Читать книгу Хулиганы с Мухусской дороги - Ардашес Оникович Овсепян - Страница 1

Непростое время выпало на долю жителей Мухуса. В Драндане, находившемся в шестнадцати километрах от города, стояло едва уцелевшее от недавних боевых действий здание. Там, в потрепанном кабинете, перебирая медицинские карты, трудился врач.

Изучая динамику показаний своих пациентов, доктор время от времени отвлекался на мысль: «Будет ли на этой неделе получка?». Зарплату задерживали вот уже четыре месяца. А с этого вопроса его рассуждения непременно перескакивали на тему поднадоевшего бытия. Там ли находится? Правильно ли идет по жизни? Что будет дальше? Внутренние толкования, позитивные или негативные, будоражили эмоции. Образовавшаяся в порывах волнений энергия требовала немедленной реализации. В такие моменты и кресло тяготило. Доктор начинал семенить по кабинету – большего не позволял возраст. Задерживаясь у окна и осматривая разрушенные войной и впоследствии разграбленные людьми окрестности Драндана, он отбрасывал мысли, которые так или иначе снова возвращались.

Здравница с былой славой в одной из ведущих стран мира превратилась в учреждение, державшееся на последнем вздохе врачебного энтузиазма. Заметно обгоревшие в годы войны палаты, кабинеты, операционные и места общего досуга под барабанный стук проливных дождей заливало водой. В святых стенах лечебницы царили полная антисанитария и разруха. В элитных палатах из-за перебоев с электричеством устанавливали дровяные печи. Воду грели кипятильниками. Медикаменты получали по гуманитарной программе. Однако, несмотря на крайне тяжелое положение дел, людей не покидала надежда на светлое будущее. Что, возможно, для многих было единственной причиной не терять человечность, исполняя данную Гиппократу клятву. Помогала и сама мать природа: чистый морской воздух, удобный для проживания климат и растущие на деревьях витамины немного компенсировали вред, причиненный человеку его собратом.

На двери кабинета врача висела табличка, гласящая: «Душу светлого человека не убить! Сколько не сжигай лес, пройдет время, и прорастет травинка, которая возродит его снова!».

– Джумбер, ты занят? – постучав для приличия, но не дожидаясь ответа, молодой лаборант вошел внутрь.

– Легкая наглость, не способная причинить вред, – дар Божий, – складывая очки, продекламировал доктор. – Зачастую в жизни она необходимее ума, терпения и даже таланта. Именно она, будучи оплотом критического мышления, помогает быстро ориентироваться, дабы не медлить в экстренных случаях. Она придает ее владельцу уверенности, делая его человеком действия. Но это не ваш случай! Ваша же наглость выработана тяжелой порой, когда на уважение нет времени.

Лаборант с открытым ртом ловил каждое слово, выпущенное профессорскими устами, и пытался запомнить для дальнейшего осмысления. Отображением неспособности умственно переварить суть монолога послужило перекошенное лицо с выдвинутой вперед нижней челюстью.

Профессор с сорокалетним стажем, переехавший на постоянное место жительства незадолго до войны, успел привыкнуть к отсутствию субординационных отношений в коллективе. Посему вторично он ответил ему в уже более понятной для собеседника форме:

– Работа есть. Чем могу быть полезным?

– Тебя из милиции друг мой хочет видеть.

– Мы же только на этой неделе дважды виделись! Извините, у меня гора дел.

– Видать, ты ему недоговариваешь! Хотя я вроде тебе русским языком говорю, что это – мой друг!

Не дождавшись согласия на аудиенцию, лаборант деловитой походкой вышел за дверь и отправился на проходную, всем видом показывая свою важность и высокий уровень способностей к решению деловых вопросов. Там его, выпятив грудь, ждал недоумевающий от количества лишних действий милиционер: зайти, взять разрешение, доложить. Правоохранитель твердил о важности своей миссии, проклиная медицинскую бюрократию. Лаборант с ним во всем соглашался, а в короткие моменты пауз успевал вставлять, что в этой больнице, в этом районе, чуть ли ни во всей стране способен разрешить любую проблему. На что оппонент оповестил, что у него по жизни проблем не бывает. Короткий разговор, в котором не принимали участие ни суть, ни логика, ни толерантность, закончился крепким объятием. Дипломатические науки нервно курили в сторонке, пока один парламентер проводил к доктору второго, не менее странного.

Войдя в кабинет, правоохранитель уселся на диван и вытянул в проход ноги. Будучи частым гостем больницы, он каждый раз озадачивал Джумбера Акакиевича одним и тем же вопросом. И каждый раз, получая желаемый ответ, спустя время возвращался вновь. Поначалу количество визитов доходило до трех за неделю. К радости психиатра, со временем они сократились. Зато стали куда более невыносимыми. Чем чаще встречается неприятная личность, тем неприятнее она становится.

– Как пациент?

– Все также. Мне кажется, я говорил вам об этом, но все же повторюсь. Если что-нибудь вдруг изменится, я найду вас и сообщу. Нет никакой необходимости так часто приезжать.

– Я могу. Все хорошо. Мне не трудно.

– Поверьте, даже если бы он был здоров и только изображал больного, как вы отмечаете, он давно сошел бы с ума. Мы лечим больных. На здоровых людей наше лечение не распространяется. Оно идет им во вред.

– Верю, верю. Хочу встретиться с больным. Убедиться. Вы не против?

– Не против ли я? – Джумбер Акакиевич усмехнулся. Он чувствовал себя так, будто в десятый раз пришел в театр на один и тот же спектакль, в котором не поменялось ничего: ни сценарий, ни актерский состав, ни декорации. Разница была лишь в том, что на любимое представление приходишь по собственной воле, а возможность пропустить участие в успевшем надоесть сюжете ему не выпадала.

В тот день поведение милиционера отличалось. От него веяло чрезмерным нахальством и самоуверенностью. Джумберу Акакиевичу он запомнился поначалу человеком глуповатым, робко интересовался здоровьем больного и напоминал любопытную пиявку. Мог часами просидеть в приемной. Однако бесцеремонно зайти, диктуя условия врачу, осмелился впервые. Да и на аудиенцию доселе не напрашивался. Потому просьба крайне удивила доктора. Будучи сторонником соблюдения дисциплины, он всегда следовал уставу. А устав в свою очередь воспрещал без письменного разрешения в виде соответствующей документации допрашивать психически травмированного человека. Но в этой ситуации решающими оказались несколько факторов. Во-первых, отказ сработал бы только в виде отсрочки, чтобы вновь повторить ту же сцену на следующем приеме. А во-вторых, война меняет правила, тем более с участием подобных неугомонных просителей.

Они проследовали вдоль мрачного коридора к палате под номером четырнадцать. По пути встретили лаборанта, занимающегося далеко не своими прямыми обязанностями – он спускал с верхнего этажа отпиленные болгаркой батареи. С выходом из строя котельной служившие источником тепла железки стали ненужными. Надеяться на восстановление отопительной системы в здании, где буквально недавно силами персонала протянули электрический кабель и установили единственный кран для питьевой воды во дворе, не приходилось. Заинтригованный лаборант, отложив груз, присоединился к проверке.

Палата представляла собой помещение в двадцать квадратов: четыре кровати; четыре тумбочки, в которых хранились лекарства и остатки присылаемой из дома еды; четыре стула с разложенными на них вещами пациентов и раковина для мытья посуды с бочкой и ковшом под ней. Все, как завещал Советский Союз, но с корректировкой на бомбардировки. Курс лечения проходили трое, пустующая на данный момент кровать использовалась больными в общих целях. Сидя на ней, один пациент что-то искал в волосах другого, периодически раздавливая найденное ногтями. Третий пациент лежал лицом к стене. Когда в дверях появился Джумбер Акакиевич, ни один из больных не подал и виду. А вот следом вошедший незнакомец в свою очередь испугал бодрствующих. Они одним большим прыжком переместились к окну, где тут же повернулись лицом к улице, залюбовавшись пейзажем. Блюститель закона присел на освободившееся место на кровати, устроившись напротив искомого пациента. На пару минут воцарилась тишина.

– Прекрати.

Слова милиционера прозвучали спокойно, будто он держал в руках неопровержимые доказательства притворства обвиняемого. Однако пациент не шелохнулся. Каждая последующая секунда молчания рисовала все новые красные оттенки на неестественно бледном лице гостя. Дежурное начало быстро сменил основной мотив прибытия. Сотрудник вскочил, свирепствуя, и, разбрызгивая слюни в разные стороны, прокричал:

– Не смешно! В тюрьму! Слышишь!

И вновь тишина. Лишь легкое покачивание головы Джумбера Акакиевича создавало хоть какие-то движения, выражающие всю трагичность эпизода.

Милиционер не унимался – его нервозность нарастала. Он что-то невнятно бубнил под нос и, чем больше злился, тем комичнее выглядел. Проскользнувшая улыбка лаборанта заразила смехом глядевших в окно больных, те тихо захихикали, поднимая настроение Джумберу Акакиевичу. В душной комнате обстановка разряжалась, давая надежды на мирный исход. Но окончательно взбешенный насмешками сотрудник имел свое представление о происходящей ситуации. Со всей дури ударив лежачего пациента ногой по спине, наглец призвал того встать.

Джумбер Акакиевич, считавший себя интеллигентом старой школы и переходивший на язык кулаков в последний раз в далеком детстве, бросился на обидчика. Ему в помощь подскочили и два пациента. Однако даже численное превосходство старых и больных не дало результат. Обезумевший милиционер без труда раскидал их по разным углам. Тогда уже молодой лаборант, жертвуя хорошими отношениями, обхватил сотрудника за талию и вышвырнул из палаты. Да так, что правоохранитель кувыркнулся в коридоре и ударился головой о батарею, оставленную там тем же лаборантом. Быстро сориентировавшись, сотрудник вскочил. Он указал на незаконно снятый обогреватель, чем успокоил летевшего на него с бранью защитника:

– Тише будь! И до тебя доберусь!

А затем милиционер спешно покинул здание.

***

Тысяча девятьсот девяносто пятый год. Мухус, как и весь постсоветский край, находится в тяжелом финансовом положении. Тринадцать месяцев войны, окончившейся судьбоносной для нации победой, оставили заметный отпечаток на этом городе. Большинство из муниципальных зданий были преданы огню. Мухусский вокзал, один из самых красивых на темноморском побережье, сгорел! Лишь красующаяся на шпиле звезда символизировала, что он еще жив, что его можно восстановить.

Сильно пострадал также и частный сектор: крыши латали кусками шифера, на окна натягивали целлофаны, воду таскали ведрами и хранили в резервуарах. Уничтоженная водопроводная система вынудила жителей поменять душ на ковш. Усугублялось положение блокадой со стороны старшего брата. Экономика нуждалась в импульсе. Западную границу могли пересекать только женщины, старики и дети. Мужчины охраняли периметр восточной границы. Чтобы как-то протянуть существование, спасались огородом и хозяйством. Город зависел от села. Замечалось некоторое оживление промышленности, но это не было тем подъемом, за которым следует расцвет. Многие работали во имя страны, идеи и будущего – то есть без зарплаты. Женщины набирались сил и терпения на мандариновой толкучке близ реки Уосп, чтобы привезти в семью хлеб. Люди понимали, несмотря на сложности, страшное позади. У страны был лидер, которому народ верил и за которым шел. Эйфория от победы и долгожданное мирное небо заряжали население оптимизмом.

Исторически желанный вождями и императорами город еще не отошел от запаха дыма, но слово «разруха» с ним не увязывалось. Он походил на героя-освободителя военных лет. Густая борода, подобно зеленым росткам природы, которым на этой земле дай шанс расти, не руби, не коси, не срезай, и она вырастет, обволокла мощные по своей конструкции здания, как волосы затмевают некогда светлое лицо. Карие, томные глаза говорили о скрытой по ненадобности в период войны, но оставшейся глубоко в душе интеллигентности.

По мнению самих мухусчан, несмотря на пережитые трудности, мухусчанин должен остаться мухусчанином! Разве что появились понятия «довоенный мухусчанин» и «послевоенный», но все надеялись на бесшовное соединение терминов.

Разрушенные здания бросались в глаза, словно шрамы на благородном лице. Конечно, многочисленные рубцы безвестного человека могут отпугнуть. А если речь идет о ком-то родном? Зная, что внутри он тот же, на что способны последствия какой-нибудь аварии или пожара? Улыбка, какой может улыбнуться только сильный, понимающий весь ужас вчерашнего дня и знающий что, если сегодня не радоваться, ничего хорошего завтра не останется. Окруженный темным морем и белыми горами город переходил к новой жизни. Как солдат, вернувшийся с войны, подыскивал себе другой род деятельности.

На Площади Свободы, в самом центре Мухуса, скапливались молодые люди лет четырнадцати-пятнадцати. Поглядывая на архитектурное сооружение, служившее в довоенные годы обителью для большинства министерств, они обсуждали, в какую сумму обошлось бы восстановление. Однако эта тема не являлась причиной сбора, она вообще их не касалась. Но спокойный разговор быстро перешел на повышенные, порой даже оскорбительные, но в то же время и шутливые тона. В метрах тридцати от приятельской заварушки стояла машина. Сидящие в ней, наблюдая за происходящим, время от времени выражали, что молодежь нынче не та. Однако все неудовольствия ограничивались лишь недовольными вздохами и строгими взглядами. Они с огромным терпением ждали решения своей проблемы. Собрались из-за пропажи автомобиля.

Вальяжной походкой, направляясь к Площади Свободы, приближался парень двадцати лет. Чуть выше среднего роста, со светлым не загоревшим лицом, темными, длинными, аккуратно уложенными волосами и с легкой щетиной. Одет он был с иголочки во все черное и бесконечно теребил в руках коричневый платок, единственную выделявшуюся по цвету вещь его гардероба. В таком образе он предстал перед ожидающими его людьми. Подростки перестали спорить и побежали здороваться. Протягивая руки, они подавались вперед лицами, желая коснуться щеками, выполняя тем самым ритуал приветствия, присущий исключительно близким людям. Из автомобиля вышли трое. Они поприветствовали всех, ограничившись лишь рукопожатием.

Исходя из поведанной истории, неизвестные, используя отвертку, без труда вскрыли дверь автомобиля и, разобрав замок зажигания, замкнули провода. За пять минут машина исчезла. Обнаружилась пропажа утром. Хозяин оказался перед выбором – обращаться в милицию или к уличным ребятам. Писать заявление смысла не было – вероятность возврата крайне низкая. Да и в будущем не сулило потерпевшему ничего хорошего. Поэтому пошли по другому пути – обратились к Алиасу, хотя и не были с ним знакомы.

Наведя справки о нуждающихся в помощи людях, худой, но при этом весьма жилистый, вытянутый подобно струне парень с впавшими скулами не услышал ничего плохого, как и хорошего. И все же решил помочь. Молодые ребята пришли по его просьбе. Они проживали или часто околачивались возле места происшествия.

– Мои дорогие друзья, у наших старших товарищей украли машину. Эти люди не заслужили такого поведения по отношению к себе. Имейте виду, если где-нибудь тема всплывет, надо возвращать.

Выразившийся коротко и предельно ясно, Алиас спокойно пошел по улице, ведущей к морю, в закусочную «Альбатрос».

Забегая вперед, стоит отметить, что машину вернули в ту же ночь в место, откуда и угнали. Разве что без запасного колеса, магнитофона и, прихватив аккумулятор. Предположительно, если Алиас попросил бы вернуть и эти вещи, их непременно вернули бы, но хозяин счел, что неплохо отделался, потому тему угона больше не поднимал, так и не узнав имени похитителя.

В довоенные годы «Альбатрос» всегда был забит приезжими. Расположение у самого моря манило туристов. Волны, ударяясь об опорную стену, щедро одаривали посетителей брызгами. С виду заведение являло собой лавочки и столы, накрытые крышей на свежем воздухе. Плюс внутреннее помещение, являвшееся пристанищем для отдыха в плохую погоду. Разнообразное меню, включающее коктейли, шампанские вина, деликатесы из морепродуктов и шоколадные десерты, после войны сменилось на несколько блюд повседневной кухни и кофе.

Сын хозяев «Альбатроса» во время боевых действий пропал без вести. Общение с клиентами отвлекало родителей от горестных мыслей, да и заставляло время для них бежать быстрее. Других причин содержать заведение у них не было, так как, несмотря на многолюдность, работали без прибыли. Единственное, что неизменно росло, – это записи в долговой книге. Каждый день в книге появлялись новые имена, а напротив «старых» увеличивались числа. Были и те, кто покрывал долги, но этого едва хватало, чтобы уйти в ноль.

Алиас разместился внутри, попросив у хозяина Георгия Владимировича горькую мясную солянку. На улице человек двадцать играли в карты. Три стола заняли джокеристы, а один – любители секи. На столе лежала наличка, которая кочевала от проигравших игроков к победителям. Удивленная Тамара Родионовна, жена Георгия Владимировича, принося кофе и забирая грязные чашки, всякий раз добродушно ворчала: «Деньги есть, а долги не платите!». И только забрав крупный выигрыш, один из шулеров протянул хозяйке в уплату купюру, покрыв немного свои обязательства перед заведением. Больше про долги она ничего не говорила.

Порцию, посыпанную большим количеством горького перца, раза в два больше, чем полагается по стандартам меню, подали Алиасу. Хозяева души в нем не чаяли. Тамара Родионовна каждое утро бродила по рынку в поисках самого острого перца, дабы угодить любимому клиенту. Алиас не оставлял долгов. Разве что за исключением моментов, когда он кого-то угощал, и то долго не задерживал. Отдавал в тот же день, в крайнем случае – на следующий.

Отари Тариелович Булавадзе – личность интересная. Ему удавалось сочетать несочетаемое. Будучи обладателем вражеской национальности и вдобавок еще сотрудником милиции, он пользовался уважением среди населения. Если с первым пунктом все было предельно ясно, так как он прошел войну с первого дня, защищая свою родину, а не схожих по фамилии родичей, то второе трудно поддавалось логике. Он, будучи честным, нравственным, не берущим взяток, принципиальным и привязанным к профессии, арестовал уйму нарушителей, но под призрение уличных парней не попал, хотя для этого многого не надо было. Большинству было достаточно просто устроиться на работу в милицию. Конечно, к нему не бежали с распростертыми объятиями и не рассказывали о происшествиях, это вообще считалось одним из самых страшных грехов, но уж точно отношение к нему было не таким, как к другим носителям эполетов в синей камуфляжной форме.

Малорослый, худощавый капитан прошел быстрыми шагами мимо игроков в карты, обогнул икающего от поедания горького перца Алиаса и приблизился к барной стойке, за которой стоял хозяин Георгий Владимирович. Не оказав и ему никаких приветственных знаков, усатый мужчина со строгими чертами лица налил себе из графина стакан воды. Осушив его до дна большими глотками, привлек к себе внимание:

– Уважаемые!

Игроки, успевшие попрятать по карманам деньги, толпились в помещении. Перешептываясь друг с другом, пытались узнать, увидел ли Отари Тариэлович, что игра шла на интерес. Давать повод для моральных разговоров, которыми славился капитан, не хотелось.

– Сегодня утром поступило заявление, в котором гражданин известил о пропаже кошелька с содержимым в четыреста манатов и водительским удостоверением, – участковый вытащил из кармана улику и, показав ее всем, будто отыгрывая роль детектива на съемках фильма, продолжил. – Я по принципу раскрытых мною дел подобного характера отправился к мусорному баку подле нашего участка и обнаружил эту вещь. Преступник смеется над нами. Он совершает кражу, а вещественные доказательства подбрасывает, не оставляя улик. Это уже восьмое противозаконное действие за последние два месяца.

– А с чего вы взяли, что это – один и тот же человек? – полюбопытствовала протирающая пепельницу Тамара Родионовна.

– А это самое интересное, – Отари Тариелович, поглаживая усы, окинул сверкающим взглядом Алиаса, – все эти деяния объединяет тонкая нить. Грабитель возвращает половину имущества жертве. Этот случай не стал исключением. Когда я нашел кошелек, в нем было 200 манат.

– Прямо Робин Гуд Мухуский, – пошутил Алиас.

– Если не одна важная деталь, – блюститель закона налил себе еще один стакан воды и присел за стол к Алиасу. – Робин Гуд забирал у богатых и отдавал бедным. А тут жертвами являются сами бедняки. И пусть наш добряк не надеется, что когда я его поймаю, срок будет скошен пополам.

***

По извилистому подъему, ведущему к зданию университета, поднимались четверо. Шли тяжело – у горы имелся крутой склон. Один парень явно выделялся на фоне остальных. Одетый не по размеру, он тащился, волоча по земле подвернутые джинсы и вытирая со лба пот свисающей до колен майкой. Могло показаться, что этот худой, но обладающий не вписывающейся в конституцию телосложения большой головой с густой шевелюрой студент есть пример того, как, невзирая на трудности, нужно стремиться учиться. Но взяв нужную высоту, подобравшись к ступенькам храма знаний, он не последовал за тремя идущими впереди, а развернулся на сто восемьдесят градусов.

В припаркованном микроавтобусе РАФ играли в кости несколько человек. Шофер, покуривая сигарету, глядел на двух потенциальных пассажиров, ожидающих маршрутное такси. Для совершения рейса требовалась полная посадка, в идеале еще стоячих взять. Пассажиры, смирившись, ждали перемены, когда окончившие занятия студенты помогли бы заполнить места. Водитель о работе и не подумывал. Выкинув окурок, он определил сумму кона и закрутил зары.

Суть игры проста. Победитель предыдущего раунда делал ставку и совершал бросок. Остальным давался выбор – ставить аналогичную сумму и также кидать кости или пропускать ход. А дальше простая арифметика – у кого больше, тот выиграл. Ничья – в пользу первого броска.

– Пять и пять! Десять очков.

Смельчаков, желающих попробовать перекинуть комбинацию пятерок, не нашлось. Водитель потянулся к деньгам. Остаться при своем, будучи на ставке, – неплохой результат. Не успев коснуться монет, он увидел юношу, ставящего возле его кона равноценную стопку своих монет. Обычно молодых вроде Инала водители в силу возрастной разницы к игре не допускали. Иногда советом, а если надо, криком и подзатыльником гнали подальше. Инал же вел себя непринужденно. Взяв в руки кости, взболтал и швырнул на доску, лежавшую на сиденье. То ли решительность парня, то ли неординарность, в которой перекидывался один из наивысших результатов, способствовали молчаливому сопровождению ситуации.

– Шесть-шесть, – к всеобщему удивлению, воскликнул Инал.

Превзойти этот итог – дело невозможное, поэтому Инал, сложив свои монеты с выигрышными, заявил:

– Играю на все, – и бросил кости. Выпало три очка – единица и двойка.

И вновь никто не погнал парнишку на двадцать лет младше. Надежда поживиться легкими деньгами, а проигравшему водителю отыграться, оказалась слишком сладкой. Зазвенели монеты, и раз за разом цифры на выпавших костях росли.

Водитель перекидывал восемь очков. Соблазненный большим кушем, он завертел в излюбленной манере кубики и обнаружил, как к упавшей шестерке докручивается пятерка. Его довольный смех разлетелся по улице. Доминантным взглядом победителя, осматривающего поверженных соперников, он раззадоривал:

– Есть желающие рискнуть?

Игроки, признавшие поражение, приподняли вверх открытые ладони, а шаг назад от игровой дощечки символизировал капитуляцию.

– Секундочку!

Инал добросил к кучке денег горстку монет, позволяющую совершить еще один бросок.

– Это ты уже чересчур в себя проверил! – донеслось предостережение от одного наблюдателя.

– Шел бы ты, малой, когда повезло, – нарисовался очередной советчик.

А пораженный дерзостью водитель, похлопав глазками, растянул, как в таких ситуациях принято говорить, улыбку до ушей.

Инал долго тряс кулак. Как могло показаться зрителям, тихо читая молитву. В реальности он перебирал детскую считалку:

– Экете бекете чукото ме. Абаль фабаль дурмане. Экс пекс науль фауль пуль.

Кулак раскрылся, зары покатились, и две шестерки предстали к вниманию наблюдателей. Инал засыпал карман монетами. А водитель напоминал рыбака, у которого в последний момент прямо на глазах сорвался в воду добротный лобан. Он взглянул на остановку, на которой уже ожидало шестеро. Рафик не заполнить. Однако, задержавшись, он боялся проиграть отложенные на бензин деньги. Поэтому повелел требовательным голосом соискателям легкой наживы покинуть транспорт, ссылаясь на работу. Вышли все кроме Инала.

– А ты че стоишь? Я же сказал, на выход!

– Я в город. На учебу сегодня лень!

– Шуруй быстро учиться!

Инал вышел. Засвистевший покрышками Рафик забрал пассажиров и помчался по спуску на всех газах. Первокурсник физико-математического факультета, имевший предрасположенность ума к точным наукам, которую он просиживал на лавочках за азартными играми, побрел по оставленным на асфальте следам. Прогуляв в очередной раз лекции, он оправдывал себя тем, что достаточно уметь сосчитать до двенадцати, чтобы зарабатывать больше университетских профессоров.

***

Темнота накрыла улицу. Городские лампы не подавали признаков жизни. Свет из окон квартир едва попадал на дорогу, оставаясь единственной надеждой для прохожих. Еще с десяток лет назад светящийся огнями по ночам Мухус погас. Электричество – изобретение относительно недавнее, но одно из самых революционных, к которому люди привыкли, как к воде, еде и сну. А теперь приходилось привыкать к темным улицам – люди научились ходить по памяти. С какими только катаклизмами человеку не приходилось сталкиваться на протяжении истории, ко всему приспосабливались, а благодаря гибкости натуры одолевали и не такие крутые виражи судьбы.

Алиас остановился напротив входа в подъезд и присел на корточки в ожидании Инала. В руках он держал пакет с тремя банками. В одной в маринаде плавали соленые огурцы, во второй блестела кабачковая икра, а в третьей плескался компот. Парни собирались скоротать вечер дома у друга.

Вдалеке раздались крики пьяных персон, кутивших вместе целый день. Временами Алиас вставал и даже делал шаги навстречу, желая попросить их уединиться со своими проблемами куда подальше. Но, вслушиваясь в ахинею слов, которую они несли, вновь садился в любимую позу на парапете. Пожалуй, он оставил бы без внимания ругающихся, если бы среди пьяных выкриков вдруг не прозвучал один трезвый и до боли знакомый голос, быстро перекричавший всех.

– Вы что себе позволяете? Какая необходимость свои вопросы решать в центре двора? Пить не умеете? Не пейте! Утром друзья и братья, а вечером тот плохой, этот хороший? А потом у вас утром опять все хорошо, а у людей тут дети уснуть не могут! Все! Это пьяный базар! – кричал Инал, держа под мышкой полтора литра домашней чачи.

Невысокий парень с большой головой переключил внимание гуляк на себя. Его пару раз толкнули с претензиями, что лезет не в свое дело. Но когда подошел Алиас, крикуны спокойно выслушали замечания в свой адрес и разошлись.

– Сколько тебя можно ждать? – спросил Алиас.

– А ты не видишь, что происходит? В каждом дворе произвол – что хотят, то и делают. А я тут ходи, порядок наводи. А вообще, куда мы катимся? Стою, значит, на остановке с незнакомой женщиной, одетой во все черное. Вечер, общественного транспорта нет. Ловлю попутку. А все, как назло, мимо пролетают. Ладно я, но горем подкошенного человека, взрослую тетю подвезти сложно было? Потом эти моралисты водители употребят чего покрепче и жизни люд учить будут. Как эти крикуны. Трезвых их вообще не видно, а как выпьют, все – солисты. Кого слушать, не поймешь. Вот из-за трезвых упущений и пьяных переборов я и опоздал. Так что ко мне вопросов быть не должно! Держи ладошку, – Инал приобнял Алиаса.

Друзья вошли в подъезд, в котором жил их близкий друг Эрик. Деревянный пол был накрыт обработанным молью старым ковром. Обои, пострадавшие как от осколков, так и от обычной потери клея своих свойств, свисали с кирпичных стен. Облезлая штукатурка время от времени сыпалась с потолка, как следствие протекающей крыши. Местами вместо стекол в окнах темнели дощечки. Вот, что представляла из себя однокомнатная «хрущевка» с небольшой лоджией.

Во время войны его отец прибыл добровольцем. Ему настолько понравилась земля, которую он защищал, что в письмах домой он излагал желание после победы поселиться на ней. Однако до триумфа он не дожил. Семья отказалась от идеи переезда, за исключением старшего сына. Он оставил незаконченным одиннадцатый класс и возможную карьеру боксера в местной спортшколе, где не за горами ему светило звание мастера, и прибыл в Страну души, исполнив волю отца.

Зайдя в комнату, друзья обнаружили Эрика спящим. Хозяин громко храпел.

– Падающий потолок, – предложил Алиас.

– Огненный велосипед, – парировал Инал. – Выбирай, орел или решка?

– Решка.

Инал подбросил монетку.

– Увы, орел. Я победил.

– Кто бы сомневался, все как всегда, – пожал плечами Алиас.

Оголив ступни парня, они засунули куски бумаги между его пальцами. Приготовившись к зрелищу, проказники подожгли ее. Через несколько секунд спящий Эрик задвигал ногами, подобно велосипедисту, крутящему педали. Не выдержав боли, он проснулся и, скинув остатки пламени, с криком вскочил с кровати.

– Какого черта вы делаете? – Эрик схватил одной рукой Инала и, оторвав его от пола, прижал к стенке, а другой приготовился нанести удар. Высокорослый, широкоплечий, с большими кулаками он мог без проблем нанести серьезные увечья любому. Лишь громкий, надрывистый смех Алиаса, позабавившегося ситуацией, вернул Эрика в реальность, и он проехал кулаком по стенке.

– Дошутиться не боишься, братишка? – Эрик сменил гнев на милость и, похлопав друга по обоим плечам, обнял его.

– Только в те моменты, когда рискую, я чувствую, что живу! – продекламировал Инал.

Комната, оснащенная лишь необходимой мебелью, выглядела нагромождённой и забитой из-за маленькой площади. Единственная старая пружинная кровать заняла один угол, стол с разложенной закуской – другой, в третьем углу прозябал дряхлый шкаф, а четвертый служил дверным проемом. Скудный ассортимент посуды из нескольких тарелок, вилок и стаканов доставили из кухни, приготовив к использованию. Алиас вытащил из-под кровати банку-копилку и внес часть «заработанных» денег. Стеклянный литровый баллон выполнял роль «общака» и предназначался на «черный день». Инал последовал его примеру. А Эрик, вывернув пустые карманы, открыл газовую конфорку, чтобы сварить мамалыгу.

– Алиас, не пойму, хоть убей, на черта ты возвращаешь половину денег тем, у кого крадешь? – наблюдая, как закипает вода, спросил Инал.

– Сложно объяснить. Я же в детстве летчиком стать хотел. Путешествуешь по миру в форме от иголочки, рядом всегда красавицы стюардессы, а тебе за это еще и денег платят. Потом война. С фронта отец со старшим братом прогнали, чтобы кто-то в роду остался. Ни отца, ни брата не стало. Мама заболела. Впервые украл что-то из-за острой необходимости. Сам не понимал, что делаю. Но когда украл, такой адреналин получил, такой внутренний кураж, что второй раз, когда на дело пошел, помимо нужды уже и желание было. Это когда тебе приходится заниматься тем, что нравится. Любимая работа что ли, – засмеялся Алиас, а потом сразу помрачнел. – А вечерами вот так вот с друзьями сидишь, кушаешь, пьешь, денег откладываешь, а что-то екает в груди, а вдруг тот, обокраденный тобой человек, сидит голодный, или, того хуже, ревут его дети.

– Тогда зачем вообще красть? – возмутился Эрик.

– А как мне быть? Как ты, разгружать мешки с мукой в надежде, что заплатят, а не запишут получку на потом? Я не идеален. Кто-то радуется пойманной рыбке, кто-то халявной похлебке, кому-то нужна слава, а я вот такой образ жизни выбрал. И Бог мне судья!

– Мухусский суд тебе судья, – шутливо подчеркнул Инал.

– А вот не надо! Порой, вслушиваясь в речи наших идейных глашатаев и вглядываясь в их хитрые глазки, так и тянет затылок почесать, но есть одна проблема – нимб мешает. Мы вот как живем, – Алиас провел взглядом по комнате, – и то сострадание для малоимущих людей имеем. Всегда помогаем, всегда делимся, хотя сами в нужде. Вот Бог нас и видит, сердца счастьем наполняет. Ходим, несмотря на все ужасы жизни, радоваться умудряемся. А ты на этих посмотри, зажравшихся казнокрадов, руку с кормушки не выдергивающих. Одни, значит, погибли. Другие днями и ночами пашут поля, думают, как из такой сложной ситуации поднять Страну души. А эти из-под носа, ничем не брезгуя, все тащат. Нужды у них нет и азарта тоже, больные люди! Все в жизни у них есть, а несчастны оттого, что все мало. Вот ими пусть суды занимаются. Когда закончат, я сам приду, сдамся, чистосердечно причем.

– А ты чего такой умный с незаурядными математическими способностями и головой на пол тела, все монетки подбрасываешь, да в карты играешь? Шел бы работать, пользу приносить, – Эрик переключился на Инала.

– Да пошел бы, но и у меня одна проблема есть! Депутатом только с двадцати пяти можно, а мне пока восемнадцать. Возрастной ценз, сам понимаешь. А насчет карт ты зря так пессимистично. Вот буквально в старших классах школы учительница наша так в запой про Достоевского рассказывала, что лучше него никого нет. Даже на западе до сих пор читают, наслаждаются. На сто языков мира перевели. Всему классу на ум пришло, какой же Федор Михайлович умный. Вот будем хорошо учиться, может, на один процент такими же умными станем. А мне эта вся литература как ночью очки от солнца. Но как-то решили в джокер покатать. Карты есть, ручка есть, бумаги нет. Как назло, в доме ни тетради, ни пустой пачки сигарет, ни светлой скатерти. Зато книги есть. Подхожу к полке, а там Достоевский. Извинился перед классиком, взял книгу, проверил обратную сторону обложки – белая, чистая. Подходит. Пока шел, дернуло меня книгу открыть. И первые слова, что прочел, – Федор Михайлович в карты проигрался. Думаю, хотя бы до момента дочитать, проигрыш сдал он или нет, чтобы, если что, в классе запрет учительнице на Достоевского поставить. Читаю, а там такое написано. Он сидел в тюрьме, оказывается, и чуть за что-то вообще не убили. Так что, Эрик, ты выводы такие по крадунам и картежникам не делай, мало ли из нас потом Достоевские вырастут. От слов больно отказываться будет.

– Да уж, Мухус – город без фраеров. И угораздило меня сюда переехать, – резюмировал Эрик, вызвав у всех смех. – Эх, жалко, Союз развалили, война. А то не до глупостей было бы. Вот раньше секции спорта были. Вот это азарт, понимаю. Соревнования сначала районные, потом областные, страна и, если Аллах даст, олимпиада. И этой вашей чачи, сигарет, – ничего не было бы. Тренировка, отдых – не жизнь, а кайф! А награда, представляете, – стоишь на пьедестале, гимн играет, флаг Союза поднимают вверх, а на плечах у вас Абхазский флаг! И весь мир видит. Все вами гордятся.

– О, я сейчас слезу пущу, – сыронизировал Инал. – Жрать неси, спортсмен. Мамалыга готова уже, будем пить. Чача семидесяти градусов, мой дядя сам делал. Три рюмки, и нокаут! И ни от кого по морде получать не надо.

– Согласен, если бежать, то только от милиции, – пошутил Алиас.

Первый тост в духе традиций своего народа, искренне поблагодарив за те малые блага и еду, которыми они довольствовались в тот день, выпили за Всевышнего.

– Инал, а откуда у тебя такая удача? Камни бросаешь – шестерки, карты раздадут – тузы. Даже жаль, что не по назначению ее используешь, – спросил Эрик.

– По наследству от отца досталась. Он же у меня с первого дня на передовой был, три дня до победы не дожил. Освобождая Мухус, погиб! До заветной победы, представляешь, три дня не дотянул. Вот вся его удача, которой он не воспользовался, ко мне перешла.

– Инал, по такой логике дети, чьи родители Москву от нацистов отбили, а потом гнали их до Берлина и погибли, штурмуя Рейхстаг, что говорить должны? Сидят, значит такие в казино, днями и ночами деньги лопатами гребут и причитают: “Спасибо деду за победу”? – пошутил Алиас.

– Мы в апацхе семьей кукурузные зерна от початка отделяли. В углу радиоприемник национальные песни пел. Потом малой брат крутить частоту начал, современные песни искал, а нашел объявление о начале войны. Диктор отчетливо сказал, что власти госсовета с танками и вертолетами вторглись в Страну души. Никогда не забуду тот момент, да и как забыть, я ведь папу тогда в последний раз и видел. Мы все выпучили глаза и на отца уставились. Страшно было, война, абхазы, братья. Думали, может, разъяснит нам что. А он даже не шелохнулся, не обмолвился словом. Как чистил, так и продолжил чистить кукурузу. А на рассвете, никому ничего не сказав, ни с кем не попрощавшись, уехал. Помню, какая истерика в семье была, когда узнали. Сколько раз собирались всем аулом, составляли планы, как его вернуть. Детские слезы в письмах отправляли. А он только и отвечал: «Какая прекрасная Страна души! Рай, нуждающийся сегодня в защите», – сказал Эрик.

– Я вот слушаю вас и думаю, любой прослезится от ваших историй. А я вам еще и позавидовать умудряюсь. Ваши отцы погибли за вашу свободу. У вас есть возможность прийти, зажечь свечку, положить цветы, сесть на лавочку, поговорить, рассказать, что да как. А мой папа пропал без вести. Форсировали реку и все. Кто говорил, видел живым, кто – в плен забрали, кто – река унесла. А сердце, оно надеждой живет. Верит в чудо. А разум доводы приводит очень обоснованные. Но у разума фактов то нет, оттого и не смиришься, мучаешься, думаешь. Да и пока храбреца тело земле не предашь, как обычаи того гласят, разве успокоится душа сына, – Алиас поднял рюмку. – За ушедших, друзья мои! В лице наших старших за всех героев! Вечная память, пусть земля им будет пухом.

– Как за живых! Не чокаясь. В твоем случае, Алиас, это даже пригодиться может, – пошутил Инал, разбавив комедийностью трагические разговоры. Алиас не обиделся, все засмеялись.

– А знаете, прав был папа! Страна души восхитительна! – закусив соленьями, сказал Эрик. – Ничуть не жалею, что услышал настояния отца и приехал сюда жить.

– Ах! Если бы не эта чертова подпись Сталина тридцать первого года, которая аукнулась нам шестьдесят лет спустя. Тиран! – вмешался Инал.

– Да откуда он тогда знал! Не вижу его вины. Он же думал, Союз будет вечен, никогда не развалится. Лидер! – парировал Эрик.

– Друзья! Не спорьте. Товарищ Сталин – не чача, его одним словом не опишешь! – резюмировал Алиас, после чего поднял за Родину и пожелал мирного неба в первую очередь.

Учитывая поздний час и крепость чачи, невзирая на тесную однокомнатную квартиру с единственной кроватью, друзья остались у Эрика. Алиас с Иналом легли валетом, а хозяина примостился на полу.

***

Торговля на Мухусском центральном рынке начиналась с первыми лучами солнца. Крестьяне привозили выращенный собственными руками урожай и продавали его по оптовым ценам. Перекупщики работали на бетонных прилавках с отбитым кафелем. Женщины в черных, траурных платках раскладывали товар на одеялах. Работа кормила и отвлекала от пережитого горя. Худые и сутулые, находящиеся в тяжелой жизненной ситуации мужи титаническими усилиями двигали тачки с продукцией, криком разгоняя зевак с дороги. За ними по расчищенному пути шли цыгане. Они предлагали вещи по низким ценам, но после каждого отказа от покупателя, уступали еще больше.

Покупатели же, подолгу рассматривая товар, мяли его, а услышав цену, аккуратно клали на место и перемещались к соседнему прилавку. Люди толпились у сырных рядов, там давали продукт на пробу. Шумные мясники нахваливали мясо, рассказывая истории, как еще вчера крепкий бычок прыгал по зеленым полям.

Каждое утро Алиас приходил на рынок и пил кофе. Все городские слухи слетались к кофейне, как в единый информационный реестр. Темы оперативных задержаний, конфликтов на улице, распоряжений криминальных авторитетов, карточных долгов, новости о том, кто умер и кто женился, передавались с прикрасами из уст в уста.

За соседним столом отдыхали уборщицы, подметающие рынок и его окрестности. Краем уха из одного разговора Алиас узнал, что у одной из них сегодня день рождения. С искренней улыбкой угостил бабушек бутылкой домашнего коньяка, лимонадом и коробкой конфет, веля сварить каждой еще по чашечке кофе за его счет. От такого внимания зарумянились щеки именинницы. Алиас разлил в рюмки красноватого напитку и стал говорить тост, в котором пожелал всем здоровья, счастья и мирного неба. Но вдруг улыбающиеся лица окаменели, глаза слушательниц округлились, челюсть отпала, открыв в удивлении рот. Алиас понимал, что его добрые слова не могут вызвать такой реакции, и обернулся.

На Мухусском рынке средь обычных будней и розничной торговли появилась черная изысканность. Плавно передвигаясь в платье по самой современной моде, волоча низкий подол и таща им камешки вперемешку с мусором, шла девушка лет восемнадцати.

Пожелавшая персиков особа, лишь приблизительно осведомленная о расположении фруктовых прилавков, восхищала нарядом молодых продавщиц. Старшее поколение гадало, чья она дочь, вглядываясь в черты лица. А мужчины и гадали, и восхищались. Равнодушных зрителей не было.

Лишь Алиас во всей этой, как гром среди белого неба, ситуации, увидел только красный кошелек в ее руках. Встав на старт, как бык на корриде напротив тряпки ненавистного цвета, он делал вычисления. Выбрав самое удобное для атаки место возле сырного ряда, сфокусировавшись на желаемой добыче, он зашагал без оглядки, забыв, что действия происходят на глазах обитателей Мухусского рынка.

Когда девушка пробиралась между прижавшимися покупателями, Алиас выхватил заветную вещицу. Далее последовал вдох. Вдох аромата доселе ему неизвестного. Аромата ее парфюма. Рука дрогнула, и со звоном покатившиеся по земле монеты заставили обоих обернуться.

Булавадзе наблюдал за происходящим со второго этажа пристройки. Сначала его заинтриговала особа в шикарном наряде на базаре, а после раскрепощенные действия Алиаса. Украсть у человека, к которому приковано столько глаз, – безумие! В какой-то момент он хотел крикнуть: «Стой, мерзавец!», чтобы предотвратить преступление, но поимка желаемого карманника настолько тешила душу, что Отари Тариэлович позволил эпизоду случиться.

– Вы арестованы!

Блюститель закона, обернув платком, поднял кошелек и положил его в прозрачный пакет, который сжал подмышкой одной руки. Другую руку он повязал наручниками с запястьем преступника, продемонстрировав оперативную работу своей структуры.

Смущение и стыдливость охватили юную девушку. К горлу подкатили слезы, чтобы с ревом вырваться наружу. Дрожь металась по всему телу. Оглядываясь вокруг, она понимала нелепость своей одежды в данный момент в данном месте, но не понимала, почему ее едва ли не обворовали. В городе, из которого она приехала, иди она голой, столько внимания не получить.

Общество Мухусского рынка жило как единый организм, где один продавец зависит от другого продавца, где по отдельности не разложить товар и не разгрузить ящиков, к тому же невозможно весь рабочий день не отходить от прилавка хотя бы по нужде, ведь кто-то должен присмотреть за продуктами в этот момент. Денег за помощь не заплатишь, их катастрофически не хватает. Люди привыкают к общению друг с другом. Оно для них такое же вынужденное, как прием воды и пищи. Поэтому все внимательны. Если идет бабушка с сумкой, то надо ей помочь, если молодой крепкий юноша, то можно обратиться за помощью к нему. В самодостаточных городах, где человек ни от кого не зависит, он без проблем может не знать людей вокруг себя. Открыл свой магазин, на двери которого висит десять замков, и работай себе на здоровье. Решил отойти – закрыл. Нужно разгрузить – нанял рабочих. Оттого и дел до других людей меньше. Но только не здесь. Среди мухусчан новому лицу скрыться практически невозможно.

Девушка посмотрела на грабителя. Ее поразило, что он, облаченный в кандалы в руках милиционера, не дрожал от страха, а сгорал от стыда. Он сам не понимал, как такое могло случиться. Как он, прежде такой аккуратный и предусмотрительный, продолжил сей спектакль, начатый столь загадочной особой.

– Извини, – сказал Алиас и резким движением отвернулся.

Он готов был пойти куда угодно – в тюрьму, в карцер, на эшафот. Лишь бы только уйти из центра общего внимания. Публика любила Алиаса, он это знал, оттого стыдился еще больше. Они, бедные люди, готовые уже завтра отправлять ему еду и сигареты в изолятор содержания, сочувственно наблюдали. Булавадзе не понимал, как в такой момент люди не аплодируют ему, а сожалеют преступнику. Он дернул руку и развернул Алиаса, посчитав, что ему решать в какую сторону идти. Алиас не сопротивлялся. Он, несмотря на все провалившиеся и одну удачную попытку его задержать, уважал Отари Тариэловича. Уходя, он еще раз извинился, но на этот раз с теплой улыбкой.

И эта улыбка, как в самых фантастических романах, обдала героиню с головы до ног, отыскав каждую бегающую по организму дрожь и успокоив ее. Слезы, грозившие вырваться, растворились. Все страхи и смущения исчезли, как они исчезают у актеров при выходе на сцену. Теперь она была уверена, что именно она и именно в этом месте должна была быть в этом платье. Она сочла, что обязана спасти молодого парня, пытавшегося ее ограбить.

– Прошу прощения! Этот парень, любитель глупых шуточек, – мой друг.

– Никакой он вам не друг. Такие, как он, не друзья, таким, как вы!

– Вы не имеете права арестовывать Эраста!

– Эраста? Вышла ошибочка. Его зовут Алиас, а не Эраст, – усмехнулся капитан.

– Вы будете решать, как мне называть моих любовников?

Такого поворота событий никто не ожидал. Алиас окаменел статуей, он уже согласен был провалиться сквозь землю. Отари Тариэлович пристально взглянул на красивую, ухоженную и однозначно дороговато одетую девушку, потом на симпатичного, ухоженного, но при этом бедного Алиаса и затряс головой.

– Этот человек – грабитель! И я лично видел, как он пытался украсть. А вы приберегите сказки для других, у меня работы полно.

– Мой отец – юрист. И я кое-что понимаю в этих делах. Без заявления вы ничего не сделаете. Верните кошелек и отпустите друга. Не тратьте зря время. Вы сами сказали, что у вас полно работы.

– Чтобы вы знали, это – вещественное доказательство, – возвращая кошелек, бормотал недовольный капитан.

Следом он расстегнул наручники и освободил Алиаса.

– Сегодня тебе повезло, но поверь, в первый и последний раз.

Первым рынок покинул Булавадзе, следом за ним исчез Алиас. Девушка, так и не купив фрукты, пошла домой. А люди на рынке вернулись к своим делам, еще долго обсуждая происшествие.

***

Проспект Мира в Мухусе соответствовал названию. На центральной улице автомобильный гул сменил когда-то перебивший его танковый рев. Люди из окопов возвращались к труду в кабинетах. Развивался малый бизнес. Появились очереди за горячим хлебом. «Очереди за хлебом» – в то время эта фраза звучала в позитивном ключе.

На фоне уничтоженной экономики, развала Союза и контрольного выстрела враждебного агрессора сократились рабочие места, зато участилась привычка коротать время. Кабаки, коими когда-то славился Мухус, сменили ларьки. Будки в четыре квадрата, помимо основной функции в виде торговли, частенько собирали любителей отдохнуть за выпивкой. Смена утренних гуляк, изрядно захмелевших к обеду, уступала дневной группе. Та, дотянув до вечера, передавала эстафету ночной компании. Надо отдать должное продавщицам, днями напролет слушать поддатых мужиков – занятие не из легких.

Ценилась каждая мелочь. Батончик «Сникерс», как роскошь, попадая на всеобщее обозрение детей, неминуемо взывал к возгласам: «Дай укусить». И делились ведь! Скупость, расчетливость, алчность председательствовали в списке главных пороков. Их избегали, как могли. Щедрость, доброта, добродушие, как норма поведения, не приводили к восторженным удивлениям. Это – либо благодарность Всевышнему за пережитые годы войны, либо единственно возможный путь для общества, чтобы выжить.

Инал сидел на лестнице перед дверью ломбарда, провожая взглядом отечественные автомобили и внимательно наблюдая за редкими иномарками. Башенные часы над зданием администрации города показывали три часа. Из рядом стоящей будки доносились шутки, споры и тосты. Инала неоднократно звали выпить. Но он под предлогом важных дел отказывался. В итоге человек, накрывший поляну и истративший на это всю выручку, позаимствовал на потом одну шоколадку, которой угостил Инала, и полностью отдался кутежу.

Мимо Инала прошли два министра. Он сразу представил себя в их должности, как подписывает документы, дает распоряжения, зачитывает новые указы. Он верил, что и он когда-нибудь внесет свою лепту в развитие страны. А вот бывать в шкуре рабочих, через дорогу мешавших бетон, он не желал. По его мнению, труд был ему противопоказан. Всегда рассказывал случай, как в деревне решил дрова поколоть. Первый же удар пришелся мимо полена, топор воткнулся в галошу. Благо, дедовские галоши были ему на пару размеров больше ступни, все обошлось.

Замечтавшегося Инала окликнул знакомый голос.

– Не дали денег.

– Баран! Да где тебя черти носили? Я столько ждал, чтобы услышать этот никчемный ответ?

Круглолицый, невысокого роста парень виновато склонил голову. Под свежим загаром прятались покрасневшие щеки. Надутый и поникший от стыда и страха парень в сжатых ладонях держал семейную реликвию, цепочку из червонного золота, принадлежащую в прошлом его прабабушке.

Несколько дней назад Бута проиграл деньги Иналу. Они вместе учились с первого класса, однако до приятельских их отношениям было далеко. Инал, как только увидел его, сразу возненавидел. Разговаривал с ним исключительно в циничном тоне, оскорблял при всяком случае, выписывал прилюдно подзатыльники, а то и по пятой точке с ноги не ленился заехать. Но ни разу Бута не дал сдачи, даже не огрызнулся, хотя габаритами и силой в разы превосходил. Если акрофобия – это боязнь высоты, никтофобия – боязнь темноты, а коулрофобы трепетали перед клоунами, то у Буты была самая настоящая «иналофобия». Мало кто улавливал данный феномен. Да и разбираться в чужих отношениях никто не спешил.

По негласной классификации уличных ребят Инал занимал место в иерархии выше. Он слыл в группе «порядочных пацанов», что значило – его знали «старшие», и к нему прислушивались «младшие». А Бута был из сорта «около порядочных пацанов». Если не учитывать фактор его отношений с Иналом, то и без того отыскивались довольно ощутимые оплошности. Разок бежал, когда дрались двор на двор. У него дома обнаружили пропавшие очки друга. Дядька застукал баловавшегося с сигаретой за гаражами, так он без необходимости свалил вину на товарищей, якобы научивших его дурной привычке. Спасало одно – он был с Алиасом из одной деревни. Неоднократно по просьбе Алиаса и ради Алиаса Буте прощались поступки, за которые, если бы не более уважаемый товарищ, его наказали бы. Только Инал, лучший друг Алиаса, ничего не хотел слышать. Вернее он слышал, куда бы он делся, но как выше уже описано, при встрече ничего не мог с собой поделать и, забывая наставления, издевался, как хотел.

– Дай сюда! Идиот! Теперь я – твой ломбард! Дашь деньги, получишь обратно! И ни слова Алиасу.

Выхватив из рук драгоценность, Инал побрел по Проспекту Мира, а Бута неуклюже поплелся за ним.

***

Часовая стрелка неумолимо двигалась к десяти. Обрыв на высоковольтной линии обесточил Мухус. Солнечный город, сдержавший многодневный натиск жары, готовился к ливню. Чрезмерная духота, как первый всадник, рисовала капельки пота на лбах прохожих. Мрачные облака преградили световое общение между Луной и Землей. Небо из последних сил собирало влагу, чтобы воздать ее в стократном размере. Легкий ветерок играючи превращался в сильный порыв, а в следующую секунду предавался забвению, сраженный все той же духотой, не желающей уступать владычество.

Люди толпились у оптового рынка в ожидании грузовика с картошкой. Человеческие силуэты поглощались темнотой, и лишь вспыхивающие местами огоньки от прикуренных сигарет свидетельствовали о желающих быстро заработать. Несмотря на трудное время, звучали веселые байки. Смех заражал одного за другим слушателей, беспокоя отдыхающих жителей соседних улиц. До негодований не доходило. Под предлогом узнать, что за шум, люди выходили из домов, после чего возникали все новые беседы.

Брезгливый к никотиновому дыму Эрик стоял возле водопроводного крана. Время от времени он наполнял ладошку и одним глотком осушал ее. Мочил платок, вытирал лицо и шею. Сегодня он узнал, что в некоторых странах в пластиковых бутылках покупают питьевую воду. Он замечтался, что когда-нибудь эти страны будут покупать воду в Стране души, так как она была на первом месте по количеству чистой воды на человека.

Вдалеке появились фары машины. Подъехавшая фура осветила перекресток, дав возможность собеседникам, наконец, увидеть друг друга. В центре внимания оказался мужчина преклонного возраста. Худой, сутулый, измученный. Жадно делая большие затяжки табака, рассказывал, как он, будучи женатым и имея трех детей, умудрился завести молодую любовницу. Эрик гадал, хвастается бородатый дяденька или жалуется. А он, прикурив очередную сигарету, продолжал держать интригу, распространяясь то про обременительное финансовое положение, то про мужскую не угасающую с годами потребность.

– Вот рассудите меня, человека больного, только прошу, справедливо. Я, как и все, учился, работал, имел большие фантазии о будущем и строил планы, но одним вражеским снарядом все сгорело: деньги, документы, мое здоровье. У меня не осталось ничего материального, ничего того, за что я бы хотел цепляться в этой жизни, кроме детей. Даже знания мои в голове, которые никто не отнимет, сегодня мне не нужны, потому что инфраструктура уничтожена, станков рабочих нет. Единственную радость я нахожу в своих детях. Глядя на их мордашки, я нахожу успокоение, что хоть что-то сделал в этом мире. И я хочу еще детей. Правда, моя жена не согласна. Она приходит в самое настоящее негодование, стоит мне заикнуться. Винит меня в глупости, мы, мол, этих едва кормим, мучаемся, а ты еще грузу добавить хочешь. Верно, говорит, не скрою, иногда голодными засыпаем. За любую работу беремся, но не хватает, вам ли меня не понять. Но скажите, вечно ли это? Ведь всегда наступает рассвет. А когда он наступит вместе с борщами и котлетами, дети в количестве не увеличатся. Время пройдет, и не вернешь. А репродуктивные человеческие способности не всегда долги. А жена ни в какую, уперлась и все, не убедишь! А тут как по науке, если много думать, непременно сбудется. Вот я и познакомился с одной молодой особой. Как молодой? У каждого слово “молодой” свое значение имеет, кому в шестьдесят молодой, а кто уже в двадцать себя стариком называет. Имя называть не буду, я – не сплетник. Скажу, что она – еще больше несчастный человек, чем я. Может, это и трудно представить, но оно так и есть, потому что она – одинокая женщина. У нее никого нет. И больше всего на свете она, как и я, хочет детей. Справедливости ради вы можете заметить, что я – хитрый лис, решил воспользоваться ситуацией, но это не так. Было бы так, если бы я для баловства, но не так же! Тут желания совпали. Вы скажете, да встретила бы она мужика себе нормального, жила и радовалась бы с ним в жизни. Как по справедливости! А я вам скажу так: мне говорили с детства, учись – хорошо жить будешь, работай исправно – хорошо жить будешь. А так объясните, почему же я хорошо не живу? Где ваша справедливость? Пожмете плечами, скажете, война всему виной? А мне что с того! Уйти из семьи и бросить своих детей – вариант не обсуждается. Жене рассказать, так она быстро осуществит выше изложенное. Отказаться от желания иметь еще детей, убейте, не могу! Да и к той привык, интерес и жалость быстро переросли в мужскую отдушину.

Монолог прервал скрип открывшейся двери. Из кабины автомобиля спускался водитель. Учитывая непропорциональные объемы тела, давалось это ему с трудом. При росте в метр шестьдесят он однозначно весил больше ста килограмм. В нем многое вызывало вопросы: акцент как у закоренелого тюремщика, четки с изображением элементов криминального мира, засученные рукава кожаной куртки. Но страннее всего были солнцезащитные очки, приспущенные к носу в такую темноту. Они то и заставили грузчиков замолчать и задуматься.

– Мир всем! – водитель на правах работодателя выразил знак приветствия множественным кивком головы. – В общих чертах, братцы, меня на посту крепанули! Пришлось наличку, что вез вам, отдать им. Короче, васса, денег нет! Могу только картошкой расплатиться.

Публика восприняла обращение с негодованием. Особенно возмутились молодые ребята, которым приходилось работать, чтобы помогать родителям. Уплату в мешок картошки они сочли необоснованно маленькой и отказались от работы. У взрослых выбора не было. Альтернативы, как прокормить семью, судьба не предоставила. Либо картошка с хлебом, либо хлеб.

– И пачку сигарет! Каждому! – потребовал герой-любовник, отец троих детей.

– Разберемся! – согласился водитель.

После бунта, учиненного подростками, он нехотя пошел на уступки. В противном случае картошка могла сгнить, даже не коснувшись земли.

Эрик не пошел за покидавшими территорию оптового рынка ребятами. Он запросто мог обойтись и без картошки, а уж тем более без табака. Такую низкую плату он так же, как и его сверстники, посчитал издевательской, но что-то екнуло остаться. Возможно захотел размять мышцы, углядев в работе грузчика физкультуру, а возможно воспитание не позволило оставить дядек один на один с тоннами груза.

– Я не курю, – заявил Эрик с надеждой выторговать для себя что-нибудь полезное в пределах этой суммы.

– И мы разберемся! – выкрикнул все тот же рассказчик, добавивший в прейскурант сигареты. Взглядом он дал понять спортсмену, что теперь претендует и на его табачную долю. Эрик не возражал.

Работа закипела. Несколько человек залезли в фуру и подавали другим мешки, те закидывали картофель на спину и несли в обозначенное на складе место. Первые шаги дались лихо, но уже спустя пять минут темп заметно убавился. В змейке из курсирующих от фуры до склада грузчиков Эрик занимал место позади уже знакомого ему любителя ударить по легким. С каждым кругом ход второго замедлялся. Дошло до того, что он еле волочил ноги. Эрику это создавало неудобства, и он рывком решил изменить последовательность рабочих. Как только они поравнялись, Эрик услышал вопрос.

– Знаешь, что отличает богатых от бедных?

Первое, что пришло в голову, – «наличие денег», но ответ показался настолько банальным, что он промолчал, пожав плечами.

– Эта собака каждый день в апацхах ест! А знаешь, почему?! Таких, как мы, обворовывает. У него денег полные карманы, а он басни плетет. Сэкономил на нас – завтра сам обожрался, – дальше мужчина говорить не мог, по его лицу скатилась слеза.

Вместо того, чтобы остановиться и перевести дух, грузчик закурил. Через несколько метров его лицо побледнело, дыхание настолько участилось, что могло показаться, что он планирует перевести весь воздух в округе. Ноги подкосились. Без всякого сомнения он бы упал, если бы Эрик махом руки не снял с его спины груз. Распределив мешки по одному на каждое плечо, бывший спортсмен продолжил работу.

Несколько минут курильщик отхаркивался мокротой в углу. Его кашель вызывал сострадание Эрика. Молодая любовница уже не казалась грехом, скорее скромной жизненной компенсацией.

Все попытки нового знакомого вернуться к работе Эрик пресекал. Сославшись на желание провести повышенной сложности тренировку, он носил по два мешка. Мужчине ничего не оставалось, кроме как смиренно наблюдать. Спустя пару часов работу окончили. Пришло время расплачиваться.

Каждый трудящийся подходил к рядам с аккуратно сложенной картошкой и забирал честно заработанный мешок. Когда очередь дошла до отдыхавшего по причине проблем со здоровьем курильщика, водитель, строго контролирующий, чтобы никто не взял лишнего, взъерепенился, словно петух, готовящийся к схватке.

– Ора, васса, мадж, ты куда лезешь? Я что, слепой, по-твоему? Сидел вон там, вот и сиди дальше! Нашелся тут! Нахал!

Дальнейшие действия напомнили корриду. Курильщик едва успел подвинуться. Эрик, как бык, мчащийся на красный хохолок раскудахтавшейся птицы, протащил сто с чем-то килограмм за шиворот и с грохотом ударил ими по железному каркасу склада. Листы завибрировали. Раздался еще один грохот, на этот раз кулак парня проделал вмятину в железе в паре сантиметрах от головы коммерсанта.

– Деньги давай!

Водитель дрожащими руками вытащил пресс наличных и беспрекословно все отдал. Эрик передал деньги герою-любовнику, отцу троих детей, веля разделить между всеми, а сам закинул честно добытый мешок на спину и был таков.

Не прошел он и четверти пути, как грянул гром и над головой Эрика. Небо осветила молния. Дождь забарабанил по быстро образовавшимся лужам. Духоту смело прохладой. Эрику ничего не оставалось, как, разувшись, взять обувь в руку и, топая по воде, брести под мелькающими всюду электрическими разрядами. Боксер ничуть не расстроился. Напротив, возгордился:

– За мое благородство дорогу домой мне истолкует сам Зевс!

***

«Сталинка» Алиаса отличалась от «хрущевки» Эрика высокими потолками и просторными комнатами, как в их собственных представлениях Сталин превосходил Хрущева большим авторитетом. Но и эту квартиру снаряды не обошли стороной, оставив свои отпечатки. Дыры в стенах Алиас замаскировал иконами. Коллекция любительских работ из ближней колонии поселения Драндана, как музейные экспонаты, представлялись взору гостей. Разбитое осколком стекло хозяин заменять отказывался. Шутливо рассказывая, какой подарок Шеварнадзе прислал ему на день совершеннолетия.

Обособленная, холостяцкая жизнь Алиаса не мешала содержать жилище в чистоте. Для каждого посетителя в прихожей всегда нашлась бы пара домашних тапочек. Закон не заходить в обуви не нарушал никто – ни Инал, ни пьяный товарищ, ни взрослый ветеран. Есть квартиры, заходя в которые, хочется разуться. Эта была одной из них.

Утро Алиаса начиналось с глажки вещей, а вечер заканчивался их замачиванием в тазу. Увидеть Алиаса неопрятным на улице не доводилось. Инал любил таскать вещи друга, но, учитывая меньший рост, подворачивал брюки. Майки на нем висели, словно балахон. Однако Инал не смущался, слово «аккуратный» ему и клеем не приклеилось бы. Эрика можно отыскать посередине, на него находили озарения чаще всего со следующего понедельника или с первого числа месяца. Тогда он, подражая Алиасу, щепетильничал в одежде, но уже к четвергу скатывался к Иналу, возвращаясь с занятий по боксу через весь город в потной тренировочной футболке.

По черно-белому телевизору показывали популярную передачу «Поле магии». Игру, в которой участники должны были отгадать слово, ответив на заданный вопрос. Москвич покрутил барабан. Стрелка указала на приз. Эрик и Инал чистили картошку, уставившись в экран. Эрик обрабатывал пятую картофелину, пока Инал все еще издевательски возился с первой. Алиас заправил маслом сковороду и взялся за салат из огурцов и помидоров.

– Отказывайся от приза! – подсказывал Инал.

– Приз, – уверенно произнес москвич.

– Предлагаю Вам одну тысячу манат, – ведущий начал торги.

– Тогда бери деньги, – Инал продолжил давать советы.

– Приз! – игрок стоял на своем.

– Две тысячи, – ведущий поднимал ставку.

– У Вас в Москве две тысячи, что, – не деньги? – Инал воткнул нож в картофель.

– Приз!

– Пять тысяч манат!

– Приз!

– Ха! Я тебя предупреждал, – резюмировал Инал.

Ведущий открыл внесенный к торгам в студию ящик. Москвич ахнул от разочарования, а Эрик от удивления. Наградой оказался не желанный автомобиль, а обыкновенная капуста.

– Как Инал это делает? – спросил Алиас.

– Ему всегда везет! Но это не наследственное. Скорее это – естественная реакция организма, такая же, как инстинкт самосохранения. А то как бы он выжил бы с такими кривыми руками? – пошутил Эрик и на общее обозрение вытащил очищенный Иналом картофель, по крайней мере то, что осталось от него.

Алиас наскреб по всей квартире заначки – не шикануть!

– Инал, возьми немного денег. Сходи в магазин, купи сигареты, лимонад, пива, а на сдачу, если хватит, возьми жвачку, – а сам сел в помощь к Эрику.

Инал схватил купюры со множеством нулей и со словами «Без меня не кушать!» выбежал в подъезд. Встретил Буту с посылкой, которую мама Алиаса передала сыну из деревни. Инал перепоручил возложенное на него дело. Забрав у Буты пакет, отправил того в магазин.

Пока Бута искал нужные продукты на витрине, он взглядом спотыкался о куски медового торта. Захотелось сладкого, денег не было кроме чужих. Желание пересилило. Он схватил кусок торта и вмиг испробовал его целиком. Наслаждаясь, облизывая каждый палец, взял еще кусок, но уже ел, смакуя. Трапезу завершил в магазине. На улице Инал мог увидеть нецелевое расходование вверенных средств. По итогу купил все, кроме пива, додумавшись объяснить, что пива не было.

Когда зашли в квартиру, Инал распаковал пакеты. Сначала опустошил присланный мамой из деревни, наполненный домашней продукцией. Яйца и сыр решили пожарить отдельно, а курицу отправить на сковородку к картошке. Из второго пакета достали сигареты, жвачку и лимонад. Обнаружили, что нет пива. Алиас покосился на Инала, тот в свою очередь на Буту.

– Пива не было! – пожал плечами последний.

– А сдача где? – не сдавался Инал.

И тут Буту осенило, что, раз нет пива, должна быть сдача. Он решил соврать, понадеявшись, авось пронесет.

– Так на что денег хватило, то и купил.

Инал посчитал на пальцах. Никак слова Буты не сходились с правдой.

– Ах ты, грязный крысеныш!

Инал размашисто выписал Буте звонкую пощечину и обрушил град ругани. Бута не дернулся, поник головой, виновато принимая оскорбления. В их конфликты Эрик не вмешивался. А вот Алиас терпеть не мог, когда обижают Буту. Односельчанам он помогал в силу возможностей.

– Сколько раз тебя просить, чтобы ты его не трогал!

– Ты из-за него на меня тон повысил?

– Какая необходимость бить его? В моем присутствии! У меня дома!

– А нам чего, крыс жалко?

– Опять двадцать пять! – Алиас стукнул по столу. – Трогаешь его, считай, что трогаешь меня!

– Нет! Это ты считай, что тронул меня, ты не по столу ударил и даже не по лицу! Ты по душе моей ударил, – завопил Инал голосом, отдававшим оттенками обиды вкупе с большой любовью. – В общем, давайте, я пошел. Приятного аппетита желать не буду. Обойдетесь!

Инал демонстративно хлопнул дверью так, что весь подъезд обдало эхом.

Его не было секунд десять. Вернувшись, он бросился в объятия к Алиасу, который так тепло ответил, будто они помирились не после легкой перепалки, а после большого многолетнего конфликта.

В тот день в знак уважения к Алиасу Инал вернул Буте цепочку, отобранную возле дверей ломбарда, и списал карточный долг. Алиас в благодарность подарил Иналу швейцарский нож. Впереди ждал трезвый, но вкусный ужин.

***

В раритетном зеркале с серебряной оправой красовалась девушка. Ее сияющие глаза свидетельствовали о добром утре. Настроение – что хочется петь, без причин демонстрируя всю красоту молодости. Даже маленькие статуи ангелочков, служившие узорами на потолке, благоволили ей своей беспрестанной, заложенной художником улыбкой.