Читать книгу Зеркало смерти - Анна Малышева - Страница 1

– Я всегда говорил, что место довольно глухое!

– В том-то и прелесть, – сказала женщина, стараясь перевести дух после крутого подъема в гору. – Жаль, что солнце уже село…

Остановившись у ограды, она снова прижала к глазам тыльную сторону ладони, пытаясь удержать слезы. Ее спутник терпеливо ждал, пока она отыщет в сумке ключи и ощупью найдет замочную скважину в калитке. Фонарика они не захватили, никто из них не курил, так что не было и зажигалки. Наконец самый массивный ключ подошел – калитка дрогнула и со скрипом поддалась.

Двор встретил их шумной свежестью сирени. Деревьев не было видно, но цветы благоухали в темноте так, что начинала кружиться голова. С реки тянуло свежестью, поднимался ветер.

– «В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето…»

Он не видел ее лица, но в голосе слышалась грустная, будто заплаканная улыбка.

– «Была жара, жара плыла, на даче было это. Пригорок Пушкино горбил Акуловой горою…»

«Надеюсь, она не собирается читать все стихотворение наизусть…»

Однако снова раздался звон ключей – теперь женщина пыталась отворить дверь, ведущую в дом.

– Ну вот, – послышался ее голос из темных сеней. – Наконец-то…

Под низким потолком вспыхнула лампочка. Он опустил веки – после густых сумерек свет нестерпимо резал глаза. Из мрака выступил массивный окованный сундук, замшелая вешалка, полускрытая под каким-то невообразимым тряпьем… Женщина прошла в комнату и зажгла лампу. Серое сумеречное окно мгновенно стало черным.

– Я никогда не думала, что вернусь в этот дом, – сказала она, обводя взглядом дощатые стены. – Вернусь вот так… Как захватчица!

– Ты недовольна?

Вопрос остался без ответа. Она даже не повернула головы, не пожала плечами. Подошла к стене, коснулась запыленных часов, протерла старомодный пластиковый циферблат без стекла. Золотистые стрелки показывали ровно час – неизвестно, дня или ночи.

– Подумай только, – продолжала она, переходя от кровати к комоду, от комода к столу и везде пробуя пальцем слой пыли. – Сколько было наследников, кроме меня! Я ни на что не рассчитывала. А дом все равно достался мне…

– Ты как будто огорчена?

На этот раз она обернулась. Ее узкое, оранжевое от света лампы лицо осветила бледная, дрожащая улыбка. Женщина как будто опять собиралась заплакать. Она склонила голову, и волосы темно-рыжей волной упали на плечи, плотно обтянутые черной траурной косынкой. Прозрачный кусок черной, наспех скроенной материи придавал ей какой-то неряшливый деревенский вид. И ему вдруг показалось, что рядом с ним стоит какая-то чужая, незнакомая женщина.

– Не знаю, – ответила Наташа. – И нет и да. Когда-то я сбежала отсюда, как из тюрьмы… Потом иногда думала об этом доме… Приходилось! Но вернуться вот так, последней из всех… Этого я не хотела!

Они заночевали в одной из тесных комнаток, позади засаленной кухни, рядом с лестницей на чердак. На сам чердак не залезали – света там не было. Наташа то и дело улыбалась – грустно, робко, как будто про себя.

«Лучше всего продать этот дом, как можно скорее, – твердил про себя Павел. – Не могу видеть эту улыбку! Она становится похожей на сестру, когда улыбается так странно!»

Богатое наследство свалилось на них неожиданно. Наташа любила повторять, что не рассчитывает на него, и вот… Большой деревянный дом в престижном месте – в Пушкино, на Акуловой горе, в сорока минутах езды от центра Москвы. Можно сказать, в историческом месте – по соседству со сгоревшей дачей Маяковского, где тот сочинил знаменитое стихотворение. Земля здесь ценилась очень высоко, да и сам дом чего-то стоил. Сперва она не поверила… Впрочем, мысли о деньгах в тот миг ее не посетили. Наташа была убита страшным известием и даже не думала о том, что разом разбогатела…

Она покинула этот дом пятнадцать лет назад. Все произошло само собой – но в то же время, было подготовлено ею, как заранее спланированный побег из тюрьмы. До школы Наташа добиралась полчаса – летом по крутым пыльным дорожкам, осенью – в грязи, зимой – по обледенелым склонам. «Мы шли в школу, как Филиппки, – шутила она, исповедуясь мужу. – Только головы из снега торчали. Посмотришь налево-направо – и хочется плакать. Черные фигурки через сугробы лезут в школу… За знаниями…»

На Акуловой горе было немало жилых домов, а там жило немало детей, и все ходили в школу… Но одна Наташа уехала учиться в Москву – другие остались здесь. Пошли работать, спились, очертя голову повыходили замуж, слишком поспешно нарожали детей… Но для Наташи этот мир стал слишком тесен, так же, как и старый дом, где жила ее семья. Она уезжала с твердой целью – не возвращаться. Не потому, что была здесь несчастна, а потому, что хотела чего-то иного. Она не ждала никакого наследства… Но наследство само ее дождалось. Дом был пуст.

Когда она уезжала, то оставляла здесь двух старших братьев и младшую сестру. И еще отца. Мать умерла давно, еще молодой, вскоре после того как родила Анюту. Четвертые роды были трудными, и женщина после них так и не оправилась. Девочки не помнили лица матери, зная его только по фотографиям. Когда та умерла, братьям Наташи было десять и восемь лет, ей самой три года, Анюте едва исполнилось шесть месяцев. Ее вскармливали искусственно. С полинявших глянцевых карточек на детей глядела суровая, худощавая женщина с крутой бесцветной завивкой. Она казалась старше своих неполных тридцати лет. Замороженный взгляд ее прозрачных глаз не выражал ничего, кроме подозрительности. Так смотрят хозяйки на рынке, заранее уверенные, что их обвесят и ничего с этим не поделаешь.

– Представь себе, – сказала как-то Наташа, задумавшись о возможном разделе наследства. – Все придется делить на четверых. Братья, Анюта, отец… Они передерутся между собой… Но я драться не буду. Все отдам. На пятерых делить не придется.

И в самом деле, наследство делить не пришлось. Однако дело обернулось совсем не так, как воображала молодая женщина, сбежавшая от скуки и однообразия здешней жизни.

Ее отец умер, выкупавшись восемь лет назад в холодной речке, протекавшей неподалеку. По его собственным словам, он прыгнул в Учу, увидев там громадного сазана, запутавшегося в водорослях, прямо под бетонированным спуском к воде. Рыбу можно было поймать голыми руками – она запуталась основательно и беспомощно била тяжелым хвостом, разгоняя по реке закатные рыжие пятна. Рыбак выбрался на берег мокрый по горло и без добычи. Сазан вывернулся у него из рук и ушел в глубину. Отец Наташи после этого долго хворал, мучаясь от надрывного кашля, а зимой умер от пневмонии.

Павел на похоронах не был – тогда они с Наташей еще не были расписаны, и она сама попросила его не приезжать, чтобы не возбуждать среди соседей лишних слухов.

– Пойми, хотя официально это город, но по сути – все-таки деревня, – внушала она ему. – Конечно, камнями меня не закидают, но пойдут слухи… Я этого не хочу.

Когда умер отец, Наташе было двадцать пять, Анюте – на два года меньше, Илье должно было исполниться тридцать лет. А старший брат, Иван, погиб вскоре после похорон, в возрасте тридцати двух лет, при несколько загадочных обстоятельствах. Он возвращался с работы в феврале, вечером, когда над Акуловой горой стояли сумерки, а вокруг было безлюдно. По-видимому, мужчина поскользнулся на крутом обледеневшем склоне, поднимаясь к дому, и свалился в низину, где из-под снега острыми пиками торчали камыши. Упав отсюда летом, он мог бы только наглотаться болотной воды да раздавить пару лягушек… Может быть еще, ободрать локоть или колено. Но зимой болото замерзало, и Иван неудачно ударился виском об обледеневшую кочку. Его нашли спустя несколько часов, поздно ночью, когда младшие брат и сестра вышли с фонариком посмотреть, куда запропастился глава семьи. Предположили, что Иван упал с горы в пьяном виде – то же самое подтвердило и вскрытие. Однако обнаружились еще кое-какие факты. Удар, полученный Иваном, был не настолько силен, чтобы убить его сразу. Эксперт предположил, что тот еще некоторое время – около двух часов – оставался в сознании, не будучи в силах подняться. О том же свидетельствовал окровавленный, измятый снег вокруг трупа – было очевидно, что Иван ползал взад-вперед, тщетно пытаясь выбраться из низины. Вероятно, он звал на помощь, но почему его криков не слышали обитатели домов на горе – оставалось неясным.

На эти похороны Павел пришел. Они с Наташей уже подали заявление в московский ЗАГС, а значит, были все равно, что женаты. Тогда он впервые увидел этот дом и познакомился с уцелевшими членами семьи.

Тридцатилетний Илья – младший брат, был удивительно похож на мать, исключая разве завивку. Его волосы были коротко острижены, но глаза смотрели с тем же холодным, подозрительным выражением, которое так не понравилось Павлу, когда невеста показала ему снимок покойной матери. Парень зарабатывал на жизнь частным извозом и практически не бывал дома, проводя большую часть суток на привокзальной площади, рядом с чисто вымытыми «Жигулями». Сколько он зарабатывал – оставалось неизвестным для всех членов семьи, включая младшую сестру, Анюту, которая получала от него деньги на хозяйство. Он всегда выдавал девушке определенную сумму, ни рублем больше, ни копейкой меньше. Илья руководствовался при этом собственными понятиями о справедливости. Он говорил, что в три горла все равно есть не сможешь, но и голодать понапрасну – глупо. Рыночные цены на продукты он знал не хуже сестры и требовал у нее полного отчета об истраченных деньгах. Двадцатитрехлетняя Анюта в его присутствии выглядела запуганным, не слишком сытым ребенком. На похоронах Павлу запомнился ее робкий, испуганный взгляд – она как будто даже плакать боялась.

Наташа же плакала, не скрываясь. Она призналась жениху, что любила Ивана, несмотря на то что в семье его считали неудачником и разгильдяем, да еще и пьяницей к тому же. Он пошел в отца.

– Но Илья, – говорила она, – в сто раз хуже, хотя много зарабатывает и не пьет. Почему, ты думаешь, он в свои тридцать лет до сих пор не женат? От скупости! Держит сестру впроголодь, дом не ремонтирует, ходит круглый год в одних и тех же джинсах… Даже телевизор у них еще родительский – показывает одни тени… И куда он деньги тратит – уму непостижимо! Копит, наверное, но на что?! Зачем?!

Похоронив Ивана, они остались переночевать. На поминках, кроме них, присутствовали только самые ближайшие соседи. Анюта старательно постелила им в дальней комнате, холодной и пахнущей плесенью. Мешали спать незанавешенное окно, низкий шорох метели и полная луна, горевшая высоко над горой. Молодые люди всю ночь ворочались и шептались.

– Теперь они останутся вдвоем, – вздыхала Наташа. – Бедная Анюта, она совсем пропадет…

– Почему она нигде не учится? – спрашивал Павел. – Хотя бы в техникуме?

– Ну что ты, – тихо отвечала та, зябко поежившись под ватным одеялом. – Она школу-то с трудом закончила.

– Отсталая?

Наташа обиделась. Она резко повернулась в постели и, лежа спиной к жениху, ответила, что Анюта совершенно нормальна. Ни о каком отставании в развитии и речи быть не может. Девушка очень любит читать, и хотя у нее никогда нет лишнего гроша, чтобы купить книжку, она постоянно приносит книги из библиотеки, расположенной неподалеку, в зеленом деревянном бараке.

– Просто Анюта робкая. Она могла хорошо знать урок, но когда ее вызывали к доске, бедняжка совсем терялась… Тогда и впрямь стояла, как дурочка… До слез доходило. Не знаю, что с ней такое! У нее замечательная память, а вот продемонстрировать ее она не может… Боится. Я даже представить не могу, как бы она сдавала какие-то вступительные экзамены! Она бы со страху умерла!

– Тогда почему не выйдет замуж? – настаивал Павел. – Симпатичная девушка!

– О, замуж, – проворчала Наташа, уходя под одеяло с головой. Ее голос прозвучал глухо и как бы нехотя. – Скажешь тоже! Парней она боится еще больше, чем экзаменов!

На другой день они уехали в Москву. Наташу ждали уроки в школе, Павла – обычный прием в больнице. Ни тот, ни другая не могли себе позволить отпуска за свой счет, хотя у Наташи было тяжело на сердце, когда она думала о младшей сестре, покинутой в заснеженном доме на горе. Та часто ночевала в одиночестве, потому что Илья предпочитал заниматься ночным извозом, дающим большую прибыль.

Через месяц они поженились официально. Свадьбу сыграли скромную, ограничившись несколькими гостями и, конечно, родителями Павла. Те благосклонно отнеслись к невестке, несмотря на то что она не была москвичкой. Более подозрительные родители могли бы предположить, что девушка зарится на московскую квартиру. Однако Наташа втайне гордилась тем, что ее доля в подмосковном доме стоит намного больше, чем скромная двухкомнатная квартирка родителей мужа. Она как-то обронила об этом пару слов. Ее, казалось, не поняли или просто не услышали. Но девушке было приятно, что она все-таки это сказала, хотя мужу она твердила, что ни на какое наследство не рассчитывает.

– Какое наследство? – говорила она иногда. – Пустой звук! Там остались Илья и Анюта. Что – продавать дом и делить деньги на троих? Такой подлости я не сделаю. Хотя другая бы на моем месте…

Никаких денег от нее никто и не требовал. Молодая пара уютно устроилась в большой комнате, родители – в меньшей. С утра Наташа уходила в школу, возвращалась довольно поздно. Свекровь кормила ее ужином. Потом усаживались смотреть телевизор – Наташа умудрялась одновременно проверять тетрадки и жаловаться на распущенные нравы учеников. Павел дремал, свекровь решала кроссворд, свекор рассказывал какие-то длинные, и, как правило, скучные истории, которые никого не интересовали, но и никого не раздражали. И порой, когда Наталья поднимала голову от тетради и вслушивалась в этот ровный, домашний шумок – похрапывание мужа, голос свекра, скрип карандаша и шорох резинки над кроссвордом, бормотание телевизора – ей казалось, что она вообще не уезжала в Москву с Акуловой горы, что стоит выглянуть в окно – и она увидит знакомый, идиллический пейзаж – дорогу над обрывом, рослые березы, увитые плющом заборы, болото, где сизые утки учат летать подрастающих утят…

Так прошло пять лет. Наталья перешла в другую школу, где платили больше и можно было заниматься репетиторством с учениками старших классов.

– Слава богу, вступительные сочинения еще нигде не отменили, – говаривала она. – А Илья когда-то смеялся, что я поступаю в педагогический… Говорил, что умру с голоду!

Впрочем, Илья, убедившись, что сестра сумела устроиться в жизни, проникся к ней некоторым уважением. Постоянно курсируя между Пушкино и Москвой, он иногда заглядывал в гости – конечно, если привозил седоков в этот район. Наташа была уверена, что брат не истратит ни капли бензина лишь для того, чтобы с ней повидаться.

Эти визиты были ей в тягость. Илья вваливался без предупреждения, как будто был уверен – тут ему всегда рады. То, что полагалось выпить чаю, само собой подразумевалось. Он умудрялся оставаться еще и на ужин. Родители Павла против этого не возражали, несмотря на то что семья жила скромно, а родственник никогда не приносил с собой гостинцев – даже пачки печенья. Наташа говорила с братом сквозь зубы, в основном расспрашивала об Анюте. Она уже всерьез переживала за будущее сестры. Анюте грозило остаться старой девой. Ей было почти двадцать восемь – и ни единого романа, даже самого невинного.

Брат же гордился тем, что Анюта ни дня в жизни нигде не работала и целиком находилась на его содержании. Наташа, напротив, этим возмущалась.

– Что ее ждет? – говорила она. – Кто она – прислуга, что ли? Как она выглядит? Прямо оборванка! Почему нигде не бывает?

– А я ее дома не держу, – возражал Илья. – Пусть гуляет, развлекается.

– На это нужны деньги! Хотя бы одеться…

Тот твердил, что у сестры есть все необходимое. А если Наташа так за нее переживает – пусть сама подкидывает сестре рубль-другой. Наташе каждый раз приходилось отступаться. Средств на это у нее не было. Муж продолжал работать в городской поликлинике, они все еще жили вчетвером в двух комнатах. Женщина нерешительно мечтала об одной роскоши – о ребенке… Но никак не могла на это решиться. Каждый раз, когда она начинала строить туманные планы, воображая себя матерью семейства, ее мысли неизбежно возвращались к деревенскому дому.

– Если его продать и разделить деньги на три части, – говорила она мужу, – то мы могли бы разменять твою квартиру на большую… Или даже на две однокомнатные. Но куда я дену Анюту? Она такая дикарка… И так привязана к дому!

Анюта и впрямь почти нигде не бывала. Москвы она попросту боялась и даже в родном Пушкино не ходила дальше рынка. Как-то она призналась сестре, что чувствует себя спокойно только на Акуловой горе, на самой окраине города. В любом другом месте ей мерещатся какие-то опасности.

– Ей бы нужно показаться психиатру, – заявил Павел. – Это ненормально!

Наташа снова и снова заступалась за сестру. Та просто тихая девушка, с детства привыкшая кого-то слушаться – сперва отца, потом брата.

– У нее просто покладистая натура, – утверждала она. – Анюту все соседи любят, но ей не везет с парнями… На дискотеку она не пойдет, знакомиться на улице не будет… А вокруг живут сплошные алкоголики. Лучше без мужа, чем с таким…

Наташа готовилась отметить свой тридцатилетний юбилей, когда до нее дошла ошеломляющая новость – брат решил жениться! Ему недавно исполнилось тридцать пять и она привыкла считать его закоренелым холостяком. И вдруг… Она познакомилась с будущей невесткой и была потрясена еще больше. То была тощая, высокая, какая-то иссохшая женщина с птичьим носом и таким скрипучим голосом, что от него сводило скулы, как от кислятины. Приехавшая в гости Людмила высокомерно оглядывала скромную обстановку московской квартиры, говорила о ценах на жилье и новостях светской жизни – тех, которые можно было почерпнуть из бульварной прессы. Но она сплетничала о знаменитостях с таким азартом, что казалось, лично знает всех поп-певцов, политиков и артистов. Все были оглушены и как будто отравлены этой пустой, недоброй болтовней, которую никто не решился оборвать.

– Он сошел с ума! – кричала Наташа, когда гости церемонно удалились. – Что это за чудище?! Наверняка женится на ней из-за денег! Наверняка!

Через минуту ей пришла в голову другая мысль, и она даже застонала:

– Что теперь будет с Анютой?!

Вечером она всерьез задумалась о разделе отцовского наследства на три части. Наташа строила дальние планы – она заберет свою долю, Анюта – свою, они объединят деньги, Павел добавит к этому свою долю московской квартиры, они разменяются с родителями… Анюта будет жить с ними.

– Ты же говорила, что она умрет без своей деревни! – удивлялся Павел.

– С такой невесткой она умрет еще скорее! Я даже представить их вместе не могу!

Наташа отправилась домой, на разведку. Ей удалось тайком переговорить с сестрой. Они уединились в саду – Людмила уже вовсю хозяйничала в доме, хотя до свадьбы оставалось больше месяца. Анюта казалась еще более забитой и нерешительной. Теперь она говорила шепотом, старательно отводя взгляд, и часто отделываясь коротким: «Не знаю…» В свои двадцать восемь лет она все еще выглядела совершенным ребенком – казалось, сыроватый воздух дома законсервировал ее, не дал вырасти, обезволил.

– Нет, я не могу, – сказала она, выслушав предложение старшей сестры. – Как я отсюда уеду?

– Очень просто! – убеждала ее та. – Как я когда-то уехала! Паша тебя любит, будешь жить с нами.

– Нет… Как это так! – нерешительно твердила она. – А как же Илья? Все-таки он мой брат…

– А что Илья? – вспылила Наташа. – Хватит, покомандовал! Пусть разбирается с супругой, нам до нее дела нет! В конце концов, я тебе сестра, тоже не чужая!

– Не могу, – обреченно бормотала та. – Никак не могу.

– Предпочитаешь, чтобы они тебя со свету сжили?!

– Что ты! – испугалась Анюта. – Он меня не обижает! И она тоже!

– Погоди, это до свадьбы! А вот потом – увидишь!

Анюта твердо стояла на своем. При всем своем безволии она порой становилось невыносимо, глупо упряма, и переубедить ее было невозможно. Девушка замыкалась в себе, и даже закрывала глаза, будто хотела показать, что дальнейший спор бесполезен – она ничего не видит и не слышит. Наташа уехала, бросив в сердцах, что сестра пожалеет! Ее звали на свадьбу, она неопределенно ответила, что постарается быть. Про себя женщина твердо решила не ехать, ограничиться поздравительной телеграммой, благо телефона в деревенском доме не было. А уж потом, когда до Анюты дойдет, какую ошибку она совершила, можно будет поставить на своем и забрать ее в Москву.

Однако свадьба не состоялась. За несколько дней до своего юбилея, сбившись с ног, разрываясь между работой и подготовкой к приему гостей, Наташа узнала еще одну весть, которая окончательно ее подкосила. Илья погиб – убит в собственной машине, неизвестно кем, ограблен, брошен на обочине дороги…

Это случилось в одной из его ночных поездок, когда он возвращался из Москвы. Таксисты, дежурившие ночью у станции, видели, как Илья посадил к себе двух пассажиров – парня и девушку. Те были нарядно одеты и явно ехали развлекаться в столицу. Обычно Илья оборачивался за два-три часа – именно столько времени ему требовалось, чтобы доставить пассажиров в нужное место и найти других – обратно. Часто он вообще не возвращался, предпочитая колесить по Москве и подвозить случайных попутчиков. Он ненавидел ездить порожняком и предпочитал не поспать еще час-два, чтобы заработать лишние двадцать долларов на обратном рейсе. На этот раз ему не повезло…

Его «Жигули», стоявшие неподалеку от шоссе, за поворотом, заметили из патрульной машины. Машина привлекла внимание и была осмотрена. На передних сиденьях лежал мужчина с разбитой головой. Его карманы оказались вывернуты, часы и бумажник отсутствовали, из машины исчезла автомагнитола. Орудие убийства лежало тут же, на полу, рядом с паспортом, раскрытым и выпачканным в крови. Это была короткая железная палка, которой Илья когда-то запасся, чтобы обороняться от ночных хулиганов, если таковые на него нападут. Эту подробность сообщила приехавшим представителям власти дрожащая от ужаса Анюта.

Наталья срочно отменила юбилейные торжества и вместе с мужем бросилась в Пушкино. Сестра забилась в дальний угол и, казалось, была близка к помешательству. О чем бы ее не спрашивали, она только прикрывала глаза и начинала сотрясаться от мелкой, но очень заметной дрожи. Павел дал ей сильное успокоительное, которое привез с собой, и девушку удалось уложить в постель.

Людмила от таблетки отказалась. Она тоже была потрясена, но не так, как Анюта. Ее горе носило громогласный и какой-то обличительный оттенок. Казалось, она твердо решила обвинить кого-то из родственников в несчастье, только пока не выбрала – кого именно.

– Мы должны были пожениться через две недели, – твердила она. – Я и следователю так сказала. Всю ночь мы провели здесь, он уехал шоферить. Аня подтвердит.

– Я вас ни о чем и не спрашиваю, – отвечала Наташа. Хотя она никогда не была особенно привязана к брату, но его смерть – такая страшная, внезапная, накануне свадьбы, была для нее сильным ударом. «Остались одни мы с Анютой, – думала она. – Вся семья уже на кладбище!»

Людмила не изъявила никакого желания удалиться из дома. Впрочем, ее никто не гнал. Она помогала готовиться к похоронам и поминкам, охотно обсуждала с соседями страшное происшествие и у всех вызывала сочувствие. Похороны вышли многолюдные – в процессии ехали все таксисты, с которыми Илья был знаком. Они скинулись на венок и закупили несколько ящиков водки. Людмила плакала, Анюта до того убивалась, что ее снова пришлось напоить снотворным. Наташа еле держалась на ногах. Она ломала себе голову, как быть дальше с младшей сестрой… И собственно говоря, что теперь делать с Людмилой?

На другой день после похорон она осторожно затронула эту тему, спросив, где та живет. В Пушкино? В области? Или в Москве? Людмила очень насторожилась и нехотя сообщила, что живет в Пушкино. Работала она в продуктовом магазине возле станции, там-то и познакомился с ней Илья.

– Мы с Анютой решили продать этот дом, – решительно солгала Наташа. – Я забираю ее в Москву. Теперь она одна, так жить нельзя.

Людмила слушала, заметно темнея лицом. Ее глаза стали положительно страшны – она прекрасно поняла, что ей обиняками указывают на дверь. Наташа знала, что поступает жестоко. В конце концов, откуда ей знать, какие отношения были у брата с этой неприглядной, вульгарной особой? Может быть, настоящая любовь? Но еще более жестоким ей казалось оставить сестру наедине с этим зловещим существом. И собственно говоря, с какой стати? Ведь те двое так и не поженились…

– Значит, я не в счет? – медленно проговорила Людмила.

– Извините, но вы и сами должны это понимать.

– Чего понимать! – неожиданно закричала та, и ее голос так резанул слух, что Наташа инстинктивно зажала уши. – Очень кстати его убили, очень-очень! Теперь делиться не придется, так думаешь?! Я все следователю сказала, все-все!

– Что – все?!

– Что вы все были против меня! Прямо накануне свадьбы взяли и убили!

Наташа помертвела. Она вспомнила об Анюте – но та, слава богу, спала, напичканная снотворным. Павел ушел на реку, проветриться. Ему всегда было неуютно в этом большом сыром доме.

– По-вашему, мы с сестрой его убили, так? – сипло переспросила она. – Я или Анюта? А может, обе вместе? Вы понимаете, что говорите?

Людмила продолжала кричать. Она несла уже сущую чепуху, перемежая нелепые обвинения с прямыми угрозами. Но как ни странно, слушая ее, Наташа успокаивалась все больше. Она уже понимала, что Людмила сходит с ума от мысли, что ей придется уйти из дома, где она так прочно обосновалась, где в шкафу уже висели ее яркие платья, на полках стояла посуда – аляповатый сервиз, которым явно никогда в жизни не пользовались… А двуспальная кровать, когда-то принадлежавшая отцу и матери Наташи, была застелена ее собственным бельем – таким пестрым, что начинали слезиться глаза…

– Я тоже говорила со следователем, – сдержанно сказала Наташа, когда та слегка поутихла и начала истерически всхлипывать. – И между прочим, какая у меня могла быть причина, чтобы мешать вашей свадьбе? Женится он или нет – все равно, дом в любом случае делился бы на троих. Не на четверых, как вам, может быть, мерещится.

Она говорила подчеркнуто вежливо, упорно не переходя на «ты».

– А в ту ночь, когда убили Илью, я была дома – у меня трое свидетелей. И хватит об этом! Даже слушать ваши глупости неприятно! Если хотите, я помогу собрать вещи…

– Я все равно, что его жена! – предприняла последнюю атаку Людмила.

– Теоретически, – разбила ее наголову Наташа. – Бывает, что и в день свадьбы жених не является в ЗАГС. И невеста тогда не считается его женой. О чем вы говорите?

– Сейчас гражданская жена тоже имеет право на имущество, по закону…

Она говорила еще долго, особенно упирая на то, что уже некоторое время жила в этом доме на правах жены и вела с покойным совместное хозяйство. Наташа больше не слушала. Она встрепенулась лишь, когда та заявила:

– А если будет ребенок, то я и вовсе имею все права! И ты мне не указ!

Такого оборота Наташа не ждала. Возражать она не стала. Людмила, поскандалив еще немного и напоследок склонив на свою сторону почти всех соседей, все-таки собрала свои вещи и уехала. Это удивило Наташу – та думала, что борьба будет более длительной и трудной.

Зато Анюта оказалась несгибаема. Вот этого уже никто ожидать не мог! Теперь, когда девушка осталась в доме совсем одна, жить в нем становилось попросту страшно. Правда, со всех сторон ее участок окружали жилые дома, здесь зимой и летом были рядом соседи. И в конце концов, это был все-таки город – в пяти минутах располагались жилые микрорайоны, магазины, предприятия… Но это только на первый взгляд. На самом деле, место было глухое.

Акулова гора была маленьким обособленным мирком, состоящим из нескольких десятков домов с крохотными, вкривь и вкось нарезанными участками. Собственно говоря, это была уже не та гора, о которой писал Маяковский, а ее остаток – основную массу земли срыли, чтобы насыпать вверху на реке плотину водохранилища. На этом месте сперва устроили пруд, где, как говорили старожилы, когда-то разводили карпов. Потом пруд обмелел, зарос камышами, образовалось болото, которое облюбовали дикие утки, каждый год прилетавшие сюда, чтобы вырастить потомство. Но «улица Акуловой горы» все еще существовала и значилась на плане города. Она проходила над болотом, на крутом склоне. Попасть сюда можно было тремя путями. Через болотистую низину, по тропинке, через мелкий веселый ручей – это был самый короткий и красивый путь. Либо через гаражный кооператив – то уже было довольно неприятное путешествие по закоулкам, между длинных рядов гаражей. И наконец вдоль берега реки. Анюта предпочитала ходить там, делая большой крюк, когда возвращалась из походов за продуктами. Ей нравился тихий шум воды, сбегающей вниз по бетонированному ребристому ложу, поросшие цветным мхом набережные и крики детей, нырявших в реку ниже по течению.

– Я никуда отсюда не поеду, – твердила она. Теперь даже соседи в один голос уговаривали ее переехать в Москву. – Мне дома не страшно. Я останусь.

– Летом, конечно, здесь хорошо, – уговаривала ее Наташа. – Просто рай! Но зимой? А осенью, когда вокруг грязь? И ты всегда одна! У тебя ведь даже подруг нет!

– А мне не скучно.

Уговорить сестру не удалось. Заводить речь о продаже дома и разделе наследства при таких условиях было бы просто жестоко. Наташа начинала понимать, что сестра привязана к этому месту всей душой, и, возможно, вовсе не робость и диковатый характер мешают ей покинуть Акулову гору. Анюта казалась чем-то безоговорочно принадлежащим этому пейзажу – вроде березы, криво выросшей над обрывом, ночного лягушачьего хора на болоте, знаменитых летних закатов или памятника Маяковскому, который стоял совсем рядом с их домом, в тени сосен.

– Ее отсюда не вырвешь, в Москве ей не выжить, – пришла к выводу Наташа. – Ну что ж… Пускай живет, как хочет. Страшно за нее, но что делать?

Павел посоветовал Анюте завести большую собаку – пусть охраняет дом и хозяйку. Та отказалась – она боялась собак и держала только тощую полосатую кошку. Остромордый диковатый зверек ловко ловил мышей и спал вместе с девушкой, забравшись под оделяло.

– Я и на ее замужество больше не надеюсь, – грустно размышляла Наташа, когда вернулась в Москву. – Раньше мне казалось, что это Илья ей жить не дает… Не хочет терять бесплатную прислугу. Она же, как рабыня, его обслуживала, даже машину ему мыла каждый день… Работала, как рабыня – за старую одежду, за харчи… Но кажется, Анюта сама ничего менять не желает… Мне как-то трудно представить, что она начнет с кем-то встречаться!

– С кем ей нужно бы повстречаться, так это с хорошим психологом, – гнул свое Павел. О психиатре, впрочем, он уже не заговаривал. Родственница больше не казалась ему ненормальной – разве что чересчур робкой и впечатлительной. – Ей нужно немного прийти в себя, приобщиться к жизни, к обществу.

– А зачем? – задумчиво возражала жена. – Если ей так лучше…

Намного больше тревожило ее другое. Прежде Анюту содержал брат. Как бы скуп тот ни был, но девушка всегда была накормлена и одета – пусть неважно. Впрочем, она никогда не была кокеткой и не обращала внимания на свой внешний вид. Все, что нужно было ей для счастья, – это книги, которые она брала в библиотеке. Но кто будет кормить ее сейчас?

Сама Анюта, казалось, вовсе не задавалась этим вопросом. Она даже не упомянула о нем, снова вызвав у Павла сомнения в нормальности. «Прямо блаженная какая-то, – думал он. – Как будто ей ничего, кроме воздуха, не нужно!»

– Мы ее содержать не можем, – раздумывала вслух Наташа. – Самим едва хватает. С огорода она не прокормится – участок маленький, да и невозможно питаться одной картошкой с яблоками. Ей бы пойти работать… Но она что-то совсем не думает об этом.

Муж уговаривал ее не принимать все так близко к сердцу. Анюта давно не девочка, хоть и выглядит сущим ребенком. Пора ей стать немного самостоятельней. В конце концов найти какую-нибудь работу попроще она сможет – хотя бы пойдет в уборщицы…

Но Анюта ни на какую работу не устроилась, а между тем не было заметно, чтобы она голодала. Сперва соседи жалели одинокую девушку и обсуждали ее тяжелое положение. Потом заметили, что Анюта, вместо того чтобы высохнуть от голода, как будто выпрямилась и порозовела. Она по-прежнему покупала на рынке мясо, фрукты, сыр и творог – все, как при брате. Но если раньше большую часть он съедал сам, а сестру держал на кашах, то теперь Анюта готовила себе все, что заблагорассудится.

Наташа, приехав навестить сестру и заодно отметить в тесном кругу сорок дней после смерти Ильи, была поражена цветущим видом сестры. Та впервые выглядела не как заморенный ребенок, а как взрослая девушка. У нее, казалось, даже грудь налилась и взгляд стал яснее. Анюта расцветала на глазах.

– На что ты живешь? – недоумевала Наташа. – Неужели на сто рублей, которые я тебе оставила?!

– Я же говорила – твоих денег мне не надо, – Анюта вынула из стола сторублевку и отдала сестре. – У меня у самой есть.

– Откуда?

– Илья оставил.

– Илья?! – оторопела женщина. – Погоди… А Людмила об этом знает?!

– Она – нет. Он, на самом деле, не так уж ей доверял… Меньше, чем мне.

Наташа так и села, потрясенная житейской мудростью сестры и ее умением хранить важные тайны. Она никак не предполагала в простоватой Анюте таких черт. Знать, где Илья хранит свои сбережения – а ведь он должен был немало накопить – и никому не сказать! Даже ей – любимой родной сестре!

– Сколько же он скопил? – спросила она, переведя дух.

Вместо ответа Анюта отвела ее на чердак и простодушно показала тайник. В бездействующих, давно сломанных часах, откуда когда-то вылетала кукушка, хранилась жестяная коробка из-под печенья, стянутая резинкой. В коробке оказалась толстая пачка стодолларовых купюр. Наташа, не веря своим глазам, пересчитала деньги. Ей снова понадобилось присесть – ее просто ноги не держали. Этот запущенный чердак, эта бессребренница-сестра – и такие деньги!

– Бог ты мой, – пробормотала она. – Ты у нас богатая невеста! Двенадцать тысяч долларов!

Анюта вновь проявила удивительное знание жизни и даже некоторых законов. Она сказала, что поскольку наследниц у Ильи двое, то и эту сумму тоже нужно поделить пополам. Наташа сперва отказывалась – что-то мешало взять деньги, которые были протянуты ей с таким невинным, простодушным видом, с такой готовностью. Потом она заколебалась. Вспомнила о своих мечтах – отдельная квартира, маленький человечек… Настоящая семья. Если постараться, то на половину этой суммы все это можно осуществить…

– Шесть тысяч я возьму, – сказала она, чувствуя себя почему-то воровкой. Отсчитав деньги, Наташа отдала сестре остаток: – А эти спрячь получше.

– Я сюда же положу…

Жестяная коробка исчезла в часах. Анюта сияла – ей, как всегда, доставило огромную радость кому-то что-то подарить. «А может, Паша прав и она, впрямь, блаженная? – внезапно подумала Наташа, спускаясь вслед за сестрой с чердака. – Как бы я поступила на ее месте? Смогла бы поделиться? С Анютой – да, конечно! Пожалуй, Ивану тоже дала бы немного… Но он пропил бы! Нет, ему бы ничего не дала. И самому Илье – никогда и ничего». Ее мысли лихорадочно скакали, она все еще не верила в то, что произошло, и деньги, которые она держала в руках, почему-то казались фальшивыми. «Какова Анюта! Какова выдержка! Все знать и так долго молчать! Да, это характер… Людмиле-то она ничего не сказала! Значит, понимала разницу… Да что это я, в самом деле, думаю о ней, как об идиотке! Она умница!»

– Сколько лет он их копил? – спросила она у сестры.

– А всегда!

– Кто еще знает о деньгах? – беспокоилась Наташа. – Я к тому, что теперь ты живешь одна, и если пойдут слухи… Это опасно! Понимаешь?

Последовал кивок.

– Никому не говори – поняла?

Анюта снова тряхнула головой и вдруг залилась тихим, немного странным смехом, из-за которого ее многие напрасно принимали за дурочку. Это был наивный, детский смех, как будто уходящий в глубь груди, не успев из нее выйти:

– Никто не узнает! Раньше же не знали!

– Илья велел тебе молчать, или ты сама догадалась? – допытывалась Наташа.

– Сам велел. Да ты за меня не бойся!

На этот раз, возвращаясь в Москву, Наташа вовсе не знала, на каком она свете. Наследство, свалившееся так неожиданно… Тревога за одинокую сестру… Сперва она боялась, что та пропадет без денег, теперь – что деньги делают ее опасной приманкой для воров – при ее-то образе жизни, беззащитности, даже без сторожевой собаки во дворе…

Но мало-помалу женщина успокоилась. Деньги и в самом деле дали им с мужем возможность произвести размен квартиры. Родители Павла поселились в однокомнатной хрущевке. Наташа с Павлом – в квартире чуть получше, правда, на самой окраине. Все были счастливы и только недоумевали, что все так складно получилось – будто само собой. Наташа теперь часто навещала сестру и убеждалась, что та вполне справляется с хозяйством и как будто ни о чем не жалеет.

Анюта по-прежнему жила одиноко. Был слух, что к ней пытался захаживать какой-то вдовец, живший неподалеку, в полуразвалившемся доме. Неизвестно, что его привлекло – скромная, неяркая красота девушки или ее дом с участком… Но Анюта ему отказала. Рассказывая об этом предложении руки и сердца, она очень возмущалась и даже начинала плакать, как будто ее незаслуженно оскорбили, закидали грязью. Сама мысль о том, что о ней могли подумать как о чьей-то невесте и жене, причиняла девушке страдание, была глубоко чужда и даже противна – будто ее выставили на всеобщее обозрение, сорвав одежду. Соседи удивлялись, как она выкручивается с деньгами, но судя по всему, никто о тайнике в часах не узнал.

Была еще одна новость, услышав которую, Наташа успокоилась окончательно. Людмила, несостоявшаяся жена Ильи, стремительно вышла замуж. Она больше не появлялась в доме на горе и забыла обо всех своих претензиях. «Жигули» Ильи охотно купил один из его приятелей-таксистов. Машина была в идеальном состоянии, и за нее удалось выручить приличную сумму. Наташа специально приезжала из Москвы, проследить за тем, чтобы сестру не обманули при сделке. Все деньги достались Анюте – они-то и оправдывали в глазах соседей ее безработность. Наташа наотрез отказалась от своей части, хотя Анюта настойчиво пыталась поделиться.

– Ты и так сделала для меня достаточно, – уверяла ее старшая сестра. – Не всякий поступил бы так! Ты хоть понимаешь это?

Анюта наивно удивлялась ее словам. Она не понимала… Соседка по секрету рассказала Наташе, что ее младшая сестра часто ходит в церковь и все больше становится похожей на монашку. Наташа вздохнула – этим и должно было кончиться. Хорошо, что хоть так… Хоть какая-то отдушина для одинокой девушки, которая незаметно для всех превратилась в старую деву.

Примерно в то же время Наташа обнаружила, что беременна. Она скрывала это ото всех, удивляясь и радуясь новым, тревожным ощущениям, которыми наполнилось ее тело. Рассказала лишь мужу, когда сомнений не оставалось. Она родила сына – крикливого и крепкого рыжего мальчика, который целиком занял все ее время, вытеснив из головы мысли о сестре, о погибшей семье, о доме на горе. Все это стало казаться каким-то далеким и почти ненастоящим.

Ребенка назвали Иваном – Анюта, узнав об этом, страшно обрадовалась. Она любила доброго и беспутного старшего брата, который жалел ее при жизни и с каждой получки обязательно дарил пакет карамелек, самоотверженно лишая себя лишней бутылки водки. Для него это было бо́льшим расходом, чем для человека побогаче и поздоровее – крупная сумма денег. Возможно, Анюта не вдавалась в такие рассуждения, но каждый подарок делал ее счастливой на несколько дней – и конечно, не только из-за конфет. Постоянное чтение романов обострило ее чувства, сделало тайной мечтательницей и фантазеркой. Старшая сестра часто удивлялась тому, как неожиданно тонко Анюта понимает человеческие отношения.

Летом сестры виделись чаще – Анюта умоляла приехать, и сестра провела у нее все теплые месяцы, вместе с грудным ребенком. Павел приезжал по воскресеньям и отсыпался на веранде, в брезентовом шезлонге. Вечером шел на реку с удочкой, а рано утром уезжал в Москву. Женщины хозяйничали, копались в огороде, Анюта нежно возилась с племянником, не помня себя от счастья. Ее, стареющую девственницу, все поражало в этом крохотном мальчике, все приводило в восторг – пальчики, ресницы, уши… Она, едва дыша от волнения, прижимала ребенка к груди, и в такие минуты Наташа с тяжелым сердцем думала о том, какой чудесной матерью могла быть Анюта, как нужен ей ребенок… И как он невозможен.

Осенью мать с сыном вернулись в Москву. Стало прохладно, река за соснами посерела, сады наполнились яркими и жесткими осенними цветами, которые казались сделанными из накрахмаленной ткани и совсем не пахли. Анюта не провожала родственников на станцию – боялась расплакаться.

– Приезжай к нам в Москву, – уговаривала ее Наташа. – Мы найдем, где тебя уложить. У нас такая большая прихожая, там стоит диван. Ты как раз поместишься.

– Нет, – бормотала та. – Лучше ты приезжай с Ваней весной.

– Боюсь, что я тогда пойду работать, – призналась Наташа. – Деньги нужны. А летом опять буду искать частные уроки.

– А ребенок останется один?!

– Бабушка за ним присмотрит. Она на пенсии.

Анюта тревожно заметалась. Она лепетала что-то, совсем сбившись с толку, вдруг метнулась на чердак – хотела принести и предложить оставшиеся деньги, потом стала уверять, что ребенка можно оставить ей на все лето – она ни на шаг от него не отойдет… Сестра дала ей слово – в следующем мае все решится окончательно. Может быть, ребенку и впрямь будет лучше провести лето за городом. Сама-то она не беспокоилась, что Анюта не усмотрит за малышом, но вот Павел мог быть против… Он по-прежнему считал золовку блаженной особой, только чудом не поджегшей дом и не упавшей в речку.

Зимой сестры почти не виделись. Только раз, под Новый год, молодая семья навестила Анюту в ее домике, живописно занесенном снегом. Стояла оттепель, и девушка, вся розовая, полураздетая, колола дрова для бани. Сам дом отапливался газом – переделки сделал еще Илья. Она взмахивала топором, и старая черная кофточка чуть не лопалась на груди – некоторые пуговицы отсутствовали, другие болтались на ниточках. Увидев остановившихся за калиткой гостей, она с криком бросила топор и побежала к ним, расцветая чудесной, яркой, совершенно детской улыбкой, на глазах становясь красавицей…

Такой и запомнила ее старшая сестра. Она не хотела помнить ее другой – какой увидела в мае, несколько дней назад. Уже в морге.

Особенно ее поразил Анютин цвет лица. Как всегда, нежный, чуть смугловатый от постоянного пребывания на воздухе… Но с каким-то голубым отливом – как будто ей в лицо светили синей лампой. О смерти Анюты Наташу известили соседи. Они вспомнили о девушке только три дня спустя после ее смерти, когда обратили внимание на то, что ее любимая кошка, как обезумевшая, мечется и воет в закрытом кухонном окне. Дверь взломали. Животное выбежало наружу, одним махом пересекло двор, перемахнуло забор и бесследно скрылось.

Анюта лежала у себя в комнате, поверх стеганого ватного одеяла. В комнате стоял тяжелый дух, и соседи поспешили отворить окна. На тумбочке у кровати стояли два пустых стакана и бумажная коробочка от лекарства. Павел, услышав название препарата, запоздало схватился за голову. Анюта отравилась тем самым сильным успокоительным средством, которое он когда-то на свой страх и риск давал ей, чтобы облегчить муки от смерти брата. Лекарство без рецепта не отпускалось, и он собирался, конечно, забрать его с собой… Но забыл.

В коробочке оставалось еще шестнадцать таблеток. Анюта, улегшись в постель и привычно положив рядом кошку, выпила их все до единой. Записки она не оставила.