Читать книгу Путь к спасению - Антон Сальников - Страница 1

Данная книга, всего лишь плод больного воображения автора. Любое совпадение с реальными событиями или именами ничто иное как роковая случайность, такая же которая однажды свела нас с тобой…

1

AMA DIO E NON FALLIRE. FA DEL BENE E LASSA DIRE. (Лат. «Люби Господа и не ошибайся, твори добро и говори свободно»). Я попытался вглядеться в глаза увековеченного философа, спрятанные под бронзовым капюшоном. Мне до жути хотелось обнаружить в его лице хоть тень сомнения, будто что-то в жизни он сделал неправильно, оступился, сожалел об ошибках, но Джордано Бруно был неумолим, так же, как и более 4-хсот лет назад на этом же самом месте. Знай, что его ждет в конце пути неужели он бы осмелился сделать первый шаг? Порой этот вопрос мучает меня самого…

– Если все вокруг неправы, это не значит, что ты ошибаешься, так ведь? – я погладил грань холодного постамента и ринулся к друзьям навстречу собственным ошибкам.

Андрей, так хорошо умеющий разговаривать на английском, французском и так непосредственно на итальянском ради розжига азарта спорил с продавцом мясных деликатесов о цене капоколло. Бедолага в неуместно большой кепке с эмблемой футбольного клуба «Рома» с такой силой сложил побелевшие от напряжения пальцы в знаменитый народный жест, что казалось, будто вот-вот потеряет сознание. Его усы как щетка для обуви то и дело дергались в нервном танце толстых губ, а челка из-под головного убора засалилась от интенсивных потных выделений. Такого ярого противника в виде туриста из России продавец еще не встречал. Именно поэтому спор давно перерос значение ценника и превратился в принципиальную битву упорства и гордости с одной стороны, смелости и безрассудной дерзости с другой.

Хорошо зная Андрея еще с малых лет, я сразу же приметил неприглядную для большинства ухмылку. Тогда-то и стало ясно, что мой друг только разогревался, готовясь зарядить убийственную смесь из своего словарного арсенала. Он не кричал как торгаш, этот маньяк, тонко чувствующий психическое здоровье оппонента, с нахальной усмешкой понижал стоимость колбасы металлическим спокойным голосом, проникая вглубь души итальянца и прокручивая ее через мясорубку на виду у всего рынка. Думаю, что даже самые недоброжелательные конкуренты взмолились о пощаде. Уже я был готов прыгнуть под пули, лишь бы меньше было пострадавших.

Если апрельское солнце и не собиралось сжалиться над гуляющими по площади Кампо де Фиори, то Андрей был больше склонен к добродетели, за что я его и люблю. Ухмылку сменила учтивая улыбка, а тонувший в головном уборе продавец уже разжал пальцы и довольствовался исторической капитуляции русского. Правда, тот факт, что уступки были сделаны по просьбе другого итальянца, Ачиля Санторо, торговец колбасами и сырами в своих хвастливых вечерних рассказах в кругу друзей умалчивал.

По вине все того же Санторо – знакомого Андрея по случайному их совместному прошлогоднему отдыху в Греции, мы и оказались в Италии. Он, как истинный патриот, обещал доказать, что это лучшая страна в мире. Вместе со своей красавицей женой – жгучей сицилийкой он взялся за каждодневные экскурсии, разработанные по собственному плану.

Вопреки разнице в возрасте с нами лет на 7-8 эта пара задала такой темп перехода от одной достопримечательности к другой, что мы с другом еле успевали глотнуть обжигающий воздух, закрыть рот в рамках приличия и вновь открыть его, искаженный удивлением, не в силах сдержать эмоции.

В моей первой заграничной поездке я намеривался не допустить никаких неточностей, нельзя было упустить ни одной малейшей детали, поэтому я старался запомнить все, что мне попадалось на глаза. В телефоне была скачена оффлайн карта, что облегчило ориентирование на местности. Даже название улиц мне казалось чем-то по-настоящему особенным, на что стоило обратить внимание. Одно их звучание способно удовлетворить мою тягу к прекрасному, что уж говорить о визуальной стороне вечного города.

Следом за нашими местными друзьями мы с Андреем вышли на площадь Канчеллерия. По левую руку медленно мимо нас, как прогулочный катер, проплыл одноименный Палаццо с ограничивающими по бокам окна пилястрами. Трехэтажный анклав Ватикана, принадлежность которого печатью обозначена на углу здания, уже раскаленный утренним солнцем, издавал жар, казалось бы, рожденный где-то в другом, подземном мире, и словно второй Везувий прямо в сию минуту готов обрушить яростное пламя на несчастных. Далее, миновав элегантный дворец с древними скульптурами, мы нырнули на улицу ди Сан Панталео в узкий проход межу домами, где от палящей звезды спряталась тень, но даже ее прохлада не предвещала радужной перспективы жизни. От высокой температуры здания расширялись, и проход сейчас же захлопнется как мышеловка с любопытными туристами внутри.

Когда приезжаешь в Рим, то за короткий промежуток времени, а он не зависимо от величины всегда будет коротким, потому что на вечный город потребуется вечность, хочется осмотреть каждый закоулок, каждый фонтан, особенно тот, где профессор Лэнгдон спасает (или все же не спасает) 4-го кардинала. Согласившись с проводником, что мы еще обязательно увидим замурованных Бернини речных Богов, я последовал по намеченному маршруту.

В быстром темпе мы должны были сменить несколько улиц: пл. Ди Паскуйно, ул. Джоверно Веккью и ул. Банчи Нуови. Правда, шанс пройти через кирпичное ущелье и упустить возможность взглянуть на Новую Церковь, меня категорически не устраивал, поэтому я воспользовался лазейкой делла Кьеза Нуова и нырнул в проулок. Спасаясь от прямых смертоносных солнечных лучей под пышным деревом, я беглым взглядом осмотрел фасад пристанища ораторианцев, сравнил боковые порталы с центральным, улыбнулся «Мадонне Валличеллиана» на фоне тимпана в виде арки, нависшим над антаблементом с надписью в честь Анджело Чези, подмигнул Филиппу Нери и кинулся к странной посудине с многолетней историей.

Я спустился по четырем ступеням ближе к воде, возжелав почувствовать свежесть и легкость, но вместо этого я уперся в какую-то непонятную надпись и чуть было не пожалел о своем любопытстве из-за обжигающего пара от кипящей воды. Эта жара никого не пощадит, даже плавящиеся флаги Италии и Евросоюза на полукруглом балконе оратории уже стекали вниз по фасаду словно сливочное масло.

По улице имени первого короля Сардинии я уже шел ускоренным шагом, чтобы избежать чувства вины за ожидание в назначенной точке встречи. И все же горечь от недостатка внимания к пролетающим мимо меня колонам, пилястрам, кронштейнам и невероятно меленьким уютным балкончикам оседала на дно разрывающегося от счастья сердца. С друзьями мы вновь воссоединились на треугольной площадке Тассони и двинулись уже вместе к мосту через Тибр, на гладе которого держались наплаву сапы и пару водных велосипедов. Если какие-то сомнения как тараканы, проникли в голову и пытались там обжиться, то вступив на мост Витторио Эмануэле II, я вытравил их всех до единого. Конечно же, никакой итальянец, тем более уроженец столицы, не провел бы иностранных гостей мимо обители духовного источника, чье влияние эхом отозвалось по всему городу. Мы шли к воротам в Ватикан.

Желание выругаться по поводу резкого роста туристов на квадратный метр пропало, как только я взглянул вверх по течению. Мне осталось только улыбнуться бронзовым символам единства и влиться в интересующуюся архитектурными изысками толпу фотоаппаратуры.

В предвкушении возможного исцеления моей бесноватой души, я даже не понял, как пробежал ул. Соглашения, не заметив по левой стороне музея великого гения эпохи Возрождения, а по правой – церкви на месте некогда существовавшей пирамиды (весьма странная преемственность почитания). Как потерявший разум я то и дело наступал на чужие кроссовки и сталкивался плечами, но остановиться и попросить прощения было выше моих сил. Я был околдован самой знаменитой базиликой, как только она попала в поле зрения. Минуя площадь Пия XI, я уткнулся в знаменитый обелиск на площади Святого Петра. Вопреки величию и значимости необычного символа, мой взгляд был прикован к другому объекту, служившему воспоминанием о некогда могучей церковной власти, решающей вопросы жизни и смерти на другом конце света.

Мне нравилось смотреть на одно из самых больших творений во имя Бога. Будучи очень далеким человекам от религиозных догм, я не мог не ликовать в душе, пусть и тайно, что увидел обитель противоречивых идей знаменитых творцов Ренессанса. Важность этому архитектурному шедевру, как по мне, придает не вклад в строительство христианства, а соприкосновение различных конфессий в области искусства. Донато Брамонте, Рафаэль Санти, Микеланджело Буонарроти, Джованни Бернини – для доведения меня до эстетического оргазма (да простят меня бедолаги, воздерживающиеся от этого понятия) хватило бы лишь одного имени, но когда их столько, и все они громогласны, то от такого высококачественного коктейля у меня вскружилась голова в яростном припадке рецепторов. Подумать только, ведь каждый из них старался создать нечто великое, что навсегда изменит историю зодчества, но каждый видел свой путь иначе, нежели все остальные: кто-то видел в основе идеала «греческий крест», а кто-то отдавал предпочтение распятию; форма купола была пересмотрена неоднократно, и даже после окончания строительства находилось полно желающих внести коррективы. Столько споров на гране краеугольного камня, который как могильная плита накрывает целый подземный город покоившихся душ.

Я вырвался из клещей в форме колоннады и остановился возле постамента статуи – тезки величественного собора. Я задыхался от переполняющих меня чувств первого дня большого путешествия, а мои друзья – от попытки держаться со мной в одном темпе. По-хорошему мне бы стоило придержать пыл и, вдыхая заряженный чистым гением воздух, остановиться, чтобы запомнить каждый момент нахождения вблизи величия человеческой мысли, но страсть, порожденная еще большим стремлением к вечности, вела меня вовнутрь.

Неслыханной щедростью со стороны удачи являлись бы открытые Святые ворота перед моим посещением главной базилики мира, но к несчастью, они залиты бетоном. Мне просто-напросто хотелось почувствовать этот легкий трепет, который исходит от ярых фанатиков, считавших паломнический долг выше норм благоразумной мысли. Для посетителей был открыт портал Филарета, куда я и нырнул, как только краем глаза заметил апостолов и Христа с Мадонной на троне.

Чуть было не забыв о рамках приличия и уважения к чувствам верующих, я бросился к истоку славы Микеланджело. Его творение настолько больше человека, что живет вот уже не одно столетие. Вечно скорбящая Мария с безжизненным телом сына на руках даже сейчас спустя почти пол тысячи лет все еще не может поверить в столь близкую и холодную как сам мрамор смерть. Только гений способен захватить момент и увековечить его, изогнуть камень по своему желанию и привить ему неприсущее чувство скорби. Расположенная в первой капелле правого нефа Пьета Буонарроти еще задолго до этого поселилась в моих самых непристойных страстях. Я желал прикоснуться к чему-то по-настоящему великому, созданному рукой одного человека, а сейчас за несколько метров от бронированного стекла меня посетила благодать и понимание, что большего нежели лицезреть застывшей во времени немой печали мне вовсе не суждено. Большего я бы не перенес.

Даже неспособный принять Бога человек чувствует себя в особенном месте, где возрождалось искусство. Каждый уголок был усыпан множеством рукотворных изображений, насыщенных смыслом и скрытых позывов. Моему восхищению не было разумного предела, как и не было предела количеству обезумевших бедолаг, рисующих на себе крест в надежде о спасении и помощи.

Как непристойная девица, потерявшая ориентацию в рамках приличия, я бегал от правого нефа к левому и обратно. Андрей и Ачиль Санторо основали безуспешный отряд карабинеров по поимке беглого оголтелого идиота. Меня останавливали шедевры великих мастеров прошлого и то лишь на некоторое время, пока не исчезало наитие влюбленности. Пусть интерьер и покоится без изменений веками, за свою недолгую жизнь я разучился доверять времени. Мне казалось, что еще один миг, и все вокруг потеряет облик. Статуи с памятника папе Иннокентию XII слезут с гробницы и поменяются местами с коллегами, охраняющими покой Александра VII. Вдруг апостол Петр из бронзы спрячет ноги под одеяние, и больше ничье желание не сбудется. Лишь темный и таинственный Балдахин восстал перед носом и был незыблемым вопреки любым невзгодам. Бронзовый гигант на Соломоновых колоннах, созданный рукой Бернини, укрывал своими лапами главный алтарь над могилой первого епископа. Даже величие, одурманивающее и одаряющее трепетом не смогло сдержать мерзкой мысли, проникающей в голову через нос и уши, как вязкое жиле болотистой жижи. Только чувствуя холод от пола и стен осознаешь, что это самый настоящий склеп. Огромные арки словно для исполинов нависали не только над посетителями, но и над погребенными под полом с диском из красного египетского порфира.

Грот, расположенный где-то под ногами, не давал спокойно вздохнуть. Мне не хватало воздуха. Его как будто похитили мертвецы. Кто же мог придумать объединить крышу для покойников и пол для живых? Неужели между нами и правда такая тонкая грань? Некрополь подо мной не только пугал своей близостью, но и количеством костей в фундаменте храма божьего. Беспрекословное повиновение обязательно должно опираться на кости, желательно, невинных людей. Возможно, я и вправду мешаю всем вокруг, и снизу в том числе, своей беготней? С другой стороны, я бы вряд ли что-то изменил, узнай я ответ наверняка. Менять свои привычки стоит только ради тех, кто этого заслуживает, хотя обычно это те люди, кто с ними готов смириться. Трудно заслужить сострадание, когда на твоих плечах – святая инквизиция, крестовые походы и слепая ко всем мольбам страдающих борьба за власть.

Я заглянул под купол, такой массивный и светлый, наполненный яркими солнечными лучами, он служил пристанищем для восседавшего так высоко Бога. На долю секунды меня пробрало на несколько едких смешков от того, что Господу, чтобы столько лет восседать выше всех в Вечном городе, понадобилась помощь диктатора, стоявшего в главе одного из самых жестоких режимов XX века.

Мозаика Джованни де Веки чудом не плавилась от солнечных лучей, которые в течении дня делали полный оборот и лишь прятались на ночь, после чего око на вершине более 100 метров вновь приступало к ежедневному обходу. К сожалению, к застывшему Иону Крестителю и к «Giro della prima ringhiera esterna» (прогулка по первым внешним перилам) мы не добрались по причине затора у первой ступени. Никто из нас не желал запекаться в раскаленном воздухе тем более вблизи плотной очереди туристов.

Как и в любом священном месте пусть лаже до отказа напичканному работами выдающихся персон мне становится неуютно. Скорее всего, это чувство возникает из-за вины перед истинно верующими, что в их духовном доме я лишь случайный прохожий, зашедший утолить интерес в высшем проявлении человеческой любви – в искусстве.

Глоток свежего воздуха сразу восстановил нормальное самочувствие и запас сил, который я собирался бросить на знаменитые Ватиканские сады. Как минимум я собирался оглядеть место стыка двух враждующих догм мироздания: религии и науки. Правда, мой порыв был любезно подавлен легким дружеским касанием плеча.

– Ты так толком ничего не увидишь, если будешь и дальше продолжать бегать, – Ачиль очень широко улыбался, от чего я почувствовал поток тепла по внутренней стороне души. У меня как будто есть друзья, и это будет длиться вечно.

Я попытался объяснить, что переполняющие меня чувства исключают любой контроль над поведением, к тому же в первой заграничной поездке высоких требование к туристу не стоит предъявлять, но тут же осекся, сообразив в чем на самом деле обвиняют меня. Ачиль Санторо, уроженец Рима, счел за честь встретить двух иностранцев и лично провести экскурсию, а тут один из них, который явно не в себе, носится как угорелый, пропуская все выученные исторические факты мимо ушей. Будь я в другом месте и в другой компании, я бы непременно сбросил всю вину на беса, захватившего мою душу, но боюсь, что черный юмор весьма некстати в месте, где за подобное люди порой лишались жизни. Мне не стоит забывать, что я имею дело с итальянцем, а они в определенной степени все религиозны. Проявлять свою находчивость в ущерб теплым отношениям было бы глупо. Все-таки иногда я поступаю разумно.

Уголки грустной улыбки на загоревшем лице моего нового итальянского друга приподнялись в ответ на мои бормотания в качестве извинений и обещаний слушать все его реплики по поводу строений и скульптур. Бедный Ачиль, знал бы он, что через последнюю минуту счастливой жизни мое непослушание покажется ему божьим даром. Уже как около получаса хорошо зарекомендовавшая себя няня искала семью Санторо, которая отключила все телефоны, как только перешла за порог дома божьего имени первого понтифика. Сначала она встретила несчастную мать, и теперь две молодые девушки с испуганными глазами искали главу семейства. Выскочив из Собора Святого Петра на возмущение всем остальным посетителям, Карлота и без видимой причины страстная и горячая, накинулась на мужа с неподдельным ужасом. Попытку пошутить, что она недовольна из-за того, что ее оставили один на один с Андреем, смылась потоком слез из ее глаз. Резкие эмоциональные крики на непонятном языке только сильнее внедряли страх в мое сердце. Буквально за миг Карлота Санторо постарела на лет 5, что было сильнейшим ударом по ее, казалось бы, ранее идеальной внешности.

Молодая семья ринулась в глубь Рима, а я машинально ухватился за последний вагон. Андрей, задыхаясь то ли от жары, то ли от бега, на ходу объяснил все то, что знал сам. Миловидный ангел по имени Саманта, с которым я мельком познакомился утром, настолько любил музыку, что даже во время каникул не пошел на пропуск занятий по фортепиано, но это только лишь пол беды. Настоящая катастрофа заключалась в том, что девочку не дождалась няня. Я потребовал объяснить самому себе столь строгое отношение к пунктуальности, ведь летом 16-летний подросток имеет полное право опоздать на целых пол часа, но, видимо, только не здесь и не сейчас. Родителей напугала не беспечность ребенка, а печально известные преценденты, о которых мне еще предстоит узнать.

Мы бежали изо всех сил, пока обезумевшая семья Санторо не разделилась: Ачиль ринулся в полицейский участок, а Карлота с няней к преподавателю по фортепиано. Я и Андрей почему-то решили единогласным решением, что толку от нас будет больше в отделении правоохранительных органов, нежели в ходе допроса музыканта, к тому же и так рассказавшего все по телефону няне. Саманта ушла от него вовремя, и направилась она домой в приподнятом духе. К тому же на радость вспотевшим иностранцам отделение было намного ближе музыкальной школы. Нам оставалось только пересечь площадь, принизанную в самом центре артефактом из совершенно другого мира с такой точностью предвещающим о зимнем и летнем солнцестоянии, где поклонялись совсем другим Богам.

На мгновение я представил недовольное, лоснящееся от переедания лицо российского полицейского, которому сумасшедший отец пытается объяснить, что опоздание его дочери на 30 минут – это повод поднять весь отдел на уши и немедленно начать поиски, вот бы он посмеялся от всей широкой доброй души. Моему удивлению сложно было найти предела. Внимательно выслушав, служитель закона позвал компетентного в подобных делах коллегу, что уже своего рода необычно для привыкшего к совсем иному менталитету.

К нам подошел мужчина средних лет с редкой проседью седых полосок среди густых черных волос с зачесом на левую сторону. Он бегло принялся опрашивать расклеенного отца, задавая каждый вопрос дважды, поскольку Ачиль все никак не мог сосредоточиться, а мы с Андреем едва ли могли уловить конкретику вопроса, чтобы подсказать. Опустевший взгляд дрожащего сердца уперся на значок на пиджаке следователя и отказывался с него слезать. То был круглый металлический предмет со странным несимметричным перекрестием с меньшими долями ближе к верху и с розой у основания. Мужчина с толстым серым блокнотом и со значком на пиджаке, заметив пристальное внимание пострадавшего, ухмыльнулся, обратился ко мне, сообразив, что я не понимаю по-итальянски еще шире развел неприятный оскал и что-то рявкнул своим товарищам. Все их внимание вернулось к ежедневной рутине, которой они занимались до нашего прихода, и которой будут заниматься после десятка и ста таких же перепуганных туристов. Как будто ничего и не было. Странный детектив слегка подтолкнул добитого столькими потрясениями Санторо к выходу, а мы с Андреем, простояв десятки секунд в оцепенении бросились вдогонку. Как быстро меняются приоритеты в этой стране.

Выскочив из участка, мы чуть ли не сбили итальянского друга со ступенек. Ачиль повернулся к нам, но глаза он прятал где-то под завалом безысходности и исходящей из недр души грусти. Он попросил нас вернуться в номера гостиницы и ожидать звонка, если мы понадобимся, но это лишь голосом, глаза же умоляли о помощи, и я всей душой желал откликнуться, чего я не ощущал со стороны старого доброго друга. Мне показалось странным, что надежда иссякла, когда нам встретился детектив, причем занимающийся как раз подобными делами. Это было странно лишь для иностранцев, любой местный все прекрасно бы понял без слов, стоило ему только обратить внимание на кричащий лацкан пиджака. Я все еще не слышал крика.

В молчаливой задумчивости мы с Андреем разошлись по уютным комнатам, но даже здесь я не мог найти себе место. Буря эмоций колотила внутреннее состояние и не давала покоя. Из Сахары на вершину Эвереста и сразу же на дно Марианской впадины. Меня распирал ужас от масштаба несчастья, помешавшего юной Саманте добраться до дома. И в следующую секунду по щелчку мною овладел истерический смех. Он сотрясал тело и потихоньку добирался до души. Было смешно от способности итальянцев раздувать из мухи слона. И в самом деле! Я вдруг резко осознал, что 16-тилетняя девочка могла вполне себе позволить летом по дороге домой увлечься какой-либо игрой со школьной подругой. Соленный пот заливал мои глаза, а горечь глупости душу. Что-то нереальное творилось вокруг, но оно происходило с такой скоростью, что я едва ли мог что-либо сообразить. Эффект неожиданности, напор несуразицы и полное отстранение от понимания.

С укором я расстреливал взглядом телефон. Этот наглец оставался немым. Пару раз даже приходилось поднимать трубку, прислушиваться к гудкам и приятному голосу миловидной девушки с ресепшена, только чтобы удостовериться в исправности аппарата. В тот бесконечный вечер от полной потери разума меня уберегла вера, что я могу помочь, что я кому-то нужен, пусть даже основа ее более чем шаткая. Вера в то, что я имею цель и вовсе не бесполезен, стала для меня религией, стала спасением. Никогда раньше такого душевного подъема я еще не ощущал. На руинах чужого несчастья я принялся за строительство храма во имя жизненной цели, которой еще никогда у меня не было. Тот невидимый архитектор, что завладел моим разумом, управлял мной из-за кулисы, разделяющей ложь и реальность, а я как неспособный за нее заглянуть уверял сам себя в самостоятельности собственных решений.

Мои непослушные ноги вытащили меня на улицу, когда ей завладел вечерний мрак. Нагретые дома еще отдавали накопленный за целый день жар, а густой воздух словно бесформенная тягучая масса с трудом заползал в легкие через сухое горло. Я знал путь к дому Санторо: нужно было подняться вверх по улице, на перекрестке свернуть налево, обойти музей Рима и выйти на желанную площадь Навона, украшенной тремя фонтанами. Мое путешествие от обелиска к обелиску уже никого не удивит, а ведь когда-то воздвижение языческих символов в сердце монотеистического центра наталкивало на десятки неприятных вопросов. Кому же все-таки стоило поклоняться?

Италия – это та страна, которая постоянно держит в тонусе. Bel paese («прекрасная страна») так и норовила меня свести с ума количеством шоковых ситуаций, которыми были насыщенны первые сутки туриста. В тот теплый приятный вечер я и подумать не мог, что это только лишь начало пути, в конце которого не всегда горит свет. В этот раз его даже некому будет зажигать…       Но сейчас пока еще его лучи распирали окно 4-го этажа с распахнутыми ребристыми ставнями бежевого домика, опиравшегося на магазины и уютные маленькие ресторанчики, где исключительно тихо и наигранно лениво собирались по вечерам жители района и случайные гости ради бокала вина из сорта Гарганега или Ламбруско.

Признаться, я ожидал, что у дома пострадавших стоит не менее 10-ти машин с мигалками и не менее 3-х детективов с подтяжками, в гангстерских шляпах и с вечной сигаретой в зубах, наперебой опрашивающих растерянных родителей. Что только не делает со стереотипным мышлением глупые нереалистичные фильмы. Пустоту на улице заполняло великое творение Бернини, манящее столь сильно, что мне едва хватило мужества выиграть борьбу. Для местных жителей пересечение Нила, Дуная, Ганга и Ла-Платы играет роль ориентира для встречи, но для приезжих, особенно таких диких и жадных до остатков величия мастеров прошлого как я, это был ориентир по целой Вселенной, образ чего-то по-настоящему стоящего, такого как жизнь. Мне кажется, что, разгадав сакральный смысл в изгибе мрамора, можно прочитать историю мира, и более того продолжить ее своей рукой.

Санторо обещали, что я смогу насладиться фонтаном, когда он нас пригласит на ужин, опробовать Поркетта, настоящую Болоньезе и Панна-котта. И вопреки всему я здесь, но совершенно по другой причине.

– Значит все-таки нашлась… Ачиль, опьяненный счастьем забыл оповестить. Скорее всего он звонит в гостиницу прямо сейчас, а я идиот не сказал даже Андрею, куда направляюсь. Да и знал ли я сам? – самоуспокоение дало свои плоды, от чего стало гораздо легче работать легким. Воздух все еще был густым и теплым, но жизнь уже налаживалась.

Я еще раз глубоко вздохнул, выдохнул и направился в обратный путь. Я не желал, чтобы ночь прекращалась, она была еще слишком привлекательной для неожиданных интриг.

К слову, я только начинал жить.

Настроение резким рывком рвануло вверх, от чего возникло желание погулять по ночному Риму. Задумчивость на тему бытия, по-особенному интересная почему-то после заката, затуманила разум и глаза. И вот я уже чудом оказался на оживленном перекрестке. Поток машин инсценировал жалкое подобие пробки на очередном светофоре. Буквально один миг, и опять темные переулки, безлюдность, тайны и призраки. Тесный проход между домами, подобный которому в любом другом городе остался бы без названия, итальянцы гордо величают улицей имени выдающегося соотечественника. Сложность самостоятельного изучения улиц в Риме заключается в нарастающем интересе к каждой фамилии на табличках на зданиях. Фильтровать неконтролируемую тягу к истории в этом городе не удается.

Наконец, я признал факт, что не имею ни малейшего понятия, где я и как выбраться, но в эпоху гаджетов, это не было чем-то страшным. В самом темном и тесном месте во всем городе я достал телефон, чтобы открыть онлайн-карту, но он почему-то неистово тормозил, вызывая у меня психические припадки и ругань про себя. Как только экран смартфона порадовал меня загрузкой нужной локации, как со спины меня кто-то толкнул. Страх шептал вопросы в гудящее ухо после удара об стену, ответы на которые лежали за границей ясной картины сценария. Я попытался встать, облокотившись об стену, и взглянуть на того, кто всей силой оказывает далеко не самый любезный прием гостю. Но с моими пожеланиями никто не собирался считаться. Камнем вниз я свалился на колени после удара кожаной перчатки прямиком в голову. Эта же самая коварная рука хлестким движением подвинула челюсть в сторону. На секунду я пожалел нападавшего за его жалкую попытку схватиться за мои короткие волосы, но надолго она не задержалась. Жалость тут же перебралась на меня самого, когда у горла почувствовался холод, исходивший от лезвия складного ножа.

– Parla, bastardo! – два постоянно повторяющихся слова, которые я смог запомнить среди других ругательств и требований, – Parla, bastardo («говори ублюдок»).

Сдавленным голосом я стараюсь объяснить бугаю, что его речь не воспроизвожу, но уже лезу в карман джинсов за бумажником. Нападавший с хирургической методичностью приблизил холодное острое лезвие к вопросу жизни и смерти, решаемый в области горла. Мое безрассудное поведение вызвало у него гнев, видимо этот здоровяк подумал, что он не единственный с холодным оружием. Я стиснул челюсть и просто ждал. Людям на краю жизни часто остается только этим и заниматься. Долгое нудное ожидание.

Здоровяк с ножом с точностью снайпера и аккуратностью сапера пролез в мой карман, глядя в глаза, и достал оттуда кошелек двумя пальцами так, будто это что-то мерзкое и неприятное на ощупь. Он брезгливо отбросил бумажник в сторону и сменил маску отвращения на издевательскую ухмылку.

– Твою то мать… – так же быстро как появилась, так же молниеносно выскочила из головы надежда на спасение, – Не грабитель!

– Уго, только не убивай, – вдруг возникнет знакомый мне иностранный язык на приятный женский лад, – не стоит раньше времени, – добавила девушка после непродолжительной паузы.

Хватка Уго ослабла ровно настолько, чтобы я не умер от удушья, но голову повернуть к моей спасительнице я все еще не мог.

– Говори, русский, что ты делал у дома Санторо? Хотел передать сообщение? – голос огромного мужика казался резким и хриплым, а акцент доходчиво объяснил, почему он повторял одни и те же заученные фразы.

– Что? Сообщение? – пазл предательски отказывался складываться в одну стройную картину, – От кого?

– Не прикидывайся придурком! Слишком правдоподобно, – лезвие вновь вплотную слилось с мягкой кожей на пол сантиметра выше кадыка – Времени на игру в амнезию нет ни у меня, ни у тебя тем более.

– Я правда не понимаю, о чем вы. Я хотел узнать, как у Санторо дела? Нашлась ли Саманта? Но у дома… – с закрытыми глазами, не понимая, что я несу, я бубнил слова, то ли из правдивой истории, то ли уже из какой-то молитвы.

Застряв в тупике, я видел один выход, и он лежал через веру в высшие силы. Часто на краю обрыва надежда заставляет задирать голову к небу. И я почти ступил на этот путь…

– Вы не из полиции и не грабители, так кто вы в конце концов? – мой крик, как последний шанс ухватиться за развалившуюся жизнь.

– Неважно кто мы, куда важнее кто ты такой?! – женский размеренный голос подействовал как успокоительное, пусть в нем и звучали ноты враждебности. – И судя по твоему водительскому удостоверению, – я обшарил глазами весь обозримый участок, и не найдя бумажника, сообразил в чьих он руках, – ты обычный случайный свидетель того, что тебя не касается, и что лучше тебе забыть.

– Ты нас не видел! – девушку я действительно не видел, только тень.       – Иначе мне придется испачкать нож! – Уго хрипел уже на фоне отдаляющихся шагов. Странно, когда они меня схватили, то подкрались сзади без единого шороха, а теперь каждый удар каблука об брусчатку отдавался оглушительным эхом.

Как только я встал с колен и повернул голову к двум исчезающим темным фигурам, мне в руки прилетел мой кошелек. Удостоверение лежало в таком же положении, как и было раньше, а деньги были нетронуты.

2

Жжение в груди усиливалось по мере отдаления от места происшествия. Трудно вписать происходящее в мое представление современного мира. На грани сна притаились воспоминания. Неужели я брежу? Почему так быстро мимо меня мелькают дома, а я не могу ни за один из них зацепиться? Одышка – первое, что натолкнуло меня на неоспоримый факт. Я бежал и бежал, не зная куда, лишь бы быстрее растворить ту несуразицу в прошлом, что осталась позади меня 20-30 минут назад. Чем быстрее я двигал ногами, тем больше шансов спастись. Но что же все-таки там произошло? Кто были эти люди?

Оглядевшись, я остановился и стал перебирать все события по мельчайшим деталям. Я настойчиво решил добиться ответа на все вопросы, и помочь мне может только один человек – Ачиль. Вдруг уверенность уступила место страху.

– Ведь они меня увидели возле его дома, они могут опять подкараулить, – диалог с самим собой из последних сил помогал не свалиться в бездну безумия. – Они сказали, чтобы я молчал.

Этот несуразный круговорот чувств разного диапазона и глубины ревел вокруг небольшого хрупкого выступа, на котором я все еще пытался балансировать. Четкое понимание дальнейшего плана действий было потеряно в первую очередь. Осталась только глупая вера, что меня не прирежут, а сочтут за дурачка, обожающего побои и оскорбления.

– Да, кто они вообще такие? – внутренний голос самостоятельно привел меня к дому с видом на площадь с 3-мя фонтанами. Но мой бунт, подначиваемый скрытой ото всех смелостью, был подавлен в момент сильного испуга.

Хлесткий хлопок по плечу запустил череду тревожных мыслей:

– Данил, где ты бродишь?

Я отпрыгнул в сторону, готовясь в этот раз к схватке, а мой оппонент лишь поднял руки в неподдельном изумлении:

– Ты чего это? Я сдаюсь, только не бей! – узнаваемая усмешка в углу рта не могла не заставить улыбнуться, после чего по телу пробежался приятный поток тепла. – Я к тебе и заходил, и звонил, а тебя нет нигде. Нас ждет Ачиль. Видимо, все хорошо. Саманта нашлась, – такое тепло, которое протекает по всем кровеносным сосудам от сердца до кончиков пальцев, лишь изредка можно ощутить и только с тем, кто способен такое тепло подарить.

– Хорошие новости, – неестественный говор на распев продрал горло, и я протер рукой то место, где решался вопрос жизни и смерти.

На телефоне засверкали ранее пропавшие 5 палочек, отсортированных по размеру, и сразу появилось уведомление о попытках дозвониться до безумного бегуна от своих кошмаров по ночному Риму.

Мы поднялись на 4-й этаж и постучались в едва знакомую дверь, которая отворилась сразу же, будто бы Карлота специально нас поджидала. Намерение провести остаток вечера в окружении друзей, веселья и глупых шуток, отдав забвению дурацкое недоразумение с угрозами и ножом, разбились об замученный вид молодой женщины как об волнорез.

– Не нашлась! – выстрел в голову был пронзительным.

– Проходите. Он вас ждет у себя, – Карлота через силу выдавила предложение, даже не взглянув на адресатов.

Когда мы прошли через тесноватый, но вполне уютный коридор к самой левой комнате, то оказались в весьма занятном кабинете.

Ачиль что-то усердно писал за столом, освещенным лампой. Остальная часть помещения захвачена мраком.

– Прошу, присядьте, – резкий хлестким ударом задел сразу двоих.

Мы не могли себе представить такой холодный прием. Я даже почувствовал, как вина за всю эту ситуацию надавила на плечи. Ноги не выдержали, и я рухнул на один из стульев, заготовленных заранее для гостей. Сидя вдалеке от стола, мы с Андреем не имели возможности разглядеть содержимое на поверхности, заваленной бумагами и книгами.

– Акация? – есть фразы или моменты, за которые стыдно будет всему моему поколению столетия спустя. Например, как эта глупая попытка начать непринужденный разговор.

– Кедр, – ответил Ачиль, не отрываясь от дел.

Мы с моим другом покосились друг на друга. Он без единого слова меня поддержал, и как будто даже поблагодарил. Между нами повисло наитие, что кто-то из нас должен был это сделать.

– Друзья мои, – цинизм и отвращение противоречили притворной любезности, – сожалею, что вам пришлось вот так почти ночью идти ко мне по телефонному звонку. Извиняюсь за это. На улице небезопасно, – могу поклясться, что фраза была намерено брошена как перчатка в лицо, – сожалею, что больше не смогу вам уделить времени и лично провести экскурсию по городу, но обстоятельства вынуждают меня расстаться с вами, – черт возьми, у парня пропала дочь, а он как будто ведет разговор о внезапной командировке. – Я вас прошу только об одном: никому не говорить о моей Саманте. Знаю, прозвучит странно, – слова давались крайне тяжело, – но даже полицейским.

Я переглянулся с Андреем и в его расширенных глазах увидел отражение своих, таких же широких и насыщенных недопонимания. Если это был какой-то розыгрыш, то он явно затянулся.

– Понимаю, что вам дико это слышать, – Ачиль вдохнул, будто бы только перешел к самой сложной части, – этим делом занимается особый отдел обученных специалистов, а все остальные им только помешают.

Я слышал, что Италию называют страной «пяти полиций», потому что каждое направление деятельности требует узконаправленного взгляда, но не мог представить, что между ними существуют конфликты. До настоящего момента, я был уверен, что функциональные обязанности четко распределены. Тем более, что речь идет об европейцах. Они обожают свои правила. И при этом любят утверждать о своей свободе.

Но, с другой стороны, Ачиль не сказал, что «особый отдел специалистов» – это подразделение какой-либо полиции. Этими ассами вполне могут быть и безбашенные задиры, которые не смущаются пускать в ход расследования кулаки, нож и угрозы.

Есть на свете то, что переворачивает душу, что способно вывернуть нутро и оголенным участком кожи протянуть по ржавому зазубренному лезвию. Это страшное явление встречает за жизнь далеко не каждый, но тот, кто однажды услышит материнский вопль, тот никогда в жизни его уже не забудет. Он возник из соседней комнаты и мигом разбежался по квартире, впиваясь в ухо до неистовой боли. В глазах испуганного хозяина отразилась уже не столь красивая Карлота.

– Опять звонят… – сдавленный голос девушки прозвучал тихо не для того, чтобы скрыть сам факт от лишних ушей.

Она по-настоящему боялась чего-то настолько страшного, что опустели глаза:

– Я слышала ее, я слышала… – голос угасал по мере роста дрожи в руках.

Напряженность нарастала, а гудки издевательски разрывали тишину.

Вдруг Ачиль пришел в себя и одним прыжком пересек кабинет, а супруга, последовавшая за ним рывком, закрыла дверь. Раздался еще один звонок.

– Что за хрень здесь происходи? – Андрей вылупил на меня круглые глаза. В тот момент он и правда ничего еще не понимал или умело делал вид, а я в тот момент еще слишком сильно доверял ему.

Если представить, что вся эта история, это большая длинная дорога, то я всего лишь на пол шага обогнал друга. Впрочем, знай я тогда, что меня ждет на финишной прямой, возможно, я бы замедлил шаг.

Как благочестивые друзья, мы попытались прислушаться к истерическим возгласам итальянца. Национальный признак продемонстрирован во всей красе. Эмоции хлестали через край, казалось даже, что разговор наигран, так сильно от него веяло артистизмом. Больше всего нас заинтересовала смена в голосе. По мгновению, ровно за которое происходит передача трубки из рук в руки на другом конце провода, Ачиль превратился из капризного ребенка в замкнутого подростка. Он говорил тихо и податливо, как будто его ругали, а он подвластный жалкий слизняк. Андрей не мог разобрать, о чем шел разговор. Единственное, что удалось уловить, постоянно повторяющийся вопрос: «Какой еще ангел?»

Поняв, что подслушивать больше нет смысла, я еще раз внимательно огляделся вокруг. Книжный шкаф поглощен тьмой, что ни один из корешков не был читаемым. Я лишь мог оценить количество напечатанных страниц, под которыми ломились полки. На столе, единственном светлом месте во всем кабинете, а может даже и во всем Риме, лежала расписанная тетрадь и пару раскрытых книг. Записи поделены на столбцы и строчки. Буквы подпирали цифры, а под ними еще один ряд букв. В книгах аккуратным тонким движением выведены кружочки и черточки, определяющие важность для читателя. Я подошел ближе, чтобы взглянуть на название книги и даже не заметил, как речь оборвалась, и через пару секунд дверь в кабинет вновь распахнулась.

– Какого хрена? – итальянец был явно не рад моему любопытству.

– Я… я просто… что все это значит, Ачиль?

Вместо ответа повисла тишина. Никогда не мог себе представить, что она имеет массу, способную так сдавливать черепную коробку. Санторо как будто размышлял стоит ли довериться двум иностранцам, посмотрел мне в глаза, потом Андрею и как по удару молнии вернулся в свой недоверчивый и замкнутый в своей проблеме образ. В комнате двое из троих узнали друг друга. Я явно остался в дураках.

– Прошу прощения, что заставил вас ждать, тем более уже столь поздний час, – итальянец был любезным, чопорным и раздавленным, – надеюсь, вы услышали мою просьбу: никому не говорить про случившееся. А теперь я все же прошу покинуть мой дом. Знаю, гостеприимство хоть и ужасно, но полагаю, что обстоятельства меня оправдывают.

Мы покорно выполнили настоятельную просьбу, вынеся в душе с собой осадок горечи и непонимания. Ачиль говорил с нами, как с незнакомцами, как будто его зомбировали, а утренний и вечерний Санторо – разные личности. Такое холодное отношение я могу объяснить только подозрением в соучастии в похищении. Как же глупо! Целый день вместе, да и зачем нам так поступать с ним? Пусть мы – подозреваемые, тогда пускай нас допросят полицейские, зачем из этого делать тайну? В этом городе их и так больше, чем населения.

В отеле мне не сиделось. Мои мысли унесли меня далеко за пределы его стен и возникло непреодолимое желание погнаться за ними, но страх в ту ночь стал непреодолимым барьером. Возможно, меня бы никто и не тронул, так как я не нарушал требования банды с ножами, но тени уже завладели этим городом. Проникая в дома по декоративным трубопроводам, они вспахивали грудные клетки и захватывали души десятками за ночь. Борьба против них не сулило ничем кроме боли и страдания. И все же, мне предстояла сразиться…

Хоровод мыслей в голове мешал заснуть. На возникшие вопросы приходили какие-то еще более глупые ответы. Ничего разумного я найти не мог в этих дебрях бредовой реальности. Честно говоря, я надеялся на то, что поездка будет насыщена эмоциями, но такой коктейль с трудом осилит нервная система. Лишь под ранее утро я свалился в пучину сна, но даже тогда страх не покинул меня. Он проник через пуповину и растекся по кровеносным сосудам. Он растолкал сердце до запредельных частот и заразил мозг. Я знал, что я уже не один. Отныне кто-то навсегда притаился в тени.

Солнечный свет уже буквально прожег закрытые веки, когда я все же решил встать с постели. Жар наполнил комнату, и продолжать постельные нежности было невозможно. Я принял бодрящий душ и почистил зубы. Осмотрев щетину человека из зеркала, принял решение не бриться еще пару дней. Мне хотелось казаться мужественнее, хотя бы самому себе. Живот недовольным урчанием объявил о необходимости визита в ресторан, а часы на журнальном столике ехидно улыбаясь указывали на пропущенный оплаченный завтрак. Опять придется платить из своего худого кармана. Платить в этой жизни приходится за все, кроме того, чей ценник измеряется деньгами.

Почти успокоившись после всех событий за вчерашний день, я тихо-мирно спустился на первый этаж, как новое потрясение пробежалось мерзкой холодной ощупью по спине:

– Вас искали! – объявила милая девушка азиатской внешности.

– Кто искал? – спросил я, но не был уверен, что хочу знать ответ.

– Ваш, друг, граф Монте-Кристо, – улыбка Сьюзи и протянутый конверт прогнали страх перед моими новыми знакомыми из уличной тьмы.

Андрей работал в очень крупной фирме, занимающейся международными отношениями и претворением мечты в жизнь – путешествием, конечно же чаще всего по случаю командировки. В фирму его устроил довольно-таки влиятельный человек, по совместительству являющийся его отцом. Другими словами, он обладал властью и уважением не только среди коллег, но в семейном кругу. Самопровозглашенный Монте-Кристо или иногда Боб Марли выступал в качестве переводчика на важных встречах, и до смерти уставший от официальных отношений, он очень любил подурачиться в неформальной дружеской обстановке. В письме говорилось, что его вызвали в Москву первым же рейсом. На его задержку в столице уйдет не больше пары дней, поэтому я не имею права тосковать, по его же словам, а просто обязан наслаждаться оплаченным фирмой отпуском. Стоит сказать, что нашу поездку Андрей оформил как командировку, при чем провел меня как сотрудника, коим я не являюсь.

Раз уж мой гид убит горем, а верный друг выслан заграницу на Родину, то придется наслаждаться красотой вечного города в гордом одиночестве, что временами мне больше подходило по душе. Я часто выбирался с наушниками в пешую многочасовую прогулку в любом городе, в котором бы я не находился. Что-то в этом есть, нечто трансцендентное, в том, как я сблизился со своим одиночеством. Еще со школьной скамьи я так часто с ним встречался, что не верю, будто когда-то сможем с ним разойтись. Более того, мне этого совсем не хочется. Бывает наступает момент, когда я желаю распахнуть двери и броситься прочь от всех, кто хотя бы знает мое имя. Скрыться в потоке незнакомцев и навсегда перестать оглядываться. Так мне спокойнее.

***

Колизей в одиночку посетить не решился, так как Андрей тоже хотел узреть это чудо, чей фундамент до первого слоя пропитан кровью, поэтому пришлось оставить затею до его приезда. Вернуться в Ватикан не надумал по той же причине, к тому же с сегодняшнего дня там не пробиться, как на заключительной части фестиваля «Monsters of Rock». На потом пришлось отложить Сикстинскую капеллу, Императорские форумы, замок Святого Ангела и катакомбы Домитиллы – в общем все, ради чего я приехал в Рим. Мне оставалось только бесцельные прогулки по городу и дегустация кухни с наилучшим сочетанием различных сортов вин. Честно сказать, жаловаться мне не приходилось.

Утро, которое начинается с цыпленка «Пармезан» и бокальчика Frascati, сам Господь отмечает у себя в календаре как по-настоящему доброе. Когда белое сухое добавило началу дня некую нотку навеянной 12-тиградусной радости и греющего душу умиротворения, я твердо решил завтра же с утра отправиться в регион Лацио на дегустацию животворящего напитка прямиком из бочки. Та часть души, на которую одного бокала не хватило, изнывала от чувства предательства. Веселье и запланированное пьянство, когда у моего первого и единственного знакомого итальянца пропала 16-тилетняя дочь, казалось не лучшей идеей. Впрочем, я мог помочь только своим молчанием, тем более сомнения развеял напрочь еще один бокал вдогонку, а затем для надежности еще один.

Компромиссным решением времяпровождения послужил парк. По возможности он должен быть большим, густым и с водоемом, чтобы избавиться от жары. Обладателем права обеспечить меня всем желанным назначалась по воле высших сил Вилла Боргезе. Разумеется, наличие художественной галереи обязывает меня ее посетить. Дабы не потратить свое восхищение на что-то менее значимое для меня в области искусства, я провел изобретательную политику осмотра. Первым делом я увидел, как герой Троянской войны вывел троянцев из пылающего города под четким руководством Джованни Бернини. Далее я попробовал понять источник вдохновения Рафаэля в «Египетском зале» и тут же ринулся на второй этаж в жалкой попытке поймать неосязаемую связь с мастером. «Положение в гроб» и «Дама с единорогом», а также два холста Тициана составили костяк индивидуальной программы собственного сочинения, но не меньше удовольствия я получил и от «Охоты Дианы», которая меня позабавила, и от картины «Проповедь святого Антония Падуанского», которая меня завлекла. Она особо сильно выделилась среди всех остальных. Паоло Веронезе добавил несвойственные к тем годам изобразительного искусства яркие цвета на фоне четко выраженных контуров на Востоке, а традиционно темные краски оставил на Западе. Каждый художник пишет целую историю на своих полотнах, читателю нужно понять слова, что скрыты за мазками и линиями кисти. Так и судьба рисует линию жизни, а нам остается гадать на сколько плавным и в какую сторону будет очередной поворот.

Стоит ли говорить, что в Виллу я попал, ступив на каждую из 136 гладких ступеней из травертина, ведущих на холм Пинчо. Пройдя стройные ряды из благоухающих азалий и петуний, я предстал перед возвышающимся памятником языческой культуры, победу над которой провозглашал воздвигнутый на пик крест. У подножия церкви Тринита деи Монти я еще раз взглянул на разбитый баркас, застывший у подножия Испанской лестницы при помощи мастерской обработки временного потока руками отца гения, которому суждено воздвигнуть облик Рима. Я посмотрел вдоль тесно расположенных домов переход из улицы Кондотти в улицу делла Фонтанелла ди Боргезе, беглым взглядом одарил купол Сан-Карло-аль-Корсо, молча согласился с радостными глазами какого-то туриста по поводу редкого случая отсутствия давки среди желающих полакомиться мороженным сидя на ступенях. Город подарил мне славный день!

Завидуя количеству посетителей «сада наслаждения», Сатана, решил перенести свою резиденцию из глубокого подземелья в Виллу Боргезе, иначе сложно было объяснить, откуда в парке в виде сердечка такая адская жара в апреле. Даже тень, закипающая на прогулочных дорожках, едва ли дарила хоть какое-то облегчение. Спасение пришлось искать у озера, на небольшом островке которого воздвигнут Храм Эскулапа. Дорога была полна искушений остудиться в одном из проплывающих мимо словно мираж фонтане. Пусть даже в голову и бил градус от лучших сортов винограда, все же я не хотел обижать местное население, так что ни фонтан «морских лошадей», ни «купальный» фонтан не были мною осквернены. Так и не попав в святилище бога медицины, воспитанника Хирона, я отправился своими глазами узреть памятник Пушкину и Гоголю. Возгордившись великими соотечественниками, я решил отдать почесть одному из любимейших мною писателей всех времен – Виктору Гюго. Возможно, именно его «Отверженные» и заложили во мне такой прочный фундамент любителя книг и искусства в целом. Именно его герои дали мне ясное понимание, что однажды все твои труды будут оплачены должным образом, пусть даже оплата будет отличаться от той, что ты себе представляешь. Пусть даже ты проклянешь такую оплату, но она настигнет тебя.

Бесцельное хождение по парку окончилось у подножия обелиска Антония, подобно которому я изо всех сил боролся со странными образами искупления. Правда, мои грешные позывы были куда менее прозрачны. Я все больше и больше склонялся к идеи беспробудного пьянства. Скорее всего, это желание обрело силу ввиду вдруг неожиданного уныния, с которым я намеревался расстаться хотя бы на время путешествия. Необычное чувство окатило меня целиком, но я уже придумал как с ним бороться. Покинув «сердце Рима» через древнеримские ворота «Porta del Popolo», я отправился на охоту за спиртным.

Если поначалу я старался показаться знатоком высокой кухни и большое внимание уделял гармоническому сочетанию вин и блюд, то уже сейчас пренебрегая гастрономическими законами все больше и больше позволял себе лишнего. Из заведения в заведение меня сопровождали буквально парящие в воздухе названия родом из Лацио, Тосканы, Пьемонт и Сицилии.

Бесконтрольное пьянство ближе к вечеру, когда уже температура на улице спала не под стать градусу, бурлящему в голове, привело меня к барной стойке очередного заведения. Меню постепенно разочаровывало из-за обширного выбора вин и куда более скудного выбора чего-нибудь покрепче, что заказывала, танцующая в угаре пьяном душа. После тщательного осмотра всех названий и пометки крепости мой перст указал бармену на граппу. Я уже ничего не говорил, а использовал язык жестов: «Вот это! Два! Картой!»

– Я уверен на все 100 процентов, что ты иностранец, – со скрежетом прокатился у левого уха слегка картавый невнятный говор.

– Почему это ты так решил? – я быстро опустошил рюмку и скривился, ликуя внутри, что пойло оказалось достаточно крепким.

– Вот именно поэтому, – приставучий сосед по барной стойке указал длинным кривым пальцем на пустую емкость для граппы.

– Или может быть поэтому? – я схватил вторую рюмку и с горделивым видом лихого алкаша, опрокинув голову, залил содержимое в себя.

Алкоголя в крови становилось все больше, а контроля за поведением все меньше. Язык развязывался, а разговор становился все более раскрепощенным.

Граппу еще какое-то время я держал во рту, повернул голову к говорящему всякие глупости и демонстративно сглотнул, бесконечно гордясь тем, что практически не поморщился. На какие глупые поступки идет человек, чьи клетки мозга умирают от каждого глотка. И ведь парадокс: чем больше их отмирает, тем больше хочется продолжения.

– Браво! – собеседник подыграл моему выступлению, – ни один итальянец, известный мне, а уж поверьте, в силу своей профессии я их знаю немало, не стал бы пить рюмками высокоградусные напитки в такую нещадящую даже чертей жару.

Потихоньку я стал осознавать, как глупо выгляжу, а впрочем, не глупее некоторых, кто в пропитанном потом черном пиджаке в светлую полоску покушался на жизнь любого попавшегося модельера своим совершенно неподходящим красным галстуком в горошек. Меня знатно повеселило сравнение себя, пьяного идиота, и его, маленького человека с огромными очками, из-за которых глаза, казалось, были нарисованы художником анимэ.

– Ты прав, я не итальянец, – я гадал, стоит ли признаться, что я русский, и тем самым еще сильнее закрепить стереотип о безудержной любви нации к выпивке.

– Еще я знаю, что тебя что-то гложет, иначе ты бы не выпивал в одного, – он сощурил глаза, как будто мог увидеть что-то сквозь меня. На мгновение мне стало жутко не по себе от поведения придуркаватого незнакомца с залысиной на пол головы.

– Не расслышал! Кто ты такой? – стоило попробовать разведать, что у него за душой, прежде чем раскрыть свою нараспашку. Кто ж мог знать, что я такой хреновый разведчик?

– Ах да, прошу прощения. Где мои манеры? – натянутый смех еще больше настораживал, – Меня зовут Алекс Грин, я экскурсовод, – испытывающий взгляд проверял почву, в которую заложил зерно лжи.

– Данил, турист, и как недавно выяснилось, алкоголик, – я протянул руку и пожал потную холодную ладошку.

Человеку с такими руками доверять нельзя, но разве руководствуется логикой тот, кто сбился по счету рюмок?

– Извиняюсь, Данил, что лезу не в свое дело, но мы, итальянцы… – держу пари на Brunello di Montalcino, что из этого скользкого типа такой же итальянец, как из меня ярый подвижник движения ЗОЖ.

Солнце зашло за горизонт, и на улице восторжествовала прохлада, но здесь в баре меня кинуло в пот со всего размаху. Сердце заколотило изнутри, разгоняя кровь, в следствие чего я неистово быстро трезвел, причем намного быстрее, чем успевал накидываться. Трудно сказать, что послужило причиной резкой перемены, на тот момент я думал, что химозный горьковатый вкус очередной настойки, тем не менее игнорировать ее не представлялось возможным.

– Поймите меня правильно, – псевдоитальянец ухватился за мой локоть, – я за вами ни в коем случае не следил. Но все же, иностранец в отделении полиции – это редкость, за которую я с превеликим удовольствием ухватился, – он сжал локоть еще сильнее, – а тут вдруг вы входите в этот самый мой любимый бар. О, Дева Мария, – положение рук для молитвы. – Да кто я такой, чтобы противиться высшим силам?!

Не успев отойти от шока от навязчивого общения, я даже не заметил, как схватил очередную рюмку. Конвейер запущен, и этот гид со сверкающей головой четко контролировал процесс.

– Вы просто обязаны попробовать амаретто, – Алекс сделал выводы, наблюдая за моим аппетитом, – ликеры в итальянском баре наравне с вином приравниваются к святыне, что осквернять недостатком внимания крайне нежелательно.

Высокий градус и мутное сознание решили сдаться перед натиском моего нового товарища по стакану или кто он такой, неважно. Впрочем, на вид он больше смахивал на еврея. Была в нем какая-то хитроумная загадка, к которой он меня не подпускал как к ларцу с семейными реликвиями. Мне больше ничего не оставалось как вновь поплыть по неспокойной глади окружающего мира. У меня был шанс остановиться. Еще много будет шансов. Но я уперто шел вперед, не понимая, что мчусь на всех порах по дороге в один конец.

Непослушный язык без моего ведома сам начал болтать лишнего, в том числе и о визите в полицейский участок. Я болтал без умолку, не заметив, что огромного роста бармен тоже стал слушателем душераздирающей истории. От моего голоса и интереса к бредням из моего рта я получил непонятную долю эйфории. Я буквально кайфовал от каждого слова, что вытекало из меня бурным потоком. Температура тела подскочила, а пот облепил все тело. И все же алкоголь имел специфический вкус. Как будто стакан прополоскали в стиральной машинке и, забыв смыть порошок, поставили на стол. Меня вдруг настигла отдышка, будто бы я участвовал в челноке по Испанской лестнице. Тяжелый вздох и сжатая челюсть. Контроль свалился в глубокую яму, откуда не был виден свет.

Здоровяк какое-то время оставался в тени мутного сознания, пока не кинул огромные руки на стол, от чего я чуть не свалился с высокого стула.

– Парень, оставь это, забудь! – угрозы посыпались как осколки стекла, – ее никто уже не найдет, и родители это отлично знают. А у тебя могут возникнуть проблемы, если не заткнешься, – даже его ломанный английский не резал так слух, как воцарившаяся тишина.

Я повернулся к соседу справа за поддержкой, но на том месте оказался старичок, с трудом покоривший барный стул. Он намеревался мне что-то сказать, но сил так и не нашлось. Старик вновь вернулся к бокалу вина, а в глубине заведения по новой кто-то застучал вилкой об тарелку.

Неожиданное оказавшийся сзади Алекс дернул меня за футболку и махнул головой в сторону столика в самом темном углу. Краски сгустились.

– Что все это значит? – эмоции устроили настоящую бойню за господство над разумом. Я не мог понять, что мне делать: бояться лжи, бороться за правду или отдаться забвению?

– Здесь в Италии никто уже не удивляется пропаже детей, – его голос потерял былую задорность, стал более тихим и серьезным, от чего вызвал доверие, – к большому несчастью, это стало такой же нормой, как и бокал красного за ужином… Эта зараза давно разошлась по всему миру, но замечают ее далеко не все. Не сказать, что здесь и сейчас пропажи происходят массово, но ведь даже единичные случаи нельзя замалчивать! Каждый пропавший ребенок, все-равно что катастрофа.

– Но… но кто, боже мой, кто способен на такое? – я трясся от негодования и вопиющей несправедливости.

– Вот именно, только он и способен на это … – я мигом взглянул на Алекса Грина, ожидая, что он указывает на кого-то пальцем, пусть даже на громилу–бармена, но он лишь выжидающе смотрел на меня. Ждал, пока я додумаю его слова.

– Не может быть! – я отказывался верить, что сам же назвал виновного.

– В этом то и дело, мой друг, что все дороги ведут в Рим.

Наступило молчание. Погрузившись в мерзкую и вязкую как болото современную жизнь, я не мог найти весомую причину ухватиться за нее. Жизнь, в которой возможно нечто подобное, становится невыносимой с открытыми глазами. Я перестал замечать косые взгляды и перешептывания посетителей, все мое внимание устремилось к едва показавшейся правде, ужасной, страшной и настоящей, спрятанной где-то на дне этой чертовой бутылки… Дальше мы пили в тишине…

3

Похмельное утро – самое невыносимое время суток. В принципе, любое утро становится таковым, когда тебя будят ударами в дверь, которая и без того сотрясается криками.

– Открывай быстрее! – разъяренный голос явно не предвещал ничего хорошего.

Я посмотрел время на телефоне и был крайне удивлен 12-ти пропущенным. Я быстро попытался оценить обстановку, но продукты распада бурной ночной деятельности рассыпали адекватные мысли по закоулкам сознания и собрать их не позволяли. Трудно было понять, чем я заслужил такой гнев. Голова трещала по швам. Трудно было вообще что-либо понять.

– Спишь? – Ачиль ворвался внутрь, как только я выполнил его требование. – Да ты хуже Иуды! Тот хотя бы осознал свою вину, а ты спокойно нежишься в постели!

Мое состояние не позволяло что-либо ответить. Сложности возникали даже при простейших действиях, таких как поднять голову, открыть полностью глаза и вдохнуть полной грудью, на тот момент от меня требовали невозможного. Я даже не мог вспомнить, как я попал в свой номер. Мой ли это номер вообще? Возникающие вопросы наполняли и так распирающую от давления голову. Я ничего не мог ответить ни себе, ни орущему так не вовремя итальянцу. К тому же лучше не открывать рот спросонья после продолжительной пьянки, если не хочешь отключить оппонента от сети питания.

– Что? Что случилось? – вылезло из меня после стакана воды, чудом не последовавшей за словами наружу.

Ачиль молча кинул свернутую газету мне на кровать, требуя одним своим видом, чтобы я взялся за ее прочтение. Сам же распахнул шторы, возможно, специально, чтобы головная боль разорвала мою черепушку, и скрестив руки на груди уставился вдаль, где все еще в его жизни нет горя, а счастливая полная семья в сотый раз гуляет по «Rainbow MagicLand».

Мне стало ясно лишь одно: для того, чтобы разборка закончилась, и я мог продолжить свое жалкое существование на краешке мокрой от пота кровати с мольбой о пощаде перед его величеством Цитрамоном, я должен выполнить все, что от меня требуется настолько быстро, насколько онемевшее тело меня слушалось. Я взглянул на сверток бумаги, доставивший столько шума в это ужасное утро. Санторо очень высокого мнения обо мне, раз решил, что с похмелья я резко улучшил свои познания в итальянском.

– 6-я страница, – Ачиль даже не глянул на меня.

Видимо он быстро перегорел или понял, что криками от меня в таком состоянии ничего не добьешься, но со стороны единственного окна уже веяло спокойствием, которое приходит вместе с принятием неизбежности произошедшего. Ачиль буквально шептал:

– Некий Александр Грин отлично знает то, что ему знать не следовало. Откуда жалкий журналист в курсе о том, что было известно тебе и Андрею? – речь, как будто холодный металл.

Картинка постепенно проявлялась сквозь мутное запотевшее сознание и дикий сушняк. Размытое прошлое через дурманящие пары обволокло мою голову и тонкими длинными ржавыми иглами проникало вовнутрь. Как бы мне хотелось сейчас проснуться. Меня развели как малолетку. Я и вправду кретин. Столько было шансов остановиться, а я их слил в унитаз вместе с дружбой и доверием. Даже бармен меня пытался притормозить, но кто он такой чтобы бороться с алкоголем?

– Не только мы двое, – то ли вскинув руку в надежде на спасение, то ли подбросив динамитную шашку в костер, я вывалил на пока еще друга историю о встрече с незнакомцами.

Остывший вулкан опять задымил над сапогом в Средиземноморье:

– Черт возьми! – Ачиль завопил на весь отель. – Придурок! Почему ты мне не сказал сразу? – он явно устал подбирать выражения.

– Они ведь мне угрожали! Я не хочу рисковать непонятно за что! – изо всех сил старался очистить свое запятнанное имя, но было слишком поздно.

– Уезжай! Немедленно! Собирай вещи и уезжай, пока ты окончательно все не испортил! Они не остановятся!

– Без Андрея я не поеду! Он должен вернуться сегодня-завтра, с ним и уеду, – мой последний рубеж обороны держался на ветхой опоре веры в свои слова.

– Он не приедет, – опять тихий холодный тон, отчеканивший каждый слог, – ему нельзя возвращаться, – нож вместо кадыка отточил каждое слово до металлического блеска. – Ты слишком глуп, чтобы все это понять. Впрочем, может это и поможет тебе. Сочтут за дурка и не тронут… – грустный взгляд пробежался по полу, постепенно подбираясь ко мне. Итальянец посмотрел на меня, сдержал все недосказанное, что читалось на его лице, и опустив голову отправился скорбить по невосполнимой утрате.

Оставив ошарашенного иностранца в номере, Ачиль на автопилоте покинул помещение, оглядываясь стеклянными глазами. Он будто призрак был уже не в этом мире, но еще и не в другом.

Столько фактов, столько нестыковок и столько вопросов. Ясно было одно: все в знакомой мне части Италии связаны друг с другом. Как солнце выбрасывает первые лучи, не торопясь восходя из-за угловатых зданий с тысячелетней историей, так и мысль осветила всю тьму, поселившуюся в голове. Мрачная тайна поселилась в сердцах местных жителей, и почему-то в тот момент я посчитал, что готов ее разгадать, готов пожертвовать собой ради свободы. Отнюдь я поступил бы так же, осознав величину платы за упрямство, любопытство и любовь. Впрочем…

– Эти чокнутые из переулка и есть нанятые сыщики. Видимо, работают они лучше полиции, в любом случае уж точно эффективнее, – ладонь скользнула по горлу в месте тесного контакта с лезвием ножа. – Правда, не могу понять, почему они не могут работать в параллели с копами, ведь полномочий у последних куда больше. Все это хотя бы объясняет их вопросы о сообщении, которое кто-то должен передать семье Санторо. Ачиль побоялся, что я могу взболтнуть лишнего еще и полиции, вот и взбесился.

Триумфальная улыбка после мозгового штурма на зависть Холмсу и Пуаро немного искривилась, задев я взглядом статью Алекса Грина. По носу ударил неприятный запах от каши, которую я заварил из ошметков непонятной истории и отблесков нескладных догадок. Хорошо, что не рассказал журналисту о встрече с детективами с хулиганскими манерами. Хотя, может и это мне не удалось сдержать в себе, но он посчитал эту встречу недостойной его пера. Сам под собой зажег пороховую бочку и надеюсь на отсыревший порох.

Приподняв газету, чтобы отправить утренний выпуск в мусорное ведро, я обнаружил конверт с одной единственной надписью алого цвета: «STH». Санторо забыл его на фоне своих бурных всплесков. Конверт был открыт, что заставило меня поддаться соблазну. Я даже не подумал о том, чтобы проверить захлопнулась ли дверь. Я часто так делаю: не думаю.

– Раз уж так хорошо получается складывать факты, то можно еще чуть-чуть продвинуться в собственном расследовании.

Внутри оказалось черно-белое фото с ангелом-подростком, это была скульптура, которую обычно ставят в надгробии. Здесь в Италии таких миллион. Куда была интереснее надпись на английском на обороте: «Молись, пока ангел не простит». Еще один веток в непонятно куда тянущейся спирали.

– Теперь тебя точно прикончат, и я уже никак не помогу, – тихий спокойный голос, наполненный смирением перед неизбежной катастрофой, испугал куда сильнее, чем яростные припадки. Ачиль был болезненно бледен. Не знав ничего об его горе, я был бы уверен, что это принявший свою участь приговоренный к высшей мере наказания смертник. Спустя время я пойму, что он себя давно похоронил, теперь очередь дошла до меня.

4

– Какая-то чертовщина! Настолько бредовая ситуация могла быть кем-то придумана. Дурак! Ну конечно же, розыгрыш! – я ощупал взглядом номер в поисках доказательства – скрытая камера! Андрей небось сейчас со смеху помирает, шутник!

Если бы вдруг я посмел осквернить величайшее по значимости ремесло и взялся бы за перо, то было бы весьма кстати сравнение с Эрнестом Хемингуэем. Паранойя взяла власть. Под кроватью, во всех углах, за вечно закрытой шторой ничего особого не было, но отсутствие улик непристойных приколов лишь разжигало азарт. Я все перерыл, даже вещи раскидал по всей комнате. Все ближе и ближе я подбирался к ответу, который на самом деле узнать не хотел. Такое чувство меня охватило и не отпускало. Я будто хищник, выслеживающий свою жертву изнурительно долго, сберегая силы для последнего рывка. Даже туалет был исследован вплоть до каждого изгиба. С этого момента я слишком далеко зашел, чтобы просто остановиться. Будто выполняя норматив по бегу на длинную дистанцию, я выдохся, и дыхание стало тяжелым, как сама идея слежки. Жара и спешка – убийственное сочетание, когда еще и в голове кипяток. Мне необходимо осмотреть все под другим углом, немного сменить ракурс, увидеть иное преломление света и другую точку зрения в одном единственном верном сочетании. Я решил успокоится и повалился на усыпанную вещами кровать.

– Камеры делают такими маленькими, что они могут быть где угодно.

– Где угодно, где угодно, где угодно, – отголоски эха трезвонили в моей голове.

      Я настолько преисполнился сомнениями, что готов поспорить об источнике этих слов. Я не был уверен говорил ли что-либо или нет. Я будто попал в паутину и запутался. Мои ноги, мои руки – все привязано незримой нитью к крючкам ваги, пляшущей в чей-то властной руке. Но кто ее владелец? Он буквально надиктовывал каждый шаг, дернув в нужный момент крестовиной. Сидит довольный в соседней комнате, злорадно пьет охлажденное вино и через вентиляционную шахту что-то… Ну конечно!

Я вскочил как ошпаренный. Даже второй приход Мессии прямиком в мой номер не заставил бы меня так резво двигаться. Стул к стене со стуком. Прыжок со скрипом. И вот я уже у решетки системы вентиляции. Так аккуратно, словно там был очень дорогой личный дивайс. Уверенность не оставляла выбора судьбе. Устройство было там! Я это знал!

– Камера! У меня в номере! – окончательно обезумевший я таращился на объектив маленькой игрушки Джеймса Бонда.

Видимо, это тот редкий случай, когда больше всего на свете хотелось быть неправым. Убежденность разбилась об доказательства ее несостоятельности. Парадокс жизни, как один из фундаментальных законов строительства Вселенной. Отказ от реальности и выход из порочного круга матричных массивов. И самое глупое, что я когда-либо произносил – борьба за правду.

Я вытащил автономное мини-устройство и принялся внимательно разглядывать. Если это попало за решетку в качестве шутки, то юмор явно идиотский, но на подобное я едва ли рассчитывал. Тысячи мелких иголок, пронзенные в бренное тело, вытащили одним единым резвым движением из обители грез и заставили работать потовые железы на максимум.

Набрав полный рюкзак негодования, я десантировался на лифте прямиком к пустому ресепшену. Скандал о допущении подобного безобразия закатить было невозможно без публики. Отсутствие живой души во всем отеле сопровождала гробовая тишина. Этот затянувшийся розыгрыш им дорого обойдется! Причем вопреки тому, что обход стороной любого конфликта столько лет было моим кредо по жизни. Я принялся неистово колотить по настольному звонку, который стоял со дня открытия отеля лишь для красоты. Моя злость приобрела вполне материальную форму: я бросил камеру об стену и захватил угол картины, признаться, к которой я был весьма неравнодушен. Копия «Дамы с горностаем» с высоты своего величия упала на пол, а разломленная рама рванула холст по всему нижнему краю. Стоит ли говорить, что разрыв пошел дальше полотна и зацепил мое нутро, тянущееся через всю жизнь к чему-то великому, к самому великолепию?

– Сами напросились! – оправдание прозвучало неубедительно даже для себя.

Тишина особенно невыносима, когда она через ушную раковину проникает внутрь тебя, в самое сердце, захватив его как в безлунную ночь беспросветная тьма. Мне и вправду стало не по себе от происходящего. Ненавижу, когда надо мной смеются. Слишком долго я терпел. Почему бы не прекратить все именно сейчас?