Читать книгу Чёрная лента - Арабель Моро - Страница 1

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

В коллаже на обложке использованы фотографии:

© momnjax, visoook / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru

* * *

Решиться на переезд не очень-то уж и легко, скажу я вам. Думаю, с этим согласятся все, кто когда-либо перебирался с места на место. Мне же такое решение далось особенно тяжело. Всё дело в том, что для меня это был не просто переезд. Я впервые покидала родительский дом и перебиралась не куда-то поблизости: в соседний дом или на другой конец города. Нет, я отправилась совсем в иное место.

Не обременённая пока что ни работой, ни семьёй, я решила попробовать покорить приморские просторы. Почему? Наверное, я захотела вырваться из сковавших меня привычных оков быта. Я возжелала свежего глотка абсолютной свободы.

Так уж вышло, что в свои двадцать три года я мало где побывала. Учёба – дом, дом – учёба, встречи с друзьями на выходных – так протекала моя жизнь, и, в общем-то, она мне нравилась. Единственное, чего мне действительно не доставало, так это творчества. Я – художник, и душа моя отчаянно стремится пребывать во вдохновлённом состоянии. Вот только муза редко приходит к тому, кто сидит в четырёх стенах. Ко всему прочему, я жила в доме родителей и обязана была следовать заведённым у них правилам. В нужное время укладываться в постель, в раннее время вставать, вовремя приходить к столу и не гулять допоздна – это всё, конечно, правильно, но в таких условиях невозможно творить. Я – художник! Я – человек вдохновения! Если я ощутила присутствие музы, я хочу работать, а не бежать к столу и уж тем более отправляться спать.

Впрочем, родителям это сложно объяснить. В моём увлечении искусством они всегда видели лишь баловство, в то время как я надеялась стать если уж не великим, то по крайней мере профессиональным и хорошо продаваемым художником. Собственно, именно этот конфликт интересов и побудил меня сменить место обитания. Я люблю своих родителей, но их постоянные упрёки, их беспрерывное давление и критика моего так называемого «безделья» наводили на меня упадочные настроения и совершенно лишали способности творить. Я жалела, что не родилась в другое время. Быть может, когда-то, в веке восемнадцатом или девятнадцатом, труд художника и вызывал уважение повсеместно, но сейчас, в двадцать первом веке, творцу приходится прикладывать немало усилий, физических и духовных, чтобы доказать всем, и прежде всего родным, что его труд не просто приятное развлечение, а нечто большее. Нечто созидающее настоящее и будущее человечества.

Итак, пресытившись своей бестолковой жизнью, я собрала все имевшиеся у меня сбережения и покинула родной Дарем. Вещей было немного. Большую часть из них к тому же составляли инструменты, без которых не может представить свой труд настоящий художник. Кисти, краски и растворители, карандаши и мастихины – всё это было необходимо мне в новой жизни. Также я прихватила с собой этюдник и несколько натянутых на подрамник холстов. Конечно, они добавляли веса багажу, но, понимая, что в первые дни по приезде у меня, скорее всего, не будет времени и возможности отыскать магазины художественных товаров, я не решилась оставить их в родительском доме. Это был так называемый «стратегический запас художника». Все мои пожитки уместились в небольшой чемодан и рюкзак. С этим грузом я покинула родной дом, пообещав себе, что вернусь сюда только тогда, когда создам настоящий шедевр.

Я отправилась в графство Корнуолл, намереваясь поселиться там в одном из маленьких городков, будто бы игривой рукой рассыпанных по всему побережью. Я не знала, в какой именно городок мне следует поехать. Все они казались одинаково привлекательными и одинаково пугающе незнакомыми, и, чтобы не терзать себя попусту, я решила совершить короткое путешествие по всему побережью Ла-Манша, а затем остановиться там, где моей душе покажется наиболее уютно.

Почему я поехала именно туда? Вряд ли я смогу описать причину этого поступка логически. Женщина, художник и логика – эти три слова вряд ли способны сосуществовать вместе. Могу лишь сказать, что прежде я много слышала о графстве Корнуолл. Мне рассказывали, что города его имеют особенную атмосферу и глубокий, пропитанный историей дух. Мне захотелось в этом убедиться лично.

По прошествии месяца скитаний я облюбовала для себя городок, который для кого-то, наверное, показался бы весьма захолустным. Он находился на самом юге полуострова, и за исключением портовой зоны жизнь в нём текла крайне размеренно. Если слово «текла» вообще можно было бы применить к тому спокойному распорядку, что испокон веков был заведён в этих местах. Даже молодёжь здесь, казалось, никуда не спешила, что уж говорить о стариках, которых, надо отметить, было здесь куда больше, чем людей прочих возрастов. Но мне это понравилось.

Здесь, в этом тихом, почти забытом вселенной захолустье, я надеялась спокойно поработать над новыми полотнами. Быт художника, знаете ли, обязывает окружать себя приятной, немного пыльной, а главное, загадочной атмосферой. Городок, в котором я решила остановиться, как нельзя лучше соответствовал этому описанию.

Я решила окунуться с головой в атмосферу этих мест. По утрам я планировала совершать прогулки на побережье, затем, наслаждаясь видами или прислушиваясь к разговорам местных обывателей, завтракать в какой-нибудь маленькой кофейне, а после работать над полотнами до самого вечера. А ещё совсем недалеко от города, как я слышала, находилась старинная усадьба. Сейчас она была превращена в музей, но прежде принадлежала какому-то богатому роду.

Несмотря на то, что я художник, музеи я всё же не люблю. Мне не нравится суета, повсеместно царящая там. Я заметила, что большая часть людей посещает музеи не для того, чтобы насладиться произведениями искусства, выставленными там, но для того, чтобы иметь возможность позже говорить знакомым: «Между прочим, я был в этом музее». Быть в музее и не наслаждаться искусством, это всё равно что взять книгу, пролистнуть, не читая, страницы, а затем утверждать, что прочитал её всю.

Вы скажете: «Что значит “наслаждаться искусством”? Я зашёл в зал, увидел картину. Она красивая. Что не так?»

Я скажу вам: «Всё». В среднем при походе в музей на изучение одного произведения искусства человек затрачивает от пятнадцати до тридцати секунд. Тридцать секунд! Тридцать секунд на то, что художник мог создавать годами! Эта мысль действительно ранит. За тридцать секунд невозможно понять все чувства, что вложил автор в свой труд, невозможно оценить особенности его мастерства, его настроение в момент написания картины. Каждый мазок кисти, каждый штрих, сделанный художником, несёт глубокий смысл. Любая картина открывается совсем иначе, если потратить на её изучение не тридцать секунд, а, например, час.

Впрочем, несмотря на это общее недовольство музеями, я решила как-нибудь при случае всё же посетить усадьбу.

На моё удивление очень многие квартиры, дома или даже комнаты в этом городке сдавались в аренду приезжим. Найти жильё за сравнительно небольшую плату здесь оказалось совсем не сложно. Посетив несколько мест, я решила остановить выбор на небольшом одноэтажном домике, находившемся почти на самой окраине городка, недалеко от скалистого побережья. Мне сказали, что это домик «с историей». Под «историей», конечно, имелось в виду то, что построен он был ещё в конце XIX столетия и что с тех пор в нём особенно ничего не изменилось. Меня это вполне устраивало. А ещё больше устраивала плата, ведь из-за неухоженности жилья, а также из-за отсутствия в нём современных удобств стоимость аренды его была очень низкой.

Хозяйка домика, пожилая дама, именующая себя миссис Томас, отдала мне ключи и, секунду помедлив, сказала:

– Только вы уж не сердитесь на меня. Дом давно пустует, и я не часто прихожу сюда с уборкой. Сами понимаете, возраст.

Её искреннее смущение вызвало у меня улыбку. Я посмотрела на её ладони. Кожа их была грубой и потрескавшейся от долгих лет честного, но явно нелёгкого труда. Я подумала, что было бы неплохо как-нибудь позже попросить её мне позировать. Мне очень хотелось нарисовать эти руки.

Вообще миссис Томас напомнила мне моих стариков, но было меж ними и одно важное отличие. На вид этой даме было уже далеко за восемьдесят лет, но то ли благодаря целительному морскому воздуху, то ли вследствие какой-то своей природной кипучей энергии, она обладала невероятной живостью, абсолютно не присущей подобным преклонным годам.

Тем временем миссис Томас, словно и не замечая того, с каким интересом я разглядываю её, продолжала говорить:

– Этот дом когда-то принадлежал моей прабабке, а как её не стало, здесь никто и не живёт. Иногда туристы вроде вас приезжают, просят сдать. Но таких немного. Сами понимаете, все хотят жильё поближе к центру, да и с удобствами. А этот дом, – миссис Томас пожала плечами, – он больше для тех, кто любит старину или хочет попробовать что-то непривычное. Таких мало теперь…

Последнюю фразу она сказала с какой-то непонятной мне грустью.

– А почему вы не продадите дом? – спросила я.

Мой вопрос застал врасплох пожилую даму. Её карие глаза озадаченно уставились на меня, а затем она снова пожала плечами и просто ответила: «Память».

Вскоре хозяйка моего нового жилища ушла, оставив меня в одиночестве. Она даже не стала заходить внутрь, словно бы «память», о которой она так заботилась, на самом деле навевала на неё тоску и грусть. Впрочем, тоску испытала и я, оставшись одна на пороге своей новой жизни.

Внутри было очень тихо, словно бы стены этого старинного дома не пропускали через себя ни единого звука. Дом моих родителей всегда был наполнен самыми разнообразными шумами. То были и звуки телевизора или радио, голоса членов семьи, шумы города и многое-многое другое. Здесь же звуков не было совсем. Словно бы на дом снаружи был надет какой-то волшебный колпак, не пропускающий ничего: ни звуков, ни свежего воздуха, ни даже самого времени.

Казалось, со смертью хозяйки и жизнь этого дома замерла. Даже старинные механические часы на стене давно остановились. Оставив чемоданы у порога, я подошла к часам и попробовала их завести. Попытка оказалась тщетной. Часы были сломаны, и это так сильно огорчило меня, что на мгновение я разочаровалась в своём решении поселиться именно здесь. Никогда прежде мне не было так страшно, как в этот момент. Мне казалось, что, решившись съехать от родителей, я совершила ужасную ошибку, что мне не следовало отправляться так далеко и что я, наверное, совершенно не подготовлена для такой жизни. У меня вырвался тяжёлый вздох, и я, стараясь избавиться от подступившего к горлу кома, обхватила себя за плечи. Мне вдруг захотелось плакать.

Борьба с собой заняла у меня немало времени, но затем, в очередной раз вздохнув и сказав про себя, подобно героине Маргарет Митчелл: «Я подумаю об этом завтра», – я вновь взялась за чемодан и потащила его в спальню. Сейчас мне некогда было тосковать. Предстояло занять себя работой. Прежде всего надо было разместить вещи, определить то, чего мне не хватает для жизни, и отправиться на поиски магазина, в котором всё это можно было бы прикупить.

Надо сказать, что комнат в этом доме было немного: спальня, кухня, объединённая с гостиной, да небольшая застеклённая веранда. При этом сами комнаты оказались до странности узкими и длинными, отчего размещение мебели в них было крайне неудобным. Стены и потолки здесь были довольно низкими, но ещё более низкими и узкими оказались межкомнатные двери. Пройти сквозь них с чемоданом в руках и рюкзаком за спиной, оказалось непростой задачей.

Всю обстановку спальни составляли узкая кровать, застеленная поеденным молью, выцветшим покрывалом, и массивный дубовый шкаф. Последний занимал большую часть комнаты. Все мои пожитки, да и я сама вместе с ними, спокойно могли поместиться в этом шкафу, и ещё осталось бы местечко. Из шкафа шёл едкий запах древности и пыли.

– Что ж, видимо, начать новую жизнь мне придётся с уборки, – недовольно поморщившись, проворчала я.

Оставив свой многострадальный багаж прямо посреди спальни, я отправилась в гостиную с целью поискать что-нибудь похожее на ведро и тряпку. Надежда была слабой, но я подумала, что миссис Томас, изредка наведываясь сюда с уборкой, вряд ли приносила все необходимые инструменты с собой. Скорее, как настоящая хозяйка, она припрятала их где-нибудь на кухне или в прихожей части дома. Обыскав кухню, я не нашла ничего полезного. Разве что пару старых, изувеченных сколами тарелок. Но, обернувшись к выходу, я обнаружила ещё одну дверь. Она оставалась не замеченной мною прежде, из-за того, что была ещё более узкой, чем прочие, и находилась прямо за входной дверью, которая, открываясь, полностью скрывала за собой свою младшую сестру.

Загадочная дверца вела в небольшой чулан. Я бы даже сказала «чуланчик». Это была комната размером метр на метр, усиленно заставленная полками, содержащими многочисленные коробки, старую посуду, стопки газет и прочий совершенно ненужный хлам. Среди этого барахла я обнаружила ведро, но не нашла ничего похожего на тряпку. Размышляя над тем, какая из моих любимых футболок обретёт сегодня свой конец в славной битве за чистоту дома, я уже собиралась уходить, когда случайно задела локтем одну из коробок, что стояла на стеллаже среди прочих своих бесчисленных собратьев. Коробка эта размещалась у самого края полки и, будучи совсем небольшой, от моего касания упала на пол. Содержимое её, вывалившееся наружу, заставило меня задержаться. Это были скрученная в рулон выцветшая шёлковая лента и сильно потрепанный старый блокнот. Больше в коробке не было ничего.

Снедаемая любопытством, я отложила в сторону ведро и взяла в руки блокнот. Многие листки в нём оказались вырваны, словно бы кто-то нарочно убрал из него лишние страницы, сохранив лишь то, что считал действительно важным для себя. На развороте обложки аристократически элегантным почерком было выведено имя «Бетти». Все сохранившиеся страницы оказались исписаны. Основной текст пересекался многочисленными правками и комментариями, очевидно, добавленными позже. Я заметила, что рука, заполнявшая эти страницы (за исключением разве что имени на обложке), была явно одна, но почерк на начальных страницах был крупным, угловатым и по-детски неаккуратным, а к последним же листам загадочного блокнота он стал заметно мельче и мягче. Строки, подобные на первых страницах морским волнам, к концу стали ощутимо ровнее. Слова перестали прыгать и даже приобрели некую аристократическую правильность черт. Этот заметный рост владельца блокнота меня очень заинтриговал.

Быстро пролистав страницы, я поняла, что передо мной не просто какая-то записная книжка. Это был личный дневник, оставшийся, вероятно, от кого-то из прежних хозяев дома. В задумчивости я нахмурила брови. Мне стало любопытно, что человек, живший здесь когда-то, так старательно хотел сохранить и как этот дневник связан с лентой, хранившейся с ним в одной коробке.

Забыв про уборку, я отставила ведро в сторону, подняла коробку, сложила в неё ленту и дневник и вышла в гостиную. Я чувствовала, как у меня ускоряется сердцебиение. Не знаю, что я хотела отыскать в этом дневнике, но меня не покидало ощущение, что это не просто какая-то бесполезная вещь из прошлого. Мне казалось, будто бы я отыскала клад, и я спешила как можно скорее открыть его.

На кухне у маленького запылённого окна стоял потрескавшийся деревянный стол. Я поставила на него коробку. Не пытаясь смахивать пыль, толстым слоем лежавшую на стульях, я села и открыла дневник на первой странице. Я понимала, что не смогу ничем заниматься до тех пор, пока не прочитаю его полностью. Полной грудью я вдохнула запах старой бумаги. Я чувствовала близость тайны. Я хотела её разгадать…

17 июля 1848 года. Одиннадцать часов после полудня.

Мне страшно. Нет, это не ужас бесконечного преследования, не страх гибели. Просто сегодняшний день навсегда разделил мою жизнь на то, что было до, и то, что произойдёт после. Ещё вчера всё было так легко, так понятно. Меня окружали родители, братья, сёстры, тётки и старики. Вчера я считала себя ребёнком и с затаённым ужасом ожидала того дня, когда всё изменится.

День этот наступил сегодня. Случилось то, что должно было случиться, – меня по настоянию тётушки Рут отправили служить в господский дом. Семья считает это успехом, я же… Я же не вижу разницы между тем, чтобы работать в поле или в господском особняке. И там, и там я – всего лишь раб, бесправный и безмолвный слуга. Вот только быть слугой в окружении родных людей или быть им, находясь рядом с незнакомцами, – это совершенно разные вещи. По крайней мере, так кажется мне. Впрочем, видимо, только мне.

В нашей семье тётушка Рут всегда считалась самой образованной и мудрой. Она была единственной, кто умел неплохо читать и даже вполне сносно писать. За неимением собственных детей и понимая, что годы её уже близятся к преклонным, тётушка решила передать ценный навык образования кому-то из детей своей младшей сестры, моей мамы. Нас было восемь: три девочки и пять мальчиков. Поначалу тётушка Рут пыталась учить всех, но позже поняла, что дети, с пелёнок приученные к тяжёлому ручному труду, к работе головой практически неспособны. Из всех восьмерых интерес к учёбе проявила лишь я. Впрочем, тётушке Рут этого было достаточно.

Сначала учиться грамоте мне очень нравилось, и, хотя я всегда понимала, что навык этот вряд ли когда-нибудь пригодится мне в жизни, уроки тётушки я слушала внимательно. Мне нравилось читать. Тот момент, когда из отдельно существующих букв вдруг складывается целое, хорошо знакомое в устной речи слово, казался мне волшебством. Чуть позже тётушка научила меня и писать слова. На обломке деревянной доски я палочка за палочкой и крючочек за крючочком выводила угольком буквы. Я чувствовала себя величайшим умом если не на свете то, по крайней мере, своей семьи. Через какое-то время мой энтузиазм в обучении утих. Нет, мне не надоело учиться, просто мне стало скучно. В нашем доме была всего одна книга – Евангелие от Матфея. Она была интересной и, по всеобщему мнению, очень ценной. Но она была одна! По ней я научилась читать, по ней же я училась и писать. Снова и снова прочитывать и переписывать одну и ту же книгу в конечном итоге мне надоело. Я стала выискивать поводы, чтобы уклониться от занятий и сбежать от тётушки Рут туда, где собирались мои менее образованные сверстники.

Впрочем, я глубоко ошибалась, полагая свои занятия бесполезными для будущей жизни. Я считала их забавой, не более. Но тётушка Рут мыслила иначе. Обучая меня, она преследовала некоторые весьма перспективные цели. В частности, тётушка надеялась на то, что в конечном итоге меня возьмут служить в господский дом. Эта мысль не раз озвучивалась в нашей семье, но я всегда воспринимала её как шутку. Я никогда не представляла себя служащей в господском доме, да и не понимала, что я, оказавшись там, могу делать. Я привыкла к труду в поле, к деревенской работе, к походам в лес за ягодами и хворостом. Слуги господского дома в лес не ходят, это я знала точно. Если им что-то требовалось, они призывали рабочих из деревни, и уже те шли в лес и приносили в господский дом всё, что было необходимо. Мне такая жизнь не нравилась. Моя душа просила свободы. Конечно, земли, на которых находилась наша деревня, принадлежали не нам, а богатым владельцам. Да и мы сами, жившие на этих землях, были во всём подчинены этим собственникам. Но всё же мне казалось, что слуга, живущий в деревне, чуть более свободен, чем слуга, работавший в богатом доме. Старшее поколение мыслило иначе. Они считали, что свобода может обусловливаться только наличием денег и влиятельных знакомых. И то и другое могло быть обретено только в господском доме.

Несколько дней назад по деревне прошёл слух о том, что в господской усадьбе скончалась одна из служанок и что теперь там ищут молодую девушку на её место. Тётушка Рут, использовав все свои связи, подсуетилась и самым скорейшим образом пристроила меня на эту работу. Надо отметить, что это оказалось довольно легко. Недавно мне исполнилось пятнадцать лет. Я считалась молодой, но вполне самостоятельной, исполнительной, но в то же время не раболепствующей девушкой, да и к тому же знание грамоты давало мне дополнительное преимущество в глазах старшей прислуги господского дома. В общем и целом, не удосужившись узнать моих пожеланий, родители и тётушка пристроили меня горничной в господский дом. Сообщили мне об этом вчера вечером, а сегодня я должна была со всеми вещами явиться на своё новое место работы. Вещей, впрочем, у меня было немного. Посоветовавшись с тётушкой, родители пришли к выводу, что на такой прекрасной работе я очень скоро сама себя обеспечу, и поэтому выдали мне лишь два платья – одно было на мне, а другое свёрнуто в узелке, который я беспрестанно теребила по дороге в господский дом.

Прежде чем приступить к работе, мне необходимо было представиться хозяйке усадьбы. Её звали миссис Маргарет Вильерс. Момент знакомства с госпожой пугал меня больше всего, так как она должна была окончательно утвердить меня на должность. Не знаю, чего я больше хотела в этот момент: чтобы она похвалила меня и приняла на работу или чтобы выгнала со двора.

Прежде я никогда не видела миссис Вильерс, но по рассказам старших знала, что она – женщина очень серьёзная. Поговаривали, что хозяйка выросла в семье строгих протестантов и что сама была крайне верующей. Прислугу она держала в строгости, и я очень боялась совершить при ней какую-нибудь глупость, сказать что-нибудь необдуманное и тем самым вызвать её негодование.

Утром тётушка Рут разбудила меня пораньше, лично проконтролировала мои сборы, удостоверилась в том, достаточно ли я чиста и не торчат ли собранные на затылке волосы, а затем, признав-таки, что выгляжу я достойно, повела в усадьбу.

Хозяйский особняк располагался на берегу моря внутри небольшой, утопающей в зелени бухты. В детстве мы с братьями бегали туда тайком поглазеть на сочетания природной и рукотворной красоты. В сравнении с нашей серой деревней это место казалось настоящим раем. Мы часто воображали, что вот-вот увидим среди кустов и плодовых деревьев удивительных существ из сказок, которые вечерами нам рассказывала тётушка Рут. Впрочем, мы так ни разу никого и не увидели. Разве что старого, похожего на скелет садовника, такого же слугу, как и мы, который с рассвета до поздней ночи перекапывал цветники, полол траву и поливал растения. Мы его побаивались, так как, едва заметив нас, он хватался за лопату и, ругаясь, гнался за нами до тех пор, пока мы не покидали пределов господского сада. Только спустя несколько лет я поняла, что делал он это не потому, что был злым, как полагали мы, а потому, что, прячась среди зелени от посторонних глаз, мы топтали его цветники, ломали кусты редких растений и сводили на нет все его многочасовые труды. Сейчас, шагая вслед за тётушкой Рут по засыпанным песком дорожкам сада, я смотрела на идеальные кусты роз и гортензий и испытывала бесконечное чувство стыда. Я решила, что при первой же возможности извинюсь перед старым садовником.

Жители деревни, общаясь между собой, называли господский дом двуликой усадьбой. Произносилось это имя всегда приглушённым голосом с некоторой мистической интонацией. Старшие люди были суеверны. Нас же, детей, такое название нисколько не пугало, а скорее забавило. Впрочем, у любого прозвища существует причина. Господский дом имел словно бы два лица. Главный вход размешался с северной стороны здания. Здесь от ветров бухта была защищена высокими, поросшими густым лесом холмами. Сквозь них пролегала мощёная извилистая дорога, ведущая к парадному двору особняка. Приезжающий по этой дороге гость мог видеть перед собой старинное каменное здание с узкими окнами, словно бы презрительно уставившимися на непрошенного гостя. С этой стороны серые стены особняка выглядели холодными, неприступными и абсолютно недружелюбными.

Совсем иной вид открывался тем, кто взирал на господский дом с южной стороны. Здесь от самых стен до песчаного побережья тянулся цветущий почти круглый год сад. Меж пышных кустов и ярких клумб петляли песчаные дорожки, лабиринтом уходящие к самому морю. В тени аллей прятались оплетённые плющом беседки. Облик особняка, холодный и серый с северной стороны, здесь же, с юга, озарённый ярким солнцем и обрамлённый растительностью самых разнообразных цветов, выглядел столь уютно и тепло, что невозможно было поверить в то, что это одно и то же здание.

Не знаю, специально или нет, но тётушка Рут привела меня к господскому дому именно со стороны сада. Беспрестанно озираясь, я тревожно держала её за руку. Наверное, я многое бы отдала за то, чтобы сейчас мы развернулись и отправились обратно в нашу родную деревню, но тётушка Рут была неумолима. С решимостью тигрицы она шла в направлении усадьбы, ни на миг не сбавляя шаг.

В июльские дни господский сад был особенно пышен и красив. Меня пьянил аромат гортензий, и, если бы не необходимость скорой встречи с хозяйкой, я, вероятно, ликовала бы от восторга лицезреть всю эту красоту. Меня тяготила мысль, что я могу больше никогда не увидеть свой старый дом. Я чувствовала, что с каждым шагом сердце в моей груди стучит всё звонче. Мне казалось, его уже слышно в каждом уголке усадьбы.

Вскоре мы оказались на развилке. Одна дорожка вела прямиком к дому, другая же, петляя между кустами алых роз, уводила куда-то в сторону моря. Обречённо вздохнув, я направилась к дому, но тётушка Рут одёрнула меня. Мы пошли по тропинке, уводящей к морю.

– Разве мы не идём в дом? – снедаемая тревогой, спросила я.

– В дом ты пойдёшь немного позже, – пояснила тётушка Рут. – Миссис Вильерс предпочитает летом завтракать в саду. Тебе стоит это запомнить. Она ожидает нашего прихода в беседке с видом на побережье.

Мы прошли ещё несколько развилок, прежде чем оказались перед одинокой беседкой, выполненной из белого камня. Сразу за беседкой сад уходил резко вниз, и, как следствие, из неё открывался прекрасный вид на море. Вокруг росли кусты белых и тёмно-бордовых роз. Внутри беседки помещался резной деревянный столик, на котором находился изящный фарфоровый кофейник и маленькое блюдце с печеньем. За столом в плетёном кресле на подушках сидела женщина. Она глядела на волны и задумчиво теребила в руках небольшую кофейную кружечку.

Я думаю, что не совру, если скажу, что никогда прежде не встречала женщины более красивой, чем она. Миссис Вильерс, а это оказалась именно она, была значительно старше меня, но, несмотря на то, что первые морщинки уже начали проступать на её лице, оно сохранило природную свежесть и чистоту. Кожа её поразила меня своей белизной, особенно подчёркнутой на лице иссиня-чёрными волосами, аккуратно собранными на затылке. Строгое тёмно-зеленое платье подчёркивало цвет голубовато-зелёных глаз. Весь облик её говорил о сдержанности и величии. Я видела перед собой женщину мудрую и уверенную в себе, женщину, которой не требуется надевать на себя дорогие наряды и украшения, чтобы показать свой статус. Для этого ей достаточно было просто повернуть голову. Её осанка и грация говорили о ней больше, чем могли бы сказать все драгоценности мира.

Оказавшись перед ней, тётушка Рут отпустила мою руку и, низко склонив голову, отступила на шаг назад, тем самым оставляя меня одну перед лицом хозяйки. Я не знала, что можно говорить, как вообще обращаться к подобной величественной женщине. Впрочем, мне не пришлось ничего выдумывать. Миссис Вильерс заговорила первой.

– Ты – Бетти? – спросила она, едва я оказалась перед ней. Голос её был негромким, но в нём чувствовалась удивительная мощь. Казалось, внутри этой женщины бушевала невероятная сила, которой она лишь всепоглощающим контролем над собой не давала вырваться наружу.

Миссис Вильерс оглядела меня скучающим, но отнюдь не злым и не презрительным взглядом. Я же смущённо опустила глаза и, комкая в дрожащих руках свой узелок, тихо пробормотала:

– Да, госпожа.

Изящным движением руки миссис Вильерс отставила в сторону фарфоровую кружечку и чуть более заинтересованно повернулась ко мне. Её глаза слегка прищурились, но на лице не проступило ни тени улыбки.

– Правду ли говорят, что ты умеешь читать? – осведомилась она.

– Правду, госпожа, – я торопливо кивнула. – Читать и писать немного.

– Это хорошо, – миссис Вильерс произнесла эту фразу как-то задумчиво, а затем, вновь обратив взгляд к морю, добавила: – Можешь идти в комнаты прислуги. Найди там миссис Харрис. Она объяснит тебе твои обязанности.

Едва сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть от радости, тётушка Рут вновь схватила меня за руку, и мы, низко поклонившись хозяйке, заторопились обратно в сторону господского дома.

Тётушка Рут показала мне, где находится корпус прислуги, но сама туда не пошла. Мы распрощались прямо там же, в саду. В этот момент, глядя на удаляющуюся спину тётушки Рут, я вдруг с особенной остротой осознала, что моя прежняя жизнь закончилась. Меня пронзило одиночество. Мне захотелось заплакать, побежать за тётушкой, вцепиться в штопаный подол её платья и умолять забрать меня домой. Я хотела сделать это душой, но ноги, словно прикованные к земле, не сдвинулись с места. Я дождалась, пока тётушка окончательно скроется за пышущими жизнью кустами, и только потом, обречённо вздохнув, поплелась ко входу в корпус прислуги.

Он находился с западной стороны особняка. Это была довольно скромная одноэтажная пристройка, выполненная из того же серого камня, что и остальные помещения усадьбы. Деревянная дверь оказалась широко распахнута, и через неё то и дело вбегали и выбегали люди, несущие в руках тяжёлые ведра с водой, подозрительно гремящую посуду или огромные тюки, плотно набитые неизвестно чем. Люди были поглощены своими заботами и потому не обращали на меня никакого внимания. Даже тогда, когда я сама подходила к ним и спрашивала, где найти миссис Харрис, они нетерпеливо отмахивались от меня, словно от назойливой мухи. Кое-как мне удалось выведать, что миссис Харрис сейчас находится на кухне и что эта самая кухня размещается от входа прямо по коридору.

Миссис Харрис, как мне рассказала тётушка Рут, была старшей над всей прислугой господского дома. Слух о ней ходил далеко за пределами усадьбы, и даже от родителей я не раз слышала о том, что с миссис Харрис лучше не шутить. Женщиной она была уже не молодой, но точного возраста её никто не знал. А ещё она была вдовой. Среди прислуги даже ходил ничем не подкреплённый слух о том, что вдовой она стала, собственноручно задушив мужа, излишне любившего посещать господский винный погребок. Все знали, что история эта неправдива, но она отлично прижилась и часто повторялась всеми, кто не понаслышке знал о тяжёлом характере миссис Харрис. Сама же управляющая прекрасно знала о существовании этой легенды, но не пыталась её опровергнуть. Впрочем, среди всей прислуги господского дома вряд ли бы нашёлся хоть один человек, осмелившийся бы упомянуть эту историю в присутствии самой миссис Харрис.

Управляющая, как мне и сказали, оказалась на кухне. Здесь было шумно. Кухарки, низко склонив головы и боясь поднимать взгляд от своих трудов, самым внимательнейшим образом нарезали овощи и разделывали мясо для хозяйского обеда. Чуть в стороне от прочих стояла совсем молоденькая кухарка. Невысокая и худощавая, она, так же как и все, не поднимала головы. Девушка нервно теребила руками перепачканный фартук. Над ней, словно огромный горный валун, нависала миссис Харрис. В сравнении с кухаркой управляющая казалась настоящей великаншей. Она была высока, широкоплеча и обладала такими крепкими руками, что, казалось, могла одним ударом умертвить буйвола. Совсем не удивительно, что при такой внешности ей приписывали убийство собственного мужа.

Впрочем, не одна внешность была тому виной. Я застала миссис Харрис в момент, когда она со всей присущей ей строгостью отчитывала молодую кухарку.

– Ты слепая? – грозный голос миссис Харрис я услышала задолго до того, как вошла на кухню. – Разве ты не видишь, что овощи нужно резать мельче? Это в свою похлёбку ты можешь бросать еду, как хочешь, но в обед господ изволь резать так, как положено. Будешь лениться – лишу обеда. И не реви мне тут!

Бедная кухарка стояла перед ней, не смея поднять взгляд, и только лишь тихо всхлипывала. Впрочем, ничьи слёзы не способны были растопить сердце суровой управляющей. Она была строга. Любое, даже самое малое отклонение от установленных правил она считала всё равно что смертным грехом и наказывала за подобные проступки соразмерно.

Увидев миссис Харрис в рассерженном настроении, я остановилась в нерешительности. Подходить к ней сейчас мне очень не хотелось. Я даже всерьёз подумала, не сбежать ли из этого дома, пока ещё не поздно. Наверное, я так и сделала бы, если бы не была уверена в том, что, как только я, вернувшись домой, попадусь на глаза тётушке Рут, она снова приведёт меня сюда и на этот раз передаст лично в руки миссис Харрис.

Справа от входа на кухне стоял длинный, но узкий деревянный стол, за которым, как я смогла догадаться, обычно ела прислуга. Рядом на низенькой лавке сидел мужчина средних лет. Он с завидным аппетитом уплетал похлебку, обильно закусывая её хлебом, и с интересом наблюдал за происходящим на кухне. С любопытством я отметила для себя, что он, единственный в этой комнате, не страшился попадаться на глаза миссис Харрис, а даже, наоборот, с неожиданным лукавством ловил её взгляд. Заметив моё появление, мужчина приветливо улыбнулся и хитро подмигнул, как бы давая понять, что в настоящий момент на кухне не происходит ничего необычного. Этот мужчина мне понравился.

Закончив отчитывать кухарку, миссис Харрис повернулась. Заметив меня, она нисколько не удивилась, но только посмотрела внимательным взглядом и спросила.

– Это ты новенькая?

– Да, – смущённо пробормотала я.

Мне было страшно смотреть ей в глаза, но к, моему удивлению, злоба, с которой миссис Харрис ещё секунду назад отчитывала провинившуюся, исчезла в тот же момент, когда управляющая отвернулась от кухарки. Миссис Харрис всё так же была строга и холодна, но теперь выглядела не такой уж грозной и злой.

– Ты пришла поздно, – холодно заметила миссис Харрис. – В этом доме не любят опаздывающих. Если будешь плохо справляться с работой, сразу вылетишь отсюда. Здесь не терпят непослушания, – она сделала паузу и, дождавшись моего понимающего кивка, продолжила: – А сейчас идём, я покажу тебе твою работу. Запоминай всё сразу – дважды мне повторять некогда.

– Хорошо, – тихо пробормотала я и, бросив тревожный взгляд на ухмыляющегося мужчину за столом, поспешила вслед за миссис Харрис.

Выйдя из кухни, управляющая сразу же повернула налево. Миссис Харрис передвигалась очень стремительно, делая широкие шаги и динамично размахивая руками. Широкий подол её платья при этом развевался подобно парусу на лодке деревенского рыбака. Я едва поспевала за ней. Через узкий коридор управляющая вывела меня к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Ты будешь личной горничной госпожи, – не прекращая движения, наставительным тоном говорила миссис Харрис. – В твои обязанности будет входить уборка в спальне госпожи, помощь ей с переодеванием, ночным горшком. Ты будешь приносить ей завтраки и чай, а также выполнять все её мелкие поручения. В каждую секунду дня и ночи ты должна будешь точно знать, где твоя госпожа и что она делает, находиться где-то неподалеку и появляться сразу же, как только ей что-то потребуется. Но запомни: госпожа ценит уединение, поэтому ни в коем случае не утомляй её своим обществом. Ты должна быть незаметна и тиха, но внимательна и исполнительна. Учти, это очень хорошая работа. Ты должна ценить оказанное тебе доверие!

Произнося всё это, миссис Харрис вывела меня в просторный коридор, предназначенный для передвижения господ, и остановилась у одной из дверей.

– Это комнаты госпожи. За этой дверью – спальня, три соседние гостиные тоже находятся в распоряжении хозяйки.

Миссис Харрис открыла дверь спальни и впустила меня внутрь. Это оказалась довольно просторная и хорошо освещённая комната. Стены здесь были оклеены голубыми обоями с золотистыми узорами. Два больших распахнутых окна открывали вид на море и сад. Перед ближайшим к двери окном стоял узенький, окрашенный в чёрный цвет деревянный стол, покрытый белой кружевной скатертью. На столе в вазе из голубоватого фарфора помещался букет свежих гортензий. Справа от стола находился камин, рядом с ним мягкое кресло, обитое тёмно-синей тканью. Слева массивный платяной шкаф. Вместительный комод размещался за камином, а другой точно такой же комод помещался возле противоположной стены. У дальнего окна располагалась широкая кровать с тёмно-синим балдахином. Рядом с кроватью находился туалетный столик с зеркалом. Я никогда раньше не видела таких больших зеркал. У меня в деревне тоже было зеркало. Вернее, это был маленький осколок зеркала, легко помещающийся в ладонь. Мне притащил его один из братьев пару лет назад. Это же зеркало было настолько большим, что я без труда могла увидеть в нём не только всё своё лицо, но и почти всё тело. Справа от туалетного столика была узкая дверь.

– Спальня хозяина, – продолжала тем временем миссис Харрис, – находится с северной стороны дома, но он предпочитает ночевать с супругой. Потому в ночные часы на тебя возложена двойная ответственность. Камердинер хозяина, мистер Хилл, – ты видела его на кухне – ночует в комнате в конце коридора, но госпожа не желает, чтобы он ночью заходил в её спальню. Поэтому, если хозяину потребуется помощь слуги, ты должна войти в спальню госпожи, выслушать все приказания, а затем либо выполнить их самостоятельно, либо передать в точности мистеру Хиллу. Всё понятно?

Я кивнула. Удовлетворённо хмыкнув, миссис Харрис подвела меня ближе к узкой двери, что была рядом с кроватью господ.

– Здесь ты будешь спать.

Открыв дверь, управляющая впустила меня в маленькую комнатушку без окон. Здесь помещалась узкая кровать и маленький комод, в который я должна была сложить свои негустые пожитки и на который можно было при необходимости поставить свечу. Более в эту комнату не помещалось ничего. Задерживаться здесь мне не хотелось.

– Не нравится? – холодно усмехнулась миссис Харрис. – Учись ценить то, что тебе дают. Здесь мало места и темно, но зато у тебя есть собственная комната и собственный комод. Все остальные слуги в этом доме спят в общих комнатах в служебном крыле, которое плохо отапливается зимой и в котором есть крысы. Каждая из служанок этого дома мечтала бы занять твоё место, но госпожа решила назначить своей новой горничной тебя. Цени и никогда не забывай этого.

Сегодня я впервые помогала миссис Вильерс готовиться ко сну. Миссис Харрис ещё утром предупредила меня о том, что миссис Вильерс не любит укладываться спать поздно и, как правило, с десяти вечера, а иногда и раньше, начинает подготовку ко сну. В это время я должна быть в её спальне и помогать хозяйке во всём.

В спальне госпожи я была в половине десятого. Я очень волновалась и в ожидании хозяйки не могла найти себе места. Я даже не знала, разрешено ли мне присесть, ожидая её, и поэтому осталась стоять, теребя подол платья и поглядывая из окна на заходящее солнце. Розоватые лучи его придавали морским водам на западе загадочный румянец. Вечер был тёплый. Я подумала, как здорово бы было, как прежде, ночью выбраться из дома и тайком отправиться с друзьями купаться в море. Вода, наверное, замечательная. Я обречённо вздохнула. Нет, подобные развлечения больше мне недоступны. Здесь у меня нет друзей, да и миссис Харрис, я уверена, словно голодный коршун, контролирует каждый мой шаг.

С момента утреннего знакомства я видела миссис Вильерс только мельком. Завтра в доме ожидался какой-то важный гость. Миссис Вильерс ежечасно вызывала к себе миссис Харрис и давала ей необходимые рекомендации относительно обеда и приёма этого посетителя. Меня она сегодня почти не замечала. Была ли я этому рада? Наверное. Но, с другой стороны, чем дальше от себя меня держала миссис Вильерс, тем более величественной и пугающей она мне казалась. Я пообещала себе, что сделаю всё, чтобы понравиться ей. Несмотря на все тревоги этого дня и терзавшие меня прежде предубеждения, сегодня я поняла, что жить в господском доме мне всё же нравится. Здесь было всё по-другому, намного красивее, чем в нашей деревне. Здесь было теплее и как будто даже солнечнее. Да и люди, казалось, работали здесь совсем другие: суетливые, шумные, энергичные. Здесь бурлила жизнь, и мне очень хотелось стать частью этого водоворота энергии.

Ровно в десять вечера миссис Вильерс вошла в свою спальню. Заметив моё присутствие, она удовлетворённо кивнула.

– Хорошо, что ты уже здесь, – сказала она и, слегка улыбнувшись, добавила: – Полагаю, миссис Харрис неплохо проинструктировала тебя.

– Да, госпожа, – ответила я, слегка поклонившись.

Миссис Вильерс наблюдала за мной с видимым интересом. Я же опустила взгляд в пол, боясь вызвать негодование хозяйки. Тем временем госпожа подошла к зеркалу. Ловким движением она сняла серьги и, взяв со столика украшенную драгоценными камнями шкатулку, положила их внутрь.

– Помоги мне снять платье, – сказала она.

Я поспешно подошла к ней и стала ослаблять шнуровку её платья. Руки у меня дрожали от волнения, и я, вероятно, дёргала за шнуровку слишком сильно, так как госпожа то и дело пошатывалась и, чтобы не упасть, придерживала себя за спинку стула. Несмотря на моё очевидное неумение справляться со сложностями креплений господских нарядов, миссис Вильерс даже не думала сердиться. Краем глаза она поглядывала на меня через зеркало. Я видела, что она о чём-то размышляет.

Наконец со шнуровкой было покончено. Я помогла госпоже снять платье и принесла ей из шкафа ночную рубашку и тёплый халат. Облачившись в ночную одежду, миссис Вильерс села на стул перед зеркалом. Я приступила к разбору её дневной причёски. Миссис Вильерс предпочитала днём собирать волосы в строгую причёску, закреплённую на затылке несколькими шпильками и гребнем. В ночное же время она собирала волосы в мягкую косу.

– Так, значит, тебя учили грамоте? – миссис Вильерс глядела на меня через зеркало.

– Да, госпожа.

Я испугалась её вопроса, так как не ожидала его. Вообще, что бы ни сказала мне миссис Вильерс, я в любом случае испугалась бы, так как даже в ночной рубашке и с распущенными волосами она всё равно выглядела величественной царицей из старых сказок.

Не обращая внимания на моё смущение, миссис Вильерс продолжила.

– Тебе нравилось учиться?

Не зная, что ответить, я продолжала осторожно водить расчёской по её пышным, слегка вьющимся у концов волосам. С одной стороны, я понимала, что госпожа хочет услышать от меня положительный ответ, но, с другой, я знала, что это была бы неправда и что я давно уже избегала нудных занятий с тётушкой Рут.

Заметив, что я тяну с ответом, госпожа улыбнулась и сказала:

– Бетти, тебе нечего бояться. Говори всё, как есть.

Я вздохнула.

– Дело в том, госпожа, – задумчиво произнесла я, – что поначалу мне очень нравилось учиться, но потом… Потом стало скучно.

Мой честный ответ обрадовал миссис Вильерс.

– А кто обучал тебя? – спросила она.

– Тётушка Рут, – сказала я. – Она единственная у нас умеет читать и писать.

Госпожа удовлетворённо кивнула, а затем поинтересовалась:

– Где же вы раздобыли учебники?

– Учебники? – удивилась я. Я отложила в сторону расчёску и стала собирать волосы госпожи в косу. – У нас была книга – Евангелие от Матфея. Вот по ней тётушка и учила меня.

– Ты училась всего по одной книге? – теперь пришло время удивиться и госпоже. – Немудрено, что тебе надоело…

Я молча пожала плечами, так как наличие в доме даже одной книги, пусть старой и почти распавшейся на отдельные листы, делало нашу семью весьма преуспевающей в глазах соседей.

Тем временем госпожа встала и, обернувшись, внимательно взглянула на меня.

– А хотела бы ты, Бетти, продолжить своё обучение, имея под рукой не одну, а много книг? – спросила она.

Я посмотрела на неё с удивлением и восторгом. Конечно, я догадывалась, что в таком богатом доме, скорее всего, есть книги, а может быть, даже целая библиотека, но и представить себе не могла, что прислуге может быть разрешено ею пользоваться. Госпожа увидела мою радость, прежде чем я смогла подобрать слова, чтобы её выразить.

– Значит, решено, – кивнула она с видимым удовлетворением. – С завтрашнего дня я займусь твоим обучением. В северном крыле дома есть библиотека, ты можешь ею пользоваться самостоятельно. А ещё вот…

Словно вспомнив о чём-то, она стремительно развернулась, выдвинула ящичек стола и извлекла из него небольшую книжицу, чернильницу и перо.

– Вот, возьми, – сказала миссис Вильерс, протягивая всё это мне.

Я удивлённо посмотрела на неё, но не решилась протянуть руки, чтобы взять столь ценный подарок.

– Да не бойся, – госпожа улыбнулась. – Я хочу, чтобы ты тренировалась не только в чтении, но и в письме. Тренируйся, когда у тебя будет свободное время.

– Но я не… – я в смущении указала на чернила.

– Не умеешь пользоваться чернилами? – уточнила госпожа.

Я кивнула и опустила взгляд, полагая, что мои слова должны были рассердить госпожу, но она лишь спросила:

– Как же ты училась писать?

– Я рисовала буквы угольком из очага.

Брови на лице госпожи поползли вверх от удивления. Она поджала губы и несколько мгновений озадаченно смотрела на меня.

– Что ж, – сказала она, наконец. – Это не так уж и плохо. Общий принцип ты всё равно знаешь, а чистописанием мы займёмся отдельно. Пользоваться же чернилами легко. Смотри.

Миссис Вильерс положила книжицу на стол и открыла её. Книжица оказалась полна пустых страниц. Ловким движением госпожа открыла чернильницу и поставила её рядом с книжицей, а сама же взяла перо.

– Главное, – сказала миссис Вильерс, – макать перо в чернила осторожно и никуда не торопиться.

Подтверждая свои слова, она осторожно макнула кончик пера в чернила и на развороте обложки книжицы осторожно вывела несколько букв.

– Бетти, – прочитала я.

Госпожа улыбнулась, отложила перо и плотно закрыла чернильницу.

– Видишь, – сказала она, – ничего сложного. Пиши понемногу каждый день, и твой навык станет не хуже моего.

– Но что же мне писать, госпожа? – удивилась я.

Я обучалась письму под диктовку тетушки Рут, читавшей Евангелие от Матфея, и сейчас испытывала немалую растерянность. Услышав мой вопрос, миссис Вильерс лишь пожала плечами.

– Не знаю. Например, записывай всё, что видела интересного за день. Или пиши о своих чувствах. На самом деле то, о чём ты будешь писать, совершенно не важно, главное, чтобы ты не забывала, как это делается.

С этими словами миссис Вильерс отпустила меня, и я, прижимая к сердцу бесценный дар хозяйки, отправилась в свою комнатушку и плотно закрыла дверь.

18 июля 1848 года. Десять часов после полуночи.

Ночь прошла, казалось, за одно мгновение. Вечером, отправившись к себе в комнату, я долго не гасила свечу. Снова и снова я открывала книжицу, в которой хозяйка своей рукой написала моё имя. Мне казалось, что всё это сон. У меня никогда не было собственной бумаги, не говоря уже о чернилах. Я прикасалась к желтоватым листам, и мне чудилось, что это не просто бумага, а некий магический атрибут, одним своим существованием превращающий меня в нечто большее. Нечто, непохожее на то, чем я была прежде.

Только неимоверным усилием воли я заставила себя отложить подарок, снять платье и погасить свечу. Мне казалось, что в эту ночь я точно не смогу уснуть, но вопреки ожиданиям, едва голова коснулась подушки, я провалилась в глубокий сон.

Утром, когда я вошла в спальню госпожи, она была одна. Мистер Вильерс, всегда ночевавший в её покоях, вставал ещё раньше супруги и, не желая мешать её утренним процедурам, отправлялся в свои комнаты.

Госпожа встретила меня задумчивой улыбкой. Она сидела перед зеркалом и расчёсывала волосы. Видя, что она уже на ногах, я испугалась. Миссис Харрис предупреждала о том, что я не должна заставлять хозяйку ждать. Я же нарушила это правило уже во второй день.

– Простите, госпожа, – сказала я. – Я опоздала.

Я с виноватым видом опустила взгляд в пол. Госпожа же лишь пожала плечами и сказала:

– Да нет. Ты вовремя, просто мистер Вильерс сегодня решил подняться раньше обычного.

В это утро миссис Вильерс выбрала для себя платье насыщенного фиолетового цвета, отделанное у груди и на манжетах белым кружевом. Я помогла ей одеться, а затем собрала волосы в причёску. Навыков работы с волосами у меня ещё не было. Госпожа терпеливо подсказывала мне каждое действие, но, положа руку на сердце, могу сказать, что этим утром причёску госпоже сделала не я, а она сама.

– Я буду завтракать в беседке, – сказала миссис Вильерс, когда мы закончили все приготовления. – Там же, где ты вчера мне представлялась. Подай завтрак туда, и вот ещё что, – она кивнула каким-то своим мыслям, – видишь книгу на столике у окна? Принеси мне её вместе с завтраком. А теперь можешь идти.

Я низко поклонилась и, прихватив книгу, отправилась на кухню. Завтрак для госпожи был уже готов. Миссис Харрис встретила меня недовольным взглядом.

– Ты пришла поздно, – проворчала она. – Госпожа не любит, когда задерживают её завтрак.

– Я слишком долго возилась с причёской госпожи, – честно призналась я. – Но она не сердится. Она ждёт в беседке.

Миссис Харрис бросила на меня возмущённый взгляд. Наверное, если бы в этот момент госпожа не ожидала свой завтрак, управляющая не поленилась бы весьма красочно отчитать меня за нерасторопность, но вместо этого она лишь недовольно хмыкнула и отвернулась. Обрадовавшись столь идеальному стечению обстоятельств, я быстро схватила поднос с завтраком госпожи и поспешила в сад.

Когда я принесла завтрак в беседку, госпожа была уже там. Она сидела на своём привычном месте и наблюдала за морем. Сегодня оно было неспокойно. Погода стояла отличная, но с юга дул сильный ветер. Его мощные порывы рождали волны, которые с силой разбивались о скалистый берег. Казалось, вид этих беспокойных волн тревожил миссис Вильерс. На лбу её проступила тонкая морщинка.

Заметив меня, госпожа отвернулась от моря и улыбнулась. С интересом она наблюдала за тем, как я со всем возможным старанием расставляю на столике фарфоровый чайник, чашку и блюдце со свежеиспеченным печеньем. Памятуя реакцию миссис Харрис на весть о моей неудаче с причёской госпожи, я хотела выполнить свою работу сегодня как можно лучше и тем самым показать госпоже, а вместе с ней и миссис Харрис, какой я могу быть полезной горничной.

– Сядь рядом, – сказала миссис Вильерс, когда я закончила.

Волевым жестом она указала мне на кресло, что стояло по другую сторону стола, а сама потянулась к кружечке. Я хотела было налить ей чай, но она остановила меня.

– Не нужно, я сама, – сказала она. – Вижу, ты принесла книгу, как я велела. Это хорошо. Я хочу услышать, как ты читаешь. Открой книгу и начни читать с первой страницы.

Трясясь и запинаясь, я принялась читать. При этом я водила пальцем по строчкам и прочитывала слова по слогам, то и дело прерываясь, чтобы поглядеть на реакцию госпожи. Честно говоря, я даже не понимала, о чём читаю, потому что думала в этот момент лишь о том, чтобы не рассердить хозяйку. Мне казалось, что сейчас, услышав, как плохо я читаю, она разозлится и прогонит меня если не из этого дома, то как минимум из беседки. Но, вопреки моим страхам, миссис Вильерс слушала меня, не перебивая. Она то задумчиво подносила к губам чашку, то, даже не притронувшись, отставляла её в сторону. Казалось, миссис Вильерс и не слушала меня, а думала о чём-то своём.

Я читала около получаса, когда к беседке подошёл мистер Хилл. Он бросил на меня любопытный взгляд, ухмыльнулся, а затем, низко поклонившись госпоже, произнёс:

– Прибыл мистер Квинси, госпожа. Мистер Вильерс принял его в своём кабинете.

Сказав это, мистер Хилл снова поклонился и замер, ожидая приказаний. Услышав имя мистера Квинси, миссис Вильерс встрепенулась. Лицо её озарила радостная улыбка. Таких улыбок я ещё не видела у миссис Вильерс. Казалось, на мгновение она забыла про сдержанность, выпустила из-под контроля свою внутреннюю бушующую энергию и вдруг превратилась в юную девушку. В это краткое мгновение она была особенно прекрасна. Впрочем, через секунду госпожа вновь вернула себе величественный и сдержанный облик.

– Спасибо, мистер Хилл, – обратилась она к слуге. – Вы можете идти.

Затем миссис Вильерс повернулась ко мне. Я, в момент прихода мистера Хилла переставшая читать, снова обратила взгляд к книге и тщетно попыталась найти ту строчку, на которой остановилась. Госпожа прервала мои поиски.

– Достаточно на сегодня, – сказала она. – Ты читаешь неплохо, но всё же тебе ещё нужно много практиковаться. Каждое утро за завтраком, если в доме не будет гостей, ты будешь читать мне вслух. Ну, а сейчас можешь убирать со стола.

Сказав это, она грациозно отставила в сторону кружечку и поднялась. Было заметно, что ей не терпится поскорее увидеться с гостем.

18 июля 1848 года. Три часа после полудня.

В период, когда в доме находились гости, в мои обязанности, кроме всего прочего, входило и прислуживание за обедом. Я должна была помогать другим слугам накрывать на стол, сменять блюда и убирать использованную посуду. В день, когда приехал мистер Квинси, мне предстояло в первый раз служить за обедом. Я очень переживала, так как побаивалась мистера Вильерса, а ещё больше боялась миссис Харрис, которая всё утро не давала житья никому из слуг и, казалось, находилась во всех комнатах одновременно. Сегодня в этом доме не было места, где бы можно было от неё хоть ненадолго укрыться.

В периоды пребывания в доме гостей миссис Харрис становилась совершенно невыносимой. Она желала, чтобы всё было идеально, но так не получалось, и с каждой новой ошибкой подчинённых миссис Харрис приходила в состояние всё большей и большей сердитости. Щёки её при этом становились пунцовыми и, казалось, даже набухали. В такие моменты складывалось ощущение, что если нечаянно задеть миссис Харрис, то она окончательно взорвётся и вряд ли инцидент этот останется без человеческих жертв. Именно поэтому я сегодня старалась как можно реже попадаться на глаза управляющей.