Отрывок из книги
Я старался быть хорошим мальчиком. Или может я старался сделать приятно бабушкам и дедушкам, маме и папе. Они говорили, вот так себя хорошие мальчики ведут, а вот так, мол, не ведут. У меня это возражений не вызывало. Я, правда, этих хороших мальчиков никогда не встречал. Мои братья – Мишка и Валерка – такими точно не были. Они были вредными, плаксивыми и жадными. Ну как обычные мальчики, как все мы. Конечно, если меня спросить, люблю ли я их – то, да, люблю. Непонятно почему, но люблю, так хорошие мальчики и поступают, – любят братьев. Пожалуйста, спрашивайте меня: и я отвечу – люблю, делов то… Я когда-то давно сказал, что не люблю брата, и маме это очень не понравилось. Но не могу же я всегда всех любить. Иногда хочется собаку любить или мороженое, и одновременно с мороженым брата любить совсем невозможно, зачем же спрашивать. А иногда еще просили отдать что-нибудь брату, игрушку или велосипед, и говорили, что это потому нужно сделать, что я же люблю брата. Вот в таких случаях это совсем неправда была, никого я не люблю, когда велосипед отбирают.
Папа, по его рассказам, когда он жил в Одессе, бегал к Черному морю через заграждения из колючей проволоки, так что один раз в нее со всего маху и влетел, вырвав из ноги кусочек мяса. Он и шрам на ноге показывал. Шрам такой треугольный, классный! Только нога у папы там волосатая, поэтому шрам плохо видно. Еще он чихал в чернильницу на уроке, так что чернила разлетались по всей парте, и на лице чернильный взрыв как бы появлялся. Еще он дрался со своими братьями, кто же с братьями не дерется, они для этого и живут рядом, чтобы было с кем драться, так чтобы не страшно. С чужими драться страшно, а со своими – интересно, потому что понятно, что они сильно не побьют, потому что их самих тогда родители отлупят! Ничего из папиных рассказов не делало его хорошим. Но и он считал, что мне нужно быть хорошим мальчиком. Мама в детстве вообще не знала, что есть мальчики, потому что училась в школе, где только девчонки. А потом, когда стала учиться вместе с мальчиками, то они ей сначала показались очень противными, потом, и тоже все сразу – очень хорошими. А когда она их всех узнала поближе, то хороших среди них так и не оказалось. По ее словам, и папа, хоть и не мальчик, но далек от того, чтобы быть хорошим. Дедушка тоже рассказывал о всяких хулиганствах, как они на речку со своими деревенскими друзьями бегали, и один мальчик даже утонул, и мама его потом сошла с ума, ходила по деревне зажав уши руками и кричала во весь голос. Потом замолкала, работала несколько дней, но вспомнив утонувшего сына снова бежала на улицу и кричала. Ни дедушка, а тогда он, конечно, мальчиком был, ни его друзья не спасли утонувшего. Не думаю, что они были виноваты, но и хорошими мальчиками их назвать было нельзя. Того мальчика было очень жалко, но оказалось, что и он был не очень-то и хорошим, и стал прыгать с высоченного обрыва, хотя оттуда даже взрослые не прыгали. Ему говорили друзья, что это опасно, но он не слушал и прыгнул. И утонул.
.....
Мама говорила, что я голову долго не мог держать, она как бы болталась на шее, и что медсестра в роддоме ей сказала, что с такой головой только дурачком может вырасти, и что она, то есть мама моя, еще молодая, и дай бог еще родит, может даже и девочку! Да, и маленький Ленин был похож скорее на девочку с такими красивыми волосами. Мама была счастлива, что я и с такой большой головой не стал дурачком, она с гордостью все это рассказывала. Но я от таких рассказов стал задумываться, не дурачок ли я, и не обманываю ли я всех вокруг. Ну, может я и не был дурачком, но голова то у меня и правда была такая большая, что даже генеральская фуражка дедушки была мне мала. Это я понял, когда его фуражку примеривал тихонько, я никому этого не рассказывал. Интересно, что вот шинель его мне точно не была мала, я даже однажды двумя ногами влез в рукав его шинели, причем сама шинель висела на вешалке, а пуговицы были плотно застегнуты. И вот голова, а дело было в шкафу, торчала именно там, где и у дедушки была голова, а из рукава торчали пальцы ног, они торчали оттуда, где должна быть рука. Это было очень смешно, потому что там было десять пальцев вместо пяти, и пальцы были очень маленькими. Я там даже застрял, хотя было очень уютно, и бабушка меня с трудом вытащила из шинели. А фуражка свалилась, и никто не заметил, что она мне мала.
И вот однажды в школе нас построили в пионерской комнате, и мы прочитали, точнее повторили за старшей пионервожатой клятву октябрят – маленьких ленинцев, и нас всех приняли. Эта пионервожатая была не учительница, а просто толстенькая тетенька, которая работала в пионерской комнате, там еще всякие знамена были, блестящие горны и грамоты не стенах. Потом она однажды помогала мне макулатуру перевязывать. Только мне это не понравилось. Нет, макулатуру понравилось собирать, потому что я с папой ооочень много принес, но когда другие дети приносили макулатуру, и она была плохо связана, так что газеты и всякие бумажки разваливались, то нужно была ее покрепче связать. Пионервожатая попросила ей помочь. Я же самый сильный был в классе, вот и попросила. Я обхватывал бумажки руками, а она завязывала веревкой. Она просто не замечала, что у меня руки короче, чем у нее, и я лицом упирался в ее сиськи, ну, сиськи были не целиком, я же знаю, как они целиком выглядят, потому что несколько раз ходил с бабушкой в баню, в женский день. Там, правда, все больше старушки были, и сиськи у них были сморщенные и, что ли, длинные. Неприятные. Меня бабушка даже отругала в бане за то, что я на эти сиськи смотрел и лицо морщил, ну, от неприятности такой. Но девушки были, у которых там, где сиськи почти ничего не было. Ну, я знаю, что про сиськи говорить не очень хорошо, но я же прямо лицом упирался в них, ну, в верхнюю часть, что ли. А еще хуже было, когда не прямо в них, а в ее пушистую кофту, такую ворсистую, что мне хотелось чесать лицо, а руки были заняты. Мы так много макулатуры связали, и, хотя я вытягивал шею и пытался убрать лицо, то кофта, то сиськи меня быстро находили и упирались в меня. Потом пришли какие-то дети с родителями, и пионервожатая, повернулась ко мне, а лицо у нее стало очень красное, от макулатуры, наверное, и сказала, что я молодец и хорошо поработал, и немного ущипнула меня за щеку, не больно так. Я тогда прямо почувствовал себя очень таким хорошим мальчиком.
.....
