречал свою будущую жену Мари – французскую разведчицу. Чудом им повезло пережить войну и остаться вместе, но из-за проблем со здоровьем Мари уже не могла иметь детей, из-за этих же проблем она скоропостижно скончалась двадцать лет назад, оставив мужа и сына – приёмного еврейского мальчишку.

И теперь, пребывая в ожидании скорой смерти, герр Краус страшился не старухи с косой, а самой жизни, решившей сыграть с его памятью злую шутку и сжечь мостик, что некогда связал его с женой. Именно поэтому он и брал уроки французского у Дэниэль и так отчаянно верил в жизнь после жизни. Верил, что там ждёт его горячо любимая жена, увидев которую, он сказал бы: «Tu m'as tellement manqué» – «Я так по тебе скучал».

– И как он справляется? – поинтересовался Штэфан.

– На удивление полон энтузиазма и рвения. Слова вовсе не стёрты из его памяти, их нужно лишь вытащить наружу, – отрешённо произнесла она, взглянув на часы.

– Я провожу тебя? – предложил Штэфан, но Дэниэль отрицательно мотнула бубоном забавной шапки. – Тогда в «Калейдоскоп»?

– В смысле, не нужно провожать, – через мгновение стёрла она своим ответом его поспешную радость. – Отсюда до меня ходит трамвайчик. Может, послушаем музыку в другой раз? – растерянно посмотрела она. – Завтра начинается мой первый рабочий день, вдобавок я с раннего утра на ногах… я…

– Всё нормально. В другой раз, – улыбнулся Штэфан.

Глава 2. ИЛЛЮЗОРНОЕ

С тех пор мы больше не виделись. Я улетел в Берлин, где должен был записать трек с одной малоизвестной группой. Первый день в студии дал чёткое представление о нашем дальнейшем сотрудничестве. И уже следующим вечером я понял – столица не отпустит меня так просто: на конец сентября мы запланировали здесь несколько совместных выступлений, на второе октября – акустическое шоу в Потсдаме, по случаю празднования Октоберфеста.

Всё прошло отлично. И третьего числа, полный творческих сил, я вернулся домой. Родной город приветливо встретил тёплым солнечным утром и вспыхнувшими красно-жёлтым пламенем деревьями. Чего не скажешь о Дэниэль – ни приветов, ни вспышек. За всё время моего отсутствия от неё не было ни смс, ни тем более звонков. Её же номера я не знал, а вновь бесстыжим образом явиться к её порогу и навязывать своё общество счёл глупым. Оставалось одно – спортивная площадка парка, где в первую нашу встречу там Дэни обмолвилась: «Это давно вошло в привычку».

Я стал чаще выбираться по утрам на пробежку и каждый раз уходил один, уходил с единственной мыслью. Чем больше я о ней думал, тем сильнее меня затягивало в это болото зацикленных мыслей. Разум медленно терял связь с рациональностью. Разум тонул. Пожалуй, так всегда бывает в начале любого влечения – ты ни черта не понимаешь, что происходит вокруг, лишь безвольно барахтаешься на вершине фонтана собственных эмоций. Однако когда сила, питающая источник, иссохнет, тебе придётся впечататься мордой в шершавый асфальт реальности.

Рассвет сменялся рассветом, это превратилось в навязчивую идею, какую-то нездоровую одержимость. Одним дождливым утром, вместо того, чтобы остаться дома, как наверняка поступила Дэни, я упрямо натянул непромокаемую ветровку и направился в шелестящий дождём парк. Бегать по скользким тропам было заведомо кретинской идеей, о которой я пожалел позже – в больничной палате, сидя на койке у рентген-аппарата. К счастью, всё обошлось банальным растяжением связок. «Несколько дней покоя и физиотерапия», – вот и все предписания.

Я вернулся домой и, прихватив гитару из студии, решил хоть как-то собрать хаотично блуждающие мысли. Прошёл час, за ним другой. Мне начало казаться, что, перебирая струны, я просто-напросто наматывал ещё больший клубок из спутанных нитей сомнений. Пролившийся из окон закат окрасил комнату теплом оранжевого бархата, но солнечный свет, запертый в замкнутом пространстве, действовал, наоборот, угнетающе, отчего и я ощутил себя загнанным в ловушку.

Единственным местом, где я мог побыть с людьми и в то же время наедине с собой, был парк. Я сидел на скамье у баскетбольной площадки, завистливо наблюдал за игрой и думал о том, стоит ли поехать в бар, чтобы подцепить там какую-нибудь девицу и завязать с нездоровой одержимостью Дэниэль. Я не мог понять, что вообще хотел от неё. Всё ли дело в сексе? А интрижка на одну ночь? Решила бы проблему? Вернулись бы мои мысли в прежнее русло? Я всё размышлял и размышлял; думал, как не думать о ней, и незаметно для себя провалился в дрёму. Но даже там мозг предательски вырисовывал её лицо и воспроизводил её голос. Звуки были слишком осязаемыми и не давали заснуть окончательно.

– Штэфан? Привет, – вновь прозвучало с французским акцентом. И я открыл глаза, но через мгновение невольно зажмурился, сочтя увиденное обрывком сна – прямо передо мной стояла Дэниэль. – Привет, – повторила она.

– Какое всё красное… солнце, деревья, твоя куртка. Дай мне секунду, – пытаясь привыкнуть к слепящему свету и убедиться в том, что это действительно Дэниэль, открыл я глаза шире.

– У тебя всё хорошо? – поинтересовалась она и перевела изучающий взгляд с моих перепачканных масляными пятнами спортивных штанов на трость.

– Скажем так, неудачное стечение обстоятельств, – приподнял я штанину, показав перебинтованную по голень ступню.

Дэниэль горестно вздохнула и села рядом, спросив о том, как это произошло. Но я был слишком рад её видеть, потому, решив не заострять внимание на глупом инциденте, сменил тему, заговорив о погоде, которая последние дни радовала приятным теплом. Я рассказал ей и о поездке в Берлин, и о концертах. Узнал, что она получила работу в библиотеке при главном университете города, поэтому её расписание и претерпело некоторые изменения – утренние пробежки стали вечерними.

– Прости, – извинился я, достав из кармана так не вовремя затрезвонивший телефон. Звонил Ксавьер – выяснял, где я есть, и почему не открываю дверь. Голос его звучал так, словно он отчитывал нашкодившего кота, разбившего что-то чрезвычайно ценное, отчего я и впрямь задумался, что могло послужить причиной столь неприкрытой вспыльчивости. – Я… – попытался я встать на ноги, дабы отойти в сторону и не делать из Дэни безмолвного участника ненужной ей беседы. Но после очередной безуспешной попытки наступить на больную ступню, так и не смог. И Дэниэль, ничего не сказав, сама поднялась со скамьи, направившись прочь.

– Ты меня слышишь?! Штэф, ты вообще тут?!

Нет, я не услышал ничего из того, что он там истерично проверещал. Я сам, вероятно, сейчас походил на глупую курицу, выпучившую глаза и провожающую удивлённым взглядом Дэниэль. И я не понимал, куда именно она направилась. Она же, остановившись у турника и, очевидно, оценив мой потерянный вид, улыбнулась, вопросительно кивнув.

– Штэфан, мать твою! – уже проорал Ксавьер.

– Да, слушаю.

– Почему ты закрыл студию и дал Тони выходной?

– Потому что на сегодня не запланированы никакие записи и репетиции, – спокойно ответил я, по-прежнему не понимая его обвинительной интонации. – Тони довёз мою задницу до больницы, вот я и отпустил его. Вечер пятницы, пусть парнишка развлечётся.

– Не запланированы никакие репетиции?! Мать твою, ты это сейчас серьёзно? Тут со мной Шефер с ребятами, мне им так и передать?

Вот он – момент падения с бурлящего фонтана вниз к реальности. Довольно паршивое ощущение – признавать собственную оплошность, но куда паршивей – подводить людей, рассчитывающих на тебя.

Последние несколько недель я и впрямь отошёл от дел студии, взвалив обязанности на одного лишь Тони. Парень управлялся со всем на отлично и об этой репетиции даже не знал, так как Ксавьер позвонил накануне мне лично, предупредив о своём кратковременном приезде в город. Группа, которой он сейчас занимался, планировала подписать контракт с GUN Records. В субботу они выступают перед новым продюсером. Ребята постоянно репетировали здесь, здесь же записали первый EP. Но репетиционных баз в городе – как грибов. Я явно забыл о чём-то ещё, что привело Ксавьера в бешенство. Ничего не оставалось, как вновь извиниться за собственную рассеянность и докопаться до сути проблемы. «Документы», – коротко ответил он. Документы о моей передаче прав будущему владельцу, который собирался переиздать старый материал группы под новым знаменем.

– Штэф, мой самолёт через несколько часов, до отлёта нужно закинуть всё на лейбл. Я не доверю бумаги этим мальчишкам. С Тони я говорил – это не вариант, – он у чёрта на куличках. Не срывать же мне дверь с петель, чтобы пробраться внутрь. Скажи, что ты где-то рядом. – Казалось, его голос вот-вот начнёт подрагивать от отчаяния.

– Да, неподалёку. Скоро буду. Слушай, я…

– Нет, – перебил он, прочитав мысль. – Избавь меня от своего самобичевания. – В трубке зазвучали короткие гудки, и я убрал телефон в карман, невольно выругавшись.

– У тебя проблемы? – Дэни спрыгнула с турника и подошла к скамейке.

– Надеюсь, что пока ещё нет, – ответил я.

– Может, тебя проводить? – тотчас же обхватила она меня под руку, когда, встав на ноги, я пошатнулся от пронзившей ступню боли.

– Мой дом совсем рядом, но раз ты предложила… – улыбнулся я, не оставляя ей выбора. – Да и мой продюсер, кажется, сломает мне что-нибудь – или дверь в студию, или ногу – если я не буду на месте через пятнадцать минут.

И, обогнув фонтан, мы направились прочь из парка. Дэниэль была на удивление дружелюбна и даже предложила сослаться на какие-нибудь её проблемы, чтобы «мой продюсер не ломал мне ничего».

– А твоя студия находится рядом с домом? – спросила она, и тогда я решил рассказать ей и об истории знакомства с Ксавьером, и о студии.

Мы познакомились около семи лет назад, и наше общение всегда балансировало на границе дружбы и партнёрства. Поддерживать приятельские отношения нас обязывало одно общее увлечение, ставшее работой для обоих, – музыка.

Это было начало нулевых. Дела моей группы шли в гору. К тому моменту на нашем счету уже было четыре полноценных студийных альбома и грядущее турне. У Ксавьера же всё обстояло с точностью до наоборот. Он занимался поставками музыкального оборудования и мелкой продюсерской деятельностью. В тот год конкуренция на рынке, бившая все мыслимые рекорды, вынудила его взяться вдобавок и за организацию концертов. Так мы и познакомились. Он был звукорежиссёром на одном летнем фестивале, мы – хедлайнерами. И уже после выступления, сидя в чилауте перед холодильником, до отвала набитым пивом, в благодарность за отличную работу я предложил ему присоединиться к нам. Мы пожали руки, представившись. Его имя резануло по ушам и надолго впечаталось в память – Ксавьер Майер. Русый голубоглазый немец, получивший своё необычное «испанское» имя из-за любви его матери к латинской культуре.

Слово за словом, и Ксавьер рассказал о своём терпящем убытки магазине и, вероятно, приближающемся закрытии. Огромная партия оборудования могла уйти с молотка за гроши. Сидеть сложа руки в ожидании банкротства было не лучшим вариантом. И единственное разумное решение казалось очевидным – в разы снизить стоимость и распродать весь товар в ближайший месяц, погасив ренту и не уйдя в колоссальный минус.

Его визитка провалялась в бардачке моей машины несколько дней. Но ни я, ни группа не нуждались в приобретении дополнительного оборудования. Мы были эндорсерами двух других музыкальных фирм – всё, вплоть до чистящих средств для инструментов, нам предоставлялось с весьма солидной скидкой. Но Вселенная выстроила обстоятельства таким образом, что, когда я в очередной раз столкнулся с Ксавьером, встреча оказалась судьбоносной для нас обоих.

Музыкальный магазин, владельцем которого являлся Майер, располагался в крупнейшем торговом центре нашего города. А вот с этажом он прогадал – четвёртый – в самой гуще точек для геймеров, детских развлекательных комнат и всевозможных ресторанов фастфуда. Позже он и сам признал свой промах.

Сторонником полностью здорового питания я стал не так давно, потому в тот день, вернее было бы сказать «то утро», заказав двойную порцию картофеля фри и ещё более внушительных размеров чашку кофе, я наслаждался понедельником – своим выходным. Полистывая свежий выпуск молодёжного журнала, я рассматривал яркие фотографии, читал статьи о восходящих талантах шоу-бизнеса и рецензии на последние альбомы различных исполнителей. Мою идиллию нарушил негромкий стук барабанов, что доносился из-за спины – кто-то явно пытался отстроить натяжение пластика рабочего барабана. В нескольких метрах от меня, за стеклянной витриной, парнишка отбивал незатейливый ритм, покачивая в такт мелодии пушистым ирокезом. Неспешно расправившись с завтраком, я зашёл внутрь магазинчика.

– Доброе утро! Что-нибудь подсказать? – вежливо поинтересовался парнишка.

– Да нет, – усмехнулся я. – Услышал, как ты играл, решил заглянуть посмотреть, что за установка. Я сам музыкант. Можно? – потянулся я за лежащими на комбике палочками.

– Да, пожалуйста. Только акустика здесь дерьмовая.

– И такое бывало, – рассмеялся я и, усевшись на круглый стул, лёгкими ударами пробежался по всем барабанам.

– На неё сейчас скидка, – сказал парень. – Тридцать пять процентов. Плюс палочки в подарок. Магазин скоро закрывается, поэтому у нас ликвидация товара.

А я принялся осматривать логотипы висевших на стене гитар.

– Ксавьер Майер имеет какое-либо отношение к этому магазину?

– Да, конечно. Герр Майер его владелец. Он будет к обеду. – Вытащив маленькую картонную коробку из подсобки, парень принялся доставать из неё разноцветные медиаторы, раскладывая их под длинным стеклом стойки у кассы. – Вы его знаете? – вновь обратился он ко мне, на что я утвердительно кивнул.

– Я могу подождать его здесь, осмотреть всё?

Парень лишь показал большой палец, не отрываясь от работы и шёпотом пересчитывая оставшиеся пакетики.

В половину двенадцатого Ксавьер уже был на месте. Он явно не ожидал меня здесь встретить, хотя, как мне тогда показалось, был приятно удивлён. На мой вопрос, располагает ли он временем, он, озадаченно посмотрев, ответил:

– Да, вполне.

Наше общее дело родилось на оранжевых пластмассовых стульях четвёртого этажа фудкорта под шум, гул, возню и голоса людей, пришедших на обед. Я заказал две чашки кофе и изложил суть предложения. Ксавьер молчал, медленными глотками цедил напиток и внимательно слушал, не выражая никаких эмоций. А я терялся в догадках – заинтересовало ли его это вообще.

– Слушай, Штэф… – наконец вымолвил он, почёсывая затылок.

Но я перебил его, не дав закончить мысль. Что-то в этой интонации было настораживающим, поэтому я посчитал нужным добавить, что это не предложение помощи.

– Взаимовыгодное сотрудничество, – конкретизировал я.

Ксавьер был немногословен – пожал плечами и протянул мне ладонь. Теперь дело стояло за бумажной юридической волокитой.

Идею эту я вынашивал довольно приличное время, и сложно сказать, как скоро бы она оказалась реализованной, сложись всё иначе. Слава – вещь хрупкая. Я не знал, как долго группа будет находиться на пике, как долго мы сами будем «группой». Лишь в одном не сомневался – музыка никогда не покинет моей жизни.

Я давно подумывал продать квартиру и приобрести дом. А за главным парком города как раз разрастался живописный район с кирпичными трёхэтажками. Выбранный мною дом был разделён на две равные половины – мне досталась левая. К каждой из них поднималась каменная лесенка с металлическими поручнями, декорированными коваными листьями. Вход внутрь вёл сразу на второй этаж – основное помещение для жилья. Первый этаж являлся полуподвальным, но для жилых комнат вполне сгодился бы, третий – просторный чердак, где я складировал разное – нужное и ненужное – барахло.

С соседями мне повезло. За стеной жила супружеская пара художников, а с творческими людьми мне всегда было легко находить общий язык. Когда я рассказал им о том, что, в отличие от них, собираюсь превратить свой «подвал» не в гараж, а в студию звукозаписи и репбазу, они восприняли это с долей понимания. Нормированные часы работы студии – не слишком рано и не слишком поздно – было единственным их условием. Я согласился – в ночной тиши стук барабана или рёв электрогитары полностью не поглотит ни один изолирующий материал.

Вход в студию стоил мне проломанной стены у главной лестницы. Ему, конечно, придали должный вид, вставив толстую металлическую дверь, но вот истоптанный за время ремонтных работ газон пришлось по весне перестилать и выкладывать на нём дорожку из камня.

А потом я выкупил у Ксавьера всё необходимое оборудование за полцены. Он же, как и планировал, закрылся к концу месяца, найдя на одной из центральных улиц города помещение под новый магазин. На витрине мы повесили баннер с моей довольной физиономией и адресом студии. И имя группы сделало своё дело.

Звонки от различных музыкантов стали поступать уже в конце первой недели. Сперва это были обычные подростки, ищущие сносное место для репетиций, позже – малоизвестные местные группы, желающие записать первую студийку или хотя бы сингл. Необходимости выбора – кому отдать время – не было. Двух репетиционных комнат и одной большой для записи вполне хватало на всех. Тони – девятнадцатилетнего соседского парнишку – я нанял в качестве администратора, а сведением треков занимался сам.

Через семь месяцев стал поступать первый доход. Через год к релизу готовился пятый студийный альбом группы, запись которого должна была пройти под руководством Ксавьера. Он получил должность звукорежиссёра на лейбле крупнее нашего, оттого и утянул нас за собой на Supersonic Records. Я был счастлив за приятеля, его дела наладились. Впрочем, как и наши. Новый альбом принёс группе ошеломительный успех, прогремев и за границами Германии. А ещё через два года, весной 2005, студия Supersonic Records – дочерняя компания Great Unlimited Noises Records – прекратила своё существование, так как владелец GUN подписал контракт с Sony Music. Нам это было только на руку. Теперь и Ксавьер, и мы автоматически перешли на GUN Records, где в марте прошлого года и записали шестой альбом, за которым последовало Европейское турне. Жизнью студии во время моего отсутствия занимался человек Ксавьера и Тони, ответственно подошедший к работе.

Отыграв последние шоу на всех крупных летних рок-фестивалях, я был убеждён, что с наступлением осени проведу заслуженный отпуск в домашнем заточении – в старых спортивных трениках и растянутой футболке, валяясь на диване за просмотром первых туров очередного футбольного сезона. Вместо этого сентябрь ворвался свежим дыханием, принесшим множество новых идей. Сутки напролёт я проводил в студии, помогая молодым группам со сведением, попутно сочиняя собственную музыку и тексты. Мой привычный распорядок дня изменили джазисты, частенько репетировавшие у меня и пригласившие выступить с ними в качестве сессионного барабанщика. Всё их творчество – знаменитые хиты прошлых лет, которые они исполняли в кафе и ресторанах живой музыки. Так меня и занесло в «Калейдоскоп».

– Там мы с тобой и познакомились, – улыбнувшись, взглянул я на Дэниэль.

– Ну, наконец-то! – улыбнулся Ксавьер и осуждающе покачал головой, заметив меня, держащего Дэниэль под руку и вальяжно прихрамывающего рядом.

– Прости, в нормальном состоянии это вышло бы быстрее, – высвободив руку, начал я шарить по карманам в поисках ключей, которые почему-то всё не находились.

– Штэф, ну! – Ксавьер в нетерпении хлопнул в ладоши, отчего рассевшиеся на ступеньках ребята, оторвавшись от беседы, вытянули шеи.

– Штэфан, я, наверное, пойду… – прошептала Дэни.

– Нет, постой, это дело пары минут. Дэни, это Ксавьер. Сави, это Дэниэль. Сейчас, я только отдам ему кое-какие бумаги, – впопыхах представил я обоих.

Придерживая встрепенувшийся от ветра галстук, Ксавьер приветливо протянул ей руку, не сводя с меня испепеляющего взгляда.

– Подождёшь меня здесь? – вновь обратился я к Дэни.

Оказавшись в гуще непонятных событий, она растерялась вконец, а эта просьба вызвала в ней ещё большее замешательство. Она ничего не ответила, тем не менее осталась стоять на месте, а я похромал в сторону металлической двери, ведущей в подвал дома.

– Тони поведал о причинах твоей травмы, – сказал Ксавьер, когда мы спустились в студию. – Ну, ты сам виноват.

– Да, знаю. Но тем не менее спасибо за поддержку, – усмехнулся я. – Уверен, эти слова дались тебе нелегко.

– Штэфан-Штэфан, – прицокнул он, – она школу-то хоть окончила?

– И школу, и университет, – достал я из ящика папку с документами. – С каких пор ты печёшься о моей личной жизни? – удостоверившись, что всё на месте, протянул ему несколько файлов.

– Это лишь предостережение. Последнее время на малолеток пошла повальная мода, нашим адвокатам с завидной частотой подкидывают дела непутёвых музыкантов.

– Майер, я – путёвый музыкант, – усмехнулся я. – А ты сегодня чрезмерно попечительный, – похлопал я его по спине, подгоняя к выходу.

– Присмотришь за ними завтра? – спросил Ксавьер, не утруждая себя пояснениями. И, не дожидаясь моего ответа, направил ключ в сторону машины – та поприветствовала хозяина характерным звуком. – Au revoir! – махнув ладонью, с ужасным акцентом попрощался он с Дэниэль, всё так же стоящей в замешательстве у порога. И ещё через мгновение спешно захлопнул за собой водительскую дверь.

– Красивая улица! Последний раз, когда я гуляла по другую сторону парка, тут было безлюдно и весьма уныло. А сейчас!.. – Она вновь окинула восторженным взглядом аккуратно выстриженные лужайки, расстелившиеся зелёными коврами перед домами.

– Сколько же лет назад это было? Пятнадцать? Двадцать?

– Что-то типа того… мои первые летние каникулы. – И опять эта опьяняющая улыбка, следом за которой на щеках появились кокетливые ямочки.

– Может, ты сегодня пропустишь пробежку? – краем глаза покосился я на неё. – Ребята здесь всего на пару часов, послушаем их, а потом я закрою студию и подброшу тебя домой?

Три песни спустя нас в буквальном смысле слова выкурили из репетиционной комнаты. Я извинился за плохую вытяжку и предложил засесть с горячим чаем на свежем воздухе. Но пока пытался найти хотя бы одну чистую кружку, обнаружил интересные факты из жизни Тони. Во-первых, его одержимость кофе приняла форму лёгкой наркомании. Во-вторых, именно он и являлся виновником исчезновения всей посуды в студии.

– Это твоя идея? – воодушевлённо спросила Дэниэль, и я высунул голову из-под длинной столешницы администраторской стойки.

Причиной восторга была ведущая из студии наружу светлая деревянная лестница, выглядящая как огромная акустическая гитара, которую просто-напросто поставили у стены: корпус упирался в пол, голова грифа – в дверь выхода. Тонкие металлические белые ригели и поручень, ограждающие лестницу, представляли собой нотный стан, на котором висели чёрные ноты «Лунной сонаты» из части Адажио. Возможно, не самый удачный выбор композиции для заведения, где основной контингент отдал бы безусловное предпочтение Хендриксу, нежели Бетховену, но таков был тайный замысел автора, коим я не являлся. А лестница и впрямь стала главной «достопримечательностью» студии.

Время было около семи часов, и солнце уже спряталось за горизонтом, но тлеющие угольки последних уходящих лучей упрямо не пускали мрачные тени на нежную палитру осеннего неба.

Стянув покрывало с одного из диванов студии, мы расположились на широкой скамье под старым клёном, росшим перед домом и уцелевшим после строительства этого микрорайона. Дэниэль по-прежнему с чрезмерной осмотрительностью отвечала на некоторые вопросы о своём прошлом, оборачивая всё шуткой или вовсе же переводя стрелки на меня. Поэтому в основном говорил я, говорил о чём-то отвлечённом: о музыке, о процессе её создания, об источниках вдохновения.

– Ты должен быть безгранично счастливым человеком, чтобы во всём находить отголоски поэзии, – с какой-то долей грусти произнесла Дэниэль, когда сорванные порывом ветра золотые листья дождём обрушились на наши головы, и я назвал это поэтичным. – Это так ты сочиняешь музыку? – поднесла она кружку к губам и сдула поднимающийся над горячим напитком пар, который через мгновение вновь продолжил вздыматься клубами. Но я даже не сразу сообразил, что это вообще был вопрос, – зачарованно рассматривал её лицо.

– Вслушиваясь в шорохи листьев? – тогда уточнил я, усмехнувшись над собственными словами, показавшимися мне весьма лиричными. – Моя музыка – это микс, сочетающий в себе гораздо большее количество разных звуков. Вот когда вечер окончательно отступит, уступив место ночи, тогда ты поймёшь…

– …что и в звуках электричества есть красота? – закончила она объяснение, и я безмолвно согласился.

Мы просидели так до самых потёмок, пока не зажглись фонари. Парни закончили репетицию и, попрощавшись, разъехались.

– Сейчас я и тебя подкину, – замкнув стальную дверь, уже было собрался я подняться домой за ключами от машины. Но Дэни наотрез отвергла моё предложение, мотивировав это желанием «пробежаться».

– Тем более твоей ноге ни к чему лишнее напряжение, – прозвучал в подкрепление её отказа ещё один довод, впрочем, не имевший для меня особой весомости, но я решил не спорить и не навязываться.

– Завтра у ребят важное выступление, я подумал, может, ты захочешь прийти и поддержать их, – опираясь на трость, остановился я перед Дэни, перевязывающей шнурки.

– Уверена, они справятся и без моей поддержки.

– Всё же я был бы рад, если бы ты составила мне компанию.

– Это сегодня у меня был выходной, завтра нужно быть на работе, – выпрямилась она.

– В субботу? – поправил я капюшон её куртки.

– В субботу, – эхом отозвалась она.

«Что-нибудь придумаем», – стало последним, что Штэфан сказал ей напоследок. И где-то за этими словами скрывающееся «мы» уже было окружено незримыми демонами её глубинных страхов – страхов, через секунду водрузивших флагштоки со знаками «Biohazard». Ей оставалось лишь сделать шаг навстречу манящему «мы» – и всё пропиталось бы смертоносным ядом, коим была она сама.

День на работе не задался с самого начала. Бурлящий, нескончаемый поток мыслей терзал её измученный разум всю ночь. А тех нескольких часов, что удалось вырвать у наступившего утра до того, как прозвенел будильник, организму катастрофически не хватало, о чём он всячески подавал предупредительные сигналы, проявляющиеся в замедленных движениях, выпадающих из рук предметах и постоянно наливающихся тяжестью веках.

– Дэни? Дэниэль? Тебе плохо?! – Голос, полный паники, ворвался в сморивший её сон.

Её коллега Катя, стоя на коленях перед сидящей в весьма неоднозначной позе Дэниэль, – на полу, меж книжных стеллажей, с растрёпанной копной волос, – трясла подругу за плечи, пытаясь привести в сознание.

– Tout va bien, tout va bien, – пробормотала Дэниэль и открыла глаза. Но, увидев всё ещё охваченную тревогой Катю, тотчас поспешила успокоить, повторив «Всё в порядке» уже на немецком. – Я протирала пыль и… просто заснула. Прости, что напугала, – наспех смахнула она волосы, паутиной обвившие лицо.

– Тебя там спрашивает какой-то мужчина. Что сказать? – Катя протянула Дэниэль руку, помогая подняться.

– Яков? Да-да, мне нужно передать его отцу книгу.

Одёрнув подол платья, больше походившего на школьную униформу, Дэниэль уже было направилась к визитёру.

– Тебе явно нужно выспаться, – хихикнула Катя вдогонку. – Дэни, я же знаю профессора Крауса. К слову, и он заходил. Но тебя ищет не он.

– Нет-нет-нет. – Дэниэль замотала головой, боясь услышать знакомое описание.

– Высокий такой, – продолжила Катя и, вытянув руку вверх, указала на рост человека, – джинсы, чёрная куртка, тёмные волосы, пирсинг… – закравшееся смутное предчувствие сделало её речь сбивчивой. – Вызвать охрану? – переняла она смятение Дэниэль.

– Нет. Это… это просто знакомый. Не нужно никакой охраны. Передай ему… – едва возникнув, оборвалась мысль, – передай, что… – чуть более решительно прозвучал голос и через миг вновь затих.

– Что ты почувствовала себя дурно и ушла домой? – не подвела Катю женская интуиция: Дэниэль явно хотела избежать встречи с нежданным гостем.

«И вот он заявится с пакетом апельсинов или ещё там чего, что принято приносить в подобных случаях… и что тогда? Нет, уж лучше сейчас. Уж лучше здесь».

– Скажи, что я скоро подойду.

Щёлкнувший замок двери служебного туалета – и вот теперь дежавю посетило её саму. Едва уловимое ухом тиканье наручных часов сейчас, отражаясь от кафельных стен, гудело невероятно протяжно, словно церковный колокол, созывающий на вечернюю литургию. И пока душа покорно молилась, черти вероломно завладели сознанием: играли с ним, как с пластилином, множили страхи и сомнения, лепили из них ещё более уродливые картины. И время не поспевало за путанными мыслями, а в них и не было ничего путного. Время надменно смеялось – его призвали в судьи!

Столько раз я проезжал мимо библиотеки, но после её реконструкции так ни разу и не побывал внутри. Интерьер изменился до неузнаваемости, стал совсем не таким, каким был в мои студенческие годы. На смену старым стеллажам, массивным дубовым столам и громоздким стульям пришла новая, современная мебель. Стены перекрасили в светло-серый цвет, зал разделили стеклянными перегородками, а на потолке установили люминесцентные лампы. Лишь большие панорамные окна с видом на кампус, да ощущение собственной принадлежности к чему-то сокровенному остались неизменными.

Ожидая Дэниэль, я сидел на широком матерчатом диване неподалёку от стойки информации и наблюдал за тем, как какой-то смуглый парнишка – вероятно, иностранный студент – пытался добиться от единственной присутствующей здесь девушки из службы персонала разрешения пройти в зал манускриптов. Путая немецкие и испанские слова, он всё отчаянно повторял: «Еs ist muy importante», отчего меня переполнило невольное любопытство – что это за древние тексты, вызвавшие в нём такое рвение заполучить их.

– Простите, ничем не могу помочь, – эдак десятый раз подряд повторила девушка, и её голос восхитил меня непоколебимым спокойствием. – На стенде при входе чёрным по белому указаны часы работы читальных залов и информационных центров.

– Да-да, библиотек открыт до десяти вечера. Мне нужно книгу. Только посмотреть, не брать, – не унимался он.

– Получить консультацию по интересующим вас вопросам можно с понедельника по пятницу с девяти до шести, и в субботу с десяти до трёх. Что же касается зала манускриптов, доступ туда – только по предварительной записи. Извините, больше ничем не могу помочь – мой рабочий день давно закончен, – на одном дыхании протараторила она, очевидно, давно заученные слова.

Однако парень и не думал отступать – точно противно жужжащая муха, донимал невозмутимую сотрудницу, пока та расставляла по полкам книги. Моя же нервная система требовала, чтобы я вмешался и попросил его удалиться, но от разгорячённого замечания меня остановила появившаяся из-за спины Дэниэль. Мне даже подумалось, что она находилась там вот уже какое-то время, наблюдая за разыгравшейся сценой.

– Хе-ей, – поприветствовал я её, улыбнувшись.

Её волосы, которые всегда находились в некоем подобии порядка, были распущены, взъерошены и волнами скатывались с плеч. А белый воротничок, точно мотылёк, цепко обвивший крыльями её тонкую шею, одним своим видом вызывал странные ощущения на моей коже. Я чувствовал его удушающую хватку на собственном горле, отчего хотелось сорвать его и с Дэниэль. Поистине, слуги Бога, как никто другой, знают толк в изощрённых пытках над разумом человека, раз облачили своих монахинь в похожие одеяния. Не удивлюсь, если сам Сатана был их портным.

Но передо мной сейчас стоял ребёнок, зарёванный лохматый ребёнок. По крайней мере, так мне показалось – глаза Дэни были чрезмерно опухшими и красными и без намёка на косметику. И этот потерянный ребёнок смотрел на меня из её глаз, безмолвно осуждая за не самые благочестивые помыслы.

«Сколько древних мифов начинается со спасения брошенного ребёнка! И все они заканчиваются трагедией!» – молнией пронеслись в сознании обрывки фраз из романа Кундеры. Но метафоры меня никогда не пугали; что же до трагедий – я всегда пребывал в извечной готовности окунуться в глубочайшую из них.

– У тебя всё в порядке? – осторожно поинтересовался я.

По всей видимости, планы на сегодняшний вечер напрямую зависели от ответа на этот вопрос.

– Это… – Дэниэль смущённо отвела взгляд в сторону. – Я плохо спала ночью, точнее, практически не спала. Знаю, что выгляжу помятой…

Но, к моему удивлению, она не отказалась поехать на выступление группы, хоть я и предложил всё отменить.

И пока мы пили кофе из автомата библиотеки, я вскользь поинтересовался, почему часы её работы не совпадают с указанными на информационном стенде.

– Тебе нужно было стать детективом – всегда подмечаешь подобные мелочи! – озарила её лицо очаровательная улыбка, вновь сделав живым. – Так только сегодня, всё из-за возможной проверки.

– Весело тут у вас, – кивнул я на воюющего с кофе-автоматом любителя старинных манускриптов.

Тёплая осенняя погода, уютное кафе, прекрасная музыка и неспешно текущее время – я даже и предположить не мог, что спустя каких-то полчаса наш вечер на этом завершится. Несмотря на стук барабанов и бренчание акустических гитар, Дэниэль уже не могла скрыть усталости, и то и дело сонно склонялась над столиком. С моей же стороны вынуждать её здесь оставаться было бы одной из форм тирании.

Так я вновь оказался в её крошечной кухне. Дэни вышла в соседнюю комнату, чтобы принести мне чашку для чая, а затем я обнаружил её спящей в кресле у серванта… с чашкой в руках.

Столько всего странного было в этой квартире, что вызывало нездоровый интерес: начиная с посуды, хранящейся не там, где ей следовало быть, – в шкафчике над раковиной я заметил лишь кружку Дэниэль и скудный набор тарелок, – заканчивая единственным стулом и прочей обшарпанной мебелью. Шкафы, полки, тумбы хранили в себе не меньшую тьму загадок: будто всё самое старое барахло было скуплено на блошином рынке и расставлено в хаотичном порядке вдоль пожелтевших стен. Безупречная, едва ли не идеальная чистота – вот та деталь, которая не вписывалась в эту атмосферу увядания. Взять хотя бы столовую скатерть, что я заприметил в первый день, но не придал особого значения, – она всё так же светилась образцовой белизной.

Не успевал глаз зацепиться за один предмет, как где-то по соседству маячила более занятная вещица, тут же перетягивающая внимание на себя. Так я добрался до кипы книг и журналов на подоконнике; знакомая тетрадь со странным зоопарком была в их числе и ещё блокнот с чудным названием «Глупые записки глупого человека». По всей видимости, столь ироничная фраза, написанная от руки, принадлежала Дэни. Веером пролистав страницы, я понял, что держу в руках её дневник. Практически все записи были сделаны на французском языке. Данный факт, несомненно, пришёлся по душе моей совести. Однако и немецкие слова нашли своё место на бумаге. «Это неправильно», – укоризненно прозвучал в голове собственный голос, когда взгляд заскользил по строчкам. Но я надеялся найти хоть что-нибудь, что смогло послужить зацепкой и рассказать о хозяйке столь противоречивого жилища, и, возможно, это «что-нибудь» дало бы почву для «нужных» вопросов или правильных действий по отношению к Дэни.

– Это совершенно неправильно, – уже шепча себе под нос, я наивно полагал, что мысли, материализовавшиеся в звуки, могли бы остановить меня от импульсивных действий.

«Имею ли я вообще право называть себя Человеком…» – так начиналось первое предложение первой страницы, а запись была датирована две тысячи первым годом – почти семь лет назад. Сперва я подумал, что речь сейчас пойдёт о каких-нибудь подростковых комплексах, но в очередной раз ошибся. Дэниэль писала о своей роли в обществе, рассуждала о своём предназначении и довольно часто употребляла слово «inutile». Хоть его значения я не знал, но, отталкиваясь от контекста, легко смог догадаться о негативном оттенке, скрывающимся за буквами: «Какой толк в том, что ты женщина, если не можешь выполнить своего главного предназначения? Inutile! Écale!»

Главное предназначение женщины – стать матерью. Об этом ли писала Дэниэль? Захлопнув дневник, я вернул его на прежнее место. Я ожидал увидеть определённо что-то иное, что-то истинно женское и нелогичное, а не подобные откровения. «Чёрт меня дёрнул его вообще читать!» – отвернулся я к окну и стал наблюдать за непрерывно сигналящим автомобилем, явно кого-то ожидающим. Пожалуй, и мне пора.

Но опять какая-то сила вынудила меня задержаться. И я не уверен в том, что это банальное любопытство, – моё стремление было вполне осознанным. И пока я об этом думал, сидя в кресле, в котором только недавно спала Дэни, в то время как её саму я переложил на кровать, ответ нашёл выход из моего бессознательного. Туман из лишних вопросов рассеялся, выпустив и ответ, и утянутый им нужный вопрос. Они оба обрели отчётливые очертания. Я словно взглянул на ситуацию глазами случайного зрителя. В эту минуту я был похож на маньяка или психопата, наблюдающего за тем, как его жертва еле слышно посапывала в нескольких метрах, – именно эта картина и послужила толчком, родившим такой очевидный, но парадоксальный вопрос: что руководило ею, когда она подпускала меня так близко? Изначально обозначив допустимые границы, при этом она оставила двери всех входов открытыми? Безразличие. Безразличие – светилось в её глазах в тот вечер, когда я повстречал её. Тогда, говоря о своём бесстрашии пред тёмными закоулками, именно оно было её голосом. Безразличие, а не принятое мной по ошибке удивление, открыло мне дверь, когда я впервые здесь оказался. Безразличие, а не шаблонная вежливость, предложило мне сейчас подняться на чай. Но почему? Вот он – краеугольный камень всех вопросов.

Черкая на скорую руку записку, я застрял на последних словах, задумавшись над тем, стоит ли добавить наигранно-заботливое «позвони». Что-то подсказывало, что не сделай я этого, вышло бы именно наоборот.

«Не рискнул тебя будить и отнёс на кровать. Отдыхай. Stäf», – написал я своё имя в точности так, как она его произносила, – растягивая гласную.

– Штэфан, твой телефон! – с этими словами из-за двери спальни показалась заспанная физиономия Яна Шефера.

Вчера я всё же вернулся в кафе к парням, откуда позже мы направились ко мне – праздновать подписание контракта. Вчера я рассуждал о подростковых проблемах Дэниэль и тем же самым «вчера» устроил себе подростковую вечеринку. Миновал тот возраст, когда излишек алкоголя становился причиной лёгкого похмелья или поганого настроения. Теперь ко всему прочему добавилась куда более сильная головная боль, самопрезрение и самоотвращение.

– Штэф, телефон! – повторил Ян, и трезвонящая трубка приземлилась рядом с подушкой.

– Да, – мрачно прохрипел собственный голос, отчего я невольно поперхнулся.

– Доброе утро! Прости, если разбудила. Хотела сказать спасибо и извиниться, что так вышло.

Да, это была Дэниэль. Несмотря на то что я допускал возможность её звонка, он и в самом деле меня удивил.

– Был уверен, ты давно удалила мой номер за ненадобностью, – обрушилась на неё моя неприкрытая прямота. И в трубке повисла тишина. – Рад, что это не так, – как можно мягче продолжил я. – Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, спасибо. Прости, что тебе пришлось таскать меня с больной ступнёй. Как она?

Порой мне кажется, её благосклонность – это такой особый французский этикет.

– Тоже лучше, спасибо. Давно проснулась? – взглянул я на настенные часы – время приближалось к обеденному.

– Пару часов назад. Недавно вернулась с пробежки. На улице льёт как из ведра! – сказала она, но это я уже успел заметить по бесчисленному множеству ручейков, стекающих по запотевшим стёклам, и барабанящим каплям дождя. – Скоро ухожу к герру Краусу. А ты чем займёшься?

Не мешкая приехал бы к ней, если бы не эта очередная банальная учтивость. Поэтому в весьма резкой форме я коротко ответил:

– Работой.

Дождь, временами усиливаясь, а порой лишь морося, так и не прекращался. Ещё и самочувствие наипаршивейшее: то ли от выпитого накануне алкоголя, то ли от засевших занозой слов из дневника Дэниэль. «Что она имела в виду?» – не оставлял меня в покое всё тот же вопрос.

Поработать над новым материалом не получалось. Только я ударял по струнам гитары, как головная боль отзывалась протяжным звоном в ушах, а если нажимал на клавиши синтезатора – звуки и вовсе противно били по вискам. Так я бесцельно слонялся из комнаты в комнату: брался за книгу – не находил ничего увлекательного и закрывал, брался за написание новых текстов – слова не складывались в звучную рифму.

Нужно проветрить мозги. И я растянулся на кушетке в столовой, распахнув настежь окно. Ворвавшийся холодный ветер то и дело подбрасывал занавески под самый потолок, словно они были преградой, мешающей воздуху проникнуть внутрь. А вслед за вечерней свежестью, заполняющей комнату, ко мне незаметно вернулась трезвость мысли, и я решил позвонить Дэниэль, предварительно взвесив несколько раз все возможные за и против и убедившись в разумности своего намерения.

Её номер теперь я знал, а найти предлог не составило труда: женщины любят слышать извинения даже тогда, когда не было ссоры. Любят слышать их даже тогда, когда не произнесённые в верный момент слова звучат лишь спустя время, и ты признаёшь свою неправоту или выражаешь сожаление. И, не осознавая иллюзорности своей победы… мои мысли прервал кто-то, настойчиво тарабанящий в дверь к соседям.

– Простите, – обратился человек, заметив в окне мою голову, – вы не знаете, дома ли Эберты?

– Должно быть, уехали, раз машины нет.

Я попытался разглядеть лицо говорящего, но его скрывал громоздкий капюшон мешковатой куртки.

– Проклятье, – отчаянно выругался странный визитёр и, быстро сбежав по ступеням, направился прочь.

– Вам нужна помощь? – выкрикнул я. Человек остановился. – У меня где-то был их номер. Может, подниметесь пока на чашку кофе?

– Это вам нужна помощь, раз зовёте первого встречного в дом, – деловито махнул он рукой на прощанье.

«Что за люди пошли!» – поправив подушку, я вновь улёгся у окна. Его язвительная насмешка не на шутку меня взбесила. Он точно желчь впрыснул мне в вены своей издёвкой. Я старался не думать ни о нём, ни о его словах, просто лежал и наблюдал за игрой ветра и ткани над головой, отчего наступало приятное умиротворение, очень может быть, подобное тому, которое испытывает младенец, разглядывая крутящиеся фигурки, что вешают над колыбелями.

Раздуваемые занавески сейчас походили на два белых паруса, а из-за мелких капель дождя, хлеставших по лицу, казалось, что за окном шумел океан. Но стоило только задуматься о собственной роли на мнимой шхуне, как мимолётно вспыхнувшая молния озарила всё вокруг. Моя интерпретация скрытого значения слов «это вам нужна помощь, раз зовёте первого встречного в дом» пугала гораздо больше, чем возможный смысл, вложенный в них изначально. Здесь, на палубе, я был один. Не хватало экипажа судна. Потому ли я пригласил незнакомца на кофе? Составить мне компанию и скрасить одиночество? Я был одинок?

Из-за хмурых октябрьских облаков, затянувших небо, на улице быстро смеркалось. Вдобавок к депрессивным пейзажам за окном примкнул ещё один – сломанная пополам яблоня у дома через дорогу. Уцепившись ветвями за провода и мотаясь из стороны в сторону, она оставила весь район обесточенным. Правда, полагаю, ненадолго – вокруг неё уже суетились работники аварийной службы.

Я ходил от окна к окну, сжимая в руке трубку домашнего телефона. От былой уверенности позвонить Дэниэль не осталось и следа. И недавний повод стал казаться не столь разумным. «Так, ладно, по ходу разберёмся», – всё же нажал я на вызов. Пошли гудки, тягуче длинные, лишающие надежды, что кто-то вообще ответит. Но вот на другом конце линии наконец прозвучал голос, который из-за взволнованной интонации показался чужим.

– Дэни? – уточнил я.

– Да, – не сразу ответила она, отчего-то тяжело дыша.

– Я не вовремя?

– Пожалуй. О боже, нет-нет-нет! – В трубке раздался оглушительный грохот. – Всё. Теперь вовремя, – залилась она звонким смехом.

– Что там происходит? – теперь и я заразился её весельем.

– Старая полка не выдержала бремени знаний, – выдохнула она; и я точно знал – на её лице сейчас всё та же очаровательная улыбка.

– А у нас дерево ветром сломало, – с излишком радости преподнёс я невесёлую новость. И Дэниэль вновь закатилась звонким смехом. – Поэтому, как крот, сижу тут без света.

– В таком случае, я тебя поддержу и тоже не буду включать, иначе день закончится.

– А что за полку ты мастерила? Для той кипы книг на подоконнике? – предпринял я попытку повернуть разговор в интересующее меня русло.

– Штэфан Холмс, вы и это успели заприметить! – усмехнулась она, а меня одолело странное чувство – будто бы я впервые услышал своё полное имя из её уст. – Принесла книги из библиотеки, расставляла их. А та кипа – мои старые тетради. Собрала их, чтобы выбросить.

– Зачем?! – вырвалось из меня неподдельное сожаление. – Я вот неохотно расстаюсь со своими воспоминаниями.

– Ты же видел того жирафа и прочую чертовщину. Их и воспоминаниями сложно назвать-то, скорее, жуткие фантазии.

– Фантазии всё же лучше, чем туман в голове.

Прямо как у меня сейчас.

– Теперь ты ещё и цитировать Холмса будешь? – спросила она, и я услышал в её голосе улыбку.

– Надеялся, что это проскользнёт незамеченным. Ты была сегодня в библиотеке?

– Нет, только у герра Крауса… как обычно, – сделав паузу, тяжело вздохнула она. – Яков хочет, чтобы я посещала его лекции, вот и передал эту «пищу для мозгов».

– Напомни, кто такой Яков, – сообразив, насколько требовательно это могло прозвучать, я наигранно раскашлялся.

– Сын герра Крауса, – спокойно ответила Дэни.

– А что за лекции?

За спиной пискнул таймер микроволновки, оповестивший о возобновлении подачи электричества.

– Литература.

– И зачем они тебе? – включил я электрочайник и достал из шкафчика кружку.

– Всё лучше, чем бесцельно проводить дни.

– Почему бесцельно?

Увлёкшись процессом приготовления кофе, я не обратил внимания, что уже давно пересёк черту, за которую раньше Дэни меня не пускала.

– Потому что я не знаю цели. Где же ваша логика, Холмс?

После этого разговор совсем не клеился. Дэниэль вела себя так, словно я назойливый журналюга. А я раздражался из-за её непонятного отношения ко мне и уже сожалел о своём звонке.

Понедельник. Второй день город утопает в серой меланхолии и густом тумане. А через усеянное мелкими дождевыми каплями тонированное стекло автомобиля улица видится в десятки раз более унылой, чем есть на самом деле. Я не спал всю ночь, поэтому не рискнул сесть за руль в состоянии, когда напрочь отсутствует элементарная концентрация, – пришлось взять такси. Ворочаясь с бока на бок, я всё размышлял о разном и о назойливом «écale», которое позже нашёл в словаре – «скорлупа». Почему «скорлупа»? Я строил домыслы, терялся в догадках, но не мог найти убедительного ответа. И вот он, результат, – очередной загаженный день. Впрочем, понедельники никогда не славились своей гуманностью.

– Кажется, это надолго, – смотря на меня в зеркало заднего вида, резюмировал водитель.

Впереди нас до самого конца улицы выстроился неподвижный поток автомобилей и общественного транспорта – точно рой тарахтящих насекомых, ожидающих момента, когда можно рвануть на свободу. И каждый считал своим священным долгом хоть раз да подать оповестительный сигнал о том, что именно он сгорает от нетерпения. А пока светофоры игриво жонглировали цветами, нам ничего не оставалось, как стоять, послушно ждать и наблюдать за дворниками, смахивающими накрапывающий на ветровые стёкла дождь.

– Дэни?! – заметил я её, шагающую под прозрачным куполом зонта по тротуару.

– Вы что-то спросили? – обратился ко мне водитель.

– Пожалуй, я дальше пешком, – вытащив из бумажника купюру, протянул я ему деньги и выскочил из машины.

– Дэниэль! – окликнул я её.

– Доброе утро! – широко улыбнулась она, заметив меня.

– Это неправильно, – ответил я такой же улыбкой.

– Ты о чём?

– Нельзя показывать утру понедельника, что ты счастлив.

– Но я не счастлива! – пылко возразила она с невероятно серьёзным выражением лица, отчего меня в ту же секунду охватил приступ безудержного смеха.

И вот под недоумёнными взглядами прохожих мы оба уже захлёбывались заливистым хохотом. Дэниэль выронила зонтик, схватившись одной рукой за живот, а другой – за мою руку. Не спорю, выглядели мы действительно нелепо, точно два злых гения, задумавших что-то нехорошее. Финальным штрихом стало малиновое пальто Дэни, кинув взгляд на которое, я вдруг ляпнул: «Ну что, Пинки, ты готов захватить мир?»

Это вот так всё происходит? Фонтан эмоций бьёт ключом, и ты лишаешься рассудка, превращаясь в копию того, над кем обычно глумишься во время просмотра слащавой мелодрамы. Но, вероятно, крупицы разума ещё остались где-то в закромах, раз мне стало так стыдно.

– Прости, не знаю, что на меня нашло. Твоя мимика, это пальто…

– Шинель, – поправила она меня.

– Ты идёшь на работу? Но сейчас половина восьмого, – потянулся я за лежащим на тротуаре зонтом.

– Меня даже не удивляет, что ты знаешь, во сколько начинается моя смена, – сама того не осознавая, весьма кокетливо вскинула она бровь.

– На самом деле это вышло случайно. Слышал, как твоя коллега говорила об этом с посетителем. Я могу проводить тебя. Мне по пути, – откровенно солгал я, и Дэни скептически нахмурилась. – У меня есть немного времени, пока моё такси обездвижено потоком машин. – Поразительно, но она даже не обратила внимания на то, что пробка собралась в направлении, которое было-таки совсем «не по пути».

– Такси? Прости, забыла… как твоя нога?

– Дело не в ноге. К слову, с ней всё в порядке, – усмехнулся я. – Что-то коробка передач барахлит, – пустил я в ход очередную выдумку. – И всё же, почему ты так рано идёшь на работу?

– Сегодня лекция Якова, помнишь, я говорила?

Я утвердительно кивнул. Вспоминать вчерашний телефонный разговор не было никакого желания: скрыть от Дэни моё возрастающее раздражение не получилось, из-за чего мы попрощались не на самой позитивной ноте. Задумавшись, о чём бы таком поговорить, лишь бы не выпускать отголоски минорного эха прошлого дня, я и не заметил, как мы вывернули к широкой площади перед главным корпусом университета. Во времена моего студенчества стены здания были ржаво-красными – отвратный цвет. Новый же более тёмный благородный оттенок в сочетании с белой облицовкой окон превратил университет и вовсе в эдакого консервативного старожилу района, наотрез отказывающегося прогибаться под гнётом современных архитектурных веяний.

– Позволь мне пойти с тобой, – из-за нахлынувших воспоминаний вдруг захотел я увидеть, каким университет стал не только снаружи, но и внутри.

– Здесь всё другое! Оно и неудивительно, столько времени прошло… – вырвалось из меня такое искренне сожаление, как если бы я был ботаником, вернувшимся в любимый университет.

– Ты тут учился?! – ошеломлённо прозвучавший вопрос едва не оглушил меня.

– Учился-учился, да не доучился, – рассмеялся я, вспомнив последние годы, проведённые в этих стенах, и мои бесчисленные прогулы.

– Как давно это было? – С любопытством смотря на меня, Дэни чуть было не сбила с ног очередного сонно бредущего студента.

– Хм… – Вопрос действительно заставил меня задуматься. – С ума сойти, чуть больше десяти лет назад, – отсчитав годы, поразился я.

– И ты бросил учёбу из-за музыки?

– Да, когда был на четвёртом курсе, группа получила несколько приглашений выступить на крупных фестивалях. После чего…

– Доброе утро! – поприветствовал нас заразительно улыбающийся мужчина с кипой книг в руках. Видимо, это и был сын герра Крауса. – Вы вместе? Очень хорошо, проходите-проходите, – бесцеремонно затолкал он нас в аудиторию, а сам отвлёкся на обратившегося к нему человека – никак иначе, очередного важного профессора.

– Что не так с этими детьми? – прошептал я на ухо Дэниэль, поразившись тому, как много было студентов. На моём последнем выступлении в Берлине народу собралось и то вдвое меньше.

– Потом расскажу, – вполголоса ответила она, явно боясь нарушить царившую здесь тишину.

Не обронив больше ни слова, мы поднялись вверх по лестнице и заняли свободные места.

– Какие все серьёзные, – окинул я взглядом кислые физиономии студентов, сидевших за нами. – Сонные, но серьёзные. Забавно.

– Штэф! – ткнула Дэни локтем мне в бок. – Или будь таким же и не вынуждай меня краснеть, или не таким же и не вынуждай себя здесь оставаться.

– Хорошо-хорошо. Только хочу кое-что проверить – поприветствует ли он аудиторию какой-нибудь фразой из «Игр Разума» или чем-то подобным, обязательно произнеся слово «умы».

– Готова поспорить, что он даже не смотрел этот фильм, – недовольно фыркнула она, но лишь подлила масла в огонь – мне понравилась роль студента-бунтаря.

– Лучше не надо. Мы уже убедились, что заключать пари – это не твоё. Одно ведь ты уже проиграла, – усмехнулся я.

– Что за…

«…вздор», – мне верится, именно так хотела было возразить Дэни, но захлопнувшаяся за профессором дверь оповестила о начале занятия.

– Да не затмит туман этого утра ваших светлых умов, – не поднимая глаз, обратился тот к смиренно сидящим зрителям. А я не смог сдержать смех.

– Я лучше сама уйду, – прошептала Дэниэль и принялась засовывать тетради обратно в рюкзак.

– Прости меня, больше не повторится. Обещаю, – тогда жестом показал я, что замкнул рот на воображаемый замок.

– На прошлой неделе мы познакомились с вами с наиболее значимым трудом Данте Алигьери. Трудом, не только внесшим вклад в мировую литературу, но и философию. А сегодня мы побеседуем с вами о поэзии шестнадцатых-семнадцатых веков, – заняв место за кафедрой, продолжил профессор. – Весь мир – театр! – застыла в воздухе его грациозно вскинутая рука, ознаменовав тем самым, что он ожидает услышать окончание изречения от «светлых умов».

– А люди в нём – актёры! – дружно отозвалась аудитория.

– Всё верно. Так сказал великий английский драматург Уильям Шекспир. А теперь я хочу услышать иное продолжение.

«А мы забыли текст своих ролей», «а мы – в буфете», «а сценарист давно умер», – посыпались отовсюду альтернативные окончания цитаты.

– Спасибо! – прервал профессор нескончаемый поток ответов. – Мне кажется, я даже слышал голос Ницше, – рассмеялся он. – Может, кто-нибудь из вас уже догадался, о чём сегодня мы с вами будем говорить?

И вновь гул голосов заполнил аудиторию. И только когда кто-то выкрикнул вариант «об иронии», профессор одобрительно кивнул:

– Весь мир – ирония! А мы в нём – сарказм!

Самозабвенно слушая о Шекспире, я не на шутку увлёкся лекцией. Даже не ожидал, что задержусь на столько. Когда же профессор включил проектор и вывел на экран страницы «Гамлета», попросив студентов отыскать там иронию и объяснить имплицитное, скрытое, значение фраз – я обнаружил, что забыл очки дома.

– Там всё слишком очевидно, тебе было бы неинтересно, – с искренним сожалением прошептала Дэни.

– Очень увлекательная лекция, – озвучил я свои мысли. – Теперь понимаю, почему такой ажиотаж.

– Яков единственный преподаватель, который начинает свои занятия в восемь утра – на час раньше положенного. Он разрешает всем желающим посещать их, конечно, речь только о студентах университета. Мы здесь немножко незаконно, – объяснила она, улыбнувшись. – А что ты изучал? – спросила, пока все были заняты обсуждением «Гамлета».

– Психологию.

– Хотел помогать людям? – насмешила меня её наивность.

– Ты как-то обмолвилась, говоря о своей специальности, что это лишь звучит интересно. Вот и тут так же – на самом деле ты идёшь за помощью себе.

Дэни глубокомысленно кивнула и продолжила слушать лекцию. Профессор Краус, по всей вероятности, не только превосходно знал свой предмет, но и был блистательным оратором: рассуждая о сложных вещах и умело подбирая простые слова, он делал любое объяснение доступным для понимания.

– Что ж, время неумолимо летит вперёд, – подытоживая длинный монолог, окинул он взглядом ряды своих учеников, – на ваших практических занятиях по стилистической интерпретации текста вы ещё познакомитесь с иронией как формой юмора. А пока… запишите задание на дом.

– Здесь вы, безусловно, правы, – кивнул профессор. – «Бойня номер пять» – прекрасный пример использования иронии тогда, когда даже горькая правда не смогла бы столь эмоционально описать всего ужаса военного времени. Времени, лишившегося лица человечности, – тяжело выдохнул он на последних словах. И я вспомнил рассказ Дэниэль о горькой судьбе Якова – осиротевшего еврейского мальчишки, которого позже усыновили Ганс и Мари Краус. «Вот идиот», – укоризненно прозвучал внутренний голос. Было же очевидно, что война затронула жизнь профессора Крауса в не меньшей степени, что и жизнь Воннегута, а я взял и завёл разговор об этом.

– А что вы думаете об иронии в современной музыке? – попытался я исправить свою оплошность.

– Иронии в музыке? – удивился он. – Ваш вопрос поставил меня в тупик.

– В современной музыке, – подчеркнул я.

– Знаете, я никогда не рассматривал эти слова во взаимосвязи. В современной музыке, – повторил он, усмехнувшись. – Признаться честно, я, как и многие в моём возрасте, далёк от современной музыки. У меня двое детей. Сын учится в университете Гамбурга, а вот дочь, – прервал он рассказ, для того чтобы замкнуть дверь аудитории, – дочь ещё в школе, – и направился вдоль по коридору, а я последовал за ним. – Ей четырнадцать, и она без умолку трещит об этой новой группе… Боже, дай памяти… какой-то там «отель».

– Должно быть, Токио Отель, – рассмеялся я. Да… волна помешательства охватила всю Германию, да куда там – всю Европу.

– Обязательно ознакомлюсь с их творчеством на предмет иронии. Это будет весьма любопытно, – как-то слишком серьёзно подошёл он к делу.

– Вот ваша дочь удивится-то…

– Может, я и её смогу увлечь анализом текстов песен любимой группы, – глубокомысленно хмыкнул он. – Что ж, буду рад вновь вас видеть на следующей лекции в среду.

– Почту за честь.

Остановившись у двери с табличкой «Кафедра теории литературы», мы пожали на прощание друг другу руки. И только в эту секунду я заметил, что, вероятно, в какой-то момент нашей с профессором полемики о Гамлете Дэни тихомолком покинула нас. Несмотря на то что библиотека находилась в здании напротив, времени зайти и нормально попрощаться у меня уже не было – нужно ехать в магазин Майера и согласовывать поставку оборудования для студии.

– И здесь ещё, пожалуйста, проверь, – подсунул мне очередную кипу бумаг Райнер, выполняющий обязанности управляющего магазином в отсутствие Ксавьера. – Это список на поставку для студии. Если всё верно – подпиши, и я утверждаю заказ. И да, звонил Майер. – Его загадочная интонация заставила меня оторваться от изучения длинных таблиц с наименованиями товаров и бесконечных столбцов с цифрами. – Он будет завтра утром.

– Тебя это так воодушевило? – Усталость, накопившаяся за долгий рабочий день, дала о себе знать, отчего вопрос прозвучал ненамеренно грубо.

– Нет, – категорично возразил он. – Имя Рольф Шмидт-Хольтц тебе о чём-нибудь говорит?

Естественно. Два последних альбома группы были записаны на лейблерекорд-лейбл (звукозаписывающая компания)– это своего рода компания, которая занимается производством, распространением и продвижением продукции лейбла. Также в задачи этой организации входят подписание контрактов с артистами, решение вопросов рекламы, звукозаписи, ну и конечная продажа аудио- / видеозаписей., которым владели Sony Music. А с прошлого года Шмидт занимал должность генерального директора Sony – CEO, как принято нынче говорить. Главный офис Sony находился в Нью-Йорке, куда несколько дней назад и полетел Ксавьер, не сообщив о своих истинных намерениях ни слова. Два года он проработал на Supersonic Records, ещё два на GUN Records, его повышение было бы вполне логичным.

– SonySony Music Entertainment – вторая по величине в мире звукозаписывающая компания. Входит в т. н. «Большую тройку». Принадлежит Sony, контролируется Sony Corporation of America. Компания объединяет более 200 лейблов, имеет представительства в 44 странах открывают очередной лейбл?

– Не знаю, – пожал Райнер плечами. – Мы созванивались утром, он, как обычно, был немногословен. Сказал, если увижу тебя, передать, что у него «хорошие новости».

– Мастер интриги. Так, – похлопал я по папке, в которую уже успел сложить подписанные документы, – это тебе, а я пошёл.

– Пошёл, – роясь по карманам в поисках ключей от автомобиля, остановился я у двери магазина.

Правильно, что сегодня решил не садиться за руль. К вечеру моя рассеянность заметно усилилась, я даже счёт времени потерял. Полагал, ещё нет и шести, однако улица вовсю утопала во мраке сумерек. «Чертовщина какая-то», – взглянул я на наручные часы – 18:05. Наверное, всё дело в тумане. Не припомню, когда в последний раз он был таким густым – даже силуэтов зданий не видно – сплошная серая стена.

Откуда-то из-за угла донёсся мерный стук колёс о рельсы, и уже через мгновение сквозь облачную дымку на меня таращились два жёлтых глаза приближающегося трамвайчика. Сверху на электронном табло светилось: «№17: Вокзал – Университет – Парк». «Очевидно, этим днём правит ирония», – подумалось мне, и я подчинился воле самопровозглашённой императрицы.

Через три остановки и после сотни назойливых мыслей раздался металлический скрежет – мы остановились в нескольких метрах от ярко освещённого здания библиотеки.

В крайне вежливой манере, сопровождая свои слова изящными жестами, подобно дирижёру оркестра, Дэниэль, указывая на полки стеллажей, объясняла какой-то девушке, как той найти нужную книгу. А я стоял у окна и зачарованно наблюдал за утончённым языком её тела, ловя каждое движение. Но вот студентка исчезла, скрывшись за стеной стеллажей, и взгляд Дэниэль встретился с моим. Она улыбнулась и, подняв ладошку, стала перебирать кончиками пальцев в воздухе, точно играя на воображаемом фортепиано. Клянусь, я слышал музыку! Будто сам Берлиоз и Дебюсси вдруг встретились в небесах над Парижем лишь ради этого одного события – написать для неё ноты мелодии приветствия – mélodie d'accueil. Несомненно, немецкая строгая прямота лишена той лёгкой грации, присущей аристократичным французам.

– Rebonjour, – поздоровался я по всем правилам французского этикета, обязывающим добавлять приставку «re», если ты встречаешь человека второй раз за день.

– Как ты здесь оказался? – улыбнувшись, задала она наиболее очевидный вопрос и отчего-то вдруг смутилась собственных эмоций.

– В общем-то, всему виной профессор Краус с его иронией, – слукавил я и красочно описал свой путь до библиотеки.

– Получается, тебя вынудили лекция и самовнушение? – насмешливо хмыкнула она, явно дразня меня. Я ничего не ответил, но дал понять, что вижу всю подноготную её дерзости.

– Дэни! Еда! – прозвеневший за её спиной звучный девичий голос застал Дэниэль врасплох, заставив вздрогнуть. – Добрый вечер. Катя, – представилась мне девушка и перевела вопросительный взгляд на подругу. Но Дэниэль, отчего-то испуганно смотря на меня, снова спряталась в своём ледяном панцире. – Пойдём, – указала Катя на длинный ряд то ли парт, то ли столов, расположенных вдоль окна.

– Разве сюда можно проносить еду? – попытался я разрядить обстановку. И затем представился: – Штэфан.

Почуяв холодное дуновение, гонимое сгущающимися грозовыми тучами над нашими головами, Катя бодро подхватила подброшенную мной инициативу и принялась рассказывать о непреложном уставе, установленном в этих стенах.

– Ну, знаешь, к любому правилу ведь всегда есть поправка, – добавила она, хрустя каким-то овощным салатом.

– Где-то это я уже слышал, – улыбнувшись, взглянул я на Дэни. Но та, пряча от меня глаза, строила вид чрезвычайно увлечённой своим рагу. И тогда мы с Катей разговорились о лекциях профессора Крауса, а после и о нём самом.

Так для меня открылись интересные подробности о его неповторимом стиле – стиле, позволяющем удерживать любого слушателя в священном благоговении. В университете профессор славился тем, что читая одни и те же лекции из года в год, всегда добавлял элемент новизны в каждую из них. И студенты любили его за это.

– Если вы придёте на лекцию о Шекспире в следующем году, то точно услышите много чего такого, что не было произнесено сегодня, – сказала Катя. – Поэтому его лекции посещают студенты с разных курсов.

Разве не это является доказательством гения человека: приобретая опыт, подвергать сомнению любую истину, произнесённую или услышанную ранее?

Замигавшая над информационной стойкой индикаторная лампочка в виде вопросительного знака оповестила о новом посетителе, и Катя, извинившись, направилась к студенту.

– А что за книгу искал субботний студент? – вспомнился мне недавний случай.

– Из частной коллекции какого-то Голдастуса о Генрихе Третьем. Понятия не имею, кто это, – невнятно пробубнила Дэни, не отрываясь от своего ужина.

– Ты о Генрихе? – рассмешила меня её откровенная невежественность.

– О Голдастусе. А этот Генрих с этими важными цифрами после имени, – её маленький нос вмиг сморщился, – наверняка был одним из королей.

– Императоров, – поправил я её. – Священной Римской Империи.

– Штэф, – и опять гласная прозвучала дольше, чем ей следовало бы, – эти священные императоры со своими священными войнами занимательны только для мужских умов.

Но даже выйдя из библиотеки, мы продолжили горячо спорить о том, какие вещи занимают мужские и женские умы, о причинах, почему мы находим эти вещи занимательными. Слово за словом, и вот, сами того не заметив, мы оказались внутри всё того же трамвайчика №17, привёзшего меня сюда. В который раз убеждаюсь, что спор с женщиной на подобные темы похож на жалкие попытки потушить пожар стогами сена. Дэниэль неустанно и весьма эмоционально всё что-то доказывала, давно отступив от изначального тезиса, уверен, даже не осознав того. Женщины часто очаровываются самим процессом, потому что их разум – огонь, у мужчин огонь вспыхивает только в сердцах. Кажется, так сказал Ницше. Впрочем, я и не стремился затушить пылающий в ней костёр, обжигающий жар которого добавлял адреналина и в мою кровь, заставлял её закипать.

– Это была моя остановка! – вдруг вскрикнула она, когда мы поехали по Грюнштрассе вниз к парку.

– Выйдешь на следующей. Я провожу.

Но следующая остановка так же пронеслась размытыми силуэтами в окне. И следующая за следующей. Наши умы были слишком увлечены обсуждением лекции, чтобы заметить это. Так, обогнув парк, мы поехали по очередному кругу кольцевого маршрута №17. «С этим числом явно связано нечто большее, чем простая ирония», – усмехнулся я в мыслях.

– Но Яков, безусловно, прав. Люди всегда будут искать способ облачить горькую правду в сладкую скорлупу, – рассуждала Дэниэль.

– Écale, – вспыхнувшее в сознании слово вырвалось наружу.

Дэниэль свела брови и озадаченно посмотрела исподлобья.

– Ещё помню что-то, чему учили на уроках французского в школе, – отшутился я и опять вернулся к старой теме: – Это в природе людей – искать блестящие фантики для своих пороков.

– Фраза «это в природе людей» уже похожа на один из этих фантиков, – верно подметила Дэни. – Моя остановка, я…

– Да, конечно. Поговорим о самоиронии в другой раз, – улыбнулся я и поспешил подняться, чтобы пропустить её к выходу. – Завтра я буду неподалёку, могу заскочить.

И появившиеся на её щеках кокетливые ямочки стали для меня свидетельством одобрения.

Закончив все дела в магазине ещё к обеду, Райнер, я и продавец Маркус в ожидании приезда Ксавьера маялись от безделья. Посетителей не было вот уже как пару часов.

– А не сыграть ли нам, господа? – в свойственной англичанам галантной манере светского джентльмена обратился к нам Маркус, а затем протянул мне барабанные палочки.

Ксавьер заявился в самый кульминационный момент нашей перкуссионной импровизации и, пытаясь заглушить музыку, прокричал, что именно подобного приёма и ожидал. Он быстро проверил документы, и когда удостоверился, что за время его отсутствия никаких накладок с намеченной поставкой не возникло, мы наконец направились в ближайшее кафе, где можно было бы спокойно поговорить о его «хороших новостях».

– Ну, выкладывай уже, – не выдержал я, но Ксавьер молча продолжал изучать меню, пытаясь сохранить интригу и, очевидно, подогреть моё любопытство. – Ты будешь работать на Sony в Мюнхене?

– Тогда бы ты смог навещать свою матушку чаще двух раз в год, – усмехнулся он. – Почему сразу Мюнхен? В Берлине тоже офис есть. Но пока я остаюсь в Бохуме с GUN Records, теперь без возможности так часто мотаться из города в город. Это означает, что здесь мне понадобится человек, которому я всецело мог бы доверить управление магазином.

– Ты знаешь – у меня нет на это времени, – решив, будто это и есть «хорошая для меня новость», отказался я, попутно указав официантке на выбранное блюдо в меню.

– Знаю, поэтому и не предлагаю. Суть в другом, так или иначе студия и магазин находятся во взаимовыгодном сотрудничестве, поэтому твоё мнение, касаемо нового исполнительного директора, для меня важно.

– Если ты собираешься предложить должность Райнеру – я ничего не имею против.

– В таком случае, первый вопрос решён.

Второй вопрос, собственно, вопросом-то и не был. Ксавьер описал новые возможности, открывающиеся передо мной, как следствие его повышения.

– Нужно выпустить альбом к началу сентября, – категорично заявил он.

– Не уверен, что парней переполняет такое же вдохновение, что и меня. Мы же планировали взять перерыв на год… Если наметить релиз на август, запись должна начаться уже весной, скажем, в марте…

– Закрытие GUN может произойти в конце следующего года или начале девятого. Сейчас, – подчеркнул он интонацией значимость слова, – я могу гарантировать тебе должное промо, а что будет потом… Спасибо, – отвлекла его официантка, которая принесла десерт.

– Что будет потом? Sony предложили тебе повышение, сообщив о неминуемом закрытии одного из своих бесчисленных лейблов, не упомянув о страховке? Майер, что-то ты не договариваешь.

– Не «неминуемом», а пока ещё только возможном. Потом? Потом я буду работать на Sony в Берлине. Но ты сам прекрасно понимаешь, как устроен этот бизнес: даже бумага не является гарантом безупречного соблюдения прописанных условий, что уж говорить о неформальной встрече со Шмидтом и только устной договорённости. Будем надеяться на лучший исход, – откинулся он на спинку стула, сцепив на затылке руки в замок. – Какие планы на вечер? – и за этой хитрой ухмылкой не скрывалось ничего хорошего.

– Прости, но вынужден отказать в свидании. Тебя опередил другой парнишка, – вырвался из меня какой-то идиотский смешок, сдав с потрохами истинные намерения. – Хотя… часов в девять буду свободен, наверное…

– Штэф, – прищурив один глаз, Ксавьер осуждающе покачал головой, – ещё не наигрался? Ладно, дело твоё, я в магазин. Наберёшь, если твой парнишка окажется не таким сговорчивым, как я.

Поднявшись на нужный этаж библиотеки, я обнаружил, что сегодня не только в магазине, но и здесь было весьма малолюдно: редкие студенты шныряли из зала в зал, и только несколько человек, расположившись за читальным столом у окна, что-то тихо обсуждали.

Стойка информации пустовала. Странно, ведь всего лишь начало шестого. Я нажал на кнопку вызова персонала – над головой загорелась лампочка и через несколько секунд погасла. Спустя пару минут никто так и не подошёл. Я повторил действие. И вновь никого. Я обошёл зал несколько раз – пусто, решил подняться на этаж выше, в медиацентр, и поискать там, но, заметив знакомый силуэт, остановился на полпути. Дэниэль сидела на полу меж стеллажей в дальнем углу зала, который я не осмотрел и который сейчас было прекрасно видно с высоты лестницы.

Услышав звуки приближающихся шагов у себя за спиной, Дэни испуганно обернулась. И в следующую секунду был напуган уже я. Из её глаз по щекам стекали нескончаемые потоки слёз, смывая тушь с ресниц и оставляя за собой чёрные дорожки.

– Что случилось? – опустился я рядом.

Горестно всхлипнув, она разрыдалась в голос, захлёбываясь слезами. А я не нашёл лучшего утешения, чем объятия.

– Что это у тебя там? – забрал я из её рук какую-то книгу. «Так говорил Заратустра. Фридрих Ницше» – сияли строгие золотые буквы на тёмно-зелёной обложке. – Не нужно было тебе это вообще открывать, – попытался я её успокоить.

– Но это задание Якова к предстоящей лекции о Гёте, – вновь горько всхлипнула она.

Так мы и просидели до шести часов: на полу среди стен из книг. Я попытался отвлечь Дэниэль рассказом о своём дне, однако это не сработало. Пряча от меня заплаканное лицо, она отвернулась к возвышавшемуся во всю стену тёмному окну. Но из-за яркого света внутри и темноты снаружи сквозь него ничего не было видно. Окно превратилось в мутное зеркало, из которого на нас смотрели наши же блёклые отражения.

– Хочешь поговорить об этом? – спросил я, листая книгу, на каждой странице которой были выделены маркером, вероятно, наиболее значимые места.

– Хочу пойти домой. Прости, что тебе пришлось застать меня в таком виде, – поднявшись с пола, направилась она к служебной двери напротив. А я так и остался сидеть на месте с раскрытой книгой в руках и взглядом, прикованным к подчёркнутому предложению: «Моё счастье должно было бы оправдать само существование!»

Простучав колёсами, нас встретил старый приятель с номером 17 на лбу. Мы заняли места в конце салона, решив повременить с «домом» и поговорить о Ницше, «Заратустре», Гёте и профессоре Краусе.

– Кстати, он пригласил меня на следующую лекцию, – сказал я, покосившись на Дэниэль. Она только хмыкнула, а на её лицо не отразилось никаких эмоций. Было непонятно, что именно она выразила этим звуком, поэтому я всё же осмелился уточнить, добавив: – Но если ты против…

– Я не хочу, чтобы ты потом жалел о потраченном времени, – холодно прозвучали слова.

– Ты сейчас говоришь не о лекции, верно? – И она опустила глаза, согласившись. – Но мы все теряем время, главное – выбрать то, на что не жалко было бы его потратить. – Её отражение в окне трамвая улыбнулось. – Ты ведь тоже тратишь сейчас своё время на общение со мной… – осёкся я, чуть не сболтнув лишнего.

Хотя, верится мне, она давно осознала свой проигрыш, но отчего-то всё оттягивала день капитуляции.

– Фридрих Ницше, – переключив тему, тогда громко произнёс я его имя. – Что ж, поговорим о нём. Я постараюсь подобрать метафору посовременней, дабы у тебя сложилось более ясное представление о его философии. Для начала сравним наш мозг с мышцей, для того чтобы она постоянно пребывала в тонусе, её нужно прокачивать. Несомненно, чтение книг, и книг Ницше в частности, является одним из множества видов «прокачек». Получается, если мозг – мышца, то книга… – посмотрел я на неё, ожидая услышать ответ.

– Инструмент, – ответила она.

– Верно. Назовём его «гантелью». Но существуют множество гантелей различных весов. Одни весом в полкилограмма, другие весят десятки килограмм. Ницше – это спортзал для мозга, или, если будет угодно, часть спортзала с весами выше средних. Нельзя приступить к тренировке, взяв максимальный вес. Понимаешь, о чём я? Иначе всё закончится плачевно, как сегодня. Более того, подобные веса иной раз под силу поднять только мужскому уму. И я уже вижу зарождающееся возражение в твоих глазах. Но я вовсе не пытаюсь оскорбить женщину, напротив – делаю ей честь.

– Ницше до отвращения прямолинеен и категоричен… и прав, – посмотрела она сначала в окно, затем на меня – мы приближались к её остановке.

– Ты уже выходишь? Тебя утомила моя лекция? – усмехнулся я.

– Напротив! – пылко возразила она. – Неужели ты готов вести задушевные философские беседы с существом, по природе своей не предназначенным для этого?

– А вот мы и вернулись к теме самоиронии, – невольно усмехнулся я, заставив улыбнуться и её. – Просто я люблю, когда меня слушают.

И, закрыв двери, трамвайчик застучал колёсами, поехав вниз к парку.

– Ты неважно выглядишь, – поприветствовала меня Дэни, когда я наконец добрался до аудитории, на удивление раньше самого профессора.

Моих сил хватило лишь на то, чтобы безмолвно согласиться. Я пытался отдышаться после пробежки от площади до университета. Из-за непробиваемой пробки, собравшейся на главной улице, я был вынужден оставить машину на одной из парковок в центре. И именно из-за этой пробежки ступеньки амфитеатра стали сейчас для меня настоящим Эверестом.

Когда я был студентом, редкий предмет мог заставить меня вот так – в два счёта – выскочить из тёплой постели и, сломя голову, ёжась от утренней прохладной сырости, нестись по неприветливым улицам на занятие. Впрочем, и теперь дело было вовсе не в лекции. По пути сюда я всё размышлял, почему это так важно для меня – быть здесь, быть вовремя.

Во-первых, вчера, когда мы прощались с Дэниэль, она замешкалась в дверях трамвая, добавив ко всему прочему: «До завтра». Не знаю, было ли то проявлением её неосознанного французского этикета или же вполне осознанным желанием встретиться. Если всё же последним, то это накладывало на меня некие обязательства, ведь до сего момента я сам лично изъявлял желание прийти, ссылаясь на приглашение профессора.

Во-вторых, с возрастом я приобрёл черту характера, которую не без основания так любят приписывать всем немцам в целом – пунктуальность. Пунктуальность, сила воли, обязательность, ответственность – эти четыре понятия со временем вошли в негласный кодекс моих принципов, став настоящим проклятием – распятием сознания. И пока тело умоляло оставить его в сонном покое спальни, сознание уже проводило над ним обряд экзорцизма, тряся крестом из принципов. Тело поднялось позже положенного, поэтому пришлось восстанавливать баланс вот таким незамысловатым способом, как бег. Однако опаздывал я вовсе не из-за заторов на дороге, а потому что проспал, сначала оставил свой телефон в вещах Ксавьера, а после напрочь забыл о необходимости завести будильник иным способом.

– Я проспал, – честно ответил я на её честное приветствие. – Полночи провёл в парке на баскетбольной площадке. Кидали с приятелем мяч в кольцо, – вкратце рассказал я о событиях своего вечера, выбросив из описания дословное цитирование заманчивой формулировки предложения Ксавьера: «Я привёз мяч нового сезона NBA, упругий, словно задница латиноамериканки: так и жаждет, чтобы его отшлёпали, даже площадка в нетерпении покрылась влажной похотливой испариной, ожидая услышать звонкий стук резины». Резонно заметив, что никакая это не испарина, а моросящий дождь, кажется, только начинающий набирать обороты, я отказался. Сказал, что уже десять часов, завтра мне предстоит ранний подъём, а после придётся провести весь день в студии, сводя треки. Естественно, данный довод не возымел силы над Ксавьером.

Более одержимого спортом человека, чем Ксавьер, я ещё не встречал в своей жизни. После музыки это стало нашим вторым общим занятием. Каждый раз, когда он был в городе, мы непременно куда-то выбирались вместе: на баскетбольную площадку, футбольное поле или же на пробежку. Причём для него не существовало ни временных рамок, ни плохой погоды, ни «подходящих» ситуаций. На одной вечеринке рекорд-лейблов в Штутгарте он устроил соревнование под названием «Попади оливкой в декольте». Публика живо подхватила идею, а затем всё закончилось отжиманиями… с девушками, лежащими у нас на спинах. Ксавьер насквозь был пронизан духом соперничества, что, безусловно, благотворно отражалось и на его карьере.

Мы встретились около одиннадцати часов. К тому времени дождь закончился, толком-то и не успев начаться. Несколько таких же полуночников, как и мы, бегали по площадке. Мы предложили им разделиться на команды и сыграть пару игр. Через час ребята разошлись по домам, а мы задержались, начав соревноваться в том, кто больше забросит трёхочковых. Домой я вернулся в два часа. Сил хватило только на душ. Про будильник я успешно забыл, обессилено свалившись в кровать и заснув без задних ног.

– Невероятно, – улыбнулась Дэниэль.

– Что именно?

– Ко мне судьба не столь благосклонна и куда более скупа на чудеса. Я бы точно непростительно опоздала! – грустно усмехнулась она, достав из рюкзака две коробочки апельсинового сока. – Угощайся, – опустив пластмассовую столешницу парты, поставила она одну упаковку передо мной. – А я всё же пробежала вокруг парка вчера. Освещение вдоль дорог лучше, чем внизу.

– Нужно было забежать на площадку к нам.

– Будто бы я могла знать, – вероятно, не углядела она в моих словах шутливого контекста.

– Может, сегодня там встретимся? – тогда спросил я, решив, что за сослагательным наклонением скрывалась готовность принять предложение.

Обхватив губами пластмассовую соломинку и неторопливо потягивая сок, Дэни свела брови и хмуро посмотрела, не спеша с ответом. А затем, уже который раз подряд, её тело и сознание приняли разные решения: тело пожало плечами, разум же заставил произнести, что это «не самая хорошая идея». Вот именно о подобном я и надеялся прочитать тогда в её дневнике, хотя и не считал женщин вконец нелогичными созданиями.

Что же касается Дэни, что-то явно было не так с её весами, оценивающими реальность, раз чаши никак не могли найти равновесие. Что-то вызывало дисбаланс. Полагаю, это «что-то» и было той самой причиной, таившейся за Краеугольным вопросом. Задумавшись над этим, я даже упустил из виду появление профессора. А тот уже стоял за кафедрой и открывал лекцию очередным афоризмом.

– Гёте однажды изрёк: «Публика любит, чтобы с нею обходились как с женщинами, которым говори лишь то, что им приятно слышать», – замер он в ожидании, очевидно, предположений о теме сегодняшней лекции, и я не смог сдержать смех.

– Штэф! – укоризненно толкнула меня Дэниэль.

Когда же кто-то из студентов выкрикнул верный ответ, профессор раскрыл книгу и принялся зачитывать «Фауста»:

–Мне угождать толпе, хоть и не новый труд,

Но всё ж меня берёт невольное сомненье:

Прекрасного они, конечно, не поймут…

– А теперь Фридрих Ницше, – открыл он другую книгу. – «Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. "Вот стоят они, говорил он в сердце своём, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей…"» И Гёте, и Ницше начинают свои произведения с главного вопроса – готов ли читатель услышать их? Именно это, дорогие мои, и является камнем преткновения всей литературы. Именно об этом мы побеседуем с вами сегодня.

А потом я словно провалился, выпав из прозаичной реальности на липкую паутину собственных мыслей, сотканную из новоявленных проблем. Нет, на самом деле нет никаких проблем. Я сам их выдумал, чтобы занять себя. И сам же придумал эту игру. И сам же попался на собственный крючок.

– Какой-нибудь Гёте, какой-нибудь Шекспир ни минуты не могли бы дышать в этой атмосфере чудовищной страсти и высоты, Данте в сравнении с Заратустрой есть только верующий, а не тот, кто создаёт впервые истину… – опять цитируя Ницше, профессор подытоживал то ли какую-то определённую часть своего рассказа, то ли всю лекцию целиком.

Впрочем, я успешно прослушал и одно, и другое, прямо как в былые времена.

Когда твой мозг занят мнимыми проблемами, довольно сложно сконцентрироваться на фактических. «Убавить басы, добавить клавиши – нет, снова не то», – уже несколько часов подряд ломал я голову над элементарной задачей, решение которой сейчас давалось с неимоверным трудом. Отдельно трек звучал гармонично, но совместно с остальными композициями – как бельмо на глазу. Дожил… не получается свести альбом гаражной группы.

– По-моему, ты засиделся, – похлопал меня по плечу подкравшийся откуда ни возьмись Ксавьер и положил рядом с пультом мой телефон. – Ты время видел? Девять часов, – не дожидаясь ответа, сказал он. – Мы договаривались на восемь, а ты всё ещё в студии торчишь.

– Ни черта не получается, – сдался я и откатился на стуле от кучи кнопок и мониторов, уже расплывающихся в глазах. – Попробуй ты.

Ксавьер выдохнул с недовольным хрипом и уселся за пульт.

– Знаешь, – спустя двадцать минут наконец произнёс он хоть что-то, – если полируешь алмаз – получаешь бриллиант. Это же… Это лучше оставить так, как ты сделал. Выключай всё и поехали.

– Да, ты прав. Что-то ничего не клеится… И, очевидно, звуки шлепков резины, в добавление к этому, отымевшему мои уши музыкальному шлаку, станут максимумом интима, на который я сегодня могу рассчитывать.

– Заодно и об этом поговорим. Иди за вещами, я закрою студию.

Проиграв в баскетбол часа три подряд, я вновь словно вырвался из гнетущей реальности на этот раз во что-то до безобразия беззаботное, не обременённое тягостными думами.

– Расскажешь, что там у тебя происходит? – тяжело дыша, обратился ко мне Ксавьер, вернув обратно на землю.

Мы шли по окольцовывающей площадку беговой дорожке, пытаясь восстановить дыхание после небольшого скоростного спринта.

– Не знаю, с чего начать… – почесал я затылок, уже пожалев о решении излить свои проблемы на него. – У тебя бывает такое, что ситуация доходит до точки, когда ты начинаешь неустанно твердить себе, бубня под нос: «Это неправильно, это неправильно, это неправильно». И всё равно продолжаешь поступать так, что фраза «это неправильно» перестаёт монотонно звучать в голове, а начинает визжать сиреной?

Ксавьер усмехнулся и, сбегав за валявшимся под кольцом мячом и скептически посмотрев на меня, принялся набивать мяч о влажную, искрившуюся в свете фонарей дорожку.

– Да, периодически бывает. Тогда моё второе я, чтобы успокоить моё первое я, говорит ему какую-нибудь банальную чушь вроде: «А что вообще в этом мире нормально?» Или: «Кто определяет границы нормальности?» Моё первое я довольно быстро соглашается с приведёнными доводами, а затем они на пару смеются. Слушай, я так понимаю, речь сейчас о той девчонке?

Я кивнул и описал события с самого начала, с дождливого вечера седьмого сентября.

– Ты занимаешься онанизмом, – сказал Ксавьер, по-прежнему продолжая набивать мяч и ведя его следом, – онанизмом, во всех смыслах этого слова. Я давно руководствуюсь иными принципами. Ты же загнал себя в клетку смиренной строгости. Пользы от этого ноль, зато минусов хоть отбавляй. На что ты надеешься? На неведомую силу, которая лишь в математике даёт плюс от подобного умножения? В действительности ты получишь десятки, а то и сотни более мелких проблем. Штэф, относись к жизни проще и не придумывай игр с бесконечным числом условных правил. Не вижу смысла заниматься тем, что не приносит счастья. А счастье, оно… ну, знаешь… – рассмеялся он, – счастье должно окрылять. Счастье должно делать из тебя парящего над горами орла, а не гадящего на припаркованные автомобили голубя.

– Так значит, ты орёл? – усмехнулся я и, выбив из его рук мяч, принялся набивать сам.

– Гордый и беспечный, – иронично уточнил он, улыбнувшись. – В субботу вечером у GUN вечеринка. Тебе не помешает развеяться…

– Вечеринка в честь повышения? – перебил я, догадываясь о её причинах.

– И закрытия подразделения здесь. – Не найдя в данном поводе ничего «праздничного», я косо посмотрел на Ксавьера. – Всё равно тут у Sony есть лейбл крупней… – начал было объяснять он.

– Только это рэп-лейбл.

– Штэф, что ты докопался?! Я хотел предложить сыграть вместе что-нибудь. Я постучу, а ты пой. А в воскресенье махнём в Бохум. Время браться за дело и начинать планировать выход альбома.

И следующим утром я взялся-таки за дело, засев в студии и полностью потеряв счёт времени, даже способность что-либо чувствовать: будь то голод или жажда. Я превратился в машину, исправно и бесперебойно выполняющую давно прописанную команду.

– Привет, – появился какой-то чрезмерно жизнерадостный Тони и, подобрав несколько подушек, разбросанных по углам комнаты, уселся на полу возле меня. – Штэф, а что там с оборудованием? – не дожидаясь моей ответной реплики, спросил как бы между прочим, в унисон насвистывая себе под нос играющую из колонок незамысловатую мелодию ритм-партии.

– С оборудованием? – в непонимании посмотрел я на него, оторвавшись от монитора.

– Да не парься, я сам могу заехать забрать, раз ты забыл. Первая репетиция только через час, – расплылся он в довольной ухмылке, отчего у меня закралось невольное подозрение, ограничивается ли его наркомания лишь кофе с сигаретами, – время есть.

– Я съезжу сам, – сохранив демо-версию трека, выключил я компьютер. – Мне всё равно нужно сделать перерыв. А ты чего такой счастливый-то?

– Не знаю, – пожал он плечами, хихикнув по-идиотски. – Наверное, всему виной погода.

Только открыл я дверь студии, выходя наружу, как невесомая тёплая волна солнечного света навалилась на плечи, словно старый преданный пёс, приветливо встречающий своего хозяина. Тони не солгал, день и впрямь стоял чудесный, даже несмотря на низкие тяжёлые облака, то и дело шныряющие над головой. Казалось, сегодня они несли службу не дождевых поливал, а стражей гармонии цветов осеннего неба: то пряча за собой лучистый диск солнца, то открывая его вновь, они шутливо играли с тенями. Их задорное настроение живо подхватила заливисто хохочущая соседская ребятня, по всей видимости, возвращающаяся из школы. «И впрямь, чем не повод улыбнуться», – позавидовал я их беззаботному счастью. Пожалуй, детство – это единственное время, когда твоё счастье беззаботно. Вся первозданность ощущений остаётся навсегда запертой в нашем детстве, а мы превращаемся в эмоционально пустые оболочки, способные лишь воспроизводить жалкие копии этих эмоций.

С возрастом мы начинаем страшиться счастья, бояться той мимолётной боли, которую придётся испытать, когда счастье проткнёт нам спины, вставив крылья. Такой незначительный пустяк, но именно он заставляет боязливую толпу вооружаться стальными доспехами. Те же, кто посмелее, кто получил свои крылья, наивно полагают, что перебрались через пик горы всех испытаний. Вот только это подножье. На крыльях нужно научиться летать. А дальше, как верно подметил Ксавьер, если ты преодолеешь ещё один страх – страх высоты, – то сможешь парить над горными хребтами, если же нет – обратишься в курицу, даже не подозревающую, каково это – взлететь.

Счастье должно быть способным вытащить тебя из твоей же бездны и поднять к небесам. Возможность увидеть, насколько глубока твоя жизнь, и есть «счастье». Бездна – это не ад, а небо – вовсе не рай, они равносильны. Жизнь – твой соавтор, заполняющий страницы твоей автобиографии незначительными деталями, придающими глубину произведению. Похоже, камень преткновения литературы и человеческой судьбы – это один и тот же камень. Здесь же, за всей ненужной собственной писаниной, мы должны научиться слышать послания нашего соавтора, куда более искусного и опытного во владении пером.

«Это иронично», – наблюдая за переходящей дорогу Дэниэль, в мыслях усмехнулся я, пока светофор удерживал меня красным светом.

– Дэни! – наконец догнал я её и коснулся плеча.

– Боже! – она испуганно обернулась, схватившись за сердце.

– Ты не на работе?

– Штэф, признайся в том, что ты коп и тогда для меня всё это обретёт какой-то смысл, – пряча глаза за длинными локонами, подпрыгивающими от каждого её шага, она уверенно направляясь вверх по улице, показывая всем видом раздражение, вызванное моим внезапным появлением.

– Я ехал в магазин к другу, заметил тебя, решил поздороваться, но…

– Но так и не поздоровался, – взглянула, словно сделав одолжение, и снисходительно улыбнулась.

– И правда, – засмеялся я. – Привет, – я же ответил извиняющейся улыбкой.

– Что ещё скрывается за этим ехидным оскалом?

– Ты не слишком-то приветлива. Хочешь, поговорим о счастье? Я размышлял об этом, пока ехал.

– Штэф, – остановилась она, закатившись звонким смехом. – Ты не коп, ты один из тех ребят, что пристают к людям с разговором о Боге, так?

– Я говорил о счастье, но, если тебе так будет угодно, можем поговорить и о Боге.

– О, нет! Уволь! – вскинула она в воздух ладонь. – Этих разговоров в моей жизни слишком много. Только сегодняшним утром мы провели за этим бесполезным занятием с герром Краусом добрых два часа, обсуждая лекцию Якова.

– Так ты в библиотеку? Тебя подвезти?

– Нет, я… У меня выходной.

– Тогда, может, выпьем по чашке кофе?

– Я… – очередное замешательство, впрочем, уже не удивляющее меня. – Мы договорились с Катей вместе побегать и… взяли выходной в один день…

– После? – пожал я плечами. – До воскресенья я буду занят, а потом уеду в Бохум на пару дней. Лекцию в понедельник, к сожалению, придётся пропустить.

– Хорошо, – бодро произнесла она. – Вернее, плохо. Нет, хорошо, в смысле…

– Дэни, – одёрнул я её, – так можно изобрести вечный двигатель. Я понял. Встреться с Катей, а мы увидимся чуть позже, заодно и я закончу дела. Договорились?

И опять договорился я сам с собой. У Дэни же вечером возникло безотлагательное дело, всецело требующее её участия. Какое именно, она не удосужилась объяснить. Всё ссылалась на Катю и на то, что должна помочь подруге с чем-то крайне важным. А потом, ещё раз извинившись, повесила трубку. Я сам себе уже был смешон, но всё-таки хотел верить её весьма убедительному тону и искреннему сожалению.

Работа на сегодня была выполнена, потому оставаться в стенах дома я не хотел – в одиночестве сознание начинало жить отдельной от меня жизнью. И я позвонил Ксавьеру, предложил встретиться на баскетбольной площадке. Спорт на какое-то время помог выкинуть из головы ненужные мысли. Но в следующие два дня всё повторилось – и работа, и мысли о Дэниэль вернулись.

– Хей! – махнул мне связкой ключей от студии Тони, пока я провожал взглядом закончивших репетицию музыкантов.

– Поднимешься на кофе? – прокричал я ему сквозь окно.

– Угу, – живо затопал он по ступенькам, взбегая наверх. – Штэф, Ксавьер сказал, я тоже могу прийти сегодня. Подбросишь меня? – задыхаясь, протараторил он, войдя в кухню.

– Вот бросишь курить – подброшу.

Тони скептически свёл брови и потянулся за банкой с кофе.

– Разве вечером больше никто не репетирует? – поинтересовался я.

– Так в парке аттракционов какой-то праздник, будут гулянья, будут площадки для выступлений артистов. Наши музыканты ещё в начале месяца подали заявки на участие.

– А ты чего не хочешь туда пойти? – поставил я перед ним тарелку с наспех состряпанными бутербродами.

– Штэф, – недовольно покосился он на меня, а затем, отправив целый бутерброд в рот, пробормотал: – Так ты меня захватишь?

– Только прожуй сначала, – хлопнул я его по плечу, спеша к входной двери, в которую кто-то настойчиво трезвонил.

Оказалось, это сосед Йенс зашёл сообщить, что они с женой уезжают в отпуск на пару недель, так что мне разрешалось «шуметь, сколько душе угодно».

– Слушай, ещё момент, – продолжил Йенс, щёлкнув пальцами, будто только что вспомнил о чём-то важном. – Кристина хочет взять с собой все полотна… Короче, одолжишь чемодан?

– Не вопрос, – усмехнулся я. – Пройдёшь на кофе?

– Нет, спасибо. Сборы… – развёл он руками.

– Эй, младшенький! – окликнула Ксавьера одна из его сестёр, едва мы успели спуститься со сцены к шумной толпе.

– Не слишком ли грустная песня для подобного мероприятия? – появилась другая сестра; а затем тонкие руки, точно две змеи, обвили его шею, потянув за собой вниз.

– Хей! – высвободившись из цепких объятий, довольно формально поприветствовал он сестру – подобием поцелуя коснувшись её щеки своей.

Как я ни старался, но имён родственников Ксавьера припомнить не получалось. Мы пересекались только раз – прошлой весной на презентации альбома группы. Пронзительные голубые глаза сестёр, такие же, как у брата, остались самым ярким и, пожалуй, единственным воспоминанием от первой встречи. А до того дня я был знаком с ними лишь заочно. Если, конечно, информацию, что они старше Ксавьера и обе замужем, вообще можно было назвать «знакомством».

– Добрый вечер! – поздоровался с нами, по всей видимости, муж одной из сестёр.

Пожав Ксавьеру руку и хлопнув по спине со словами: «Скромный подарок от всех нас», он протянул красиво перевязанную коробку, тут же добавив: «Это идея Инес».

– Значит ли это, что открывать его здесь было бы непоправимой ошибкой? – Ксавьер принялся трясти подарок, с любопытством вслушиваясь в шорох, доносящийся изнутри.

– Открой же! Открой! – стали восклицать сёстры, помогая сорвать блестящую упаковку.

– Вот чёрт! Моя старая футболка, – из-за собственного смущения криво улыбнулся он.

На футболке красовался весьма забавный принт: кучерявый прыщавый ботаник с чёрной звездой вокруг правого глаза, точно как у Пола Стэнли из Kiss, а над головой парнишки надпись на английском: «One day I’m gonna rock».

– Ты надевал её на все рок-концерты, помнишь? – вмешалась сестра. – Смотри, – выхватив вещичку из его рук, принялась она внимательно осматривать выцветшую ткань, очевидно, в поисках какой-то особой отметки, – на спине даже остались автографы!

– Похоже, пророчество сбылось, – кивнул я на футболку.

– Ещё как сбылось! – засмеялась всё та же сестра, потрепав Ксавьера по макушке.

– У меня тоже для тебя небольшой презент, – вручил я пластмассовый коробок куда более скромного размера.

– Моя визитка? – Ксавьер удивлённо посмотрел, больше не выражая никаких эмоций.

– Та самая, что ты всучил мне на фестивале Feuertanz.

– Вот чёрт! – выпалил он, прервав мою торжественную речь о «памяти и истоках». – Чувствую себя так, словно нахожусь на встрече выпускников, – вырвался из него сдавленный смешок. – Спасибо, ребята. Теперь будет чем завесить голые стены в новом кабинете, чтобы казаться таким сентиментальным ублюдком.

– Ну спасибо, братишка…

– Да брось, Инес, – обнял он сестру. – Это и впрямь очень мило – выкинуть несколько тысяч на вечеринку и получить в подарок хлам из папиного гаража. Это доказывает, что я действительно сентиментален.

Подняться наверх