Читать книгу Художник нашего времени - Анна Юрьевна Серая - Страница 1

"Имена и фамилии персонажей, а также некоторые детали событий изменены."

Все это случилось со мной в 2020-ом/2021-ом году. Я страдала тяжелейшей депрессией и паническими атаками. Реальность ускользала от меня. Мир становился прозрачным, каким-то бело-голубым, он исчезал. Приступ за приступом. Помню резкий скачок давление и бешеный пульс. Я подбежала к окну и начала задыхаться, а после вызвала скорую, кое-как держась на ногах. Услышав, что скорая подъехала, я выбежала в подъезд и упала. Я почувствовала ужас, липкий холод скользнул по моему телу, а в нос ударил запах смерти. Меня заволокли в квартиру и дали кучу каких-то препаратов. После я провалилась в глубокий, сон. Проснулась от ужасной боли в груди, ее просто выламывало. Мне не хотелось жить. Но я все же поняла – умереть боюсь. Я всегда думала о том, что будет со мной после смерти. Куда я попаду? Я так часто думала о смерти, что не чувствовала эту жизнь. Сколько себя помнила, всегда была одна, у меня никогда не было парня. В свои 23 года я оставалась девственницей. Не сказать, что меня это сильно огорчало, так – иногда находила тоска, ведь все мы хотим любить и быть любимыми.

Жила я в одном Сибирском городе, далее буду называть его город «Т». По личным причинам, не хочу говорить название. А родом я из Ржавчика, это небольшой поселок в Кемеровской области.

В марте мое состояние значительно ухудшилось, я не вставала с кровати. Мой психиатр сказал, что мне нужен стационар и внутривенная терапия транквилизаторами. Также я ходила к нему на сеансы психотерапии. Мне было тяжело вываливать все наружу, всю свою подноготную.

− Маша, расскажи мне о своем отце? – говорил мне психиатр.

− Он умер, когда мне было восемнадцать лет, − отвечала я. – Он… Он… Был неплохим человеком, не знаю… Отец во сне часто является. Во сне он меня бьет дубинкой и иногда я вижу какие-то… Черт… Ну сцены страшные. И иногда я чувствую его призрак. Как будто он сидит в кресле и качается, но на меня не смотрит. Он такой серовато-желтый, морщинистый, толстый и разбухший. Пахнет противно. Этот запах смерти постоянно бьет мне в нос.

− То есть он тебя преследует, его призрак?

− Да… Наверно, преследует. Мама еще говорит, что он дома, с нами. Роняет календарики и диски, на гитаре играет. Говорит, что он наблюдает за мной.

− Маша, а у тебя вообще никогда не было отношений с парнями? И никто никогда не привлекал?

− Как-то не получалось.

Честно сказать, сеансы психотерапии мне не помогали. Я все чаще думала, мол, а может взять верёвку с мылом, да повеситься. Но останавливала одно – я боялась Бога. Мать и двоюродная бабушка часто говорили мне, что за самоубийство люди попадают в ад. Туда, где обитают низшие астральные сущности, потерявшие человеческий облик. Засыпая в детстве, я говорила: «Боже, спаси, сохрани и помилуй, боже, прости грехи наши». Потом я перестала это делать. Избавилась от крестика и выкинула иконы из своей комнаты. Это было из-за школы. Там, в школе, меня не любили, одноклассники постоянно обзывали жирной кирпичиной. Да, я была полным, облысевшим подростком из-приема гормонов. Пила их, потому что у меня болели почки. Один раз мальчики хотели избить меня толпой, просто из-за того, что я была толстая. Тогда я выпрыгнула в окно со второго этажа, повезло, что была зима.

А отец… Отец постоянно подшучивал надо мной по поводу этого всего, то говорил, что титьки из лифчика вываливаются, то, что ляжки у меня мясистые. К слову, он постоянно шутил о сексе. Как-то он увидел, что я смотрю порно и устроил мне взбучку. Я не знала, куда от него бежать… Как он орал… Я залезла под стол и начала кричать. Не могу забыть тот ужас. Тогда у меня еще был фингал под глазом. Один мальчишка кинул в меня камень, и он угодил в глаз. После этот же мальчишка достал свой член и хотел нассать мне на этот больной глаз, пока я кричала от боли. Я убежала со школы.

В середине марта объявили карантин. Я не стала ложиться в психушку, хотя сумка была уже собрана. Я решила уехать домой, в свой родной поселок Ржавчик. Меня напугал карантин. Университет закрыли и всех перевели на дистанционное обучение. К слову, училась я на культуролога. Занималась кураторской деятельностью вместе со своей одногруппницей Леной Новиковой, миловидной кудрявой блондинкой с кукольным личиком. У нас была своя галерея «Фокус». В эту галерею я приносила и свое творчество – объекты и какую-нибудь живопись.

Дома мне стало немного лучше, но эта самоизоляция… Дистанционное обучение капало мне на нервы. В посёлке были проблемы со связью. У меня постоянно вылетал zoom. Казалось, что преподавателям вообще срать на это все. Большинство из них просто отправляли задания, не выходя со студентами на связь. С одногруппниками особо не общалась. Вообще отстранилась от мира.

Я постоянно смотрела статистику зараженных по стране. С каждым днем их становилось все больше и больше. Я также боялась заболеть. На улицу я почти не выходила. По поселку ходила полиция и забирала в участок тех, кто прогуливался без уважительной причины. «Когда, когда это закончиться, − думала я, лежа в своей кровати. От всего этого начинался сдвиг по фазе. А в новостях писали, что кто-то выпрыгнул из окна, кто-расчленил своего ребенка.

И еще отец… Его портрет висел на стене. Я хотела убрать, но боялась матери. Я не могла уснуть из-за него. По ночам он снова качался в кресле, постукивая по столу своими разбухшими, мясистыми пальцами.

После мне приснился сон, он снова избил меня, а потом сказал, что у него нет тела. Мол, ему нужна моя энергия. Во сне он был с ружьем в своем вязанном коричневом свитере. Умер он от рака головного мозга. Умирал тяжело. В последние месяцы ничего не понимал, нас с мамой не узнавал совсем. Мне было ужасно больно смотреть на это все. Он превратился в пожелтевшую мумию, от него остались одни кости. Я не подходила к нему. Мне было неприятно, но в то же время ужасно мучала совесть. Этот запах… Запах смерти на весь дом. Я просто пряталась в своей комнате от этого всего. Иногда я подходила к нему, из его глаз лились слезы. Он хотел что-то сказать, но уже не мог. «Папа, – говорила я, наклонившись к нему. – Папа, это я, Маша, ты… ты… совсем не узнаешь меня? Папа…». Отец схватил меня за руку и прохрипел что-то. Я снова убежала, чувствуя его взгляд.

Умер он летом 2018-ого года, стояла страшная жара. Трупный запах бил мне в нос. Отца вымыли и положили на пол, в зале. После привезли гроб и переместили его тело туда. Я не могла отойти от гроба. Стояла и смотрела на него. Казалось, что он вот-вот откроет глаза. Его губы тронула легкая улыбка, а в уголках скопилась слюна. Одет он был в серый костюм и черные ботинки. На похороны приехал мой старший сводный брат по отцу, Алесей. На тот момент ему было двадцать с лишним лет. Он был под каким-то наркотиком. Орал на всех, валялся на крыльце, а после хотел нарисовать отцу усы Фюрера, зная, что он увлекался историей Нацисткой Германии. Тогда вспыхнула церковная свечка. Мама сказала, что отец это все видит и накричала на брата. Мне стала страшно. Я выбежала на крыльцо и увидела отца, стоявшего около забора. Он был серо-зеленый, прозрачный. Я все вспотела и закрыла глаза. После он исчез. Похороны не помню совсем, как будто была без сознания.

Я чувствовала, что потеряла дорого и близкого мне человека. Дом опустел. Я простила его за все. Да, я обижалась. Мы с ним без конца дрались, он часто ругал меня. Но он показал мне мир. Мы с ним ездили на сплавы по горной реке. Жили в охотничьей избушке. Отец постоянно смотрел со мной документальное кино о космосе, природе и Нацисткой Германии. Я не разделяла его политические взгляды, но он объяснял это тем, что Фюрер заботился о своем народе, и в Германии был порядок.

Но после похорон он начал тащить меня за собой. Видимо, он решил показать мне и загробный мир. Я просыпалась и видела его в своей комнате. Он лазил в моих вещах и почему-то держал в руках свой сундук с инструментами. После он взял меня за руку и потащил к гаражу. «Этот гараж твой, Маш, − сказал он мне». Затем повел через портал к какому-то фонтану. «Бога здесь нет, – продолжил он. – Но все его ищут. А еще физические законы здесь те же, а явление другие.

Отец жаловался на родственников, которые через него перешагивали, когда он лежал на полу. Жаловался, что его хоронили в дурацком сером костюме, который был ему узковат. Еще рассказывал, что, когда умирал, почувствовал, что подавился, а потом начал задыхаться.

Где я только не побывала, следуя за отцом. Мы спустились в подземный город, там были маленькие кирпичные дома, поросшие мхом и дороги, выложенные из кирпичей, очень узкие. И там не было никакого транспорта.

После мы поплыли с ним по той самой горной реке Шалтырь, но она была другой. Там были золотистые, сияющие деревья, фиолетово-черные камни. А на перекатах черные, раскидистые ветви, они клонились друг к другу аркой. Я видела, что на лодках плыли и другие люди. Они радовались и махали нам с отцом, а после исчезали.

Время шло то быстро, то медленно. Из дома я практически не выходила, только в магазин за энергетиками, чипсами и выпивкой. Страшно… Все в масках, кругом охрана. Продавцам давали штрафы в пятнадцать тысяч, если они обслуживали покупателей, не надевших маски и перчатки. К слову, от одиночества на самоизоляции спасало одно – интернет. Казалось, что вся жизнь теперь там, за экраном: учеба, магазины, оппозиция и так далее… На улице пусто… В городе ребята проводят выставки в лесу, и в нашей Бане №13. Галереи «Фокус» и «Чердак» закрыли.

Потом пришла весна и я начала писать портрет Матвея Гаврилова, художника из города «Т». Это запись из моего дневника о нем, о Матвее…

24 марта. 2020г.

«Весна. Господи, какая весна! Цветущая! Ровно такая же как в год моего рождения! Раньше я почему-то думала, что хочу умереть весной, такой же цветущей. А сейчас… Сейчас нет. Сейчас я хочу жить. Я… Я думаю о нем. О Матвее. Матвей Гаврилов – художник из моего родного города Т. Он для меня луч света в темном царстве, как бы это пошло не звучало. Я начала писать его портрет. Просыпаюсь и бегу к нему, к этому портрету. Он, Матвей… Он похож на какого-то древнегреческого бога, то ли Диониса, то ли Аполлона. У него греческий профиль, а его кисти… Его кисти как будто высечены умелым скульптором, − пальцы длинные, с ярко выраженными костяшками. Глаза раскосые, карие, они так внимательно смотрят из-под густых бровей. А его тело… Он высокий, стройный, правда ноги худоватые. Вспоминаю как он красил стены в Бане. Такими размашистыми, резкими движениями. Я не могу оторваться от этого портрета, меня тянет к нему как магнитом. Боже… Матвей. Мне ничего, ничего от тебя не нужно… Лишь видеть тебя иногда и знать, что у тебя все хорошо. Знаешь, Матвей, когда я вижу тебя мне становится легче…

Я помню сон. Я и Матвей лежим в палатке, он обнимает меня, я глажу его по густым, вечно взъерошенным светло-русым волосам, а после спрашиваю: «Откуда в тебе столько страсти?». Прижимаюсь к нему, чувствуя дрожь по всему телу… Из моих глаз льются слезы, слезы счастья. Чувство блаженства окутывает меня с ног до головы… И еще меня так возбуждает то, что у меня никого не было, что он первый.

Просыпаюсь утром, вижу рассвет. Время для меня остановилось. Чувствую дикое желание, между ног стало настолько влажно, весь сок просто стекает по ляжкам. Я смотрю на потрет и чувствую, что горю… там… между ног. После я не выдержала и сказала: «Матвей…». Начав себя ласкать, я почувствовала, что из моих глаз полились слезы. И свет… Свет залил мои глаза. Матвей был весь в лучах света. Голый… На нем не было ничего… Господи… Матвей лежал на мне, а я царапала его спину, крича от наслаждения. Благо…Благо, что дома никого не было. После из меня вырвался крик…, и я просто задохнулась от наслаждения, просто растворилась… Меня не было…».

Снова сев за портрет, я включила композицию Шуберта «Ave Maria». Но вдруг у меня пошли месячные. Низ живота пронзила режущая боль. И свет… От портрета пошел свет. Я почувствовала, как похоть и гнев смешались в одном котле. Нож… Тогда перед глазами появился нож. И мне захотелось убивать. Это желание было безумным… Началась отдышка и я все покрылась липким, холодным потом. Я испугалась, что убью свою мать. Я побежала на кухню и схватила нож. После я легла на кровать и снова начала мастурбировать, отложив нож в сторону. Дрочила, дрочила, но мне не помогало. Волна возбуждения накрывала меня снова и снова… Я закрывала глаза и увидела свет, покрывающий кровь. И Матвея, ласкающий меня…

После я… не помню… несколько дней просто вылетели из моей памяти. Я боялась выходить из комнаты из-за желания убивать. С мамой были постоянные ссоры. Она кричала на меня из-за бардака и прочей херни. Еще у меня не было денег. Моя мама, Зоя, работала бухгалтером в какой-то богом забытой конторе. Я брала деньги в банке, оставшейся от отца. Он складывал туда мелочь, еще при жизни. На эти деньги я покупала энергетики, сигареты, чипсы и выпивку. К тому времени у меня уже кончился Ксанекс, выписанный психиатром, и я могла спокойно употреблять алкоголь. Смешивать алкоголь с Ксанексом нельзя – эффект как от Мефедрона, но накатывает какая-то волна, и ты не чувствуешь своих конечностей».

−Тебе срать на все, −кричала мать. – На все. – Лежишь целыми днями, нихера не делаешь! Куришь как паровоз, бухаешь, да еще наркоту употребляешь! Видел бы все это отец! А он здесь, дома! Он все еще с нами, видит, как ты себя ведешь! И на меня тебе срать!

− Да, мне вообще на все срать, − отвечала я. – Вот на все. Абсолютно на все. Но только что на искусство не срать, − ответила я, сделав затяжку.

Мать бросилась на меня и влепила пощечину, обидевшись на эти слова, мол, родной дочери на нее срать.

–– В город хочу! Денег дай, и я свалю! Не хочу в этой деревне сидеть, – кричала я, бросив взгляд на нож. Желание убивать становилось все сильней. И это вожделение, оно не давала мне покоя. Я постоянно хотела Матвея.

−Какой нахер город? Автобусы не ходят! Карантин! В городе безумие творится, людям просто заткнули рты этими масками, как баранам! Люди как звери становятся! Подъезды в домах заколачивают, двери заваривают, если там больной! Людей оставляют без помощи, без ничего. Ужасно на все это смотреть!

−Да пошла ты, − спокойно сказала я и ушла в свою комнату писать портрет Матвея.

Сев за портрет, я открыла страницы Матвея в интернете. «Черт, − какой же ты красивый, Матвей, − думала я. – Какой же ты красивый. Ты похож на красавца аристократа, которого писал Микеланджело Буонарроти. И вдруг снова вожделение… Я не выдержала и начала ласкать себя. Тогда я вспомнила слова отца, сказанные им еще при жизни. На последним сплаве по реке Шалтырь он сказал мне, мол, обещай возвращаться. Чувствовал он тогда свою смерть, чувствовал. Я ответила: «Пап, а как же я без тебя поплыву?». «С тем, кого полюбишь и поплывешь, − с улыбкой ответил отец».

Открыв фотографии Матвея, я увидела, что у нас с ним много общих черт, во внешности. Особенно похожи были глаза и лоб, а еще губы. Его губы были такими же чуть пухлыми как мои. А волосы! У меня ведь такие же – густые, русые, с чуть пепельным отливом. И на папу похож. Я заметила, что у него такие же болотные глаза как у отца. И сон, я вспомнила сон. Когда мне было десять лет, я проснулась от чувства тоски. Во сне я видела высокого русого парня, он обнимал меня. Мы были в каком-то космическом городе с летающими машинами. После город начал рушится, и я сказала парню: «Неужели мы никогда больше не увидимся?». Вдруг в голову что-то стукнуло, и я подумала, что этот парнишка из сна – Матвей, но в своей предыдущей реинкарнации. Тогда я была уверена, что Матвей моя судьба. Еще и мать как-то говорила, что у меня будет счастливая творческая семья.

«В город, я хочу в город, − думала я. – Хочу увидеть Матвея. Черт, не только видеть… Я хочу его в свою постель». Мы были знакомы с ним. Я брала у него интервью, когда он принес в нашу галерею дохлую птицу в стеклянном кубе. Сколько шума было вокруг этой птицы, приезжали журналисты – снимали репортаж. На выставке народ только и толпился вокруг птицы, весь куб заляпали пальцами. «Какой концепт у птицы? − спросила я его тогда». На что он ответил, мол, все дело в говне – заразны не птицы, а их говно. И с людьми тоже самое. Не человек заразен, а то говно, что в нем. На эту же выставку он притащил банку с болотной водой. Задумка была такова − смотреть, как там размножатся микроорганизмы. Также Матвей любил устраивать гиг-хеппенигни – веселые коллективные действие, что-то между концертом, перформансом и выставкой. Еще у него были какие-то растения, облепленные проводами. Время от времени стрелял по иконам из травмата, так, забавы и баловства ради. Иногда я ласково называла его Забавник. Многие мои знакомые говорили мне: «Матвей – шут, бегает с дудкой в своей леопардовой шубе и занимается какой-то ерундой. Какой с него нахер художник?». На что я всегда отвечала: «Матвей – художник, но он художник своего, нашего времени».

Я сидела, текла и вспоминала нашу последнюю встречу с Матвеем, до карантина. Это было в галерее «Фокус», первого марта 2020-ого года. Открывали библиотеку. Из Питерского Гаража привезли около сотни книг о современном искусстве. Это была инициатива Матвея и Лены Новиковой. Лена была симпатичной блондинкой с кукольным лицом. Она любила носить винтажные платья и шубы. Ребятам выделили книги с условием, что они будут давать их читателям бесплатно. Тогда я пришла со своей камерой. Лена попросила меня написать об этом статью и сделать несколько снимков. Ходила по галерее, фотографировала, а потом пришёл он – Матвей. Пришел в своей леопардовой шубе, одетой на оголенный торс.

Матвей поднялся на сцену, забрал у Лены микрофон и начал толкать свою речь. Не помню, что он именно говорил, но что-то вроде: «Знаете, вот в Москве нас, сибиряков вообще неандертальцами считают, мол, с искусством у нас здесь жопа полная. Я был там недавно, и да – там так считают. Но разве это так? Разве мы им всем фору дать не может? Как я считаю, с культурным ландшафтом в нашем городе все отлично. Главное – работать, и работать коллективно. Короче, я за то, чтобы все чаще собирались вместе и просто пили водку».

После какой-то сидевший мужик начал читать свои стихи и презентовать свою книгу. Мы с Матвеем стояли на против друг друга. Тогда глаза у него какие-то печальные были. Я подумала, мол, че там у него стряслось. Так-то на тот момент я о нем практически ничего не знала. Так, ходили сплетни, что ему жить негде, что он у какой-то девки живет, а родители в Москве, и он нахер им не нужен. После все вышли на перекур. Матвей подошел к Олесе, своей подруге, низенькой лысой девчонке, и накинул на нее свою шубу, оставшись с оголенным торсом. Он обнимал ее и целовал в шее, нисколько не смущаясь.

А еще я вспомнила о нашей любимой Бане № 13. Баня № 13 – это заброшка, которую оккупировали художники города «Т» в 2018-ом году. Была экскурсия по городским дворам. Матвей и другие художники приметили это здание и захватили, повесив свой замок. В Бане постоянно проводились выставки, события и просто посиделки. Там были большие двухметровые окна, разбитые правда. На каждом событии в бочке жгли костер, − традиция. Выставляться в Бане мог, кто угодно, хоть бомж. Пришел – принес свой объект и смело выставился. Никто за это из Бани не выставит, − выставки делает народ. Объекты можно было делать и из того, что валяется под ногами: бутылки, кирпичи, картонки, банки и прочее. Каждый человек мог стать художником, придя к нам в Баню. К новоприбывшим художникам всегда относились с уважением. Мы с ребятами там стол всегда накрывали – выпивку и закуски приносили. По поводу денег у нас был общаг – каждый складывался, сколько мог.

Когда я первый раз пришла в Баню, то просто охерела, подумав, что это какая-то секта, − жгли церковные свечи, рисовали пентаграммы и крутили какой-то фильм о самой Бане. А Матвей проводил спиритический сеанс, вызывал какого-то покойничка. Девчонки сказали мне, что он очень прошарен в оккультизме. После все собрались в кругу, а я стояла около стенки, стеснялась подойти к ним. Обсуждали дальнейшие планы, касательно событий в Бане. После все начали расходиться, а Матвей остался и включил песню на ноутбуке «Черный ворон». До сих пор помню, − он стоит один одинешенек, курит и то и дело глаза к небу поднимает. А оно такое чистое, небо, без единого облачка. И Песня эта по Бане разносится «Черный ворон, что ж ты вьешься/над моею головой? / Ты добычи не дождешься/Черный ворон, я не твой.

В город я все же свалила, это был июнь. Наш знакомый, дядя Гриша, отвез меня за пятьсот рублей. Каким же красивым, сказочным было то утро перед отъездом. Я чувствовала запахи, звуки, цвета – я чувствовала все. Я жила, наслаждалась каждой секундой. О своей депрессии я и думать забыла, столько во мне было чувств к нему, к Матвею. Тогда, тем утром, ко мне пришло понимание, что я просто загасила эту любовь в тень, а когда начала писать портрет – она проснулась, как вулкан. Не знаю, тогда во мне проснулась любовь ко всему, к миру, к людям, к себе. Я поняла, что важен каждый человек, наверно, потому что я полюбила Матвея как человека. За что я его полюбила? За смазливую мордашку и красивое, подтянутое тело, как у древнегреческого бога? Нет, не только. Я полюбила его за его доброту, за ум, за то, что ему не срать на то, что происходит с искусством в нашем богом забытом городе «Т».

В то утро я чувствовала какое-то абсолютное счастье, я чувствовала полет. Видела, как все зарастает цветами. И это вожделение. Черт, я хотела Матвея постоянно. Извиняюсь за подробности, но трусы были мокрые насквозь. Я думала, мол, это нормально вообще? Тогда мне пришла мысль, что это из-за того, что я была девственницей в свои двадцать три года. Ну, мол, гормональный всплеск, или что-то вроде этого.

В городе, на вокзале, меня встретила моя подруга Настя, низенькая брюнетка с большими карими глазами, ланьими. Я называла ее Мася или Масяня. Мы пришли в мою квартиру, и я рассказала Масе о своих чувствах к Матвею.

− Нахрена тебе этот Забавник? – спрашивала меня Мася, хихикая. Она тоже называла Матвея Забавник, но не так как я – любя, а как-то с язвой.

− Масянь, не знаю, это чувство к нему у меня какой-то невероятной силы, понимаешь? Вот в жизни только раз так бывает. Я точно знаю, что он моя судьба. Ведь всегда так бывает – судьба близкого человека посылает. А он, Матвей… Знаешь, Мась, он так на батю похож. И по гороскопу он Лев, и на сплавы любит ездить. Еще он строить и чинить умеет, руки из того места растут. У отца моего ведь тоже золотые руки были.

Мася молча кивала головой и снова хихикала, мол, твое дело. Анастасия, Настенька, Мася была мне самым близким и родным человеком, шесть лет я спала с ней в обнимку на одной кровати. К слову, у нас с ней был интим. Но полного удовлетворения от этого я не получала, все же хотелось сделать это с парнем. По утрам я будила ее, гладя по спине и целуя в шею. Она поверчивалась лицом ко мне, начинала целоваться и гладиться. После я трогала Настину кошку (так я называла ее промежность). Мася же робко прикасалась к моей кошке и сильно сжимала мне грудь. «Машуньчик, какая же у тебя красивая, упругая грудь, − постоянно говорила она мне, и я чувствовала нежность». Жили мы вместе. Скучно мне было одной. Но жила она, честно сказать, за мой счет, точнее на деньги, которые мне присылала мать.

− Я хочу письмо ему написать, Матвею, признаться, что думаешь?

− Пиши, пиши, − ответила Мася, сделав какой-то противный, писклявый голос и скорчив рожу. Она постоянно кого-то парадировала.

После этого разговора я все же решилась написать Матвею письмо. Сходила в магазин, купила белый конверт и чернила. Решила открыто признаться ему в своих чувствах, мол, что терять? Терять-то нечего. Будь, что будет.

«Матвей, знаешь, я не знаю с чего начать, – писала я в письме. − Мне было очень тяжело написать тебе это. Но порой случается так, что ты просто перестаешь бояться. Ладно, не буду тянуть. Матвей, знаю, что в это все тяжело поверить, я сама до сих пор не понимаю, как такое возможно, но со мной произошло настоящее чудо. Помню в интервью ты говорил, что они, чудеса, происходят, стоит лишь стереть границы. Ох, ну почему так сложно говорить о чуде? Я будто каменею и даже сердца не слышно. Но я должна, должна рассказать тебе все историю. Чувствую, что так нужно, чувствую. Именно чувство изменило мою жизнь, хотя слово изменило тут не уместно – перевернуло. Начну с событий прошедшей зимы. Именно тогда я узнала, что такое настоящая депрессия. Все потеряло смысл. Мир стал каким-то плоским, безвкусным, Я лежала целыми днями и просто задыхалась от страшной боли в груди. Невозможно было выйти на улицу. Мне казалось, что я падаю, что у меня просто нет сил. Мне постоянно хотелось плакать. Слезы текли сами собой. И самое страшное, что никого не было рядом. И эта боль просто сводила с ума. Я старалась не выходить из своей квартиры, просто сидела за столом и курила, и никаких мыслей в голове не было. Только густая дымовая завеса под потолком. И тогда я узнала, что значит чувствовать пустоту. Нет, не совсем правильно. Я узнала, как пустота начинает разрушать. Я часто просыпалась от удушья, снилось, что меня кто-то душит. Все потеряло смысл. Пробовала я лечиться, таблетками, но от них становилось только хуже – мир начал совсем исчезать, растворяться. Думала, грешным делом, все это прекратить. Но останавливала одна мысль, что свой путь нужно пройти до конца.