Читать книгу Бог без имени - Анна Зимина - Страница 1

Пролог

– Они вас всех убьют! Жен ваших осквернят, детей заберут в рабы, старикам воткнут стрелы в сердца, и будем мы гнить под солнцем, а вороны растаскают наши косточки. Господин мой! Уйдем в леса!

– Нет.

– Господин мой!

Старуха-мать, стоя на коленях перед гордым властителем своих земель, умоляла его послушать. Она плакала, и ее слезы были горче степной полыни, но господин был непреклонен. Гордыня… Уж скольких она погубила и скольких погубит!

Враг пришел из-за горы. Сильный, отчаянный враг, которому нужны были эти долины, эти реки, эти прекрасные выносливые женщины и эти дети, чтобы сделать их рабами. Враг знал яды, знал огненные ружья, знал, как приручать диких волков, чтобы они драли гордых властителей на кусочки.

Но господин был воином. Воинами были его дети, его отцы. Не пристало воинам боятся.

Не пристало.

Ровно до тех пор, пока старший сын господина не вбежал в богато расписанный шатер. Следом за ним тянулись красные ленты крови из страшной раны на боку. Мужчина придерживал ее руками, но по его лицу было ясно, что рана смертельна. Его лицо стремительно заливала бледность, губы посинели.

– Господин мой! Пришли! – крикнул он и неловко упал, испугав тех, кто сидел близко к нему.

Люди вскочили со своих мест, не говоря ничего, вытянули из-за спин оружие, высыпали наружу. Они все были воинами. Господин вышел за ними, не собираясь отсиживаться за чужими спинами. Только немного замешкался, прощаясь с уже мертвым сыном.

…То ли закат пылал нестерпимо красным, то ли глаза уже не различали другого цвета. Кровь, кровь везде. Господин, лежа на спине, оглушенный, поверженный, смотрел в красное, сверкающее поражением небо. Там, вдалеке, враги добивали ударами копий в сердце его стариков. Там, вдали, плакали его женщины и дети. Там убивали его раненых воинов.

– Ну, что я тебе говорила, господин мой? – услышал вдруг господин знакомый голос матери. С трудом повернул голову – из раны на шее хлынула кровь.

– Вкусно-вкусно-вкусно, – прошептала старуха, шумно облизав губы, и господин подумал, что это его предсмертный бред.

– Бред-бред-бред, – отозвалась старуха. В ее знакомом голосе почудилось господину что-то жуткое.

– Помочь тебе хочу, – сказала она, хватаясь вдруг цепкой сухой ладонью за руку властителя.

– Как? – скорей обозначил он вопрос, чем прошептал его.

– Если будешь меня слушать, внимательно слушать, врагам отомстишь и страну вернешь, и сына твоего верну из мертвых. Из мертвых верну, верну, – зашептала она.

Господин застонал. Голос старухи вызывал боль в голове, пульсировал жаром в висках, но он смог повернуться немного на бок и посмотреть на нее.

То, что он увидел, заставило его зажмурить глаза изо всех сил, но красные круги, которые расплывались перед ними, были еще страшнее. Старуха-мать? О нет. У его матери не было янтарных, сверкающих, как у лесного хищника, глаз. Не было такого узкого сухого рта. Казалось, кто-то надел на себя ее кожу. Кто-то страшный. Нездешний.

– Сделка-сделка-сделка, – зашептала она, положив голову ему на окровавленную грудь. – Впусти Агола, бога войны, дай ему жертву, и твой род будет непобедим. Впусти Марату и Вегола, и земли твои будут полнится урожаем и скотом. Впусти Дявирука, и не будет род твой и народ твой знать мора. Впусти Гуола, и радость будет жить в твоих землях. И меня впусти, только дай сперва жертву.

Старуха все шептала и шептала, и ее шепот раздражал, мучил. В звучании имен, которые она произносила, было что-то страшное, недоступное восприятию.

Чтобы не слушать, властитель повернул голову в другую сторону. Совсем рядом, в нескольких шагах от него, враг занес острое копье над стонущим от боли стариком. Взмах – и взметнулась полосками кровь, осела на щеке, на губах властителя.

В уголках его глаз собрались слезы – непрошеные, ненужные, злые и бессильные.

– Говори-говори-говори! – вдруг повернула его голову к себе страшная старуха. Заторопилась. Она смотрела своими янтарными равнодушными глазами прямо в душу властителя. – Отдавай себя в жертву, а я отомщу. Отомщу! Все отомстим. И Агол, и Дявирук, и Марата. Сладкая, вкусная жертва. Достойная, хорошая жертва.

– За… Забирай, – прошептал властитель. Не взвешенно, не обдуманно, скорее, чтобы проклятая старуха отстала, перестала смотреть своими желтыми жуткими глазами. Как две капли смолы – такие же липкие и пустые.

Старуха счастливо взвизгнула, широко открыла рот, присасываясь ко рту властителя и ловя его последний вздох.

А потом на поле боя опустилась чернота. А вместе с ней к запаху крови примешался крепкий, острый запах хвои.

***

В Пади Богов пахло кровью и хвоей. Этот запах кислил на языке – постоянно хотелось сморщить нос и не дышать слишком глубоко. Но некоторые, конечно, уже не обращали внимания – привыкли за много лет. Каты – жрецы, которые следили за порядком в Пади, даже полюбили этот запах, свыклись с ним. Кровь и хвоя, красный цвет и темно-зеленый, болотный. Привычно.

Каты даже не задавались вопросом, почему запах крови никогда не исчезал полностью даже после того, как обряд был совершен. Ну, есть и есть. Это было так же естественно, как цвет травы или неба. Значит, так положено.

Кроме того, в Пади Богов никогда и ничего не менялось, даже времена года, и всегда царил полумрак. Если сломать там ветку, то она тут же появлялась вновь. Другой вопрос, что никто не собирался просто так сюда соваться, чтобы наблюдать за этим чудом природы

Пленный мальчишка из соседнего полудикого племени, поскуливая от страха, топтался рядом с идолом Теплыни. Сам идол – вырезанная из дерева женская фигура с большим беременным животом. На идоле – ни пылинки, ни веточки. Дерево блестит, будто наполированное, глаза божества тоже сверкают вставленным прямо в дерево янтарем. Эти янтарные глаза сами впаялись в деревяшку намертво, стали неотделимой от нее частью.

Мальчишка по имени своего деда, Ахтоя, знал, что нельзя прикасаться к идолу ни в коем случае, как знал и то, что страна, в которую он попал пленником, давным-давно отдала себя в руки этим мерзким божкам, которым всегда мало крови. Ахтой презирал и этот народ, и богов, и ленивых жрецов, которые наспех обучили пленника и отправили в этот пропахший кровью и хвоей лес. Знал он и то, что его племя никогда не осквернит себя служением божкам. Это же такая… Мерзость!

Сам лес, казалось, насквозь пропитан ужасом. Пленнику мерещилось всякое, от страха тряслись руки, а рубашка вся промокла от пота. Но он знал, что нельзя бежать. Это ему сказал один из жрецов, капризно оттопыривая толстую нижнюю губу и цедя слова по чайной ложке в час. Мальчишка просто мечтал как следует потрясти ката за плечи, чтобы слова побыстрее посыпались из него, но – увы. Пришлось терпеть. Ведь каждое сказанное катом слово могло помочь выжить тут. Ахтой знал, что в этой проклятой стране множество богов и что все они живут в этом лесу. «Теплынь… Она мило-серд-на. Не зли. Ее», – лениво говорил толстый кат, противно, с шумом прихлебывая из чашки, и Ахтой слушал очень, очень внимательно.

Мальчишка был непростым для диковатого пленника – слишком уж умный и сообразительный. Сын владетеля племени – это почетно. Не почетно, когда сына владетеля племени, которому едва исполнилось семнадцать, как ерша, вылавливают из лесного озера, в котором после охоты ему вздумалось искупаться. Слишком близко от границ этой проклятой страны, опасно близко… Парня тут же раскусили и потащили к катам. Пленные по умолчанию должны были служить богам, потому что местные жители делать этого не рвались – больно уж у богов скверные характеры. Не успеешь опомниться – уже сожрали до белых костей.

Мальчишка невольно растер запястье – его ударили по руке чем-то вроде свинчатки, когда он схватился за лук там, на озере. Шрам неприятно ныл, но накрепко был затянут плотной тканью. Одна открытая капля крови в этом лесу, рядом с кровожадными божествами – и итог известен.

Ахтой, стараясь думать об отвлеченных или простых вещах, наводил порядок рядом с идолом. Он затирал багровые следы на светлом дереве. Убирал с постамента человеческие кости, преимущественно женские. А кое-где попадались и совсем маленькие косточки. Детские… Мальчишке было омерзительно, противно, гадко, но, чтобы выжить, придется смиряться. Он понимал, что, если выживет, тоже со временем станет катом и сможет сбежать, если его примут за смирившегося. А для этого нужно терпеть. Так и отец всегда говорил: «Ахтой, делай что должно, чтобы быть живу. Можно поймать другого кабана, можно убить другого медведя, можно выйти на бой с десятком шакалов, только что в этом проку, если это твой последний кабан, последний медведь и последний бой? Сохранять жизнь – не трусость, а смелость. Только себя не предавай, а остальное приложится». Мудрый он, отец. Так мальчишка и собирался поступить – сохранить себе жизнь любыми способами.

Он сидел спиной к идолу, в нескольких шагах от него, и рыхлил землю – земля перед божеством должна быть черной, чистой. Он уже успокоился, немного расслабился, привык и к скрипу деревьев, и к запаху крови, который постоянно раздражал ноздри, и к редкому, едва уловимому ветру, который приносил с собой другой, едва уловимый запах мертвой плоти и гнили. Ахтой даже построил план своего дальнейшего существования, собрался с духом и вроде бы окончательно успокоился, как…