Читать книгу Песнь о Сэйке - Анна Урусова - Страница 1

Побережье Касанихшу. Десятый день месяца Актин.

Арсин вытащил из ловушки последнего, довольно крупного, краба и возблагодарил богов за счастливое начало дня. На дне лодки уже лежала сеть с двумя десятками больших голубоватых рыб и мотком съедобных водорослей – вместе с четырьмя крабами этого хватит, чтобы прожить день сегодняшний и половину завтрашнего. Утренний лов пора было заканчивать: Энтали, госпожа солнца и света, почти полностью вышла из-под плаща Эу, творца и господина вод, и скоро в гавань Аталум-Эратум, Жемчужного Города, придут большие корабли, полные драгоценных тканей, благовоний и мрамора. Товарищи Арсина вовсю гребли к берегу, а кое-кто и вытащил уже на песок пузатую серую лодку, сработанную из растущей в предгорьях лиственницы.

Когда вода под днищем лодки помутнела и взвихрилась, Арсин как раз размышлял о том, что часть сегодняшнего улова нужно будет закоптить и добавить в дым побольше ароматных трав – быть может, такая рыба больше понравится черноокой Бисмат? Он даже не сразу обратил внимание на поднимающиеся со дна илистые завихрения: Эу-Каса, младший сын Эу, капризен, корабли не решаются входить в гавань без опытного человека на борту, кто знает, с чем на сей раз играют прислужники бога? Но вихри вдруг разошлись, замерли неподвижно, и между ними явился огромный краб, равного которому не видели даже древние герои.

Арсин прекратил грести и, приоткрыв рот, уставился на диковинное зрелище. Краба было видно так хорошо, словно и нет над ним воды в полтора человеческих роста: при желании Арсин мог бы пересчитать волоски на ротовых клешнях, даже не перегибаясь через борт лодки. Рыбак на всякий случай сложил пальцы в отвращающий зло знак Энтали, но чудесное создание никуда не делось – наоборот, пошевелило усиками и высунуло из-под панциря пару длинных ног.

Поймать такого краба было бы лестно любому, но Арсин медлил, сомневаясь. Не знамение ли это, посланное Эу-Касой, и, если оно, то что надлежит сделать простому человеку, необученному читать и писать, и лишь несколько раз в год видящему земные вместилища богов? И почему краба послали именно ему, а не гласу, каждый полдень воздающему почести морю?

Пока Арсин размышлял, краб вдруг вытянул задние ноги, поднял панцирь и простёр клешни, точно молящийся перед алтарём. Его правая клешня тянулась вверх сквозь толщу воды, чёрные стебельчатые глазки глядели прямо в карие человеческие, и Арсин понял: это приглашение, посланное лично ему, и отвергнуть его – значит оскорбить Эу-Касу. Не колеблясь более, он протянул руку вперёд, почувствовал, как коснулся чего-то студенистого, точно не бывшего панцирем краба, попытался вырвать руку, но не успел. Вода, вдруг ставшая тягучей словно мёд, не отпустила руку невезучего рыбака, наоборот, сгустилась ещё и с силой потянула его вниз. Не в силах сопротивляться, Арсин скрылся под водой, чуть не опрокинув лодку, и только круги, разошедшиеся вокруг, стали его надгробием.

Когда другие рыбаки сообразили, что лодка слишком долго стоит на одном месте, а её хозяина не видно ни в море, ни на берегу, и бросились на поиски, тела Арсина уже не было нигде.

Приступ страха, разбудивший Эу-Бедикки, гласа Великого Эу в святилище Аталум-Эратума, был столь силён, что тот даже не смог сразу встать с кровати – так сильно дрожали руки и ноги, так бешено колотилось сердце. Когда Эу-Бедикки немного успокоился, он повернул голову направо, к стоящим у изголовья огненным часам. Свеча ещё не догорела до шпильки, украшенной маленькой неровной жемчужиной, но воска оставалось совсем немного, значит, солнце уже взошло, и служители святилища занялись обычными утренними уроками.

Умывая лицо в серебряном тазу, закручивая на теле набедренную повязку, надевая голубую жреческую накидку – шадди, Эу-Бедикки никак не мог избавиться от мыслей о том, что произошло на рассвете. Священные тексты рассказывали о пятнистых демонах, покрытых шерстью и чешуёй, способных вселять ужас в людские сердца одним своим дыханием. Но как один из них мог бы проникнуть в Эра-Актум, святилище, ни разу не терявшее благословения богов?

В своих размышлениях Эу-Бедикки дошёл даже до того, что предположил: Эу и Энтали были схвачены каким-то из враждебных божеств, и тот краткий приступ страха – единственное послание, которое они смогли отправить свои верным гласам. Напуганный собственными рассуждениями, Эу-Бедикки чуть не бросился в главное святилище с неприбранной бородой, минуя служителей, которые обычно заканчивали подготовку гласов к выходу на люди, но вовремя одумался. Случись такое, непременно пострадали бы и многочисленные адоранты, и статуи божеств, присматривающих за Аталум-Эратумом. А пострадавшие статуи непременно нашли бы служители, сегодняшним уроком которых была уборка в святилищах. Нашли, и первым делом разбудили бы его, Эу-Бедикки, и Энтали-Беддиктум, занимающую соседний дом. А раз не разбудили, значит, с богами и их образами всё в порядке, и страх вызвало что-то другое.

Служителей, которым выпало этим утром ухаживать за гласами, Эу-Бедикки раньше не видел. Муж оказался типичным уроженцем Аталум-Эратума, черноволосым и чернокожим, дева – со странной светло-коричневой кожей и песочного цвета волосами, также собранными в косу. Таких людей Эу-Бедикки никогда не видел, хоть и прожил всю жизнь в городе торговцев и путешественников и, если бы не церемониально запечатанные воском уши служительницы, обязательно бы расспросил бы её о родителях и родных краях.

Энтали-Беддиктум ворвалась в покои удивительно поздно: необычная женщина уже успела умастить бороду гласа благовониями и уложить подобно благословенным морским волнам. Эу-Бедикки хотел спросить у соратницы, что заставило её так припоздниться, но, рассмотрев её, лишился дара речи: глас Энтали позволила себе бежать от дома до покоев умиротворения в одной короткой нижней рубашке, словно ребёнок или потерявшая разум старуха.

– Гавань сошла с ума! Утром там утонул рыбак! Его товарищи так напугали свои рассказом стражей, что те разбудили ближайшего гласа – меня. – Энтали-Беддиктум завернулась в покрывало, поданное ей невозмутимым служителем, пару раз судорожно втянула в себя воздух. – А когда я шла сюда – услышала странные звуки в святилище, зашла туда и увидела Эу-Каса-Бедикки, сидящего у образа Эу-Касы. Его глаза потеряли всякий разум, а руки были покрыты кровью! Он не узнал ни меня, ни убирающих в святилище служителей!

– Рыбак утонул в гавани? Он что, вышел из бухты в погоне за крупными рыбами? – Эу-Бедикки, как и каждый глас водного божества, не раз погружался в воды моря, омывающего Аталум-Эратум, и точно знал: утонуть в гавани сможет только абсолютно обездвиженный человек, лишённый к тому же, голоса и разума.

– Его товарищи говорят, что лодка была в трёх полётах стрелы от берега.

– А тело? Где именно нашли тело?

– А тело не нашли. – Энтали-Беддиктум опустилась на плетёное сиденье, давая возможность служителю заняться её волосами и глазами. – Рыбаки рассказывают, что все вместе возвращались к берегу примерно в середине рассветного часа. Арсин с улицы Жабр и Чешуи отстал от остальных, но это заметили только после того, как солнце полностью вышло из воды. Двое рыбаков сразу поплыли к лодке, и в ней был только весь улов Арсина, но не он сам. Тогда рыбаки стали нырять, опасаясь, что Арсин мог потерять сознание или оказаться во власти одного из демонов ветра, но никого на дне не нашли.

Служительница закончила свою работу и принялась складывать в резной деревянный короб многочисленные баночки, кисточки и гребни – также, как и сотни её предшественниц, помогавших Эу-Бедикки разных времён. Служитель – как и все его предшественники – нанёс огненным камнем контуры языков пламени вокруг глаз Энтали-Беддиктум, и теперь аккуратно закрашивал их пастой из мёда и золотых цветов. Эу-Бедикки наблюдал за тем, что видели сотни его предшественников, и никак не мог сложить воедино продолжающуюся незыблемость Эра-Актума и безумные изменения, всего за одну ночь обрушившиеся на него.

– Сегодня я пробудился ещё до восхода. Страх разбудил меня, и был он столь силён, что я даже не сразу смог снова владеть руками и ногами. Теперь я понимаю, что произошло, но не могу найти ответ, почему. Две луны назад мы с Эу-Каса-Бедикки совершили поклонение водам бухты, и наши дары были приняты благосклонно.

– Ваши дары принял Эу-Каса. Вспомни о том, что произошло с его гласом и ответь мне: не могло ли стать так, что наша бухта более не принадлежит сыну Эу? Я считаю, мы должны отправиться туда. Сегодня в гавани ждут два больших корабля: один с плодами и благовониями Чёрной Земли, другой – с редкими шкурами северных земель. Служители гавани справятся со своими делами к часу единения Эу и Энтали, море как раз отступит, и мы увидим всё своими глазами.

– Твои слова верны. Я буду молиться о том, чтобы страх рыбаков был порождён всего лишь их невежеством.

Засвейтье. За два лунных цикла до событий в Аталум-Эратуме

Личина снова вышла с изъяном. В этот раз Сэйке рискнула сходить в самую опасную часть леса – набрать для печи веток древней ели; залезла в поисках глины на дальний косогор, хранители которого каждый лунный цикл собирают кровавую дань со всех урочищ южного берега Свеиты; всю ночь шептала заговоры, глядя на умирающие в горне уголья. На рассвете Сэйке голой рукой вытащила остывающую глиняную болванку, с положенными шепотками омыла её в росе, воде божественной, и реке, воде земной, но всё напрасно – глаза Предвечной оказались затянуты белым налётом. Точно также, как и в сделанной шесть дней назад личине. И в ещё одной, сделанной в соседнем урочище.

Ни старая Ойган, учившая Сэйке служить Предвечным, ни Анке, которая учила саму Ойган, но смогла передать немного мудрости и её ученице, не рассказывали о том, что надлежит делать, если глаза Предвечной затянуты пеленой. Не знали этого и соседи, такие же напуганные и ничего не понимающие, уверяющие Сэйке, что Ойган была самой мудрой во всём Засвейтье, и если уж она чего не рассказала, так то людям и неведомо.

Сэйке обернула личину чистой белой тряпицей, уложила её в короб – если Знающей не суждено вернуться домой с ответом, то ученице, юной Сэйган, будет, что положить к ногам Предвечной в день Долгого Света. Затем сменила тканое платье по колено, в котором полагалось ходить в урочище, на рубашку и штаны из мягкой кожи и крепкие охотничьи сапоги. На бёдрах Сэйке завязала пояс с ритуальным ножом из рога лося в костяных ножнах, за спину закинула лыковый горит с луком и десятком охотничьих стрел – сегодня хватило бы и одной, но тянуть время, перекладывая стрелы из горита в ларь, не хотелось. Уже у порога Знающая повесила на грудь кожаный мешочек с драгоценным порошком Куики, который жители Засвейтья выменивали у чёрных южных купцов за лучшие шкурки соболей и куниц.

Урочище жило своей жизнью: Сэйке слышала, как у реки перекликаются вышедшие на поиск съедобных трав и кореньев женщины, и как дразнят друг друга пасущие птицу недоростки. Мужчины уже ушли в ближний лес: в преддверии дня Долгого Света засвейтцы всегда готовили новые грибные делянки, расчищали загоны для лосей – делали всё то, за что в другие дни лесным духам пришлось бы отдать долю малую от добычи и урожая.

Прежде чем оставить урочище, Сэйке ножом начертила на земле перед порогом дома Ящера – стража и метку для ученицы, пробормотала охранный говорок и, приложив пальцы к губам, попрощалась с образом Предвечной, раскинувшим руки на краю мыса. В обычный день она бы не стала даже рисовать Ящера – ни один из жителей Засвейтья и так не вошёл бы в дом Знающей без позволения. Но день, в который личина в третий раз явилась с пеленой на глазах, обычным не был, и Сэйке решила защитить дом и соседей.

Дальний лес был встревожен. Молчали все благие птицы, только сова-горевестница попирала известные Сэйке законы, размеренно ухая после восхода. Пляшущие по деревьям солнечные пятна – мелкие духи света – сбились у самых верхних веток, словно земля вдруг стала слишком нечиста для них. Тропинка, протоптанная к круглой поляне с крохотным озерцом в центре, оказалась испоганена мелкими трёхпалыми следами выйки, ядовитой твари, прислужницы подземных сил, мех которой почему-то так любят купцы из южных земель.

Чем ближе Сэйке подходила к озеру, тем хуже становилось вокруг. Не раз и не два она останавливалась, не понимая, что преграждает ей путь: древесная тень, змеиное тело или подземный мрак, выплеснувшийся на землю бесформенным чёрным пятном. Тогда Сэйке шептала наговоры, вынимала из ножен ритуальный нож – раз даже закружилась в священной пляске – и упрямо шла вперёд, не думая ни о том, что найдёт у озера, ни о том, сможет ли вернуться.

На полянку мерзость не дошла: пели добрые птицы в ветвях деревьев, отражалось в чистой воде высоко стоящее солнце, играли у берега две большие выдры. Засвейтцы считали выдр обычными, земными, зверями, не служащими ни небу, ни подземью, но Сэйке всё равно обрадовалась их хитрым мордочкам и лоснящимся шкуркам – если на священной поляне ещё есть место для простых зверей, значит, не всё так плохо в лесу.

Одеяние из сотен орлиных перьев нашлось там же, где Сэйке оставила его в день инициации, – в дупле раскидистой липы на дальней стороне поляны. Знающая сложила лесную одежду на траву, набросила на плечи два ниспадающих крыла и принялась снаряжать лук. Стрелять ей приходилось нечасто, только в дни затяжных дождей, когда нужно было разогнать пакостных духов туч, так что правильно упереть резной конец в ногу и согнуть верхнее плечо удалось не сразу – Сейке даже оцарапалась вставкой из лосиного рога.

Натянув тетиву, она достала из горита стрелу с шестью короткими ястребиными перьями и уложила её на траву, так, чтобы ни одно перо не коснулось голой земли. Настала самая трудная часть обряда: Сэйке выхватила ритуальный нож, быстро-быстро, не думая и не чувствуя, взрезала кожу под левой грудью, и широко взмахнула рукой, орошая кровью траву и ствол старой липы.

Величественный лось мелькнул на дальнем берегу озера спустя несколько мгновений после того, как стекла с листвы на землю последняя жертвенная капля. Сэйке, готовая к его появлению, плавно отвела руку назад, затаила дыхание… Освобождённые плечи лука послали стрелу над землёй и водой, и лось, торжествующе взревев, подогнул колени и ударился оземь ветвистыми рогами. Знающая благодарно провела по животу лука окровавленными пальцами, бережно уложила его меж ветвей липы и, пошатываясь от усталости, пошла вперёд. Озеро она обошла по берегу – касаться его воды люди могли только раз в жизни, в начале инициации, – и выдры, словно и не заметив Охоты, уставились на чудесное существо, человеко-птицу, только что добывшее себе третью часть, связующую землю и небо.

Освежевать посланника, накинуть себе на голову его шкуру с рогами и тем самым закончить обряд, Сэйке не успела. Двое, вышедшие из-за деревьев, стоило Сэйке приблизиться к лосю, были одеты в обычную лесную одежду засвейтцев, но скрывали лица за грубыми ткаными мешками с одной длинной прорезью для глаз. Знающая не успела ни прошептать наговор, ни даже выставить вперёд нож – изверги вмиг бросили её на землю, не постыдившись прервать обряд и коснуться своими руками священных перьев пребывающей уже между мирами человеко-птицы. Сэйке надеялась, что они скажут хоть слово, и по говору можно будет понять, кто пошёл на святотатство, но и этого изверги не сделали. В полной тишине они оттащили Знающую к берегу, двумя взмахами кривого чёрного ножа отрубили ей руки и сбросили онемевшую от боли и ужаса женщину в осквернённые теперь воды озера.

Сэйке пришла в себя от того, что боль в плечах утихла, сменилась ощущением, какое бывает, если долго стоять на мысу, подставив тело солнечным лучам. Не открывая глаз, попробовала пошевелить пальцами – и смогла, хоть и странно, непривычно, как если бы долго-долго совсем не двигала рукой.

– Открой глаза, человек.

Голос был очень высоким и звонким, таким, какой мог бы быть у первых весенних почек, ещё клейких от живительного сока. Сэйке точно знала, что так говорить не может ни человек, ни – и в этом она была уверена ещё сильнее – обитатель подземья. И всё же ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вновь посмотреть на мир: нападение, подлое и святотатственное, оказалось страшнее, чем даже пелена на личине Предвечной.

Сначала были видны только небо и солнце, ничуть не сдвинувшееся с того места, на котором было, когда Знающая начинала обряд. Сэйке поднялась на ноги, опершись ладонями о землю, и тут же чуть не упала вновь – руки, которые она хоть и непривычно, но чувствовала, висели в воздухе, отделённые от плеч пустотой толщиной в палец.

– Человек, не пугайся. Мы смогли вернуть твои руки только так, но они будут слушаться тебя также, как и раньше. Ты привыкнешь.

Голос доносился откуда-то сзади, от озера, и Сэйке медленно обернулась: почти уверенная в том, кого увидит, но не способная до конца поверить в это.

Тарпыг, высокий и мускулистый человек с сияющими золотыми крыльями и увенчанной гигантскими рогами головой лося, стоял у самого берега озера. Он был одет в одни лишь кожаные охотничьи штаны и держал на руках мальчишку лет десяти, золотоволосого и золотоглазого.

– Алви… – Сэйке спешно приложила правую руку к губам и левую к сердцу, приветствуя божественное дитя самым уважительным жестом из существующих.

– Ты хотела просить совета у Предвечной. Они с Отцом не в силах сейчас говорить с людьми понятным им языком, их ответ передам тебе я. Через три дня в верховья Свеиты поднимется корабль из Жемчужного города с грузом драгоценных масел и слоновьих бивней на борту. Ты предложишь им десять шкурок выйки за то, чтобы тебе позволили взойти на борт и кормили до тех пор, пока корабль не вернётся в родную гавань.

– Но…

– Твоя ученица Сэйган готова к инициации. Приведи её завтра сюда, и Тарпыг явится ей и своими руками обольёт водой из священного озера. Она умная девочка, справится с защитой племени пока ты будешь в дальних краях.

– А как же…

– Тарпыг уже очистил лес от выек – это их шкуры ты отдашь людям юга. До поры этого будет достаточно, чтобы засвейтцы вольно ходили по лесу, который вы называете дальним. Если же ты не справишься со своим делом, то во всём земном мире не будет больше безопасного места. – Алви, до того смотревший куда-то за спину Знающей, вдруг взглянул прямо ей в глаза. – Я хотел бы рассказать тебе, что это за дело и почему оно так важно. Но не могу. Ты поймёшь всё сама, когда окажешься на месте. Прощай, человек. Мы будем следить за тобой.

Обратной дороги Сэйке не помнила. Шла и шла, сжимая в руках тушки выек, привычно избегала совсем уж нечистых лесных тропинок, и всё думала о пугающем требовании Алви.

Никогда ни одна Знающая не уходила от своего дома и образа Предвечной, от тех, кого клялась защищать и оберегать от подземья. Сэйке помнила, как несколько вёсен подряд Ойган, растерявшая силу ног за годы служения, просила вынести себя на мыс, подолгу сидела там и жадно глядела на огромные корабли южан. Однажды совсем молодая и оттого кажущаяся себе неописуемо важной Знающая спросила у наставницы: что такого она видит в этих чудных чёрных людях и их кораблях высотой с два дома, а длиной так и все десять? Ойган тогда – не сразу и неохотно – сказала, что и сама не знает того и никогда за дальние урочища не выходила, и судьбой своей довольна, но что-то тяжко щемит в груди, когда остроносые корабли поднимаются вверх по реке. Сэйке запомнила её слова, но не поняла: чудные чёрные люди казались порождениями подземья, неведомо как завладевшими божественными камнями и снадобьями, и вызывали только лишь отвержение. Даже сейчас, спустя три весны после смерти наставницы, Сэйке боялась мира за пределами Засвейтья и не понимала его. Но разве станешь спорить с Алви?

В урочище было шумно, словно день Долгого Света тоже настал раньше обычного: радостно болтали взрослые, гомонили дети, в большом общинном очаге тлели угли, а над ними истекал жиром громадный кабан. Сэйке хотела было ускользнуть к себе в домик, оставив разговор с соседями на утро, но её заметили раньше.

– Даже Ойган так не могла!

– Да даже древняя Майе! Слава Сэйке, прозорливой и говорящей!

Туган-кузнец, самый уважаемый мужчина урочища, пробился сквозь многолюдье, выставив перед собой прут с жареным кабаньим сердцем.

– Берёза оказалась какая надо: мощная, в меру раскидистая, не покрытая метками дятла. Хорошая будет делянка. А когда мы уже к урочищу путь держали – выскочил перед нами кабан. Мы уж Ящеру в пасть собрались, а кабан скосился на нас и издох. Мы его хотели сначала тебе показать, но как увидели Ящера – поняли, пошла ты в тайное место, с богами говорить. Знать, удачен был разговор, и кабан этот – знак.

Сэйке приняла прут, откусила от сердца и, глядя на неотрывно глядящих на неё соседей, поняла, для чего тарпыг выгнал в лес этого кабана.

– Я говорила сегодня с Алви. – Люди, до того тесно окружившие Сэйке, отступили назад. Только Сэйган осталась на месте: совсем юная, в светлом девичьем платье, от горящего позади костра кажущемся взрослым, тёмно-багровым. – Алви сказал, что на третий день от сегодняшнего придёт корабль чёрных людей, и с ним я должна будут отправиться на юг, в тот город, который они назовут своим домом. Такова воля Предвечных. Но вы не останетесь в одиночестве – утром я отведу юную Сэйган в тайное место, и сам тарпыг посвятит её Алви и Предвечным.