Читать книгу Камень Счастья - Арина Рин - Страница 1

Глава 1

Маленькая девочка по имени Сима крепко сжимала пухлыми ручонками твердые, напряженные ладони своего старшего брата Антона. Она сидела в большом мягком кресле на веранде прекрасного сказочного замка, освещенного теплыми лучами утреннего солнца. Ее ласковое, нежное личико было совершенно беззаботно, словно ее не касались ни человеческие горести, ни многочисленные страхи, терзающие всякие сердца, в том числе и детские. Она радостно улыбалась, неловко дотрагиваясь до лица брата, печального, унылого, сломленного глубоким внутренним страданием.

– Антон,– весело сказала девочка, взъерошив ему волосы,– я знаю, что ты грустишь. Это плохо. Мне это не нравится. Если ты будешь грустить, мне тоже станет грустно, и тогда все мы будем несчастными. Разве это хорошо?

– Сима,– печально улыбнувшись, сказал тот,– я вовсе не грущу, тебе только показалось.

– Ах, как тебе не стыдно меня обманывать? – воскликнула девчурка. – Я хоть и ничего не вижу, но прекрасно все чувствую. И я знаю, что ты, братик, грустишь! Не грусти, прошу тебя! Это очень плохо!

Антон крепко сжал ее мягкие ладошки:

– Знаю, знаю, Сима, это и вправду очень плохо.

– Так почему же ты не развеселишься?

Он покачал головой:

– Не все так просто, милая моя. Иногда мы не способны управлять своими чувствами.

– Вот глупости! Если не мы, то кто же ими управляет?

Он хотел было сказать «страдания, которые дарит нам жизнь», но сдержался, ясно понимая, что столь суровые слова могут повергнуть в уныние ласковое создание.

– Я расстроен, Сима, потому что нам предстоит разлучиться. Сегодня я отправляюсь в академию графа Мирослава и вернусь домой не раньше, чем через пять месяцев. Все это время мы будем далеко друг от друга и не сможем видеться.

– Да, мамочка мне говорила,– задумавшись, сказала та,– но, знаешь, я хорошенько подумала и, в конце концов, решила, что это не так уж и плохо. Конечно, я буду всем сердцем скучать по тебе, и иногда мне будет очень одиноко, но зато когда мы встретимся вновь, представь, сколько будет радости! – она восторженно улыбнулась. – Я, наверное, подпрыгну к самому солнцу от счастья, и, может быть, в порыве удовольствия смогу разглядеть твое лицо… А ведь правда, вдруг так и случится? Знаешь, мне кажется, постепенно я начинаю забывать, как ты выглядишь, я все стараюсь оживлять в памяти твои строгие, зеленые глаза, папочкины ярко-синие, мамины – зеленые, но эти образы становятся все более смутными и неопределенными, как будто что-то уводит их от меня… Я, бывает, очень пугаюсь из-за этого, но когда мамочка сказала, что ты скоро уедешь, меня сразу охватила надежда, что я непременно стану видеть к твоему возвращению. Уж не знаю, в чем тут дело. Может, это лишь глупая, детская мечта, ведь мне всего одиннадцать лет. Но все же я буду мечтать. Никто мне этого не запретит. Ведь если ни на что не надеяться, то впору умереть, правда? И вот, я думаю, что если не перестану мечтать, в конце концов, обязательно смогу видеть. Когда ты приедешь, я непременно увижу и вспомню твое лицо, так что эта разлука, наверно, только на пользу. Вот почему, братик, я надеюсь, что в академии ты будешь очень веселым и добродушным со всеми. Тогда, зная, что тебе хорошо, мне будет еще приятнее мечтать, и мое желание наверняка исполнится.

Его душа изнывала от боли, когда он слушал ее, мучительно глядя в ее красивые, синие глаза, такие живые и яркие, но ровно ничего не видящие. Сима потеряла зрение не так давно, всего полгода назад, но многочисленные лекари, целители, маги и ведуны, к которым они обращались, уже сделали неоспоримое заключение, что бедняжка обречена на вечную слепоту. Несомненно, это стало жестоким ударом для их семьи; Аурелия, матушка Симы и Антона, несколько недель не говорила ни слова, находясь в каком-то безнадежном оцепенении, а Яким, глава рода Мироновых, казалось, утратил всякий интерес к жизни: он почти не ел, в делах королевского Совета, где занимал почетную должность, едва принимал участие, не спал по ночам и беззвучно плакал, глядя на свою бедную, ни в чем не повинную дочурку.

Что касается Антона, то едва ли надо говорить, в какое состояние он впал, узнав о трагедии, постигшей его горячо любимую сестренку. Когда это случилось, ему едва исполнилось шестнадцать лет и, наверное, он был самым несчастным в семье Мироновых. Пареньку казалось, что это он должен был ослепнуть, он, но никак не его маленькая, чистосердечная сестра. Его мысли неизменно возвращались к этому убеждению, и постепенно он отрешился от жизни, стал бесчувственным, холодным и смертельно печальным. Ничто, по-видимому, не могло умерить его печаль.

Однако время шло, и родители, видя, что их сын медленно уничтожает свою жизнь, свое право быть счастливым, которое, по сути, является долгом каждого человека, приняли решение отлучить его от дома, отправив в известную, благородную академию для юных аристократов, где, как они надеялись, он сможет вернуться к радости и душевному благополучию. Вплоть до этого времени юноша учился дома, что соответствовало их знатному титулу, но Яким, в конце концов, утвердил, что эта мера должна быть осуществлена непременно. И он не замедлил объявить об этом сыну.

Как и следовало ожидать, Антон впал в ярость, его приводила в бешенство одна только мысль о том, что ему предстоит расстаться с маленькой, одинокой Симой, но Яким был непреклонен, как гора, и юноше, после долгих ожесточенных споров, пришлось смириться. Вполне естественно, что в академию он отправлялся отнюдь не с яркими предвкушениями, а в безмерном гневе и настоящем отвращении. Родители, по его мнению, поступили с ним жестоко и несправедливо, и, ко всему прочему, он уезжал, находясь в ссоре с родными. Беззаботные дни прошлого, светлые, чистые, такие красивые и веселые, казались теперь невероятно далекими, их сменила печать непреходящего горя, отчаяния и бессилия.

– Твое желание обязательно исполнится,– сказал Антон, целуя золотистые локоны Симы, ему, понятно, не хотелось рушить надежду маленького, несчастного сердечка,– я в это верю.

– Мир, ты что, плачешь? – встревоженно спросила малышка, протягивая руки в сторону его лица. – Неужели плачешь?

– Конечно, нет,– ответил парень, осторожно кладя ее ладошки на свои глаза.

Удостоверившись, что они сухие, Сима снова ласково улыбнулась:

– Так вот, ты будешь веселым в академии?

– Я постараюсь.

– Нет, этого недостаточно! Мне нужно твое слово. Честное-пречестное!

Он невольно усмехнулся:

– Ну, хорошо, даю слово.

Она сразу успокоилась:

– Я знаю, Мир, что ты, мамочка и папочка страшно огорчаетесь из-за того, что я перестала видеть. Но вам не стоит расстраиваться. Ведь это ненадолго. Совсем скоро зрение вернется ко мне. Я это знаю также как и то, что ты лучший старший брат на свете.

– Вовсе я не лучший.

– Нет, лучший! Не спорь, я говорю правду. И поэтому мне бывает очень тоскливо, когда я чувствую, что вы грустите. Это говорит мне о том, что я мечтаю о каких-то глупостях, которые никогда не исполнятся. А я знаю, что они исполнятся, и хочу уверить в этом и вас!

– Какая ты милая, самоотверженная и благородная девочка,– подавленно улыбаясь, сказал Антон,– мне бы твою уверенность…

– Что же в этом сложного? – засмеялась она. – Поверь и все. Знаешь, как это замечательно, верить в мечту! Это и есть настоящее счастье! Поверь, в эту самую минуту я на самом деле счастлива!

Как ни странно, Антон не мог в этом усомниться, однако ему самому было далеко не так радостно на душе. Ведь он помнил беспрекословные заявления ведунов, самых могущественных и сильных в королевстве. Помнил, и эта мысль, словно ядовитая пчела, будоражила его сознание, лишая возможности впустить в сердце благотворную веру.

Весь этот день он не отходил от Симы ни на шаг, а вечером, когда пришла пора уезжать, и карета ожидала его у парадного подъезда, ему было так тяжело отпустить ее, покинуть на такое мучительно долгое время, что он едва не впал в отчаяние. Но нестерпимая минута настала, и вот он уже находился в карете, с влажными от слез глазами, вспоминая, как испуганно и порывисто хватала его за руку Сима, впервые осознав, что предстоящая разлука вовсе снилась ей, и она действительно теряет своего самого лучшего друга. Она бы, наверное, так и не выпустила его, если б не Аурелия, нежно уговорившая ее отпустить брата.

Антон выглянул в окно кареты, мрачно оглядел проносящиеся мимо высокие дома, величественные медные статуи, красивые изящные мосты, перекинутые через большую, ослепительно сверкающую на солнце, темно-синюю реку. Осознание того, что он не увидит Симу в последующие пять месяцев, приводило его в какое-то болезненное негодование, он чувствовал совершенно не присущую ему, вскипающую злость, которая, кажется, норовила поглотить его без остатка. И ему было немного стыдно от того, что, по-видимому, он не сможет исполнить данное Симе обещание. Хотя, возможно, это было нелепо, неоправданно и просто смешно, вся его неиссякаемая ярость, как бы странно это ни звучало, обрушилась на ненавистную академию, которая, как ему казалось, и вынудила его оставить сестренку. Эта ярость все нарастала и нарастала и, вероятно, ничто не могло погасить ее. Антон молча и угрюмо смотрел в окно, твердо зная, что едва ли станет в академии послушным и безвредным учеником, и эта мысль как будто увековечила его страдания, сделав их совершенно неуемными.

Глава 2

Академия графа Мирослава находилась в самом центре Королевского леса, и была, в сущности, полностью изолирована от внешнего мира. Ее окружали богатые цветочные долины, высокие светло-зеленые холмы, усеянные прелестными березами, густые, щедро разросшиеся деревья, а на некотором расстоянии сверкало на солнце зеленое озеро Ясные Глаза, а еще дальше – лазурная река Паутинка. Природные угодья, раскинувшиеся здесь, были до того удивительны и сказочно красивы, что сюда частенько приезжали знатные деятели королевства, желающие насладиться чудесными природными творениями. В настоящее время, когда только-только начался октябрь, роскошные, благолепные долины, освещаемые теплыми солнечными лучами, сияли всевозможными оттенками багрового и имели несомненное сходство с безбрежным, ярко-красным океаном. Этот океан пересекала уютная маленькая тропинка, выложенная очень светлыми, чистыми каменными плитами, довольно странно смотревшимися на фоне густых огненных деревьев.

Тропинка вела к сияющим, изразцовым воротам академии графа Мирослава, которые были до того блестящие и отшлифованные, что казалось, будто их протирали с огромным усердием каждые полчаса. Антон внимательно разглядывал высокое, царственное здание, к которому они медленно подъезжали, осторожно огибая великолепно ухоженные цветочные трельяжи, несмотря на неблагоприятную погоду, имевшие самый нарядный и облагороженный вид.

Здание, построенное в форме подковы, было огромным, словно целая гора, приветливым и, несомненно, весьма величественным. Его грандиозные внушительные крылья уносились в разные стороны, словно миниатюрные города, и останавливались у самых ворот, как бы в раздумье, а не продолжить ли им путь. Изящные белоснежные ступени вели на просторное крыльцо, к широко открытым створчатым дверям.

Антона встретила молодая женщина по имени Бель, которая, как вскоре выяснилось, имела в академии почетное звание Хранительницы Уюта и Теплого Очага, иными словами – экономки. Однако ее, по-видимому, не удовлетворяло такое краткое определение, потому что Антону она представилась исключительно, как Бель, Хранительница Уюта и Теплого Очага, и юноша уже сам вывел заключение, кто она на самом деле. Велев ему оставить сундук на пороге, Бель повела его непосредственно к ректору академии, господину Александру Воронову.

Пока они шли, Антон имел возможность убедиться, что это и в самом деле очень уютное место, несмотря на колоссальные размеры. Большой, золотистый холл, замеченный им при входе в здание, каким-то странным образом навеял на него смутное успокоение, подавив мятежные мысли, не оставлявшие его на протяжении всего пути. Трудно сказать, откуда пришло это необъяснимое утешение. Казалось бы, в комнате не было ничего особенного: обыкновенные, ничем не примечательные картины, невозмутимые, белые стены – ровным счетом ничего вдохновляющего. Быть может, только часы немного удивили его. Они положительно не соответствовали интерьеру зала, выполненного в мягких, золотистых тонах, потому что были непомерно большими, висели немного кривовато и, самое поразительное, имели ярко-зеленую окраску! Вероятно, это была чья-то уникальная задумка, но, по мнению Антона, этим часам тут явно было не место. Их тяжелые, медные стрелки не спеша тянулись по ободку и как будто замораживали время…

Юноша покачал головой, утвердившись в мысли, что, как бы не считали обитатели школы, он не в состоянии понять красоту этих часов. Остальные залы и коридоры, которые ему случилось увидеть, пока они направлялись к ректору, были не менее красивы и благолепны, но его это уже не слишком интересовало. Он сосредоточился на предстоящем разговоре, медленно погружаясь в уныние при мысли, что эта беседа, верно, безвозвратно прикует его к этому месту, которое он так горячо желал покинуть.

Господин Александр, вопреки его ожиданиям, оказался вовсе не плюгавым стариком с накрахмаленными манжетами, а худощавым молодым мужчиной с очень яркими, блестящими, темно-синими глазами. Костюм его состоял из богатого синего камзола, основательно застегнутого на все пуговицы, и маленького, черно-белого котелка, который он почему-то не снимал, находясь в помещении. Лицо у него было очень оживленное, веселое и как будто немного хитроватое, Антон заключил это из того, что он время от времени сильно прищуривал глаза, хотя, вполне вероятно, это вызывалось близорукостью. А, в сущности, он производил впечатление весьма умного и проницательного человека, старающегося эту самую проницательность скрывать от окружающих.

– Антон Миронов! – воскликнул господин Александр, вставая из-за своего просторного стола, заваленного всевозможными книгами, бумагами и документами, и протягивая ему крепкую, сухую ладонь. – Приятно видеть, что ты благополучно прибыл к нам, хотя, осмелюсь сознаться, в этом нет ничего удивительного, поскольку путь, ведущий сюда, ровен и прям, и, в сущности, было бы странно, если б ты умудрился потерять дорогу. Впрочем, что это за глупости я говорю? Садись же, Антон, садись, ты, наверняка, устал и нуждаешься в отдыхе.

– Благодарю,– тихо сказал парень, несколько пораженный болтливостью ректора.

– Мне кажется, я знаю, почему ты здесь,– молвил Александр, когда юноша устроился в кресле напротив него. – Твои родители многое объяснили мне в письме, и я знаю, что ты ничуть не рад своему приезду сюда, но, видишь ли, ты здесь, и с этим едва ли можно что-то поделать. Следовательно, я бы хотел сказать тебе кое-что не совсем приятное, что, возможно, сильно разозлит тебя и приведет в бешенство. Насколько я понимаю, ты сломлен горем, которое постигло твою младшую сестренку? Да, это весьма печальное событие. В слепоте, безусловно, нет ничего хорошего, и ты, как ее брат, конечно, возомнил, что должен был ослепнуть вместо нее…– его голос звучал как-то сухо, равнодушно, почти насмешливо, и Антон все больше сердился, внимательно глядя на него. – Так вот, я заявляю, что своим самоотречением ты жестоко унизил сестру и, кроме того, лишил всякого смысла собственную жизнь. Судя по твоим недоуменным глазам, ты не вполне меня понимаешь. Что ж, я поясню: когда с кем-то из близких случается беда, жалость по отношению к ним – грех, которому нет прощения. Почему? Да потому что жалость – признак бессилия и никчемности. Люди, которых жалеют, теряют всякую возможность достичь успеха, такие люди становятся бесполезными по воле тех, кто проявляет к ним жалость. Иными словами, жалость – это смерть. Жалея свою сестру, ты убиваешь ее. Твое сознание, уверенное в том, что ее ждут бесконечные страдания, разрушает ее жизнь. Ты, конечно, можешь мне не верить, но это так, и, в конце концов, каждому придется познать силу этого закона. Но твое отношение относительно сестры еще не так ужасно по сравнению с тем, как ты поступаешь с собой. Знаешь ли ты, что бывает с теми, кто отрекается от своего дара жизни? Знаешь ли ты, что означает твоя жизнь? Ответ заключен в самом вопросе. Твоя жизнь означает только то, что она твоя. Твоя. И больше ничья. Отдать ее кому-то – значит предать ее. Вверить ее в чью-то власть – значит отказаться от нее. Посвятить ее чьему-то горю – то же самое. В конечном итоге, все терпят поражение. И тот, кому отдают жизнь, и тот, кто отдает. Мои слова прозвучат бессердечно, если я выскажу мнение, что тебе не следует жалеть свою сестру, правда? Я не стану этого говорить. Я лишь замечу, что ты вполне в силах защитить малышку Симу, но защитить только от себя. От своей жалости. Ты можешь сделать ее счастливой, несмотря на то, что она слепа, но как – ты должен понять сам. И помимо всего прочего, ты должен хорошенько усвоить, что никакие обстоятельства, даже самые беспощадные и разрушительные, не могут влиять на твою жизнь. Потому что твоя жизнь, Антон, только твоя и, скажу больше, двигаться по направлению к счастью – вовсе не желание, мечта или надежда – это прямая обязанность каждого человека. Потому что Бог, создавший нас, есть радость, и те, кто отвергает это чувство ради кого бы то ни было – противники Бога.

Тут он замолчал и, весело улыбнувшись, устремил свои живые глаза на Антона:

– Ох, вижу, ты в изумлении. Наверное, тебя только что посетила мысль, в своем ли я уме, не так ли? Скорее всего, ты думаешь, что я какое-то бесчеловечное, подлое, отвратительное существо, лишенное искренних чувств? Хм, ничего удивительно. Мало кто в этом мире хорошенько понимает меня. Ты можешь думать, как угодно, Антон, но помни: чужое горе не приносит счастья, а отказ от стремления к счастью – есть предательство жизни. Думаю, со временем ты привыкнешь к академии,– совершенно неожиданно перескочил он на другую тему,– у нас довольно весело, но даже если и возникают трудности, мы всегда имеем возможность их устранить. Кроме того, хочу предупредить, что в этом заведении больше всего приветствуется дружественность, здоровое уважение воспитанников по отношению к учителям и друг другу, поэтому, Антон, я бы советовал тебе подавить твои мятежные замыслы и вести себя, во всяком случае, скромно и почтительно; будь уверен, неосмысленные, бунтарские выходки нисколько не облегчат твою душу, но напротив, отяготят ее и, к тому же, сделают совершенно одиноким. Академия графа Мирослава прививает ученикам хладнокровие, рассудительность и желание совершенствовать свои духовные качества, а также развивать новые. Мне думается, ты заслуживаешь почтения, но здесь нужно вести себя благородно всегда, а не только по настроению. Здесь вырастают могущественные личности, а не бездуховные, ослепленные своими внутренними глупостями, бессмысленные создания. Возможно, ты являешься самым знатным из учеников, но, поверь, это не имеет никакого значения. Здесь имеет значение только то, кем ты являешься внутри. – Он снова лучезарно улыбнулся. – Что ж, не буду больше тебя задерживать. Все, что я сказал, по сути, не имеет смысла, но, я полагаю, со временем ты вспомнишь мои слова, но уже с определенным пониманием. Ты можешь идти, Бель проведет тебя в комнату.

С этими небрежными словами он схватил какую-то книгу и, что-то радостно напевая, принялся читать в том месте, где была согнута страница. Надо заметить, вся его фигура излучала такую солнечную, безраздельную радость, такое изумительное, проникновенное тепло, что на него было странно смотреть. Когда Антон только вошел сюда, ему показалось, что господину Александру не меньше сорока лет, теперь же он пришел к выводу, что ему не более двадцати пяти, таким свежим, радостным и сияющим он казался. И больше всего изумляло то, что эта радость была совершенно искренней и неподдельной, а вовсе не лживой и притворной. Глядя на него, Антон очень остро осознал: это самый счастливый и удовлетворенный человек на свете. Уже стоя на пороге, юноша вдруг обернулся и мрачно проговорил:

– Вы сказали, что чужое горе не приносит счастья, и я не могу с этим поспорить. Вот только Сима мне не чужая. Она моя родная сестра, она часть моего сердца.

Александр поднял глаза от книги и, прищурившись, мягко спросил:

– Скажи, ты знаешь, о чем она думает каждую промелькнувшую секунду?

Антон недоуменно пожал плечами:

– Ну, нет, конечно.

– Тогда ты не имеешь права утверждать, что она часть твоего сердца,– невозмутимо ответил ректор. – Ты знаешь только свои мысли, свое сознание, а сознание – это и есть наше символическое сердце. Ты – это ты, она – это она. Вы – не одно целое, вы – два индивидуальных существа, и у каждого свои мысли, желания и мечты. И если один будет жить ради сознания другого, то, сам не заметив, уничтожит свое собственное сознание. И тогда он, если говорить откровенно, покончит с жизнью, хотя и физически не умрет.

– Сима – моя родная сестра,– с каким-то ожесточенным упрямством повторил Антон,– вы считаете, мне должно быть безразлично, что она ослепла?

Александр невозмутимо улыбнулся:

– Вовсе нет, мальчик. Как раз теперь ты должен быть радостнее и счастливее, чем когда бы то ни было.

– Что? Как я могу быть радостным, когда она так несчастна?

Ректор перегнулся через стол и, сильно прищурив глаза, сосредоточенно взглянул на него:

– А это, Антон, загадка, которую тебе предстоит раскрыть, пока ты находишься в академии.

Сказав это, он вновь откинулся в кресле и с самым пристальным видом уставился в книгу. Таким образом, он дал понять, что разговор окончен и, как бы Антон не настаивал, он больше не вымолвит ни слова. Юноше ничего не оставалось, кроме как, пылая гневом, удалиться. Он решительно не понимал Александра, его слова казались ему бессмысленными и жестокими, лишенными если не здравого смысла, то человечности – определенно. Конечно, изумительная жизнерадостность ректора сильно удивила его, но на этом, в сущности, все и заканчивалось. Странные таинственные слова не затронули сердца Антона, и, в конце концов, после долгих утомительных размышлений, он заключил, что Александр и в самом деле малость не в своем уме, что вполне объясняло фееричность его умозаключений, а также беспричинную детскую радость, в которой он, по-видимому, пребывал изо дня в день. Это мнение, конечно, трудно было назвать беспристрастным, но Антон твердо его держался, полагая, что это необходимая мера, способная оградить от помешательства его самого. А заявления, полностью противоречившие его собственным взглядам, он никак не мог считать здравыми и заслуживающими серьезного внимания.

Комната, предназначенная ему, оказалась очень скромной и уютной. Здесь было множество пустых книжных полок, которые ему предстояло заставить, большой деревянный стол, пухлое кресло, маленький диванчик у стены и застеленная светлым покрывалом узкая кровать. Все было очень опрятно, аккуратно и удобно, но вовсе не так роскошно, как можно было ожидать от прославленной академии. Окна комнатки выходили на лес, блестевший в лучах заходящего солнца оранжевыми отсветами. Далеко впереди Антон увидел небольшую поляну, совсем открытую и незащищенную, казавшуюся какой-то раненной и голой посреди обширного, простирающегося во все стороны, могучего леса. Эта поляна производила весьма удручающее впечатление и являлась как будто воплощением тоски и одиночества. Но в то же время ее открытое пространство вызывало чувство облегчения, порожденное мыслью, что не только ты одинок в этом мире. Впрочем, едва ли ее одиночество можно было назвать печальным или унылым. Оно, скорее, излучало гордость и благодатное чувство независимости.

Антон долго стоял у окна, глядя на эту одинокую равнину и, в конце концов, почувствовав сильную усталость, отправился спать. Необъяснимые слова ректора, странные, неведомые ему размышления, острая тоска, вызванная мыслями о сестре – все это навеяло на него тяжелый, мучительный сон, не придающий ни сил, ни отваги. Он находился в каком-то среднем состоянии между сном и бодрствованием и во всякую минуту мог встать, не испытывая особых затруднений. Его душила мрачная злость, обращенная чуть не на весь свет, которую он никак не мог подавить, да и, по правде говоря, не сильно старался. Антон был очень несчастен, и его сердце, переполненное грозными планами, мучило его вплоть до самого рассвета, который, несомненно, наступил гораздо позже, чем следовало бы. Во всяком случае, ему так казалось, и ничто не могло изменить его мнение. Ранним утром, поднявшись с кровати в полном бешенстве, изнурении и отчаянии, Антон был настроен бунтовать.

Старшие ученики занимались в просторном, ярко освещенном зале, окна которого, отделанные искусными витражами, сияли так весело и ярко, что на них приятно было смотреть. Солнце встало совсем недавно, но его ранние лучи оказались необыкновенно теплыми и ласковыми, какими довольно редко бывают в октябре. Кое-где окна были открыты, и ученики могли наслаждаться то и дело проносившимся по залу теплым ветерком. Вот только сегодня утром их внимание было приковано к совсем другому явлению. Многие с удивлением и недоумением оглядывались на красивого, темноволосого парня, с самым безразличным и отрешенным видом глядевшего в сторону окна. Сам воздух вокруг него как будто исходил презрением, а суровое, точеное лицо выражало холод, упрямство и явное высокомерие. Он сидел отдельно от других, за самым последним столом и, в отличие от всех прочих воспитанников, не обращал ровно никакого внимания на пожилого учителя, господина Ювеналия. Это, конечно, был Антон Миронов, наследник одного из самых знатных родов королевства; красивый, талантливый юноша, сломленный горем и горячо ненавидящий свое безвольное положение.

Он не смотрел на учителя, ровно ничего не записывал и, кажется, ничуть не смущался того, что некоторые ученики поглядывали на него с откровенным негодованием. Ему было решительно наплевать, что о нем думают, и какое неблагоприятное впечатление он производит. Его это нисколько не волновало.

Господин Ювеналий, конечно, вскоре заметил его неуважительное поведение, но, надо заметить, этот веселый, круглый старик был таким добродушным, безобидным и мягкосердечным, что ему и в голову не приходило сделать ему замечание и как-то надавить на него, поэтому он испуганно молчал, надеясь, что мальчик постепенно оправится и сам осознает, что его позиция не слишком-то благочестива. Вероятно, ни одному ученику академии ни разу не довелось услышать, чтобы господин Ювеналий на кого-то повышал голос, или, во всяком случае, выглядел разгневанным и сердитым. Это, несомненно, было самое доброе, мягкое, безобидное существо на свете, не способное обидеть и муху. Он был до того чистосердечен и наивен, что воспитанники, мгновенно распознававшие его бесхитростную натуру, не находили в себе решимости пользоваться этим и, напротив, искренне любили его, не в силах учинять ему какие-то подлости. Он все ждал, что Антон вот-вот просветлеет и решит принять участие в занятии, но спустя полчаса, удостоверившись, что никаких просветлений быть не может, осмелился предпринять попытку разговорить хмурого паренька.

Улучив подходящий момент, когда шло совместное обсуждение – ученики с большим энтузиазмом принимали в нем участие – господин Ювеналий робко спросил:

– Интересно, а что думает по этому поводу господин Антон?

Повисла напряженная тишина. Все тут же повернулись к нему, с каким-то мрачным недоверием ожидая, что же он ответит. Антон неохотно взглянул на учителя и, заметив его беспомощное стремление хоть как-то помочь ему, сухо сказал:

– Ничего не думаю.

Разговор шел об известном литературном произведении, которое было Антону отлично знакомо, но он не имел ни малейшего желания сознаваться в этом и принимать образ покорности. Господин Ювеналий с беззащитным видом уставился на него:

– Правда? Но у вас ведь должно было сложиться хоть какое-то мнение, разве нет?

– Нет.

Круглое, беззлобное лицо старика некоторое время выражало полное отчаяние, но внезапно он просиял и, учтиво улыбнувшись, неуверенно спросил:

– А может, вас интересует что-нибудь другое? Наверняка, вы прочли множество книг, и вам хотелось бы обсудить некоторые из них. Или задать какие-то вопросы, касающиеся литературы? Я уверен, есть хоть что-нибудь, что могло бы заинтересовать вас. Правда ведь, есть?

У него была трогательная привычка склонять голову на бок, когда он чувствовал тревогу или неуверенность; в такие моменты его чистосердечное, благожелательное лицо становилось совсем наивным и даже немного глупым. Видя, что этот человек не заслуживает ни суровости, ни резких слов, Антон несколько более мягким тоном проговорил:

– Боюсь, ничто не может заинтересовать меня.

Его нимало не беспокоило, что при этих словах кое-кто из воспитанников почувствовал к нему сильную неприязнь, если не сказать раздражение, так как его обращение с господином Ювеналием, которого все искренне любили и уважали, трудно было назвать почтительным – Антона это совершенно не волновало. Он ничуть не нуждался в друзьях и был убежден, что вполне освоится в академии без всяких помощников.

– Но как же так? – растерянно заметил учитель. – Я вовсе не хочу давить на вас, но, видите ли, вам, похоже, очень скучно, а это решительно недопустимо. На моих занятиях никому не должно быть скучно, разве нет?

Это его «разве нет» он, очевидно, произносил неосознанно, как бы стараясь уверить в этом самого себя. Тут он заметил, что Антон отстраненно смотрит в окно, как будто не слыша его слов, и на несколько минут крепко призадумался. Ученики в это время тихо переговаривались, изливая друг другу свое возмущение и с самым рассерженным видом поглядывая на виновника появившихся затруднений. Спустя какое-то время господин Ювеналий тряхнул головой, словно отгоняя какие-то неприятные мысли, или, наоборот, укрепляя их в памяти, простодушно улыбнулся и с жаром сказал:

– Я знаю, что может представлять для вас настоящую находку, господин Антон.

Юноша устало и недовольно взглянул на него:

– Почему бы вам просто не оставить меня в покое?

– Я не могу смотреть, как вы грустите и унываете, это, понимаете ли, мне не под силу. Вот почему я открою вам, так же, как и всем остальным ученикам, древнюю историю, заключенную в стенах этого замка. Эта история, наверняка, придется вам по душе, потому что ее нельзя назвать ни мифической, ни сказочной, хотя она и передается из поколения в поколение, как неосуществимая легенда. Ну что, хотите послушать?

Большинство учеников тотчас грянули дружное «да!», но Антон лишь утомленно пожал плечами. Видимо, господину Ювеналию этого было вполне достаточно, потому что он, не мешкая, торопливо заговорил:

– Я, конечно, не стану рассказывать слишком долго, потому что нисколько не желаю утомлять вас, но поведаю вкратце, исходя из того неуклонного вывода, что вы, господин Антон, очень нуждаетесь в могущественном благословении, которое могло бы осуществить вашу самую отчаянную мечту.

Эти слова, как ни странно, сильно взволновали Антона, и он невольно устремил глаза на учителя. Его тут же посетила мысль, что, несмотря на глупое, совершенно бескорыстное лицо, господин Ювеналий, по-видимому, отнюдь не так наивен, как о нем можно было подумать. Во всяком случае, он сразу догадался, что его поведение происходит вовсе не от скверного характера, а по воле неотвратимых обстоятельств, жестоких и непоправимых, завладевших всем его существом. Впрочем, нельзя было исключать и той вероятности, что Ювеналий знал о его трагедии от господина Александра, откуда, собственно, и проистекала его навязчивая забота. Как бы то ни было, Антон был заинтересован, и уже это являлось значительным успехом.

– К сожалению, в последние десятилетия люди почти перестали верить в чудеса и волшебство,– с трогательной серьезностью заговорил Ювеналий,– они постепенно забывают о великих событиях прошлого, вызванных чудесной, сверхъестественной силой, происходящей из древних источников. Но что бы мы с вами ни думали, как бы не отрицали существование божественных сил, они определенно существуют, и их нисколько не беспокоит, как мы к ним относимся. Думаю, многие из вас слышали о великих камнях Жизни, укрепляющих и вдохновляющих этот мир, а также об их удивительной силе. Легенда утверждает, что такой камень, попавший в руки человека, при должном применении способен исполнить любое его желание, пусть даже самое непостижимое и безнадежное. Однако никто не знает, где находятся волшебные камни. Кто-то уверен, что они беспорядочно разбросаны по всему миру, в самых непредвиденных местах, а кое-кто склоняется к мнению, что все камни Жизни спрятаны глубоко в Белых Горах, в одном из бесчисленных, тщательно скрытых подземных коридоров, где никто не сможет их увидеть. Хотя, если говорить откровенно, по большому счету никто не помнит об этом явлении, считая камни Жизни беспочвенной легендой, не имеющей истинного бытия. Много веков назад, когда люди еще не утратили веры, они посвящали долгие годы изнурительным поискам, и кое-кому, в конце концов, удавалось заполучить камень. Таких счастливчиков было не много, но все они имели поразительное сходство между собой: вечную, никогда не угасающую, безграничную радость; радость, которую им удавалось сохранять во всех обстоятельствах, даже перед лицом смертельного недуга. Но, надо заметить, большинство отважных искателей были вынуждены отступить – им так и не посчастливилось обрести камень Жизни, или, как его еще называли, камень Счастья. Я сказал вам, что никому не известно о местонахождении камней, но это не совсем так. Легенда гласит, что камни, разумные осколки Вселенной, предпочитают не менять слишком часто свое местоположение и долгими веками скрываются в одном и том же месте. И вот, мои дорогие друзья, хочу с восторгом сообщить вам, что последний счастливчик, о котором известно истории, нашел камень Счастья именно здесь, в академии графа Мирослава. Это произошло более трехсот лет назад, но кое-кто об этом все еще помнит. Разумеется, нельзя знать, что камень по-прежнему здесь, рядом с нами – вполне возможно, он переместился в другую страну, другое измерение или даже на другую планету, ведь для него не существует ограничений, но, если подумать, а вдруг он все еще тут? – господин Ювеналий простодушно улыбнулся. – Ведь это возможно, разве нет? Правда, вынужден огорчить вас, никто не представляет, как он теперь выглядит. Разыскать его совсем не просто, потому что, согласно древним рукописям, он всегда принимает самые неожиданные формы и скрывается в самых непримечательных предметах, не вызывающих ровно никакого интереса. Кроме того, камень обладает могущественным разумом и открывается только тем, кто, по его мнению, этого заслуживает. Он никогда не покажется алчным или жестоким людям, беспринципным или коварным, завистливым или подлым, преследующим какие-то злые, непростительные намерения. Он откроется лишь тем, кто придется ему по душе, кто вполне соответствует его избранным качествам, а это, насколько я могу судить, радость, мир, долготерпение, доброта, кротость, самообладание, ну и, конечно же, любовь. Против всего этого нет закона, и камень хорошенько это знает, потому что его происхождение божественно, а Бог, сами знаете, ненавидит все, что имеет отношение к злу. На этом, пожалуй, я могу закончить, потому что мне вовсе не хочется выглядеть сумасшедшим сказочником, хотя, что-то мне подсказывает, обыкновенно именно так я и выгляжу…

Он с грустным видом покачал головой и, когда все дружно рассмеялись, украдкой подмигнул Антону. Все это время юноша внимательно смотрел на него, боясь пропустить хоть слово, и когда рассказ подошел к концу, сердито отвернулся. Он тотчас решил, что легенда о камнях Жизни – полная чушь, которую ему следует немедленно устранить из памяти и ни в коем случае не принимать всерьез. Чувствуя, что его никак не хотят оставить в покое, он открыл тетрадь и притворился, что записывает конспект, но, надо заметить, его мысли были очень далеко от литературных заключений Ювеналия, вернувшегося к прерванному занятию. Юноша изо всех сил старался подавить закравшуюся в сердце мучительную надежду. Конечно, ему трудно было поверить, что учитель в своем рассказе был полностью правдив и, хотя он убеждал себя, что эта история не более чем старая сказка, принять эту мысль было не так-то легко. Антон с каким-то отчаянным трепетом размышлял о том, что если в этой легенде присутствует хотя бы доля правды, он уже обязан поверить в нее, ведь это, возможно, единственный шанс вернуть зрение Симе. «Любое желание, пусть даже самое непостижимое и безнадежное». А вдруг? Вдруг это правда?

Оцепенев на мгновенье, он стремительно мотнул головой. «Это всего лишь нелепая легенда,– твердо решил он.– Никаких камней Жизни не существует. Это только бессмысленная детская сказка, а господин Ювеналий, несомненно, великолепный сказочник, как он сам и признался».

В течение всего дня Антон старался отклонять болезненные размышления, и вначале ему это успешно удавалось, но как только уроки закончились, он внезапно осознал, что не в силах противостоять искушению. Презирая себя за слабость, он чуть ли не бегом направился в библиотеку, с мрачной решимостью желая удостовериться в собственном легкомыслии. И до чего же сильно было его изумление, когда он обнаружил, что камням Жизни посвящалась целая полка огромной библиотеки, а вовсе не томик детских сказок, как он предполагал.

В страшном волнении Антон оглядывал корешки старых запыленных книг, теряясь и не зная, какую ему следует взять в первую очередь. Наконец, совершенно измучившись и чуть не задыхаясь от нарастающего волнения, он схватил в охапку семь самых объемных фолиантов и отправился вместе с ними к столу, расположенному тут же, возле высокого окна. Открыв первый том, он с бесконечным изумлением увидел в содержании главу, носившую наименование «Увидеть камень Счастья: средства и советы» – главу, заставившую его вспотеть от мучительного предвкушения.

Нисколько не сомневаясь, Антон упустил из внимания многочисленные главы, посвященные душевному состоянию, необходимому для беспрепятственного знакомства с камнем, и, недолго думая, принялся изучать средства и советы, находящиеся чуть ли не в конце книги. Едва ли надо говорить, что его привело в полный восторг наличие подробных инструкций, ясных указаний, что, как и где нужно делать и, самое главное, давалось превосходное объяснение всех интересующих его вопросов: например, к чему приведет та схема, или какие последствия может вызвать другая. Все было настолько понятно, доступно и определенно, что, казалось, ничего проще и быть не может. Кажется, ему только и оставалось, что встать, приложить незначительное усилие и, разглядев камень, потребовать у него лекарство для Симы.

Внимательно изучив главу, Антон откинулся на стуле и закрыл глаза, стараясь успокоиться. Только теперь он обратил внимание, что все это время его ноги находились в очень неудобном, скрюченном положении и, по-видимому, готовы были с минуту на минуту расколоться в коленях. Он тотчас вытянул их и, наслаждаясь приятным ощущением, а также своими грозными, полными решимости мыслями, скрестил руки на груди. Из всех уникальных советов, изложенных в книге, прежде всего он решил использовать тот, который не требовал участия лесной природы поздней ночью. Это средство было, пожалуй, самым простым и незамысловатым, но Антону казалось, что, если камень Жизни в самом деле существует, данной меры будет вполне достаточно. Все, что ему предстояло сделать, это отправиться в час ночи в самую просторную часть замка, желательно круглой формы, встать посередине, обложившись кругом из свечей, и произнести указанные в книге слова, которые он теперь усердно выучивал наизусть. Согласно книжному заключению, после этого должен явиться дух камня Жизни, облаченный в форму человека, с которым необходимо как-нибудь столковаться. На этот счет Антон особенно не думал. Он был уверен, что, услышав о беде его маленькой сестренки, дух непременно смягчится и исполнит его просьбу. Таким образом, ему оставалось лишь дождаться ночи.

Время шло мучительно медленно, приостановленное нетерпеливым ожиданием, поэтому Антон, с холодеющими от волнения пальцами, схватил другую книгу, открыв, как и прежде, последний раздел, где излагались тщательно выверенные шаги знакомства с Камнем. Ему и на этот раз не пришло в голову, что, пожалуй, следовало бы уделить некоторое внимание основной части книги, объясняющей особенности душевного состояния, необходимого для осуществления ритуала. Нет, он и думать об этом не желал. Ему это казалось совершенной бессмыслицей, придуманной исключительно для того, чтобы затуманить людям рассудок и увести от близкого успеха. Он думал: какое имеет значение, что у него внутри, спокоен ли он, уравновешен, чист ли сердцем и спокоен душой? Разве может быть смысл в том, что он чувствует или не чувствует, когда есть последовательная система ясно выраженных шагов, ведущих к исполнению мечты? Антон моментально пришел к выводу, что подавляющее количество глав обращено на обман и коварное заблуждение, подстерегающее тех несчастных, кто остро нуждается в божественном чуде. И уж конечно, он мысленно объявил, что его такими уловками не проведешь.

Вскоре он убедился, что, по-видимому, во всех книгах были растолкованы одни и те же способы обретения Камня, полностью идентичные и нисколько не отличающиеся друг от друга – собственно, их было пять, и одному из них предстояло осуществиться этой ночью. Столь внушительное число навело Антона на мысль, что Камень, вероятнее всего, слишком прочно внедрен в стены академии, отмеченные долгими веками, и поэтому его не так-то легко вырвать наружу. Он и подумать не мог, что причина состояла в желании Камня проверить силу его упорства, стремление подчиняться предписаниям книги, выраженным в первых главах – конечно, такое нельзя было и предположить. Он был уверен, что ему следует лишь как можно правильнее и точнее исполнить заключительные указания, и это, несомненно, обеспечит ему полную победу. Конечно, в том случае, если камень Жизни на самом деле существует.

И вот, когда он в самом решительном настроении просматривал завершающие главы, серьезный голос над его ухом негромко вымолвил:

– Я бы не советовала тебе относиться с пренебрежением к основной части книги.

Антон оглянулся и увидел позади себя невысокую, темноволосую девушку с большими, светло-зелеными глазами. У нее было очень красивое, нежное лицо, обладавшее в то же время каким-то непреклонным, твердым выражением. Из ее слов Антон понял, что она уже достаточно долго стояла подле него, наблюдая за тем, как он читает. Едва ли надо говорить, что это ничуть ему не понравилось.

– Мне кажется, это не твое дело,– сурово сказал он, отворачиваясь,– и, между прочим, подкрадываться и следить – не самое благородное поведение для девицы из аристократической семьи.

– Я не подкрадывалась и не следила,– беззлобно ответила девушка,– я просто подошла и посмотрела. Это не одно и то же.

– Хорошо, будь по-твоему. А теперь я бы попросил тебя удалиться.

Он нисколько не сомневался в том, что после такого грубого обращения девчонка немедленно рассвирепеет и, громко стуча каблуками, выбежит из библиотеки, или, во всяком случае, отойдет подальше, но, к его великому удивлению, она, похоже, ничуть не разозлилась и, внимательно глядя на него, уселась за стол напротив.

– Неужели ты думаешь, что первые главы были написаны просто так? – как ни в чем не бывало спросила она.

Антон почувствовал раздражение:

– Осмелюсь заметить, у меня нет желания обсуждать это с тобой.

Она и теперь как будто нимало не обиделась:

– Ты можешь попасть в беду, если пропустишь полкниги. Хотя, если задуматься, какая это половина? Это почти весь фолиант. Кстати, меня зовут Маша, приятно познакомиться. Да, да, я говорю правду, это может быть очень опасно.

– Что – опасно? – мрачно спросил он.

– Призывать Камень без должной подготовки.

Антон тяжело вздохнул, откидываясь на стуле:

– Как ты можешь рассуждать об этом, ничего не зная?

– Как это «ничего не зная»? Должна сообщить тебе, легенду о камнях рассказывают всем поступившим в академию, и первые полгода ученики только и делают, что пытаются раздобыть камень. И я была в их числе.

– Ну и как результаты?

Она покачала головой:

– К сожалению, никак. Но, впрочем, это не удивительно. Пробудить камень очень трудно, для этого необходимо хорошенько понять суть изложенных в книге духовных законов, принять их к сердцу и слиться с ними. Только тогда способы, которые ты только что рассматривал, смогут помочь тебе призвать Камень. Я догадываюсь, что у тебя на уме. Ты, видимо, решил, что начальные главы не имеют никакого значения, и суть состоит в том, чтобы как можно точнее выполнить указанные правила. Ну что ж, не ты один прибегнул к этой глупости. Многие ученики академии считали точно также, и им пришлось испытать жестокое разочарование.

Тут уж Антон совсем обозлился:

– Я не просил тебя говорить мне об этом!

– А мне и не нужна твоя просьба,– усмехнулась девчонка,– я говорю то, что хочу и делаю то же самое. Мне захотелось пообщаться с тобой, потому что, мне кажется, у тебя сильная воля, и ты вполне в состоянии обрести то душевное состояние, которое объясняется в книгах, но для этого необходимо многое понять, а я могу помочь тебе в этом.

– Мне не нужна твоя помощь.

– Это ты так думаешь.

– Я это знаю.

Маша безмятежно улыбнулась:

– Ты похож на сердитого котенка.

Антон вспыхнул от гнева:

– Почему ты не хочешь оставить меня в покое? Я ведь так непочтительно обращаюсь с тобой, ты должна бы злиться на меня.

– Ты хороший малый,– просто сказала она. – У тебя ужасная рана в сердце, вот я и хочу помочь. Я знаю, что ты не грубиян и не самоуверенный наглец. Мне кажется, мы станем отличными друзьями, когда ты придешь в себя.

– К твоему сведению, я и сейчас в себе, и меня вовсе не привлекает перспектива дружбы с надоедливой девчонкой вроде тебя.

К его полному изумлению, она лишь звонко рассмеялась:

– Твоя откровенность заслуживает всяческих похвал.

Антон с деланной сосредоточенностью уткнулся в книгу:

– Будь так любезна, прекрати отвлекать меня.

– Ты поступаешь неправильно.

– Спасибо за предупреждение, ты очень добра.

Маша и теперь осталась равнодушна к его язвительности. Однако она встала и с грустной улыбкой посмотрела на него:

– Не думай, что тебе хуже всех, Антон Миронов. Сегодня я оставлю тебя в покое, но мы еще встретимся, так и знай.

И она ушла, не прибавив больше не слова. Антон был удивлен ее ответом и, наверное, раскаялся бы в своей резкости, если бы не чувствовал ужасного нетерпения перед предстоящим ночным приключением. Не успела Маша покинуть библиотеку, как он снова уткнулся в чтение, стараясь не упустить ни одной хоть сколько-нибудь ценной детали. Он был полон надежд и энтузиазма, вот только ни то, ни другое нельзя было назвать проявлением душевной красоты. Скорее, это была отчаянная ярость, которая уж никак не могла привести его к успеху. Но он еще этого не знал.

Глава 3

В свою комнату Антон вернулся не пустой, но с целым курганом всевозможных книг, имеющих непосредственное отношение к Камню Счастья. Возле двери его поджидал незнакомый парень в нарядном светло-сером камзоле. У него было удивительно приятное, добродушное лицо, честные ярко-синие глаза и необыкновенно веселая улыбка. Вьющиеся каштановые волосы падали на его высокий лоб, придавая ему какую-то озорную небрежность.