Читать книгу Ильич - Антон Павлович Кротков - Страница 1
ОглавлениеИльич
роман
Глава 1
Банковские инкассаторы были обречены. Судьба этих людей и перевозимых ими денег решилась за несколько месяцев до рокового рейса. Это произошло в Берлине, где предводители кавказских боевиков встречались с так называемой «Коллегией трёх» – группой влиятельных большевиков: Лениным, Красиным, Богдановым. Эти трое радикально настроенных политэмигрантов втайне от собственной партии, члены которой большинством голосов осудили любые проявления террора, дали добро на проведение операции. Остальное было делом техники…
За несколько недель до «экса»* в Тифлис из Финляндии тайно прибыл транспорт с оружием и взрывчаткой. Затем парами и в одиночку стали съезжаться исполнители. Ответственный за проведение акции полевой командир Симон Тер-Петросян по кличке Камо целыми днями мотался в наёмной пролётке по городу, размещая людей на постоялых дворах, проводил с ними индивидуальный инструктаж, выдавал оружие и самодельные бомбы.
Камо не сомневался в своих подчинённых: это были отборные абреки**. Каждый из них имел за плечами боевой опыт, владел всеми видами оружия, знал анатомию, чтобы действовать револьвером и ножом наверняка, умел управлять лошадьми, паровозом; многие пришли в политический террор из уголовного мира.
* Экспроприация, или грабеж.
** В период становления царизма на Северном Кавказе так называли горцев-партизан.
Иосиф Джугашвили по кличке Коба появился в Тифлисе, когда всё уже было подготовлено его верным заместителем и другом. Накануне решительного дня соратники всю ночь просидели в винном погребке. Молодые романтики революции не боялись, что бессонница и хмель скажется на твёрдости руки и глазомере. Их пьянило не столько вино, сколько мысли о настоящем деле, которое состоится завтра.
Хотя возможных маршрутов движения конвоя с деньгами предусматривалось несколько, налётчики точно знали, где устраивать засаду. Информатор в местном отделении Госбанка вовремя сообщил грабителям нужные сведения. Два экипажа в сопровождении конного казачьего конвоя проследовали Сололакскую улицу и выехали на Эриванскую площадь к зданию штаба Кавказского военного округа. Здесь, в пёстрой жизнерадостной толпе, на щедром южном солнце, часто ослепительно сверкали кокарды офицерских фуражек и золотая чешуя погон. Поэтому кассиры и стражники эскорта не насторожились, когда путь банковскому кортежу внезапно загородила коляска с армейским капитаном. Никто из случайных свидетелей так и не смог потом внятно сообщить полицейским дознавателям, откуда именно она вывернула на площадь. Инкассаторы же весьма флегматично среагировали на внезапно возникшее препятствие: «Подумаешь, происшествие: пьяненький извозчик не заметил, что выехал наперерез казенному транспорту! Для Тифлиса – обычное дело. К тому же, чего можно опасаться в таком месте – под самыми воротами Главного штаба!»
Один из конвойных казаков нехотя направил коня к офицерской коляске. Сам капитан с крайне недовольным видом тоже выпрыгнул из экипажа и, нервно сдёрнув с руки лайковую перчатку, замахнулся на нерадивого кучера. Это был условный знак притаившимся боевикам. И вот по команде «офицера», роль которого, как всегда, талантливо играл Камо, на площади будто из-под земли вырастают пять десятков штурмовиков. В казаков и в банковские фаэтоны* летят пироксилиновые бомбы. Многие налётчики ведут стрельбу одновременно с двух рук – из наганов и маузеров. Под пули и шальные осколки попадают не только банковские служащие и солдаты конвоя, но и множество случайных прохожих. Площадь быстро затягивает едким сизым дымом, из которого доносится беглый треск выстрелов, деловитая перекличка бандитов, вопли раненых и конское ржание…
* Лёгкая коляска с откидным верхом.
Первым же снарядом в клочья разметало головной экипаж. Обезображенные тела находившихся в нём кучера и кассира Курдюмова – отца большого семейства – взрывом выбросило на мостовую. Метальщики хорошо знают, что два холщовых мешка, туго набитые пятисотрублёвыми ассигнациями, находятся в другом экипаже. К этой коляске вместе с несколькими товарищами бросается сам Камо. Перед ним оказывается окровавленный человек с обезумившим взглядом. Второй инкассатор, также лично отвечающий за транспортировку денег, погиб в первую минуту налёта. Несколькими выстрелами в лицо Камо добивает тяжело раненного охранника и вырывает из его судорожно сжатых рук мешок с наличностью…
Через двадцать минут на место закончившегося боя прибыл сам полицмейстер. Площадь выглядела, как после жестокого побоища: ударной волной выбиты стёкла близлежащих домов и магазинов, на месте вырванной взрывом брусчатки ещё дымятся воронки, стены в пулевых отметинах, вокруг – в лужах крови – трупы людей и лошадей.
Помимо погибших инкассаторов и конвойных солдат, жертвами нападения стали десятки случайных прохожих. Добыча же удачливых грабителей составила четверть миллиона рублей, предназначенных для выплаты жалованья тысячам государственных служащих губернии: астрономическая для того времени сумма.
Департаменту полиции потребовалось не много времени, чтобы через своих информаторов в революционной среде выяснить, кто стоял за дерзким ограблением. Вскоре жандармы узнали, что Тифлисский подпольный комитет РСДРП исключил организаторов нападения из партии за нарушение партийной дисциплины. Впрочем, сам Сталин с верным Камо на суд чести не явились, поэтому их грузинские соратники не знали, кому предназначались украденные деньги. До поры до времени никто в партии не ведал о подоплёке случившегося…
*
Одно время в эмиграции Владимир Ильич вынужденно вёл скромную жизнь политтеоретика и свободного литератора. Доход его в основном состоял из тех денег, что присылала почтой матушка, да литературных гонораров; издатели его статей и книг платили крайне нерегулярно. В то же время жизнь – что во Франции, что в Швейцарии – давила своей дороговизной.
Впрочем, вскоре деньги появились, да такие громадные, которые дворянину «средней руки» Ульянову, а позднее – скромному самарскому адвокату даже не снились. Именно Ленину и кое-каким его единомышленникам из большевистского крыла РСДРП принадлежало изобретение некоторых новых способов финансирования политической борьбы. Оказалось, что в сложившейся ситуации подрывная работа против правительства собственной страны является самым выгодным «бизнесом» из всех существующих. В Российской империи и в Западной Европе имелись десятки состоятельных либералов, готовых жертвовать огромные суммы на благородное дело борьбы с самодержавием.
Но главное, что в отличие от многих своих щепетильных соратников по партии, Ленин никогда не страдал так называемым интеллигентским «чистоплюйством». «Революция – дело тяжелое, – говорил он однопартийцам. – В беленьких перчатках, чистенькими руками её не сделаешь… Да и партия – не пансион для благородных девиц… Иной мерзавец может быть для нас именно тем и полезен, что он мерзавец…». Это была бескомпромиссная, но единственная тактика, которая могла принести успех кучке оппозиционеров, посмевших бросить вызов самой могущественной державе мира с её огромной армией, флотом и аппаратом тайной полиции.
Но неожиданно свои же соратники предательски зароптали. Когда на IV Cъезде РСДРП Ленин пытался узаконить грабежи и убийства на партийном уровне, его не поддержали! Ленинский проект «О партизанских боевых действиях» фактически призывал к развёртыванию широкомасштабной террористической борьбы на территории Российской империи: «Допустимы боевые действия для захвата денежных средств, предназначенных неприятелю, т.е. самодержавному правительству». Проект подвергся критике умеренного «болота». Бывший близкий друг и соратник автора «бомбисткого» проекта Мартов с возмущением говорил, что, по его мнению, аморально строить общество всеобщего равенства и справедливости бандитскими методами, направленными на добычу денег.
«Это оппортунистическая позиция!» – гневно ответил оппонентам Ленин, постоянно озабоченный получением денег на нужды партии, которые во многом являлись нуждами эмиграции, однако делегаты его не поддержали.
Ещё некоторое время после съезда Ленин лишь огрызался в ответ на осуждение со стороны партийного большинства. Вот что он писал в октябрьском номере журнала «Пролетарий» за 1906 год, критикуя меньшевиков: «Называть «эксы», как некоторые меньшевики, анархизмом, бланкизмом, терроризмом, грабежом, босячеством, значит уподобиться либералам» А, по мнению Ленина, это уже «крайний позор». Главный недостаток «эксов» Ленин видел не в их кроваво-уголовной природе, а в недостаточной организованности и стихийности. При устранении этих недостатков и передаче захваченных денег в кассу партийных организаций, «эксы» почитались им законнейшими актами революции. А вскоре Ильич перешёл от теории к практике, сформировав из единомышленников тайный Большевистский центр. Именно он стал организационным ядром системы, создавшим на Кавказе, Урале и в других регионах Российской империи команды идейных налётчиков – благо после неудачной революции 1905 года без дела остались тысячи опытных боевиков.
Благодаря контролю над партийной кассой – секретными счетами в швейцарских и французских банках – Ленин, даже формально потерпев тактическое поражение в борьбе за влияние в партии со своими постоянными идеологическими противниками «мягкими» искровцами, «экономистами», бундовцами, тем не менее, фактически спас её от коллапса. Ведь содержание разветвлённой сети законспирированных партячеек на территории России, подпольных типографий, партийных функционеров требовало огромных средств. Одних только пожертвований, даже со стороны таких меценатов, как фабриканты Савва Морозов и Шмит, всемирно известный писатель Горький, было для этого недостаточно. Ленин и его штаб постоянно изобретали новые радикальные средства финансирования партии. Так, деньги на секретные счета большевиков поступали не только от бригад опытных боевиков-рецидивистов, но и от производства фальшивых банкнот, фиктивных браков членов партии с богатыми вдовами и прочих махинаций.
Глава 2
Лекция для начинающих специалистов по продажам происходила на последнем этаже башни «Федерация» – самого высокого небоскрёба Москвы. Надо отдать должное организатору курса: место для «Нагорной проповеди» было подобрано со вкусом. Внизу, насколько хватало глаз, раскинулись бетонные джунгли с артериями улиц и проспектов. Элегантный молодой человек с энергичным, одухотворённым лицом «Мессии» вдохновлял начинающих дельцов:
– Посмотрите на снующих по улицам этого города людей, – указывал он на пространство мегаполиса. – Этот человеческий муравейник состоит из миллионов потенциальных клиентов! Рано или поздно все они захотят выгодно пристроить свои заначки. Но нельзя ждать, пока обывательский мозг сам дойдёт до осознания очевидных вещей. Вы должны сделать так, чтобы это произошло как можно скорее. Предложите им красиво упакованный товар и, уверяю вас, они не спросят, что внутри. Сыграйте на комплексе их неполноценности – обещайте «по блату» принять в элитный клуб для избранной публики, и ваша паства сразу отбросит все страхи и сомнения!
Ведущий тренинга снова повторил, что вокруг – миллионы потенциальных клиентов, жаждущих удовольствия и хватающих ставшие вдруг доступными товары с жадностью и азартом голодного бродяги, забравшегося в дом к зажиточному хозяину. Привыкнув постоянно покупать, обыватели быстро «подсаживаются» на искусственно создаваемую в их мозге – создаваемую, разумеется, с помощью рекламно-маркетинговых технологий – потребительскую неудовлетворённость. Словно больные булимией*, не способны они долго испытывать чувство сытости – в их случае, радости от покупки. Подобно алкоголикам, наркоманам и игроманам-«шопоголикам», они снова и снова раздражают соответствующую часть мозга, чтобы в очередной раз пережить вожделенный кайф – в противном же случае у бедняг начинается жесточайшая психологическая ломка, затяжная депрессия: увы, с каждым годом в стране становится всё больше и больше подобных персонажей…
По словам лектора, финансовый кризис сыграл только на руку организаторам рискованных инвестиционных проектов. Ведь теперь, когда не так-то просто стало взять банковский кредит на покупку квартиры, автомобиля или того же утюга, испытывающему неутолимую жажду безостановочного потребления – до отрыжки, до изжоги! – населению стало проще продавать вместо реальных товаров и услуг сладкие обещания, некие виртуальные мечты.
– Вы должны уговорить своих родственников, друзей, сослуживцев внести деньги в нашу компанию, – напирал обаятельный гуру. – Я, например, именно так и начинал.
– Но позвольте, – из зала робко подал голос интеллигентный мужчина лет сорока в очках. – Мы же с вами понимаем, что все рассказы про «триста процентов гарантированного дохода от перуанского золотого прииска», которым, якобы, владеет компания, и про прочие сверхприбыльные инвестиционные проекты, – всего лишь дутая реклама. Зачем же втягивать в это дело родню?
– Милый мой, – снисходительно обратился к наивному курсанту двадцатипятилетний «мэтр». – Если вы будете делить окружающих людей на «своих» и «чужих», вам нечего делать в нашем бизнесе!
Вальяжно-бархатные нотки в голосе консультанта сменились сталью убеждённого в своей правоте дельца:
– Запомните главную заповедь Библии успешных продаж: «Все вокруг – потенциальные покупатели»! Пока вы ещё не обзавелись необходимым опытом, собственной клиентской базой, не научились делать себе грамотный пиар, легче всего «впарить» свой товар родне. А, отточив мастерство на дядях и племянниках, можно идти дальше. Только так вы станете богатым человеком!
* Булимия – нарушение пищеварения, характеризующееся повторяющимися приступами безудержного обжорства. Чтобы избежать ожирения, большинство больных булимией по окончании пищевых «кутежей» искусственно вызывают у себя рвоту или принимают слабительные и мочегонные средства.
На курсах этих Петр Дымов оказался волею случая: протекцию постоянно испытывающему финансовые затруднения врачу составила новая знакомая. Два года назад умер отец Петра – городской чиновник средней руки. Когда это случилось, молодой человек только поступил в ординатуру*. Но вместе с родителем оказались похоронены его связи и административные возможности, поэтому о честолюбивых планах – получить распределение в элитную клинику или устроиться на престижную стажировку в Штаты или Западную Европу – пришлось забыть.
Вообще, со смертью отца для Петра рухнул весь привычный для него мир. Старая английская поговорка гласит: «В каждой семье есть свой скелет в шкафу». В семье Дымовых этим «скелетом» оказался закадычный друг отца, который сразу же после окончания траура переехал в их квартиру и занял в супружеской спальне ещё неостывшее место скончавшегося хозяина. В знак протеста Пётр покинул дом и разорвал все отношения с матерью и отчимом: с тех пор любые их попытки встретиться или помочь ему деньгами молодой человек решительно пресекал.
*Система обязательной последипломной подготовки врачей.
*
Это было обычное рядовое дежурство. Вечером, в начале девятого, на пульт дежурного «Скорой помощи» поступил вызов от случайного прохожего, который сообщил, что наткнулся возле станции «Маленковская» на лежащую в кустах у обочины парковой дорожки девушку – то ли мёртвую, то ли находящуюся в бессознательном состоянии: медбригада немедленно выехала на место.
Девица – на вид ей можно было дать не больше двадцати – находилась в состоянии глубокого шока, вызванного передозировкой какого-то наркотического препарата; врачи немедленно преступили к реанимационным мероприятиям. Машинально, краем сознания, Пётр отметил: одета девушка так, что нет и тени сомнения в её принадлежности к элитарному кругу «золотой молодёжи» – к нему ещё недавно принадлежал и он сам.
«Скорая помощь» оперативно доставила пациентку в стационар, после чего бригада отправилась на базу.
Прошло две недели. В тот день Пётр снова дежурил. Вернувшись на базу с очередного вызова, неподалёку от служебной автостоянки неожиданно для себя он заметил давешнюю знакомую. Словно пацанка – в мальчишеской куртке и бейсболке – стояла она, расслабленно прислонившись спиной к дереву, и держала руки в карманах. Бывшая пациентка слушала плеер и слегка покачивала головой в такт мелодии, однако было заметно, что она кого-то ждет.
– Вы – Дымов? – осведомилась девица, подойдя к Петру.
– Ну, я. А ты, вижу, совсем оклемалась. Повезло!
– Я хотела вас поблагодарить. В больнице сказали, что ещё минут двадцать, и вместо реанимации меня можно было отправлять в морг.
– Считай, что уже, – усмехнулся врач. – Но вы, наркоманы, всё равно не жильцы. Не начнёшь лечиться, в следующий раз за тобой точно «труперы» приедут, чтобы с головой в целлофановый мешок зачехлить*.
– А я только три месяца назад из американской клиники вышла, – весело, с вызовом глядя на врача, призналась девица. – Родители пятьдесят штук зелени отдали, и всё зря.
– Ну и дура! – мрачно бросил Дымов и направился к зданию подстанции, однако собеседница крепко ухватила его за рукав форменной куртки, а потом, понизив голос и осмотревшись, быстро заговорила:
– Послушайте, перебиться мне надо… Поставщика моего постоянного менты замели… А снова на неизвестной точке отовариваться боюсь, опять убойную дрянь могут подсунуть, твари, как в прошлый раз…
Девица вытащила из кармана две скомканные купюры по пятьдесят евро и протянула их Дымову:
– Мне бы «чек»** или ампулку, а? Если мало, ещё бабла достану…
– А ну, пошла отсюда! – Дымов гневно схватил провокаторшу за шиворот и, оттащив за пределы автостоянки, отвесил на прощание хороший пинок по упругой заднице. – И чтоб я тебя здесь больше не видел, поняла?!
* «Зачехлять» (сленг врачей «Скорой помощи») – констатировать смерть.
** «Чек» – граммовая доза наркотического вещества.
Однако вышвырнуть девчонку с территории подстанции было проще, чем выкинуть её из головы. Весь остаток дежурства Дымов не мог отделаться от мысли, что мог легко заработать сразу четверть своей зарплаты – или даже больше. Так получилось, что в служебном сейфе у Петра как раз скопилось несколько неучтённых упаковок с сильнодействующими препаратами. Вообще, в конце смены у него нередко оставалось несколько ампул промидола, морфина, анапона или одна-две упаковки таблеток сильнодействующих транквилизаторов. На самом деле, по инструкции их полагалось сразу же сдавать под роспись, но не всегда до этого доходили руки. А учёт неиспользованных по разным причинам наркосодержащих препаратов у них на станции был поставлен из рук вон плохо – вот и получалось, что у Дымова сам собой образовался приличный запас ценного актива, от которого он мог либо честно избавиться, либо рискнуть попробовать обратить его в наличные деньги. Вообще-то до появления этой девчонки молодой врач даже не задумывался о возможности такого промысла. «Вот ведь искусительница, мать её так!» – выругался про себя Пётр. Подставляться под уголовную статью не хотелось, и в то же время на эту «сотку» он мог уже завтра купить на распродаже новые фирменные кроссовки, на которые пока лишь облизывался в ожидании получки.
Поздно вечером Дымов вновь увидел девчонку. Настойчивая стервочка заняла прежнюю выжидательную позицию вблизи автостоянки – смотрела с опаской, но и с надеждой. «Ладно, чёрт с ней! – решил Пётр, отбросив сомнения и страхи. – Один раз можно рискнуть». Он сходил в дежурку, незаметно для коллег достал несколько ампул из сейфа и направился к покупательнице. Ещё издали Дымов жестом показал девице, чтобы она не подходила к нему, а шла за угол котельной: там и состоялся обмен.
– На, держи, камикадзе! – Пётр быстро сунул ампулы в карман ее куртки. – Цени мою щедрость – «последний патрон»* отдаю!
Получив деньги, Дымов вновь строго предупредил просительницу:
– Но чтоб больше я тебя здесь не видел! Ты поняла? Я из-за тебя в тюрьму садиться не желаю.
*Наркотики (сленг работников «Скорой помощи»).
С того дня Света – так звали девчонку – стала регулярно наведываться к нему за дозой. Дымов сам не заметил, как «подсел» на лёгкий вид заработка. Первые два месяца клиентка щедро платила новому поставщику, но потом родители спохватились и лишили её карманных денег. Тогда она стала рассчитываться с Петром «натурой»: Света была юна и весьма хороша собой – точёная фигура, простое, и в то же время очень миловидное, лицо… Сексом она занималась с удовольствием, неистово, полностью отдаваясь процессу. На первых порах это очень заводило Петра. Обычно они «любили друг друга» в прилегающем к больничному комплексу парке – впрочем, через некоторое время чувство остроты и новизны прошло: однажды, утратив интерес к слишком доступному развлечению, Пётр отказался давать «клиентке» заветные ампулы.
– Иди лечиться, раз денег нет, – жёстко сказал он в ответ на мольбы девицы, у которой вот-вот могла начаться ломка.
Вообще-то Петру было немного жаль запутавшуюся в жизни дурёху, но он никак этого не показывал, отлично понимая, что вытащить её из ямы, куда она забралась по собственной воле, вряд ли возможно, а проявлять к наркоманам сочувствие глупо, ибо если дело касается дозы, все «святое» перестает для них существовать: не моргнув, обманут и продадут.
Тогда Света, в качестве оплаты очередной дозы, предложила Петру устроить его в элитный бизнес-клуб, где, по её словам, «можно быстро сделать большие бабки» – отец наркоманки был как-то связан с руководством этой «конторы». Что тут скажешь! Работа на «Скорой» приносила Дымову сущие гроши: сколько-нибудь серьёзных карьерных перспектив по медицинской линии впереди тоже не просматривалось, поэтому он и ухватился за предложение.
В назначенный день Пётр отправился на собрание новых членов бизнес-клуба «Платиновая лига». Организаторы мероприятия арендовали на выходные концертный зал. В фойе молодой человек сразу попал в некую праздничную атмосферу: звучала громкая энергичная музыка, а стены были увешаны фотографиями улыбающихся клиентов компании – здесь висели даже портреты «звёзд» кино, эстрады, популярных писателей и влиятельных политиков. На презентацию пришли ещё несколько сотен, пока ещё не до конца поверивших в своё счастье, людей: для гостей были накрыты столики с бесплатным угощением.
К Петру сразу же подошла обворожительная девушка необычной восточной внешности – на её бедже значилось: «Менеджер бизнес-клуба». Очень милым голосом, ни на секунду не прекращая улыбаться, она начала рассказывать новичку о многочисленных приятных сюрпризах, ожидающих новых членов клуба.
«Обработка» продолжилась в лекционном зале. На сцене появился сладкоголосый ведущий-обаяшка, который безо всякого вступления начал энергично, хорошо поставленным голосом профессионального конферансье, завидовать слушателям и самому себе. Ещё бы! Разве много людей в этой стране могут позволить себе жить на широкую ног?.. Но вот ему когда-то повезло встретить Мастера, который научил его – «тёмного провинциала» – искусству эффективных инвестиций. И сокровенное сие знание чудесным образом преобразило жизнь оратора, ибо в последние годы он отлично зарабатывает и помогает делать это другим. Теперь, с его помощью, и вновь обращённые члены клуба тоже будут на каждый вложенный в дело доллар – в течение каких-то месяца-двух – получать десять, а потом и все сто!
Все эти щедрые посулы иллюстрировались слайдами разных графиков, таблиц, фотографий и прочей «объективной» информацией. В антракте за счёт фирмы всех слушателей бесплатно угощали кофе и шампанским. Причём, как догадался позднее Дымов (все-таки профессиональный медик!), в напитки подмешивали специальные препараты, которые вызывали в мозге ощущение ничем не мотивированной эйфории – препараты, парализующие тормозные центры, ответственные за критический анализ ситуации.
Неудивительно, что вскоре Пётр начал чувствовать себя совершенно обалдевшим от агрессивного потока беспрерывной информации, энергичной музыки, которая служила постоянным фоном речей оратора. Потом он узнает, что всё это называется «грамотной обработкой клиентов».
В заключение «артиллерийской подготовки» всем новичкам предложили внести в кассу бизнес-клуба вступительный взнос и приобрести стартовый пакет акций.
Добиваясь от Петра согласия на вступление в клуб, уже знакомая ему девушка-менеджер с миндалевидными, маслянисто-чёрными глазами, то и дело повторяла, что он – умный человек, а потому не может упустить счастливый шанс «стать миллионером»:
– Наши акционеры так хорошо зарабатывают, что многие даже специально берут в банках крупные кредиты, дабы вложить их в прибыльное дело. Если же вы приведёте к нам своих знакомых, то будете получать процент и от их дивидендов.
Дымов видел, что за соседними столами люди легко и радостно подписывают предложенные им бумажки и расстаются со стопками пятитысячных купюр. Никто даже не пытался вникать в механику дела, критически анализировать суть предложения… Пётр же ощущал во всём происходящим скрытый подвох. Здравый смысл, врождённая интуиция подсказывали ему, что так запросто, даже по большому блату, никто не подарит чужим людям обещанные огромные деньжищи.
Между тем восточная красавица непрерывно наращивала темп убеждений. Она говорила, что ни в одном банке ему не смогут предложить столь выгодного варианта вложения денег, перечисляла инвестиционные объекты, куда компания якобы вкладывает средства своих пайщиков, снова и снова называла Дымова «умным человеком», намекая, что лишь идиот может отказаться от ее «царского» предложения.
И всё же, рискнув показаться «недалёким», Петр начал задавать собеседнице конкретные вопросы о деятельности компании и настойчиво просил показать документы, отражающие инвестиционные её достижения. Дама быстро утратила самоуверенный вид, а вскоре и вовсе ушла, извинилась. В дальнейшем с Дымовым говорил уже не рядовой сотрудник, а какой-то руководитель: в конце беседы этот господин, совершенно неожиданно для Петра, предложил ему место менеджера по работе с новыми клиентами. Так врач «Скорой помощи» попал на курсы «ускоренной подготовки охотников за душами и их капиталами».
Очень быстро Дымов изнутри узнал, как работает финансовая пирамида. Да-да, элитный бизнес-клуб оказался мошеннической системой нового типа: после разгрома самых крупных финансовых пирамид «МММ» и «Властелины» предприимчивые комбинаторы постоянно изобретали новые схемы, под ширмой которых можно было какое-то время продолжать заниматься сверхприбыльным бизнесом.
Для честолюбивого парня, чья душа не была отягощена грузом морально-этических ограничений, это оказалось поистине великолепной наукой. В самой крутой бизнес-школе его не обучили бы и тысячной доле того, что узнал он за время учёбы и последующей менеджерской работы в «Платиновой лиге». Пётр понял, как эффективно работать с массами, эксплуатируя такие свойственные людям психологические слабости, как желание быстро разбогатеть и быть причастным к некоей притягательной идее – разумеется, вера в чудо и жажда справедливости также шли «в оборот».
Пётр сильно изменился: у него появились уверенность в собственной исключительности и жизненные запросы, которых не было прежде. Любой, кто длительное время «варится» в подобной системе, замешанной на особого рода творчестве, жёсткой иерархии, культе вождя, неизбежно становится мастером манипуляций и приобретает вкус к власти, неограниченной личной свободе, к большим и лёгким деньгам.
Глава 3
8 мая 1887 года, на рассвете, во дворе Шлиссельбургской крепости был повешен Александр Ульянов, студент, двадцати одного года от роду. В этот день его младший брат Владимир сдавал в Симбирске письменный экзамен по геометрии и арифметике и получил за эти испытания обычные для себя «пятёрки». О страшной новости жители волжского городка узнали из свежих газет. Некогда уважаемая семья недавно скончавшегося Действительного статского советника*, директора симбирских народных училищ Ильи Николаевича Ульянова сразу почувствовала на себе опасливо-брезгливое охлаждение со стороны прежних друзей и знакомых. В доме перестали бывать гости. Люди, ещё недавно заискивавшие перед влиятельным чиновником и его близкими, спешили теперь свернуть в переулок, едва заметив вдали мать государственного преступника или кого-то из его братьев или сестёр. У многих обывателей сам вид родственников казнённого заговорщика-цареубийцы вызывал омерзение и ужас. Семью изменника молчаливым отчуждением «выдавили» из общества; Ульяновы лишились того уважения и социального положения, которого с таким упорством всю свою жизнь добивался покойный глава семьи, сумевший выбиться из крестьянского сословия в генералы и заслужить для себя и своих детей потомственное дворянство.
* Генеральский чин.
В доме поселилось горе. Мария Александровна долго носила траур. Потеряв почти одновременно отца и сына, ещё, казалось бы, недавно миловидная дама сразу постарела, утратила тягу к прежним увлечениям, зато сделалась чрезвычайно набожна. Не раз, возвращаясь после продолжительной церковной службы, она говорила, что Саша перед смертью приложился к кресту… Пусть Богом он будет прощен…
В душе Владимира страшная и нелепая гибель брата тоже многое перевернула. Приходилось привыкать к тому, что на тебя смотрят с боязливым любопытством, словно на опасное насекомое, а то и с нескрываемым презрением. С тех пор как Ульяновы стали париями в городе, Владимир возненавидел русскую «интеллигенцию» – этих тупых в обывательском своём самодовольстве буржуа и чиновников средней руки. Впрочем, те, что любили поинтересничать в обществе, разыгрывая из себя просвещённых западников и либералов, были ещё хуже. Стоило власти погрозить им кулаком, как у этой публики запотевали от страха стекла пенсне. «Представляете, какой ужас! – потрясая руками, возбуждённо делился из прихожей со своими домашними, ещё не сняв шинель и фуражку, такой коллежский асессор* из отцовской канцелярии. – Ильи Николаевич-то сынка сегодня в Питере вздёрнули, царствие ему небесное! В «Русском вестнике» писали, будто за два часа до экзекуции молодцу предложили в виде последнего шанса обратиться с прошением к монаршей особе, а он отказался… Фанатик! Пеньковую удавку царской милости предпочёл! Вот воспитали сыночка-то… Ты вот что, Катенька-душенька: вели-ка Маняше приготовить мне кофе да французских булок с маком и ветчиной принести: через час обратно в департамент ехать…».
* Гражданский чин в Царской России, соответствующий армейскому майору или капитану.
Семнадцатилетний гимназист быстро пропитался ненавистью к представителям собственного класса. И природа этого чувства мало была связана с искренним сопереживанием простому народу, терпевшему лишения и притеснения по вине и со стороны власть имущих, которыми чаще всего являлись люди образованные, при чинах, представители дворянского сословия. Обида и страх на людей, которые ещё недавно воспринимались, как «свои» – вот та ржа, что начала разъедать душу юноши, в корне меняя мировоззрение примерного домашнего мальчика, не проявлявшего в гимназические годы склонности к «протестному» поведению. Но в скором будущем эти зёрна гнева попадут в благоприятную почву и прорастут там еще более широким неприятием существующего положения вещей…
Илья Ильич и его, воспитанная в истинно немецком преклонении перед законом и порядком, супруга (одна из бабушек Ленина была немкой со шведскими корнями), конечно же, не готовили из своих детей радикалов и отщепенцев. Напротив, как заботливые родители они делали всё, чтобы дать любимым чадам прекрасное образование и обеспечить достойное положение в обществе. Илья Ильич как талантливый педагог не скупился на домашних учителей. Дети неплохо музицировали, владели иностранными языками (Владимир в совершенстве знал немецкий, по-французски читал и говорил, английским владел хуже).
Однако, сами того не ведая, родители подготовили сыновей и дочерей к восприятию антиправительственных идей, которыми во второй половине XIX века была насыщена атмосфера российских университетов. Ведь несчастный Александр в первые годы учёбы в вузе начинал как «подающий большие надежды» студент: политикой он тогда не интересовался, а в последнее лето, проведённое в родительском доме, активно писал диссертацию по зоологии. Сам Менделеев пророчил талантливому третьекурснику профессорскую кафедру в двадцать пять лет, однако несчастного юношу с его обострённым чувством справедливости не могло не затянуть в воронку революционной борьбы.
Своим исходом старший брат во многом предопределил судьбу Владимира. С одной стороны, гибель Александра явилась страшным потрясением для сознания семнадцатилетнего юноши. Легко представить себе смятение гимназиста! Его брата – этого в высшей степени порядочного, доброго человека, проявлявшего столько заботы и любви по отношению ко всем, вызывавшего гордость близких своими научными успехами, – тащат на эшафот грубые палачи-мужланы! Это казалось бредом, дурным сном…
Помимо естественной боли, вызванной потерей любимого человека, пришло и прагматичное осознание крушения надежд. Наш гимназист уже в ту пору обладал сознанием многоопытного мужчины. Недаром многие, кто знал его долгие годы, говорили, будто у Ленина, на их памяти, не было молодости. Его – ещё совсем юного по годам – сокурсники называли «стариком», а годы спустя соратники по борьбе не раз шутили, что Ленин даже ребенком был, вероятно, такой же «лысый и старый».
Итак, Владимир быстро понял, что как родственнику опасного государственного преступника, ему не сделать классической карьеры в судейских инстанциях империи, ни за что не преуспеть, даже пойдя по стопам отца, по преподавательской линии, сколько бы он ни прилагал для этого усилий. Клеймо неблагонадёжного всегда будет светиться на его лбу – и не важно, что в нём от рождения семь пядей. В России, с её традиционным чинопочитанием и культом хороших анкет, человеку с подмоченной биографией система никогда не позволит выдвинуться. Каждый раз, когда в «высоких» кабинетах станет решаться вопрос о назначении перспективного кандидата на новую должность, награждении его заслуженным орденом, будет всплывать, что он родственник «того самого негодяя», казнённого за покушение на венценосную особу.
Вот и в высшее учебное заведение абитуриента Ульянова, окончившего гимназию «по первому классу», то есть с золотой медалью, приняли далеко не сразу. Понадобилась блестящая характеристика, которую выдал одному из лучших своих выпускников директор Симбирской гимназии Фёдор Михайлович Керенский (да-да, отец того самого Александра Керенского – главы Временного правительства, чудом сумевшего в октябре 1917-го сбежать от самосуда ленинских матросиков), чтобы студент Ульянов был зачислен на первый курс юридического факультета Казанского университета. Как бы отделяя своего воспитанника от его преступного брата, Керенский пишет в характеристике: «Ни в гимназии, ни вне ее не было замечено за Владимиром Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих и преподавателях гимназии не похвальное о себе мнение…».
В общем, дорога к высшему образованию была открыта. Владимир выбрал более-менее свободную адвокатскую профессию, хотя преподаватели гимназии и советовали ему идти в математику. На вопрос одного из них, почему он решил поступить на юридический факультет, а не на физико-математический, Владимир ответил: «Теперь такое время – нужно изучать науки права и политическую экономию. Может быть, в другое время я изучал бы другие науки…». Давно открыв счёт своим жизненным победам гимназическими успехами, теперь юноша интуитивно нащупывал свой особенный путь в то, что называется взрослой жизнью.
*
О чём мечтает человек в семнадцать лет? О свободе от родительской опеки, о приключениях и подвигах, о признании со стороны друзей, ну и, конечно, о любви: студенческая жизнь открывает для всего этого широкие горизонты.
По окончании школы Владимира сразу регистрируют на призывном участке: солдатчина ему не грозит, ибо после смерти старшего брата, он – главный кормилец семьи, и по закону призыву в армию не подлежит. Правда, мать старается контролировать Владимира, особенно после гибели Александра: вслед за новоиспечённым студентом всё семейство Ульяновых навсегда оставляет Симбирск и переезжает в Казань. И всё-таки это почти свобода! После тягостных событий последних месяцев, пережитых в родном Симбирске, в Казани у Владимира всё начинает складываться практически идеально. В этом городе никто не смотрит на него как на прокажённого – напротив, на улице он часто ловит на себе заинтересованные женские взгляды и с удовольствием щеголяет в новеньком тёмно-синем студенческом мундире с серебряным шитьем и в фуражке с кокардой.
Ещё в гимназии Владимир получал не только награды за успехи в учёбе, но и регулярно брал призы в соревнованиях по плаванию и конькобежному спорту; в университете он тоже быстро становится «звездой» курса по части наук и атлетических состязаний. Впрочем, героический ореол брата, известного народовольца, автоматически наделил первокурсника таким авторитетом среди университетской молодёжи, какой и не снился даже самым способным его сверстникам. О мужественном поведении Александра Ульянова на суде и во время казни писали многие газеты, и не только российские. Так, английская «Daily News» и издаваемая в Швейцарии «Der Sozialdemokrat» уделили особое внимание его речи на суде; о бесстрашии молодого заговорщика писала французская газета «Cri du Peuple». В польской «Przedswit» была даже опубликована героическая поэма «Ульянов». Любые иностранные печатные издания легко можно было заказать почтой. Поэтому, даже несмотря на цензуру отечественной прессы, подробности этой истории в России хорошо знали, и многие из тех, кто восторгался героизмом Александра, перенесли своё отношение к нему и на брата.
Владимира приглашают в компании, где собираются учащиеся старших курсов, к его слову прислушиваются. Хотя, по наблюдениям тех, кто учился тогда с Ульяновым, при всей своей общительности этот юноша никому по-настоящему не раскрывал свою душу: умел держать дистанцию.
При поступлении в высшее учебное заведение Владимир Ульянов записывается на лекции по истории русского и римского права, другим предметам, однако в университете появляется нечасто. Науки даются отличнику с привычной лёгкостью, и он с удовольствием посещает в компании новых приятелей по неформальному самарско-симбирскому землячеству обычные места студенческих «загулов».
Правда, университетские власти, насаждающие в подведомственном учреждении казарменные порядки, запрещают любые самодеятельные организации, опасаясь «политики». Так, университетским уставом 1884 года участие в землячестве каралось исключением из высшего учебного заведения. Но подавить в хорошо образованной, воспитанной на европейских традициях молодёжи естественную потребность к студенческой вольнице трудно. Среди новых друзей Ульянова есть люди, успевшие поучиться в славящихся своими демократическими порядками западных университетах или те, кто перевелся из пограничного Дерптского университета. Эти «европейцы» частенько иронизируют над порядками в отечественных «оазисах науки и культуры», где от студентов требуют при появлении начальства по-армейски вытягиваться во фрунт, молодцевато скидывать с плеч шинель и отдавать честь.
Университетское начальство не зря опасалось неформальных студенческих объединений, ведь российские аналоги западных студенческих корпораций – землячества – имели весьма значительное влияние на своих членов. Так, студент, совершивший недостойный поступок, подлежал суду чести. Если проступок признавался извинительным, виновный подвергался временному исключению из землячества – то есть оставался в университете, но товарищи не имели права кланяться и говорить с ним в продолжение определенного времени, пока все случившееся не предавалось забвению. За более серьезные проступки виновный изгонялся из учебного заведения или же подвергался вечному бойкоту, то есть до окончания курса никто из членов землячества с ним не общался.
Владимиру нравился таинственный дух конспирации, царивший в землячестве: для посторонних жизнь такого закрытого сообщества являлась абсолютной тайной. А опасаться было чего. Как уже говорилось, за участие в неформальных организациях, несмотря на вполне невинный их характер, можно было запросто вылететь из учебного заведения. В то же время в университете существовала система поощряемых начальством тайных провокаторов, а также явных доносчиков – так называемых «камерных студентов». Обычно они избирались руководством из числа благонадёжных старшекурсников. Им предписывалось надзирать за посещаемостью занятий, поведением учащихся в стенах университета, а также вне его. «Камерные студенты» периодически представляли поначальству соответствующие рапорты…
Важной частью жизни являлись и студенческие дуэли. Если студент оскорблял своего товарища словом или поступком, то он должен был драться с ним на эспадронах*. Для исполнения этого ритуала студенты брали уроки фехтования. Нередко поединки заканчивались ранениями – впрочем, чаще всего до кровавой развязки не доходило. По правилам дуэлянты дрались лишь «до первой царапины», что воспринималось как лучший повод к примирению, в знак чего противники должны были обняться и вместе отправиться на пирушку.
*Спортивное колюще-рубящее оружие; то же, что и сабля.
Гораздо опаснее ран был риск вылететь из университета, а то и угодить в острог в случае если о случившемся прознает полиция или университетское начальство. Законодательство предусматривало жёсткое наказание за участие в дуэлях, распространявшееся не только на военных, но и на гражданских служащих, к которым относились слушатели казённых учебных заведений.
Это ярко иллюстрирует следующий эпизод. Компания студентов ужинала в трактире, где между представителем врачебного и юридического факультетов вышел «пустяковый спор», закончившийся взаимными оскорблениями и вызовом на поединок. В тот же вечер об инциденте было доложено попечителю округа – среди ужинающих находился осведомитель. Вызванные к начальству, молодые люди дружно уверяли высокопоставленного чиновника, что уже уладили дело миром. Руководство раздувать скверную историю не стало, поверив раскаявшимся юнцам на слово. Но на следующий день только изобразившие примирение противники вновь договорились разрешить спор на клинках. И снова неизвестный доброжелатель вовремя доложил о готовящемся поединке начальству – в итоге обоих исключили из университета. Самый задиристый на несколько месяцев попал в тюрьму, а затем был забрит в солдаты. Второй же участник несостоявшейся дуэли, по слухам, долго не мог найти достойной службы – так от безденежья да собственной невостребованности и спился… Дуэлянт нередко расплачивался за грех молодости загубленной карьерой, ибо криминальный шлейф подобной истории мог тянуться за ним долгие годы после получения диплома.
Вообще, жизнь студента Казанского университета была весьма насыщенной событиями и эмоциями, особенно если молодой человек не «злоупотреблял учёбой», а это, увы, случалось часто. Продолжительные утренние беседы в шинельной*, вечеринки и кутежи, непременные уроки фехтования и прочие «светские» мероприятия занимали большую часть дня.
* Студенческая раздевалка.
От проблемы добывания денег Ульянов, в отличие от многих своих товарищей, был освобождён. Благодаря солидной пенсии, которую получала мать на покойного отца, а также доходам с двух имений участь голодного студента ему не грозила. Сорок рублей серебром за первый курс обучения были аккуратно внесены Марией Александровной в университетскую кассу, как только ее сына зачислили: итак, можно было с лёгким сердцем окунуться в новую жизнь, не думая «о хлебе насущном».
Между тем университет являлся идеальной средой для того, чтобы доселе спавшие в домашнем мальчике дьявольские силы пробудились. Пускаясь вслед за товарищами из одной авантюры в другую, Ульянов, по свидетельствам знавших его тогда людей, действовал решительно, смело, но вместе с тем и довольно расчётливо. Холодный ум аналитика удивительным образом сочетался в этом юноше с азартом игрока.
После смерти брата Владимир попадает под влияние народовольческой идеологии** и загорается идеей силового переустройства мира. Любимое сочинение казненного Александра – роман Чернышевского «Что делать?», – по выражению самого Ленина, он «перепахал» на первом курсе вдоль и поперёк. Владимир восхищается террором и его адептами – даже заводит альбомчик с фотографиями известных революционеров. Кумир молодого Ленина – основатель «Народной расправы» и автор знаменитого «Катехизиса революционера» Сергей Нечаев: он, кстати, тоже заразился радикальным духом в период пребывания вольнослушателем в стенах Санкт-Петербургского университета. «А смог бы я, вот так же, во имя великой идеи, покарать смертью человека? – не раз задавался вопросом Владимир, ставя себя на место Нечаева, жестоко убившего за неподчинение партийной дисциплине студента Петровской сельскохозяйственной академии Иванова. Сверхчеловеческая «ницшеанская»*** способность таких как Нечаев с презрением отвергнуть законы общественной морали и библейские заповеди, чтобы жить по собственным принципам, завораживала Ульянова. Словно герой романов Достоевского, пересматривал он небесные и земные законы, позволяя себе бунтовать против них и упиваться свободой, жить вне навязанных с детства морально-нравственных ограничений.
**«Народная воля» – революционная организация, возникшая в 1879 году; основная цель – принудить правительство к демократическим реформам. Основным методом политической борьбы «Народной воли» стал террор.
Впрочем, многие в то время с восхищением смотрели на террористов. Убийцы великих князей и министров становились настоящими идолами для передовой молодёжи. Литература того периода, благодаря таким талантливым или просто модным авторам как Некрасов, Тургенев, Степняк-Кравчинский, Войнич, Савенков, превратила революционный террор в популярное явление андеграунда. В массовое сознание был внедрён крайне привлекательный образ жертвующего собой борца за всеобщую справедливость.
***Фридрих Вильгельм Ницше (1844-1900) – немецкий философ, подвергший резкой критике религию, культуру и мораль своего времени и разработавший собственную этическую теорию, важнейшие постулаты которой гласили, что человеком движет воля к власти. Ницше ратовал за приход на передовые общественные позиции таких «свободных умов», которые поставят себе целью «улучшение» человеческой породы. Умы таких «сверхчеловеков», по мнению Ницше, уже не будут «задурманены» никакой моралью, никакими ограничениями.
Поэтому если студенты первой половины XIX века, закаляя тело и характер, готовили себя к государственной службе, подвигам во блага Отечества, то многие сверстники Ульянова мужественными играми в конспирацию и дуэли подражали романтичной эстетике революционных партизан.
Правда, сам Ульянов личного участия в драках старался избегать (жертвовать собой ради какой бы то ни было идеи он не собирался, так как с юности обладал достаточно трезвым и расчётливым умом), но присутствовать на жестоких поединках и тайных судилищах над разоблачёнными провокаторами любил, жадно наблюдая и учась. Особенно волновал его феномен власти, причём не только в обычном её понимании контроля над людьми, а в более широкой, метафизической перспективе: интересовала возможность по собственному усмотрению разрушать миры и возводить на их месте свои собственные. Вот удел, достойный выдающегося ума, который он справедливо признавал за собой.
*
Учёба в Казанском университете продолжалась всего три месяца. Как брат «государственного преступника», Владимир с первых дней пребывания в высшем учебном заведении находился на особом учете у начальства, а вскоре дал повод администрации насторожиться. В архиве Департамента Просвещения сохранилась докладная записка Попечителя Казанского учебного округа о поведении неблагонадёжного студента перед началом студенческих волнений. Судя по всему, она была составлена чиновником на основе сообщения неизвестного информатора, который всё время находился в эпицентре событий. Итак, вот этот бесстрастный взгляд на события ангажированного администрацией очевидца: «Еще дня за два до сходки Ульянов подал повод подозревать его в подготовлении чего-то нехорошего: проводил время в курильной комнате, беседуя с наиболее подозрительными студентами; уходил домой и снова возвращался, приносил что-то по просьбе других и вообще вел себя очень странно. 4-го же декабря бросился в актовый зал в первой партии бунтовщиков и вместе со студентом Полянским они первыми неслись с криком по коридору 2-го этажа, махая руками, как бы желая этим воодушевить других…».
Итак, противозаконная студенческая сходка состоялась 4 декабря 1887 года. Поводов для протестного выступления у студентов было предостаточно. Это и установление полицейского режима в учебном заведении в связи с принятием реакционного университетского устава, запрет студенческих обществ, исключение из университета неблагонадёжных с точки зрения администрации учащихся и профессоров.
Ульянов не был организатором «мятежа», но с молодёжным задором принимал в нём самое активное участие, забыв об осторожности. Впрочем, никогда в жизни не будет он больше действовать столь необдуманно, легко и безоглядно подчиняясь лишь порыву души.
Когда группа студентов-академистов, ставящих образование выше политики, попыталась уговорить радикально настроенных товарищей прекратить митинговать и вернуться в аудитории, чтобы не подставлять университет под гнев властей, мятежники начали оскорблять и избивать их. Для Ульянова это событие стало тем же, чем явилась для молодого Наполеона осада Тулона, где скромный артиллерийский лейтенант Бонапарт впервые сумел по-настоящему отличиться.
После того как власти подтянули к месту беспорядков батальон солдат, Владимир, покидая с товарищами здание университета, швырнул свой студенческий билет привратнику.
Этой же ночью по распоряжению казанского губернатора зачинщики студенческих беспорядков, в том числе Владимир Ульянов, были арестованы жандармами и брошены в тюрьму. Владимира взяли на квартире. Среди ночи в дверь настойчиво забарабанили. Едва прислуга открыла нежданным визитёрам, небольшая прихожая мгновенно заполнилась городовыми и околоточными полицейскими чинами, голубыми жандармскими шинелями, какими-то штатскими с повадками юрких хищных зверьков… Чинно вошёл товарищ прокурора в пальто с бобровым воротником, за ним – пристав с помощником. Оказались здесь и два сторожа с расположенного поблизости мануфактурного склада: по-видимому, мужиков привлекли в качестве понятых.
– Вы – господин Ульянов, студент первого курса университета? – очень вежливо обратился к вышедшему на чужие голоса юноше в ночной сорочке огромный штабс-капитан весьма бравого вида с закрученными кавалерийскими усами и импозантными бакенбардами.
Молодой человек, ещё не окончательно проснувшийся, растерялся. От этих людей, внезапно ворвавшихся в его дом, исходил сильный запах армейской кожи, табака, оружейной смазки, а ещё… ещё от них веяло явной опасностью: за спиной юноши, позвякивая амуницией, перешёптывались квартальные.
– Ну-с, отчего же вы молчите, сударь? Извольте отвечать, – насмешливо пытал его жандарм, получая явное удовольствие от жалкого вида юноши. Уж он-то знал, что большинство из этих горлопанов-студентов только в толпе смутьянов «Робеспьеры», а стоит взять их за жабры поодиночке, как они тут же раскисают.
– Да он это, он, вашбродие! – указывая на Владимира, убеждённо заявил один из городовых. – Я на своём участке всех знаю.
Офицер улыбнулся и смягчил тон.
– Да вы не бойтесь, юноша, – продолжая ухмыляться в гусарские усы, ласково мурчал штабс-капитан. – Участь вашего братца вам пока не грозит.
– А я и не боюсь! – покраснев до корней волос, с вызовом воскликнул Владимир: ему стало стыдно за минутную слабость. Но чего бояться? В самом-то деле, не расстреляют же его за такую пустяковую историю!
После короткого обыска его вывели на улицу к поджидающему у дома полицейскому фургону. Мария Александровна, рыдая в платок, вышла проводить сына. Он уже жалел, что ввязался в дело, после которого у бедной матушки непременно прибавится седых волос, да и студенческий билет выбросил напрасно… Что же теперь будет?
После допроса в здании полицейского участка Владимира определили в общую камеру, где уже сидели другие участники дневной смуты. Здесь – среди неунывающих товарищей – парень быстро повеселел. К тому же, режим содержания арестованных был достаточно мягким. Ежедневно – без ограничений – разрешались передачи от родственников, да и охранявшие «узников» надзиратели относились к ним снисходительно, понимая, что имеют дело не с серьёзными политическими преступниками или уголовниками, а с молодыми расхулиганившимися повесами. К тюремной еде за несколько дней отсидки Владимир даже не притронулся: через надзирателей, в котелках, передавала Мария Александровна сыну горячую пищу, приготовленную в лучшем городском трактире. За отдельную плату тюремные служащие снабжали молодых людей книгами и письменными принадлежностями. Хотя по правилам иметь перья и бумагу узникам запрещалось, а из чтения дозволялась лишь Библия: впрочем, ассигнации – «наличка» – быстро устраняли такого рода препятствия.
Убивая время, студенты развлекались тем, что рисовали на стенах камеры – и даже создавали целые юмористические композиции. К концу своего заключения Владимир уже не испытывал угрызений совести – напротив, чувствовал приятное волнение от мысли, что теперь по праву может считать себя начинающим революционером. Да разве можно сравнить полную опасностей и приключений жизнь подпольщика с уютным и пресным существованием судейского чиновника или адвоката, каким он должен был стать после окончания университета! То, что тысячи молодых людей считали «счастьем», казалось ему скучнейшей рутиной. Поэтому, когда один из товарищей спросил Владимира, что он думает делать после выхода из тюрьмы, то получил ответ: «Передо мной теперь только одна дорога – революционная борьба». В этом состоянии духа юноша и составил следующий документ:
«Его Превосходительству
господину ректору Императорского
Казанского университета
от студента 1-го семестра
юридического факультета
Владимира Ульянова
п р о ш е н и е.
Не признавая возможным продолжать мое образование в Университете при настоящих условиях университетской жизни, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать надлежащее распоряжение об изъятии меня из числа студентов Императорского Казанского университета.
Мария Александровна, мечтавшая о том, чтобы её сын стал солидным и уважаемым человеком, была потрясена столь нелепым поступком. Защитить своего, исключённого из университета, ученика снова поспешил и директор гимназии Керенский. Пытаясь объяснить случившуюся с его воспитанником принеприятнейшую историю последствиями психологической травмы, полученной им в результате казни брата, Фёдор Михайлович писал ректору: «…он мог впасть в умоисступление вследствие роковой катастрофы, потрясшей несчастное семейство и, вероятно, губительно повлиявшей на впечатлительного юношу». Однако на сей раз университетское начальство осталось глухо к хлопотам заступника: более того, власти выслали проблемного юношу из Казани в его родовое имение Кукушкино, где он находился под негласным полицейским надзором.
В ссылку бунтарь отправился в сопровождении околоточного надзирателя. Впрочем, на этом строгости властей закончились. Владимир поселился в имении деда, а затем – с матерью, младшим братом и сёстрами – переехал на купленный Марией Александровной хутор Алакаевка, что находился в пятидесяти верстах от Самары. Необходимость как-то зарабатывать, чтобы кормить своих близких, над исключённым студентом не довлела.
Правда, покупая хутор, Мария Александровна надеялась, что сын станет вёсти хозяйство. Для этого был заведён скот, посеяна пшеница, подсолнух. Однако Владимиру игра в помещика быстро наскучила: пообщавшись немного с местными крестьянами, он понял, что совсем не понимает их, а потому боится эту тёмную, неразговорчиво-угрюмую и, в общем, непредсказуемую публику. Порой ему казалось, что местные мужики – от нищеты своей и озлобленности – взирают на господский дом и его обитателей с плохо скрываемой ненавистью, втайне мечтая подпустить барам «красного петуха». Алакаевские крестьяне действительно до крайности нуждались в земле, но Ульяновы ни в каком виде им свою землю не предложили, а предпочли, что было гораздо выгоднее, отдать её в аренду некоему предпринимателю по фамилии Крушвиц. Это приносило семье солидный доход и позволяло не отягощать себя заботами по управлению обширным хозяйством и регулярными спорами с крестьянами.
Итак, Владимир вёл беспечную жизнь «барина», приехавшего на дачу: после завтрака накидывал поверх косоворотки студенческий китель и отправлялся удить рыбу на пруд или сидеть с книжкой на скамье в липовой аллее.
В тот период он читает много марксисткой литературы. Как и тысячи выдающихся умов самых разных исторических эпох, Владимир соблазняется вроде бы очевидной идеей – справедливость требует отнять у богатых классов их собственность, поделить её между неимущими и закрепить такое положение вещей «диктатурой пролетариата». Верит ли он сам в возможность построения подобного общества? Неизвестно… однако жизненная цель наконец найдена: замахнуться на основы мироустройства – несокрушимые, как тысячелетние пирамиды фараонов, – да, такое по плечу лишь единицам.
Здесь же, в Алакаевке, Владимир пишет свою первую статью – «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни». Впрочем, напечатать её в популярном московском либеральном журнале «Русская Мысль» не удалось – автору ответили довольно обидным отказом: начинающему политтеоретику не хватало ещё материала и знаний.
Это был сильнейший удар по самолюбию амбициозного юноши. Яркая, полная значительных событий жизнь поманила, и тут же потеряла к нему интерес. Да и прежние университетские друзья, к которым Владимир, несмотря на запрет покидать место ссылки, вырывался периодически в Казань, дразнили его самолюбие рассуждениями о больших возможностях для личностного и карьерного роста, которыми наделяет их получаемое образование.
Сердце дрогнуло: он вдруг понял, что солидные и влиятельные журналы никогда не станут сотрудничать с недоучкой, а значит – прощайте, честолюбивые мечты!
К радости матери Владимир, скрепя сердце, признал свою ошибку и стал говорить о необходимости продолжить образование: Мария Александровна тут же принялась хлопотать. Однако несколько прошений, отправленных в высокие инстанции, были отклонены: то директор Департамента полиции Пётр Дурново ставил лаконичную резолюцию: «Едва ли можно что-нибудь предпринять в пользу Ульянова», то глава уже другого ведомства – Департамента народного просвещения – писал на заявлении Марии Александровны: «Уж не брат ли это того Ульянова? Ведь тоже из Симбирской гимназии? Да, это видно из конца бумаги. Отнюдь не следует принимать».
И это притом что прошения исключенного студента полны смиренного раскаяния – вот лишь некоторые характерные отрывки из них: «Имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство разрешить мне поступление в Императорский Казанский университет»; «Имею честь покорнейше просить Ваше Сиятельство разрешить мне отъезд за границу для поступления в заграничный университет». Ульянов подписывается то жалобно («бывший студент Императорского Казанского университета»), то верноподданнически («дворянин Владимир Ульянов»), однако пока все его попытки тщетны.
Наконец, осенью 1888 года – в качестве небольшого послабления – ему официально разрешают вернуться в Казань, правда, без права восстановления в местном университете. Подвергая остракизму однажды оступившегося, но раскаявшегося юношу, власти словно бы подталкивают опального студента стать профессиональным борцом с режимом. Его солидарность с покойным братом в смысле неприятия самодержавной системы лишь крепнет. В Казани, чтобы как-то занять себя, Владимир начинает посещать нелегальный марксистский кружок, организованный Николаем Евфграфовичем Федосеевым.
Глава 4
– Да не связывайся ты с ним! – пытался образумить Петра коллега по «Скорой». – Вызовем индейцев* пускай они его в номера везут**. После этого банкира*** «БТР»**** неделю хлоркой отмывать придется…
Никто из членов экипажей «Службы спасения» и «Скорой помощи» (их вызвали жильцы пятиэтажки), за исключением Дымова, не желал тащить из подвала бомжа. Невероятно вонючий, он находился в бессознательном состоянии после недавнего инсульта. Требовалось срочно доставить его в больницу: без реанимационных процедур этот человек мог умереть в течение часа. Но реальная жизнь частенько не совпадает со служебной инструкцией: прикасаться – пускай даже в резиновых перчатках – к бродяге, чьё тело покрыто жуткими язвам и наверняка кишит паразитами, охотников не было. Коллеги Дымова предпочитали дождаться логического конца – да и в приёмном отделении такому «подарку» едва ли бы обрадовались.
*«Индейцы» (сленг сотрудников «Скорой помощи») – милиционеры.
**«Везти в номера» – везти в медвытрезвитель.
***«Банкир» – бомж.
****«БТР» – машина «Скорой помощи».
Пётр даже не пытался спорить с коллегами, напоминать им о Клятве Гиппократа… К чему расточать слова на тех, кто останется к ним глух? Он тоже не был ангелом, но ремесло своё выбрал сознательно и отлично понимал, что профессионал не может бросить на произвол судьбы умирающего, кем бы он ни был.
Дымов сагитировал в соседнем дворе трёх парней – они-то и помогли ему уложить бомжа на плащевые носилки и донести до машины. «Действо» сопровождалось ироничными шуточками медработников – Петра уже давно называли за глаза Доктором Гаазом*.
*Фёдор Петрович Гааз (1780-1853) – русский тюремный доктор, прославившийся своим состраданием к отверженным обществом пациентам – заключенным, ссыльным, беглым крепостным, нищим. Гааз был известным бессребреником; на помощь подопечным он часто расходовал личные средства, поэтому, несмотря на солидное жалованье, умер в нищете.
Впрочем, долговая яма на почве меценатства Петру, в отличие от знаменитого тюремного доктора, не грозила. Ведь благодаря своей второй работе в бизнес-клубе «Платиновая лига» он быстро перестал нуждаться в деньгах, а на «Скорой» оставался лишь потому, что испытывал подлинный драйв, мчась под вой сирены на срочный вызов: адреналин! Петру нравилось, что своими энергичными, точными действиями он мог облегчить страдания больного, а часто и попросту вырвать его из когтей смерти. Вот и выходило, что несколько дней в неделю Дымов в качестве менеджера финансовой пирамиды виртуозно заманивал лохов в расставленные для них сети, а в остальное время с полной самоотдачей врачевал страждущих. Парадокс! Но, с другой стороны, любой опытный психолог скажет, что в подобном раздвоении нет на самом деле никакого противоречия: людям свойственно стремиться к поддержанию эмоционального и нравственного баланса.
Светлана жила теперь с Дымовым: как-то так само собой получилось, что из наркодилера он превратился в её персонального спасителя. Несколько раз молодой врач помог пережить ей ломку: в эти дни Дымов брал на работе отгулы и целыми днями «пас» несчастную, постоянно пытающуюся улизнуть из дома за дозой. И всё-таки со временем Пётр сумел подчинить волю Светланы своей, заставив поверить в то, что нормально существовать можно и без зелья.
Удалось, пусть и далеко не сразу, изменить её взгляд на мир, хотя «недолюбленный ребёнок» – это своего рода диагноз: с трёхлетнего возраста жившая с бабушкой и видевшая мотавшихся по загранкам родителей-журналистов в лучшем случае раз в полгода, девочка рано ощутила себя брошенной и никому не нужной. В сознании ребенка понятие «любовь» прочно связывалось с постоянным тягостным ожиданием: впоследствии стремление быть любимой «любой ценой» превратилось для юной особы в идею фикс… Перепробовав десяток мужчин в поисках идеала, который удовлетворил бы её детскую потребность в эмоциональной теплоте, Светлана рано пришла к неутешительному выводу, что искомого «принца» в природе не существует. «Любви нет, – решила девушка, – её придумали поэты и музыканты, чтобы раскрасить серую реальность и, заработав на чужих чувствах деньги, прославиться… Любви нет – есть лишь один животный секс…».
Будучи ранимым существом, она поверила, что мир холоден и прагматичен, а по отношению к ней лично вдобавок ещё и враждебен: в подобном состоянии и «подсаживаются» на наркотики, временно облегчающие боль и дарящие столь желанную иллюзию безопасности и гармонии. Среди наркоманок очень часто встречаются именно такие – разочаровавшиеся в себе и окружающих, душевно надломленные особы, искренне уверовавшие в собственную никчемность.
Петру удалось разглядеть в подруге эту душевную рану: своей постоянной заботой он сумел внушить Светлане, что она наконец в безопасности и может полностью переложить все свои проблемы на него. В итоге девушка восстановилась в институте, который давным-давно бросила, и постепенно начала интересоваться музыкой, театром, путешествиями – всем тем, что раньше полностью заслоняла бесконечная гонка за «кайфом»: в общем, родители Светланы готовы были молиться на Дымова.
Впрочем, будучи для своей подруги и её родителей «сверхчеловеком», Пётр пребывал в мучительных поисках своего пути. Благодаря успешной работе в «Платиновой лиге» у него появились вера в собственную исключительность и жизненные запросы, которых не было прежде. Но сами по себе деньги не принесли доктору полного удовлетворения: да, он приобрёл трёхкомнатную квартиру в Южном Бутово, сразу же обставил её, купил новенькую иномарку, но… «И это всё? – разочарованно размышлял Дымов, понимая, что в нынешнем своём статусе ему фактически не к чему больше стремиться. – Ну хорошо: заработаю на обмане доверчивых пайщиков, куплю ещё одну квартиру, коттедж в престижном посёлке построю, а дальше-то?.. Пьянки по уикендам?.. Разговоры на тему у кого круче «тачка», «тёлка» или «хата»?..». Шагнуть на более высокий иерархический уровень Дымов не мог, ибо заправляли бизнесом люди, повязанные давней дружбой и родственными связями. В подобной мафии такому «лейтенанту» как Пётр в «полковники», и уж тем более в «генералы», никогда не выбиться. Да и не могла эта шарашка предложить своему амбициозному сотруднику настоящей карьеры, ибо создавалась «по образу и подобию» одноразового пылесоса для высасывания денежной массы из карманов доверчивых клиентов. Рано или поздно над компанией сгустятся тучи, и тогда её руководители без сожаления бросят на произвол судьбы своё детище да подадутся с собранными капиталами в тёплые страны: всё это Пётр понимал и уже подыскивал себе запасной аэродром.
Ну а пока, отработав два дня в офисе бизнес-клуба, он менял деловой костюм на зелёную униформу врача медбригады. Однажды их «Скорая» приехала по вызову в шикарный особняк какого-то нового русского: на стройке крытого теннисного корта получил тяжелую травму узбекский рабочий. Светловолосый мордастый бригадир сразу начал уверять Дымова, что его подчинённый сам виноват в случившемся:
– Я его проинструктировал: надо, говорю, страховкой пользоваться!.. Да если б он, придурок, монтажным поясом пристегнулся, с крыши бы не свалился!.. Кто же виноват, что урюк русского почти не понимает?..
Дымов только пожал плечами: он насквозь видел этого борова с бычьей шеей и наглым взглядом: «Наверняка гастарбайтеров своих обдирает безбожно, «вчёрную» заставляет работать – и никакого тебе трудового договора, куда там… А как случилось ЧП – сразу не при делах!»
– Да, не повезло вам, – иронично ответил Дымов. – Но не может же везти вечно!
Услышав в словах доктора только искреннее сочувствие, бригадир повеселел и засуетился вокруг Дымова, занятого подготовкой инструментов и медикаментов. Не требовалось быть Мессингом*, чтобы понять, чего от него хочет бригадир. В голове Петра уже созрела сочная фраза, которой он припечатает этого «рабовладельца», когда тот озвучит свою гнусную просьбу.
Но тут на месте событий появился высокий, очень вальяжный, сухопарый господин с плейбойской внешностью: породистое лицо «аристократа» с тонкими правильными чертами, оливковый средиземноморский загар в конце зимы, волосы с благородной серебристой проседью на висках, белоснежный спортивный костюм… «Барин» бросил брезгливый взгляд на окровавленного узбека, лежащего на продавленном диване в углу бытовки, и по-хозяйски принялся отчитывать бригадира. Затем он подошёл к склонившемуся над чемоданом с медицинскими инструментами Дымову и участливо поинтересовался, что же доктор намерен предпринять для облегчения страданий потерпевшего.
– Срочно нужна противошоковая инъекция; потом надо будет остановить кровотечение, а если потребуется влить физраствор, зафиксировать шинами раздробленные кости и немедленно транспортировать парня в стационар.
Седовласый с озабоченным видом кивал, приговаривая:
– Да, да, конечно, вы правы.
Затем он мягко взял Дымова под локоток и предложил выйти на воздух «обсудить одно дело». Перед тем как покинуть бытовку, Пётр перехватил торжествующий взгляд бригадира: тот уже не сомневался, что могущественный заказчик легко решит все проблемы «с медициной».
– Вы понимаете, этот парень здесь нелегально, – без предисловий начал хозяин дома, как только они остались без свидетелей. – Мне бы не хотелось, чтобы в ваших документах фигурировал мой адрес. Кажется, бедняга приписан к какому-то общежитию… можете уточнить это у его начальника. Я же со своей стороны буду весьма признателен вам за любезность.
Седовласый вытащил из кармана олимпийки несколько стодолларовых купюр и сунул их в карман медицинской спецовки Дымова: он сделал это с такой убеждённостью в собственной правоте, что Пётр не посмел ему возразить.
– Кстати, друг, – плейбой широко улыбнулся, – у меня собака заболела, ротвейлер. Отличный пёс, умница, родословная безукоризненная. А тут вдруг – понос, температура… Не посмотрите моего Цезаря? А то ветеринар наш сегодня как назло забюллетенил. Понимаю, это несколько не ваш профиль, но я вам хорошо заплачу за услугу.
Пётр чувствовал себя лакеем, у которого при появлении важного клиента тело само собой угодливо сгибается в лёгком полупоклоне, а с губ срывается «что вам будет угодно-с». Вот, оказывается, каков его нынешний социальный статус – пользовать господскую челядь и псов с аристократической родословной!
В тот же день Пётр написал заявление по «собственному желанию» и уволился со «Скорой», а через месяц прокуратура завела уголовное дело на организаторов бизнес-клуба «Платиновая лига».
*Вольф Мессинг (1899-1974) – известный гипнотизер и экстрасенс.
*
Почти четыре месяца Дымов был без работы. Абы куда устраиваться не хотелось, потому как появилась привычка к «серьёзным» деньгам. Найти же в разгар кризиса подходящее место оказалось задачей не из лёгких. Но вскоре ему повезло: Пётр с радостью принял предложение институтского знакомого устроить его врачом в санчасть завода русского русско-американской компании. Так совпало, что появление на предприятии молодого доктора произошло в тот самый момент, когда администрация занималась организацией местного профсоюза. Конечно, помешанным на корпоративной культуре заокеанским топ-менеджерам не нужна была реальная оппозиция в их вотчине. Руководству требовался «карманный» бутафорский профком, на который пиар-менеджеры компании могли бы в любой момент сослаться: «Вот, посмотрите – с рабочей демократией у нас всё о, кей».
В качестве модели организуемой структуры были выбраны не американские профсоюзы, закалившиеся в борьбе с такими жёсткими заводовладельцами, как Генри Форд, и представляющие собой реальную независимую силу, а профкомы времён СССР, не обладавшие реальной властью. Поэтому возглавить заводской профком был приглашён опытный функционер советской закалки Фёдор Кузьмич Ессеев. Его кандидатуру администрация сумела легко навязать трудовому коллективу, ибо рабочие отнеслись к идее создания местной профессиональной организации безучастно, как к необходимой формальности.
Нового заведующего заводской санчастью администрация тоже выдвинула на общественную работу, усмотрев в нём лояльного к власти умного человека. Так Петр, к своему немалому удивлению, оказался «правой рукой» председателя профкома крупного предприятия, да ещё и иностранного. Это получилось случайно в том смысле, что Дымов даже не пытался «двигать собой». Но когда новая должность свалилась на него, он обрадовался, ибо снова почувствовал наметившуюся жизненную перспективу.
На первых порах профсоюз вёл себя вполне лояльно по отношению к породившей его администрации – и в то же время изображал кипучую деятельность: организовывал показушные конкурсы вроде «Лучший по профессии», ведал раздачей санаторных путёвок и новогодних заказов. В управленческие же дела профкомовцы не лезли.
Всё началось с того, что однажды Дымова, как заместителя главы заводского профсоюза, командировали за счет предприятия в Аргентину – на другой завод компании – для обмена опытом. Ох и дорого заплатили недальновидные менеджеры из Детройта за свою ошибку! Аргентинские друзья быстро объяснили русскому Че* Педро, что профсоюз – это серьёзная сила, с помощью которой пролетариат может на равных разговаривать с администрацией. Оказалось, что даже в такой стране как Аргентина (не самой богатой!), коллеги русских рабочих получают точно за такой же труд в два раза больше, и это притом что цены там существенно ниже московских.
* По-аргентински «товарищ»
Из командировки Дымов возвратился настроенным на борьбу.
– Товарищи! – неожиданно на первом же собрании обратился профсоюзный функционер к рядовым членам организации, – вы думаете, профсоюз – это только продуктовые наборы на Новый год и коллективная пьянка?! Вы ошибаетесь, как ошибался когда-то и я! Профсоюз ничего не дает – он завоевывает!
Слушатели были ошарашены. Тем не менее зал поддержал предложение мятежного оратора выдвинуть администрации завода требование заключить с коллективом трудовой договор на условиях, выгодных всем сотрудникам предприятия. После митинга к Дымову выстроилась длинная очередь охотников пожать руку.
– Ты что, с ума сошёл! – накинулся на своего зама после собрания шестидесятилетний глава профкома. – Тебе что, плохо живётся, не хватает чего-то? Ведь жирный довесок к своей основной зарплате имеешь за работенку непыльную, плюс льготы разные… Чего рыпаешься?
– А по-вашему, Фёдор Кузьмич, это нормально, что, работая на одного работодателя, московский сварщик получает в несколько раз меньше своего коллеги из страны «третьего мира»? И с переработками надо разобраться: почему дополнительные часы и смены у нас на заводе не оплачиваются по льготным тарифам, как это прописано в Трудовом кодексе? Что же мы за профсоюз, если плюём на интересы рядовых членов организации?..
Ессеев с враждебным изумлением взирал на своего молодого зама. Опытный аппаратчик, закалённый в номенклатурных войнах и знающий истинную цену разговорам об интересах народа и социальной справедливости, не мог понять, как проглядел в этом парне опасного соперника. «Смотри-ка, как ловко повернул! – говорил себе глава профкома, разглядывая внезапно прорезавшегося конкурента. – Выходит, ты такой весь из себя бескомпромиссный борец за идею, искренне печёшься об интересах трудящихся… А я вроде как заплесневелый ретроград получаюсь, хлебаю из привилегированного корыта, и на народ мне плевать. А значит, гнать меня в шею из председателей к такой-то матери, а тебя – на моё место. Не-ет, парень! Врёшь! Такую рокировочку со мной не проведёшь».
Быстро просчитав ситуацию, после коротких колебаний глава профкома принял сторону Дымова и согласился противостоять администрации. С момента того самого разговора крепкая коренастая фигура Фёдора Кузьмича на всех собраниях и планёрках находилась рядом с фигурой Дымова. И если заводской доктор стал знаменем и душою борьбы, то председатель профкома олицетворял теперь опыт и прогрессивную гибкость убеждений. Коллектив предприятия впервые зауважал своего профсоюзного вожака.
На первых порах руководство завода достаточно снисходительно наблюдало за игрой в оппозицию. Но постепенно, по мере укрепления профсоюзной структуры, с привлечением в организацию новых членов и выдвижением администрации серьёзных требований, «банда Дымова» начинала представлять собой всё более серьёзную угрозу прибыльному бизнесу. Идти на уступки работодатель не собирался, и потому попытался придушить опасную крамолу в зародыше.
Сначала Дымова решили подкупить серьёзным повышением зарплаты, но Пётр вежливо отказался. Тогда его вызвали в Департамент персонала и предложили на год за счёт предприятия поехать учиться в Англию. Привыкнув иметь дело с всегда готовыми на услуги русскими бюрократами, американцы были уверены, что все русские продаются. Поэтому их озадачила, а затем всерьёз напугала загадочная несговорчивость доктора. Тогда была развёрнута мощная компания по дискредитации молодого профлидера и его идей.
Служба безопасности принялась собирать компромат на Петра и нашла его без особого труда. В цехах и офисах появились стенгазеты с подробным описанием «подвигов» Дымова в качестве сотрудника недавно разгромленной финансовой пирамиды. По заводскому радио регулярно рассказывали о нём весьма неприятные вещи. А вот что писал журналист корпоративной многотиражки: «Остаётся только гадать, как вынужденный уволиться со «Скорой помощи» в связи с тёмной историей врач, нарушивший Клятву Гиппократа, просочился на наш завод. Теперь этот беспринципный и ловкий молодчик использует вас, уважаемые коллеги, для шантажа администрации. Но его цель – вовсе не улучшение положения поверивших ему людей. Дестабилизируя ситуацию на предприятии, он рассчитывает выжать из руководства прибыль для себя лично. Это не что иное, как криминальный рэкет, организованный негодяем в собственных корыстных интересах. Простые же работники, то есть вы, – лишь разменная монета в этой игре…».
Это был серьёзный информационный нокдаун. Петр видел, что часть его сторонников от него отшатнулась. Ессеев тоже потирал руки, ожидая, что скомпрометированного конкурента вот-вот уберут с завода. Необходимо было как можно скорее ответить ударом на удар – да так, чтобы отправить противника в нокаут.
Аргентинские товарищи многому научили Петра, да он и сам теперь повсюду искал информацию о методах профсоюзной борьбы. Для начала через сочувствующих работников бухгалтерии Дымов получил копии документов, которые явно свидетельствовали о значительной выгоде, полученной заводом за предыдущий год. Между тем администрация мотивировала своё несогласие повышать работникам зарплату и улучшать условия их труда убыточностью производства, вызванной кризисом. Выяснилось, что на оплату «туземного» российского персонала американцы тратят лишь пять процентов получаемой прибыли, тогда как в США на эти цели расходуется тридцать пять-сорок процентов дохода. Более того, под прикрытием кризиса менеджеры на треть сократили зарплаты персоналу, и в то же время одаривали себя сотнями тысяч евро в качестве бонусов.
На собраниях Пётр и верные ему активисты профсоюза стали регулярно рассказывать работникам предприятия правду; шли в ход и листовки. Доклады активно обсуждались не только на собраниях профкома, но и в цехах. Работники начинали понимать, что профсоюз не лжет, а вот администрация беспардонно обманывает трудовой коллектив и не остановится ни перед чем в своём стремлении и дальше выжимать все соки из дешёвой русской рабсилы. Теперь грязные слухи, которые продолжало через своих агентов распускать заводоуправление, желая ещё больше опорочить Дымова, играли против самого руководства. В какой-то момент Петру стало ясно, что настала пора применить самое мощное оружие профсоюзной борьбы – забастовку.
Глава 5
31 марта 1878 года вердиктом суда присяжных была признана невиновной Вера Засулич, стрелявшая за два месяца до этого в петербургского градоначальника Трепова. Девушка под вымышленным предлогом добилась аудиенции у генерал-губернатора. Войдя в кабинет, она несколько раз выстрелила в Трепова из револьвера почти в упор. Градоначальник был тяжело ранен, но, к счастью, выжил. Поводом для покушения стало то, что Трепов, производя инспекцию тюрьмы, ударил по лицу заключенного студента Боголюбова. В действительности же градоначальник не ударил Боголюбова, а лишь сбил с него головной убор, который тот не пожелал снять, как это полагалось сделать при появлении администрации по правилам тюремного режима. Значительная часть русской интеллигенции проявила сочувствие к мстительнице, и это повлияло на решение коллегии присяжных.
Оправдание откровенной террористки, с одной стороны, стало триумфом русской адвокатской школы. Одновременно скандальный приговор, по мнению многих историков, спровоцировал невиданный разгул террора, причём не только в России, но и в Европе. Кстати, за весь 1899 год из 83 подсудимых, признанных российскими судами виновными в «смертоубийстве», этапом в Сибирь по приговору судов отправились лишь четверо мужчин.
Именно в такой обстановке – излишней мягкости властей и бурного одобрения российской либеральной общественностью действий революционных боевиков и спасающих их от казни и каторги красноречивых защитников – Владимир Ульянов добился, наконец, разрешения сдать экстерном экзамены за весь курс юридического факультета. Причём взять штурмом он вознамерился самый престижный в России – Санкт-Петербургский университет.
После трёх лет деревенской воли предстояло сделать почти невозможное. Ведь даже из тех старшекурсников, что все годы учёбы в вузе прилежно посещали лекции и коллоквиумы, далеко не всем с первого раза покорялся экзаменационный рубеж. А тут, после первого же семестра вылететь из университета, чтобы через четыре года явиться сразу за дипломом… Неслыханная самонадеянность!
Владимир начинает энергично готовиться к серьёзному испытанию, отлично понимая, что любая его промашка на экзамене будет непременно истолкована не в его пользу. На свете найдется не много профессоров, которым понравится, когда им фактически дают понять, что можно вот так – самостоятельно, не сдавая никаких курсовых испытаний, безо всякой посторонней помощи – одолеть сложнейший университетский курс права.
Один приятель, навестивший в декабре 1890 года квартиру Ульянова, был поражён её обстановкой. Из мебели здесь имелись только обеденный стол, несколько венских стульев да купленная по случаю подержанная оттоманка, на которой хозяин отдыхал в перерыве между интенсивными занятиями. Вот, пожалуй, и всё. Остальное пространство занимали массивные баррикады из толстых фолиантов, кручи взятых в долг у знакомых студентов тетрадей с лекциями, всевозможных пособий… Освоить такое количество информации за относительно короткий срок было почти невозможно, однако молодой Ульянов проявил невероятную усидчивость и настойчивость: по его собственному выражению, он «прошибал» стоящую на пути преграду. Таким образом, за каких-то полтора года Владимир самостоятельно проштудировал весь четырехлетний университетский курс. В этот период добровольного затворничества и жесточайшей самодисциплины окончательно сформировались черты его характера: прямолинейность, жестокость, сухость. Друзья и развлечения больше не привлекают его: жизнь посвящена «главному».
26 марта 1891 года Владимир подал прошение на имя председателя испытательной юридической комиссии о допущении его к сдаче экстерном экзаменов, приложив требуемые документы и сочинение по уголовному праву. Итак, он входит в аккуратное белоколонное здание юридического факультета. Рубикон перейдён: что ожидает его впереди – триумфальная победа или позорное поражение?
В испытательную комиссию входили самые маститые учёные. Ульянов сдавал им один письменный и тринадцать устных экзаменов по восемнадцати предметам. В итоге молодой человек «с улицы» оказался единственным из тридцати трех экзаменовавшихся (остальные были студентами выпускного курса), получившим наивысшую оценку – «весьма удовлетворительно». Безо всякого преувеличения можно сказать, что Ульянов произвёл настоящую сенсацию. Члены испытательной комиссии единодушно проголосовали за присуждение талантливому провинциалу Диплома I степени, который Ульянов получил 14 января 1892 года.
